Гестапо-Мюллер. Карьера кабинетного преступника

Соучастие шефа гестапо в ужасных преступлениях национал-социалистического руководства, выполняемых им в качестве подчиненного Гиммлера, Гейдриха или Кальтенбруннера, а также изданные им приказы, сделали его виновным как в моральном, так и в правовом смысле. Но он, однако, не думал о последствиях своей деятельности, которые якобы «угнетали его», и не искал нового места работы. «Если я уйду, тогда всему конец. Тогда будет еще хуже»[263]. Более прекрасного работника Гиммлер не мог и желать.

Мюллер успокаивал свою любовницу, получившую в течение этих лет определенное представление о его работе. О деталях этой работы она могла только догадываться, поскольку вне службы Мюллер не распространялся о делах. Бессердечие по отношению к своим жертвам, тщеславие и национал-социалистическая трактовка «правильного» и «неправильного», сделали его одним из «главных военных преступников». Вопрос о его ответственности был рассмотрен па международном военном трибунале в Нюрнберге. Сферы компетенции и доверия Генриху Мюллеру были затронуты в связи с допросом и приговором шефу РСХА Эрнсту Кальтенбруннеру[264].

В приведенном далее тексте предпринимается попытка дать оценку роли Мюллера, хотя очевидно, что некоторым темам уделялось мало внимания.

Как служащий гестапо во многих случаях Генрих Мюллер приказывал вести ужесточенные допросы[265] и иногда сам в них участвовал. Большинство приказов о смертной казни и депортации были, если не подписаны им, то с ним согласованы. Он был наделен огромной властью и занимал одну из самых высоких должностей в руководстве национал-социализма. Находясь на этой должности, он мог содействовать или непосредственно участвовать в подготовке преступлений.

Мюллер полностью отождествлял себя с задачами и целями требуемой национал-социалистическим режимом борьбы с так называемыми врагами государства[266]. По сравнению с другими отделами РСХА, IV отдел, «наблюдение и борьба с противником», в большей мере участвовал в преступлениях национал-социалистического режима. Из этого отдела исходили приказы для взятия под «охранный арест» противников режима и помещения их в концентрационный лагерь. Нечеловеческое обращение с иностранными рабочими, и прежде всего с востока, создание трудовых колоний для немцев и иностранцев, убийства евреев и военнопленных, а также подавление любой оппозиции в оккупированных областях, за все это был ответствен руководимый Мюллером IV отдел гестапо[267].

Оценки Вилли Литценберга, работавшего вместе с Мюллером с 1933 по 1939 гг. в гестапо и с 1939 г. в РСХА, свидетельствуют о полноте власти Мюллера в IV отделе. «Мюллер был безмерно тщеславной личностью, который хотел подтвердить свою карьеру упорной работой. Он зашел гак далеко, что брал на себя руководство в отделах и ведомствах, не находя нужным информировать об этом их непосредственное начальство»[268].

Шеф гестапо видел в институте руководства отделами препятствие для выполнения задач управления и предпочитал обсуждать все дела напрямую с ответственным референтом. Во время периодически проходивших заседаний доклады референтов зачастую не были оговорены с руководством соответствующих отделов, и поэтому оно узнавало о решениях Мюллера только от своих сотрудников[269]. Информация для внутреннего пользования, как, например, отчеты о подслушанном материале исследовательского управления и «новости из рейха», доводились до сведения рядовых работников только в исключительных случаях или когда это требовалось для работы в конкретном случае. Так возникла система ограничения сферы деятельности каждого служащего[270].

Мюллер, являясь шефом отдела, был единственным, кого информировали обо всех происходящих событиях[271], т. е. он относился к официально признанной Гитлером элите, которая была посвящена в высшие государственные тайны.

Высказывания Гуппенкотена и Литценберга подтверждают, что Генрих Мюллер был одним из тех, кто контролировал все дела в гестапо. В этом аппарате взаимной боязни он внушал страх. Такие руководители, как Эйхман, могли угрожать именем Мюллера, если служащие других отделов или учреждений рейха не так «подчинялись», как этого бы хотело руководство с Принц-Альбрехтштрассе. В постоянном соперничестве с СД Мюллер использовал любые средства, чтобы подчеркнуть свою значимость и, если нужно, отстоять свою позицию. С руководством СД, которое хотело понизить государственную полицию безопасности до вспомогательного органа, нередко бывали трепня по вопросам компетенции, которые в 1937 г. привели к четкому разграничению полномочий[272].

Эрнст Кальтенбруннер, являвшийся с 30 января 1943 г. шефом зипо и СД, а также руководителем РСХА, пытался при допросе на Нюрнбергском суде переложить всю ответственность на считавшегося погибшим Мюллера. Мюллер якобы злоупотребил его подписью, поставив ее без ведома Кальтенбруннера под приказами об аресте. Кроме этого, было занесено в протокол, что шефы IV и V отделов были непосредственно подчинены Гиммлеру[273].

Высказывания преемника Гейдриха заслуживают мало доверия, поскольку Кальтенбруниер пытался всеми средствами вынуть голову из петли. «По моим сведениям, ни один шеф отдела […] не имел права сам принимать решения в особо важных делах […] без согласия шефа полиции безопасности, даже в случае его временного отсутствия. Из собственного опыта я знаю, что именно […] Мюллер при подписании документов был особенно аккуратен и оставлял дела такого рода до возвращения шефа полиции безопасности»[274].

У начальников отделов в PCXА были заместители, они вели дела во время отсутствия руководства. Исключение составлял возглавляемый Мюллером IV отдел, в котором не было заместителя. При отсутствии шефа гестапо его замещали Панцингер или Гуппенкотен[275]. Право подписания документов РСХА было тщательно разграничено. Эйхман описывает случай, когда он, в отсутствие шефа, подписал документы, которые не имел права подписывать. Мюллер объявил ему строгий выговор. «Мой непосредственный начальник Генрих Мюллер, был таким же осторожным и педантичным бюрократом, как и я, который, прежде чем принять какое-либо решение, должен был все сделать согласно инструкции»[276]. Даже цвет чернил был строго определен. Гиммлер писал зелеными чернилами, шеф зипо ставил подпись синими, шеф гестапо — оранжевыми, Эйхман — фиолетовыми[277].

Косвенную или непосредственную ответственность Мюллера за подписанные им документы можно было установить следующим образом: если Мюллер говорит в форме «я» и документ подписан от руки, то это означает его личную ответственность. Если же на документах стояла формулировка «рейхсфюрер СС приказывает», то это означало его косвенную ответственность. Одновременно он полностью подчинялся распоряжениям его тогдашнего начальства. Некоторые распоряжения, подписанные Мюллером, являются дополнениями к уже изданным приказам Гиммлера или Гейдриха. Существуют многочисленные указания, которые, хотя и были подписаны Мюллером и получили таким образом его авторство, но были разработаны подчинявшимися ему референтами.

Преследование коммунистов

Ранняя карьера Мюллера была, безусловно, связана с его знаниями «коммунистического движения», которыми он овладел во время работы в политической полиции Баварии во время Веймарской республики. Завидное постоянство в борьбе с коммунистами можно рассмотреть на примере политических полиций земель. После 1933/1934 гг. преследования не прекратились, а изменились лишь их методы и правовая основа[278].

После основания НСДАП партийная пропаганда заключалась в агрессивных нападках на коммунизм. Опасность коммунизма была в такой степени расписана пропагандой национал-социализма, что большая часть населения, а также служителей церкви, видела в НСДАП своего рода «антибольшевистский блок». К 1933 г. национал-социалистам удалось создать прочный вражеский образ «марксистов», однако они очень мало знали о своих политических противниках, чтобы уметь эффективно бороться с ними. Экспертов по КПД, работавших в политических полициях земель, не было в НСДАП. Поэтому Мюллер был специалистом, пользовавшимся большим спросом.

Барбара X., долгие годы бывшая секретарем Мюллера, рассказала после войны, что Мюллер был у Гейдриха больше, чем помощником, постепенно он стал его учителем. В борьбе с КПД Мюллер применял методы, о которых нельзя было даже подумать в «мюнхенское время». Германская политическая полиция не имела исполнительных полномочий до 1933 г., даже в самое тяжелое время для Веймарской республики[279].

В первое время существования третьего рейха коммунисты являлись основными противниками политических полиций и гестапо. Уже в первые годы преследования гестапо установило, что «еврейские элементы выполняют нелегальную работу для коммунистической партии». 10 января 1935 г. Мюллер потребовал от служащих полицейских участков сообщать в Берлин о любых случаях марксистской деятельности «еврейских элементов»[280]. Это распоряжение первых лет национал-социалистического режима показывает, что довольно рано была предпринята попытка установить связь между коммунистами и евреями, чтобы как можно быстрее обезвредить и тех и других.

22 июня 1935 г. Мюллер сообщил служащим полицейских участков об «изощренных» методах обмена коммунистической информацией. «Согласно одному из поступивших сведений, сообщения КПД последнее время нелегально провозятся в плитках шоколада через немецкую границу. Для передачи информации используется тонкая упаковочная бумага, на которую наносится текст сообщения.

В одном из случаев было установлено, что сообщения КПД попадают из-за границы в консервных банках под видом сардин, предназначенных якобы для торговли»[281].

После того как Гиммлер летом 1935 г. получил данные о количестве заключенных в Пруссии, он распорядился об аресте 1000 функционеров КПД. Согласно данным отчета саксонского гестапо, число заключенных было намного увеличено[282]. Анализируя приведенную таблицу, можно сделать вывод, что летом/осенью 1935 г. количество арестованных членов КПД и СПД было значительно большим.

В 1936 г. гестапо было арестовано 11 687 человек, обвиненных в нелегальной коммунистической деятельности, в 1937 г. — 8 068, в 1938 г. — 3 864[284]. Чтобы избежать арестов гестапо, многие коммунисты добровольно вызывались работать в деревне, во всяком случае, Мюллер жаловался на «регулярное переселение подозреваемых в прокоммунистических взглядах элементов на работу в деревню». Он высказал предположение, что «коммунистические элементы» пытаются и там вести свою «подрывную работу»[285]. До войны не прекращалась политическая слежка на границах Германии. Шеф гестапо поставил в известность непрусские политические полиции и иностранные отделы гестапо, что о личностях, находящихся в Антверпене и имеющих контакт с коммунистическими кругами, необходимо собрать все сведения[286].

После встречи с руководителями наиболее важных полицейских участков, 6 апреля 1937 г. Гейдрих отдал распоряжение провести в последующие недели акции против КПД, при этом должны были быть также арестованы и подозреваемые, для ареста которых не хватало доказательств. Между 16 и 22 апреля 1937 года многие коммунисты были взяты под «охранный арест». Однако 22 апреля Мюллер был вынужден прекратить акцию. В телеграммах начальникам полицейских участков он сообщал: «Я вынужден прекратить начатую после обсуждения 6 апреля 1937 г. акцию и приказываю воздержаться от дальнейших арестов, в связи с переполненностью концентрационных лагерей». Он выразил свое согласие с тем, что надо отпустить заключенных, для ареста которых не хватало доказательств[287].

Для контроля на предприятиях оборонно-промышленного комплекса разведывательная служба прибегнул а к помощи провокаторов[288], которые из-за их прежней коммунистической деятельности долгое время провели в концлагерях и по распоряжению гестапо были взяты на работу для сбора сведений на предприятиях.

Политически неблагонадежные личности, находившиеся ранее под «охранным арестом», отправлялись не на стратегически важные предприятия, а туда, где не хватало простых рабочих. Так, среди рабочих прошел слух, что на предприятиях такого рода работало много людей, придерживающихся левых взглядов, как, например, бывших коммунистов[289].

С начала 1939 г. государственная тайная полиция зарегистрировала усиленный приток «марксистско-коммунистических эмигрантов» в Германию. Причиной их возвращения на родину, по мнению гестапо, было их бедственное положение за границей. Эту информацию гестапо получало из писем, которые эмигранты посылали своим родственникам в Германию. Мюллер приказал продолжать расследования, которые должна была облегчить помощь авторитетных лиц из эмигрантских кругов[290].

29 июня 1939 г. Мюллер отдал распоряжение полицейским участкам о более тщательной подготовке «отчетов о положении дел, касающихся коммунистических и марксистских движений». «Повторные исследования показали, что отчеты о положении дел, касающихся коммунистических и марксистских движений, не соответствуют требованиям, поставленным вследствие их большой значимости. Исходя из этого, я вынужден циркуляром № 13506 от 18.01.1938 указать основные направления и главные опорные пункты, соблюдение которых вменяется в обязанность при составлении отчета».

Мюллер потребовал также, чтобы квартальные отчеты, введенные 1 января 1939 г., пересылались в гестапо в последний день квартала. Однако уже 11 сентября 1939 г. это постановление было снова отменено[291].

Наблюдение за «коммунистической и марксистской подрывной деятельностью» и борьба с нею были усилены к началу войны.

Гестапо упрекало «вражеские державы» в том, что те пытались при помощи коммунистов «разрушить» существующую власть. После начала войны, несмотря на пакт «Гитлера — Сталина», гестапо было выявлено усиление коммунистической пропаганды путем распространения запрещенных листовок, наклеивания различного рода воззваний и навязывания «лжи»[292].

Составленная гестапо таблица, разумеется, не соответствует выявленному усилению коммунистической пропаганды. Напротив, цифры свидетельствуют о том, что с начала войны было конфисковано меньше материала с коммунистической пропагандой. С марта по декабрь 1938 г. в «старом рейхе» было конфисковано 9 985 «провокационных листовок». В это же время в 1939 г. было замечено только 9 727 запрещенных коммунистических воззваний. Даже при сравнении сентября/октября 1938 и 1939 гг. выясняется, что в 1938 г. было на 406 публикаций больше, чем в 1939 г. Для сравнения: в 1936 г. было распространено 1 643 200 «провокационных листовок», а в 1937 г. «только» 927 430. Около 70 % составляли коммунистические воззвания[294].

В «антигосударственных настроениях» гестапо обвинило иностранные радиопередачи и публикации в прессе. Много проблем отделу IV А 1 РСХА доставляла коммунистическая агитация среди членов немецкого рабочего фронта. Скорее всего, Коминтерн выдвинул лозунг — проникать в массовые организации национал-социалистов и разлагать их. Было дано указание наблюдать за антигосударственными выступлениями коммунистов в вермахте, в рабочих лагерях и в полиции. В коммунистической листовке давались рекомендации по затруднению работы управленческих учреждений путем подачи различных заявлений, прошений, постановки неуместных вопросов, вызова подозрительности у властей. Все это было серьезно воспринято руководством гестапо[295].

Криминальное полицейское управление рейха (РКПА) так же искало сбежавших коммунистов и марксистов.

Данные о слежке заносились в «немецкую книгу о преследованиях» и в «список выяснений мест пребывания». Они переписывались каждые два года, а старые записи стирались. Мюллер видел необходимость в возобновлении слежки. Он перепроверял каждый отдельный случай в надежде получить информацию. Судя по всему, существовало большое количество людей, которые без убедительных причин находились в списках на арест или на выяснение местопребывания.

Мюллера беспокоили эти случаи в связи с большими расходами на управленческий аппарат, необходимый, однако, при розыске «врагов государства»[296].

Циркуляром от 7 ноября 1940 года Мюллер потребовал от полицейских участков в старом рейхе, в Остмарке (Восточная марка — наименование Австрии на жаргоне немецких фашистов. — Прим. переводчика) и в Судетах сообщать «о поведении в коммунистических и марксистских кругах» до 31 декабря 1940 г. «Тяжелые условия, связанные с войной, вызывают недовольство и разногласия. Такая ситуация создает для антигосударственной подрывной деятельности наилучшие предпосылки. Поэтому II и III Интернационалы перенесли поле своей нелегальной деятельности в социальный и финансовый секторы и ведут там борьбу, используя недостатки, в то время как политические лозунги остались на втором плане. Существуют основания предполагать, что эту опасность недооценивают»[297].

О том, как неуверенно и подчас сверхосторожно Мюллер осуществлял свою деятельность, свидетельствует докладная внутриведомственного значения. В середине марта 1941 г. с помощью крупного распространителя должен был быть выпущен в обращение полный отчет о «коммунистических и марксистских движениях в старом рейхе, в Австрии и в Судетах в начале 1941 г.». Мюллер остановил распространение с пометкой: «Было ли дано относительно этого отчета распоряжение шефа зипо? Ведь речь идет о внутриполитическом отчете о положении дел, разглашение которого запрещено фюрером». Когда 17 марта 1941 г. секретарь шефа отдела вновь принес на подпись докладную записку, Мюллер написал на полях: «Я вообще не считаю этот отчет необходимым». После дальнейших обсуждений решили не издавать отчет о положении дел, а отправить его в архив[298].

За четыре дня до начала «русской кампании» Мюллер сообщил начальнику полицейского участка Ахена штурмбаннфюреру СС Носске, что внешнеполитические события требуют усиленного наблюдения и борьбы с коммунистическим движением. Он подчеркнул, что Советский Союз разжигает антигерманскую пропаганду, чтобы поддерживать антигосударственную деятельность в рейхе. «Наблюдению и беспощадной борьбе с такого рода подрывной деятельностью отводится решающее значение. Трудность в распознавании этой деятельности, как антигосударственной, требует усиленной разведывательной работы. […]

Принимая во внимание ограниченные на данный момент возможности слежки, освобождение заключен-пых, находящихся под арестом за свои коммунистические выступления, невозможно. Их возвращение под арест после отбытия наказания уже предопределено. Кроме того, я предоставляю право взять под арест кажущихся особо опасными функционеров КП, как только представится возможность»[299]. Эта цитата свидетельствует о преступном подходе при преследовании противников режима, что стало для гестапо и ее шефа еще до войны обычной рутинной работой. После отбытия наказания люди, охарактеризованные гестапо как наносящие вред государству (не только коммунисты), как правило, были взяты во время войны под «охранный арест» и депортированы в концентрационные лагеря.

На оккупированных немецкими войсками территориях коммунистов также безжалостно преследовали. В качестве примера может быть рассмотрена оккупированная в 1940 г. Дания. Датское правительство, по распоряжению германской оккупационной власти, 22 августа 1941 г. издало закон о запрете коммунистических союзов и выступлений. Некоторые из арестованных датской полицией в начале октября, а также 19 декабря 1943 года были депортированы зипо в Германию. Сначала руководитель датского министерства иностранных дел обратился к представителю германского рейха д-ру Вернеру Бесту с просьбой о возврате датчан. В своем письме от 31 декабря 1943 г. криминальный директор Линдоу (ведомство IV А 1) отклонил ее. Затем датская миссия предприняла попытку улучшить жизнь арестованных датчан в немецких концлагерях. Был сделан запрос в министерство иностранных дел, нельзя ли выплачивать узникам лагеря «зарплату», соответствующую принятым в Дании 1,5 кронам в день. В ответ Мюллер отправил 3 февраля 1944 г. письмо в отделы зипо и СД в Копенгагене штандартенфюреру СС Бовензипену[300], в котором говорилось: «Нет причины узаконить требуемую выплату денег»[301].

В совместной работе с ОКВ отдел IV А 1 PCXА занимался с начала 1943 г. наблюдением за почтовыми пересылками немецких военнопленных в Советском Союзе. На почтовых открытках, которые немецкие солдаты посылали своим близким, были изображены: в верхнем левом углу — красный крест, а в правом верхнем углу — красный полумесяц. Гестапо не считало нужным проводить дальнейшую пересылку корреспонденции, исходя из политических соображений. Даже министерство пропаганды рейха сочло необходимым ознакомиться с «хитрой советско-русской пропагандой». Не проходящие цензуру на участках проверки иностранной корреспонденции почтовые открытки заставляли в некоторых случаях близких пропавших без вести солдат начинать поиски. Случалось, что родственники из Германии должны были делать запрос в Анкару, или в Красный Крест в Женеве, или в Швецию, или даже в Ватикан, чтобы получить информацию о пропавших. Вследствие этого опыта участку проверки иностранной корреспонденции было дано распоряжение ОКВ: «направленные за границу посылки задерживать и переправлять в РСХА»[302].

Концентрационный лагерь, «охранный арест» и смертная казнь

Гестапо имело исключительное право брать под «охранный арест». Из-за различий между инструктажем и освобождением заключенного гестапо, с одной стороны, и обращением с ним в концлагере, сначала через создание должности инспектора по концлагерям, позже через создание управленческой группы D в главном административно-хозяйственном управлении (ВФХЛ), с другой стороны, было осуществлено также разделение ответственности[303]. Гестапо, а позже и IV отдел, незамедлительно сообщали находившимся у них в подчинении службам о создании концлагерей[304], о превращении лагерей для военнопленных в концлагеря[305] и о создании особых отделов для заключенных-женщин[306].

Ответственными за создание трудовых лагерей указом Гиммлера от 28 мая 1941 г. были назначены исключительно инспектора — служащие зипо. Созданными специально для уклоняющихся от работы иностранных рабочих лагерями руководили служащие гестапо[307].

