Жажда мести

I

Прошло три месяца с тех пор, как студент Волгин защитился. Он уже получил диплом, снял с него копию, и со всеми необходимыми по такому случаю документами по совету Дрожайшего отдал в отдел аспирантуры. В планы Волгина входило признание его диплома диссертацией и присвоение ему звания доктора наук. Профессор со своей стороны сделал все возможное: получил несколько отличных рецензий, завизировал оценку доклада Волгина на ученом совете у академика Белобровского и при случае упоминал, что академик Белобровский отметил значительность и актуальность доклада молодого соискателя. И что в свете решений двадцать второго съезда партии стоило бы подумать о выдвижении молодых научных кадров. Все кивали и поддерживали Дрожайшего. Но дело с места не сдвинулось, и данное обстоятельство тревожило профессора.

А что делал полковник государственной безопасности на заседании ученого совета? Свинцов сидел в тени; лицо его можно было увидеть, лишь хорошенько присмотревшись. Волгин все-таки узнал его и покрылся холодным потом. Не случайно на ученый совет пожаловал полковник Свинцов. Говорить или нет о своих догадках Дрожайшему? Он понимал, тот перепугается и — на этом все кончится. Но неужели академики, профессора, ректор, наконец, меньше значат, нежели один полковник КГБ?

Прошло три месяца прежде, чем он понял, почему на ученом совете присутствовал полковник Свинцов.

Сосед Волгина по комнате Иван Мизинчик спал, сытно посапывая, отвернувшись к стене, поджав под себя ноги в синих носках. Он спал всегда, стоило ему прислониться щекой к подушке, как тут же им овладевало дремотное ощущение покоя, и он сразу засыпал. Волгин выждал некоторое время и разбудил его.

— Послушай, что ты все время спишь?

— А что такое? — удивился Мизинчик, поворачивая свое криворотое лицо к нему, потягиваясь и отходя ото сна.

— Скажи, если, Вань, появился на защите человек, который тебя не любит, и более того, питает к тебе ненависть, что означает сие?

— Дурак только не знает: помешать тебе хочет, — отвечал просто Мизинчик, протирая глаза, — А что? Ты ж защитился.

— Я защитился, но не в этом дело. Мне профессор сказал, что дипломная моя работа тянет на докторскую.

— И что же, Владимир? Если профессор сказал, то все нормально. От него все и зависит. Помешать может только полковник КГБ. Не меньше.

Волгин смотрел в окно. Мысли о полковнике Свинцове рождали в нем злость, и в то же время желание действовать. Он уже не рад был, что завел разговор с Мизинчиком, мелким и жалким человечком, смыслом жизни для которого были сон и тарелка супа.

— Скажи, Ваня, ты ко мне попал случайно?

— Ты имеешь в виду комнату, в которой ты живешь, ну так комната не твоя, а государственная, — отвечал недовольно Мизинчик, натягивая штаны.

— Но если ты на заочном, то ты не должен жить в общежитии! — Волгин в упор смотрел на Мизинчика.

— Знаю. Вот и собираюсь переходить. А думаешь, у меня тут знакомые есть? Есть. Не скрою. Вот и молчи. Не устраивает? Меня все устраивает. Советской властью я доволен.

После этих слов Мизинчика Волгин окончательно убедился в своих предположениях.

— Ты откуда приехал? — спросил Волгин, прикидывая в уме, что со стукачами надо быть поосторожнее.

— А что? Из Рязани. Не нравится город?

— Я в Рязани никогда не был, а что мне нравится или не нравится, это уж не твое дело, — отвечал Волгин.

— Между прочим, мог бы давно спросить, — хохотнул Мизинчик, — а то все по бабам, да по бабам. Человек живет рядом, живая душа, а он даже не спросит. А я-то знаю, что ты из Хабаровска. К тебе вот ходит друг Борис, так жаловалась одна цаца на него.

— Кто такая?

— Да я не помню и какая, обыкновенная, — отвечал Мизинчик, ковыряясь в носу. — Все они на одну колоду. Что одна, что другая, что третья.

— Откуда ты-то знаешь? — удивился Волгин, присев на кровать.

— Была у меня одна, а вот, поди ж, стерва оказалась, изменила с одним татарином, попуталась, а потом давай плакать.

— И что?

— Я не прощаю в таких делах, строгим надо быть, — сказал он и засмеялся. — Поди ж, лярва какая была. Стаканчик подавала, губки целовала. Я знаю. Меня одни считают маленьким таким уродцем, как будто я ничего не могу, но я малый да удалый. Перочинный ножичек мал, а им с буйвола шкуру снимают. На маленькой сковородке можно зажарить всего буйвола, если жарить по маленькому кусочку. Правильно говорю?

— Не знаю, — отвечал Волгин. Он презирал Мизинчика и с отвращением слушал его излияния по поводу женщин. Как всякий низкорослый мужик, к тому же еще страдающий и другими физическими недостатками, он был весьма высокого мнения о собственной персоне. И в своих рассуждениях всячески доказывал превосходство уродства над совершенством, ловкости над силой, тьмы над светом.

«Скажи, — мысленно спрашивал себя Волгин. — Вот ты умный, Волгин, проницательный, начитанный, можешь по памяти читать целые рассказы Чехова, “Войну и мир” цитируешь целыми страницами, а вот попробуй определи: осведомитель он или нет?» Он смотрел на Мизинчика и недоумевал. Все в нем было ошибкой природы: вывернутые губы, и уши, длинные волосатые руки, кривые ноги, вся кожа покрыта пигментными пятнами. «Не верь уродцам, они ненавидят красоту, а тот, кто ненавидит красоту, тот питает ненависть к разуму».

