Глава 21

Рул оказалась на маленькой лестничной площадке, откуда вели вниз четыре или пять ступеней, к длинной узкой комнате. Свет в нее попадал через ряд высоко расположенных окон, которые снаружи едва поднимались над уровнем земли. Справа от нее была ниша, где находились с дюжину пар лыж и лыжных палок. Вероятно, в прошлом, когда в здании располагалась школа, здесь была кладовая. Теперь же здесь, очевидно, хранили только лыжи. Расставлены здесь были и полдюжины стальных армейских коек, на одной из которых спокойно сидел мужчина.

Она медленно подошла к нему и вгляделась. Он здорово изменился. Она вспомнила фотографии высокого, изящного мужчины лет шестидесяти, с черными волосами, выступающими треугольником на лбу, густыми бровями и орлиным носом, придающим его внешности нечто ястребиное. Сейчас он выглядел лет на десять старше. Он потерял не меньше тридцати фунтов веса, волосы совершенно поседели и настолько поредели, что исчез треугольник на лбу, а брови были выщипаны. Нос был сломан — хорошо бы безболезненно, подумала она — и не восстановлен пластически. Теперь он был плоский, широкий и кривой. Даже мать генерал-майора Георгия Абрамовича Малахова, встретив на улице, не узнала бы его.

Она присела на койку напротив него.

— Добрый день, генерал Малахов.

— Пожалуйста, не называйте меня так, — сказал он. — Ведь я теперь... что угодно, только не генерал.

В голосе его не было сожаления.

— Хорошо, — сказала она. — Моя фамилия Киркленд. Я пришла задать вам несколько вопросов об одном человеке, которого вы знали в Советском Союзе.

— А христианское имя у вас есть, мисс Киркленд? — спокойно спросил он. — Позвольте, я буду вас им называть?

Вообще-то слова такого рода мужчина обычно обращает к женщине на какой-нибудь вечеринке, и это несколько выбило ее из колеи, пока она не сообразила, что уже давно рядом с ним не было женщин. Она скрестила ноги, наклонилась вперед, подпирая лицо руками, и улыбнулась.

— Мне будет приятно, если вы будете называть меня Бруки, — сказала она, полагая, что ее более старый коллега в этой комнате и в данной ситуации вряд ли нуждается в ее настоящем имени.

— Хорошо. Хорошее имя. Бруки. Это имя, как и его обладательницу, окружает прохладное ясное сияние.

Она засмеялась.

— Попытаюсь соответствовать этому.

Она подивилась его четкому американскому выговору. Он произносил Р очень твердо, как многие русские, говоря по-английски, и получилось нечто среднезападное, как, вероятно, говорят в Иллинойсе или Огайо. Хотя фразы он строил не совсем по-американски, скорее, по-европейски.

— Итак, Бруки. О ком же вы хотите меня расспросить?

— О Викторе Майорове.

Брови у него поднялись.

— Ага! Значит, вас заинтересовал Виктор Сергеевич?

Она пожала плечами.

— И он, между прочим. Не помните, когда вы впервые встретились с Майоровым?

Малахов улыбнулся.

— Конечно, помню. Как вчера. Было это в 1959 году, в кабинете Юрия Андропова. В то время он был секретарем Центрального Комитета. Андропов, конечно, а не Майоров. Виктор же Сергеевич был... — Он помедлил, глядя задумчиво. — Я знал его родителей. Не хотите узнать о его происхождении? Это довольно интересно.

Хочет ли она? О Господи, еще бы.

— Да, пожалуйста, — сказала она.

— Хорошо, тогда вернемся ко временам революции. Сергей Иванович Майоров происходил из семьи видных, хоть и не аристократов, петербургских купцов. Во время штурма Зимнего он был капитаном гвардейской кавалерии, он выбрал сторону революции, удостоившись личного внимания Ленина. Он был красив и обаятелен, хорошо образован, и Ленина, видимо, забавлял этот контраст между ним и некоторыми из крестьян, окружавших его в то время. Ленин называл его любимым царистом.

Малахов достал из кармана рубашки маленькую пачку сигар и закурил одну, в то время как Рул старалась сдерживать нетерпение. Это был потрясающий материал, она слушала с наслаждением.

— Он оставался с Лениным до тех пор, пока этот великий человек весной 1922 года не перенес первый сильный удар. После этого Ленин уже меньше нуждался в нем, и он был приближен к Дзержинскому, тогдашнему главе ЧК, нашей первой тайной полиции. Но об этом вы, должно быть, все знаете, ведь вы наверно кремленолог?

— Пожалуйста, продолжайте, — сказала она, игнорируя его любопытство.

— Сергей Иванович процветал под Дзержинским, а позднее и под Берией. Где-то году в 1930 он познакомился с молодой женщиной, вернее, девушкой по имени Наталья Фирсова, родившейся в Англии, где ее родители, русские эмигранты, скрывались от царизма. Сталин приглашал эмигрантов с техническими дарованиями возвращаться на родину строить новое отечество, а ее отец был инженером. Девушка в Лондоне училась на танцовщицу, так что после пробы ее уже пригласили в Большой театр, в балетную труппу. Майорову к этому времени едва перевалило за тридцать, а ей исполнилось, я полагаю, восемнадцать или девятнадцать лет, но это была хорошая пара. Они поженились, и она продолжила свою карьеру, став ведущей балериной Большого, пока в тысяча девятьсот тридцать шестом или тридцать седьмом не забеременела. И тут дела для Сергея Ивановича повернулись не лучшим образом.

— Сталинские чистки?

Малахов кивнул.

— Я забыл, какой за ним числился проступок, но это и не имело значения. Мужчин казнили ежедневно почти без предлога. Хотя ходил любопытный слух, что Сталин лично расстрелял Сергея. Я часто думал, правда ли это.

— И что же случилось с Натальей и ребенком?

— Ребенка еще не было, — сказал Малахов. — У Сергея Ивановича было много могущественных друзей, и у некоторых из них, очевидно, хватило мужества помочь ей. Я не знаю точно, как это было сделано, но ей удалось перебраться в Ленинград, а там ее кто-то устроил на работу — обучать юных танцовщиц балета Кировского театра. Когда же ребенок родился, она дала ему свою фамилию, Фирсов, и назвала его Рой, в честь своего отца. Поскольку было важно, чтобы не знали, кто он, то его считали незаконнорожденным, что, как я полагаю, очень тяжело для мальчика в пуританском коммунистическом обществе. Хотя, я думаю, он всегда знал, кто его отец.

— И это мешало его успехам в такой системе? — спросила она.

— Похоже, нет, — отозвался Малахов. — Я думаю, что старые друзья отца не оставляли его без внимания. Он поступил в Московский университет, где преуспел в языках и партийной деятельности. И он действительно был в университете секретарем комсомольской организации, это Коммунистический Союз Молодежи, и там он познакомился с Андроповым Юрий приехал в университет выступить перед комсомольцами, так Виктор Сергеевич с ним и познакомился. Молодой человек произвел впечатление на Андропова, и тот поинтересовался им. Юрий всегда все и всех изучал тщательно. И еще когда юный Майоров был в университете, Андропов уже предложил ему партийную работу.

— Чем заниматься?

— Обучать Андропова английскому языку, — ответил Малахов. — У Юрия Андропова был самый разносторонний ум из всех известных мне людей. В отличие от многих своих сверстников он не получил широкого образования, и, я думаю, что он в этом отношении испытывал некий комплекс неполноценности. Он хотел читать все, знать обо всем, но больше всего он хотел читать по-английски без переводчика. Майоров же, обученный английскому матерью, в совершенстве владел языком и был для Юрия идеальным репетитором. Насколько я знал Андропова в то время, он три утра в неделю освобождал для занятий английским, и хотя произношение у него было не очень хорошим, читал он на языке свободно, без затруднений и без помощи переводчика. Это было одно из величайших его личных достижений, и поэтому, я думаю, он всегда оставался благодарен Майорову.

— Так именно поэтому в 1959 году вы встретились с Майоровым в кабинете Андропова.

Малахов кивнул.

— В здании Центрального Комитета. Виктор Сергеевич тогда, насколько я помню, заканчивал университет и проявлял интерес к работе в КГБ. Андропов пригласил меня на обед познакомиться с этим молодым человеком, и тот, признаться, произвел на меня впечатление. Одного его искусства владения языками было достаточно, чтобы взять его новобранцем — ведь помимо английского, он говорил по-французски, немецки и шведски бегло, и он продолжал изучать другие скандинавские языки так же успешно — было ясно, что это неординарный ум, и казался он старше своих лет, очень серьезный молодой человек. Я сразу же определил его в Первое Главное управление, под свое начало. Он блестяще подходил для зарубежной разведки, просто идеально.

— Так вы его завербовали в этот же день?

Малахов улыбнулся.

— Я думаю, это он меня завербовал, он и Юрий. Сразу же, как он закончил учебу, в течение недели мы направили его в школу зарубежной службы КГБ.

— Следили ли вы за его обучением?

— Нет, вскоре после этого меня направили за границу, но приезжая домой, я всегда слышал в Московском центре разговоры о его успехах. И ото всех я слышал, что он просто ослепителен. Знание языков позволило намного сократить срок обучения, поскольку большая часть времени как раз и уходит на языковое усовершенствование абитуриента, и уже через два года он получил назначение в Стокгольм. И больше я не имел с ним прямых контактов вплоть до 1978 года, когда его назначили главой Первого Главного управления. У нас были долгие многочисленные беседы, иногда с глазу на глаз, и именно он выбрал меня для представительства в ООН.

— Надо полагать, Андропов назначил его главой Первого?

— Ну конечно. Ведь за то время, что Юрий изучал английский с Виктором Сергеевичем, их отношения практически переросли в отношения отца и сына, хотя Андропову в то время едва перевалило за сорок. И все это время он был главным патроном Виктора Сергеевича, хотя тот прилагал усилия снискать расположение и других, кто, он полагал, мог быть полезен в его карьере.

— Кого, в частности?

— Особенно Горбачева, который был лишь на несколько лет старше Майорова и тоже протеже Андропова, и в то время, пока я был в ООН, я слышал, что он заслужил и особое расположение Громыко, что весьма непросто.

— Так он нашел язык с обоими поколениями, да?

— Ну да. У него были устремления молодых менять положение вещей, и у него была холодная стойкость стариков. И его признавали за своего оба поколения.

— И стало быть, было вполне вероятно, что при нынешнем режиме он должен был бы стать главой КГБ.

Малахов откровенно пожал плечами.

— Кто знает? И я думал, что он достойно заменит Андропова во главе КГБ, когда тот пересел в председательское кресло; ведь он же был любимцем Юрия, но этого не произошло. Хотя казалось естественным, просто вытекающим из их отношений, но вот не случилось.

— А почему, как вы думаете?

— У меня есть идея, но я могу и ошибаться.

Рул жаждала услышать это.

— И что же это за идея?

— Я полагаю, что он получил кое-что получше.

Вот и ее теория получает подкрепление. Следующий вопрос может продвинуть ее соображения на иной уровень.

— Что же может быть лучше кресла главы КГБ?

— Я полагаю, что Майоров сам что-то изобрел для себя; видимо, что-то еще лучше. Ему всегда нравилась свобода действий.

— Но что же он мог изобрести для себя лучшее, чем пост главы КГБ?

— Я не знаю, но это должно быть что-то грандиозное. Да, именно грандиозное соответствует Виктору Сергеевичу. Это должно быть настолько грандиозное, что в случае успеха забросит его в Политбюро, а может, и в председательское кресло.

— Неужели он думает в таких масштабах? Довольно рискованная затея.

— Для Майорова риск — наслаждение, моя дорогая Бруки. Он принадлежит к тем людям, которые или добиваются всего, или сгорают. Хотя и он не без грехов, если верить слухам.

Рул слегка напряглась.

— А расскажите мне об этих слухах.

— Ну, приезжая в Москву, я неоднократно слышал, что Виктор Сергеевич имеет... определенные наклонности, сексуальные наклонности.

— Вы хотите сказать, что он гомосексуалист?

— Ну что вы. Наоборот, он общается с женщинами, и зачастую с двумя или тремя одновременно, это всем известно.

— В чем же выражаются наклонности?

Малахов слегка поежился.

— Я старый пуританин. Я ведь только предполагаю, и то мне уже неприятно даже говорить об этом.

Рул наклонилась вперед.

— Ну пожалуйста, — сказала она.

— Ну хорошо, ходили слухи, что эти вещи заходят иногда слишком далеко, что он иногда и убивал.

— Убивал своих сексуальных партнерш?

Малахов кивнул.

— Ходил слух, что это случалось... неоднократно. И должен сказать вам, что когда я услыхал об этом, то довольно легко поверил.

— Но почему? Что в вашем опыте общения с Майоровым заставляет вас думать, что он способен на сексуальные убийства?

— Убивать не трудно, — с какой-то печалью сказал Малахов. — И я убивал. Если вы в КГБ надолго, значит скоро убьете, так или иначе. Но не каждый убийца сам размахивает кинжалом. А некоторым это доставляет удовольствие. Однажды я сам видел, как Майоров наслаждался этим.

— Расскажите мне об этом случае.

Малахов уставился в пол.

— Вы знаете, как в Советском Союзе совершается воинская казнь?

— Ну, я думаю, расстреливает особый отряд.

Малахов помотал головой.

— Нет, за преступления, влекущие за собой смертную казнь, расстрел — слишком мягко, слишком уважительно для такого преступника. Хотя тот и верит, что произойдет именно так. Действительно, отбирается особая команда, и жертва выходит перед ними. А затем, пока команда демонстрирует готовность, какой-нибудь один офицер с пистолетом спокойно приближается к жертве сзади и стреляет ей в голову.

Рул ничего не сказала.

— Я видел однажды, как Майоров совершал такую экзекуцию, — сказал Малахов, продолжая смотреть в пол. — Жертвой был офицер КГБ, обвиненный в попытке перебежать на Запад. Взвод расстрела собрался, и когда избранный для совершения казни офицер уже собирался подойти к жертве сзади, неожиданно появился Майоров и забрал у того пистолет. Он неспеша, вразвалочку шел к жертве, а выражение лица у него было... он был крайне возбужден. Он выждал минуту, другую, пока жертва не начала волноваться, что же происходит и почему взвод расстрела не приступает к своим обязанностям. Майоров поднес пистолет близко к его голове и подождал... подождал, пока тот человек не почувствовал что-то и не начал поворачиваться к нему. Майоров дождался того момента, когда человек уже краем глаза увидел его, и только тогда выстрелил, угодив прямо в висок. И ушел, оставив жертву лежать, еще живую, предоставив другому офицеру нанести coup de grace[10]. На это нельзя было смотреть без ужаса... без ужаса от того, что человек получает удовольствие, убивая другого.

Рул по-прежнему молчала.

— И вот что я скажу вам, Бруки Киркленд, — Малахов наклонился вперед, выдавливая слова. — Я провел в КГБ более тридцати лет. И Виктор Сергеевич Майоров — самый жестокий и безжалостный человек из всех, с кем мне приходилось сталкиваться. И находиться рядом с ним мне было страшно.

Дверь позади Рул открылась, и обернувшись, она увидела стоящего в дверном проеме Эда Роулза.

— Тебе пора идти, — сказал он.

Рул в отчаяньи подумала, о чем же еще надо спросить. Ведь она же просидела, завороженная, отдав контроль над разговором этому старому генералу, который кормил ее байками, тратя ее время. Ну какой из нее допросчик! Она встала.

— Пойдем, Эд.

Она обернулась к Малахову.

— Способен ли Виктор Майоров развязать с помощью советских вооруженных сил войну за передел земель в Европе, если получит поддержку в Политбюро?

Малахов тоже встал.

— Вы, должно быть, меня не слушали, Бруки Киркленд, — сказал он, качая головой. — Виктор Сергеевич Майоров способен на все — на любой акт, который приближает его к достижению личных целей. Ни один человек, ни группа людей, ни нация не может чувствовать себя в безопасности, если вдруг оказывается стоящей между ним и тем, что он хочет, и я из этого перечня не исключаю и сам Советский Союз.

— Спасибо вам, — поблагодарила она и повернулась, чтобы уйти.

— Бруки Киркленд, — окликнул ее Малахов, когда она поднялась уже на верхнюю ступеньку.

Рул обернулась и посмотрела назад.

Малахов усмехнулся.

— Что бы Виктор Сергеевич ни задумал, обещаю, вам это не понравится!

Уже выходя из здания школы с Эдом Роулзом, она за закрывшейся дверью слышала его смех.

— Иисусе, — сказала она, — вот это было просвещение.

Она остановилась у своего автомобиля и повернулась к Роулзу.

— Эд, возникала у тебя когда-нибудь какая-нибудь дикая идея, в пользу которой говорит все, что ты знаешь, когда начинаешь разрабатывать ее?

— Да, — отозвался Роулз, — раз или два. — Он улыбнулся ей. — Ужасные ощущения, да?

— Чертовски.

Она обняла его за плечи и поцеловала в щеку.

— Спасибо, и я оцениваю это гораздо выше, чем могу высказать.

— Но запомни, — сказал он. — Ты не имеешь права закладывать эту информацию ни в какое досье, и не имеешь права ссылаться на нее для поддержки хоть какой теории.

— Я помню, — сказала она, — влезая в машину и трогаясь с места. — Увидимся в Ленгли, Эд.

— Надеюсь, Кэт, — отозвался он без улыбки. — Я действительно надеюсь на это.

Она доехала до Стоува и повернула в направлении Берлингтона и аэропорта. Она приезжала сюда за поддержкой и подтверждением, и она их получила, размышляла она. Но почему же тогда, удивлялась она, вместо подъема она ощущает подавленность.

Загрузка...