Полицейская тюрьма на Принц-Альбрехтштрассе не вмещала уже в 1937/1938 гг. всех заключенных, арестованных гестапо. Поэтому в тюрьме полицейского управления в Берлине были созданы пункты для дальнейшей переправки заключенных. Мюллер подчеркнул, однако, в своем внутриведомственном циркуляре, что заключенные могут быть переведены в другое место только в том случае, если это не отразится негативно на результатах следствия. «Если заключенный не заслужил особого обращения и очень редко вызывается на допросы», то Мюллер не видел причины для его перевода в полицейскую тюрьму на Александерплатц. «Под особым обращением» в тюрьме гестапо понимались ужесточенные допросы и добытые страшными пытками признания. Мюллер разрешил одному из ведомств освобождать сидящих в тюрьме гестапо заключенных по своему усмотрению, поскольку ответственное за это ведомство по «охранным арестам» было перегружено с начала войны. Новое правило не могло быть применено к людям, отсидевшим до этого в концлагере[308].

Тайная государственная полиция арестовывала политических противников национал-социализма без судебного расследования. Основой этому послужило распоряжение рейхспрезидента от 28 февраля 1933 г. о защите народа и государства, в котором он объявил допустимыми действия, направленные на борьбу с «контрразведкой коммунистических антигосударственных действий», например, в параграфе 1, среди прочего, ограничение личной свободы, а также другие действия, выходящие за рамки существующих законов. Взятых под «охранный арест», необходимо было определить в концлагерь[309]. Приказом Гиммлера от 23 марта 1936 г. были созданы особые отделы для работы с заключенными, находившимися в концлагерях второй раз. Мюллер уточнил этот приказ: в соответствии с циркуляром от 29 мая 1936 г. под приказ Гиммлера должны подпадать не все заключенные, повторно находящиеся в концлагере, а «только те, которые во второй раз попали в концлагерь в связи с антигосударственной деятельностью»[310].

Шеф гестапо предложил министру юстиции рейха передать ему право на «принятие решений об «охранных арестах» тех людей, которых суд оправдал»[311]. В датированном 21 апреля 1937 г. указе, принимая предложение Мюллера, министр юстиции дополнил постановление тем, что «охранный арест» может быть применен для тех подозреваемых (врагов государства), которые были оправданы судом за недостаточностью улик[312]. Гестапо позаботилось также о том, чтобы так называемые «исследователи Библии»[313] после отбытия наказания были переведены в концлагерь[314].

Все заключенные, помещаемые в концлагерь, должны были пройти медицинское обследование для выяснения состояния здоровья и особенно работоспособности.

Больные, особенно психическими заболеваниями, а также неспособные к работе не должны были содержаться в концлагере. По мнению СС, они создавали ненужные проблемы для лагеря[315].

Ответственными за приказы об «охранных арестах» были различные участки, включая краевые полицейские учреждения. 25 января 1938 г. министр внутренних дел рейха издал указ о новом порядке взятия под «охранный арест», действовавший на всей территории рейха. Согласно параграфу 2, абзац 1, тайная государственная полиция получила исключительное право отдавать распоряжения об «охранных арестах»[316]. Во время войны исключительное право РСХА отдавать такие распоряжения было расширено на управление провинциями и оккупированными западными государствами, в то время, как на остальных занятых немецкими войсками территориях местные службы зипо были уполномочены проводить такого рода мероприятия[317]. Деятельностью, связанной с правом отдавать распоряжения относительно «охранных арестов» и помещением в концлагерь, занималось в гестапо ведомство по «охранным арестам», подчинявшееся Генриху Мюллеру[318], и оно было в курсе всех отдаваемых в связи с этим приказов. Заявления о необходимости «охранного ареста» от местных полицейских участков направлялись в занимающиеся этим ведомства гестапо для наложения ими своей резолюции. В соответствии с принятым в 1934 г. распоряжением приказы об «охранных арестах», завизированные Мюллером, должны были быть отправлены на подпись Гейдриху. В случае отсутствия Гейдриха, приказы подписывал шеф гестапо, если же его не было, то заместитель Гейдриха д-р Бест. После начала войны шеф РСХА был не в состоянии справиться со своими обязанностями из-за возросшего количества «охранных арестов», и он передал свои полномочия Мюллеру. Но для того, чтобы сохранить видимость ответственного подхода к каждому «охранному аресту», Гейдрих передал шефу гестапо факсимильный штемпель со своей монограммой. Этой печатью он скреплял приказы и визировал их своей подписью. Вскоре, примерно в 1939–1940 гг., Мюллер был также не в состоянии подписывать все многочисленные приказы и уполномочил визировать их руководителя ведомства по «охранным арестам» д-ра Берндорфа[319]. После смерти Гейдриха Мюллер наделил своего референта правом подписывать приказы об «охранных арестах» вместо него. После назначения Кальтенбруннера преемником Гейдриха, Мюллер, с согласия нового шефа РСХА, передал руководителю ведомства д-ру Берндорфу факсимильный штемпель с подписью Кальтенбруннера. Незадолго до окончания войны д-р Берндорф приносил шефу гестапо для визирования только наиболее сложные документы[320].

Д-р Рудольф Мильднер перед Нюрнбергским трибуналом подтвердил ответственность Мюллера. «Арестованные тайной государственной полицией […] за противоправные действия были помещены в концлагеря, если не по распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера, то по приказу шефа IV отдела РСХА группенфюре-ра СС Мюллера, замещающего шефа полиции безопасности и СД обергруппенфюрера СС д-ра Кальтенбруннера. Инструкции и приказы подписывались шефом зипо и СД д-ром Кальтенбруннером или шефом IV отдела […] Мюллером. […] В заседаниях […], которые вел Мюллер, замещая шефа зипо и СД д-ра Кальтенбруннера, принимали участие со стороны РСХА шеф V отдела группенфюрер СС Небе, руководитель отдела IV А 6 штурмбаннфюрер СС д-р Берндорф, неоднократно оберфюрер СС Панцингер, заместитель шефа IV отдела. […] На основании этих заседаний и вследствие обмена мнениями между двумя шефами управлений IV и V, группенфюрером Мюллером и группенфюрером Небе, […] д-р Кальтенбруннер должен был знать о положении дел в концлагерях»[321].

За неделю до начала войны Мюллер отдал распоряжение, чтобы заключенных не освобождали из-под «охранных арестов» во время войны[322]. Существенное различие заключалось в том, что продление срока заключения в каждом конкретном случае не обосновывалось.

Новые правила предусматривали, что заключенные могли быть задержаны на неопределенный срок. Только в особых случаях пересматривались причины ареста и была надежда на освобождение. До этого распоряжения некоторые заключенные могли быть амнистированы только при наличии смягчающих обстоятельств в день рождения Гитлера. «По приказу рейхсфюрера СС […] во время войны все заключенные, направляемые в концлагерь, первоначально прикрепляются к особому штрафному отделу. Исключение составляют только те заключенные, которые попали в лагерь вследствие профилактических мер полиции […], или которые находились в списках для дальнейшей переправки в другие инстанции»[323].

Следующий приказ шефа гестапо урегулировал процесс передачи заключенных из концлагеря правовым учреждениям. Случалось, что заключенные должны были выступать свидетелями на суде, тем самым прервав на время свое пребывание под «охранным арестом». Польские и русские заключенные не принимались во внимание этим постановлением[324].

О том, что Генрих Мюллер был абсолютно «тверд», когда дело касалось преследований так называемых предателей страны, свидетельствует его письмо от 2 июля 1940 г., в котором он возмущается по поводу незначительного штрафа для «предателей страны». Он просил полицейские участки при отбывании наказания за предательство перепроверять каждый случай отдельно и решать, оставить заключенного под «охранным арестом» или перевести в концлагерь[325]. Лишь несколько месяцев спустя он поставил полицейский участки в известность, что министр юстиции рейха уже в июне 1939 г. по инициативе Мюллера обязал суды с особой тщательностью контролировать переписку обвиняемых в преступлениях государственного и местного масштаба. Юристы гестапо постоянно рассчитывали па тайные сообщения. По этой причине документы, из которых можно определить, что обвиняемый арестован за предательство, или в каком учреждении слушалось его дело, не отсылались обычным образом по почте[326]. В дальнейшем переписка лиц, взятых под «охранный арест», строго регламентировалась.

2 августа 1940 года Мюллер получил подробное письмо начальника политического отдела концлагеря Аушвиц, который информировал шефа гестапо о том, что после побега заключенного Тадеуша Вийовски было проведено расследование в отношении пяти гражданских рабочих и одиннадцати заключенных. Рабочих обвинили в том, что они снабжали заключенных продуктами, сигаретами и передавали им письма. Вина же заключенных, по мнению руководства лагеря, была в том, что они занимались подготовкой к побегу и помогли бежать поляку[327].

Политические отделы концлагерей подчинялись гестапо. Через эти отделы Мюллер и руководитель ведомства по «охранным арестам» д-р Берндорф могли напрямую и косвенно влиять на положение дел в лагере и были подробно информированы обо всех происшествиях в лагере. Так, Мюллер знал о действиях СС в «проходном» лагере Золдау, недалеко от Кенигсберга, в котором содержались евреи, поляки, литовцы. Этот лагерь сначала был задуман как место ликвидации арестованных польских интеллектуалов и «душевнобольных» и основан инспектором зипо в Кенигсберге д-ром Рашем. Издевательства и расстрелы без разбора являлись там обычным делом. Судьи СС в своем постановлении определили меру наказания для начальника лагеря гауптштурмфюрера СС Краузе и одного из охранников СС, которые были вскоре освобождены по ходатайству д-ра Раша.

Мюллер был также информирован о медицинских экспериментах, проводимых в концлагерях. Из письма оберштурмбаннфюрера СС Брандта, из личной ставки рейхсфюрера СС, врачу СС, профессору Глаубергу[328], в Аушвиц от 10 июля 1942 г. следует, что Мюллер знал об опытах по стерилизации евреек[329]. С 1942 г. главное судебное управление СС пыталось, сначала безрезультатно, добраться до преступлений в концлагерях. Только после ареста Карла Коха, коменданта концлагеря Бухенвальд, который был обвинен в коррупции, в бесчисленных убийствах и позже приговорен к смертной казни судом СС, штурмбаннфюрер СС, д-р Конрад Морген получил возможность рассматривать случаи произвола в других концлагерях[330]. Морген раскрыл правонарушения, связанные с коррупцией и расстрелами в концлагерях Аушвица и Герцогенбуша. Он рассказал в РСХА Кальтенбруннеру, Небе и Мюллеру о преступлениях СС. «Это общение было односторонним, поскольку Кальтенбруннер и Небе молчали, в то время как Мюллер не находил себе места, белый от гнева, и не давал мне сказать ни слова. Поскольку я оставался спокоен, он вскочил и выбежал из комнаты, оставив меня одного, в то время, как двое других господ от меня отвернулись. После обеда я нашел Мюллера и высказал ему еще раз свою точку зрения; но Мюллер был абсолютно против»[331]. Д-р Морген высказал в своих свидетельских показаниях в 1952 г. предположение, что Мюллер пытался преуменьшить результаты расследований комиссии гестапо в концлагере Заксенхаузен, поскольку раскрытие этих преступлений повредило бы лично ему. Воспоминания о встречах с Мюллером вызывали у д-ра Моргена легкую дрожь[332].

В одном из писем Генриху Мюллеру и шефу группы Д главного финансового управления Рихарду Глюксу от 29 октября 1942 г., Гиммлер «одобрил» доставку продовольственных пакетов. Он разрешил всем заключенным в неограниченном количестве принимать пакеты с продовольствием[333]. «Мобилизация сил заключенных […] для выполнения задач войны (увеличения вооружения)», как об этом писал шеф ВФХЛ Освальд Поль в своем письме Гиммлеру от 30.04.1942 г., стояла на первом плане. Только во второй половине 1942 г. в среднем из числа заключенных 95 000 умерло около 57 503[334].

Высокая даже для гестапо смертность в концлагере Аушвиц заставила Мюллера в 1944 году запретить помещение немецких женщин-заключенных в лагеря[335]. В связи с острой нехваткой рабочей силы шеф IV отдела РСХА 17 декабря 1942 г. отдает приказ до 1.02.1943 г. перевести в концлагеря по меньшей мере 35 000 работоспособных заключенных. «Нарушившие договор» или бежавшие с принудительных работ рабочие, а также заключенные «нормальных тюрем» и трудовых лагерей должны были быть немедленно переправлены в близлежащие концлагеря[336]. Дела рабочих с востока, которые сбежали со своих рабочих мест или совершили во время побега кражи, необходимо оставлять в полицейских участках, не принимая во внимание особые случаи[337]. Согласно распоряжению Мюллера от 23.03.1943 г., мероприятия, срок действия которых был ранее указан, необходимо продолжать[338].

Учитывая повторные побеги «знаменитых» заключенных, особенно на оккупированных территориях, Мюллер издал указ, в связи с которым «важных политических заключенных, находящихся под «охранным арестом», возможность побега которых нужно иметь в виду, при наличии условий, не допускающих надежное содержание под стражей, […] необходимо как можно быстрее перевести в концлагерь в обход общепринятого ведения дела»[339]. СС «орудовало» в концлагерях на свой страх и риск. По распоряжению Гиммлера немецкие политические заключенные находились на особом положении[340]. Даже в способах казни заключенных имелись различия. Казнь немецких арестантов происходила, как правило, в концлагере, в то время как заключенных-иностранцев, для устрашения других, расстреливали или вешали на месте. Работавших поблизости заключенных одной национальности с казненными после экзекуции обязательно проводили мимо жертв. Арестованные, принимавшие участие в казни, получали в награду три сигареты[341].

Польские гражданские рабочие и военнопленные, которые нарушили составленные для них «правила жизни» (например, запрещалась связь с немецкой женщиной), должны были быть готовы к смерти[342]. Такие «особые правила поведения» были сначала разработаны служащими ведомства IV D 2 («вопросы провинций, поляки в рейхе») и потом были отданы для дальнейшей доработки в соответствующие ведомства. Как правило, Мюллер допечатывал в конце текста слова: «подписано Гейдрихом», так как шеф зипо и СД желал, чтобы таким образом была отмечена его ответственность. Затем документы подписывал Мюллер своим полным именем, ставя вместо Гейдриха свою подпись. После смерти Гейдриха всю документацию Мюллер скреплял только своей подписью. Пройдя полицейскую адъютантуру в личной ставке рейхсфюрера СС, документация представлялась Гиммлеру для принятия окончательного решения. Право отдавать приказы относительно казни польских гражданских рабочих и военнопленных Гиммлер отдал Кальтенбруннеру, а также Мюллеру примерно в конце 1942 г. Указом рейхсфюрера СС от 1.11.1944 г. (IV В 2) было образовано «польское ведомство PCXА», которое ведало вопросами казни, а это означало, что решения против «иностранцев» будут приниматься шефом зипо, внутри РСХА. Соответствующие ведомства РСХА еще раньше имели четкие указания Гиммлера по этому поводу.

Еще до этого указа Мюллер на одном из судебных процессов по делу бывшего коменданта концлагеря Бухенвальд Коха объявил, что свое «право выбирать между жизнью и смертью узников концлагеря» для определенных категорий заключенных, «особенно для выходцев из восточных стран», Гиммлер передал центральным инстанциям главного управления безопасности рейха. Существующее правило распространялось также на поляков, живших вне концлагерей[343]. Согласно «условиям проведения казни», сформулированным рейхсфюрером СС от 6.01.1943 г., прохождение приказа по инстанциям было определено следующим образом: «Приказ о казни отправляется заказным письмом или телеграммой в соответствующий полицейский участок или начальнику полиции безопасности и СД. Перед исполнением приговора этот участок должен известить: 1. Вышестоящее руководство полиции и СС; 2. Инспектора полиции безопасности и СД. Приказ должен быть подписан шефом IV отдела РСХА или особым уполномоченным»[344].

Рудольф Гесс пишет в своих воспоминаниях об исполнении смертных приговоров в концлагере Заксенхаузен сразу после начала войны. Заключенный-коммунист Йоханн Гейнеп не захотел работать на заводах, производящих «юнкерсы», в Десау. По приказу Гиммлера, берлинское гестапо приговорило его к расстрелу. Мюллер сообщил об этом но телефону Гессу, который, будучи адъютантом, выполнял и поручения комендатуры. Будущий комендант Аушвица вспоминает в своих мемуарах о казни. Знакомый ему служащий гестапо перед переводом одного арестованного коммуниста в концлагерь разрешил ему попрощаться с женой в своей квартире. Арестованный использовал шанс для побега, и служащий гестапо предстал перед судом по обвинению в халатном отношении к своим обязанностям. Несмотря на ходатайство Гейдриха и Мюллера, рейхсфюрер СС подписал постановление о смертной казни[345].

Мюллер, выполняя многочисленные постановления рейсфюрера СС и шефа зипо и СД, пытался учесть свои интересы при помощи подписанных Гейдрихом, Кальтенбруннером или Гиммлером документов. Рудольф Гесс так описывает доминирующую роль Мюллера: «Каждый посвященный знал, что он многое решал и что рейхсфюрер СС и Кальтенбруннер могли на него положиться во всех вопросах, касающихся арестованных.

Он решал вопросы об освобождении или взятии под стражу. Также постановлениями о смертной казни, если они были необходимы РСХА, ведал только он; это означает, что лишь имеющие сверхважное значение постановления о смертной казни он носил на подпись рейхсфюреру СС»[346].

Нельзя, однако, забывать, что Гесс являлся комендантом концлагеря и мог лишь частично судить о происходящем в Берлине, поскольку он не был осведомлен о всех приказах. Только после его перевода в конце 1943 г. на должность руководителя отдела D1 (центральное управление) ВФХА в группе D (концлагеря), он получил более полное представление о происходящем[347].

Бывший оберфюрер СС и комендант концлагеря Бухенвальд Герман Пистер рассказал перед Нюрнбергским судом об ответственности за убийства заключенных: «Как правило, все постановления о смертной казни должны были подписаны или согласованы с рейхсфюрером СС или с замещающим его шефом IV отдела главного управления безопасности рейха, группенфюрером СС, генералом полиции Мюллером. […] Отделы гестапо подают заявления с описанием происшедшего в главное управление безопасности рейха на имя шефа IV отдела, который его подписывает или отклоняет. […] Копия приказа о смертной казни, имеющего подпись «Мюллер», […] доставлялась вместе с арестованным»[348].

Летом 1944 г. Мюллер обратился к своему шефу Кальтенбруннеру за решением о судьбе 25 больных сифилисом французских проституток, занимавших в больнице «слишком много места». Шеф РСХА отдал приказ о расстреле[349].

Что должно было произойти с частью заключенных в случае приближения Красной Армии, можно узнать из объяснения д-ра Мартина Зандбергера[350]. «В феврале 1945 г. руководитель ведомства VI В, штандартенфюрер Штеймле, рассказал мне, что должен замещать Шелленберга на ежедневных заседаниях шефов отделов. На одном из заседаний Мюллер представил Кальтенбруннеру список лиц, находившихся под арестом в Берлине, и просил его решить, отправлять ли заключенных в южную часть Германии, или же расстрелять их, поскольку русская армия приближается к Берлину. […]

Кальтенбруннер принимал решения с легкостью, и Штеймле возмущала эта легкость. Из этого я заключил, что Кальтенбруннер подписал приказы о расстреле, поскольку, если бы речь шла об эвакуации, Штеймле не говорил бы о легкости, с которой были приняты решения»[351].

7 декабря 1941 г. шеф ОКВ Кейтель по распоряжению Гитлера издал приказ под кодовым названием «Под покровом темноты»[352]. Приказ предусматривал, что все преступления против рейха и германской оккупационной власти в занятых немецкими войсками западных территориях будут караться смертной казнью или депортацией в Германию. Этот приказ значительно облегчил борьбу с противниками режима в насильственно присоединенных западных странах. Смертный приговор должен был быть приведен в исполнение на месте, в то время как депортированные в рейх должны были быть сначала помещены в гестапо, а позже предстать перед особым судом[353]. Из-за воздушных налетов министерство юстиции, несмотря на сомнения Мюллера, решило 2 ноября 1943 г. перенести рассмотрение дел обвиненных в соответствии с приказом «Под покровом темноты» из суда г. Кельна в Бреслау. Трудности при транспортировке и невозможность разместить заключенных в самом городе были главными доводами Мюллера, который был не против самого приказа, а против плохой организации всей процедуры. Одновременно он выразил сожаление по поводу того, что не может принять участие в процессе[354].

Министерство юстиции попыталось получить информацию у зипо. В письме от 4.01.1943 г. одному из судей СС, оберштурмбаннфюреру СС Бендеру[355] в ставке рейхсфюрера СС и шефа немецкой полиции, министр юстиции рейха настаивал на пересылке ему указов зипо. Шеф гестапо выразил в переписке с судьей СС 4.02.1943 г. сомнение по поводу того, нужно ли знакомить юридические учреждения с указами полиции безопасности. Юстиция должна контролировать только те сферы, которые помогают осуществить безупречную совместную работу полиции и правоохранительных органов.

Судья СС просил шефа IV отдела обсудить этот вопрос с руководством министерства юстиции[356].