И тут Волгина осенило. Он встал с кровати и направился в коридор, спустился на первый этаж, подождал возле вахты, пока вахтерша отойдет, снял телефонную трубку и положил ее рядом с аппаратом, затем быстро вернулся в свою комнату.

— Там тебе звонят, Ваня. Иди. Свинцов какой-то.

— Свинцов? — поразился Мизинчик, вылупил глаза на Волгина и помотал головой. — Я такого не знаю.

— Как не знаешь? — сорвалось с языка у Волгина. — Русским же языком сказано: Свинцов! Иди, иди.

II

Борис ожидал его на станции «Арбатская». Уже наступили сумерки, и солнце все еще рассеянно бросало на землю розоватые блики света. Гоголь стоял, склонив голову, на массивном пьедестале; вокруг на скамейках сидели люди, отдыхали, а на верхушках деревьев устроились вороны, и тоже отдыхали. Борис был одет необычно. Он тщательно готовился к сегодняшнему вечеру, но ни во что не посвящал приятеля, многозначительно поглядывал на него и на его вопросы не отвечал. На нем была новая кофта сиреневого цвета, лакированные индийские туфли, волосы тщательно подстрижены, от него пахло приятными духами.

— Хеса знаешь? — спросил он. — Юрий который? Такие люди должны приехать, что лучше не говорить.

— Кто? — спросил Волгин.

— Не хочу говорить. Мне все равно. А тебе важно. Я защитился. Все. Плевать на всех хотел. Я — кандидат наук, триста двадцать рублей положи мне в карман. И не дури! Понял? То есть я еще не защитился, но диссертацию мою приняли к защите. Сам Ландау, от него рецензия. Пришел к нему с одной девочкой, все при ней, что надо, в общем. Он это дело любит. Она ему глазки, а он мне написал и говорит: «Не скромничай! Скромность присуща людям ограниченным!» А? Каково? Гений! Да с его рецензией мне сам волк не страшен!

Волгин рассказал ему, в свою очередь, о своем сегодняшнем случае с Мизинчиком. Тот на минутку призадумался, поморщился.

— Так, — сказал он многозначительно. — Так. Это стукач.

— Но что я сделал? — удивленно вскинул глаза Волгин. — Я даже не физик, не математик, не имею ни малейшего отношения к обороне, к военной технике. Меня ничто не интересует, кроме литературы!

— Литература — та же идеология. Слово важнее иной раз нейтронной бомбы, ибо таит в себе огромную духовную энергию — этого и боятся. Он принялся рассказывать байку о свободном петухе, который склевывал слова не реальные, а написанные на бумаге и преуспел, и предложил зайти в Дом ученых. Они прошлись по Гоголевскому бульвару, затем свернули на Кропоткинскую улицу и вскоре очутились у ворот с двумя сторожевыми львами. Борис выпросил у почтенного старца с бородой с быстротой молнии пригласительные билеты. В холле они осмотрелись, поднялись на второй этаж в буфет. Народу еще прибыло немного, толклись у буфета, наливали себе чаю, покупали бутерброды и пирожные. Борис рассказал, что к Хесу должна приехать чрезвычайно важная особа, с помощью которой можно решить все проблемы и о встрече с которой можно только мечтать.

— А почему академик Ландау так живет, за ним шлейф женщин вьется? — спросил Борис и лицо его озарилось улыбкой при виде появившейся в буфете высокой красивой женщины. — А потому, Володь, что у большого ума большие желания. Возьми Козобкину. Кто спит с ней? Понял? Я, чтобы убедиться в своих выводах, выследил сто раз, как она выходила с профессором, такой, с папкой, лысый еврей небольшого роста, в очках.

— С тобой опасно, ты все знаешь, — сказал Волгин. — Как Мефистофель.

— Да. Я не глуп, мне только развернуться не дают. Как, кстати, и тебе. В принципе мы люди добрые, вот наша слабость. А зло — это с одной стороны удар по гравитации человечества. Но зло — может быть и носителем прогресса! В этом его сила!

— Я тоже об этом думал, — согласился Волгин, полагая, что идет обычный треп. — В принципе человек, Вселенная, земля запрограммированы на жизнь, как главной константы программы Вселенной. Смотри: солнце, луна, сердце, ЗЛО, выряженное в добро. А принципы в категории приказа для человека: «Не убий! Не укради! Не прелюбодействуй! Не предай!» — Тут он заметил, что Борис уже беседует с какой-то девушкой.

Волгин посидел с минуту и отправился в туалет. По дороге он останавливался, рассматривая вывешенные на стенах картины, плакаты, спросил у встреченного молодого человека, где находится туалет, раздвинул тяжелые портьеры, вошел в помещение. Кто-то тенью скользнул вслед за ним. Еще Волгин подумал о том, что же так неслышно ходит человек, хотел было оглянуться, но тень исчезла в кабине, и он тоже вошел в соседнюю и повернулся закрыть ее на задвижку. В этот момент перед глазами мелькнуло черное — словно туча. И в следующее мгновение он получил сильнейший удар по голове. Будто две черные половины земного шара раскололись пополам, и между ними образовалась серая пустота, в которую он медленно стал погружаться.

