Евангельские мифы

Введение.

Основное положение настоящего сочинения заключается в том, что множество данных, как чудесного, так и не чудесного характера, — в христианских евангелиях, при том таких, которые даже некоторыми натуралистами признаны, как исторический материал, или как фантастическое наслоение над подлинной жизнью и учением замечательного религиозного учителя и основателя религии, — являются в действительности ничем иным, как переработкой мифов более древнего происхождения. Образ основоположника христианства, который многими утверждается и обосновывается, как историческая реальность, вне всякого сомнения, столь же мифичен, как и образы полубогов в более древних народных сказаниях. Одним словом, настоящее сочинение проводит тот взгляд, что, если каждый более или менее значительный момент в легенде о евангельском Иисусе, как в том, что относится к его биографии, так и в том, что касается его учения, более или менее ярко обнаруживает свою мифичность, то в этой легенде нет решительно ничего, что позволило бы кому-нибудь найти за именем Иисуса какую-нибудь реальную личность во плоти и крови.

Такой взгляд, (ученым это прекрасно известно), вовсе не является новым в истории критики, хотя обоснование его и может быть совершенно оригинальным. Во втором столетии, если только не в первом, «докеты»[8] выработали определенное представление о спасителе, как о сверхъестественном призраке, который только «видимо», но не реально, — был распят на кресте. Гностики же всегда рассматривали Христа, как чистейшую абстракцию. То или иное из этих воззрений снова воскресало время от времени и в средневековых ересях. «Докетического» взгляда на личность Иисуса держалось, например, одно тайное общество, обнаруженное в 1022 г. в Орлеане. В Англии, так же, как и в других местах, существовали в 16-ом веке сектанты, которые характеризовались своими чисто мистическими воззрениями на личность Иисуса. В 18-ом веке мы снова встречаем, согласно рассказа Вольтера, последователей Болинброка, которые отрицают историчность Иисуса на основании историко-критических соображений. От эпохи Великой Французской Революции мы унаследовали не только произведения Вольнея и Дюпюи, которые сводят евангельские рассказы к группе астрологических мифов, но и ту немецкую книгу 1797 г., про которую Штраус замечает, что она считает евангельскую биографию Иисуса воспроизведением, правда, не совсем точным, того идеала, который уже давно существовал в иудейском сознании. Взгляды Вольнея и Дюпюи, несмотря на их многие существенные достоинства, попадали мимо цели. Вольней и Дюпюи оставили без применения целый ряд самых необходимых приемов исторического анализа. Их воззрения скорее подхлестнули последующую ортодоксальную реакцию, чем утихомирили ее.

Только после того, как Бруно Бауэр, убедившись в неисторичности евангельских рассказов, свел их к процессу мифообразования, происходившему в сознании первохристианской общины, «мифологическая теория» получила признание среди специалистов. В настоящее время воззрения Бауэра разделяются в большой степени и теологами, например, Вернле и Велльгаузеном.

Однако, и метод Бауэра не является историческим. Даже поразительно оригинальная работа М. Кулишера «Жизнь Иисуса, сказание о судьбе и переживаниях земных плодов, а в особенности так наз. палестинского снопа-первины, который приносился в храм в праздник Пасхи» (Лейпциг, 1876 г.), которая посвящена разработке древней формы мифического представления о растительном боге, проглядела совершенно непозволительным образом всю сложность и запутанность исторической проблемы, какой является происхождение христианства. Лишь после всеобъемлющего индуктивного изучения, которое явилось продолжением оставленного нам Штраусом анализа, как мифологии так и первоисточников христианства, после исследования того нового антропологического материала, который накопился за прошедшие 50 лет, можно более или менее уверенно сказать, что мы добрались, наконец, до такого научного обоснования, которое позволяет нам отвести, как совершенно неисторичный материал, все христианские исторические рассказы в целом. Этот отрицательный взгляд на историчность христианского предания является теперь по мнению его сторонников уже непререкаемым. И хотя за прошедший со времени Штрауса[9] период времени теологическое исследование проблемы довольно далеко отступило от супранатуралистической позиции в сторону ложнонатуралистической, хотя оно демонстрирует ту уверенность, которую оно якобы почерпнуло на своей новой позиции в вопросе 06 историчности Иисуса, все же наш радикальный отрицательный взгляд очень быстро обретает под собою все больше реальной почвы.