В начале 1945 г. представители международного комитета Красного Креста встретились для беседы со служащими ответственных за положение дел в концлагерях и за систему «охранных арестов» ведомств РСХА и ВФХА. В строго конфиденциальном сообщении д-р Ширмер, член делегации ИКРК в Берлине, докладывал 24.01.1945 г. своим сотрудникам о результатах переговоров с представителями СС. Он также рассказал, что обмен мнениями с оберштурмбаннфюрером СС д-ром Берндорфом, руководителем ведомства по вопросам заключенных, состоялся благодаря генерал-лейтенанту СС Мюллеру. Он установил контакт в Ораниенбурге с одним из своих коллег, а также с ответственными за положение дел в концлагерях обергруппенфюрером СС Глюком, штандартенфюрером СС д-ром Лелингом[357], адъютантом Глюка, оберштурмбаннфюрером СС Гессом. Волей СС Дахау должен был стать центральным лагерем для всех заключенных, находившихся под «охранным арестом». Ширмер видел в посредниках со стороны СС партнеров по переговорам, которые были готовы обсуждать вопрос об улучшении условий содержания заключенных. СС также предложило ему, чтобы ИКРК поставляло все необходимое для заключенных, если это будет контролироваться доверенными людьми. Это должны были быть, в первую очередь, пакеты для национальных групп, а не для отдельных лиц, как это было ранее. Даже Гиммлер согласился с программой помощи для определенных категорий заключенных. Ширмер оценивал устные заверения ответственных лиц как шанс для обширных мероприятий помощи узникам концлагерей[358].

По приказу Гиммлера с января 1945 г. было ликвидировано большинство концлагерей в связи с наступлением союзнических сил. Согласно сообщению Гесса, позже лагеря уже не эвакуировали; только самых важных заключенных просто переводили в другие лагеря. Когда так же поступили и в Бухенвальде, то оставшиеся вооруженные заключенные начали заниматься в Веймаре мародерством. Гиммлер получил от Гитлера строжайший приказ «не оставлять ни одного лагеря врагу». По этой причине позже должен был быть ликвидирован концлагерь Заксенхаузен.

Мюллер передал этот приказ Гиммлера по телефону Гессу. Выступая свидетелем на Нюрнбергском суде, Гесс сообщил, что он указал в свое время Мюллеру на трудности, связанные с содержанием и размещением заключенных. Мюллер говорил по этому поводу еще раз с Гиммлером, однако тот настаивал на выполнении приказа[359]. Незадолго до эвакуации лагеря 20.04.1945 г. представитель ИКРК пытался уговорить Мюллера передать Советам под присмотром Красного Креста концлагеря Заксенхаузен, Ораниенбург и Равенсбрюк, говоря Мюллеру, что это ему зачтется союзниками. Шеф гестапо отклонил это предложение, поскольку ни один из членов Красного Креста не мог своевременно попасть в Ораниенбург, а Советская Армия уже стояла в 10 км от него[360]. 23 марта 1945 г. шеф гестапо сообщил высшему руководству ИКРК проф. Буркхарту[361], что концлагерь Берген-Бельзен ликвидируется и все арестованные в Германии евреи будут доставлены в одно место, где их ждет помощь из-за границы. Ни одному из представителей Красного Креста еще ни разу не удавалось посетить концлагерь. Мюллер объяснял это нехваткой цензоров, которые должны присутствовать при этом. Делегация Красного Креста не проявила особого восторга в связи с предложением Мюллера посетить на следующий день Терезиенштадт, чтобы «положить конец лживой вражеской пропаганде»[362]. Шеф гестапо, который был лучше всех информирован о положении дел в каждом концлагере, пытался обратить внимание ИКРК на «гетто для престарелых» — Тирезиенштадт, чей внешний вид, сразу после посещения его датским Красным Крестом в 1944 г., был изменен и должен был создавать впечатление приемлемых условий жизни[363]. 13 апреля Красный Крест получил заверение шефа гестапо, что против заключенных концлагерей больше не будут проводиться никакие репрессии[364]. Однако в последние недели перед безоговорочной капитуляцией большое количество узников погибло во время «эвакуации» концлагерей. Они умерли от голода, жажды, от потери сил или были застрелены.

Если верить воспоминаниям Гесса, то Мюллер, несколько раз посетивший концлагеря, должен был точно знать обо всех деталях, независимо от того, касалось это концлагерей, мест уничтожения или крематориев, или количества заключенных и убитых[365].

Преследования евреев в Германии

В главном управлении полиции безопасности, в ведомстве II В, Мюллер, как референт, отвечал за делопроизводство «е» («евреи»). До 1938 г. не существует никаких доказательств того, что Мюллер особо выделялся при разработке «еврейских вопросов». Мюллер был, однако, с 1936 г. начальником II отдела гестапо и ответственным за подчиненное ему «еврейское ведомство». Руководимое правительственным ассистентом Фрайтагом делопроизводство II В 4 гестапо занималось «сбором материала и контролем за всеми еврейскими организациями и объединениями, эмиграцией евреев, антиеврейскими союзами, еврейской прессой и еврейскими общинами за рубежом».

Пристальное внимание Мюллер уделял, вероятнее всего, еврейским организациям. 28.08.1938 г. он оповестил полицейские участки, что он, с согласия «заместителя фюрера» и главного управления СД, проинформировал еврейские организации о том, что он отменяет такое используемое национал-социалистами понятие как «местная группа» и вместо этого вводит термин «местный союз». Местное гестапо должно было проконтролировать выполнение этого постановления[366].

9/10 ноября 1938 г. национал-социалистическими организациями были инсценированы еврейские погромы. За ними последовали запреты, указы, распоряжения, которые делали жизнь немецких евреев невыносимой. В соответствии с распоряжением полиции от 1.10.1941 г. все граждане еврейской национальности должны были носить желтую звезду Давида[367].

Герд Бухгейт[368] опроверг сделанное много лет назад заявление Карла Бартца[369], что контрразведка Канариса была «за» введение «еврейской звезды», в то время как шеф гестапо Мюллер был против обозначения таким образом евреев и помещения берлинских евреев в казармы. Бухгейт смог доказать, что Канарис вовсе не был сторонником введения звезды Давида. Напротив, во многих подписанных Мюллером документах, в которых говорилось о преследованиях евреев, не было ни одного намека на мягкое отношение к евреям. Бывшая любовница Мюллера Анна Ш. сообщила на допросе, что именно Мюллер выступил инициатором обозначения евреев. «Один раз я говорила с ним об обращении с евреями. Он рассказал мне тогда, что он издал указ и им самим выдумана «еврейская звезда»[370].

Для немецких евреев эмиграция была единственной возможностью избежать преследований. Но после изданного Гиммлером и Мюллером 23.11.1941 г. приказа о запрете на выезд евреев они были лишены этой возможности[371]. Днем позже тема обращения с евреями явилась содержанием письма, направленного Мюллером в полицейские участки. В нем он критиковал поведение «чистокровных арийцев», которые, как и прежде, поддерживали дружественные отношения с евреями. «Поскольку некоторые «чистокровные арийцы» до сих пор не понимают элементарных основ национал-социализма и их поведение можно расценить как неуважение к государственным мероприятиям, приказываю при такого рода происшествиях брать этих граждан под «охранный арест», а в особых случаях помещать в концлагерь сроком до трех месяцев, ступень I. Еврейское население в этом случае до окончания дела помещать в концлагерь»[372].

При анализе документов становится ясным, что начиная с 1938 г., Генрих Мюллер решительно выступает за антиеврейские мероприятия, проводимые режимом.

Мюллер считался одним из главных действующих лиц в ноябрьских погромах 1938 г. Гестапо вмешалось в происходящее только после начала событий и ограничилось лишь полицейской деятельностью, направленной на поддержание безопасности. Мародерство и грабеж должны были быть предотвращены в любом случае. Когда телеграмма Мюллера о том, что «в ближайшее время по всей Германии начнутся акции против евреев, особенно против их синагог»[373], 9 ноября 1938 г. в 23.55 была получена на полицейских участках, бесчинства, по свидетельству очевидцев, уже начались[374]. Важными документами для оценки функций гестапо и СД в происшедших событиях являются телеграммы Мюллера и Гейдриха от 9 и 10 ноября 1938 г. О руководящей роли гестапо при проведении «полицейских мероприятий в целях безопасности» говорилось как Гейдрихом, так и Мюллером. Гейдрих хотел при помощи своих приказов направить события в нужное русло. Не остается никаких сомнений, что террор против евреев и все приготовления к погромам были педантично спланированы Ратом 7 ноября 1938 г. Геббельс дал понять в Мюнхене присутствовавшим членам партии, гауляйтерам и руководителям СА, что партия не должна выступать инициатором нападений на евреев и их синагоги на местах. Не нужно, однако, сдерживать «внезапные демонстрации»[375].

Распоряжения Гейдриха об арестах были отданы гестапо и СД только после полуночи, когда беспорядки были уже в полном разгаре[376]. По его приказу начальники всех полицейских участков должны были подтвердить получение телеграммы Мюллера, которому досталась функция координатора. Еще до этого распоряжения, только в меньшем количестве, чем его шеф, он отдал приказы об арестах.

Своими действиями Мюллер предупредил распоряжение Гейдриха; тут уместно предположить, что шеф гестапо действовал по своему условному плану[377]. Уточненные распоряжения начальникам полицейских участков и отделам СД о проведении мероприятий против евреев исходили от Гейдриха. Скорее всего, в своих телеграммах он воспроизвел содержание беседы между Гиммлером и Гитлером после смерти Рата.

Шеф гестапо организовал совместно с ведомством II D отправку в концлагеря Дахау, Бухенвальд и Заксенхаузен около 300 000 человек. Он обратил внимание полицейских участков на то, что перевод арестованных в близлежащие лагеря должен происходить как можно скорее, чтобы снова можно было использовать арестантские помещения[378]. «О прекращении акции протеста будет дан приказ в ближайшее время, но уже сейчас указывается, что аресты, производимые полицией, будут продолжены. Необходимо позаботиться о немедленном переводе арестованных в концлагеря»[379].

Среди еврейских узников курсировал слух, что при наличии «карты на выезд» возможно освобождение из концлагеря. В своей телеграмме полицейским участкам от 9.12.1938 г. Мюллер опровергает «типичное для еврейских кругов заблуждение». Он требовал, чтобы был дан ход прошению об освобождении только в том случае, если эмиграция будет подтверждена представлением полной и безупречно оформленной документации[380]. При этом он особо приветствовал эмиграцию состоятельных евреев, поскольку их оставшееся имущество «огосударствлялось».

7 декабря 1938 г. Мюллер сообщил отделам гестапо, что конфискованные в ходе антиеврейских акций ценности не должны возвращаться их прежним владельцам, если их можно использовать в рамках четырехгодичного плана[381].

Санкционированный грабеж противоречил ранее изданным Гейдрихом и Мюллером распоряжениям, в которых не было и речи о «предварительном аресте имущества». Согласно этим распоряжениям, должен был быть конфискован только «исторически ценный материал» как доказательство еврейского мирового заговора.

Ингрид Векерт в своей книге о «хрустальной ночи рейха»[382] описывает Мюллера как мелкого чиновника, не игравшего большой роли руководителя отдела, карьера которого началась только в 1939 г. с возникновением РСХА. По ее мнению, Мюллер 9.11.1938 г. не имел права отдавать распоряжения полицейским участкам. Верным является тот факт, что уже с 1936 года Мюллер был начальником II отдела (внутриполитические вопросы) в гестапо. Ему подчинялись почти все делопроизводства и ведомства, созданные для наблюдения и борьбы с так называемыми «врагами государства». В 1938 г. он имел право отдавать распоряжения в общей сложности 11 ведомствам и около 23 подразделениям.

Согласно прусскому закону о тайной полиции от 10.02.1936 г., полицейские участки были подчинены начальнику окружного управления (регирунгспрезиденту), ему же подчинялись начальники местных гестапо, которые являлись одновременно его политическими делопроизводителями[383]. В распоряжении Фрикса того же дня относительно упомянутого закона в параграфе 7 сказано: «В вопросах тайной полиции главные начальники окружных управлений и регирунгспрезиденты должны выполнять предписания тайной государственной полиции»[384].

Только Мюллер, являясь начальником II отдела, вместе с шефом германской полиции Генрихом Гиммлером и руководителем гестапо группенфюрером СС Райнхардом Гейдрихом имели право отдавать приказы полицейским участкам[385]. Получив в 1937 г. должность «высшего чиновника и криминального советника», Мюллер перестал быть мелким чиновником. Даже в иерархии СС с 1937 г. шеф гестапо в ранге штандартенфюрера СС приравнивался к полковнику.

После погромов эмиграция евреев из Германии должна была быть ускорена любыми средствами.

Ответственный за выполнение четырехгодичного плана Геринг проинформировал министра внутренних дел рейха о предстоящем создании «инстанции по еврейской эмиграции». Вновь созданный институт ставил перед собой задачу предпринять все меры по усилению эмиграции во всем рейхе. Нужно было позаботиться также об эмиграции бедных евреев. Прошения о выезде должны были обрабатываться центральными учреждениями без бюрократических проволочек. Руководителем Геринг назначил шефа зипо Гейдриха[386]. Позже Гейдрих сообщил высшему руководству рейха, что «инстанция» уже существует. Исполняющим обязанности он назначил штандартенфюрера СС, высшего чиновника Генриха Мюллера[387]. Выполнять все необходимые функции он поручил уже занимавшемуся ранее этими вопросами II отделу гестапо[388]. Одним из первых указов после создания этой «инстанции» был указ о подсчете евреев, пересекших границу рейха. Мюллер приказал полицейским участкам заносить в списки при пересечении границы всех «желающих выехать» граждан рейха и не имеющих гражданства евреев[389]. Мюллер исполнял обязанности уполномоченного только до октября 1939 г., затем его сменил Адольф Эйхман, который создал в Вене и Праге «центральные инстанции по еврейской эмиграции»[390]. Позже Эйхман был ответственным в ведомстве IV В 4 PCXА за «эмиграцию» евреев[391].

Создание «центральной инстанции рейха по еврейской эмиграции» явилось следствием погромов 9/10 ноября 1938 г. Ответственные, особенно Геринг, хотели как можно скорее снять с себя «еврейскую проблему», поскольку «хрустальная ночь» стала вызывать возмущение не только в самом рейхе[392], но и за границей. Причины последующих после погромов арестов можно найти в «Сообщениях из рейха». «Для того, чтобы усилить эмиграцию […], около 25 000 еврейских мужчин были временно заключены в концлагеря»[393].

Для анализа последствий уничтожения евреев и для проходивших в начале 1980-х годов дебатов о точной дате принятия окончательного решения по еврейскому вопросу важным является факт начала деятельности «центральной инстанции по еврейской эмиграции». Этот факт опровергает тезис «интернационалистов», связывающих воедино идеологию, планирование и политическое решение и рассматривающих Гитлера в свете этих событий как центральную фигуру. Приверженцы этой позиции верят в прямую связь между ранними антисемитскими высказываниями Гитлера и массовыми убийствами. Они исходят из часто упоминаемой идеи, но не объясняют, однако, почему планы по переселению евреев после ночи погрома в рейхе должны были быть реализованы как можно быстрее. Кроме того, у них нет достаточных объяснений, почему распространенная в концлагерях концепция СС об «уничтожении через труд», применялась на евреях. Гитлер должен был выбирать между уничтожением людей и важной в годы войны рабочей силой. «Функционалисты» считают, что истребление евреев не было заранее спланировано. Решение о геноциде было принято, по их мнению, только осенью 1941 года в связи со сложившейся ситуацией, под давлением проблем депортации и застопорившимся наступлением на Советский Союз. Национал-социалистическая идеология создала условия для геноцида, но не явилась инициатором истребления народов. Вследствие постоянной конкурентной борьбы различных функционеров и организаций «взрывоопасный радикализм» объявил о своем решении уничтожить европейских евреев[394].

С 23 октября 1943 г. евреям было запрещено эмигрировать. «Центральная инстанция по еврейской эмиграции» потеряла свое значение.

Нападение на радиостанцию г. Глейвитца

Конкретные действия инсценированных СД нападений на радиостанцию Глейвитца, дом лесничего Питшена и таможню Хохлинден, использованные руководством национал-социализма для оправдания нападения на Польшу, не представляют большого интереса для данной работы. Эти псевдонападения были использованы пропагандой СС, чтобы обвинить Польшу в военной агрессии. Важна та роль, которую сыграл Мюллер при подготовке, организации и выполнении приказанной Гейдрихом акции.

Первое подготовительное заседание состоялось 8.08.1939 г. в Берлине под руководством Гейдриха, который, с согласия Мюллера, назначил главных участников; к ним относились оберфюрер СС д-р Отто Раш, штурмбаннфюрер СС Альфред Гельмут Найокс[395], оберфюрер СС д-р Герберт Мельхорн, а также названные лично Мюллером фюрер СС д-р Ганс Труммлер[396] и Отто Гельвиг[397]. Гейдрих объяснил присутствующим, что фюрер отдал приказ подготовить инциденты на границе с Польшей, поскольку все происшедшие до этого нарушения границы с польской стороны не могут использоваться в пропагандистских целях.

Когда подготовка шла полным ходом, шеф гестапо Мюллер 23 августа 1939 г. приезжал в Оппельн и встречался там с посвященным во все детали дела начальником полицейского участка д-ром Эмануэлем Шефером. Шефер доложил Мюллеру, который напрямую был связан с Гейдрихом в Берлине, о деталях дела[398].

24 августа 1939 г. Гейдрих дал «добро» на начало операции, после того, как он был проинформирован, что 26 августа Гитлер собирается напасть на Польшу. Оперативные группы двинулись к заранее обозначенным местам вдоль границы Польши. На занятых позициях они ждали условного сигнала.

Вечером 25 августа Гитлер отозвал приказ о нападении. Гейдрих приложил все усилия, чтобы остановить акцию при помощи руководителя группы. Не дожидаясь основного приказа, Гельвиг начал действовать, но перестарался и перепутал условный сигнал. И даже всегда педантичный Мюллер чуть было не сделал ошибку, которая имела бы для него непредсказуемые последствия: после своего возвращения в Берлин он вспоминал в разговоре со своей секретаршей, «что чуть не забыл условный сигнал — я думаю, этим словом является «Агата»[399].

Командир оперативной группы Гельвиг из-за своей ошибки был отстранен от дела, а также выполнявший до этого роль координатора акции д-р Мельхорн был снят с операции[400]. Гейдрих решился, наконец, назначить в Верхнюю Силезию полномочного представителя. Так оберфюрер СС Генрих Мюллер стал непосредственным руководителем запланированной провокации на границе[401]. Он был тем, кто инструктировал преемника Гельвига штурмбаннфюрера СС Карла Гофмана и разработал детальный план действий[402].

За день до начала войны Гейдрих снова отдает приказ привести в исполнение заново разработанный план. 31 августа Мюллер снова едет в Оппельн, чтобы руководить акцией на месте. В ночь с 31 августа на 1 сентября 1939 г. Мюллер по телефону дал условный сигнал «маленький глухарь» д-ру Шеферу, который, в свою очередь, передал его оперативной группе[403]. В этот раз все прошло без срывов, после того как при помощи других условных сигналов была выполнена работа на каждом конкретном участке, операция успешно завершилась.

В рамках подготовки к акции шеф гестапо был ответствен также за «участие» узников концлагерей[404], которые были переодеты в польскую униформу, затем расстреляны и оставлены на месте событий в доказательство того, что они были убиты во время нападения. Обозначаемые кодовым словом «консервы» заключенные были отравлены врачом, а затем расстреляны оперативной группой[405].

Д-р Мельхорн рассказывал позже, что, по его мнению, идея обозначить заключенных кодовым словом «консервы» не принадлежит Мюллеру. Он придерживался мнения, что Мюллер был подослан Гейдрихом на заседание, чтобы определить настроение участников[406].

Главная задача Мюллера заключалась в том, чтобы оставить следы на месте преступления и привести доказательства того, что Польша виновата в развязывании войны. Для этой цели была создана особая комиссия, состоявшая из служащих криминальной и тайной государственной полиций[407]. В целом Мюллер остался недоволен проведением акции. Он упрекнул вызванных 1 сентября в Берлин руководителей оперативных отрядов в том, что акция была проведена без особого настроя, было «мало шума и в связи с этим было привлечено мало внимания»[408].

После отстранения Гельвига Генрих Мюллер получил всю полноту власти и стал, таким образом, «ведущим специалистом» по провокациям на границе. Участвовавший в акции фюрер СС д-р Труммлер подтверждает это. «При проведении всей акции здесь присутствовал Мюллер с некоторыми господами из своего отдела, одетыми в гражданское»[409].

Инцидент в Глейвице свидетельствует, во-первых, о бессердечности Мюллера, хладнокровно подготовившего и организовавшего убийства и, во-вторых, о тесной связи между Мюллером и Гейдрихом, который полностью доверял ему.

Покушение в пивной и инцидент в Венло

Совершенное 8 ноября 1939 г. Георгом Эльсером[410]в мюнхенской пивной покушение на Гитлера вызвало в послевоенное время широким резонанс в средствах массовой информации. Речь идет не о самом покушении, а об участии в расследовании этого дела гестапо и его шефа Генриха Мюллера.

Спустя несколько часов после покушения Гиммлер создает «особую комиссию по расследованию нападения», состоявшую из служащих криминальной полиции и гестапо; следственной группой руководил сначала шеф криминального управления рейха (отдел V) РСХА Артур Небе; штаб-квартира специальной комиссии находилась в полицейском участке Мюнхена в Виттельсбахерском дворце.

За осмотр места преступления была ответственна криминальная полиция под руководством высшего чиновника и криминального советника Лобеса[411], в то время как Франц Йозеф Губер руководил из Вены допросами взятых под арест подозреваемых в покушении. В берлинском гестапо в центральной комиссии под названием «покушение в Мюнхене»[412] проверялись сообщения полиции и пограничных отделов о лицах, арестованных в связи с покушением, и были отобраны те случаи, которые нуждались в рассмотрении комиссией, занимавшейся установлением личности покушавшегося.

