Это настигнет каждого

<Разговор с экономкой>

Утром около восьми Матье Бренде проснулся. Чувствовал он себя бодрым, отдохнувшим, хотя спал всего два-три часа. Он оделся. Потом позвонил. Вошла фру Линде.

- Я бы хотел позавтракать в своей комнате, фру Линде. Крепкий кофе, пожалуйста... и побольше.

- А к нему пару бутербродов, не так ли? Красиво сервированных. Поняла. Постараюсь побыстрее.- Она исчезла.

Ждать, пока она вернется, пришлось долго. Матье Бренде сперва сохранял невозмутимость; потом занервничал... начал рыться в ящиках с бельем... вытащил несколько книжек, которые собирался взять с собой.

Наконец экономка постучала в дверь и вошла.

- Господин Бренде, прошу прощения, что заставила вас ждать. Меня задержали. Ваш отец попросил... - Она поставила поднос на стол, расстелила салфетку, выпрямилась.

- Я должна передать вам это письмо. Господин генеральный директор только что уехал в город. Он сказал, что машина вернется не позднее одиннадцати. И будет в вашем распоряжении, - Она замолчала, положила письмо рядом с тарелкой, обозначившей место, куда должен был сесть Матье Бренде. Экономка и стул пододвинула для молодого господина, и налила ему первую чашку кофе, - Приятного аппетита, господин Бренде! - Она все еще не уходила; чтобы выиграть время, обвела взглядом комнату, будто хотела запечатлеть в памяти царящий здесь беспорядок.

- Я слышала, вы намерены покинуть этот дом, дом вашего отца. Надолго... Возможно, очень надолго... - Матье Бренде не ответил. Он стоя отхлебывал черный кофе.

- Нехорошо с вашей стороны, господин Бренде... погубить надежды отца... оставить его в одиночестве. Даже если фрёкен Бренде скоро вернется... она от дома давно отдалилась...

«Экономка, хитрая бестия, знает наши секреты, - подумал Матье Бренде, - Неужели отец проболтался, потому что вынужден довольствоваться обществом этой дамы? Или такая осведомленность объясняется ее страстью к подслушиванию?» Он не ответил.

- Не мое дело давать вам советы или, тем более, вас учить. Но ваша судьба, господин Бренде, мне вовсе не безразлична. Я знаю вас с детства. Я почти двадцать лет заботилась о вас, в физическом смысле... Да и в воспитании вашем принимала некоторое участие.

- Я ценю это, фру Линде, - ответил Матье любезно, но холодно.

- Теперь вы нас покидаете, так нелепо... по нелепому поводу.

- Что вы, фру Линде, можете знать о причинах отъезда, о событиях моей жизни? О самом факте отъезда вы, конечно, осведомлены, как показывают ваши слова.

- Когда в тот злосчастный апрельский день вас привезли домой, раненого, этот мальчик, этот Гари...

- Его фамилия Ларсон, фру Линде. Пожалуйста, называйте его господином Ларсоном...

- Господин Ларсон... но тогда он еще был мальчиком Гари... Так вот, тогда этот мальчик Гари и переступил впервые порог нашего дома. Я возмутилась <...>, его появление вывело меня из себя. Рубашка спереди порвана... он походил на бродягу. Я хотела выгнать его. Но он не позволил, чтобы от него так легко отделались. Таксист стоял в дверях и требовал денег. Я была смущена, смертельно напугана. В результате этот ваш провожатый сам отнес вас по лестнице в вашу комнату и положил на кровать. Когда ваш отец, вернувшись, понял, насколько плачевно ваше состояние, увидел пропитанные кровью тряпки... произошла беда: он не воспротивился тому, чтобы этот господин... ваш новый странный друг, мальчик Гари, остался. Господин генеральный директор проявил слабость, он был слишком растерян. И просто уступил вашему неразумному желанию...