Возбужденный разговором с новой знакомой, Борис торопился поделиться впечатлениями с Волгиным и, понимая, что его приятель мог уйти так неожиданно только в туалет, стремительно направился туда. Вбежав туда, он увидел в одной из кабин Волгина, грудью неестественно навалившегося на унитаз, и торопливо покидавшего туалет высокого сильного человека и сразу все понял. Громила пер на него с явной готовностью убрать его с дороги. Борис в мгновение оценил противника — по нездоровому цвету лица и красному носу — этот ублюдок пьет, а раз пьет, то вся его сила не так уж страшна. Он заступил ему дорогу и закричал, призывая на помощь. Бандит заметался, сверкнули желтыми белками его глаза, он замахнулся чем-то тяжелым. Борис резко откачнулся в бок, не удержал равновесие и полетел на пол. Но, падая, он выбросил ногу и ударил бандита в пах. Тот скрючился на мгновение и, ковыляя, выскользнул из двери. В дверях обернулся и показал пистолет. Борис кинулся к приятелю. Изо рта Волгина текла струйкой кровь на сорочку. У него была проломлена голова, и при падении он вывихнул руку. Борис, намочив носовой платок, отер его лицо холодной водой из-под крана, побил ладошками по щекам. Волгин сразу вспомнил это желтое лицо, желтые яблоки глаз, мелькнувшие в последний момент, когда повернулся закрыть дверь. Он не мог припомнить ни одной детали. Зашел, обернулся закрыть на задвижку дверь и — все. Он приподнялся на дрожащих ногах, наклонился над умывальником и подставил лицо под кран, приложил мокрый платок к месту на голове, откуда сочилась кровь, и почувствовал обжигающую боль, перешедшую через минуту в тупую пульсирующую.

III

В повседневной жизни Николай Петрович Свинцов обладал некоторой особенностью, которая, как то ни странно, не выделяла его, а наоборот, как бы растворяла в общем потоке людей. Он постоянно подстраивался под кого-то. Не хотелось быть белой вороной среди черной стаи. Если он замечал, что на улице преобладали у мужчин шапки, он надевал шапку, простую, обычную, суконную, теплую солдатскую шапку, чтобы не выглядеть этой самой белой вороной. Он стремился раствориться в толпе во что бы то ни стало. Занимая должность и получая очень даже хорошую зарплату, имея квартиру в центре, автомобиль, дачу, немалые накопления к своим сорока пяти годам, он тем не менее был недоволен тем, что имел слишком заметную квартиру, дачу, автомобиль и большую зарплату. На даче он не появлялся и жил там его дальний родственник из деревни, автомобиль загнал в гараж, чтоб с глаз долой, домой никого не приглашал. К нему ходила домработница, немолодая женщина, постоянно охавшая и ахавшая, летом и зимой носившая теплые чулки, боявшаяся простуды, с ней он и спал в одной постели.

Свинцов во всех своих делах усматривал несомненную пользу для своего отечества. И часто размышлял о своей блестяще подготовленной и так же блестяще осуществленной операции по устранению Самсоновой. Он приходил к выводу, что даже и один человек может очень много сделать. На такую операцию обычно выделяли десять специалистов высокого класса. Свинцов постоянно анализировал свою жизнь и выискивал врагов, которые могли бы ему помешать. Волгин — один из таких людей. Было установлено: Волгин звонил Галине Брежневой — значит, Самсонова передала ему ее телефон. Волгин был в гостях у маршала Советского Союз, выходит, что он знаком с его внучкой. За Волгиным было установлено наружное наблюдение. Свинцов не мог допустить, чтобы человек, преступивший ему дорогу в личной жизни, погубивший его жену, преуспевал в жизни. Свинцов решил доказать причастность Волгина к антисоветским организациям, в последнее время только и думал о этом. При помощи осведомителей он глаз с него не спускал. Волгин имел покровителя в лице профессора Дрожайшего, отсидевшего в лагерях в свое время и давшего подписку на предмет абсолютной лояльности. Он запросил дело Волгина, тот учился отлично, жил бедно, ходил на вечера с неким студентом из МИФИ. Свинцов планировал покончить с Волгиным еще в Доме ученых, но помешал тот самый аспирантик из МИФИ. Полковник никогда не сомневался в правильности своих решений, считал, что обладает исключительным чутьем, и доверял только себе, часто пренебрегая мнением спецов.

Первое, что необходимо, это чтобы у этого гения был «привод» в обыкновенное отделение милиции. Он позвонил знакомому начальнику отделения милиции и посоветовал «отметить привод». Это был первый шаг. Он решил разыграть сцену драки или попытку самоубийства в туалете. Исполнители не ожидали появления в туалете товарища Волгина, и это их промах. Теперь остался один важный элемент — привод! Вот он и сыграет свою роль. Бумажка пойдет своим ходом: мол, так и так, ваш этот самый Волгин имел «привод» в нетрезвом состоянии в отделение милиции. Что может быть проще для решения вопроса с покровителями? Покровители брызнут в разные стороны прочь от «гения», как только получат сигнал из милиции, — как мухи из-под веника.

Свинцов нашел чистый лист бумаги и крупно нарисовал на нем две первые буквы «В-В». Это означало — пора в случае с Волгиным поставить точку. Он покачал головой и повесил лист на стене, на кухне, на видном месте, где у него висело множество картинок, вырезанных из журнала «Огонек».

Николай Петрович снова положил чистый листок бумаги на обеденный стол на кухне и внимательно на него посмотрел. Вот здесь будет исходный пункт «гения» — общежитие. Он обозначил исходный пункт и от него прочертил линию, расставляя по пути точки метро — «Охотный ряд», «Библиотека», «Кропоткинская», «Парк культуры Горького», «Фрунзенская», «Спортивная», «Ленинские горы» и «Университет». Между этими станциями он прочертил линию и достал справочник Министерства внутренних дел. На «Фрунзенской» «гений» часто выходит и домой в общагу направляется пешком, пересекает реку по метромосту, затем поднимается по лестнице и — вот общежитие в высотном доме. Отлично. Никаких сложностей для действия советской милиции.