Я отлично сознаю, что такой взгляд будет признан многими, так же, как и Ренаном[10], крайне преувеличенным. Когда я в дни своей юности впервые познакомился с этим взглядом, я тоже думал именно так, несмотря на то, что я уже тогда лелеял натуралистические воззрения на христианское предание. Позднейшее признание этого взгляда с моей стороны явилось просто результатом того воздействия, которое на меня произвели доказательства, полученные мною в процессе анализа, я надеюсь, более основательного, чем тот. которым этот взгляд обосновывался первоначально. Считаю необходимым признать, что я объясняю мое первоначальное предубеждение против такого радикального взгляда просто силой могущественной психологической привычки, которая сказывается даже в сфере самой непредубежденной критики.

Вера в личность Иисуса, которая утвердилась и утверждается в людях не только евангельской историей, но и всей литературой, всем благочестием целой эпохи, является таким психическим фактором, который по своей силе немногим уступает вере древнего грека в бога Аполлона[11].

Вопрос о реальности мнимых основоположников древних религий лучше всего разрешается сравнительным методом. Ныне всеми уже признается, что древние божества, которые, якобы, нисходят к людям, дабы их приобщить к познанию веры, дабы сообщить им всякие полезные знания и создать у них религиозные учреждения, что эти божества являются сплошь мифическими существами. Ни один образованный человек не поверит ныне в историческую реальность Озириса, Диониса или Геракла[12] так же, как и в существование Юноны или Астарты. Старый полурационализм Эвгемера[13], который все божества одинаково принимал за существовавшие когда-то исторические личности, давно уже сдан в архив. Так наз. эвгемеризм Спенсера отнюдь не в состоянии придать большую убедительность такому взгляду. Его теория, согласно которой первобытный человек выработал идею бога из культа предков, отнюдь не может доказать, что Гермес, например, или Митра были замечательными личностями, реально существовавшими уже в исторические времена, как это в 18 в. утверждал Мосгейм[14]. Гермес, Митра, Дионис, Геракл, Адонис, Аттис, Гор столь же, несомненно, мифичны, как и Аполлон, Зевс, Брама или Вишну[15].

Как можно провести научную грань между мифическими личностями Диониса, Озириса и Адониса с одной стороны и личностями Заратуштры, Будды, Иисуса? Мы все признаем, что Магомет[16], например, является реальной исторической личностью. Мы все довольно отчетливо видим, что недостоверность биографий основоположников религий находится почти в точном соотношении к древности этих религий. Это обстоятельство, однако, вовсе не так уже решительно говорит против реального существования того или иного основателя религии. Ибо, если всякая история становится тем более мифичной, чем дальше в седую древность уходят ее источники, то все же в силе остается следующее положение: если Магомет мог где-нибудь основать религию, как бы он ее ни основал (мы отбрасываем, разумеется, все сверхъестественное), то почему же не мог бы основать свою религию гораздо раньше Магомета какой-нибудь иудейский или азиатский пророк? На это недостаточно ответить, что, мол, в рассказах об Иисусе и Будде много мифического элемента. Ведь несколько таких мифов заключается и в биографии Конфуция, историческая реальность которого не подлежит никакому сомнению. Много мифического и в биографии Платона, историчность которого столь же несомненна, как и историчность Аристотеля. Еще больше мифологии в жизнеописании Аполлония Тианского, а между тем мы в его лице имеем, по-видимому, реальную историческую личность. Наконец, множество образованных людей продолжает верить в историчность Будды и Заратуштры, которые в качестве основателей религий столь сравнимы с Иисусом, несмотря на то, что их подлинные биографии буквально тонут в тумане мифа и легенды.

Проф. Давидс, например, согласен с Сенаром в том, что легенда о Будде является по существу мозаикой из мифов, относящихся к более древнему учению о Кришне, Раме и Агни, и, тем не менее, он сочувственно цитирует Сенара, который допускает историчность Будды.

«Что легенда о Будде имеет под собой историческую базу, в этом он (Сенар) не сомневается: он держится того мнения, что буддизм, как и всякая другая система, должен был иметь человека» — основоположника «и историческую исходную точку».

Не Давид, не цари иудейские, не плотник Иосиф с девой Марией, не мифические Иаков и Осия были предками, родителями и братьями Иисуса! Восточные боги-спасители — вот подлинные предшественники и родные братья Иисуса Христа.