Одним из арестованных был Иоганн Георг Эльсер, который в ночь с 13 на 14 ноября 1939 г. в присутствии Небе, Лобеса и Губера признался в содеянном, после того как был лично допрошен Губером[413].

На допросах в Мюнхене Генрих Гиммлер, ругаясь, неоднократно жестоко бил Эльсера[414]. Однако, несмотря ни на что, Эльсер остался верен своему заявлению, что он один совершил покушение. Когда Губер сообщил своему шефу, Генриху Мюллеру, в Берлин о признании Эльсера, первое, что спросил Мюллер, было: «И кто стоит за всем этим?»[415]

Руководство национал-социализма, и прежде всего Гитлер, считали одиночное покушение невозможным. Они упрямо пропагандировали теорию заговора, согласно которой бывший национал-социалист и соперник Гитлера Отто Штрассер[416], находившийся в ссылке, а также агенты британской разведслужбы, играли главную роль[417]. Этому вопросу придали столь большое политическое значение, что Мюллер создал новую комиссию, интенсивно занимавшуюся жизнью Эльсера до покушения. Небе должен был передать акты своему коллеге Мюллеру 20 ноября. Через день пресса чествовала Гиммлера, Гейдриха, Небе, Губера и Мюллера как тех, кто смог раскрыть преступление[418].

Несколько лет спустя Мюллер выступал на заседании РСХА по поводу ответственности гестапо за безопасность при проведении различных мероприятий с участием высокопоставленных членов национал-социализма. «В прежние годы на партийных заседаниях, на которых присутствовало руководство, должна была быть обеспечена безопасность, но возникали трудности, поскольку партия сама осуществляла охранные меры и не допускала на эти мероприятия служащих полиции безопасности. В этом отношении после Мюнхенского покушения произошли существенные изменения. Теперь ответственной за все меры по защите была полиция безопасности. Ответственность лежала на начальнике местного гестапо.

Если же к работе подключались высшие чины СС, начальник полиции или инспектор, то, несмотря на это, ответственность все равно была на начальнике местного гестапо»[419]. Мюллер подчеркнул особое положение гестапо и, в связи с этим, своей личности, как руководителя данной структуры власти в национал-социалистическом государстве.

Служба внешней разведки РСХА уже давно пыталась установить контакт в Нидерландах с британской секретной службой. Замаскированная под членов военного сопротивления против Гитлера, оперативная группа Вальтера Шелленберга наладила связь с английскими агентами. Спустя день после покушения на Гитлера, команда СД похитила в Венло в Нидерландах двух британских тайных агентов и одного нидерландского коллегу и переправила их через границу в Германию[420]. Сотрудники британской тайной разведки были кратчайшим путем доставлены в Берлин в РСХА. В канцелярии рейха Гитлер похвалил Шелленберга и его работников за проделанную работу. В последующие дни Шелленберг беседовал с Генрихом Мюллером о допросах Эльсера. Шелленберг пытался убедить Мюллера в том, что агенты капитан С. Пейн Бест и майор Р. X. Стивенс не могут иметь ничего общего с покушением на Гитлера. «Возможно, вы и правы, но Гитлер так зациклился на этой версии, что ни Гейдрих, ни Гиммлер не могут переубедить»[421]. Мюллер лично допрашивал капитана Беста. Он пытался запугать его, но удерживался, однако, от применения силы. Во время первого допроса Бест пожаловался шефу гестапо на боль в глазах и попросил очки. Оберфюрер СС пришел в ярость и вскочил. «Не беспокойтесь об очках или о чем-либо другом. Скорее всего, вы уже будете мертвы до прихода завтрашнего дня, и вам не нужны будут ни очки, ни что-нибудь другое. И тогда вы уже не будете досаждать нам. Мне кажется, что вы не осознаете своего положения. Сейчас война. Вы не желанный гость в Германии, а беспомощный узник гестапо. Осознаете ли вы вообще, где находитесь? В штаб-квартире гестапо. Вы не знаете, что это означает? Мы можем сделать с вами все, что хотим, абсолютно все».

После того как напряжение в разговоре спало и Бест отвечал спокойно и вежливо, Мюллер уже не драматизировал ситуацию.

«Ах! Я рад, что встретил англичанина, который так разумен. […] Мы не хотели войны, точно так же, как и английский народ, который мы ценим и уважаем. Вина лежит на евреях и плутократах, которые жили за счет несчастных людей в Англии, точно так же, как это они делали в Германии, пока нас не избавил от них фюрер». После разговора Мюллер повернулся к своему сотруднику д-ру Максу и сказал ему нормальным тоном: «Дайте г-ну Бесту все, что он хочет»[422]. Скорее всего, с британскими агентами обращались вежливее, поскольку, оставшись в живых, они могли принести пользу.

Через несколько дней разгневанный Мюллер вошел в камеру, в которой находился Бест. У него в руках были листки с напечатанным на них, по-видимому, содержанием последних допросов Беста. Эти листки он разорвал в клочья и дал понять англичанину, что тот должен сообщить желаемую информацию, если он еще дорожит своей жизнью. «Ваша жизнь в моих руках, и если вы не станете впредь осторожным, я без промедления отдам приказ расстрелять вас»[423].

После дальнейших безрезультатных допросов на Принц-Альбрехтштрассе гестапо перевело Беста и Стивенса в концлагерь Заксенхаузен, где они и оставались до конца войны. Их высказывания не подтвердили версию о том, что покушение Эльсера поддерживали вражеские державы. Эта теория о «подстрекателях» была сфабрикована органами безопасности национал-социалистического режима. Во-первых, она дала возможность тайной службе под руководством Вальтера Шелленберга похитить британских агентов. Арест последних добавил участвовавшим в этой акции фюрерам СС авторитета. Во-вторых, Гитлер хитро использовал «голландско-британский заговор против рейха», чтобы в 1940 г. оправдать нападение на Голландию. В связи с «заговором голландско-британских тайных служб» Гитлер обвинил Нидерланды в «вопиющем нарушении первоочередных требований нейтралитета»[424].

Геноцид евреев Европы

Будучи руководителем IV отдела РСХА, Мюллер содействовал своими распоряжениями, собственными решениями, приказами, участием в конференциях и подписанием указов по проблемам принятия «окончательного решения по еврейскому вопросу» уничтожению многих миллионов евреев на территории бывшего рейха, а также в оккупированных немцами во время второй мировой войны странах Европы[425]. Полномочия на проведение геноцида были переданы РСХА, которое, после запрета на выезд евреев с 23.10.1941 г., отдало распоряжение о проведении решающих организационных мероприятий по концентрации евреев в германском рейхе. Особенно в период «межвластия», между смертью Гейдриха и вступлением в должность Кальтенбруннера, Мюллер играл ведущую роль при подготовке «окончательного решения по еврейскому вопросу»[426]. При этом, если была необходимость, РСХА согласовывало свои действия с другими учреждениями, прежде всего с министерством иностранных дел[427]и министерством путей сообщения[428].

IV отдел в РСХА занимался вопросами исполнения поставленной задачи; наряду с Адольфом Эйхманом и Алоизом Бруннером[429], Мюллер являлся одной из ключевых фигур при исполнении управленческих заданий, связанных с уничтожением европейских евреев. По этой причине в качестве представителя РСХА 20.01.1942 г. он, вместе с Эйхманом, принял участие в Ванзеевской конференции[430]. «Я помню, что сразу после этой конференции Гейдрих Мюллер и моя скромная особа (Адольф Эйхман. — Прим, авт.) уютно сидели перед камином […] не для того, чтобы разговаривать на отвлеченные темы, а для того, чтобы после долгих, напряженных часов работы предаться долгожданному отдыху»[431].

Мюллер, будучи начальником Эйхмана, уполномочил его ведомство IV В 4[432] исполнять приказы по уничтожению евреев и постоянно контролировал выполнение данного задания. Случилось так, что Эйхман получал приказы непосредственно от Гейдриха. Перед тем, как выполнить приказ Гейдриха о поездке в Люблин для присутствия на массовой казни, он сообщил об этом Мюллеру. «Скорее всего, он уже знал об этом; я это понял по его молчаливому киванию и ленивой улыбке на тонких губах. Он безотлучно находился на Принц-Альбрехтштрассе и не вставал из-за своего письменного стола»[433].

Мюллер много раз давал поручения Эйхману наблюдать за убийствами на Востоке. Эйхман присутствовал на уничтожениях в Треблинке и Хелмно, был свидетелем массовых расстрелов в Минске и Лемберге, инспектировал гетто в Варшаве и Литцманштадте (Лодзи), а также в концентрационном лагере Аушвиц. После командировок он должен был представлять Мюллеру полный отчет[434]. «Мюллер никогда ничего не говорил. Никогда! Ни по этому делу, ни по другим делам. Он всегда был немногословен и спокоен, всегда говорил только самые необходимые вещи. Говорил «да» или «нет». А если он не говорил ни «да», ни «нет», то от него обычно слышали: «Дружище Эйхман […]», это было ни «да», ни «нет»[435]. На допросах в Израиле Эйхман защищал своего шефа. Он был убежден, что не было бы уничтожения евреев, если бы Мюллер имел право решать такие вопросы[436].

Руководимое Эйхманом ведомство занималось подготовкой депортации евреев. Бытующее среди историков мнение, что выселение евреев в больших количествах началось только в октябре 1941 г., было опровергнуто историками Грамлем, Шеффлером[437] и Шонбернером[438]. В действительности, с февраля по апрель 1941 г. около 72 000 евреев были «эвакуированы» в варшавское гетто[439].

Уже осенью-зимой 1939 г. были отправлены первые поезда с депортированными из Австрии и протекторатов Бемена и Мерена в Польшу. В этой связи следует упомянуть «собственноручно» проведенную Эйхманом в октябре 1939 г. акцию под названием «Писко». Подчиненный Мюллера «переселил» в Люблин, в «лагерь Ниско», по меньшей мере, 3 359 евреев из Вены, Моравии-Острау и Катовиц. Эйхман написал заметку о руководящей роли Мюллера, однако он перепутал устные распоряжение шефа с письменными. Во всяком случае, не существует ни одного отчета Эйхмана об этой акции своему начальнику. Телеграммой от 18.10.1939 г. Мюллер разъясняет Эйхману, что выдворение евреев должно происходить не внепланово, а по согласованию с руководством[440].

Из германского рейха из города Штеттина 12 и 13 февраля 1940 г. евреи были доставлены в окрестности Люблина[441]. Сохранилась посланная Мюллером 15.03.1941 г. полицейскому участку Позена телеграмма. Она доказывает, что массовые депортации начались уже осенью 1941 г. «По известным причинам невозможно с 16.03.1941 до дальнейшего разъяснения обстоятельств проводить эвакуацию из указанных немецких восточных районов и Вены в основную провинцию Германии (Пруссия. — Прим. перев.)»[442].

О том, что шеф гестапо упорно настаивал на эвакуации евреев, свидетельствует телеграмма от 21.05.1942 г. «В ходе мероприятий по эвакуации в Люблин/Ицбику, многие эвакопункты в старом рейхе, не беря во внимание непредвиденные случаи, могут зарегистрировать эвакуируемых в связи с установленными правилами.

Для того, чтобы на Востоке полностью использовать все возможности по принятию следующей партии эвакуируемых, я прошу местные эвакопункты указать количество оставшихся евреев с тем, чтобы продолжить эвакуацию в соответствии с инструкциями»[443].

Одним из важнейших свидетельств убийств этого народа является эвакуация 45 000 человек на Восток. Представленные обвинителем на Нюрнбергском суде документы подписаны Мюллером: «В ходе приказанного до 30.01.1943 г. пополнения концлагерей рабочей силой, в еврейском секторе должны быть соблюдены следующие предписания:

1. Общее количество: 45 000 евреев.

2. Начало эвакуации: 11.01.1943 г.

Конец эвакуации: 31.01.1943 г. (Железная дорога не в состоянии с 15.12.1942 по 10.01.1943 в связи с отпускным сезоном в вермахте выделить специальные поезда для эвакуации.)

3. Разделение: 45 000 евреев распределяются следующим образом: 30 000 из округа Белосток, 10 000 из гетто-Терезиенштадт. Из них 5 000 работоспособных евреев, которые до этого выполняли в гетто необходимые мелкие работы, и 5 000 неработоспособных евреев старше 60 лет; использовать возможность эвакуации для увеличения количества заключенных гетто до 48 000. Как и прежде, для эвакуации были выбраны евреи, у которых не было особых связей и которые не имели каких-либо заслуг. 3 000 евреев из оккупированных голландских округов. 2 000 евреев из Берлина = 45 000. В число 45 000 включены неработоспособные евреи (старики и дети). При применении определенных правил отбора из всех поступивших в Аушвиц евреев останутся в среднем от 10 000 до 15 000 работоспособных лиц»[444].

Вероятнее всего, это письмо является следствием приказа Мюллера от 17.12.1942 г., в котором он требует от ответственных служб в связи с острой нехваткой рабочей силы отправить по меньшей мере 35 000 работоспособных заключенных в концлагеря[445].

Мюллер оговаривает в последнем предложении, что при «селекции» в лагере смерти Аущвиц-Биркенау 30 000 человек должны быть отправлены в газовые камеры. Его беспокоил переполненный концлагерь Тирезиенштадт, поскольку расширение лагеря являлось опасным. Формулировкой «я прошу дать особое разрешение» Мюллер хотел, чтобы Гиммлер одобрил разработанный им план. Организатор и бюрократ проявил в разработке плана массовых убийств собственную инициативу.

Штаб сотрудников Мюллера через подчиненные ему отделы гестапо в рейхе и на оккупированных территориях, через командиров зипо и СД в дружественных Германии странах, а также при помощи так называемых советников по делам евреев в немецких миссиях и при содействии других учреждений, занимался вопросами переселения. Он определял время эвакуации, лиц, подлежащих депортации, а также количество депортируемых. На конференциях по обсуждению плана перемещений с представителями железной дороги он заботился о том, чтобы было предоставлено необходимое количество поездов для осуществления перевозок. Когда дело касалось евреев, имевших иностранное гражданство, а также депортации их из стран, находившихся под влиянием рейха, но с номинальными суверенными правительствами, к акции подключалось министерство иностранных дел.

23 сентября 1942 г. Мюллер дал разъяснение по вопросу об обращении с евреями, имеющими иностранное гражданство, на территории действия германских законов. «По договоренности с министерством иностранных дел после завершения так называемой акции «возвращение на родину» все оставшиеся в немецком ведении евреи с гражданством нижеследующих стран […] могут быть задействованы в мероприятиях по эвакуации. Если из каких-либо политических соображений эвакуация этих евреев на восток в данный момент не может быть произведена, то для временного пребывания евреев мужского пола от 14 лет предусмотрен концлагерь Бухенвальд, а для женщин и детей — концлагерь Равенсбрюк»[446].

Если кого-то из еврейских граждан нужно было взять под «охранный арест», то требовалось разрешение «ведомства по евреям». В первые годы господства национал-социализма не существовало никаких особых предписаний относительно еврейских граждан. После начала войны политика национал-социализма по отношению к евреям была ужесточена.

Помещению еврейских заключенных в немецкие концлагеря препятствовал Мюллер (указ от 5.11.1942 г.): «Рейхсфюрер СС и шеф д-р Поль приказали, чтобы находящиеся на территории рейха концлагеря были освобождены от евреев и чтобы они были направлены в концлагерь Аушвиц и в лагерь для военнопленных в Люблин»[447]. Перевод еврейских заключенных в лагеря Аушвиц и Люблин/Майданек означали для большинства из них верную смерть.

«Смешанно» жившие евреи были освобождены от депортации до дальнейшего расследования. Ответственные из РСХА во время Ванзеевской конференции оставили за собой право проверки конкретного случая[448]. Живших в постоянном страхе еврейских членов семей после смерти их «арийской половины» или после развода, в соответствии с указом РСХА от 18.12.1943 г., доставляли в гестапо. Гиммлер распорядился о том, чтобы супруги из уже несуществующих немецко-еврейских браков были задействованы в мероприятиях по смене евреями «места жительства» на Терезиенштадт[449].

По распоряжению Мюллера в ведомстве IV В 4 были разработаны циркуляры, в которых сказано, что при невыполнении приказов и распоряжений, отданных против еврейской части населения, предусматривается взятие под «охранный арест». По свидетельств у руководителя ведомства по «охранным арестам» д-ра Берндорфа многочисленные предписания об исключениях из правил имели только одну цель: создать основание для помещения евреев в концлагеря. Евреи должны были быть изолированы от других узников и направлены на работу. Эйхман и другие ответственные работники ходатайствовали об одобрении заявлений с местных полицейских участков во всех случаях[450]. Шеф гестапо в Хемнице д-р Рудольф Мильдпер говорил на Нюрнбергском процессе: «Приказы об отправке евреев, находящихся в рейхе и […] в оккупированных странах в трудовые концлагеря отдавал рейхсфюрер СС Гиммлер. Эти приказы были подписаны им. Они проходили с грифом «секретно» через шефа полиции безопасности и СД Кальтенбруннера, а ранее Гейдриха, к шефу IV отдела PCXА группенфюреру Мюллеру.

Выполнение приказов Мюллер устно обсуждал с начальником отдела IV А 4 оберштурмбаннфюрером СС Эйхманом»[451].

По сообщению инспектора рейха по статистике д-ра Рихарда Корхера о «решении еврейского вопроса», из 14 784 еврейских арестованных, до 31.12.1942 г. помещенных в концлагеря, «умерло» 12 999[452]. Эйхман, получивший приказ Мюллера вести в своем ведомство статистику по «решению еврейского вопроса», пишет в своих мемуарах об инспекторе СС по статистике. При составлении статистических отчетов Корхер довольно свободно обращался с цифрами[453]. В его отчете, направленном Гиммлеру и Гитлеру, дана цифра жертв преследований евреев, равная 4,5 млн. эмигрировавших или убитых евреев[454].

Убийства европейских евреев в связи с особой секретностью проходили исключительно в лагерях смерти в оккупированной Польше. Уже с декабря 1941 г. в Кулмхофе (Хелмно) евреев уничтожали в «душегубках». В феврале 1942 г. министерство иностранных дел получило анонимное письмо, которое, по всей вероятности, касалось преступной деятельности команды СС в Кулмхофе. Это письмо низший государственный советник Мартин Лютер[455]6 февраля 1942 г. передал группенфюреру СС Генриху Мюллеру. Шеф гестапо ответил Лютеру 28 февраля 1942 г.: «Что там, где строгают, щепки летят, и это нельзя предотвратить; абсолютно ясно, что противник будет пытаться, по возможности, преувеличить направленные против него мероприятия с целью вызвать сострадание и надеясь на прекращение этих событий. Евреи пытаются как раз в то время, когда мероприятия по уничтожению противника взяты мною под особый контроль, посылая анонимные письма почти во все полицейские участки рейха, избежать уготовленной им участи»[456].

Этим письмом Мюллер давал понять, что в точности информирован об акциях уничтожения в Польше и о «мероприятиях, направленных против евреев»; он особенно подчеркивал свою роль «при проведении работ по уничтожению противника».

В мае/июне 1943 г. британское правительство при посредничестве нейтральной Швейцарии обратилось к правительству национал-социалистов, чтобы содействовать выезду 5 000 еврейских детей из основной провинции Германии. Оно просило ответственных лиц «третьего рейха» разрешить выезд детям, не достигшим совершеннолетия, в Палестину. Министерство иностранных дел и рейхсфюрер СС не сошлись во мнении по этому поводу. Из докладной записки следует, что при выполнении определенных условий было бы возможно провести переговоры, однако Риббентроп и Гиммлер категорически отказали в выезде детей в Палестину. Они хотели, чтобы англичане разместили детей у себя и требовали, кроме того, обменять их на немецких военнопленных. «Был намеренно дан такой ответ, который должен был поставить Великобританию в неудобное положение со всеми вытекающими отсюда последствиями, или принять 5 000 еврейских детей в собственной стране или покрыть себя пятном позора, потому что вопрос, получившим решение, вследствие их отказа был бы снова открыт. Кроме этого, такой ответ укрепил бы мнение арабов в том, что державы «оси» (союзники гитлеровской Германии) проводят по отношению к ним честную и дружественную политику. Даже если англичане примут наши условия, то нельзя исключить, что когда-то будет произведен обмен еврейских детей на немецких военнопленных. Такой обмен потребует, без сомнения, своевременной подготовки со стороны главного управления безопасности рейха»[457].

После того, как англичане получили предложение, они потребовали уточнения немецких условий, однако министерство иностранных дел Германии расценило ответ Британского правительства как несогласие и объявило переговоры несостоявшимися[458].

Это письмо интересно выражением покорности, с которой писал советник посольства Хорст Вагнер. Он обещал шефу гестапо, что будет держать его в курсе дела и что эта первая информация является, по его мнению, очень ценной. Мюллер жестко критиковал иногда учреждения рейха, которые, относясь к РСХА, не согласовывали с ним свои действия. Он хотел быть информированным обо всех касающихся его компетенции делах.