Свинцов достал карту расположения линий метрополитена и ткнул пальцем в точку — «Фрунзенская».

— Мудро? — спросил он себя и покачал головой. — Мудро! Очень!

И набрал домашний номер телефона нужного начальника отделения милиции. Евгений Парфенович Рыдрогоненко сам взял трубку и узнал по голосу Свинцова.

— Как дела?

— Как у тебя, — отвечал Рыдрогоненко в тон Свинцову, которому тот был обязан после неудачной операции на китайской границе тепленьким местом в столице. — Как у тебя, Коля, так и у нас.

— Тут я насчет одного «гения» хотел посоветоваться, — продолжал Свинцов и изложил суть своего обращения к приятелю. Рыдрогоненко не любил долго говорить по телефону, отвечал односложно, уклончиво, соглашаясь, но как будто и сомневаясь. Он знал: все телефоны прослушиваются, боялся сболтнуть лишнего.

— Только чтоб, Женя, чисто, один на один — прикнопить. Мое условие и просьба. Что он пьет, это знают все. А то, Женя, гениев развелось — картошку копать некому. А чему нас учит партия?

IV

В тот день Волгину без конца звонил Борис, предлагая то один вариант встречи, то другой. Вчера Волгин имел разговор с Леной, она предложила встретиться, но об этом Волгин не сказал Борису, который словно чувствовал подвох со стороны Волгина и часто названивал.

Волгин устал и запутался в предположениях. Больше всего ему хотелось махнуть на все рукой и отправиться к себе в Бугаевку. Он знал, зачем к нему приставили Мизинчика, который, возможно, презирал Волгина не меньше, чем Волгин его. Что правда в жизни, а что ложь? Где нравственный ответ? Конечно, Волгин считает, что негодяй и мерзавец — Мизинчик, но ведь тот вполне резонно имеет право думать, что именно отпетым негодяем и мерзавцем является Волгин.

Вечером Волгин надел белую сорочку, галстук, подумал, что все же необходимо развеяться, и отправился на встречу с Леной. По дороге он опять подумал, что пора уезжать к себе в деревню. Стояла теплая московская погода. Солнце отдавало городу свои последние вечерние лучи. Они договорились встретиться на станции «Фрунзенская», на ступеньках у входа в метро.

Лена собралась ехать на метро, но в последние минуты, опаздывая, передумала, сообразив, что задерживается, взяла такси.

Волгин спустился с моста на Комсомольский проспект и размышлял о превратностях своей жизни. Недалеко от метро остановился. К нему подошел, козырнув, милиционер и представился:

— Старший сержант Коздоба! Прошу докумэнтики!

Коздоба, молодой бравый милиционер, так и пылал рвением; пышущее здоровьем розовое лицо выражало полную готовность к наведению порядка. Невдалеке стоял старший лейтенант Корунов, внимательно наблюдавший задержание.

— А что, собственно, я сделал? — спросил изумленный Волгин. — В чем дело? — Ему почему-то пришла в голову мысль, что это шутка Мизинчика.

— Дело ни в чем, токо необходимо докумэнтики, потому что паспортный режим города никто не отменял, — нравоучительно проговорил милиционер.

— Но я это ведь не знал… — начал было Волгин, пожимая плечами.

— И я не знал, — в тон ему проговорил милиционер.

— Но у меня имеется студенческий билет, — наконец сообразил Волгин и порылся в карманах, нашел билет, который протянул милиционеру. Тот внимательно прочитал, посмотрел на фотографию и сунул его в планшетку.

— Сроки, товарищ студент, пройшлы, — сказал он, улыбаясь своей прозорливости. — Пройдемте.

— Не могу, у меня встреча, — Волгин испугался, что сейчас его уведут и Лена будет ждать и не дождется. — Понимаете, меня будут ждать.

— Товарищ студент Волгин, — сурово проговорил милиционер. — Я при исполнении. Пройдэмте. — И он вежливо показал, куда надо идти.

В этот момент Волгина окликнула Лена. Она расплачивалась с таксистом, махала из открытого окна такси рукой. Заметив, что задержанному кто-то машет, лейтенант Корунов, полагая, что дело принимает острый оборот, решил действовать стремительно, подошел к Волгину и сказал:

— Не заставляйте применять силу, гражданин.

Милиционеры были маленькие ростом, а Волгин — рослый; у милиционеров сытые лица горели яркими розовыми красками, а у Волгина — лицо бледное, растерянное. Что сразу бросилось в глаза Лене, и она от злости налетела на них со словами:

— А ну-ка отстаньте от него. Я вам говорю!

— А вот за эти словечки, гражданка, вы с нами пойдете, — не растерялся лейтенант Корунов, крепко взяв сильной рукой за плечо Волгина.

— Я пройду, что будете потом делать! — Лена топнула ножкой так, что волосы, сорвавшись со шпильки, лавиной посыпались на глаза. Она их отвела и со злостью добавила:

— Просить прощения будете! Сволочи!

Милиционеры молча привели в отделение милиции Волгина и Лену через три минуты. Лена попросила позвонить домой. Ей не разрешили. Тогда она стала кричать, требовать свидания с начальником отделения милиции. Ей отказали. Она подняла такой крик, что милиционеры в испуге стали оглядываться.

— Если вы не дадите мне позвонить вашему начальнику, я вас убью! — кричала она. Дежурный по отделению милиции капитан Сослов доложил о случившемся начальнику отделения милиции полковнику Рыдрогоненко. Ей тут же протянули телефонную трубку. Она нажала на рычаг и набрала номер своего домашнего телефона.

— Дедушка, меня тут задержали! Милиционеры! Сволочи! Позвони самому главному!