- Фру Линде - вообще-то я не люблю указывать людям на допущенные ими неточности. Но все же потребность в правде отчасти присуща и мне. Меня «привезли» домой не какие-то неизвестные, субъекты употребленной вами безличной глагольной конструкции, - мой друг Гари Ларсон перевязал меня и потом доставил домой. Прежде чем он решил мне помочь, его рубашка была совершенно целой; он оторвал от нее полосы, спереди, и один рукав. Вы могли бы это знать, фру Линде; да вы и знали... в свое время. Это ведь вы выбрасывали остатки повязки - когда приглашенные ко мне врачи попросили вас о таком одолжении. Вы даже достали тогда одну из моих рубашек... нашли в ящике комода... и отдали Гари, потому что его собственная превратилась в лохмотья. Так какая же беда произошла оттого, что вам не удалось прогнать Гари Ларсона, как прогоняют шелудивого пса?

- Он просто-напросто остался здесь. Оставался в доме целых три недели. А потом еще и поехал с вами в Бенгстборг. Он - словно воплощенный порок, повсюду вас сопровождающий. Он, господин Бренде, был вашим пороком. И остается таковым до сих пор.

- Вот теперь, фру Линде, вы высказали свое подлинное мнение. Более ясной формулировки не создала бы даже государственная машина пропаганды, - Матье Бренде попытался рассмеяться, но не сумел.

- Ко всему прочему еще и эта персона... мать навязчивого мальчика... периодически являлась к нам в дом.

- Вы имеете в виду фру Ларсон? - переспросил Матье Бренде, будто желая убедиться, что не ослышался.

- Я имею в виду фрёкен Ларсон.

- Правильно: тот, кто воображает себя защитником нравственности, кичится этим... и охотно оскорбляет других.

- А вы как прикажете относиться к этой персоне?!

- Вы, фру Линде, хотели сказать: «к этой шлюхе». Пожалуйста, не стесняйтесь. У нас с вами откровенный разговор. Так что выражайтесь четко и недвусмысленно. Да, я - блудный сын, не то отвергнутый отцом, не то сам решивший уйти из дома. Для вас это значит, что я живу со свиньями и жру помои. Может, оно и так. Я всегда туго соображал. Во всяком случае, в доме я уже никакой роли не играю. Это мой последний здесь завтрак. От меня не зависит, уволит ли вас господин генеральный директор, или, наоборот, повысит вам жалованье. Я, фру Линде, могу только закатить вам пощечину... если мне хватит внутреннего достоинства. Но, может, его у меня уже нет.

- Постыдились бы. Вы хоть бы не демонстрировали, 204 что так опустились... потеряли представление о приличиях!

- Я... должен продемонстрировать...

- Вы оказались в дурной компании, господин Бренде. Пора опомниться. Вы попали под влияние человека, который и сам способен на худшее, и хочет испортить вас. То, что вы позволили ему себя соблазнить, простительно; но если вы и впредь останетесь глухи к голосу разума, будете упорно погружаться в грязь - от вас отвернуться все.

- Вам поручили мне это высказать?

- Нет, я лишь согласилась передать письмо. Я знаю, что вашему отцу было нелегко оттолкнуть вас... и что он готов вас простить, в любую минуту... только бы вы хоть немного исправились... не увлекались так откровенно этой сомнительной дружбой.

- Высказывание кристально прозрачное... Вы выплеснули на меня целый ушат помоев. Матье Бренде сидит теперь в луже. Все это, фру Линде, для меня весьма поучительно. Мне в самом деле придется сосредоточиться, чтобы увидеть на нарисованной вами картинке самого себя... чтобы распознать себя под слоем грязи. У меня, видимо, нет правильного представления о себе... и о своем прегрешении.

- Вы, господин Бренде, - несчастный, введенный в заблуждение человек... Больно смотреть, как из-за скверного уличного мальчишки, из-за какого-то порочного матроса, выросшего без отца, вы навлекаете на себя беду.