Спустя несколько месяцев после захвата Польши верхушка СС под руководством Гейдриха обсуждала во время заседания, в котором принимал участие также оберфюрер СС Генрих Мюллер, «выполнение поставленных фюрером задач по переселению» в Вартегау[459]. К этому времени 87 000 поляков и евреев были выдворены с их родины, чтобы освободить место для поселения балтийских немцев. После этого в основную провинцию должны были быть высланы 40 000 лиц с целью «очистить немецкие провинции от чуждого населения». Следующие 120 000 поляков необходимо было депортировать для того, чтобы поселить на освободившейся территории волынских немцев. В общей сложности, Гиммлер и Гейдрих подписали приказы о насильственном вывозе от 800 000 до 1 000 000 людей из Полыни для работы в рейхе вместе с военнопленными. Последний пункт плана предусматривал «эвакуацию» большинства евреев новых восточных областей и 30 000 цыган из рейха в основную провинцию Германии.

31 октября 1942 г. Мюллер отослал Генриху Гиммлеру сообщение, в котором говорилось об «эвакуации поляков в Люблин (Замоск)[460] для освобождения места под заселение немцев». Проект Мюллера предполагал разделение польских семей по категориям в связи с их «онемечиванием». Те поляки, которые, по млению СС, соответствовали арийскому идеалу, относились к группам I и II и направлялись в Литцман-пггадт для «онемечивания» или «последующего отбора». Существовало намерение оставить эти семьи на родине, если они не были предусмотрены для данной местности. Из относившихся к группам III и IV детей, лиц старше 60 лет, нетрудоспособных больных, а также слабых людей до 60 лет предполагалось перевезти в так называемые деревни для пенсионеров. Дети должны были направляться не в воспитательный лагерь, а оставаться со своими бабушками и дедушками. Участвовавшие в этом служащие СС, СД и полиции были против такого бесцеремонного разделения, поскольку они опасались усиления польского сопротивления[461].

«Работоспособные люди из группы III в возрасте от 14 до 60 лет отправлялись в рейх. По согласованию с ответственным за проведение работ генералом, они заменяли переведенных для работы на важные военные объекты евреев. Лица группы IV, в возрасте от 14 до 60 лет, были отправлены в концлагерь Аушвиц»[462].

Работавшие в германском рейхе польские «гражданские рабочие» подчинялись специальным распоряжениям. Они должны были сделать заметным тот факт, что они поляки. Им не разрешалось принимать участие в культурных и церковных мероприятиях и под страхом смертной казни запрещалось иметь связь с немецкими женщинами[463]. «В многочисленных случаях было установлено, что польские рабочие, которые, несмотря на запрет, вступили в интимные отношения с немецкими женщинами, и заслужившие «особое обращение», проявляют признаки нордической расы, хорошо выглядят и получают хорошие отзывы. Такие лица подходят, при известных условиях, для «онемечивания». Рейхсфюрер СС, занимая должность рейхскомиссара, отдал распоряжение для укрепления немецкой народности, чтобы польские рабочие и военнопленные, поддерживавшие интимную связь с немецкими женщинами или допустившие другие безнравственные действия, в будущем перед подачей заявления об «особом обращении» были проверены на возможность «онемечивания»[464].

Занимая должность рейхсфюрера СС и шефа немецкой полиции, Гиммлер не знал снисхождения, когда речь шла о смертных казнях, и только в редчайших случаях он использовал свое право помилования. Переданные ему полномочия рейхскомиссара по укреплению немецкой народности 7.10.1939 г. включали в себя контроль за «онемечиванием». Были случаи, когда так называемые способные к онемечиванию поляки, несмотря на запрет вступления в интимную связь с немецкими женщинами под страхом смертной казни, подвергались долгой процедуре контроля в немецких учреждениях. Для обвиняемых это был единственный шанс остаться в живых.

В связи с этим необходимо упомянуть письмо Гиммлеру, подписанное Мюллером 23.12.1942 г., в котором шеф гестапо касался вопроса об обращении с беременными иностранками, направленными на работу в рейх. В противовес существовавшему до этого распоряжению об отправке таких женщин на их родину, Мюллер предложил рейхсфюреру СС, на основании «трудного положения с рабочей силой», оставлять их для работ в рейхе. «Дети подходящей расы» должны были быть направлены в детские дома и воспитаны как немцы, причем матерей, как правило, не спрашивали об их согласии. Мюллер требовал отдавать «детей плохой расы» в места сбора детей, руководимые представителями других наций. Сохранился ответ Гиммлера от 31.12.1942 г. Он был согласен с идеями шефа отдела, но считал, однако, важным, чтобы места сбора детей не немецкой национальности получили более звучное название[465]. Предложение не отсылать в будущем беременных иностранок на родину было, конечно же, не гуманным актом, оно было продиктовано экономической необходимостью. Во всяком случае, Гиммлер подхватил идею Мюллера — еще один пример доверия СС-группенфюреру, чьи идеи он неоднократно санкционировал.

Темной главой в биографии Мюллера является «особое обращение» с неизлечимо больными туберкулезом поляками на территориях рейха и в Вартелапде. Сохранился ответ шефа зипо и СД от 9.06.1942 г. на письмо из личной ставки Гиммлера от 21.05.1942 г.

Сотрудник Гиммлера отослал запрос имперского наместника Грейзера[466] от 1.05.1942 г. шефу зипо и СД. Грейнер просил Гиммлера о разрешении отравить газом 20 000 — 25 000 поляков, больных туберкулезом в открытой форме[467]. «У меня нет никаких сомнений, что живущие на территории рейха в Ватерланде больные открытым туберкулезом заключенные, поляки, не имеющие гражданства, как только их болезнь будет засвидетельствована как неизлечимая, должны быть подвергнуты «особому обращению» согласно предложению гауляйтера Грсйзера. Отдельные мероприятия должны быть обсуждены перед этим с полицией безопасности, чтобы их проведение прошло незамеченным»[468].

Гиммлер ответил Грейзеру 27.07.1942 г. в гаком же стиле, как и в письме, написанном ему шефом зипо и СД[469]. Больные туберкулезом поляки не были, однако, уничтожены. Скорее всего, решающую роль сыграло письмо заместителя начальника главного управления здравоохранения НСДАП д-ра Курта Бломе гауляйтеру Грейзеру. Бломе считал необходимым сделать доклад Гитлеру, после того как «акция по эвтаназии» была, по крайней мере официально, приостановлена в связи с общественными протестами[470]. Заслуживает внимания тот факт, что Гиммлер при принятии многих ответственных решений опирался на мнение надежного профессионала Генриха Мюллера[471].

Обращение шведских посланников в министерство иностранных дел было следствием помещения в немецкие концлагеря с февраля по июнь 1941 г. 660 голландских евреев[472]. Шведская миссия, выполняя функцию государства-протектора Нидерландов, повторно обратилась в министерство иностранных дел.

Руководитель немецкого отдела Мартин Лютер написал в связи с этим письмо Мюллеру с просьбой об ответе. За короткое время умерло около 400 из упомянутых узников. Еврейскому совету в Амстердаме было сообщено, что смертельные случаи происходили в определенные дни и что все без исключения убитые — молодые мужчины. Лютер просил Мюллера побеспокоиться о том, чтобы такие инциденты в будущем не повторялись и чтобы арестованные лица больше не помещались в немецкие концлагеря. Он боялся открытого конфликта с Швецией, которая за границей представляла интересы государства-протектора Германии. Одновременно он заверил Мюллера, что министерство иностранных дел принципиально поддерживает репрессии против евреев[473]. Еще в ноябре 1941 г. министерство вновь обратилось к Мюллеру и вежливо просило о скорейшем ответе[474]. Однако ответ Мюллера так и не был передан.

Немецкие учреждения столкнулись во Франции с большими трудностями при организации депортации евреев. Уполномоченный Эйхманом в Париже «советник по делам евреев» Теодор Даннекер[475] и уполномоченным шефа зипо и СД во Франции оберштурмбан-фюрер СС д-р Гельмут Кнохен[476] были сначала настроены на кооперацию с правительством Виши Совместная работа с заместителем премьер-министра и комиссаром «но вопросам евреев» правительства Виши Пьером Лавалем[477] при депортации бежавших во Францию немецких и не имеющих гражданства евреев проходила без проблем.

Однако при депортации французских евреев стали возникать трудности. Лаваль был против введения на оккупированной территории Франции еврейской звезды и отклонил законы[478], по которым французские евреи отдавались в руки немцев. Он не скрывал своего мнения, которое противоречило позиции представителей СС и СД. Впредь национал-социалистические учреждения не могли рассчитывать на помощь французской полиции при аресте евреев[479].

В одном из писем Мартину Лютеру Мюллер согласился с предложением посла в Париже Отто Абетцом[480] о лишении гражданства немецких евреев на оккупированных территориях. Он указал, однако, что поименный учет евреев является задачей зипо, а не иностранного отдела НСДАП[481]. Мюллер, уделявший большое внимание тому, чтобы четко разграничить задачи зипо и других организаций, расчищал дорогу для депортации немецких евреев из Франции в восточные гетто. Ответ шефа гестапо указывает на разногласия в определении сферы деятельности, которые все чаще возникали между различными, вовлеченными в геноцид, учреждениями.

Рождественским вечером 1941 г. Мюллер отослал телеграмму уполномоченному шефа зипо и СД во Франции д-ру Кнохену, касающуюся «депортации евреев и коммунистов на восток». Он поставил его в известность о том, что вывоз тысячи евреев невозможен из-за рождественских отпусков. Евреи должны быть сначала «сконцентрированы» в одном из лагерей и в феврале/марте 1942 г. сразу же вывезены. Он выразил «опасения, связанные с безопасностью» при депортации 500 молодых коммунистов; следуя его распоряжениям, они должны быть взяты под арест на неопределенное время[482], поскольку эти перевозки в рождество не могут пройти незамеченными.

27 марта 1942 г. вышел первый поезд с 1 112 депортируемыми мужчинами из города Компьен в Аушвиц. Половина из них были французские евреи. Во время пребывания Гейдриха в Париже 6 мая 1942 г. Мюллер передал д-ру Кнохену приказ Гиммлера подготовить второй эшелон на Аушвиц[483]. До конца июня 1942 г. СС «эвакуировало» еще 3 000 человек из Франции в Аушвиц. Несмотря на это, между французскими учреждениями и СС были разногласия, во всяком случае Эйхман уведомлял о своем визите и хотел по приказу Мюллера «для обсуждения последних деталей примерно 30 июня 1942 г.» выехать в Париж[484]. Когда Эйхман находился 1 июля в Париже для беседы с Даннекером, Мюллер переслал ему пришедшее 23 июня распоряжение Гиммлера, требовавшего полной депортации находившихся во Франции евреев. Эйхман и его сотрудники не могли выполнить этот приказ без содействия французской полиции[485]. Из заметки Реткиса от 15.07.1942 г. следует, что Эйхман был очень раздражен срывом сроков отправки второго эшелона. Эйхман подчеркнул, что проведение депортации является вопросом престижа; он не хотел сразу сообщать группенфюреру СС Мюллеру о «срыве», поскольку боялся потерять авторитет в глазах шефа[486]. Дальнейшие трудности возникли после того, как немецкие и итальянские отряды 11 ноября 1942 г. заняли южную часть Франции. Содействие органов французского правопорядка уменьшилось, когда евреи заселили южную часть Франции. К этому добавились конфликты между итальянскими гражданскими и военными учреждениями и режимом Виши при обсуждении вопроса о еврейском населении. Увеличился отток евреев в контролируемую итальянцами часть Франции, поскольку там они себя чувствовали в безопасности.

После того как д-р Кнохен узнал о сопротивлении итальянского правительства арестам евреев-иностранцев, 13 января 1943 г. он отослал Мюллеру «блитц-телеграмму». «Группенфюрер1 Я хотел бы просить, как можно быстрее поставить в известность рейхсфюрера СС о методах итальянцев и добиться того, чтобы итальянцы не занимались вопросами «особого обращения». […]

Если итальянцы заступаются за всех евреев с гражданством иностранных государств, то это делает невозможным проведение еврейской политики в нашем понимании, это означает, что мы не можем рассчитывать на то, что в последующие месяцы нам будут переданы евреи, имеющие французское гражданство, для дальнейшей депортации»[487].

Ссылаясь на предыдущий документ, д-р Кнохен проинформировал Мюллера 3.02.1943 г. о телеграмме министерства иностранных дел от 31.01.1943 г., которая обязала немецкие посольства в Париже и Риме «отдать распоряжение соответствующим немецким военным службам о том, что следует дать понять на переговорах с итальянскими военачальниками в южной части Франции о депортации евреев с территории вновь оккупированного побережья внутрь Франции, о необходимости дальнейшей совместной работы из соображений безопасности»[488]. Ведение переговоров дипломатическим корпусом свидетельствует об общности интересов с РСХА. У Мюллера можно найти также оправдание борьбы с лицами, преследуемыми по расовым и политическим признакам с точки зрения защиты государственных интересов и безопасности.

В течение 1942 г. наметились скрытые разногласия между Кнохеном, с одной стороны, и Даннекером и Эйхманом — с другой. При различии мнений речь шла, естественно, не о самих мероприятиях по преследованию, а о процедуре их выполнения. 10.02.1943 г. Эйхман потребовал выполнения программы-максимум по «эвакуации всех евреев французского подданства». В одном из длинных писем Мюллеру спустя всего несколько дней после разговора с Эйхманом, д-р Кнохен касался «решения еврейского вопроса во Франции». Для него было важным устранение трудностей с французскими учреждениями при организации и координации мероприятий. Он подробно осветил проблемы с французскими и итальянскими управленческими органами и сделал резюме, из которого следовал о, что маршал Петен подаст в отставку, если французские евреи будут депортированы. Для успешной депортации евреев из всей Франции необходимо было, чтобы и итальянцы поддержали направленные против евреев акции, так как часть Франции, контролируемая итальянцами, явилась бы убежищем для преследуемых.

Это было преподнесено таким образом, чтобы убедить Мюллера и Гиммлера, что программа Эйхмана нереалистична и обречена на провал[489].

Сообщения Кнохена вызвали сомнения у руководства РСХА. В секретном письме от 25.02.1943 г. посланнику министерства иностранных дел д-ру Бергману Мюллер сообщает о сложностях «решения еврейского вопроса» во Франции и других странах. Ссылаясь на беседу Эйхмана в министерстве, он говорит об отсутствии у итальянцев готовности к совместным действиям, особенно в занятой итальянцами части Хорватии. «Продолжаются эти постоянные случаи исключения из правил при обращении с евреями в итальянских учреждениях, а также защита евреев итальянскими организациями в различных европейских странах. Позиция итальянцев по отношению к евреям значительно затруднила подготовленные нами мероприятия, а осуществление части из них сделала просто невозможным, поскольку правительства различных европейских стран оправдываются поведением страны-союзницы гитлеровской Германии. Такое поведение итальянцев в данном вопросе полностью перечеркивает требования, выдвигаемые фюрером в каждой его речи и публикуемые в прессе»[490].

Чтобы продвинуться в решении вопроса, 27 марта 1943 г. Мюллер, по поручению Гиммлера, вылетел в Рим и провел там переговоры с немецкими послами и шефом итальянской полиции. «Итальянской полицией по четкому и категоричному распоряжению дуче были посланы Лоспинозо, являющийся главным инспектором итальянской полиции, его заместитель, вице-квестор Луцери и другие сотрудники в контролируемую Италией часть Франции, чтобы в совместной работе с немецкой полицией и, если понадобится, с французской, обсудить решение назревшей «еврейской проблемы», как этого требует немецкая сторона. Я сообщаю об этом с просьбой наладить контакт с Ласпинозо, чтобы выяснить, какими он наделен полномочиями. Прошу проинформировать меня об этом»[491].

Налаживание контакта с главным инспектором итальянской полиции представляло трудность для д-ра Кнохена, поскольку Ласпинозо уже избежал одной встречи с представителями СС.

По сообщению д-ра Кнохена, 8.04.1943 г. шеф гестапо подключился к поискам Ласпинозо. Он попросил полицейского атташе в Риме через шефа итальянской полиции организовать встречу в Берлине или способствовать налаживанию прямой связи с д-ром Кнохеном[492]. Но даже спустя шесть недель контакт не удалось наладить, поэтому д-р Кнохен счел необходимым вновь написать Мюллеру 24.05.1943 г. о «еврейской проблеме в контролируемой итальянцами части Франции». Итальянское посольство сообщило ему, что Ласпинозо еще не прибыл, Кнохен проинформировал об этом Мюллера. «Мое предположение о том, что итальянские службы, по меньшей мере, не интересуются решением еврейского вопроса во Франции, подтвердилось; возможно, что ими применяется тактика затягивания решения вопроса […]»[493]. Ласпинозо предпочел вести переговоры с генеральным секретарем французской полиции Боскуа. Он сообщил ему, что намеревается интернировать около 7 000 евреев при помощи итальянской армии в Мегеве; при этом он отказался от совместной работы с французской полицией. В своем письме от 23.06.1943 г. Кальтенбруннеру и Мюллеру д-р Кнохен выразил свое удивление «методами работы» итальянцев[494].

Несмотря на многочисленные трудности в проведении «еврейских акций во Франции», полиции и СС удалось усилить преследования евреев. Лаваль и новый министр юстиции правительства Виши Габольде подписали проект закона, согласно которому все евреи, получившие с 10 августа 1927 г. права на гражданство, будут лишены этих прав; представители полиции безопасности обсудили свои действия с итальянскими учреждениями и Боскуа, чтобы эти евреи сразу же после вступления в действие закона с 30 июня 1943 г. могли быть арестованы. Для проведения арестов д-р Кнохен затребовал у Мюллера 250 «руководителей и исполнителей», так как его собственные оперативные группы были заняты борьбой с коммунистами, саботажниками и террористами[495]. Ответное письмо Мюллера пришло в Париж спустя четыре дня. «Объявленное возобновление акции очень радует, поскольку рейхсфюрер СС именно в эти дни потребовал ускорения решения вопроса. Одновременно я должен вам сообщить, что при сегодняшнем положении дел с кадрами в главном управлении безопасности рейха является невозможным откомандировать вам 250 человек полиции безопасности.

Я знаю, как тяжела работа при отсутствии кадров, поэтому я приказал для выполнения задания в кратчайшие сроки выделить вам дополнительно одного фюрера СС и трех унтерфюреров СС»[496]. Речь шла в этой переписке, скорее всего, о команде, руководимой офицером СС Алоизом Бруннером, которая сначала занималась реорганизацией лагерей для депортируемых[497].

Закон об «отмене прав на гражданство, предоставленных евреям после 1927 г.», принимался не сразу, поскольку отделы министерства юстиции бойкотировали обсуждение его. Маршал Пеген лично занялся этим вопросом и отдал распоряжение министру юстиции о скорейшей отмене прав на гражданство. Вопрос о лишении гражданства вскоре отошел на второй план, когда Италия заключила с союзниками перемирие. Большая часть гестапо и полиции безопасности была направлена в контролируемую итальянскими войска ми зону Франции для поиска еврейских семей[498]. До начала депортаций во Франции жило около 350 000 евреев. Более 77 000 были убиты в гетто и лагерях смерти или умерли во время преследований в стране[499].

Из всех оккупированных немцами в 1940 г. стран Дания была единственной, больше всего сопротивлявшейся депортации еврейских граждан[500]. В общей сложности 7 906 евреев, «полуевреев» («полуевреями», согласно терминологии национал-социализма, являлись «полукровки первой степени», у которых два члена семьи старшего поколения были евреями) и христиан, состоявших в браке с евреями, были доставлены рыбацкими лодками в безопасное место в Швеции. Исходя из внешнеполитических соображений 492 схваченных еврея были отправлены в концлагерь Тирезиенштадт, а не, как обычно, в лагерь смерти[501]. С июля 1943 г. немецкой стороной были предприняты попытки арестовать и насильно вывезти евреев из Дании. У Гиммлера уже была составлена картотека планируемых арестов в Дании. В письме Мюллеру от 5.10.1942 г. он дает согласие на арест верующих евреев, а также коммунистических и марксистских деятелей.

В «экстренном случае» должны были быть арестованы и отправлены в концлагерь офицеры, принимавшие участие в датском сопротивлении[502].

15 сентября 1943 г. д-р Рудольф Мильднер стал уполномоченным зипо и СД в Дании. Вскоре после его вступления в должность уполномоченный рейха в Дании д-р Вернер Бест получил распоряжение Гиммлера арестовать датских граждан еврейской национальности. На допросе во время Нюрнбергского процесса Мильднер рассказал, что он с Бестом были за прекращение преследования евреев в Дании и послали телеграмму Мюллеру с аргументацией своей позиции:

1. Евреи в Дании не предпринимают никаких враждебных рейху действий.

2. Вся датская нация возмущена проводимыми мероприятиями.

3. Выполнение такого рода распоряжений вызвало бы резонанс в скандинавских странах, в Англии и США.

4. Пострадают торговые отношения между Швецией, Германией и Данией.

5. В Дании увеличится количество политических забастовок и саботажей.

6. Значительно осложнится положение уполномоченных рейха и зипо, а также совместная работа с датской полицией[503].

Через Кальтенбруннера Гиммлер отдал распоряжение о проведении депортации. До этого Мильднер пытался остановить насильственный вывоз датских евреев. Он обращался к шефу IV отдела группенфюреру Мюллеру, в свое время посылавшему телеграмму Гиммлеру, в которой осуждал преследования евреев. Гиммлер не изменил своего мнения и приказал отправить подчиненную непосредственно Мюллеру оперативную группу Эйхмана в Копенгаген. По известным причинам акция не удалась, и Мюллер поручил Мильднеру составить объяснительную записку. Кальтенбруннер, Мюллер и Эйхман были рассержены провалом операции, а Гитлер и Гиммлер были, по свидетельству Мильднера, вне себя от гнева[504].