Она протянула трубку капитану. При первых же словах, донесшихся из трубки, тот, как на пружинах, подскочил со стула и на мгновение онемел, потом задрожавшим голосом сказал:

— Слушаюсь! Так точно! Слушаюсь!

Капитан Сослов бросился на второй этаж к начальнику отделения и оглядываясь на плачущую девушку, на парня, и по его лицу лейтенанту Корунову стало ясно, что они вляпались. Только он поднялся докладывать наверх с докладом, как раздался звонок и, поднявший ее полковник Рыдрогоненко при первых же словах побледнел и медленно привстал за столом и укоризненно посмотрел на вошедшего дежурного капитана.

У него все было написано на лице, не нужно всяких слов. Густой немолодой, но полный энергии голос в трубке сказал:

— Вы уже маршалов Советского Союза не узнаете! Козлы! Да я вас разжалую! Лично! До рядового!

Трубку бросили, а полковник некоторое время еще внимательно смотрел на нее. Капитан Сослов моргал, переживая за начальника.

— Это внучка Маршала Советского Союза! — прошептал Рыдрогоненко побелевшими губами. — Сослов, немедленно рапорт: Коздобу — вон! Корунова за несоответствие! Собачий потрох!

Рыдрыгоненко спустился в дежурную и сказал при всех громовым голосом Коздобе:

— Вы — уволены, сержант! Вам понятно! Как вас звать? — спросил он, подходя к девушке.

— Не ваше дело, — проговорила капризно Лена, повела плечами. — За что задержали его?

— Никто никого не задерживал, обычная проверка, за нерадивость накажем. Сержант Коздоба, кто так проверяет паспортный режим? Пишите рапорт! Уволены!

Сержант Коздоба рванулся было ответить, но на него никто уже не обращал внимания. Полковник Рыдрогоненко снова обратился к Лене со словами:

— Вы нас извините. Людей нет, вот и приходиться брать почти с улицы, таких с позволения сказать милиционеров, как Коздоба. Да у меня портрет вашего дедушки висит в спальне, — соврал он с завидной сообразительностью. — И вы, молодой человек, извините, прошу вас. Я тут порядок наведу.

Лена и Волгин, не попрощавшись, вышли на улицу, и молча направились на Фрунзенскую набережную. Вечер был испорчен. На глазах у девушки стояли слезы, она никак не могла успокоиться.

— Что ты молчишь? — спросила она нервно Волгина. — Хочешь кофе со сливками? Дай мне твою руку. — Она взяла его руку, ладонью потерлась о его ладонь. — Чувствуешь тепло? Чувствуешь, исходит энергия? И вообще, Владимир, давай забудем это отделение милиции, как будто там мы не были. Дедушка им еще покажет эту самую «кузькину мать». Слушай, Вова, кончай ты о них!

— Да я же молчу, — отвечал Волгин.

— Мой дедушка говорит: бойся тех, кто молчит. Бойся дураков, а еще больше бойся умников, которые молчат. А ты молчишь, и я с тобой хочу в Нескучный сад. Согласен?

— Давай посидим на набережной, — предложил он, присаживаясь на каменную скамейку.

— Нет, я не могу сидеть на дороге, пошли в Нескучный сад.

Они медленно перешли по Крымскому мосту на другую сторону. Они свернули в парк, прошли по его длинным аллеям, где было пустынно.

— Дай мне руку. Ты любил когда-нибудь? У тебя была женщина? Я такая развращенная, я не простая женщина.

— Кто тебя развращал?

— Милый мой мальчишка, заревновал, я сама себя развращаю, лежу в постели и развращаю, чтоб не скучно было. Я такая. Вот ты потрогай, вот ты проведи рукой по моей коже. Какая нежная!

Она села на ворох прошлогодних листьев и попросила его сесть рядом — спина к спине и засмеялась.

— Ты что смеешься? — спросил он.

— Мне смешно, что мы в разные стороны смотрим. Ты помнишь, Пушкин говорил про магический кристалл, так скажи, если сидеть спиной к спине, то о каком магическом кристалле можно говорить? Я же сегодня весь день готовилась встретиться с тобой. Ты посмотри, какая я! Посмотри, какое на мне платье. — Она привстала и повертелась перед ним. На ней ладно сидело бирюзовое с серебряной ниткой вязаное платье до колен, с отложным воротничком, перехваченное серебряным поясочком.

— О чем ты думаешь? — спросила она ласково, глядя на него выразительными синими глазами. — Нравлюсь я тебе, я это вижу. И не скрывай. Я люблю, когда не скрывают своих чувств. Нравлюсь?

— Нравишься. Не то слово. Ты само очарование, — сказал он, околдованный ее взглядом, плавными движениями рук, тела. Они действовали на него магически. — Ты просто обольстительница, Леночка!

— Вот видишь, ты мой мальчишка. А ты знаешь, что я неделю выбирала, как к тебе обращаться и решила, что выражение «милый мой мальчишка», именно больше всего подойдет к тебе.

Он оглянулся. Нескучный сад не убирался: то там, то здесь валялись старые трухлявые бревна, на одно из них он и пригласил присесть Елену.

— Нет, не сяду, — сказала она кокетливо. — Будешь меня соблазнять.

Волгин побожился, что не будет.

— В таком случае, — сказала она. — Зачем я буду сидеть с тобой, мой милый и ласковый мальчишка? Я сяду, но если только будешь меня соблазнять, я не дура, чтобы упускать такого парня, как ты. Но только не прикасайся ко мне. Согласен?

Он присел рядом и обнял ее, притянул к себе и поцеловал в теплые ее губы. У нее так задралось платье, когда она присела, что оголились бедра. Она прильнула к нему и прошептала:

— Ты меня понял, милый мой мальчишка?