- Я, фру Линде, наверное ослеп... стал туговат на ухо... и проявил непростительную бесхарактерность, если вы, утратив всякое уважение... осмеливаетесь говорить мне такие вещи за завтраком... между двумя чашками кофе.

- За дурные поступки приходится дорого платить.

- Мне что же - еще и выслушивать мещанские банальности?

- Вы отреклись от Бога и Его заповедей...

- Вскоре прольются дождем огонь и сера. Да-да, я пока не забыл о славных деяниях иудейского Бога в Содоме и Гоморре.

- В самом деле, остается надеяться на вмешательство Господа. Который завершит начатое и устранит этого... господина Ларсона, как прежде, заботясь о вашем благе, устранил фрёкен Ларсон.

- Устранил... Устранил прежде?! Да вы в своем уме?!

Уж не глотнули ли вы натощак шнапса? Как это понимать - что Он устранил фру Ларсон?!

- Она мертва. Попала под грузовик. Колесо проехало по ее голове.

- Мать Гари —

Матье Бренде потерял дар речи. Клетки его мозга будто внезапно опустошились. И уже не порождали сомнение или веру, возмущение или сострадание, ужас или элементарный протест. А только - смутное ощущение заторможенности... Механизм, который продуцировал приходящие на ум слова, был не отключен вовсе, но заторможен. Слова не состыковывались друг с другом, ничего не выражали. Наконец он спросил - равнодушно, как могло показаться:

- И когда это случилось?

- Несколько недель назад, - ответила экономка.

- Об этом писали в газетах?

- Я такого в газетах не читала. И потом, людей по фамилии Ларсон полным-полно.

- Откуда же вы знаете, что под машину попала именно фру Ларсон, мать Гари?

- В этом есть своя логика.

- Откуда... От кого вы узнали, вот о чем я спросил.

- У каждого свои источники информации и личные связи.

- Но ведь вы, позволю себе предположить, не поддерживаете личные связи с дамами, работающими на панели.

Тот дом... Та часть города вряд ли вам известна. Значит, вы лжете... так или иначе.

- Нагрубив мне, вы не поднимете покойницу из могилы.

- Гари... господин Ларсон... еще вчера вечером ничего об этом не знал... совсем ничего. Иначе он рассказал бы мне.

- Он скоро узнает.

- А мой отец слышал об этом несчастье?

- Ему о нем сообщили.

- Ах ну да, я слишком наивен! Доверчив, словно щенок, которого еще не пнули сапогом в брюхо. Как мог я забыть о детективном бюро, агентстве господина Йозефа Кана, чьи письма приходят в дом постоянно?! Господин генеральный директор установил слежку за каждым из своих знакомых, чтобы знать о них... знать всё. Знать, что кого-то переехала машина, а кто-то другой в это время посещает публичный бассейн, обнимает девушку или завтракает. И вы, фру Линде, тоже тайком читаете эти письма. Либо отец забывает запирать ящик, где они хранятся, либо вы раздобыли второй ключ... которым пользуетесь вот уже двадцать лет. Тут впору прийти в отчаянье! Но ведь я блудный сын. Когда я реву, как бык, вы, фру Линде, в душе смеетесь. Вы понимаете, что я для вас не опасен. Отец знал: умерла мать моего друга. Но за всю ночь, пока мы с ним разговаривали, он ни слова об этом не проронил. Сын погибшей и его друг - единственные, кому придется узнать о случившемся позже, обходными путями, кому эту новость преподнесут как блюдо, приправленное злорадством.

- Ваши подозрения не задевают меня, они бьют мимо цели, - высокомерно сказала экономка.

- Вас ничто не заденет, ничто не попадет в цель. Потому что вы окопались за стеной лжи. Вы лгали испокон веков... и вплоть до сегодняшнего утра. Напрасно я протестую. Все объединились против меня; каждый действует сам по себе, со своим особым намерением... но эти усилия слились в одно общее дело.

- Я лишь хотела обратить вас к добру.

- Скажите, по крайней мере, главное: где похоронили фру Ларсон?

