Федюнинский

Глава двадцать третья Сорок пятый год. Данциг

По дороге на новый КП машина командующего догнала небольшой обоз. Тылы тоже меняли базу, подтягивались к войскам. Трофейные немецкие кони с подрезанными хвостами тащили высокие фургоны, туго обтянутые брезентом. Из фургонов доносился звонкий девичий смех.

Водитель притормозил. Из-за брезента то и дело высовывались девичьи головы в пестрых шляпках явно довоенного фасона.

— Это еще что такое? — удивился Федюнинский. — Бродячий театр или цыганский табор?

— Да нет, товарищ генерал, — задумчиво произнес шофер. — Обоз-то вроде нашей армии. Да и девчата наши, русские. Вон и солдат сидит на козлах. Видите, какой «папаша».

На передней повозке, как цыганский барон, важно восседал пожилой солдат с пышной бородой с проседью. Он лениво шевелил вожжами и улыбался. То ли своим мыслям, то ли чему-то радовался вместе с девчатами.

— А ну-ка останови и позови этого бородача, — сказал Федюнинский шоферу.

Солдат сразу преобразился, по-юношески живо соскочил с облучка, приложил ладонь к виску, доложил как мог.

— Банно-прачечный комбинат, говоришь?

— Так точно, товарищ генерал, банно-прачечный комбинат Второй ударной армии Второго Белорусского фронта!

Боец оказался ветераном. Воевал с сорок второго. Во 2-й ударной — от Ленинграда. Сам — деревенский, из-под Волхова. Два сына — на фронте. Дочки с матерью дома. Такие же вот, — и солдат кивнул на фургон.

Смех между тем утих. Девушки, разглядев генерала, перешептывались.

— Бороду-то давно носите? — спросил командарм солдата.

— А с Ленинграда и ношу. Зарок себе дал: победим окаянного, сразу и сыму свою бороду.

— Когда ж война кончится? — усмехнулся генерал.

— По моим солдатским приметам, — подмигнул генералу солдат, — окаянный дольше месяца не продержится.

Посмеялись. Закурили генеральских.

— А что же ваши девушки в таких нелепых нарядах?

Ездовой широко улыбнулся, по-отечески махнул рукой:

— Так ведь война-то помаленьку уже кончается, товарищ генерал. А девки — они девки и есть… Они ж как цветы, как подснежники после зимы! Увидели туфли да платья — сразу и выскочили из сапог да шинелей. Молодость!

Что ж, солдат был прав. Война подходила к концу. Скоро воинству, сделавшему свое суровое дело, ляжет дорога домой. И этому «папаше», и девчатам из банно-прачечного хозяйства. И многим из его лихих комбатов и командирам полков.

В те дни он получил письмо с родины от двоюродной сестры Гали Федюнинской. Сестренке шел семнадцатый год — невеста. Еще в сорок третьем году пошла работать на обозостроительный завод. Завод выпускал для фронта пароконные ход. Надобность на фронте на них была большая — возили снаряды, другие боеприпасы, доставляли продовольствие, эвакуировали в тыл раненых. Писала, что работает с подругами в две смены, что порой и спят в цеху. Работает на токарном станке и одновременно осваивает строгальный. Галя писала и о Марии, другой сестренке — та тоже работала, на сапоговаляльной фабрике. Из ее письма генерал узнал о двоюродном брате Анатолии: отвоевался брательник, вернулся из госпиталя без ноги, на протезе.

На следующий же день собрал посылку и отправил на родину.

Немцы продолжали сражаться с прежним упорством.

Новая операция войск 2-го Белорусского фронта началась без всякой оперативной паузы. В книге «Солдатский долг» маршал Рокоссовский писал: «Восточно-Померанская операция для войск 2-го Белорусского фронта являлась продолжением начавшегося 14 января наступления трех фронтов на западном направлении, а не вытекающей из Восточно-Прусской операции, как утверждают некоторые историки и мемуаристы… На мой взгляд, когда Восточная Пруссия окончательно была изолирована с запада, можно было бы и повременить с ликвидацией окруженной там группировки немецко-фашистских войск, а путем усиления ослабленного 2-го Белорусского фронта ускорить развязку на берлинском направлении. Падение Берлина произошло бы значительно раньше. А получилось, что 10 армий в решающий момент были задействованы против восточнопрусской группировки (с передачей в состав 3-го Белорусского фронта четырех армий 2-го Белорусского фронта в его составе оказалось 10 армий), а ослабленные войска 2-го Белорусского фронта не в состоянии были выполнить своей задачи. Использование такой массы войск против противника, отрезанного от своих основных сил и удаленного от места, где решались основные события, в сложившейся к тому времени обстановке на берлинском направлении явно было нецелесообразным. Более того, это делалось за счет ослабления войск 2-го Белорусского фронта, которому предстояло разгромить восточно-померанскую группировку противника, что сделать оставшимися у него силами он не мог.

К этому времени противник сумел сосредоточить в Восточной Померании довольно крупные силы и, умело используя благоприятную для организации обороны местность, затормозил продвижение войск нашего фронта».

Ставка усиливала 3-й Белорусский фронт. После гибели в феврале 1945 года генерала И. Д. Черняховского полевое управление фронта возглавил маршал А. М. Василевский. Василевскому предстояло штурмовать прусскую твердыню Кёнигсберг.

Сетования Рокоссовского понятны. Его аргументы как полководца по поводу того, что следовало более энергично провести силами всех трех фронтов — 1-го Украинского, 1-го Белорусского и 2-го Белорусского — штурм Берлина и окрестностей, тоже верны. Стоит в связи с этим вспомнить спор Рокоссовского со Сталиным и Василевским в 1942 году по поводу штурма Воронежа, а потом в связи с ликвидацией сталинградского «котла», когда у Рокоссовского забрали свежую 2-ю гвардейскую армию, чтобы отбить танковую атаку Гота на реке Мышковой. И вот теперь войска 2-го Белорусского фронта убирали с берлинского направления.

Одиннадцатого марта 1945 года ударные части армии взяли Диршау и вплотную подошли к Данцигу. После трехдневной паузы, необходмой для разведки и перегруппировки, два корпуса — 98-й и 116-й — начали наступление с запада и юго-запада. 108-й наносил удар на вспомогательном направлении — на северо-восток. Только к 26 марта, после тяжелейших боев на подступах, корпуса пробились к городу и вместе с другими соединениями 2-го Белорусского фронта начали штурм.

В эти дни кто-то из офицеров связи принес печальную весть: в бою на подступах к Данцигу погиб командир 37-й гвардейской стрелковой дивизии генерал Рахимов. Федюнинскому трудно было поверить в это. Всего несколько дней назад он прощался с отважным комдивом. В те дни дивизию из состава его армии снова отзывали в распоряжение генерала Батова.

— Спасибо за науку, товарищ командующий, — на прощание сказал тогда Рахимов. — В боях за Грауденц я многому у вас научился.

— Спасибо вам за вашу боевую работу, — ответил он. — Только напрасно вы, товарищ Рахимов, всегда стремитесь быть непременно в боевых порядках. Все ценят вашу храбрость, но вы — командир дивизии, вам нужно управлять боем, а не поднимать полки в атаку.

Рахимов не послушался. Снова, как уже не раз, война уносила лучших.

Данциг блокировали три армии 2-го Белорусского фронта. По-прежнему плечом к плечу со 2-й ударной действовала 65-я армия генерала Батова. Группировка насчитывала 95 тысяч солдат и офицеров. Гарнизон Данцига — 25 тысяч солдат и офицеров.

Как и перед предыдущими штурмами, вначале осажденным передали ультиматум с предложением о капитуляции. И снова немцы ультиматум не приняли.

Наши войска атаковали город-крепость с запада и лавиной продвигались на восток. При этом немцы не могли опираться на главную твердыню — восточные бастионы. В первые же часы атаки передовые ударные группы вклинились в оборону противника и начали продвигаться в глубину городских кварталов. Маршал Рокоссовский знал, кого надо посылать вперед. К 8.00 танкисты и самоходчики ИСУ-122 гвардейских танковых бригад и автоматчики из состава 2-й ударной армии вышли к францисканскому костелу в западном пригороде Данцига. Навстречу им выскочили «пантеры». Началась огневая дуэль. Несколько «пантер» были подбиты, остальные отползли в глубину города.

Наши штурмовики «Ил-2» наступали вместе с танками и пехотой. Самолеты держали постоянную связь с землей и потому мгновенно выполняли заявки командиров бригад и батальонов. Точечные удары имели большой эффект. Ударные группы шли уже по трупам противника, по дымящимся руинам дотов и домов-крепостей.

На второй день штурма немецкая оборона начала разваливаться на отдельные очаги сопротивления. Гарнизон был обречен. В районе Оливских ворот при ударе «катюш» был убит генерал-лейтенант вермахта командир 4-й танковой дивизии Клеменс Бетцель. Некоторые форты выбросили белые флаги. Те, кто не сдавался, пали под массированными ударами советской артиллерии и авиации.

«Утром 29 марта, — свидетельствуют хроники войны, — мотострелки перешли мост Мильхканнен и завязали бой в Нижнем городе восточной части Данцига. Попытка танкистов переправиться через канал Нейе-Моттлау не принесла успеха: перейти мост Мильхканнен успели только два танка 59-й гв. тбр. Переправившиеся танки закрепились в здании таможенного управления в Нижнем городе. Сильный огонь из района казарм, гимназии и костела Св. Варвары делал все попытки переправиться невозможными. Всю первую половину дня 29 марта огнем с места, с Амбарного острова, танкисты и самоходчики 8-го гвардейского танкового корпуса (59-я и 60-я гв. тбр) поддерживали действия мотострелков 28-й гв. мсбр и бойцов 116-го СК в кварталах 86 и 87».

А вот записи в журнале боевых действий 59-й гвардейской танковой бригады:

«29.3.45.

Согласно полученной шифровке 8 ГТКК за № 78 от 29.3.45. командир бригады дал указания командирам частей:

В составе прежней гр. ночью боевых действий не прекращать. Мобилизовать все силы на быстрейшее наведение переправы через канал НЕЙЭ МОТЛАУ. Частям бригады в тесном взаимодействии с частями 98 и 118 СК продолжить наступление в направлении: улица ЛАНГГАРТЕН, КНАИПАБ, РЮКФОРД и выйти на рубеж р. ШВАРЦЕ ЛАКЕ.

12.35.

По наведенному мосту через канал НЕЙЭ МОТЛАУ в р-не 100 и 86 кв. 2 ТБ без одной батареи за танками 59 ГТБр начал переправляться через канал.

14.00.

2 ТБ полностью переправился через канал, ведет совместно с танками 59 ГТБр бой в р-не церкви на улице ЛАНТГАРТЕН за 86 квартал.

3 ТБ и одна батарея 2 ТБ вышли из боя и, составляя резерв командира корпуса, совместно с М БА располагаются в р-не БЕЗЫМ. квартала и парка южнее 366 квартала.

23.40.

2 ТБ совместно с танками 59 ГТБр и 29 ГМСБр, ведя бой с пехотой пр-ка, пересекли ж. д. в р-не 90 квартала.

Сопротивление пр-ка заметно ослабло. Части продвигаются вперед.

В ходе наступления противнику нанесены следующие потери в живой силе и технике.

Уничтожено:

орудий разных — 5; бронетранспортеров — 4;

солдат и офицеров — до 80.

Части бригады потеряли.

Личного состава:

Ранено сержантского и рядового состава — 5».

Потери 59-й гвардейской танковой бригады в последние дни штурма были минимальными. Но в первые дни и перед атакой на город бригада понесла значительные потери. Вот итоговая статистика из того же журнала боевых действий: «В ходе боевых действий бригады с 23 по 31.3.45. противнику нанесены следующие потери в живой силе и технике.

Уничтожено:

танков типа «пантера» — 3; самоходных орудий — 2;

орудий разных — 32; минометов — 1;

станковых пулеметов — 29; бронетранспортеров — 6;

складов с боеприпасами — 1; солдат и офицеров — до 800.

Подбито: танков типа «пантера» — 1.

Трофеи: орудий — 1.

Захвачено пленными — 5.

Части бригады потеряли: сгорело ИСУ-122 — 9;

подбито ИСУ-122 — 7;

76-мм орудий — 1.

Личного состава: убито офицеров — 6;

сержантов и рядовых — 16.

Ранено: офицероского состава — 17; сержантского и рядового — 39».

Как видно из итоговой таблицы, размен по бронетехнике был не в нашу пользу. Основные потери понесли тяжелые самоходки. Они продалбливали проходы в зданиях и крепостных стенах. Они разбивали бетонные колпаки пулеметных и артиллерийских дотов. Они сметали с улиц баррикады. И они становились первыми целями для противотанковой артиллерии противника и фаустников. Серьезным соперником для наших самоходчиков и танкистов были «пантеры» — мощное 88-мм орудие, великолепный прицел.

Во время штурма Берлина опыт 2-й ударной армии был бы незаменим. Но, увы, Берлин штурмовали другие соединения.

В личном составе размен был другой. Командиры берегли солдатские жизни. Грудью на амбразуры лезть уже было ни к чему. Хватало артиллерийских стволов и снарядов к ним. А стрелять артиллеристы к сорок пятому году уже научились.

Перед штурмом города Федюнинский приказал сформировать во всех частях первого эшелона штурмовые инженерно-саперные бригады (ШИСБр). Они несколько отличались от прежних. Каждая такая бригада состояла из четырех автоматчиков с большим запасом гранат, четырех огнеметчиков и четырех «фаустников». Как правило, в такие группы включали бывальцев, имевших опыт уличных боев. Они умели точно забрасывать в щели и окна домов и полуподвалов ручные гранаты. Умели пользоваться трофейными. Знали повадки противника, обороняющего город. Мгновенно распознавали замаскированные засады. Выжигали из подвалов и канализационных колодцев «фаустников». И сами были искусными «фаустниками», быстро освоившими эффективное оружие ближнего боя. В Эльбинге, Грауденце, Мариенбурге, Цехануве и других городах наши войска захватили большие армейские склады. Почти везде были запасы «фаустпатронов» и «панцершреков». Это было новое мощное оружие, с помощью которого Гитлер рассчитывал остановить танковые соединения Красной армии. Теперь оно служило самой Красной армии.

Каждую штурмовую группу поддерживали один-два тяжелых танка ИС-2 или ИСУ-122. Эти «зверобои» с мощными пушками способны были поразить любой танк противника. Кроме того, на башнях ИСов на турелях были установлены крупнокалиберные пулеметы ДШК, которые эффективно помогали гасить пулеметные гнезда, они буквально сносили позиции снайперов и автоматчиков, засевших на верхних этажах зданий. Для штурма особо сложных объектов группам придавались саперы-подрывники. Подрывникам выделялось по 200 килограммов взрывчатки. Саперы к тому времени владели многими приемами «воздействия на противника» в пределах своей военной профессии. К примеру, производили направленные взрывы, используя канализационные люки в качестве отражателей. В пробитую дыру тут же запускал тугую струю огнеметчик. Если гарнизоны домэв не сдавались, строение просто-напросто разрушали сосредоточенными взрывами. Иногда к стенам, за которыми прятались немецкие пулеметчики и артиллеристы, простреливая перед собой все досягаемое пространство, подводили тяжелые 203-мм гаубицы Б-4. Их называли «сталинскими кувалдами» или «карельскими архитекторами». Именно с их помощью во время «зимней войны» наши войска вскрывали финские доты на линии Маннергейма.

И тем не менее для зачистки города-крепости потребовалось трое суток. Трое суток непрерывных боев! 10 тысяч красноармейцев и командиров пало при штурме Данцига, 80 танков и самоходок было сожжено на его улицах и в тесных переулках. Враг потерял в два-три раза больше. Но статистика не ослабляет чувства горечи и скорби по погибшим «за други своя».

Тридцатого марта 1945 года Верховный главнокомандующий подписал приказ № 319, в котором говорилось: «Войска 2-го Белорусского фронта завершили разгром данцигской группы немцев и сегодня, 30 марта, штурмом овладели городом и крпостью Гданьск (Данциг) — важнейшим портом и первоклассной военно-морской базой немцев на Балтийском море. Над Гданьском поднят национальный флаг Польского государства…»

В те дни был опубликован Указ Верховного Совета СССР о награждении командующего 2-м Белорусским фронтом К. К. Рокоссовского орденом «Победа» — «за искусное руководство крупными операциями, в результате которых были достигнуты выдающиеся успехи в разгроме немецко-фашистских войск».

Одним из первых поздравил своего непосредственного начальника и старого боевого товарища генерал Федюнинский.

Когда-то Данциг назывался Гданьском — польский город на исконно славянской земле. Со стороны моря в прошлые века здесь были выстроены мощные форты. Вермахт сюда вошел в сентябре 1939 года. Первая кровь Второй мировой войны пролилась именно здесь. Близ Гданьска на полуострове Вестерплатте произошел бой между польскими и немецкими войсками. Гитлер потребовал у польского правительства «вернуть» Данциг Германии. Город действительно был населен в основном немцами. Тогда, в тридцать девятом, война пощадила город. А теперь по Данцигу проутюжили советские танки и самоходки, прочность крепостных стен испытали тяжелые снаряды мортир с замедленными взрывателями. Возвращение Данцигу польского имени Гданьск оплачено кровью десяти тысяч солдат и офицеров Красной армии.

В марте 1949 года, когда Гданьск и Гдыня отмечали очередную годовщину освобождения, народные советы этих городов присвоили маршалу Рокоссовскому звание почетного гражданина. Польские награды получил и генерал Федюнинский: орден Возрождения Польши, золотой крест ордена «За воинскую доблесть» IV степени, орден «Крест Грюнвальда» II степени, крест Ольшанского воеводства. В самих названиях этих наград заключался целый сюжет, большой отрывок его фронтовой судьбы.

В начале апреля 1945 года в штаб 2-го Белорусского фронта поступила директива Ставки: срочно перегруппировать основные силы фронта в составе четырех общевойсковых армий, трех танковых и одного механизированного корпуса, а также фронтовых средств усиления, на штеттинское направление. Эта группировка должна была сменить там войска 1-го Белорусского фронта, которые выходили в исходные районы для броска на Берлин.

Переброска войск — дело хлопотное. Армии должны были развернуть свой фронт на 180 градусов и совершить марш в 300–350 километров по местности, где только что закончились бои. А это означало прежде всего следующее: мосты разрушены, дороги завалены металлоломом, объезды, возможно, заминированы, дорожная инфраструктура уничтожена.

Задача: форсировать Одер, разгромить 3-ю танковую армию противника, не допустить, чтобы даже остатки ее могли отойти к Берлину и помешать действиям войск 1-го Белорусского фронта на берлинском направлении.

Маршал Жуков двинул свои армии в наступление 16 апреля. Через четыре дня в наступление пошли и войска Рокоссовского. Впереди — 65-й армия генерала Батова. Через Одер 2-я ударная армия переправлялась в полосе 65-й, по существу выполняя роль второго эшелона. Но вскоре авангарды развернулись в боевые порядки и атаковали города Анклам и Штральзунд. Города эти были сильно укреплены, гарнизоны их составляли солдаты вермахта и СС, а также подразделения фольксштурма, среди которых было много юношей непризывного возраста и даже детей. Поэтому Федюнинский приказывал подводить к этим опорным пунктам тяжелую технику, осадные орудия разносили на окраине города какое-нибудь пустое или спешно покинутое войсками здание, а потом по громкоговорителю на немецком языке обращались к защитникам города и его гражданам с предложением о капитуляции. Все чаще и чаще это срабатывало. Почти без боя были заняты Штеттин, Грайфсвальд, но пришлось штурмовать Штральзунд, Анклам, Свинемюнде.

Каждый бой, каждая стычка на дороге или в городе уносила жизни советских солдат. Люди прошли всю войну, уже задумывались о возвращении домой, а тут надо идти под пули…

В Штеттине погибла снайпер Нина Павловна Петрова. Федюнинский знал ее давно. Однажды после очередного наступления, когда штабы писали реляции на отличившихся, командарм обратил внимание на наградной лист старшины Петровой. Она была представлена к ордену Славы 1-й степени. Подписывая лист, Федюнинский подумал: возможно, старшина Петрова будет первой женщиной — полным кавалером солдатского ордена Славы. И вдруг обратил внимание на год рождения старшины и ее возраст — пятьдесят два года. Позвал начальника штаба:

— Здесь, по-моему, или опечатка машинистки, или какая-то путаница. Пятьдесят два года. Как это может быть?

— Нет, товарищ генерал, все правильно. Петрова уже не молодая.

— Не молодая… Да она уже пожилая! А воюет лучше иных молодых! Вызовите ее ко мне, надо познакомиться.

Вот как вспоминал генерал Федюнинский свое знакомство с этим выдающимся солдатом: «К вечеру Петрова прибыла. Она оказалась худенькой, седой, но еще крепкой с виду женщиной, с простым, морщинистым, рябоватым лицом. На ней были изрядно засаленные ватные брюки и солдатская гимнастерка, которую украшали два ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны и два ордена Славы. Быстрые уверенные движения Петровой никак не соответствовали ее возрасту: чувствовалось, что в молодости она занималась спортом.

— Это верно, что вы уничтожили больше ста гитлеровцев? — спросил я.

Петрова подтвердила: да, на ее счету 107 фашистов. Кроме того, она обучила снайперскому делу около четырехсот солдат.

— А как вы попали в армию? Как стали снайпером?

Вначале Петрова заметно смущалась, но потом разговорилась.

— На фронт пошла добровольно. Не хотели брать, но я настояла, — рассказывала Нина Павловна. — Я работала перед войной инструктором Осоавиахима в Ленинграде, была капитаном женской хоккейной команды, участвовала в трехкилометровых заплывах, увлекалась лыжами, стрельбой, баскетболом.

Оказалось, что она воюет с зимы 1941 года, все время на передовой, но ни разу не была ранена.

— Знаете, товарищ генерал, если бы мне кто раньше сказал, что я в мои годы смогу так много ходить пешком с полной выкладкой, я бы не поверила! Посчитала бы за шутку! Но вот, оказывается, хожу, и ничего. Здоровье у меня крепкое. Иной раз по нескольку дней приходится лежать в болоте, в грязи. И не болею! Вообще никогда не простужалась.

Я предложил Петровой пообедать у меня. За столом беседа продолжалась. От рюмки водки Нина Павловна отказалась:

— Не пью…

— Солдаты вас не обижают?

— Что вы, товарищ генерал! Они меня мамашей зовут, относятся с уважением. — Петрова усмехнулась и добавила: — Сказать откровенно, меня сам ротный немного побаивается. Молод он еще, в сыновья мне годится, ему всего двадцать три года.

— Нина Павловна, я прикажу, чтобы вам выдали новое обмундирование. И пусть подгонят его в здешней мастерской военторга.

— Зачем? — Петрова равнодушно пожала плечами. — Щеголять я стара, а ползать по передовой мне и в этих брюках удобно. Привыкла к ним. Вот новую винтовку я бы не возражала получить. У моей нарезы в канале ствола поистерлись.

Нине Павловне выдали снайперскую винтовку с оптическим прицелом. На прикладе укрепили золоченую пластинку с надписью: “Старшине Н. П. Петровой от командующего армией”. Кроме того, я наградил отважную патриотку часами.

Почти всю войну прошла эта смелая женщина и оставалась невредимой. А вот теперь, когда победа была так близка, шальная пуля сразила ее…»

Всю жизнь помнил Иван Иванович Федюнинский своего пожилого солдата Нину Павловну Петрову. Помнил как генерал: старшина Петрова одна уничтожила целую роту фашистов, которые пришли в ее дом, чтобы убивать и грабить. Помнил как человек: худенькая женщина, а выполняла на войне мужскую работу.

Краеведы Ленинграда исследовали и восстановили биографию своей славной землячки.

Родилась Нина Петровна в 1893 году в Ораниенбауме. После пятого класса гимназии поступила в торговую школу. Какое-то время жила у родственников во Владивостоке. Работала счетоводом, а вечерами посещала занятия в коммерческом училище. В 1927 году с дочерью вернулась в Ленинград. Работала на судостроительном заводе, потом — инструктором физкультуры и стрелкового спорта в обществе «Спартак». Увлекалась верховой ездой, велосипедом, греблей, плаванием, баскетболом, лыжами, хоккеем с мячом, конькобежным спортом. Одной из первых в Ленинграде заслужила значок ГТОI ступени. Однако главным видом спорта была для нее пулевая стрельба. На Всесоюзной летней спартакиаде ЦК профсоюза работников местного транспорта завоевала командное первенство и получила именную малокалиберную винтовку. Поступила в снайперскую школу и вскоре стала ее инструктором. Только за 1936 год Нина Павловна выпустила 102 ворошиловских стрелка. Многие из них потом стали снайперами, воюя на разных фронтах. Участвовала в Советско-финляндской войне 1939–1940 годов.

В 1941 году ей было 48 лет — возраст, который уже не подлежал призыву. Однако она добровольно вступила в 4-ю дивизию народного ополчения Ленинграда. После ее переформирования служила в медсанбате. В ноябре 1941 года, когда осажденному Ленинграду было особенно тяжело, ее зачислили наконец «по специальности» — снайпером 1-го стрелкового батальона 284-го стрелкового полка 86-й Тартуской стрелковой дивизии. В это время Нина Павловна выходы на боевые задания чередовала с инструкторской работой. Всего за годы войны она подготовила более пятисот снайперов. В 1943 году получила свои первые фронтовые награды — медали «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда». В марте 1944 года на ее боевом счету было двадцать три уничтоженных фашиста. Тогда же ее наградили орденом Славы 3-й степени. Во время наступления в Эстонии вместе со стрелковой ротой ходила в атаки, поддерживая бойцов своим снайперским огнем, уничтожала пулеметчиков и снайперов противника. Ходила в разведку. В этих боях она уничтожила еще двенадцать солдат и офицеров противника. В августе 1944 года награждена орденом Славы 2-й степени. В феврале 1945-го, уже командуя отделением снайперов, в боях за Эльбинг прикрывала атакующую пехоту и штурмовые группы. В этих боях Нина Павловна лично уничтожила тридцать два вражеских солдата и офицера. В наградном листе говорилось: «Товарищ Петрова участница всех боев полка; несмотря на свой преклонный возраст (52 года), она вынослива, мужественна и отважна, время передышек полка от боев она использует для совершенствования своего искусства снайпера и обучения личного состава полка своему искусству, за все время ею подготовлено 512 снайперов». На листе виза командующего 2-й ударной армией генерал-полковника Федюнинского: «Достойна награждения орденом Славы I степени».

Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении старшины Нины Павловны Петровой орденом Славы 1-й степени вышел 29 июня 1945 года, когда ее уже похоронили однополчане в братской могиле. Гибель ее была нелепой: ЗиС-5 полковой минометной батареи, на котором ехала старшина Петрова, упал в обрыв. За несколько дней до гибели Нина Павловна написала своей дочери в Ленинград письмо: «Дорогая моя, родная дочурка! Устала я воевать, детка, ведь уже четвертый год на фронте. Скорее бы закончить эту проклятую войну и вернуться домой. Как хочется обнять вас, поцеловать милую внученьку! Может, и доживем до этого счастливого дня… Скоро мне вручат орден Славы первой степени, так что бабушка будет полным кавалером, если доносит голову до конца…»

Не доносила.

На счету у отважного снайпера Нины Павловны Петровой было 122 убитых солдата и офицера противника, троих она взяла в плен. Винтовка с дарственной надписью: «Старшине Н. П. Петровой от командующего армией» хранится в музее.

Первичное захоронение: Польша, Щецинское воеводство, повят Грыфинский, г. Грыфино (Грайфенхаген), южная окраина, правый берег реки Вест-Одер. Теперь это воинский мемориал в городе Грыфино, ул. Войска Польского. Останки старшины Нины Павловны Петровой, по всей вероятности, были перенесены и погребены на новом месте. Поэтому имени ее на плитах нет, она покоится как неизвестный воин. Перезахоронение произведено в 1947 году. Сейчас за мемориалом ухаживает Совет охраны памяти борьбы и мученичества Польской Республики. Могилы советских воинов содержатся в хорошем состоянии.

Не случайно спустя многие годы Федюнинский вспомнил о Нине Павловне Петровой в своих мемуарах. Правда, причина гибели там указана другая. Но таков уж мемуарный жанр, что храбрый солдат на войне должен погибнуть только от вражеской пули…

Как всегда, эти чувства, не отпускавшие многих полководцев Великой Отечественной войны всю оставшуюся жизнь, предельно точно выразил поэт:

Рокоссовцы шли вперед. Форсировали реки, речки и каналы, сбивали немецкие заслоны на дорогах, с ходу врывались в города и населенные пункты. Этот марш мощи и превосходства русского солдата и советского оружия уже невозможно было остановить. На коротких привалах во время отдыха тут же начинали играть тульские, саратовские и вологодские гармошки, трофейные аккордеоны. Солдаты в предчувствии скорой победы пели и плясали. Часто слышалась песня 2-го Белорусского фронта:

Слова у этой песни, появившейся в войсках совсем недавно, во время боев за Грауденц и Данциг, нравились командарму. Нравилось и то, с каким самозабвением ее исполняли во 2-й ударной. К хорошим стихам Федюнинский был чуток с юных лет.

Как-то после деловой части разговора с комфронта сказал:

— Константин Константинович, а мои лейтенанты, интеллектуалы из инженерной службы, песню о вас сочинили.

— Песню? — удивился маршал.

— Да. И хорошую.

— А ну-ка напойте.

Как смог, напел. Рокоссовский засмеялся. Сказал:

— Действительно, хорошая песня. А заметьте, Иван Иванович, она уже не военная — послевоенная.

— Точно. Победная!

— Тем и хороша.

Весенняя теплынь, цветущие сады в уцелевших, не тронутых обстрелами и огневыми налетами аккуратных, будто игрушечных немецких деревнях, похожих на рождественские балаганы, запахи земли, готовой простить людям все их безумные зверства, лишь бы ее снова распахали и засеяли хлебом, радостные лица солдат, затихающая канонада вдали — все свидетельствовало об одном. Иногда прямо посреди дороги вспыхивал стихийный концерт с залихватской пляской и дерзкими частушками. Два-три аккордеона сливались в стройный ансамбль, им боевито подвизгивала гармошка, а в кругу, не жалея сапог, пехота отдирала «русского». И откуда только брались такие ловкие и неутомимые мастера? Может, тульские, может, тобольские или пензенские. Давай, гвардии пехота, не уступай ни танкистам, ни артиллеристам, ни разодетым, как на парад, кавалеристам! Самые лихие выдергивали в круг девчат-регулировщиц и санинструкторов, и те, разрумянившись от неожиданного прилива пробудившихся чувств, проходили лебедушками и еще сильнее раззадоривали плясунов. Эх, веселись, славяне! Наша берет! «Папаши» сидели на патронных ящиках, курили трофейные сигареты и степенно смотрели на ликующую молодежь. Вместе с дымом чужого суррогатного табака они вдыхали теплые запахи земли и думали о женах и детях. Поскорее бы кончалась эта распроклятая кровавая куролесица. Загнать последнего ганса в последний окоп да и… И — домой.

Кровавая куролесица тем не менее продолжалась. Южнее 1-й Белорусский фронт преодолел многополосную оборону Зееловских высот и внешнего обвода Берлина; его танки и штурмовые отряды продвигались к центру города, к рейхсканцелярии и рейхстагу. Здесь тоже нет-нет да и вспыхивали яростные схватки с засадами на дорогах и в населенных пунктах. Верные Гитлеру солдаты вермахта и СС, бойцы фольксштурма буквально бросались под танки с фаустпатронами.

Однажды по дороге на Анклам во время очередной смены КП — в период наступления армии командные пункты менялись часто — машина командующего попала в очередную пробку. Пробка показалась какой-то странной. Будто шли-двигались танки привычной колонной с положенными на марше интервалами, да и остановились разом, замерли, как по команде. Точно такую же пробку ему, тогда командиру стрелкового корпуса, пришлось пробивать в июле 1941 года перед Коростеньским У Ром на реке Стыри.

Федюнинский вышел из машины, подошел к одной «тридцатьчетверке», к другой, постучал палкой по броне. Тишина.

— А ну-ка, Рожков, — приказал он адъютанту, — проверь внутри. Может, спят. Умотались на марше…

Рожков быстро запрыгнул за броню, заглянул в башенный люк, потом к механику-водителю, развел руками:

— Никого, товарищ генерал. Ни души.

И правда — ни души. Ни экипажей, ни караульных. Что за притча посреди дороги?

— Должно быть, обедают, — осторожно намекнул адъютант Рожков и кивнул в сторону большого кирпичного дома под черепичной крышей.

Дом стоял у дороги среди старых ухоженных деревьев. Окна нараспашку. Из окон слышен говор и смех.

«Миновав прихожую, — вспоминал Федюнинский, — оказался в просторной комнате. Посередине ее стояли два больших сдвинутых вместе стола, уставленных закусками и бутылками. За столом сидело человек двадцать танкистов в шинелях и бушлатах. Их покрасневшие лица и громкие голоса свидетельствовали о том, что обедают они уже давно.

Когда я вошел, кое-кто из присутствующих встал. На мое приветствие ответили вразброд, недружно. Разговоры сразу смолкли. Все смотрели выжидательно.

Случись это несколько месяцев назад, я бы крепко отругал их, может быть, даже отправил под арест. Но сейчас так поступить не мог.

Война кончалась, и все это чувствовали. У людей было приподнятое настроение от сознания скорой победы, близкой перспективы возвращения домой, встречи с родными и близкими. В такое время не хочется думать о предстоящем бое, о возможной смерти. А танкистам завтра предстояло брать Анклам, который гитлеровцы намеревались прочно удерживать. Правильно ли в таких условиях учинять разнос, наказывать солдат?

Я решил поступить иначе. Неторопливо, делая вид, что не замечаю настороженных взглядов танкистов, подошел к столу, спросил:

— За что пьете, товарищи?

— За победу, товарищ генерал!

— Что ж, за это я с вами, пожалуй, выпью. Налейте-ка.

Мне подали наполненную рюмку. Все сразу почувствовали себя свободнее, поняли: командующий ругаться не будет.

Я поднял рюмку:

— Давайте, товарищи, выпьем за победу, которая близка, за сокрушительную силу наших последних ударов, за Родину!

Все встали. Мы чокнулись и выпили.

— Ну а теперь — по машинам! Будем добывать победу, за которую только что пили!

В тот же день “солдатский телеграф” разнес чуть ли не по всем частям, что командующий армией пил с танкистами за победу».

Это была одна из бригад гвардейского танкового корпуса генерала Попова.

Город Анклам был взят на следующий день мощной атакой при поддержке танков. Танкисты отличились особо. Крушили немецкую оборону огнем и гусеницами.

Боевые действия 2-й ударной армии закончились на острове Рюген. Гарнизон Рюгена сдался без боя.

Части и соединения армии были расквартированы на острове Рюген. Расположились в красивейшем месте — на побережье Балтийского моря в городе Штральзунде и окрестностях.

На Военном совете было решено: личный состав много дней провел в непрерывных боях и на маршах, надо дать людям отдохнуть. На морском побережье нашлось много особняков, порой походивших на замки, где можно было расселить и офицерский, и рядовой состав. Немцы, опасаясь приближения Красной армии, бежали, бросив и свои замки, и все пожитки. Брошенное хозяйство тут же начали осваивать предприимчивые поляки.

Для того, чтобы определить подходящие для отдыха личного состава дома и особняки, Федюнинский выехал на место вместе с квартирьерами и командирами корпусов.

Внимание их привлек довольно большой особняк на берегу моря. Дом стоял в глубине обширного сада. Кто-то сразу же предложил зайти и осмотреть его.

На крыльце генералов и офицеров встретил пожилой, опрятно одетый господин. Живой взгляд, аккуратно подстриженные усы. Он снял шляпу и с достоинством поклонился. Федюнинский тоже кивнул и спросил старика по-немецки, как к нему обращаться. Тот улыбнулся и сказал:

— Я, ваше превосходительство, русский язык еще не забыл.

— Кто же вы такой?

— Из прибалтийских немцев. До революции в Петрограде у меня была… Я занимался торговлей табачными изделиями. Сюда вместе с семейством перебрался в восемнадцатом году.

— Вы один живете в особняке?

— О нет, со мной тридцать дам.

Генералы переглянулись.

Торговец табаком в дореволюционном Петрограде поспешил разъяснить:

— Господа, здесь проживают престарелые русские эмигрантки. Если желаете убедиться, прошу!

Генералы вошли в особняк. В просторном вестибюле в креслах и на диванах сидели пожилые женщины. Они тут же поднялись навстречу вошедшим и, делая реверанс, по очереди стали представляться генералам:

— Графиня такая-то…

— Княгиня такая-то…

— Баронесса…

Среди прочих Федюнинский услышал фамилию известного адмирала, о котором он немало знал из прочитанных книг. Он подошел к пожилой даме, представившейся его вдовой, и сказал:

— Ваш покойный муж был, кажется, человеком прогрессивных взглядов и умер задолго до революции. Почему же вы оказались здесь?

Адмиральша печально покачала седой головой:

— Общий психоз. Страх. Непонимание того, что тогда происходило.

Федюнинский сделал несколько комплиментов в адрес баронесс и графинь. Рук, впрочем, не целовал. И вскоре дал понять своему кортежу, что пора удаляться.

Вышли из «русского» особняка, как говорят, не солоно хлебавши. Но не расстроились. Поехали осматривать другие особняки. Их на побережье острова Рюген было предостаточно.

Позже Федюнинский вспоминал не без поэтического пафоса: «Посоветовавшись, мы решили оставить в покое престарелых русских аристократок: пусть доживают свой век обломки старого мира, выброшенные за борт истории. Для дома отдыха выбрали другой особняк».

На 8 мая Федюнинский приказал коменданту штаба подготовить праздничный обед и пригласить на него командиров соединений, начальников штабов, политработников.

— А по какому случаю такое торжество? — удивился комендант.

Ни о какой капитуляции Германии еще не было слышно, хотя в штабах уже поговаривали: мол, вот-вот. А он, командующий, уже точно знал, когда будет подписан акт о полной и безоговорочной капитуляции германских войск на всех фронтах и во всех гарнизонах. Но говорить об этом было пока нельзя.

— По случаю… моих именин, — отшутился Федюнинский.

В тот же день заказал переговоры с Ленинградом. В последнем письме Елена Владимировна сообщила, что заболела. Решил позвонить, справиться о ее здоровье, услышать родной голос. Связь дали только поздно вечером. В конце разговора жена, вздохнув, спросила:

— Ваня, когда же кончится война?

Сколько раз он слышал это вопрос! И от сослуживцев, и от рядовых бойцов, и от гражданских. Он звучал с интонацией надежды. Мол, рано или поздно она закончится, надо просто терпеть и драться дальше. Потом очертания ее стали более определенными. Но все же — когда?

— Леночка, война закончится завтра! — И он засмеялся.

— Я же серьезно спрашиваю, — рассердилась жена.

— А я тебе серьезно и отвечаю. Осталось чуть-чуть, несколько часов…

Елена Владимировна потом рассказывала, что в ту ночь, когда позвонил с фронта муж, у нее была подруга. В три часа их разбудил необычный шум на улицах. Они открыли окна и увидели, что весь город высыпал на улицы. Толпы народа! Все улыбаются, кричат: «Ура! Победа!» Заиграли гармошки. Песни! Пляски!

— Так Ваня мне правду сказал! — спохватилась Елена Владимировна. — Значит, он не шутил!

На острове Рюген в ту ночь тоже никто не спал. Первыми о капитуляции германских войск узнали связисты. Радостную новость тут же стали передавать из уст в уста. Солдаты и офицеры выскочили из домов и палаток, схватили личное оружие и начали разряжать в ночное весеннее небо диски и обоймы. Сотни сигнальных ракет разных цветов несколько минут озаряли побережье.

Всё! Изнуряющий марш длиной в четыре с половиной года завершен! Победа! Как долго и как мучительно ее ждали! И как много людей ее не дождались!

На следующий день состоялся банкет. Столы накрыли в одном из просторных пустующих особняков.

Федюнинский поднял бокал и произнес первый тост. В своих мемуарах он уточняет, что выпит он был «за нашу партию, за нашу победу». Но, как известно, все мемуары военачальников правились в Главном политуправлении. В 1960-е годы, когда в стране начал разрастаться культ Н. С. Хрущева, имя Сталина, в том числе и как Верховного главнокомандующего в годы Великой Отечественной войны, было начисто вычищено из истории. Так что справедливости ради надо заметить, что и с танкистами 8-го гвардейского танкового корпуса перед штурмом Анклама в придорожном доме, и здесь, в богатом особняке на берегу моря, первую рюмку они, победители, скорее всего, пили за своего Верховного главнокомандующего. Так тогда было принято, и никто не отступал от этого правила. Даже в небольших компаниях, среди надежных боевых друзей. За Сталина! За Победу!

Во время застолья, как раз после первого тоста, случился конфуз. Которого, впрочем, никто, кроме командующего и коменданта штаба, не заметил и не принял за таковой.

«Мы выпили, — вспоминал Федюнинский. — И тут бокал случайно выскользнул из моих пальцев и с легким звоном разбился. По моему примеру, но уже намеренно, бросили на пол свои бокалы все присутствующие. Комендант штаба растерялся. Он никак не ожидал, что потребуются дополнительные бокалы. Каким-то образом ему все же удалось выйти из затруднительного положения. Пока убирали осколки хрусталя, новые бокалы уже появились на столах».

Война — это война. А Победа — это Победа. И тут уже, как мы видим и по мемуарам Федюнинского, и по развитию событий, солдаты как бы отступают в тень, и на первое место выходят снабженцы, коменданты… Такова жизнь, мой дорогой читатель!

В тот вечер засиделись допоздна. Вспоминали бои и сражения, однополчан, сослуживцев, фронтовых товарищей, оставшихся в могилах в Подмосковье, под Волховом, в Эстонии, в Польше, в Восточной Пруссии. Выпили за них, поклялись помнить их подвиги и могилы. Генерал свято следовал той спонтанно произнесенной им и его офицерами клятве, и всю жизнь время от времени навещал места сражений, приносил цветы на могилы своих солдат.

Позвонил в штаб фронта маршалу Рокоссовскому. Обменялись поздравлениями. Там тоже отмечали. Закончили разговором о служебных делах, о ближайших задачах. Война — позади, начиналась служба.

Гости разошлись. Девушки из военторга под присмотром коменданта штаба убирали со столов. А генерал вышел на берег. Долго смотрел на темный залив, на мерцающие в черной, как деготь, воде звезды, похожие на брызги подкалиберного снаряда при встрече с броней, и память вновь и вновь прокручивала перед ним в один миг постаревшую и ставшую тяжким прошлым его военную хронику. С нею он будет жить теперь до посленего своего часа. Как миллионы тех, кто прошел вместе с ним своими дорогами. Мучительное и обескураживающее отступление в Западной Украине, почти бегство, огромные потери, отупляющие сознание и парализующие волю. Первые контратаки и трупы обгоревших немецких танкистов на танках, уничтоженных в ближнем бою пехотой. Ленинград, опутанный колючей проволокой, непрерывные атаки и контратаки, когда в кромешном дыму и огне не понять, где свои, а где противник. Подмосковье, разбитая немецкая техника на обочинах дорог, хмурое низкое небо над полем и монастырем, пленный немецкий офицер, высокомерие в его глазах смешано с недоумением и злобой. Наступление под Брянском, немецкие пикировщики, постоянно висящие над боевыми порядками армии. Снова волховские болота и ленинградский снег, мощный прорыв и спины бегущих немцев. Танненберг. Эльбинг. Грауденц. Старшина Нина Павловна Петрова. Мост через Вислу, вспухший лед переправы, закрытые деревянными щитами пробоины и трещины. Немецкий генерал, осознав, наконец, свое поражение и бессмысленную гибель своих солдат, истерично трясет головой. Хойнице-Кезлинская операция — взятие Диршау и бои на подступах к Данцигу. Кровавый штурм Данцига. Расколотые бетонные колпаки дотов, атакованные с прямой наводки гаубицами большой мощности. Последние бои.

Позже, когда Федюнинский работал над своими мемуарами и читал книгу «Солдатский долг» Рокоссовского, он много думал над тем, что, возможно, прав был Константин Константинович: не следовало торопиться с ликвидацией группы армий «Курляндия» и немецких гарнизонов в Восточной Пруссии. Но у Верховного и Ставки были свои соображения. Уже в Ялте в феврале 1945 года, когда в Ливадийском дворце в очередной раз собрались лидеры «Большой тройки», разгорелась острая дискуссия по польскому вопросу. Всех волновали новые границы Польши. Сталин, думая о послевоенном устройстве мира и предполагая новую Польшу в семье стран социалистической ориентации, настоял на ее западной границе по Одеру и Нейсе. На востоке поляки получали свои компенсации за счет восточных и северо-восточных территорий Германии, включая Данциг и Данцигский коридор. Но договоренности договоренностями, а события на фронтах развивались по своему сценарию и могли в любой момент опрокинуть любые намерения. Сталин торопил своих маршалов, в особенности Рокоссовского: Красная армия должна была как можно быстрее захватить те территории, которые, согласно Ялтинским соглашениям, отходили Польше и СССР. Не допустить возможной высадки англо-американо-канадско-польского десанта на побережье Балтийского моря и на островах. Там должны стоять гарнизоны советских войск!

Вот почему армии 2-го Белорусского фронта так стремительно ломали сопротивление немцев во время наступления в Восточной Померании. Вот почему города брали за два-три дня, а то и за сутки. Вперед! Вперед!

Но дело сделано. Погибших зарыли в землю. Польша увеличилась в своих пределах благодаря им и тем живым, которые стояли гарнизонами и гарантировали своим пребыванием нерушимость достигнутых договоренностей в Ялте и в Потсдаме. Гарнизоны спустя годы ушли на восток. А они, русские солдаты, погибшие во время маршей и штурмов, до сих пор стерегут то, за что воевали и умирали. И в этом смысле современная Польша должна быть благодарна им…

Иван Иванович Федюнинский был из тех генералов Красной, а затем Советской армии, кто звезд с неба не срывал. А боевые звезды доставались ему таким же трудом, каким солдату-окопнику доставалась медаль «За отвагу». Он был хорошим командующим армией. Возможно, это не было его потолком. Какое-то время он командовал фронтом, потом был заместителем командующего войсками фронта. И у него получалось и то и другое. Но так сложилось, что всю войну командовал армиями. Таких генералов было много, и о них помнят как о прекрасных полководцах. Такими были генералы Василий Иванович Чуйков, Павел Алексеевич Белов, Александр Васильевич Горбатов. Честные труженики войны, вынесшие со своими солдатами и офицерами и 41-й год, и 42-й, и погнавшие врага с наших земель в 43-м, и осуществившие ряд блестящих операций в 44-м, и победившие в 45-м.