Она шептала какую-то невинную чепуху, обхватывая все сильнее и сильнее его руками. Он не мог отвести от нее взгляда, она страстно смотрела ему в глаза, он задохнулся от нахлынувшего желания.

— Такой нежный, ласковый, — шептала она, и ее слова кружились в воздухе словно листочки, словно нежнейшие паутинки, обволакивали его. Он видел, как лицо ее порозовело, и почувствовал, как волна желания захлестнула их обоих.

— Дай твою руку, — прошептала она голосом, не вернувшимся еще на свою обычную волну и, взяв его ладонь, положила себе на грудь. Сердце ощущалось под рукой, и он подумал, как переменчива судьба и как невозможны порой женщины.

— Что молчишь, мой милый мальчишка? — спросила она и только тут разглядела, что они лежали на куче старой прошлогодней листвы, и засмеялась этому.

— Знаешь, — произнесла она, — Я все предчувствовала заранее, что мы сюда пойдем, какие слова будем говорить. Посмотри, я изменилась? У меня не было мужчины. Ни одного. Я думала, что сначала надо влюбиться, а уж потом все остальное. Но дедушка сказал: со мной можно в разведку ходить и назад не оглядываться.

— Нет в мире женщины, которая бы свои недостатки не превращала в достоинства, — вздохнул Волгин и засмеялся.

Они направились к метро.

— Хочешь, я сейчас в том отделении милиции камнями окна побью, — предложила она засмеявшись. — И они скажут: спасибо! Клянусь!

— Нельзя, посадят, как дураков.

— Не посадят, наоборот, скажут, что я случайно сделала, потому что дедушка уже звонил и разговаривал с начальником. Представляю, как его трясло. Он же небось сказал, приеду на танке, всех подавлю! Поехали к тебе.

Она взяла такси. В общежитии, в комнате, на кровати сидел с заспанным лицом Мизинчик, ковыряясь в носу, и когда они вошли, он даже не изменил позы.

— Выйдите, нам надо поговорить, — предложила сразу ему Лена, брезгливо шевеля пальцами правой руки, словно подушечками пальцев щупала воздух. — Фи, воздух тут, открой окно.

Мизинчик поднял на нее глаза и ничего не ответил. Она повторила свою просьбу, но уже более раздраженно.

— Тут нечего распоряжаться, я имею право на комнату, как и он, — сказал Мизинчик с некоторой неуверенностью, потому что безапеляционный тон девушки заставил его колебаться в принятии решения. Но, поколебавшись, он снова лег и отвернулся к стене. Волгин пожал плечами, сказал, что пора кофе пить.

Лена подошла к Мизинчику и с омерзением ткнула пальцем ему в плечо.

— Эй, ты! Не слыхал, что я сказала, больше повторять не буду! Улетучивайся!

Он не шелохнулся, лишь повел плечом, к которому она прикоснулась.

— Я что сказала! — повторила разгневанно Лена и, взяв с полки книгу, ударила Мизинчика по голове. — Я повторяться не люблю! Как звать этого невоспитанного осла? Сейчас я вызову милицию, чтоб его взяли.

Мизинчик, словно его кто окатил ушатом холодной воды, вскочил и, молча потряс головой, дрожавшими руками поставил книгу на полку и выскочил вон.

— Как ты можешь здесь жить? — спросила она и прошлась по комнате. — Тут омерзительно пахнет, воняет потом этого идиота. Он шиза! Не видишь? Он тебя ночью прирежет за то, что ты красивый, умный, высокий! Слушай, застрели его, он же стучать на тебя будет. У дедушки есть пистолет. Именной! Слушай, я придумала, где тебе можно жить.

— Куда ты меня приглашаешь?

— Да нет, тут мы живем, папа с мамой за границей, а у дедули имеется один домик, ну то есть двухкомнатная квартира, он же охотник, вот туда приезжают и останавливаются его дружки-охотники, простые мужики, из его деревни, где он родился. Там две комнаты, холодильник, телевизор.

— Нет, Лена, спасибо, лучше я не буду ни от кого зависеть, за свои рубль двадцать в общежитии.

— Но ты эти рубль двадцать можешь мне платить, хотя мне деньги не нужны. Но если у тебя такой принцип, то пожалуйста. Просто не хочу, чтобы ты с этим отвратительным типом жил вместе. Он же чудовище! Он же стоит у двери и подслушивает наш разговор. Квазимодо! У него рот — кривой, нос — кривой, глаза — врозь. — С этим выродком я тебя все равно не оставлю.

— Скажи, чем я привлек внимание сегодня милиционера? Проходили мимо него студенты, не остановил, а меня остановил. Что они от меня хотят? За Казакова?

— А кто такой Казаков? — поинтересовалась Лена.

— Он обладает магией слова. Твой дедушка обладает социальной магией, так скажем, послал на три солдатских буквы и — его поняли. А Казаков — магией слова! Вот я и думаю.

— Я пошла домой, а ты думай.

Он кивнул, а сам подумал о том, что хорошо бы побыстрее побродить одному по скверу подле общежития.

V

Никогда еще осень так не действовала на него. Он не ожидал ни встреч с Леной, ни с Борисом, который вернулся из Крыма, и снова зачастил на кафедру, на которой осталась после учебы Татьяна Козобкина, готовившаяся заочно поступить в аспирантуру. Он ходил словно неприкаянный, равнодушно встретил сестру Надю, приехавшую из родной Бугаевки с целой сумкой варенья и вяленой рыбы. Его ничего не интересовало после того, как профессор Дрожайший недвусмысленно намекнул на «провал защиты». Просто намекнул: он никогда не говорил определенно.