Как и всякая другая система! Запомним это. Как культы Диониса, Озириса и Геракла, которые, естественно, тоже должны были иметь историческую исходную точку! Какова, однако, была эта исходная точка? И кто был человек, основавший эти культы? Разумеется, никакого основоположника у них не было, если не считать школы или группы, которую можно было бы назвать коллективным основоположником: в этих культах мы имеем дело с очень длительным процессом развития первоначальных простых форм религии. Если, однако, мы таким образом отвергаем существование, а мы это делаем, этих псевдоисторических Дионисов и Озирисов, то почему мы должны признать историчность Будды и Иисуса? Может быть мы должны признать, что и за мифическими образами Озириса и Диониса скрываются теряющиеся в тумане времен лики живых людей, которые были основателями известной культуры, за что и были впоследствии почтены соответствующим ритуалом?

Могут ответить на это, что такая гипотеза им рыба ни мясо. Она мол, беспредметна, она не действует на нас, тогда как личности Будды и Иисуса, напротив, производят на нас сильное впечатление. Однако, разве это впечатление сильнее, чем то, которое производили на верующих в древние времена рассказы об Озирисе и Аттисе, а в современной Индии мистическое учение о Кришне? Не зарыта ли здесь собака просто в известном психическом предрасположении? Разве реальность основателя религии Будды более очевидна, чем историчность проповедника Кришны?

Если мы будем продолжать наш анализ, то мы придем к следующему обобщению: всегда, когда мы сталкиваемся с древними по своей внешности сообщениями о мнимом основоположнике какой-нибудь действенной религии, какого-нибудь жизненного и связного морального учения, у нас появляется тенденция считать его за реальную личность, даже когда он вообще-то является полумифическим существом.

Именно поэтому многие и теперь еще цепляются за личности Моисея, Заратуштры и Будды. А так как миф о Дионисе и Озирисе потеряли свою действенность и жизненность для этих людей, то они и отвергают идею историчности этих основателей религий. Если бы легенда об Иисусе дошла до нас исключительно в форме апокрифических евангелий, которые сообщают о чудесах, не приводя ни одного морального поучения, то она ни в коем случае не могла бы ныне удержать свое теперешнее место в сознании образованного человека: а между тем сколько таких образованных людей, которые верят в чудеса канонических евангелий? Только нравственное учение евангелий, не говоря, конечно, о простой силе привычки или о партийной предвзятости, продолжает питать веру в историчность евангельских сообщений.

Совершенно ясно, конечно, что вообще-то наличность такого нравственного момента в каком-нибудь культе вовсе не является достаточным основанием для веры в историчность мнимого основоположника этого культа. Много совершенно явно выдуманных притч и поучений приписано было, например, царю Соломону, который, впрочем, мог представлять собою историческую личность; такая же история могла случиться с дохристианским богом-Иисусом Рассказ о возвещении израильскому народу 10 заповедей — тоже совершенно явный миф. Ведь бывают мифы доктринального, учительного характера, как и мифы исторические Даже ортодоксальный ученый мир допускает возможность позднейшего проникновения в текст нового завета доктринального мифа, хотя бы в случае с «тремя очевидцами»[17]. Умеренно ортодоксальная критика идет настолько далеко, что она признает мифом знаменитое место: «Ты — Петр камень; на этой скале созижду я церковь свою»[18]. Научная критика идет еще дальше и признает мифическими все проповеди и притчи 4-го евангелия, а ведь всего только одним поколением ранее проповеди эти производили яркое впечатление особенной убедительности на обоих Арнольдов, отца и сына. Где же, однако, логический предел подобного анализа? Тщательное исследование обнаруживает даже в «Нагорной проповеди» мозаику из гномических[19] изречений многих моралистов, а «Отче наш» после сравнительного исследования оказывается молитвой явно дохристианского происхождения. На какой же точке нашего анализа можем мы, наконец, считать, что достигли до твердого биографического фундамента?

Наиболее замечательный прием тех, кто хочет спасти дело христианства от рационалистической опасности, вызывающий, тем не менее, у верующих обвинение в богохульстве, заключается в следующем: из всех наших источников, прежде всего из синоптических евангелий, вылущивается «ядро» в виде первоначального исторического рассказа якобы на котором и может быть основана биография Иисуса.

Сторонники этого приема, признавая наличность большого количества интерполяций в евангелиях, тем не менее, исповедуют «аксиому», утверждающую, что такое историческое ядро обязательно должно существовать. Выделение этого исторического ядра способно, мол, доставить достаточно солидную базу для жизнеописания Иисуса. Пройдет, вероятно, немного времени и это «историческое ядро» станет главной базой тех христиан, которые продолжаю׳!’ еще употреблять оружие доказательства в борьбе с инакомыслящими.

Однако эта новая позиция является даже на первый взгляд лишь позицией отступления, и долго она не удержится. Если мы даже и примем со всеми надлежащими оговорками выдистиллированное «первоначальное евангелие», то, как бы оно опять не оказалось литературной стряпней из всяких чудес и мифических проповедей! Миф о рождении и распятии отпадет; но ведь останутся мифы об искушении и преображении. На первом плане окажется Нагорная проповедь, которая является продуктом компиляции.

По-прежнему притчи будут фигурировать в качестве проповедей Иисуса, останутся и предсказания о падении Иерусалима, которые совершенно явно написаны были уже после разрушения храма, сохранены будут и мифические двенадцать апостолов. Все эти данные лишены подлинной биографической достоверности. Господин Жоллей[20] даже ни разу не останавливается над проблемой: если все поучения иисусовы были действительно в ходу среди первых христиан, то как же могло случиться, что Павел ни упоминает ни одного из них?

Я не хочу дальше останавливаться на том, что д-р Вейс и г. Жоллей оставляют нетронутыми также совершенно явно пристегнутые места, как XXII, 5 у Луки. «Если не покаетесь, все так же погибнете», места, которые противоречат всему основному тексту. Если мы будем продолжать просеивание текста до полного исчезновения подобных чужеродных вставок, то мы все же окажемся пред совершенно непреодолимым затруднением: тот самый основоположник христианского культа, существование которого мы допустили в теории, совершенно не выявлен в нашем исследовании, ибо нам все время приходится иметь дело с мифами доктринальными и историческими. У нас остается единственная более или менее содержательная историческая гипотеза. Нам остается предположить существование некоего неопределенного религиозного первоучителя вроде Иисуса бен-Пандира, который был казнен за свое учение имевшее, вероятно, антииудейский характер. Вокруг движения этого дохристианского Иисуса могли сгруппировываться обломки древнего солнечного культа или старинного культа младенца Иошуа, сына Марии. Но если такая гипотеза не может быть категорически опровергнута, то все же изучение религиозного развития дает нам право признать, что исторический культ Христа мог развиться лишь из древнего культа Иисуса, который имеет наподобие столь многих других культов свои корни в примитивном обоготворении природы

Вокруг раннего исторического культа, в котором «Иисус», отнюдь не Иисус из Назарета, фигурировал лишь в роли распятого мессии, в роли не учителя, а бессловесной жертвы (таково было воззрение. Павла), могли сгруппироваться различные другие доктринальные движения, которые могли впитать в себя действительно имевшие место высказывания различных Иисусов, назаритов и неназаритов, претендовавших на звание мессии. Исторический же культ кроме того несомненно впитал в себя уже в течение одного поколения множество всяческих прагматических и дидактических измышлений.

Исчерпывающее изложение этой теории, которая постепенно переводит нас от мифологии, рассматриваемой в историческом освещении, к истории, изучаемой в социологическом освещении, придется отложить до другого раза. В настоящем сочинении мы хотим только закончить распашку мифологической почвы, что нам необходимо в ближайшую очередь. В предыдущем сочинении я вскрыл языческое происхождение многих христианских мифов. Остается еще много евангельских мифов, как исторического, так и доктринального характера, в которых столь же легко обнаружить их языческое происхождение. Я, правда, не взял на себя задачи проанализировать все решительно евангельские мифы, я только попытался составить толковый каталог, обнимающий десятка два мифов исторического характера и связный суммарный обзор уже разобранных мною мифов доктринального характера. При этом я постарался привести несколько доказательств в пользу моего взгляда на евангельские поучения, претендующие на роль подлинных высказываний проповедника Иисуса, странствовавшего в сопровождении 12 апостолов, как на доктринальные мифы самой чистой воды.

В сочинении, где я впервые занялся этим вопросом, я изложил те основания, которые побудили меня причислить подобные литературные измышления, которые каким-нибудь определенным учением явно неисторично приписываются какой-нибудь знаменитой личности, к категории мифов.

Миф об Озирисе рассказывает, что Озирис учил людей определенным вещам и совершил много определенных деяний. Тем не менее, никому не придет в голову оспаривать мифичность рассказа об Озирисе. Всякому понятно, что отдельный человек не мог изобрести хлебопашество и виноделие или основать цивилизацию. Когда же, однако, нам приходится иметь дело с легендарной личностью, культ которой жив еще и поныне или похоже на какой-нибудь из живых культов, то возможность признания этой личности мифическою отпугивает всех. Даже отделавшиеся от супранатуралистических воззрений люди готовы еще охотно верить тому, что какая-нибудь отдельная личность, вроде Моисея, выдумала 10 заповедей, что какой-нибудь Иисус взбирался на гору, чтобы возвестить людям заповеди прощения и непротивления злу. Когда этим людям указывают на то, что все эти нравственные заветы были распространены еще задолго до разбираемой эпохи, то они не унимаются. Они пытаются обрести в этих поучениях следы какого-то «принципиального своеобразия», хотя бы как раз эти поучения обнаруживали совершенно отчетливо мифичность той личности, которой это своеобразие приписывается, хотя бы каждая отдельная историческая деталь подчеркивала, что эти поучения являются дидактическими измышлениями, вложенными в уста мифического проповедника. Приходится очевидно принимать в данном случае в расчет какую-то неспособность среднего человека воспринимать истину в количестве, большем, чем какая-то определенная скромная доза. Остается надеяться на постепенное психологическое приспособление людей к этой истине, на которое потребуется, быть может, немало целых поколений.

Процесс ассимилирования новых идей может быть, однако, ускорен уяснением себе того постепенного приспособления нашей психики к новым истинам, которое уже имело место в прошлом. Поступательное движение человеческой мысли заключается, как мы уже видели, в отдельных небольших уступках истине. Вначале люди пытаются найти естественное объяснение для чудес ветхого завета. Несколько позднее кое-кто приходит к выводу, что в этих чудесах приходится видеть только мифы, за которыми не скрывается никаких реальных событий. Большинство, однако, продолжает еще видеть в мифических образах реальных людей и героев. При таком положении вещей не удивительно, что новозаветные чудеса не отвергнуты еще даже теми, кто в старозаветных чудесах видит чистейшую мифологию. Лишь постепенно критическое исследование приступает к анализу и новозаветных рассказов. Однако, здесь сильнее всего дает себя знать цепляние за личность героев, ибо эмоциональная связь с ними у современного человека гораздо сильнее, чем с действующими лицами ветхого завета. Поступательное движение сильно замедляется большей частью неспособностью многих освоиться с сущностью явлений сравнительной мифологии. Декан Мильман[21], например, много ломал голову над той мыслью, что вифлеемское избиение младенцев могло появиться в евангелиях как раз вследствие того всеобщего внимания, которое привлекли к себе многочисленные жестокости Ирода. А между тем самый беглый, но не предвзятый, взгляд на более ранние варианты этого рассказа должен был бы открыть почтенному декану, что мы имеем здесь дело с обыкновенным мифом.

Подобные писатели и большая часть читателей почему-то никак не обратят внимания на то, что между сверхъестественным, распространившимся, якобы, в самых широких слоях благовестием о рождении божественного младенца и первым открытым выступлением его — лежит огромный, ничем не заполненный, промежуток времени — в целых 30 лет. А ведь этот факт имеет большое значение. Тот самый полубог, о рождении которого возвещалось с такой помпой, оказался забытым всеми своими соседями. Или, как сказал бы Цельс[22], ангелы провозвестники достигли лишь того, что их забыли все те, кому они являлись. А вот совсем недавно мы были свидетелями того, как столь непредубежденный ученый исследователь, д-р Перси Гарднер, повторил, уже не знаю в который раз, совершенно неправильное объяснение, произведшее, однако, на нас впечатление, известного места из евангелий об «ослице и осленке». Гарднер считает это место результатом ошибки греческого переводчика, не понимавшего смысла еврейского выражения «осел». А между тем самое беглое знакомство с историей Вакха, переходящего через болото или топь на двух ослах, с греческим изображением созвездия Рака (в виде осла и осленка), должно было бы показать Гарднеру, что он имеет дело с мифом, относящимся к зодиакальной мифологии.

Одним словом только тогда мы сумеем правильно оценить историческое значение евангелий, когда мы испробуем все приемы и методы исследования тех заблуждений, которые дожили до наших дней; когда мы признаем, что все, называвшееся раньше мифом, является именно той или иной формой этих заблуждений. Бауэр пришел к выводу, и, в общем правильному, что анализ Штрауса, весьма дельный, привел к чисто отрицательным результатам потому, что этот анализ не содержал в себе никакой сравнительной критики первоисточников, как таковых.

Под словом «отрицательные» (результаты) Бауэр отнюдь не разумел упрека Штраусову исследованию в бесплодности только потому, что оно дало выводы, противоречащие популярному представлению о евангелиях: на такую нелепую пошлость Бауэр не был способен, отнюдь нет. Бауэр считал, что выводы Штрауса «отрицательны» в том смысле, что они так и оставляют вопрос открытым. Штраус, который указал те основания, по которым многое в евангельской истории должно быть опровергнуто, не оставил нам лишенных внутреннего противоречия соображений, по которым кое-что должно было в них все-таки быть оставлено, а ведь Штраус претендовал на это. Штраус держался того взгляда, что, если самые ранние иезуисты имели очень мало сведений о жизни учителя, то они все же обладали достаточным знанием его учения. А между тем анализ первоисточников, а это было Штраусом указано, приводит нас к такому недвусмысленному заключению, что у нас отпадают всякие основания приписывать какое-нибудь особое учение какому-нибудь особому проповеднику Иисусу, хотя исторически вполне мыслимо и не невероятно, что существовало несколько Иисусов, претендовавших на роль мессии.

И a priori и a posteriori можно сказать совершенно определенно, что евангелия столь же ненадежны, как рассказ об учении какого-то проповедника, сколь они недостоверны, как рассказ о деяниях какого-то героя, ибо оба этих исторических элемента, факты и идеи, сгруппированы в них одним и тем же способом.

У нас есть даже основание предположить, что изречения Иисуса, «Логии», (Logia или Logoi), были в обращении еще до появления квазибиографических рассказов об Иисусе. Свидетельство Плиния, которому в данном случае можно придавать такую же веру, как и другим, дает основание для такой гипотезы. Эта гипотеза, впрочем, вполне согласуется с гипотезой первоначального появления биографии Иисуса без Logoi. То, что Бауэр мог бы сказать о Logia или Logoi. которые недавно найдены в Оксиринхе, представляло бы весьма высокий теоретический интерес.

Бауэр, который был в высшей степени остроумным критиком, быть может, наиболее остроумным для своего времени, стоял на совершенно правильном научном пути, однако, до конца этого пути он не дошел. «Если все мифическое, — говорит он нам, неисторично, — то не все неисторичное мифично. Это — последняя стадия прагматического определения мифа[23]. Но ведь тот процесс, в котором неисторичные представления и построения становятся предметом веры и обрастают неисторичными новообразованиями, выводами и предположениями, ведь это и есть процесс, в котором мифы становятся элементами веры, дополняются, развиваются и прагматизируются. Психология всех заблуждений подобного рода одинакова, и нет решительно никаких оснований для выделения той или иной удобной или почтенной группы этих заблуждений.

Как было уже указано, процесс мифообразования имеет место в области человеческого духа решительно во все времена, он жив еще и ныне. Эмерсон очень выразительно пишет о том, что христианство страдает нездорово преувеличенным культом личности Иисуса. «Душа, замечает он при этом, не хочет знать никаких лиц». Он указываем что обычная манера христиан выражаться об Иисусе очень похожа на то, как греки или жители Востока описывали своего Аполлона или Озириса. В выражениях христиан Иисус выступает настоящим полубогом. Тем не менее тот же Эмерсон несколькими страницами выше говорит: «Иисус Христос принадлежит к сонму подлинных пророков. Взором своим проникал он в самые отдаленные тайники души... Он, единственный во всей истории человечества, измерил все величин человека... В восторге благородного экстаза он говорил: «Я — божественен». Все это — чистейшая мифология, такая же мифология, как и правоверные измышления об Иисусе. Для сопоставления с позднейшей литературной манерой Ренана и Арнольда, существенная черта которой заключается в том, что из евангелий отбрасываются чудеса, а все остальное принимается с произвольным исключением всего того из учения Иисуса, что кажется неподходящим к задуманному автором образу спасителя, для сопоставления с этой манерой тех выводов, к которым приводит признание наличности всякого рода мифологии в евангельских рассказах, не мешает вкратце упомянуть об этих выводах. Наш анализ показывает нам, что 12 апостолов, с одной стороны, и поучения Иисуса, вроде Нагорной проповеди, с другой, — столь же мифичны, как и девственное зачатие, искушение и воскресение. Вместе с тем анализ первоисточников обнаруживает, что Иисус не имел вначале никакого прозвища. В легенде нет никакого упоминания об Иисусе из «Назарета». Проповеди, приводимые у Иоанна, тоже отпадают. Что же в таком случае остается? Чему учил Иисус? И кто такой был этот Иисус? Назорей, что ли? И, если не было никаких 12 апостолов, то кто же тогда распространял его учение?

Как можем мы предположить, что позднейшие поклонники Христа имели действительно подлинные сведения обо всем этом, если даже «Павел» не имел их? И, если мы даже, наконец, откажемся от этой неразрешимой проблемы, то, как мы, будучи свободными от притупляющего сознание влияния привычных настроений, как мы можем поверить, чтобы когда-нибудь какой-то человек мог создать глубоко захватившее массы движение своими весьма темными притчами, большинство которых освящено лишь утвердившимся культом, или своими краткими заповедями, из которых некоторые представляют собою образцы этики самоотречения, предназначенные специально для юродивых, стоящие вне всякого понимания какого-нибудь не избранного, а низшего народного класса какой-либо эпохи???

Вся затруднительность этой проблемы, заключенная уже в самой постановке ее, становится особенно ясной, когда берешь замечательную выше цитированную книгу Перси Гарднера. Во многих пунктах он идет даже дальше Гэтча[24] и достаточно часто ставит свои «Caveat», призывающие к осмотрительности. Однако, непосредственно после того, мак 0» пришел к заключению, что из логий немыслимо вывести жизнеописание учителя в объективном смысле, кроме отдельных черт, он, д-р Гарднер, начинает нас заверять, что Франциск Ассизский был подобным основателю христианства в своей кротости, в своей безграничной любви к людям, в радостном приятии на себя обета бедности и самоотречения. Он, подобно Иисусу, охотно откликался на все в видимом мире и от всего сердца сочувствовал жизни во всех ее проявлениях. Тот, кто говорит такие вещи, тот, надо думать, утверждает, что как бы там ни были мифичны евангельские рассказы, но в подлинности логий мы можем быть уверены. И тем не менее оказывается, что д-р Гарднер, ни слова не говоря, тут же отметает для своих целей многое из этих логий, чтобы мы путем такого тщательного отбора могли получить соответствующий образ Иисуса, «полный кротости и безграничной любви к людям».

Многие из этих логий признаны самим Гарднером явно мифическими. И тем не менее он тихонько продолжает с абсолютной уверенностью оперировать остальными, как с подлинными изречениями Иисуса. Д-р Гарднер повторяет таким образом приемы Ренана и Арнольда, оставляя без внимания замечание Бауэра о Штраусе, хотя он и претендует на обладание высшим критерием исторической критики.

Что это произошло не случайно или вследствие недосмотра, очень отчетливо явствует из одного отрывка, где Гарднер пишет совершенно созвучно Эмерсону следующее: «Несомненным фактом является то, что именно жизнь Иисуса была основанием и причиной для какого-то необычайного развития духовных способностей и постижений человечества. Он обрел нас детьми во всем, что касается тайной, скрытой жизни и оставил нас взрослыми. Писания его непосредственных последователей обнаруживает перед нами такую полноту и зрелость духовной жизни, чувства и познания, что даже сочинения Исаии и Платона кажутся пред ними весьма поверхностными и несовершенными. С этой поры люди христианских стран приобретают, по-видимому, способность прозревать в идеальный мир, до того времени им недоступный».

Для подобного рода утверждений требуются все-таки прежде всего доказательства: мы хотели бы знать, какие именно изречения Иисуса послужили основанием для подобных утверждений и где гарантия подлинности этих особенных изречений! Д-р Гарднер не дает никаких указаний, никаких разъяснений, он просто декретирует свою формулу, и делу конец! Вполне, конечно, возможно, что даже половинчатые выводы Гарднера, многое отвергшего, как мифический элемент, будут еще долго ждать признания, однако, я просто не могу себе представить, как критика, если вообще будет продолжаться выяснение сущности евангелий, как она сумеет продолжать попытки сидения между двумя стульями психологической привычки и методом научного доказательства. Она вынуждена будет со временем либо капитулировать пред мифом, либо подчиниться велениям разума.

Ну, а сейчас я хочу еще раз повторить, что простая очевидность, заставляет нас признать полубога-проповедника столь же мифичным, как и полубога — чудотворца. То, что нам описал д-р Гарднер в приведенном выше отрывке является ничем другим, как интеллектуальным и психологическим чудом, как полным разрывом с законом эволюции. Если выступление одного единственного проповедника могло сразу осчастливить весь мир той недостававшей ему раньше способностью внутреннего созерцания; если один этот проповедник сумел в течение одного только поколения поднять до степени полной зрелости целые народы, которые несмотря на 500 лет религиозной спекуляции, все же продолжали до этого оставаться в стадии детства, то стоит ли после этого цепляться за такие мелочи, как человеческий партогенез (девственное зачатие) или воскресение из мертвых! Их можно отвергнуть совершенно без всякого ущерба, сохранив такое величайшее чудо. Казалось бы, что на той ступени, которая ныне достигнута человеческим мышлением, совершенно излишне заниматься опровержением подобной теории психологического катастрофизма, которая фактически отбрасывает все исследование евангелия к давно пройденной до-научной стадии. Еще до того, как д-р Гарднер провозгласил от имени исторической школы реальность мифического Иисуса, наиболее выдающийся из образованных и мыслящих ортодоксов нашего века, Ньюман признал, что в «христианской» этике очень мало такого, чего бы не мог достичь человеческий дух своими собственными силами, и что не было бы на деле выработано и признано то тут то там еще задолго до христианства.