Прошедшая большей частью успешно переправа датских евреев в Швецию была на последующих заседаниях у ответственных за решение еврейского вопроса, что называется, бельмом на глазу.

16 октября 1943 г. советник посольства фон Тадден[505] искал шефа гестапо для обсуждения технических вопросов проведения мероприятии, касающихся евреев, на недавно оккупированных землях[506]. При этом он пояснил, что министерство иностранных дел после событий в Дании особенно заинтересовано в том, чтобы провести акции в других областях с достаточными средствами и хорошей подготовкой. Мюллер возразил, сказав, что РСХА учтет опыт Копенгагена. Тот момент, когда будут собраны достаточные полицейские силы для молниеносных акций против евреев, может никогда не наступить в связи с войной. Приходится рассчитывать только на имеющиеся в распоряжении силы и как можно лучше использовать сложившуюся ситуацию в своих целях[507].

Депортированные в ночь с 1 на 2 октября 1943 г. оперативной группой Эйхмана евреи из Дании были предметом разговора Мильднера со служащими датского министерства иностранных дел. Они просили Мильднера походатайствовать в РСХА, чтобы президент датского Красного Креста, служащие министерства иностранных дел и журналисты могли посетить евреев в Терезиенштадте. Мильднер составил письменную заявку в РСХА и устно просил Мюллера выполнить эту просьбу. В апреле 1944 г. этот вопрос так и не был решен, и работник датского министерства иностранных дел просил Мильднера повторить просьбу. В ответ на это Мюллер дал разрешение датчанам посетить Терезиенштадт. Эйхман или Гюнтер побывали перед этим с инспекцией в гетто, чтобы выяснить, можно ли пустить туда делегацию. В середине июня 1944 г. Мюллер дал задание Мильднеру посетить Терезиенштадт. Он составил Мюллеру отчет и сделал все, чтобы датчане смогли посетить бывший военный городок[508], что вскоре и произошло.

С августа 1942 г. болгарское правительство ужесточило меры против евреев на подвластной им территории. Месяц спустя Мюллер позаботился о том, чтобы находившиеся в германском рейхе евреи, имевшие болгарское гражданство, попали под предписания полиции, касающиеся обозначения евреев и связанных с этим всевозможных ограничений[509]. Бывший во Франции «советником по евреям» Даннекер был послан Эйхманом в Болгарию, чтобы осуществлять давление на болгарское правительство[510]. Вскоре он достиг некоторого успеха. Болгары согласились передать евреев с занятых ими территорий Македонии и Фракии. В общей сложности 11 343 еврея были убиты в лагере смерти Треблинка[511]. Балканская страна отклонила, однако, предложение выдать еще 50 000 евреев, до войны живших в Болгарии. Болгарский парламент 17 марта 1943 г. единодушно воспротивился желанию немцев депортировать болгарских евреев[512].

Союзница Германии Венгрия под руководством Хорти и правительства Миклота Каллайса защищала венгерских евреев от эсэсовских палачей[513]. Когда силы союзников приблизились и Гитлер начал бояться выхода Венгрии из военного блока, немецкие войска оккупировали Венгрию 19 марта 1944 г. и лишили власти ставленника рейха Хорти. Тогда он сформировал лояльное по отношению к немцам правительство, которое разрешило вывоз евреев на работы в Германию. За короткое время руководимые Эйхманом особые команды СС арестовали при проведении «одиночных акций» 3 364 еврея. Позже, при содействии венгерских властей, начались аресты евреев, затем они переправлялись в гетто; с середины мая 1944 г. в Венгрии начались депортации. 16 октября 1944 г. сам Хорти после неудавшихся переговоров с Советами о перемирии был арестован и отправлен в Германию. К власти пришла фашистская партия, которая приняла еще более жесткие меры к еврейскому населению[514].

В марте 1944 г. Эйхман сообщил Мюллеру, что он, по приказу Гиммлера, отправляется в Венгрию, чтобы в качестве референта зипо взять в свои руки вопросы депортации евреев[515]. Как свидетельствует Эйхман, Мюллер ответил: «Мы сами пошлем специалиста […]»[516]. Эйхман хотел дать в Венгрии другим наглядный урок, что ему впоследствии удалось. С апреля по август 1944 г. по меньшей мере 550 000 евреев из Венгрии и с оккупированных ею территорий были депортированы и убиты в лагерях смерти[517].

Антисемитизм в Румынии имел давнюю традицию[518]. Фашистский режим Антонеску усилил враждебную по отношению к евреям политику и подвел еврейский народ к черте полного бесправия. Министерство иностранных дел внесло свой вклад, помогая румынскому правительству в проведении данной политики. В марте 1941 г. советник Эйхмана по «еврейским вопросам» Густав Рихтер[519] был послан в Бухарест, чтобы поддержать существующие против евреев положения и ввести законы, аналогичные германским. Поскольку Румыния являлась союзницей Германии, румынские войска совместно с вермахтом напали в 1941 г. на Советский Союз. В Бессарабии и Буковине части румынской армии совместно с боевыми группами «D» умертвили 160 000 евреев. Еще 90 000 были убиты с осени 1941 г. по весну 1944 г. в Транснистрии, находившейся под румынским господством[520].

На запрос немецкой миссии в Бухаресте в ноябре 1941 г. румынское руководство ответило, что ему не интересна судьба евреев румынского происхождения, находящихся в рейхе. В последующие месяцы имели место дипломатические дискуссии по вопросу депортации евреев из Румынии в лагеря смерти. В конце концов Рихтер получил 26 июля 1942 г. широкие полномочия от Антонеску; фашистский руководитель государства согласился депортировать живших в Румынии евреев. В связи с этим преемник Эйхмана составил детальный «план эвакуации»[521].

В секретном письме министерства иностранных дел группенфюреру СС Мюллеру от 11.08.1942 г., Лютер сообщает, что, в принципе, министерство иностранных дел не имеет сомнений по поводу «депортации евреев из Румынии на восток».

В тот же день немецкая миссия в Бухаресте передала Лютеру сообщение шефа зино и СД, что специальные поезда должны выйти из Румынии 10.10.1942 г.[522] Незадолго до окончания приготовлений к транспортировке Антонеску принял решение против насильственного вывоза румынских евреев. В борьбе с Красной Армией румыны понесли большие потери и постепенно теряли надежду на победу. Они больше не рассчитывали на то, что немцы заставят Венгрию возвратить им северные части Трансильвании; кроме того, нещадное эксплуатирование немцами румынской экономики и неограниченное использование полезных ископаемых также повлияло на решение руководства[523].

14 января 1943 г. Мюллер составил Гиммлеру подчеркнуто пессимистический отчет об «угрозе провала в Румынии запланированного решения еврейского вопроса в рамках Европы». 20 января рейхсфюрер СС сообщил шефу гестапо, что он «склоняется к мнению, что было бы правильнее, если бы мы дали приказ о возвращении советников по еврейским вопросам»[524]. Антонеску принял решение об эмиграции евреев из Румынии, хотя Гитлер и Риббентроп еще в марте 1943 г. настаивали на насильственном переселении евреев[525].

До прихода к власти фашистов в Италии евреям ничто не угрожало[526]. Они десятилетиями являлись полноправными гражданами страны. С приходом к власти Муссолини в 1922 г. начались антиеврейские кампании, а после укрепления отношений Берлин — Рим и в Италии были введены расовые законы. Муссолини, однако, до своего смещения и ареста 25 июля 1943 г. не соглашался на депортацию итальянских евреев. Из занятых итальянскими войсками областей Франции, Югославии и Греции евреи также не были депортированы. Только после освобождения его командой СС и заключения перемирия со странами-участницами антигитлеровской коалиции, 8.10.1943 г. Муссолини санкционировал мероприятия по уничтожению евреев, живших на оккупированной немцами части Италии[527].

После переговоров Мюллера в Риме в марте 1943 г., когда он пытался подчеркнуть важность требований немецкой стороны по проведению мероприятий на оккупированных фашистскими войсками итальянских территориях, итальянцы по-прежнему выражали свое несогласие[528]. Они упорно находили различного рода отговорки, чтобы отложить решение этого вопроса. Сопротивление итальянцев в вопросе о преследовании еврейского населения охватило все слои общества. Министерство иностранных дел, часть офицерского корпуса, а также простое население принимали участие в спасении евреев. Во время беседы с советником посольства фон Тадденом 16.10.1943 г. Мюллер решительно завел «разговор об окончательном решении еврейского вопроса» в Италии. Из составленной позже докладной записки следует, что шеф гестапо не опровергал аргументы министерства иностранных дел. Учитывая позицию католической церкви, он высказывался за скорейшее проведение акции в Италии. Имеющихся в наличии сил не хватает для проведения акции во всей Италии. По этой причине он хотел бы, чтобы «развертывание еврейского вопроса» проходило непосредственно за линией фронта и «чистки» проводились постепенно в направлении севера[529].

22 октября 1943 г. Хорст Вагнер записал позицию министерства иностранных дел: «Проводимая против воли и без оповещения албанского правительства акция (против евреев в стране) будет являться нарушением прав и вызовет серьезные осложнения». Мюллер согласился с данными доводами и обещал начать мероприятие «после того, как он еще раз обратится в министерство иностранных дел для оценки событий и будет налажен контакт с албанским правительством»[530]. В декабре 1943 г. министерство иностранных дел посылает формальное прошение Мюллеру. «В связи с наблюдаемым в последние месяцы отсутствием старания у итальянских служб при проведении рекомендованных дуче антиеврейских мероприятий, министерство иностранных дел считает необходимым, чтобы проведение этих мероприятий постоянно контролировалось немецкими служащими[531].

Уже в августе 1943 г. Гиммлер послал группенфюрера СС Глобокника в качестве высокопоставленного руководителя СС и сотрудника полиции в «зону действий на побережье Адриатики». Совместно с другими высокопоставленными офицерами СС, проводившими вместе с ним «акцию Райнхард» в Польше, имевшей целью уничтожение евреев, он должен был форсировать сроки депортации этого народа[532]. В период с 15 сентября 1943 г. по 30 января 1944 г. тысячи евреев были отправлены в Аушвиц. При этом погибло по меньшей мере 7 680 человек[533].

Оперативные группы полиции безопасности и СД, которые уже в 1938 г. были посланы в Австрию и Судеты, а позже, в марте 1939 г., в Чехословакию, имели задачу после «войны мировоззрений» с Советским Союзом арестовывать и «устранять», в первую очередь, коммунистов и евреев, а также «враждебных по отношению к немцам и рейху элементов». После нападения на Польшу оперативные группы и команды подчинялись начальнику IV отдела РСХА Генриху Мюллеру, принявшему в сентябре-октябре 1939 г. участие в многочисленных заседаниях отдела, на которых был утвержден план уничтожения польской интеллигенции[534].

Незадолго до начала «русской кампании» кандидаты для четырех оперативных групп (от «А» до «D») в полицейской школе пограничников г. Претцша-на-Эльбе инструктировались в связи с выполнением предстоящих задач. Кадры для этих групп подбирались из служащих гестапо, СД и криминальной полиции, а также из отрядов органов правопорядка и СС[535]. Согласно высказываниям бывшего делопроизводителя штаба оперативных групп «В» и «С» Карла Хайнике, Мюллер и Штрекенбах[536] сообщили шефам оперативных групп и руководителям команд, что задачей зипо и СД во время русской кампании является поддержание покоя и порядка на оккупированных восточных территориях.

Особое задание заключается в уничтожении чуждых мировоззрению национал-социализма лиц. Позже генерал-фельдмаршалом фон Рейхенау были даны дополнительные приказы об уничтожении евреев в русских областях[537].

Сам Гитлер был создателем «указа о юрисдикции Барбаросса», согласно которому Гиммлер имел право наделять особыми полномочиями оперативные группы в зоне военных действий[538]. «Комиссарский указ» явился основным распоряжением для «устранения» политических деятелей и комиссаров, чьей ликвидацией должен был заниматься вермахт. Взятые в плен за линией фронта комиссары передавались оперативным командам зипо, исключая политических руководителей Красной Армии[539]. Выполняя приказы, опера-пивные группы и команды к концу 1944 г., уничтожили в СССР сотни тысяч людей. Мюллера постоянно информировали о массовых убийствах, посылая ему отчеты руководителей оперативных групп. «Фюреру должны постоянно доставляться текущие отчеты о работе оперативных групп на востоке непосредственно с места действия. Для этой цели особенно необходим наглядный материал, такой, как фотографии, плакаты, листовки и другие документы. Если такого рода материал попадает в руки или его можно где-то достать, я прошу о его скорейшей пересылке»[540].

Мюллер был тем, кто с, оставлял отчеты в своем IV отделе, в ведомстве IV А 1 (коммунизм, марксизм), сначала для «сообщений о событиях в СССР» и с 1 мая 1942 г. для «сообщений на оккупированных восточных территориях»[541]. В качестве руководителя организованного Гейдрихом в PCXА командного штаба Мюллер активно участвовал в составлении и передаче сообщений. 21 октября 1941 г. командный штаб дополнительно взял на себя функции руководства разведкой в РСХА: «Командному штабу вменяется в обязанность отбор и оценка сообщений оперативных групп и команд, задействованных в «операции Барбаросса». Начиная с этого момента, почти все сообщения и докладные записки, поступающие от оперативных групп от «А» до «D», должны направляться главным бюро […] без промедления после регистрации […] через шефа IV отдела в командный штаб»[542]. После войны свидетели рассказывали, что Мюллер являлся единственным составителем поступивших, а затем обработанных документов. По их словам, он также разработал форму сообщений и предпринял некоторые изменения делопроизводственного характера, придав процессу обработки документов характерный ему стиль работы[543].

В ходе «русской кампании» Мюллер отдавал оперативным группам приказы, связанные с массовыми убийствами[544]. Кроме этого, 24 августа 1941 г. он распорядился о том, чтобы командос при проведении акции против коммунистов и евреев не заботились о возможном вмешательстве гражданских учреждений[545]. Одновременно с приказом от 30.08.1941 г. он обращал внимание руководителей оперативных групп на то, чтобы, по возможности, в местах проведения казней предотвращать скопление зрителей.

Мюллер обращал особое внимание на то, чтобы поддерживался тесный контакт с местными исполнительными органами зипо и СД, чтобы в случаях, вызывающих сомнение, было принято правильное решение[546].

Через два месяца после начала войны против Советского Союза жестокое ведение военных действий со стороны Германии и оккупационная политика привели к учащению враждебных государству действий на занятых фашистскими войсками территориях. В ответ на это Мюллер от имени Гиммлера распорядился «попов-подстрекателей, враждебных немцам чехов и поляков, а также коммунистов и другой сброд» поместить на длительное время в концлагеря[547].

Ни в официальных высказываниях, ни в частных разговорах со своей любовницей Мюллер не высказывал сомнений по поводу правильности своих действий. Не существует никаких доказательств, что у него были сомнения или угрызения совести, докучавшие Бесту и Мильднеру, при «решении еврейского вопроса» или ликвидации «большевиков». Снисхождение по отношению к жертвам появлялось у него крайне редко и только тогда, когда рейху и его руководству — из-за международных протестов — угрожали большие неприятности или когда мероприятия по уничтожению и селекции причиняли вред военной экономике. Главное управление безопасности рейха было местом запуска и координации акций по уничтожению, и сам Мюллер, во многих случаях, выступал инициатором беспрепятственной организации убийства миллионов людей в оккупированных странах.

Обращение с советскими военнопленными

Гитлер не чувствовал себя связанным Гаагским положением о правилах ведения войны на суше, хотя Советский Союз сообщил 17.07.1941 г. германскому правительству через шведское представительство в Москве, что будет придерживаться «правил ведения войны» в соответствии с Гаагским положением. Гитлер видел в войне с СССР столкновение двух мировоззрений и потребовал от вермахта и СС составления плана безжалостного уничтожения «еврейско-большевистской системы». Наряду с евреями советские военнопленные составляли большую группу жертв политики убийств национал-социализма.

По предварительным оценкам, погибло около 5,7 млн. взятых в плен воинов Красной Армии и к концу войны около 3,3 млн. узников немецких концлагерей[548].

Причинами высокой смертности в переполненных лагерях для военнопленных являлись недостаточное питание и плохое медицинское обслуживание. Кроме этого, оперативные команды зипо и СД систематически обыскивали лагеря в поисках «нежелательных с расовой и политической точек зрения» лиц, которых казнили в большинстве случаев без суда и следствия. От вооруженных охранников требовалось, чтобы при малейшем ослушании применялось оружие. Пытавшихся бежать русских военнопленных тотчас расстреливали[549]. После того как оперативная группа зипо в одном из лагерей выявила евреев, «которые являлись агитаторами и подстрекателями», ОКВ, с подачи Мюллера, приказала «контролировать взгляды и убеждения» советских военнопленных при помощи вооруженных команд[550]. Этим указом Мюллер позаботился о том, чтобы охранявшие лагеря военнопленных солдаты стали полицейскими-идеологами.

Приложение II, изданное IV отделом 17.07.1941 г. к существовавшему приказу № 8, предписывало, чтобы советско-русские «интеллигенты» разыскивались оперативными группами и уничтожались. «Особое обращение» должно было осуществляться, согласно распоряжению, не в самом лагере и не в непосредственной близости от него. По этому поводу руководители групп должны были обращаться либо в близлежащие отделы гестапо, либо к командирам зипо и СД. При проведении массовых экзекуций должны были быть составлены поименные списки[551]. В соответствии с данными в списках, отбирались советские военнопленные, имевшие высшее образование, что противоречило замыслам Гейдриха и Мюллера. В указе от 12.09.1941 г. Мюллер поучал свои службы, что понятие «интеллигент» должно быть истолковано не с «европейской точки зрения»; а под «интеллигентами» следует понимать профессиональных революционеров, редакторов и служащих Коминтерна, поскольку «примитивный и неграмотный советско-русский человек может быть в своем политическом фанатизме опаснее, чем инженер, который, на основании своих знаний и выставленных напоказ своих политических взглядов, получил возможность учиться в советских высших учебных заведениях, но чья внутренняя связь с большевистской системой была только внешним проявлением»[552].

В приказе № 9 Мюллер конкретизировал «основные направления для откомандированных подразделений, подчиняющихся шефу полиции безопасности и СД, в лагеря». Он приказал руководителям групп проводить намеченные казни не в открытую, а, по возможности, незаметно в близлежащих[553] концлагерях[554]. Осталось письменное свидетельство, из которого следует, что комендант концлагеря Грос-Розен составил для шефа гестапо по устной договоренности с ним список имен двадцати русских военнопленных, казненных 22.10.1941 г. и кремированных после этого[555].

Ответственные за положение дел в концлагерях жаловались на плохое физическое состояние приговоренных к смертной казни военнопленных. Мюллер указал соответствующим службам на данную «проблему». «Коменданты концлагерей жалуются на то, что от 5 до 10 % приговоренных к казни советских русских попадают в лагеря мертвыми и полумертвыми. Создается впечатление, что лагеря для военнопленных хотят таким образом избавиться от заключенных. Было установлено, что при пеших переходах […] незначительная часть военнопленных теряет силы настолько, что умирает в пути или находится в крайне тяжелом состоянии и должна быть подобрана следующей за колонной машиной. Нельзя предотвратить эту ситуацию, когда немецкое население узнает о происходящих событиях. Если такого рода транспортировки осуществляются даже вермахтом, и, как правило, вплоть до дверей концлагеря, то все равно население будет приписывать эти действия СС».

По распоряжению Мюллера руководители оперативных групп не допускали смертельно больных к перевозкам[556]. При ведение в исполнение приговора о смертной казни советских военнопленных было абсолютно точно определено приказом ОКВ от 29.10.1941 г. Шеф гестапо хотел, однако, исключить любые сомнения, связанные с исполнением приказа, и распорядился, «чтобы приговоры судов ни в коем случае не приводились в исполнение служащими полиции безопасности и СД […]». Доставленные вермахтом советские военнопленные должны были быть преданы смертной казни через повешение узниками других национальностей (поляками). Мюллер интересовался краткими отчетами о казнях[557].

Шеф гестапо принимал решения по всем смертным приговорам, вынесенным военнопленным, относящимся к компетенции РСХА. Курт Линдоу, бывший руководитель ведомства IV А 1 (ответственный за военные правонарушения) в РСХА, дал показания на Нюрнбергском процессе, что в его ведомстве с 1941 по 1943 гг. был организован специальный отдел по «вопросам военнопленных», руководимый гауптштурмфюрером СС Францем Кенигсхаузе. По рассказам Линдоу, Кенигсхаус подготавливал приказы об убийствах и отсылал их на подпись шефу IV отдела Мюллеру[558]. Параллельно этому, РСХА согласовало с министерством рейха «пропагандистскую обработку советских военнопленных» для оккупированных восточных территорий. Из всех взятых в плен советских солдат должны были быть выбраны «кажущиеся приемлемыми и надежными элементы» и зарегистрированы в IV отделе[559].

Эрвин Лахоузен, полковник из отдела заграница/ разведка ОКВ, руководимого адмиралом Канарисом, сообщил, будучи свидетелем на Нюрноергском процессе, о конференции летом 1941 г., в которой, по его словам, принимал участие группенфюрер СС Мюллер[560]. Вероятнее всего, на переговорах высокопоставленных офицеров речь шла об обращении с русскими военнопленными. Мюллер, являвшийся ответственным за проведение экзекуций, был приглашен на эти переговоры.

Лахозен рассказал, что он представлял точку зрения своей организации, критиковавшей такое выполнение экзекуций, в связи с которым создавалось негативное представление о регулярных частях, о чем говорилось и в сообщениях перебежчиков[561]. В ответ на это Мюллер в самой жесткой форме выступил против его аргументов и согласился лишь на то, чтобы в дальнейшем в казнях не участвовали войсковые подразделения. Кроме этого, он сделал определенные признания по вопросу умышленного отбора военнопленных[562].

На одном из заседаний 5.12.1941 г. представителей ОКВ, министерства по делам на оккупированных восточных территориях, министерства по вопросам труда и РСХА Мюллер сообщил, что из общего числа военнопленных было отобрано 22 000 человек, из которых 16 000 было ликвидировано. Генерал-лейтенант Райнике попросил Мюллера при проведении зипо мероприятий по отбору обращать внимание на специалистов. Шеф гестапо ответил, что он полностью осознает создавшееся положение и готов еще раз дать указание своим службам отделять ценную рабочую силу[563].

«Основные направления для откомандированных подразделений, подчиняющихся шефу полиции безопасности и СД, в лагеря» дорабатывались в течение войны и были изданы в новой форме. Вероятнее всего, руководящая верхушка РСХА приняла во внимание поставленный на упомянутом заседании вопрос о рабочей силе, необходимой немецкой военной экономике[564]. Шеф гестапо передал приказ Гиммлера по инстанциям.

«Согласно приказу рейхсфюрера СС и начальника немецкой полиции теперь, наряду с приговоренными к смертной казни военнопленными, отбиралась другая часть, помещавшаяся для работы в концлагеря»[565].

13 февраля 1942 г. Мюллер изменил распоряжение относительно оперативных групп[566]. Впредь «должны быть отобраны только особо провинившиеся и окончательно непригодные лица, представляющие серьезную опасность при направлении их на работы (красные комиссары, политруки, деятели НКВД и КПСС и др.). Всем исполнителям вменяется в обязанность серьезное взвешивание первоочередности, с одной стороны, мероприятий по безопасности и срочности работ по выполнению военных заказов — с другой»[567].

31 июля 1942 г. Мюллер отдал распоряжение о роспуске «команд по отбору», поскольку проверка в лагерях считалась завершенной. Впредь свою «селекционную работу» они должны были проводить на оккупированных восточных территориях[568]. В связи с затянувшейся войной все большее число военнопленных направлялось на работы. 3 декабря 1942 г. Мюллер передал приказ Гиммлера, в котором последний распорядился «вменить в обязанности высоким чинам в СС и полиции решать дальнейшую судьбу не пригодных […] к работе советских военнопленных […]. В практикуемых до этого методах работы рейхсфюрер не собирался ничего менять».

«Собственным обращением» Мюллер распорядился, чтобы эти военнопленные были доставлены в близлежащие концлагеря, где должно быть проверено, «не может ли быть выхожена часть этих военнопленных с целью отправки на работы».

На самом деле это означало, что Гиммлер, отдавая приказ, имел в виду возможность смертных приговоров для неработоспособных военнопленных[569]. Реагируя на нехватку рабочей силы, Мюллер 30.03.1943 г. издал указ о новых основных направлениях по выполнению «государственно-полицейских мероприятий, направленных против советских военнопленных». До этого, по заявлениям полицейских участков, бежавшие советские военнопленные отправлялись на работы в концлагерь или уничтожались. Даже при совершении тяжелых криминальных правонарушений Мюллер уполномочил полицейские участки решать вопрос о помещении военнопленных в концлагеря или их уничтожении по собственному усмотрению. Только при совершении особо тяжких преступлений, каравшихся смертной казнью, необходимо было, как и прежде, уведомлять РСХА (отдел IV А 1 с)[570].

Указами РСХА немецкому населению было запрещено общаться с военнопленными. Но тем не менее контакты устанавливались, и если они становились известными, то карались гестапо вплоть до взятия под «охранный арест»[571]. Не достигших совершеннолетия женщин, вступавших в контакт с военнопленными, жестоко наказывали. Мюллер не считал достаточными воспитательные мероприятия, предписывавшиеся судом по делам опеки. Такого рода судебные расследования он, от лица Гиммлера, приказывал перепроверять полицейским участкам. Молодые люди, которые, по мнению гестапо, совершили особо тяжкие проступки, должны были быть помещены в концлагерь[572].

ОКБ и РСХА отдавало такие же безжалостные приказы против русских женщин-военнопленных, как и против мужчин. При полицейских расследованиях давалось заключение об их политической ориентации. Только в исключительных случаях женщин освобождали из плена и направляли в учреждения, занимавшиеся вопросами труда, для выполнения «гражданских» работ. «Политически неблагонадежных» женщин передавали полицейским участкам и, согласно существующим порядкам, отправляли в женские концлагеря[573].

Во время второй мировой войны побеги военнопленных были постоянной проблемой для РСХА. Многочисленные указы определяли обращение с военнопленными, решившимися на побег. Полицейские участки, однако, не всегда соблюдали эти предписания. 20 октября 1942 г. шеф гестапо Мюллер обратил внимание подчиненных ему отделов на изданные приказы. «Так, высшее командование вермахта сообщает мне, что многочисленными полицейскими службами были отправлены в концлагеря бежавшие советские военнопленные, хотя на допросе было установлено, что ими был совершен ряд правонарушений»[574]. До этого Мюллер упорно придерживался мнения, что военнопленные, совершившие во время побега различные правонарушения, должны быть переданы из ведения вермахта командам зипо и СД, что, как правило, означало верную гибель. Только позже, из-за нехватки рабочей силы, были сделаны послабления в выполнении этих приказов.

После расследования убийства одного лесничего и розыска бежавших военнопленных Мюллер был проинформирован отделами гестапо, что арендаторы охотничьих угодий и охотники для удобства хранят в своих домиках большое количество охотничьего и личного огнестрельного оружия. «Бежавшие военнопленные, преступники и отлынивающие от работы иностранцы используют стоящие в лесах охотничьи сторожки […] в качестве убежищ. Вооруженные найденным там оружием, они представляют собой особую опасность»[575].

Приказом от 4.03.1944 г. Мюллер распорядился о проведении мероприятий против вновь пойманных бежавших военнопленных офицеров и неработающих младших офицеров, исключая британских и американских военнопленных. Инсценированная Мюллером в совместной работе с ОКВ акция «пуля» предусматривала, чтобы пойманные, уже ранее бежавшие, военнопленные были переданы шефу зипо и СД под кодовым названием «ступень 3». Полицейским участками необходимо позаботиться о том, чтобы заключенные, связанные с акцией «пуля», передавались в комендатуру концлагеря Маутхаузен. Эти участки должны представить свои первые отчеты 5 июля 1944 г.[576]

В рамках акции «пуля» 5 000 военнопленных разной национальности, в большинстве своем русские, были заморены голодом до смерти или замучены «особым обращением»[577]. Альфред Штрейм констатирует, что на основании четкого распоряжения полицейским участкам посылать в концлагерь Маутхаузен только заключенных ступени 3, он рассматривался «как лагерь смерти для определенного круга лиц». От имени Гиммлера 3.08.1944 г. Мюллер наложил запрет на освобождение узников концлагеря Маутхаузен до окончания войны. «Я ставлю в известность и требую в будущем, чтобы в Маутхаузен отсылались только те заключенные, которые «заслужили» особо жестокие условия содержания. Особого внимания заслуживают групповые побеги, при которых взятие под «охранный арест» выясняется только после расследования.

Если в концлагере Маутхаузен находятся узники 1 и 2 ступеней, то они должны быть переведены в другие концлагеря. Этот указ не касается краевых и местных полицейских учреждений […]»[578].

С 27 августа 1941 г. РСХА пыталось использовать считавшихся пригодными советских солдат в пропагандистских целях[579]. В рамках мероприятия «Цеппелин» (кодовое слово для «акции дезорганизации») отобранные советские военнопленные обучались разведывательным навыкам и позже забрасывались как за русскую линию фронта, так и непосредственно в область боевых действий. Задачи операции «Цеппелин» координировались IV отделом (VI «С») в тесной совместной работе с ОКВ[580].

Этими «агентами» являлись, как правило, представители национальных меньшинств, некоторые бывшие высокопоставленные чины царской армии, а также представители оппозиционных групп, которые были готовы к «деятельности по дезорганизации» на своей бывшей родине. Упорное сопротивление и переход Красной Армии в наступление беспокоили РСХА, поэтому необходимо было заполучить именно из русского населения подходящих для разведдеятельности лиц. Подготовка «гражданских» и заброска их в русский тыл вменялись в обязанности оперативным группам и командам, находившимся на востоке. Труднее всего происходил набор в группы по засылке членов оппозиционных кругов (троцкистов, ленинистов и др.). «Особенно среди узников лагерей для военнопленных офицеров, а также в обычных лагерях находились такого рода заключенные. Поскольку они сами не вызывались из опасения потом быть ликвидированными, то должны были быть установлены авторитетными лицами концлагеря»[581].

Выбранных для проведения операции «Цеппелин», но по состоянию здоровья не пригодных красноармейцев, из соображений конфиденциальности, отправляли не обратно в лагеря для военнопленных, а в Аушвиц для «особого обращения». Из распоряжения РСХА (отдел VI «С» 1) от 1.12.1942 г. следует, что ненужные активисты (неизлечимо больные) должны быть умерщвлены. Около 200 человек было убито, хотя общее число уничтоженных было намного больше, поскольку и оперативные группы также ликвидировали больных «помощников»[582]. Из письма из особого лагеря СС Бреслау можно судить о том языке бюрократов, каким сообщались данные об умерщвленных больных. «Сообщается, что […] (имя неразборчиво) был передан 7.11.1942 г. в концлагерь Аушвиц и здесь уничтожен»[583].

Союзники по антигерманской коалиции обвиняли на Нюрнбергском процессе руководителя VI отдела РСХА Вальтера Шелленберга в участии в операции «Цеппелин».

Однако нельзя было доказать, что он был информирован обо всех подробностях проводимых убийств[584]. В мемуарах Шелленберга можно найти пассажи о задачах и пользе, приносимой засланными советскими группами в рамках операции «Цеппелин»[585]. Шелленберг считал свою службу в тайной полиции законной с точки зрения национал-социалистического режима и не чувствовал себя ответственным за преступления РСХА, хотя он, как было доказано, принимал участие в многочисленных карательных мероприятиях.

Заметание следов

Уничтожение общих могил на оккупированных землях Польши и Советского Союза началось в конце 1942 г. До этого в лагерях смерти под руководством штандартенфюрера СС Пауля Блобеля[586] наскоро зарытые трупы сжигали на кострах[587].

Сначала массовые преступления держались в тайне от общественности. Однако в августе 1942 г. президент всемирного союза евреев (World Jewish Congress) д-р Стефан С. Визе[588] передал госдепартаменту США детальное сообщение о Ванзеевской конференции. В ноябре 1942 г. американцы придали огласке этот документ, после того как убедились, что материал Стефана Визе соответствует действительности.

Вероятнее всего, Гиммлер прочитал сообщение американцев еще до публикации 26 ноября 1942 г. и отослал Мюллеру[589]. «В приложении я высылаю Вам интересное сообщение о докладной записке д-ра Визе от сентября 1942 г.

1. Что в мире распространяются такие слухи, не удивляет меня, в связи с массовой эмиграцией евреев. Мы оба знаем, что у евреев, направленных на работы, высокий процент смертности.

2. Вы должны мне гарантировать, что всюду трупы умерших евреев будут или сожжены или закопаны, и что нигде не произойдет по-другому.

3. Вы должны проследить за тем, чтобы нигде не происходили такие злоупотребления, как написано в вышеуказанном пункте 1), и чтобы эта ложь не распространялась по всему миру. О любом такого рода злоупотреблении должно быть сообщено мне под присягой СС»[590].

Мюллер следил за точным исполнением требований Гиммлера и уполномочил, по собственному выражению, оштрафованного, переведенного в Берлин и ничем не занимавшегося Блобеля уничтожать следы массовых захоронений, образовавшихся на месте убийств, совершенных оперативными группами. После перевода Блобеля на должность шефа особой команды 4 а, с января по ноябрь 1942 г. он находился под постоянным контролем IV отдела, особенно Мюллера. Блобель заявил на Нюрнбергском процессе, что Мюллер уже в июне 1942 г. дал ему приказ обращаться в отделы зипо и СД, устно передавать им распоряжения Мюллера и контролировать их выполнение. Этот приказ рассматривался как «секретное дело рейха» и требовал сохранения строжайшей тайны. Мюллер распорядился, чтобы по этому делу не велось никакой переписки. С усилением военного превосходства Красной Армии и продвижением фронта на запад у команды Блобеля не было возможности уничтожить следы массовых захоронений на юге и востоке. После получения отчета Блобеля Мюллер послал штандартенфюрера СС в Эстонию, где в мае или июне 1944 г. он организовал сожжение оставшихся трупов[591].

Из отчетов Блобеля становится ясным, что Мюллер был в курсе всей процедуры по уничтожению следов преступлений.

Он должен был также знать, что для такого рода деятельности Блобель использовал в большинстве случаев еврейских узников концлагерей, которые после окончания работ уничтожались как «посвященные в тайну»[592].

Случай в Сагане

В ночь с 24 на 25 марта 1944 г. из лагеря под названием «Воздух 3» в Сагане/Силезии бежали 76 пленных офицеров-летчиков, в основном из Королевских ВВС (РАФ). Узники вырыли 100 туннелей, 99 которых были обнаружены охраной, но через 100-й туннель пленным удалось уйти. Все бежавшие пилоты, за исключением трех, были пойманы и 50 из них расстреляны[593]. 15 человек отправили обратно в Саган, 8 перевели в концлагерь Заксенхаузен. Вероятнее всего, гестапо пощадило их по приказу Гитлера. Бывший криминальный комиссар V отдела Петер Моор сообщил, что сохраняли жизнь только нужным узкикам[594].

Британские власти начали первое расследование «случая в Сагане» уже в июне 1945 г. С июля по сентябрь 1947 г.[595] и с августа по октябрь 1948 г. многие обвиняемые должны были предстать перед военным трибуналом в Гамбурге[596]. Бывший руководитель отдела гестапо в Бреслау Вильгельм Шарпвинкель держал ответ перед английскими судьями в 1946 г. Он вспомнил об одном подписанном Мюллером и пришедшем в телеграмме приказе, отданном самой высокой инстанцией. Согласно этому приказу названные поименно английские офицеры должны были быть казнены особой командой. Заключенные были расстреляны по законам военного времени там же, где и схвачены.

Шарпвинкель в качестве наблюдателя принимал участие в казни шестерых или семерых англичан. Из соображений секретности их убили по дороге из Герлица в Саган на обочине автомагистрали. Сообщения об исполнении должны были быть незамедлительно направлены в Берлин под грифом «секретно» руководителями отделов гестапо. Через несколько недель после казни бывший руководитель криминальной полиции в Бреслау Макс Вилен и Вильгельм Шарпвинкель были отозваны в Берлин. Мюллер и Небе дали обоим фиктивное указание на случай, если швейцарские власти вмешаются в рассмотрение данного вопроса. Выехавшие в Берлин служащие должны были сообщить, что казненные лица после их вторичного ареста пытались вновь совершить побег на пути в Саган и при этом были расстреляны. Если швейцарский уполномоченный захотел бы посмотреть место казни, ему должны были бы показать фиктивное место[597].

Являвшийся с 10.03.1944 г. руководителем полиции г. Карлсруе Йозеф Гмейнер подтверждает существование приказа о казни: «По приказу фюрера рейхсфюрер СС отдал распоряжение о том, что бежавшие из лагеря английские летчики должны быть расстреляны в случае их поимки. Англичане не сдержали данного ими слова чести и предприняли попытку побега, поэтому их казнь необходима и справедлива. Для исполнения распоряжения рейхсфюрера СС необходимо находящихся в полиции г. Карлсруе арестованных X. X. передать служащим местного отдела и расстрелять. Все должно произойти так, чтобы арестованный не узнал о скором расстреле. Труп необходимо сжечь в ближайшем крематории, и прах поместить в урну; о дальнейших действиях будут даны дополнительные указания. О проведенных казнях необходимо сразу же доложить специальным курьерам. С отчета, который предназначен только для меня (могло предполагаться: для конкретной службы), не разрешено делать копию и необходимо кратко сообщить об исполнении казни и уничтожении относящихся к делу документов. При этом необходимо представить второй отчет, который можно будет предъявить другим интересующимся службам. В нем необходимо написать, что X. X. при перевозке в концлагерь X. предпринял попытку к бегству и был расстрелян.

Необходимо указать крематорий, в котором был сожжен труп, а также приложить к отчету регистрационный номер трупа. Местность, где произошла попытка к бегству, необходимо подробно описать (я думаю, это означало даже при помощи эскиза). Особое внимание уделяется секретности телеграммы, которая должна быть уничтожена сразу после исполнения приказа, за что я делаю ответственными лично руководителей местных служб. С содержанием телеграммы могут быть ознакомлены только непосредственно связанные с исполнением приказа лица; они обязаны сохранить секретность информации. Это обязательство должно содержаться в отдельном, направленном мне отчете. Криминальная полиция Карлсруе должна дать определенные указания относительно выдачи арестованных»[598].

Направленный для проведения казни служащий гестапо криминальный комиссар Герберг (руководитель ведомства II «Г») приехал в Берлин, чтобы лично передать Мюллеру отчет о проделанной работе. Последний остался недоволен описанием фиктивного места казни и обвинил полицию г. Карлсруе в отсутствии фантазии; почти во всех отчетах было сказано, что заключенные пытались бежать «на выходе» из машины. Мюллер дал задание составить новый отчет и описать ход событий таким образом, что заключенные пытались бежать во время замены проколотой шины, но были застрелены[599].

Криминальный служащий Макс Вилен показал в Нюрнберге, что он был вызван в Берлин сразу же после взятия под арест бежавших офицеров РАФ. Артур Небе, шеф главного отдела крипо, дал ему прочитать приказ фюрера, согласно которому половина бежавших из лагеря летчиков должна быть расстреляна при поимке. Ему также сообщили, что Мюллер получил соответствующий приказ, а потом передал свои распоряжения соответствующим отделам гестапо. По сообщению Вилена, криминальная полиция, осуществившая арест, выдала гестапо заключенных, приговоренных к смертной казни, получив из лагеря перед этим их список. В общей сложности гестапо приговорило к смерти 50 офицеров.

6 апреля 1944 г. комендант лагеря «Воздух 3» проинформировал о том, что заключенные оказали сопротивление или предприняли попытку к бегству на пути в лагерь и были в связи с этим расстреляны[600].

Спустя некоторое время после побега из Сагана, согласно показаниям бывшего работника инспекции военно-воздушных сил № 17 полковника Вальде, в РСХА состоялось заседание, в котором приняли участие группенфюреры СС Мюллер и Небе, а также ответственный по делам военнопленных в ОКВ полковник фон Ронрмонт. За день до этого в штаб-квартире фюрера на самом высоком уровне обсуждалась тема побега в Сагане. На заседании в РСХА Мюллер объяснил, что уже отданы соответствующие приказы и акция началась. Мюллер не захотел делать никаких сообщений о событиях, связанных с розыском; он проинформировал, однако, участников конференции, что согласно поступившим отчетам было убито от 10 до 15 человек при попытке к бегству. Полковник Вальде также заявил, что проведение всей акции по розыску находилось в руках РСД, которая подчинялась Гиммлеру[601].

Приказ о расстреле бежавших офицеров РЛФ противоречил международным соглашениям об обращении с военнопленными, которые были приняты в 1907 г. в г. Гааге и в 1929 г. в г. Женеве. В свидетельских показаниях Петера Моора упоминалось об указании Гиммлера Кальтенбрунисру, что означало, что Гитлер сам отдал приказ о расстреле. Вероятнее всего, вскоре после побега узников состоялась беседа Гитлера, Гиммлера, Геринга и Кейтеля, касавшаяся этой темы. Тем не менее не существует никаких документов, в которых было бы сказано, как и где должны быть убиты военнопленные, а также где должны быть сожжены их трупы. Все письменные свидетельства были уничтожены согласно приказу. Достоверность показаний косвенных и непосредственных участников «случая в Сагане» позволяет лишь догадываться о всех обстоятельствах казни и роли Мюллера, как ответственного за проведение операций по ликвидации. Приказы о смертной казни вновь пойманных узников были подписаны его именем. Когда летом 1944 г. возникла опасность расследования этого случая международной организацией «Красный Крест», Мюллер упорно настаивал на фиктивных показаниях полицейских участков, чтобы скрыть преступление.

Разгром сопротивления

27 мая 1942 г. гестапо объявило, что полиции Берлина удалось разоблачить подпольную коммунистическую группу. Начальник полиции Берлина Отто Бовензипен арестовал членов еврейской группы сопротивления Герберта Баума по доносу предателя. 18 мая они хотели в декоративном парке при помощи подрывных шашек разрушить организованную министерством пропаганды выставку. Гестапо арестовало 30 человек и пыталось добиться от них признания во время ужесточенных допросов. Герберт Баум умер, вероятнее всего, вследствие пыток. Другие члены группы признались, что помогали еврейским гражданам продовольственными карточками и предоставлением жилища. Приговоренные к многолетнему тюремному заключению женщины из группы сопротивления по приказу Мюллера были отправлены в Аушвиц для «особого обращения»[602]. Эйхмап вспоминает в своих мемуарах, что Мюллер приказал ему после нападения на выставку «Красный рай» вызвать в Берлин еврейских деятелей, таких как д-р Йозеф Левенгерц (глава еврейской общины в Вене), д-р Пауль Эпштейн (объединение евреев в Германии, г. Берлин) и Якоб Эдельштейн (директор палестинского бюро, г. Прага). Мюллер сообщил присутствующим, что по приказу Гиммлера большинство членов еврейских общин в Берлине приговорены к смертной казни. По воспоминаниям Эйхмана, осужденные были действительно убиты в концлагере Ораниенбург[603].