— Стоило бы сдать экзамены. А на всякие там занятия можешь не ходить, молодой человек. Мне кажется, твоя работа — это полноценная докторская диссертация, — подбадривал профессор, а сам думал, что после защиты диплома Волгину не предложили защиту диссертации, значит, имеются влиятельные силы, которые категорически против Волгина. Дрожайший все понял и перестал хлопотать. В конце концов, собственное спокойствие важнее и не стоит волноваться. Он считал, что сделал для талантливого юноши все, что мог.

Волгин чувствовал, что жизнь проходит мимо него. Он потерпел полнее фиаско с диссертацией, женщин после Самсоновой серьезно не воспринимал. Он сел и написал как-то об этом статью в форме письма-раздумья. Получился рассказ. Волгин понимал, что он не художник, лишь аналитик, но узнал адрес Юрия Казакова и положил в почтовый ящик свой рассказ. Волгин вложил записку, в которой обращался к Казакову как к непревзойденному мастеру магии слова. Писатель ответил коротким письмом, предлагая встретиться в журнале «Юность». Они встретились на пять минут, не больше.

Рослый, могучий, полный, лысый, с красивым классическим римским профилем Юрий Казаков слегка заикался. Он разговаривал с Волгиным как с равным. Они проговорили пять минут, но было ощущение, что они давно знают и понимают друг друга.

Однажды в сквере перед общежитием Волгин встретил Бориса. Тот разговаривал с каким-то мужчиной. Борис поднял руку, давая понять, что увидел приятеля. Волгин в ответ тоже вскинул руку. Он словно почувствовал в мужчине, ведущим беседу с Борисом, какую-то опасность.

Полковник Свинцов, а именно он разговаривал с Борисом, в последнее время очень изменился. Он стал чувствовать временами противную дрожь в руках. Когда ему доложили о скандале в отделении милиции Рыдрогоненко и о замеченном покровительстве Волгину со стороны Маршала Советского Союза, он впервые почувствовал, как задрожала его рука, сама по себе, в запястье, стала выгибаться и вибрировать. Душевный комфорт его был нарушен. Он видел истинное положение дел: сокращалась армия, увольнялись достойные люди, рушились построенные Сталиным советские бастионы. Его перестали посылать за границу, что он особенно остро переживал, намекали, что, возможно, отправят на пенсию. Свинцов был мнительным человеком и решил встретиться с Волгиным как исходной точкой всех его неудач.

Он обернул свое большое прыщавое, постаревшее лицо с маленькими глазками к Волгину и доброжелательно кивнул ему, как старому знакомому.

— Товарищ Волгин, — громко сказал Свинцов, проходившему мимо Волгину. Тот обернулся и вопросительно, словно впервые видел этого дядю, глянул на полковника. — Я хотел бы с вами поговорить.

Волгин с презрительной улыбкой, словно говоря, о чем же еще можно говорить, вернулся, и Борис, решив, что разговор касается их двоих, отошел в сторону.

— Садитесь, — предложил Свинцов, показывая на лавку.

— Спасибо, я постою.

— Я муж женщины, которую вы любили. Нас с вами объединяет она, Людмила, нам есть о чем поговорить. Можете уделить минуту?

Волгин молчал, ожидая вопроса. Свинцов с ненавистью смотрел на молодое красивое лицо.

— Я хотел узнать, что Людмила Самсонова сказала вам в последний день? — спросил дрогнувшим голосом Свинцов. — Для меня это важно, я места себе не нахожу. Я должен знать, о чем она думала в последнюю секунду своей жизни?

— Мне? — лицо у Волгина вытянулось, и он остановившимися широко раскрытыми глазами уставился на Свинцова.

— Мне сказали, что вы были при последних ее минутах, может, ошиблись, но я так понял, — проговорил Свинцов, и маленькие его глазки забегали.

— Кто вам сказал? — спросил Волгин, стараясь взять себя в руки. Как ему хотелось плюнуть в лицо этому ничтожеству и — дело с концом. «Не имеет ли Свинцов непосредственное отношение к убийству Самсоновой», — подумал Волгин.

— Еще один вопросик? Как мужчина мужчине. Вы с ней спали? — спросил Свинцов, наблюдая, как бледнеет и меняется в лице Волгин.

— Чудовище! — пробормотал Волгин и пошел прочь.

Прошло несколько лет с тех пор, но при воспоминании об этой встрече со Свинцовым, в Волгине рождалось чувство прикосновения к чему-то гадкому.

VI

Лена взяла очередной академический отпуск и, имея достаточно свободного времени, довольно часто приходила к Волгину в аспирантское общежитие, где он имел комнату. Они ходили в кино, обсуждали его статьи, вели ночами долгие разговоры. Она за последние несколько лет изменилась, одевалась в рваные джинсы, застиранную кофту и растоптанные туфли, считая, что творческие натуры так и должны выглядеть.

К ее появлению в общежитии привыкли, дежурившие на вахте после нескольких сцен, разыгранных Леной, перестали требовать от нее документы и уже не реагировали на ее появление. Она любила сидеть прямо на столе, болтать оголенными ногами, о красоте которых догадывалась, рассказывала Волгину смешные истории из высшего света, обзывая всех членов Политбюро баранами, у которых нет мозгов. Она с не меньшей долей злорадства перемывала косточки и президенту Соединенных Штатов, и королеве Англии. По ее мнению в Советском Союзе есть один умный человек, и этот человек — женщина, министр культуры Фурцева.

— Кто сказал тебе, Лена?

