Фантомас – секретный агент

Глава 34 ПРОДЕЛКИ ФАНТОМАСА

Фандор долго смотрел на свое отражение блуждающим взглядом. Ему казалось, что он в ужасном сне, в безумном кошмаре.

Что означало это одеяние? Кого он должен был ждать? Зачем его так загримировали?

Без сомнения, Вагалам, преступный владелец павильона, где он находился, прибегнув к хитрости, сумел, непонятно как, связать его, набросить ему на лицо эту черную маску, закутать его в широкий плащ. Но к чему этот мрачный маскарад?

И Фандору все слышалась мрачная угроза:

— Ты умрешь от руки Фантомаса!

Фандор был храбр. Как только прошло первое потрясение, которое он испытал, увидев себя пленником, связанным, лишенным возможности защищаться, он подумал:

«Я схвачен и приговорен к смерти! Ну, что ж, пусть будет так. Раз суждено умирать, сумеем, по крайней мере, умереть мужественно! Я боролся против Фантомаса, иногда мне удавалось схватить этого бандита, должно же было случиться, что в один прекрасный день он возьмет реванш! Это ему на милость я отдан в эту минуту… я проиграл партию! Я плачу́! Мне не на что жаловаться…»

Журналист не хотел восставать против жестокой судьбы. Это не было фанфаронством, он принимал смерть как нормальное следствие его жизни, его добровольного участия в битве против Фантомаса.

И Фандор ждал с чувством бесстрастного смирения, почти с любопытством. Он ждал смерти. Он ждал того, что должно случиться фатально, неизбежно; он считал секунды; он слушал глубокое молчание мастерской; он говорил себе:

— Почему он не здесь? Надеется ли он, что я испугаюсь? Что я закричу? Что я буду драться за себя? Или он придумал долгую пытку, и я буду агонизировать здесь один, подвергаясь мучениям, которых я еще не могу вообразить?

Вдруг бесшумно, легким движением, звук которого заглушала толщина портьер и ковров, открылась дверь мастерской, и вошли люди, человек двадцать, — торжественные, серьезные, таинственные.

Все они были в черном, к лицам плотно прилегали черные бархатные полумаски, совершенно не позволявшие увидеть их черты.

Фандор прямо смотрел на незнакомцев, а они отворачивали глаза, казалось, не желая на него глядеть.

Без слов и жестов они дошли до центра комнаты и выстроились полукругом, лицом к Фандору.

Один из них, по-видимому, главный, стал в стороне, скрестив руки, подняв голову, глядя на журналиста. И в молчании комнаты человек, наконец, заговорил, обращаясь к своим товарищам:

— Братья, вы поклялись любыми средствами защищать дело России, Польши, клянетесь ли вы по-прежнему?

— Клянемся! — ответили загадочные маски.

— Братья, я пришел к вам из моего изгнания, потому что наши мне сказали: их руки не дрогнут, их воля непоколебима, их сердце чисто! Братья, я пришел к вам, потому что осознал, что буду командовать храбрыми и доблестными! Братья, вы готовы на все ради нашего дела?

— Мы готовы!

Затем человек, который вел себя как руководитель, приблизившись к заговорщикам, которые все еще стояли, опустив головы, громко сказал:

— В Париже есть человек, который принес нам, террористам, много зла. Человек, который навлек на нас презрение общества, совершая самые отвратительные преступления и сваливая ответственность за них на нас! Этого человека я, Троков, обещал вам выдать с тем, чтобы вы отомстили… смотрите, братья, он перед вами! Я вам его отдаю!

Заговорщики все как один вперили взгляд в Фандора. Раздались крики бешенства, ненависти, сарказма, угроз:

— Фантомас! Фантомас!

Фандор не упустил ни одной детали этой сцены.

«Вот она, последняя хитрость бандита!»

Да, черт возьми, он хорошо понимал, что все это значит.

Троков, этот знаменитый глава заговорщиков, это… Фантомас!

Он обманывал тех, кто смотрел на него как на апостола; ему нужно было избавиться от Фандора, убить его, и он ловко передал эту миссию своим товарищам, выдав его за Фантомаса; он предоставил им совершить это преступление, возложив, таким образом, на них ответственность за все последствия, которые могло иметь убийство журналиста.

Слушая, как его называют Фантомасом и угрожают ему, Фандор в какую-то долю секунды подумал, а не крикнуть ли ему изо всех сил: «Я не Фантомас! А ваш Троков — предатель!»