Гестапо удалось в августе 1942 г. раскрыть еще одну группу сопротивления[604]. Организация «Красная Капелла» была рассекречена, а ее члены арестованы[605]. Шелленберг вспоминает о разгроме разветвленной сети этой группы сопротивления. «Заслуга в проведении этой акции полностью приписывалась Мюллеру. По просьбе шефа гестапо я сам редактировал текущие отчеты. Причиной для этого Мюллер назвал свое ощущение, что Гиммлер в данный момент не хочет видеть его лица»[606].

62 страницы объемного заключительного отчета от 22.11.1942 г. по делу об организации «Красная капелла» были обработаны ведомством IV А 2 (контрразведка, гауптштурмфюрер СС Копков) и представлены шефу СД[607]. Мюллер проинформировал Гиммлера 22.12.1942 г. о вынесении смертных приговоров членам группы «Красная капелла», подтвержденных Гитлером. Министериальдиректор (ОКВ) (чин. — Прим, иерев.) Лемани еще до этого сообщил шефу гестапо о предстоящих казнях. При этом выяснилось, что Гитлера и Геринга очень занимала мысль публично повесить приговоренного к смертной казни Кумерова на его рабочем месте. Из чисто прагматических соображений Мюллер отклонил этот замысел. «Разрешите мне указать на то, что все установленные с Москвой связи в этом случае рухнут. Потребуется длительная работа, чтобы вновь получить шанс для ведения игры с противником»[608].

Мюллер был хорошо информирован о деятельности группы сопротивления «Белая роза», организованной в Мюнхене братом и сестрой Шолль. Это становится ясным из письма Гиммлера, копия которого находилась у Мюллера. 15 января 1943 г. рейхсфюрер СС писал руководителю полиции юга (Мюнхен), высокому чину СС Карлу Франхеру фон Эберштейну о тайной проработке этого вопроса и советовал не привлекать полицейские силы и опереться в своей работе по выявлению зачинщиков на службу СД. Гиммлер подозревал существование закулисных руководителей в католических и реакционных кругах[609].

После покушения на Гитлера 20.07.1944 г. в истории гестапо начался период проведения крупных акций по розыску и преследованиям. Бывший регирунгсдиректор (старший государственный чиновник. — Прим, перев.) штандартенфюрер СС генерал Вальтер Гуппенкотен дал после войны показания о преследовании заговорщиков, возглавляемых Штауфенбергом. Созданная на следующий день после покушения специальная комиссия РСХА подчинялась шефу гестапо Мюллеру, который сообщал о ходе событий непосредственно Кальтенбруннеру. Подчиненные Мюллеру служащие особой комиссии (около 400 человек) занимались арестами, допросами, следствием по делу о покушении. Они работали независимо от других ведомств IV отдела[610].

Личные документы сотрудников Мюллера — Пан-цингера и д-ра Пифрадера свидетельствуют о том, что гестапо играло ведущую роль в преследовании «заговорщиков». Вероятнее всего, Мюллер сам предложил представить к награде высоким орденом д-ра Пифрадера за его «заслуги» при аресте и допросе Штауфен-берга. «Оберфюрер СС д-р Пифрадер является руководителем группы IV В в РСХА. 20 июля, во второй половине дня, он арестовал бывшего полковника графа Штауфенберга на улице Бендельштрассе, хотя ордер на арест к этому времени еще не был выдан. После его прибытия был произведен арест. Он подчинился приказу об аресте только после того, как ему пригрозили пистолетом. Во время многочасового плена д-р Пифрадер повел себя смело, не испугался и сохранил присутствие духа. Как только на Бендельштрассе появились первые признаки противодействия, П. сразу присоединился к происходящему. При развертывании операции П. и далее принимал активное участие в допросах членов группы заговорщиков»[611].

Работе своего давнего знакомого Фридриха Панцингера во время «критических часов 20 июля 1944 г.» Мюллер также дает положительную оценку. Он «с самого начала принимал активное участие в подготовке ответных мер» и показал такие качества характера, как «решительность и осмотрительность». Его продуманные решения явились основной предпосылкой для быстрого подавления мятежа[612].

В последующие недели и месяцы после неудавшегося покушения Штауфенберга во всем рейхе было арестовано приблизительно 7 000 человек, хотя некоторые из них не были даже посвящены в планы «мятежников». Главное учреждение полиции (РСХА) использовало повод для взятия под стражу подозреваемых и неугодных лиц. 17 августа 1944 г. Мюллер послал телеграмму полицейским участкам, в которой сообщил, что при получении условных сигналов «решетка» и «гроза» должны быть арестованы все бывшие депутаты рейха и ландтага, депутаты городского совета и секретари КПД, СПД.

Бывшие политики-оппозиционеры 22.08.1944 г. должны были быть взяты под «охранный арест»[613].

Министр финансов третьего рейха граф Шверин фон Грозигк обратился 18.08.1944 г. с письмом к Гитлеру, чтобы лично походатайствовать о семье своего кузена графа Шверина-Шваненфельда. Она была арестована в соответствии с законом, согласно которому вся семья несла ответственность за деяния одного из ее членов[614].

Борман передал прошение фон Грозигка Кальтенбруннеру, шеф РСХА отправил ходатайство ответственному по этим вопросам Мюллеру. На следующий день после казни фон Шваненфельда 9.10.1944 г. Мюллер сообщил начальнику партийной канцелярии Мартину Борману свою точку зрения: «Учитывая отягчающие обстоятельства предательства Шверина, я считаю проведение таких арестов оправданным и необходимым. Я не имею намерения предложить рейсхфюреру СС удовлетворить ходатайство министра финансов»[615].

За три дня до покушения на Гитлера Мюллер рассказывал во время обеденного перерыва о том, что «Герделер наконец-то напал на след, благодаря признанию одного из арестованных полковников». Во время разного рода конспиративных встреч посвященный в планы путчистов Артур Небе[616] начал беспокоиться, хотя Мюллер и Кальтенбруннер не верили компрометирующим показаниям майора Хаусена и полковника Хансена. 24 июля 1944 г. Мюллер приветствовал своего близкого друга и коллегу Небе во время совместного обеда словами: «Ну ты, маленький заговорщик». Мюллер сообщил о допросах Хансена и объяснил Небе, что было названо его имя и что он должен будет его арестовать, если показания подтвердятся[617]. Уже во второй половине дня Небе решил бежать, поскольку он опасался, что его осведомленность относительно событий 20 июля решит его судьбу[618]. К тому моменту Мюллер еще не подозревал Небе, поскольку у гестапо не было доказательств его участия в заговоре. Тем не менее Мюллер был настроен скептически. «Ну, друг Вернер[619], когда-нибудь Вы сообщите мне, что Вы и Ваше крипо не можете найти Небе. Вы знаете больше, чем говорите. Смотрите, мы еще поговорим об этом»[620].

После исчезновения Небе гестапо организовало несколько комиссий для его ареста. Даже инсценировка самоубийства на Ванзее не принесла Небе желаемого покоя. Он оставил на пляже озера свой дипломат, и рядовой криминалист мог поверить в самоубийство[621]. Но Мюллер нашел некоторые несоответствия и понял, что самоубийство фиктивное.

При помощи своего друга Гизевиуса после недолгого пребывания в Берлине у знакомых Небе до 16 января 1945 г. прятался у супругов Фрик в их загородном доме в Мотце, расположенном к югу от Берлина[622]. Поскольку работа «комиссии по Небе» оказалась безрезультатной, Мюллер забрал руководство ею у обер-фюрера СС д-ра Ахамера-Пифрадера и уполномочил высшего чиновника и криминального советника Курта Лишку[623] создать новую группу. Пятая «комиссия по Небе» состояла исключительно из сотрудников гестапо[624]. Когда и она не принесла результатов, Мюллер поручил розыск криминальному советнику Вилли Литценбергу. Последний смог отговорить своего начальника от повсеместного розыска Небе только после долгих дискуссий[625].

Возлюбленная Небе, комиссар криминальной полиции Найди Гоббин провела некоторое время в доме, где он прятался. Когда она поняла, что бывший группенфюрер СС охладел к ней и, более того, интересуется другими женщинами, которые нашли прибежище у Фриксов, она после многочисленных допросов решилась на предательство. Небе был арестован гестапо 16 января 1945 г. и доставлен к Мюллеру в Берлин. Шеф гестапо наслаждался своим триумфом, и после прибытия Небе на Принц-Альбрехтштрассе в напыщенных выражениях просил его о понимании того, что при сложившихся обстоятельствах он уже не может говорить ему «ты». 3 февраля 1945 г. Литценберг закончил допрашивать Небе и ему пришлось констатировать, что бывший шеф V отдела очень мало сообщил о планах путчистов. Вероятнее всего, 7 февраля Небе вместе с другими политическими заключенными был переведен в концлагерь Бухенвальд[626].

Судебные документы по этому делу свидетельствуют о причастности Небе к планам «заговорщиков». В июне 1944 г. бывший начальник полиции Берлина Вольф граф фон Гельдорф[627] посвятил его в детали плана. Для проведения арестов Геббельса и Лея, а также для ликвидации гестапо и подчинения СС вермахту, Небе обещал Гельдорфу распустить криминальных служащих. В день своего побега Небе содействовал аресту Гельдорфа в надежде, что благодаря этому его не разоблачат[628]. Еще до ареста 28.08.1944 г. он был за предательство исключен из рядов НСДАП, разжалован до простого солдата СС, а 30.11.1944 г. исключен из СС[629]. Судебная коллегия первой инстанции приговорила его 2.03.1945 г. к смертной казни.[630]

Эйхман вспоминает в своих мемуарах о событиях, которые привели к аресту Небе. «Мюллер и Небе (…) были друзьями и коллегами по работе. Когда Небе оказался замешанным в заговоре 20 июля против Гитлера, Мюллер хотел лично заставить его сложить оружие […]. Кто знал Мюллера, тот понимал, почему он прилагал столько усилий, чтобы лично задержать этого человека»[631].

Радиоигры

Под радиоиграми в РСХА, в ответственном за это ведомстве IV А 26 (коммунистический шпионаж; руководитель — криминальный советник Амплетцер) понимали перевербовку рассекреченных агентов, направленных странами антигитлеровской коалиции в Германию пли на оккупированные ею территории. Сначала речь шла о советских разведчиках, которых забрасывали за линию фронта. После ареста агента и изъятия у него рации проводилась зашифровка сообщений, передаваемых для дезинформации противника.

Наряду с радиопередатчиками, которые обеспечивали руководство стратегически важной информацией, союзники использовали также специально обученные группы для организации и проведения саботажей. 18 октября 1942 г. Гитлер издал приказ, согласно которому британские «отряды, занимающиеся подрывной работой и саботажем», и их «помощники» должны быть уничтожены. Если участвовавшие в таких операциях попадали в плен, то они должны были содержаться не в лагерях для военнопленных, а переданы в СД[632].

Позже, в одном из своих писем в ОКБ, шеф зипо и СД ссылался на приказ Гитлера, в котором говорилось об обращении с французскими парашютистами, одетыми в английскую форму. Он дал указание служащим зипо и СД в Париже «уничтожать в борьбе или при побеге» солдат армии де Голля, которые добровольно становились членами групп по организации и проведению саботажей на их оккупированной родине[633].

Согласно высказыванию ответственного за радиоигры Хорста Копкова, Мюллер долгое время не проявлял к этой работе никакого интереса. Ему бы больше понравилось, если бы шпионы предстали перед судами вермахта или военно-воздушных сил[634].

Скорее всего, Мюллер опасался, что привлеченные к совместной работе агенты позднее не будут привлечены к ответственности. Только во второй половине 1942 г. Мюллер смог оценить пользу, получаемую от взятых в плен советских агентов и сформированных из них агентурных групп. До конца войны службой бывшего гауптштурмфюрера СС Копкова в Советском Союзе было проведено около 110 блоков радиоигр[635]^, об успехе которых Мюллеру докладывали в каждом случае[636].

Показания Копкова кажутся достоверными. 17 декабря 1942 г. Мюллер послал срочную телеграмму в полевой штаб, чтобы сообщить Гиммлеру о ликвидации группы агентов-парашютистов. Русские агенты были арестованы в Житомире при помощи человека из зипо. Только одному русскому удалось сбежать.

Уже с весны 1942 г. агенты сообщали в Москву об аэропортах, охране железнодорожных вокзалов и др. Был запеленгован передатчик и сохранена связь с Москвой через отдел зипо в Житомире[637]. В декабре 1942 г. Гиммлер отослал Мюллеру письмо следующего содержания: «Фюрер дал свое согласие передавать в Москву, используя радиоигру, необходимую, согласованную с министерством иностранных дел и ОКВ, информацию, если даже она объективно соответствует действительности»[638].

Радиоигры проводились с большим успехом. Во всяком случае, Советы до последнего не замечали, что получают дезинформацию. После войны они даже к собственной стране искали предателей, поскольку не могли поверить, что их агенты были выслежены благодаря шпионской технике противника, например, оборудованием для пеленга[639]. Вальтер Шелленберг сообщает в своих мемуарах, что из-за большого потока дезинформации Советы вынуждены были постоянно менять коды и агентов. «…Ущерб, понесенный Советами в кадрах, времени и средствах, был в этом случае очень даже ощутимым…»[640].

Экскурс: отношение к Мюллеру со стороны Эйхмана, Кальтенбруннера и Шелленберга

Министерство безопасности рейха и гестапо во время господства национал-социалистического режима при решении задач своих расширившихся сфер деятельности опирались на штаб надежных и верных режиму сотрудников. То, что Мюллер при данном стечении обстоятельств играл значительную роль, что обеспечило ему свободу действий в принятии решений, после описания сфер ответственности шефа гестапо не нуждается в подтверждении. Об отношении Мюллера к начальству и сотрудникам известно очень мало. Однако существуют письменные и устные свидетельства того, как оценивали названные лица шефа гестапо.

Вернер Бест, бывший руководитель I отдела (управленческие вопросы) в гестапо, считал Мюллера одиночкой, который старался избегать общения с коллегами. «У Мюллера […] не было товарищеских отношений с шефами других отделов, которые, к тому же, все были академиками (Небе, будучи прусским комиссаром по криминалистике, стоял выше на служебной лестнице, чем баварский средний служащий), по сравнению с которыми Мюллер чувствовал себя скованно и испытывал комплекс неполноценности»[641]. Только между Мюллером и Небе установились такие дружеские отношения, не выходившие, однако, за служебные рамки, когда они говорили друг другу «ты». С Кальтенбруннером они иногда обедали. Руководитель I отдела (кадры) в РСХА Бруно Штрекенбах был единственным, с которым Мюллер поддерживал частные отношения[642].

«К Гиммлеру у Мюллера не было особо хорошего отношения. Оба не нравились друг другу. Однако их отношения с Гейдрихом складывались удачно»[643]. В документах, оставшихся после Гиммлера, не было найдено никаких доказательств дружеских отношений с шефом гестапо[644]. Высказывания любовницы Мюллера подтверждают, что шеф гестапо, несмотря на антипатию к своему начальнику, не сомневался в его лояльном к себе отношении. От своих подчиненных Мюллер требовал послушания, с каким сам относился к своему шефу.

Адольф Эйхман, начальник пресловутого ведомства IV В 4 в РСХА, подчинялся непосредственно Мюллеру, хотя руководителем группы IV В был штурмбаннфюрер СС Хартл. В то время, когда Эйхман находился в Берлине, он должен был два-три раза в неделю появляться у Мюллера с докладом. Был такой период, когда ответственные референты IV отдела каждый четверг вечером собирались у Мюллера на квартире, чтобы обсудить личные и служебные дела.

Эйхман также принимал участие в этих встречах: «К этому человеку у меня особое внутреннее предрасположение; я могу с ним говорить так, как не могу говорить с равным мне по рангу коллегой»[645]. Эйхман высоко ценил профессиональные качества криминалиста Мюллера. Он сравнивал карьеру Мюллера даже с продвижением Гитлера, который, как выразился Эйхман, начав ефрейтором в первой мировой войне, стал фюрером 80-миллионного народа[646].

После завершения мероприятий по депортации, в связи с чем сфера его деятельности была ограничена, Эйхман просил своего шефа перевести его на другое место в полиции. Немногословный Мюллер отказал ему в просьбе, сказав лишь, что солдат не выбирает, где ему служить[647].

Эрнст Кальтенбруннер стал преемником Гейдриха, руководителем РСХА и шефом СД и зипо 30 января 1943 г., и таким образом, стал непосредственным начальником Мюллера. Между ним и Мюллером сложились чисто деловые отношения[648]. К началу 40-х годов говорили, что Мюллер отзывался о Кальтенбруннере как о «мягком австрийце»[649]. Во время Нюрнбергского процесса у приглашенного в качестве свидетеля Вильгельма Геттла спросили об отношении Кальтенбруннера к Мюллеру: «Об их служебных отношениях я не могу сказать ничего определенного. Я четко знаю то, что Мюллер многие решения принимал самостоятельно. […] Кальтенбруннер не ценил его. У Кальтенбруннера не было ни необходимого первоначального полицейского образования, ни интереса к этой работе […]»[650].

В качестве «главного военного преступника» в Нюрнберге Кальтенбруннер пытался сузить круг своей компетенции. Он объяснял, что работал только как шеф разведывательных отделов III[651] и VI[652]. Хотя, в качестве преемника Гейдриха, он вынужден был заниматься делами в РСХА, одновременно руководителями исполнительных отделов были Гиммлер, Мюллер и Небе[653].

Шеф РСХА дал показания перед судом союзников о личности Мюллера. «Мюллер был шефом тайной государственной полиции. Когда он им стал, я не знаю, могу только предположить, что это было в 1933/34 гг. или, самое позднее, в 1935 г. Но уже гораздо раньше […] у него установились тесные отношения с Гиммлером, а позже и с Гейдрихом. Он был выходцем из баварской полиции, где и познакомился с Гиммлером.

Он пользовался его личным доверием в течение 12 или 15 лет, принимал участие в подготовке и проведении каждой акции, санкционированной Гиммлером, что и являлось целью его деятельности в качестве шефа немецкой полиции. […] После получения приказа Мюллер остался в Берлине работать с Гиммлером. Гиммлер опирался на него как на человека, который беспрекословно подчинялся приказам и тем заслуживал доверия»[654].

Рейхскомиссар, занимавшийся вопросами оккупированных Нидерландов, Артур Зойсс-Инкварт, так охарактеризовал на Нюрнбергском процессе отношение Кальтенбруннера к Мюллеру. По его словам, он, Зойсс-Инкварт, обратился к Кальтенбруннеру, поскольку его родственник был помещен в концлагерь[655]. «Кальтенбруннер позвонил Мюллеру и говорил с ним таким тоном, каким начальник не разговаривает со своим подчиненным. […] Я знаю, что Кальтенбруннер во время телефонного разговора спросил Мюллера: «Что Вы решите в этом случае?»[656] Зойсс-Инкварт стремился снять обвинение с Кальтенбруннера и преуменьшить его ответственность.

Оберштурмбаннфюрер СС Вальтер Шелленберг работал с 1939 г. в РСХА, сначала заместителем д-ра Вернера Беста, а позлее группенляйтером в отделе IV Е (внутренняя разведка). Он был непосредственно подчинен Мюллеру. В своих мемуарах Шелленберг подробно останавливается на личности своего противника Мюллера[657].

Отличительной чертой обоих было чудовищное честолюбие, которое и являлось причиной их столкновений. Для соперничества между этими людьми существовал ряд причин. Шелленберг окончил университет и уже поэтому был охарактеризован Мюллером как «интеллигент».

Шелленберг видел в Генрихе Мюллере врага, который никогда не перестанет стремиться к его уничтожению. В беседах с Клаусом Харпрехтом[658] он выражал уверенность, что Мюллер работал на Советы. Он говорил также, что Мюллер уполномочил советских агентов заниматься его преследованием. Он считал возможным, что Мюллер или один из его подручных может подготовить на него покушение. Клаус Харпрехт справедливо расценил панический страх Шелленберга перед давним врагом как манию преследования[659].

Выступивший на Нюрнбергском процессе д-р Вернер Бест сообщил о таком эпизоде: «Однажды Шелленберг возвратился с допроса и рассказал, смеясь, что он только что «навешал лапшу на уши» американцу, проводившему допрос, рассказав, что Генрих Мюллер имел контакт с русскими и что позже к ним же и сбежал. […] Шелленберг сам охарактеризовал свое высказывание как выдумку»[660].

То, что сведения Шелленберга не всегда были достоверными, подтверждаются показаниями разных свидетелей. Занимавшийся раскрытием покушения на Гитлера служащий гестапо Франц Йозеф Губер придает мало значения мемуарам Шелленберга. Свое мнение он обосновывает тем, что Шелленберг дал неправильную оценку даже покушению в Мюнхене, хотя был детально обо всем информирован[661].