— Дедушка. Он еще не ошибался ни разу в жизни. Когда ему еще на фронте однажды посоветовали устроить наблюдательный пункт на водонапорной башне, он сказал: не надо, сейчас немцы ее собьют снарядом. И точно, через минуту башню снесли снарядом. Вот Екатерина Алексеевна будет у нас в гостях, можешь убедиться сам. Она красивая, хотя, признаться, старая. Так что я могу быть спокойной за тебя.

— Когда она к вам приедет?

— Завтра. После обеда. Дедушка с двенадцати до часу отдыхает, а потом в три она приедет.

— Мне делать завтра нечего весь день, поедем с утра, познакомишь со своим ангелом-хранителем, дедушкой, — предложил Волгин, что было тут же с восторгом принято.

— А хочешь, если сегодня поедем, останешься на ночь у нас, я к тебе ночью приду. Собаки наши все уснут, а дедушка начнет храпеть. Он так храпит, что закрывай уши и убегай из квартиры. Это у него с войны. Кантузия.

На следующий день Лена поджидала Волгина у знакомого подъезда в новой импортной дубленке, в красивой собачьей шапке, новеньких с иголочки сапожках.

— Красивая я? — спросила она и засмеялась.

— Очень, — сказал Волгин. — Показывай свою Фурцеву.

— Она еще не приехала, пойдем знакомиться с дедушкой. Он уже заранее с моих слов тебя любит, только не ударь лицом в грязь, скажи, что лучшие люди — это фронтовики, которые много пережили, что русский народ вынес больше, чем все остальные народы мира.

Дедушка выглядел еще довольно энергичным и моложавым: крепкое телосложение, без единой сединки густые русые волосы, мужественная осанка. Его немного портил большой некрасивый нос, под которым топорщились усы. Он был одет в старый военного образца китель, стертые в коленях галифе, замызганную рубашку и тонкие, но достаточно высокие, чтобы прикрыть коленки, сибирские валенки-катанки. Он протянул жилистую широкую ладонь:

— Алексей Павлович. Садитесь. Мне Леночка о вас кое-что рассказала. Чаю будете? Полина! Чаю гостям!

— Чай! Слышу, — отвечал с кухни далекий голос.

— Дедушка, он гений, — сказала Лена, раскрасневшись от волнения.

— В нашей советской стране все гении, — подтвердил старый маршал и подмигнул как-то очень свойски Волгину. — Дураков нет!

— Да уж, — понимающе рассмеялась Лена. — Но я только всерьез, дедушка.

— А я разве понарошку, Лена. Хотя, правду говоря, на наш век дураков хватит. Много на свете умного, да хорошего мало, Лена. Она у меня нынче отпуск академический взяла. Куда с ее-то здоровьем целыми днями сидеть и худеть за книгой. Не выросла та яблонька, чтоб ее черви не точили.

Он круто повернулся и в сопровождении собак отправился на кухню за чаем.

— Вот видишь, какой мой дедуля добрый, он мне и вправду за маму и папу, он все умеет. — сказала Лена. — Вот сейчас приедет к нему Фурцева. О музее одном для танковых войск покалякают.

Появившийся в дверях маршал протянул поднос с чайными чашками внучке, а сам пошел открывать дверь, в которую настойчиво звонили. Из коридора послышались голоса — мужской и женский. Лена вскочила с кресла и бросилась в коридор, откуда тут же раздавался энергичный и чистый женский голос. Через секунду Фурцева появилась в дверях, оглядываясь и говоря что-то Лене. В гостиной она остановилась — среднего роста, в приталенном строгом дорогом костюме, от нее исходил запах тонких духов.

— А это кто? — спросила она Лену, удивляясь, с улыбкой, и оглядываясь на нее. — А что же ты молчишь? Лена, ну, знакомь меня.

— Это Владимир Волгин, — представила его Лена Фурцевой. — Это Екатерина Алексеевна.

— Да уж, да уж, — говорила Фурцева, крепко пожимая Волгину руку. — Вижу, серьезный молодой человек.

— Он написал много работ просто замечательных, — проговорила Лена, краснея и глядя на Волгина и вдруг понимая, что ей не о чем больше говорить. — Он такой замечательный, умница, но его не понимают. Он — гений.

— Не сомневаюсь, никогда умниц не понимали, — сказала Фурцева, бесцеремонно усаживаясь в кресло и доставая из кармана какую-то бумажку.

Волгин молчал. Он не смог определить, сколько лет Фурцевой, но в облике этой немолодой женщины было столько очарования. Хотелось говорить при ней умные слова, вести себя как-то особенно красиво.

— Я тут ненадолго, Алексей Павлович, мы вас, наших защитников, в обиду не дадим, — обратилась она к маршалу, усевшемуся напротив. — Вот только с открытием повременим. Я говорила с Леонидом Ильичам; он — за.

Старый маршал кивал в ответ, довольный, что есть люди, которые все понимают и знают, что без старой гвардии новую не создашь.

Фурцева говорила, а сама то и дело взглядывала на Волгина, словно ожидая случая заговорить с ним, и в ее внимательном взгляде отчетливо виделся интерес к нему.

— Кто ж его не понимает? — обратилась Фурцева к Лене с лукавой улыбкой.

— Да вот у него есть эссе, а никто не печатает, слишком смелое, — прошелестела Лена.

— Очень такое умное эссе о Чехове, Бунине и Казакове.

— Сейчас все печатают, такое время, — не согласилась Фурцева. — Расскажите поподробнее, о чем вы пишете.

— О том, что Юрий Казаков по мастерству и таланту не уступает Чехову, а уж тем более Бунину, — отвечал Волгин.

— А кто такой Юрий Казаков? — удивилась Фурцева и посмотрела на маршала, который недоуменно пожал плечами.

— Писатель, современный, — отвечала Лена.

— