Физики — учителя и друзья

Новые друзья

Среди людей, с которыми я каждый день общался в Физико-техническом институте, были и доценты, и профессора. А вихрастые молодые люди, не имевшие тогда ученых званий, вскоре тоже стали профессорами, а потом и академиками. Все это были люди науки, творческие, ищущие. Отечественная и мировая физика, химия, биология многим обязаны им. А. П. Александров, Л. А. Арцимович, А. И. Алиханов, А. И. Алиханян, В. И. Векслер, Я. Б. Зельдович, И. В. Курчатов, В. Н. Кондратьев, И. К. Кикоин, П. Л. Капица, Л. Д. Ландау, Н. Н. Семенов, Д. В. Скобельцын, Г. М. Франк, Я. И. Френкель, Ю. Б. Харитон, А. А. Чернышев… Я не составляю списка знаменитостей, вышедших из Физтеха, а привожу для примера первые пришедшие на память имена людей, с которыми приходилось работать бок о бок. И чувствовал я себя очень просто, легко с этими людьми. Я совсем не испытывал перед ними никакого трепета или неловкости. Между нами не существовало перегородок. Больших советских ученых, подобных Иоффе, Семенову, Чернышеву, Курчатову, отличал подлинный демократизм, у них не замечалось и малейшей кастовой ограниченности. Вот почему я общался, с ними свободно, заражаясь желанием лучше, успешнее работать.

Необычайная молодость кадров Физтеха в ту пору имела, конечно, свои причины. Прежде всего и сам институт был еще совсем молод — ему десяти лет не исполнилось. Но главное заключалось даже не в том. Старая Россия вообще такого рода научных учреждений не знала. Физиков в дореволюционное время в стране было мало, но среди них находились талантливейшие люди, подобные Александру Степановичу Попову, великому ученому, давшему миру радио, или Абраму Федоровичу Иоффе — родоначальнику советской физической школы. Большая часть ученых-физиков, весьма немногочисленная тоже, занималась преимущественно преподавательской деятельностью. Это были профессора и приват-доценты (так удививший меня в свое время титул означал ученое звание, предшествовавшее в университетской иерархии профессорскому), они читали теоретические курсы физики в высших учебных заведениях.

Первый в России коллектив физиков, занимавшийся исследованиями по единому плану, был создан выдающимся ученым, профессором Московского университета Петром Николаевичем Лебедевым в начале XX века. Коллектив весьма небольшой. Имелись еще группки физиков-исследователей в Киеве и кое в каких других университетских городах, но они и вовсе состояли из нескольких человек.

А. Ф. Иоффе, вспоминая то время, говорил: «Профессора и преподаватели физики высших школ обладали обширной эрудицией, но мало внимания уделяли творческой деятельности. Научные работы оставленных при университете часто сводились к повторению опубликованных работ».

Он вспоминал официальное напутствие, полученное в начале работы в Физическом институте Петербургского университета: «Конечно, Томсон или Резерфорд создают новые пути в науке, но не может же обыкновенный наш физик придумывать какие-то новые проблемы, а потому задача физического института — повышать знания и экспериментальное искусство сотрудников».

Но ленинградский Физико-технический институт создавался именно для того, чтобы искать в науке новые пути и решать новые проблемы. Он был основан в 1918 году по решению правительства молодой Советской республики в самое тяжелое время, в разгар гражданской войны. Огромных усилий стоило тогда и найти подходящее для института помещение, оснастить лаборатории минимальным количеством приборов, кое-как накормить его сотрудников, но, пожалуй, самое трудное — этих сотрудников подобрать.

Не буду рассказывать здесь о том, как все эти трудности преодолевались. Я ведь не ставлю перед собой задачу написать историю Физтеха. Этот труд одному человеку, конечно, и не по плечу. Моя цель совсем иная — поведать о людях, с которыми меня свела долгая жизнь, с которыми я вместе работал, у которых учился, с которыми дружил и дружу. Словом, я пишу не летопись, а воспоминания. Многих важных дел, происходивших в нашей физической науке, я вовсе не касаюсь. Об этом расскажут, надо полагать, другие.

Институт начинал свою деятельность поневоле скромно, но основатели с первых шагов представляли себе его работу очень широкой, они создавали научное учреждение, которое должно было решать самые важные и разнообразные физические проблемы. Не отвлеченно, а в органической, тесной связи с развитием будущей техники социализма! Иоффе уже тогда считал, что физика — основа техники. Это представление отразилось и в названии института — Физико-технический. Наука и техника тут связывались воедино. Но кто же практически осуществит эту связь?

Вслед за созданием Физтеха по инициативе А. Ф. Иоффе в Петроградском политехническом институте основали новый факультет, каких не существовало ни в одном другом высшем учебном заведении, — физико-механический. Название почти такое же, как у научно-исследовательского института. И это понятно: факультет должен был готовить кадры именно для него. Связь института с факультетами как бы подчеркивалась тем фактом, что академик Иоффе возглавлял обе эти организации.

Конечно, кадры в Физтех приходили не только с нового факультета. Иоффе умел находить талантливых людей и собирал их со всех концов страны. Но все же физико-механический факультет долгое время служил институту основной базой. Его студенты попадали в лабораторию еще задолго до окончания учебы. Многие начинали работать будучи на втором курсе, и, если у них обнаруживались способности к творческим исканиям и открытиям, талант исследователей, они после окончания Политехнического так и оставались в Физтехе.