Но зачем? Мог ли он противостоять ослеплению этих людей? Кто когда-нибудь видел Фантомаса? Кому знакомо его лицо? Кто мог установить, Фантомас перед ними или нет?

Он видел, что террористы относились к Трокову с безграничным обожанием, мог ли он его разоблачить, представить его в истинном свете? Такая попытка была бы безумием, жалким криком о милосердии. Он только унизил бы себя…

Фандор не был трусом!

И в приступе энергии журналист решил: «Я покажу Фантомасу, что Жером Фандор достоин бороться с ним! Что он сумеет умереть, как умер бы сам Фантомас! Нельзя давать этому чудовищу права презирать меня так, как презираю его я».

Фандор молчал… Он умрет, не сказав ни слова!

Между тем, один из заговорщиков подошел к журналисту:

— Ты слышал, Фантомас? Ты слышал, что сейчас умрешь? Что ты можешь сказать в свою защиту?

Фандор упорно не отвечал.

— Фантомас, ты не хочешь говорить? Ты хочешь умереть молча? Дело твое! Но мы должны увидеть твое лицо, узнать тебя живым, чтобы быть спокойнее, когда увидим тебя мертвым… я срываю твою маску!

Террорист уже поднял руку, когда Троков бросился вперед.

— Не тронь его! — сказал он. — Этот негодяй принадлежит мне! Не оскорбляй, брат, того, кто есть и кого больше не будет! Мы судьи, мы не палачи!

И, повернувшись к заговорщикам, Троков спросил, повысив голос:

— Вы доверяете мне? Хотите отдать мне этого человека? Он должен умереть от моей руки! У меня больше, чем у вас, прав на него… Это я завлек его сюда, я поставил его перед вами!

И более мягко, оставив тон декламации, но предотвращая возможный спор, террорист продолжал:

— Мы избрали этот дом, чтобы в нем погиб этот человек; мы устроили эту мастерскую, чтобы в ней прошли его последние минуты; никто из нас не должен сюда возвращаться; нельзя, чтоб полиция, которая, быть может, узнала о нашем собрании, смогла в последний момент отнять у нас нашу добычу; нас подстерегают, за нами охотятся, нас предают — вы знаете это! Уходите! Оставьте мне этого человека! Оставьте меня одного здесь, одного с Фантомасом! Чтобы я имел время убить его так, как он должен умереть!

Фандор больше всего боялся медленной смерти; он смирился с тем, что падет жертвой Фантомаса, но он не мог не содрогнуться при последних словах бандита.

Тот, несомненно, был удивлен бесстрастным поведением журналиста, и поэтому решил помучить его, чтоб вырвать у него просьбу о милости.

— Брат, мы верны тебе и сделаем так, как ты приказываешь!

Троков повернулся к Фандору, грозя кулаком:

— Готовься, Фантомас! Готовься, ты скоро искупишь свою вину!

И с этой угрозой главный заговорщик, подталкивая своих товарищей, заставил их выйти из мастерской и исчез вместе с ними.

«Троков вернется! — думал Фандор. — Дело сделано! Он прав, мне осталось только готовиться, только быть храбрым!»

Но как только террорист закрыл за собой дверь мастерской, чей-то задыхающийся голос прошептал на ухо Фандору:

— Скорее, скорее, Фандор! Вы поняли, что Троков — это Вагалам, это Фантомас! Во что бы то ни стало нам надо взять над ним верх!

Журналист не мог повернуть голову, но он чувствовал, что его развязывают… еще мгновение, и он освободился! Он, спотыкаясь, сделал три шага и с наслаждением расправил плечи, занемевшие от долгой неподвижности.

Рядом с ним, с сочувствием наблюдая за его первыми свободными движениями, стоял… Наарбовек.

— Вы! — сказал Фандор.

— Я! Фандор, я вам потом все объясню… Возьмите! Вот револьвер! Ах, бандиты, они и меня схватили, они и меня обрекли на смерть, но мне удалось вырваться… Держите! Троков вернется, мы отомстим…

Действительно, послышались тяжелые шаги человека, поспешно поднимавшегося по лестнице. Троков возвращался…

Обезумев, все еще находясь под властью пережитого, Фандор, сжимая в руке револьвер, устремился к двери мастерской, готовый прыгнуть на человека, который, ничего не подозревая, входил в комнату.

Фандор закричал, обращаясь к Наарбовеку, стоявшему наготове с другой стороны двери:

— Не убивайте его! Если это Фантомас, он нам нужен живым!

Но Наарбовек не успел ответить. Дверь мастерской, распахнувшись, ударила дипломата и на мгновение помешала ему принять участие в борьбе.

Фандор бросился вперед, схватил Трокова за глотку и покатился с ним по земле, крича:

— Ко мне, Наарбовек! Фантомас! Фантомас! Ты в моих руках! Сдавайся!

Нападение Фандора было таким внезапным, резким, неожиданным, что Троков не сумел его избежать… два человека сплелись в яростном поединке.

Наарбовек тоже включился в борьбу, крича:

— Ты умрешь! Ты умрешь!

Все это продолжалось, однако, лишь несколько секунд. Как только Фандору удалось схватить Трокова за руки, и он думал, что бандит уже не двинется, последний сумел освободиться, и изумленный журналист услышал знакомый голос:

— Черт тебя возьми, Фандор, внимание! Надо схватить Наарбовека! Смелее!

Но мастерская снова погрузилась во тьму, хлопнула дверь и Фандор, грубо отброшенный кем-то в центр мастерской, понял, что этот человек убегает, и закричал:

— Он ускользнет! Он ускользнет!

В эту минуту Фандор уже не понимал, где он, что он говорит, кто здесь с ним, кто только что убежал… Но его растерянность продолжалась лишь секунду, потому что голос, услышанный им в разгар драки, голос, назвавший его по имени, продолжал говорить, очень спокойно и весело. Это был голос Жюва! Он произнес:

— Какая глупость! Эти спички никуда не годятся… А, вот, одну можно зажечь…

И в неверном свете спички Фандор увидел… Трокова, который спокойно взял канделябр, зажег свечу, потом бросился в кресло и спросил:

— Теперь скажи, Фандор, какого дьявола ты переоделся Фантомасом? Для заключенного в военной тюрьме это не так уж удобно…

Фандор не верил ни своим глазам, ни ушам. Как? Троков — это Жюв? Троков, которого он принял за Вагалама, за Фантомаса, только что угрожавшего ему смертью, — это инспектор полиции? Не спит ли он? Может быть, на него так повлияла близость смерти?

У Фандора был такой ошеломленный вид, что Жюв-Троков, сказал, улыбнувшись:

— Ну, мой маленький Фандор, постарайся прийти в себя и ответить мне ясно… ладно?

Но журналист не находил слов:

— Вы! Жюв! Вы — Жюв!

Полицейский пожал плечами:

— Наконец-то! Я вижу, что мне придется говорить первому, потому что ты, кажется, еще не в состоянии принимать участие в беседе. Хорошо! Слушай: я знал, что террористы воображают, будто я один из их главарей: Троков… главный заговорщик — таково мое последнее превращение! Так вот, я узнал сегодня вечером, что эти болваны думают, что схватят Фантомаса; их созвали сюда, чтобы судить этого бандита. Я сопровождал их, сказав, что это я, Троков, их собрал. Улавливаешь? Теперь объясню тебе, что произошло, когда мы вошли. Знаешь ли ты, что, привязанный к своему столбу, ты здорово смахивал на Фантомаса? Ты смотрелся так сногсшибательно, что несколько минут я готов был поверить, что передо мной действительно Фантомас, подлинный Фантомас! К счастью, я увидел твои руки, я узнал их. И как только я сказал себе: этот Фантомас — мой маленький Фандор, — у меня была лишь одна мысль: заставить уйти моих заговорщиков и освободить тебя! Но, когда я вернулся, ты и Наарбовек бросились на меня так грубо, что я уж и не думал спастись! Боже мой! Если бы ты выстрелил из револьвера, ты мог бы меня убить — меня, Жюва, а после этого и ты, Фандор, пал бы жертвой…

Жюв остановился, взглядом предлагая Фандору продолжить. И Фандор, понимая теперь суть этого удивительного приключения, договорил:

— Наарбовека! Наарбовека, который и есть Фантомас!

Жюв скрестил руки:

— Наконец-то ты догадался: Вагалам, Наарбовек, Фантомас — это один и тот же бандит! И, как всегда, это бандит, лица которого мы не знаем, которого ни ты, ни я не способны опознать, потому что, будь уверен, он так же гримируется Наарбовеком, как и Вагаламом.

Но Фандор вдруг выпрямился.

— Жюв! Жюв! Мы безумны, что сидим здесь и рассуждаем, ведь Наарбовек сейчас скроется. Он не мог уйти далеко! Фантомас, без сомнения, должен пойти к себе, — ведь, понимая, что разоблачен, он наверняка решил исчезнуть навсегда! Мы не должны дать ему убежать! Ради бога, Жюв, поспешим!

Но полицейский не двинулся с места.

— Я прощаю тебе твою наивность, — сказал он спокойно, — потому что ты только что пережил такие страшные минуты. Подумай, Фандор, прошло уже три минуты, как Наарбовек убежал! И ты воображаешь, что мы еще успеем схватить его? Это ребячество!

— Но я говорю вам, Наарбовек должен обязательно вернуться к себе, надо устроить там западню и поймать его!

С усталым жестом Жюв ответил:

— Мы не можем арестовать Наарбовека!

— Почему! Что вы этим хотите сказать?

— Фандор, ты еще не знаешь последней хитрости, последнего замысла этого негодяя. Я имею право схватить Фантомаса, но, повторяю, я не могу коснуться Наарбовека!

И так как Фандор глупо таращил глаза на полицейского, Жюв продолжал:

— То, о чем я говорю, для тебя, вероятно, китайская грамота. Поверь мне, Фандор, я не вправе пока доверить тебе эту тайну, но не сомневайся! Увы, Наарбовек неприкосновенен! Оставим это… Лучше расскажи, каким образом ты явился разыгрывать Фантомаса в пустынной мастерской, когда я воображал, что ты спокойно сидишь в Шерш-Миди?

Спокойствие Жюва передалось его собеседнику. Фандор догадывался, что если полицейский не отчаивается, то у него должно быть оружие против Фантомаса, причем верное. Жюв был не из тех, кто предается иллюзиям.

Фандор рассказал Жюву о необыкновенном способе, которым он вышел из военной тюрьмы, и, рассчитывая на доверие полицейского, закончил свой рассказ, спросив:

— Что же мы теперь будем делать?

Но полицейский, готовый к этому вопросу, покачал головой.

— Фандор, давай уточним. Ты должен был сказать: что мне делать? что вы будете делать? Если ты веришь мне, Фандор, и будешь умницей, ты быстренько вернешься в тюрьму Шерш-Миди и попросишь, чтобы тебя снова заперли. Твой побег — это серьезная ошибка. Бежать, значит признать себя виновным. А так как ты невиновен, то вернись в тюрьму. Обещаю тебе, что ты долго там не останешься.

— А вы, Жюв? Что планируете вы?

Жюв встал, походил и сказал самым естественным тоном:

— О, я! Это очень скучно рассказывать. Прежде всего я должен переодеться, этот костюм мне не нравится. А потом я должен не опоздать на поезд, Фандор… Да, не гляди на меня такими круглыми глазами. Я должен переодеться и уехать поездом.

Изящный, элегантный Жюв стоял в роскошно обставленном рабочем кабинете и слушал человека, говорившего с ним тоном дружеским и вместе с тем высокомерным:

— Нет, это невозможно, вы просите у меня слишком многого… Вы не представляете себе, Жюв, какие разнообразные осложнения может вызвать мое вмешательство, если вы все-таки ошибаетесь… Хотя я питаю к вам большое доверие, Жюв, знаю вашу ловкость, верность, преданность, но, чем черт не шутит, и вы можете ошибаться. А история, которую вы мне рассказываете, такая странная, такая… неправдоподобная, прямо сказать, что нельзя не подумать о возможной ошибке! И о печальных последствиях, которые я вызову в этом случае!

Полицейский оставался бесстрастным, он хмурился и упорствовал.

— Я должен почтительно заметить Вашему Величеству, что речь идет только о подписи.

— Но Жюв, повторяю вам, именно подпись меня представляет — меня, мое королевство; это может поджечь пороховую бочку…

— Ваше Величество благоволит принять во внимание, что, подписав, все можно уладить…

— Жюв! Вы этого не думаете! Я в сотый раз повторяю вам, что не могу дать вам этот декрет. Случай исключительный, я убежден, что даже в самых отдаленных анналах вы не могли бы найти прецедента…

— Ваше Величество не должны забывать, что своим именем, одной строкой подписи, вы можете устранить все затруднения!

Это была выраженная другими словами все та же мысль, которую Жюв упорно отстаивал.

Король, с которым он беседовал, которого умолял с такой страстью, не хотел уступить настойчивости полицейского.

— Ах, так, Жюв! — говорил он. — Взвесили ли вы ценность декрета, который у меня просите? Знаете ли вы, что если он будет дан незаслуженно, это станет позором для моей страны? Знаете ли вы, что король не имеет права скреплять своей печатью беззаконие?

— Государь, я знаю, что король должен быть справедливым. Государь, я знаю, что не прошу у Вашего Величества ничего, что вы не могли бы мне даровать, что не должны были бы мне даровать… Государь, до сих пор я умолял, чтобы Ваше Величество исполнили мою просьбу. Теперь перед вами не проситель… Ваше Величество меня понимает, без сомнения?

Король явно колебался.

— Я понимаю вас, Жюв, — ответил он наконец. — Некогда, во время моей официальной поездки в Париж, вы спасли мне жизнь, не так ли? Вы спасли и жизнь королевы с риском для собственной жизни… И я сказал вам тогда, что ни в чем вам не откажу, никогда! Об этом вы мне напоминаете?

— Государь, я отвечу Вашему Величеству, что никогда не намекнул бы на долг, который ему угодно было признать. Я не предвидел тогда, что декрет, подписанный рукой Вашего Величества, сможет решить самую грозную проблему, какой мне приходилось когда-либо заниматься. Я не хотел бы вспоминать об этом долге, но Ваше Величество принудили меня напомнить о вашем слове…

Король, который ходил теперь взад и вперед по своему рабочему кабинету, сел в кресло.

— Если я вам дам этот декрет, Жюв, — спросил он, — и вы сегодня уедете, то, вернувшись во Францию, в Париж, вы сразу отвезете его в министерство юстиции?

— Да, государь.

— Вы откровенны, Жюв! Вы не будете искать других доказательств?

— Нет, государь.

— Значит, я должен целиком полагаться на ваше слово? На вашу уверенность, на ваши заключения?

— Да, государь.

— Жюв! Жюв! Если вы требуете, чтобы я подписал этот декрет во имя обещания, которое я вам когда-то дал, то вы теряете мою дружбу! Мое доверие! Решайте! В вашей власти, Жюв, решить, что я должен делать. Если вы требуете этот декрет, я вам его дам!

Полицейский затрепетал.

— Ваше Величество не думает того, что говорит, — ответил он наконец. — Ваше Величество, вы не должны ставить меня перед такой дилеммой: потерять вашу дружбу, ваше доверие или упустить единственный случай…

— Да, Жюв, я ставлю вас перед ней…

— Тогда, государь, я ничего не требую! Но, Ваше Величество, вы поставили под угрозу дело всей моей жизни, дело моей чести. С поддержкой Вашего Величества оно могло быть удачно завершено! Предоставленное только мне одному, это дело проиграно!

Король вскочил со своего кресла. Ему дорогого стоило отказывать полицейскому.

— Жюв, вы жестоки! — сказал он. — Я предпочел бы, чтобы вы лучше продолжали требовать этот декрет! Но, видит бог, не все еще кончено! Я прикажу провести расследование… Через две недели…

— Ваше Величество, вы знаете, что через две недели будет поздно…

Король не отвечал. Он возобновил свою прогулку по комнате, обдумывая.

— Жюв, — сказал он, — можете ли вы поставить меня лицом к лицу с этим человеком? Можете ли вы обвинить его в обмане в моем присутствии?

— Что хочет сказать Ваше Величество?

— Я хочу сказать, Жюв, что каков бы ни был скандал, какое унижение ни произошло бы, я дам вам декрет, о котором вы просите, только если буду уверен, что вы не делаете ошибки… Вы приносите мне лишь предположения, у вас нет доказательств… Добейтесь, чтобы этот человек хоть на секунду сбросил маску, и я выдам его вашему правосудию! Жюв, забудьте, что вы говорите с королем, представьте, что я ваш друг; можете ли вы, пренебрегая риском, поставить нас лицом к лицу в таких условиях, когда истина станет очевидной?

Жюв вдруг опустил голову, обдумывая свой ответ.

— Я должен просить Ваше Величество об исключительном поступке, — сказал он медленно. — Я попрошу вас, быть может, рискнуть своей жизнью, я попрошу Ваше Величество…

Жюв был так взволнован, что вынужден был сесть, вопреки всем правилам протокола; он продолжал тихим голосом:

— Я попрошу Ваше Величество сопровождать меня через три дня, когда…