Вовсе недостаточно, однако, сталкивать лбами один авторитет с другим, как бы ни были значительны эти авторитеты. Научная разгадка сущности евангельской истории обязана представить нам многообъемлющую серию доказательств в пользу нашего утверждения, что как гипотетический евангельский Иисус, так и его непосредственные последователи, — не явили миру никакой необычайной духовности ни в области чувства, ни в области воображения, ни в сфере мышления. Общий обзор этого доказательного материала и будет сделан о настоящем сочинении. Однако, перед тем, как приступить к оценке доказательного материала, касающегося евангельской проповеди, нам необходимо разобраться в исторических мифах евангелия.

Вскрытие мифического элемента в евангелиях произвело до сих пор столь слабое впечатление на современное сознание, что мы наталкиваемся даже на одного ярко выраженного натуралиста, который как раз тогда, когда он попытался применить методы научной мифологии к изучению христианства, принял на веру в качестве аутентичного материала «биографические» данные евангелий.

Недавно умерший Грант Аллен показывает нам в своей[25] «Эволюции идеи божества» выдающуюся услугу, связывая теорему Фрезера[26] о растительном культе с христианской доктриной о распятии и спасении. Грант Аллеи позволил себе такой шаг, на который не решался до сих пор ни один английский автор, хотя вопрос об этой связи уже поднимался в свободомыслящей печати. И, тем не менее, тот же Аллен с догматической категоричностью пишет, что «евангельский Иисус, судя по тому беглому отпечатку его личности, который сохранился в писаниях его последователей, был рано умершим молодым человеком, который был почитаем, а может быть даже и обоготворен, маленькою группою земледельцев, его постоянных спутников, которые когда — то знали ею, как Иисуса, сына плотника. На непоколебимой скале этого несомненного исторического факта мы можем спокойно строить все доказательства в этом томе. Тут, по крайней мере, нас никто не сумеет обвинить в необработанном грубом эвгемеризме. Или, вернее, необработанный грубый эвгемеризм окажется здесь непререкаемой истиной.

И после такого утверждения Аллен приходит к заключению, что все примечательные детали сказания об Иисусе являются ничем иным, как элементами когда-то общераспространенного культа бога-человека, который приносится в жертву для обновления растительной жизни!

Очень трудно постичь, каким путем может быть непререкаемою истиною необработанный грубый эвгемеризм, который означает неумелое применение ложной мифологической теории при решении стоящей перед нами проблемы об истоках христианства и который ничего другого означать не может.

Я отнюдь не хочу называть эвгемеризм Аллена необработанным и грубым. Однако я утверждаю, что сам Аллен впал в ошибку эвгемеризма, понимаемого в смысле ложной теории о происхождении культа, и что его предположение вместо того, чтобы стать твердым фундаментом для приложения теории Фрезера к объяснению христианского культа, превратилось в источник помех при выполнении этой задачи. Он отнесся к настоящей проблеме со столь малой степенью критики, что он действительно необдуманно принял такую деталь, как принадлежность Иисуса к семье «плотника», о которой даже некоторые критики среди богословов выразились, как о неисторичной вставке. Они указывали, что для Оригена та версия Марка (6, 3), которая самого Иисуса превратила в плотника, являлась неканоничной, что единственным источником такого предположения о профессии Иосифа остается Матфей (13, 55), которого, однако, не поддерживают в этом смысле ни Лука, ни Иоанн. Оба указанных места оказались исключенными даже школой Вейса из протоевангелия[27]. А для рационалистической критики, которая отбрасывает Иосифа и Марию, как мифических лиц, само собою отпадает и миф о профессии Иосифа.

Натурализму придется выработать себе более устойчивую научную базу, если он захочет утвердиться пред неудержимым натиском легковерных людей и организованных церковников.

Помещенные здесь этюды являются, таким образом, попыткой окончательно распахать ту мифологическую почву, на которой покоятся евангелия.