Была ли необычайная молодость основной массы сотрудников недостатком, который лишь поневоле приходилось терпеть? Конечно, опыт ученому очень нужен, просто необходим, но со временем он приходит ко всем, а молодость обладает такими качествами, каких иным маститым уже не хватает — свежестью и живостью ума, способностью увлекаться, гореть и дерзать… Да, кто не знает, какое это чудесное время—. молодость! Оно прекрасно везде и, может быть, особенно в науке. То, чем человек по-настоящему увлекся, зажегся в молодости, большей частью становится уже делом всей его жизни.

Вспоминаю А. И. Алиханова, Л. А. Арцимовича, Ю. В. Харитона, какими они были во времена нашего первого знакомства. Мальчики! Я по сравнению с ними чувствовал себя почти стариком. Мне было тридцать, а Ю. Б. Харитону едва двадцать, Л. А. Арцимовичу не исполнилось и двадцати, А. И. Алиханов если и был старше их, все равно выглядел совсем юным. А между двадцатью и тридцатью разница очень большая. Но я скоро понял или почувствовал, что эти юноши занимаются весьма серьезными делами, уже что-то значат в науке. Потом все трое стали академиками, возглавили важные направления советской физики. Тогда же они назывались лаборантами или как-то в этом роде, но не в названиях суть.

Одаренность людей, особенно в таких областях, как физика и математика, большей частью проявляется п самом раннем возрасте. Тому много примеров в истории отечественной науки. Так что если, скажем, Лев Андреевич Арцимович окончил университет в возрасти, когда другие только сдают приемные испытания, в этом нет ничего особенно удивительного. Крупнейший наш физик-теоретик Л. Д. Ландау опубликовал первую научную работу, обратившую на себя внимание ученых, когда ему не было и двадцати лет.

Да вспомним и нашего учителя А. Ф. Иоффе. Он уже всерьез задумывался о сложных физических проблемах, сидя за партой в реальном училище. Знаниями этот ученик обладал тоже незаурядными, они никак не «укладывались» в учебную программу. Иоффе вспоминал иногда, как он поступал в Петербургский технологический институт. По тригонометрии его экзаменовал профессор Самусь, человек вообще крайне строгий и придирчивый. Ему почему-то хотелось обязательно уличить юношу в незнании предмета. Экзамен продолжался более двух часов. Профессор давал все более и более трудные задачи. Иоффе исписал решениями уже все классные доски, имевшиеся в аудитории, а ошибки Самусь никак не мог найти. Наконец, подойдя к одной из досок, он сказал:

— Молодой человек, в этом выражении вы неправильно расставили знаки. Исправьте.

Иоффе с недоумением посмотрел на него, повернулся к доске, проверил. Все правильно.

— Тут ошибки нет.

— А я вам говорю, что есть, исправьте немедленно!

Иоффе еще раз проверил. Какая там ошибка? Минусы и плюсы стояли на своих местах. И он твердо заявил об этом профессору.

— Уходите вон! — закричал на него разгневанный Самусь. — Ставлю вам пятерку.

…Не мне одному, человеку тогда далекому от науки, сотрудники института казались совсем зелеными. И первое время меня удивляло их поведение. Мое рабочее место было в мастерской, их места — в лабораториях. Но, считал я, там или тут, а порядок работы известен: пришел к назначенному часу, занимай свое место и вкалывай сколько положено часов с перерывом на обед. Отработал — иди с чистой совестью домой.

А наши «научники» нередко бродили, словно тени, по коридорам, покуривали, перебрасывались шуточками… Или сидит такой молодой человек на крылечке, ничего не замечает, смотрит куда-то в сторону, молчит иной раз часами, только время от времени что-то чиркает в записной книжке. Не сразу я понял, что во время этого ничегонеделания в его голове и совершалась главная работа…

Так проходил порой у них день или часть рабочего дня. Может, от тесноты это, думалось мне. Места и институте было мало, он занимал небольшое двухэтажное здание, где в царское время находился военный психиатрический госпиталь. Размещались там с трудом. На всех теоретиков, например, была одна посьмиметровая комната. Но вот установленный рабочий день оканчивался. Тут, кажется, следовало бы молодым людям надевать пальто и ехать домой. Кхать-то далеко — Сосновка, где находился институт, пила тогда даже не окраиной Ленинграда, а как бы: оставалась за его пределами. Но «научники» и в положенный час не спешили уходить из своих лабораторий, сидели до глубокого вечера, а то и ночь.

Но вот что удивительно, постепенно и я стал задерживаться с ними, проводить на работе вечера. Просят срочно сделать прибор, для них он сейчас самое главное. Ну и заражаешься их нетерпением. До меня стало доходить, что сидели они в институте не ради веселых несед, где каждый изощрялся в остроумии, не ради покера, в который, случалось, действительно играли. Пол тали и перекидывались в картишки в перерывах м следу наблюдениями за приборами, когда шел эксперимент и приходилось ждать. В эксперименте заключилась суть для них, и они не жалели ни ночей, ни деревья, потому что люди эти были одержимы своей наукой. Я говорю, конечно, не о случайных людях, — га кие тоже попадались в институте, — а о тех, кто действительно принадлежал науке и делал ее, а не питался «сделать себя» в науке. Те, в конце концов, отсеивались, уходили.

…Шли годы, мои юные друзья становились старше, обзаводились семьями, получали научные степени. Но увлеченность, одержимость своим делом у них не ослабевали, во всяком случае, у большинства из них.

Мне хочется подробнее рассказать о первых годах работы в Физтехе.