- Таких персон, как она, не хоронят. Их тела передают студентам-медикам, в качестве учебного материала.

Матье Бренде открыл было рот, но не нашел подходящих слов. У него вырвался только хрип. Он пытался сосредоточиться. Спорить не имело смысла. Наконец он сказал, устало:

- Заберите, пожалуйста, бутерброды. Они для меня несъедобны.

- Почему они для вас несъедобны, господин Бренде?

- Потому что их приготовили вы, фру Линде. Как представлю... Нет-нет, нельзя быть таким впечатлительным. Идите - и унесите всё - кофе тоже.

- Бутерброды готовила Мамзель.

- Унесите всё!

- Вы, наверное, не в себе!

- Вы, фру Линде, просили Бога, чтобы Он убил моего друга Гари! Вы молились, чтобы произошло убийство. Вы бы и гангстера наняли, чтобы зарезать Гари, если бы это не стоило денег и ничем бы вам не грозило. Вы только что обращались к Верховному Гангстеру... заказывали повторное преступление...

- Вашему отцу следовало бы не выгонять вас из дома, а поместить в закрытое лечебное заведение.

Фру Линде вышла из комнаты.

Матье Бренде остался один, в тишине и холоде. Тишина была вокруг; холод - в нем. «Я начинаю не доверять самому себе, потому что не чувствую... не чувствую того, что, по мнению других, должен чувствовать. Меня считают чудовищем... форменным чудовищем. Думают, я распущен, предрасположен ко всяческим порокам. Я же полагаю, что мои сексуальные фантазии, мои душевные устремления беднее, чем у большинства людей. Меня упрекают в том, что мне, разве что, еще только предстоит - в будущем. Но я должен научиться давать отпор. <... > Господин генеральный директор не потерпел бы такую наглость со стороны экономки. А для меня это стало первым поражением, моим первым - полнейшим - поражением. Я не дал фру Линде пощечину. Я не сохранил лицо: я смирился с тем, что мне плюнули под ноги. Не попытавшись дать отпор - побить ее, например... или расколошматить об ее голову кофейный сервиз... или воспользоваться ногами, как Гари, когда он расправлялся с мальчишками. Это позорит меня. А главное, лишает мужества. Фру Линде знает, что я покину дом еще до полудня и что с отцом не увижусь. Это придает ей силу... скотскую силу, позволяющую не принимать меня более во внимание.

Он сел, вскрыл письмо. Из конверта выпали две стокроновые бумажки, чек на 150 крон и поспешно нацарапанная записка. Он прочитал: «Матье, я тебя не дождался. Чек - на этот месяц. К 1 декабря ты получишь такую же сумму. Прилагаю еще 200 крон, потому что начало самостоятельной жизни будет для тебя трудным. Вряд ли ты умеешь налаживать быт. Но не забывай: моя любовь к тебе терпелива и, что бы ни случилось, ничего не боится».

Без подписи.

Матье Бренде сложил листок, убрал в бумажник, положил туда же чек и денежные купюры, пересчитал собственную наличность. Потом налил себе кофе, с недоверием взглянул на бутерброды, принюхался к ним. И все-таки взял один, потому что проголодался; но жевал без всякого удовольствия.

«Придется мне сказать Гари, что его мать умерла. Отец готов пойти на уступки; но я не сделаю первого шага. Наверное, он меня очень любит. Я же очень люблю Гари. Не хватает двух условий: чтобы я любил отца больше, чем люблю; и чтобы он любил Гари больше, чем любит. Низкого... ненависти... ни в одном из нас нет. Низость -качество фру Линде. Может, отец еще и ревнует к Гари. Я принимаю то, что мне предстоит. Я потерпел свое первое тотальное поражение, но прямо сейчас начну упаковывать вещи».

Он поднялся, выпил портвейна. Потом вышел из комнаты, чтобы поискать в кладовке два чемодана: маленький, который хотел сразу взять с собой, - и большой, который ему пришлют позже.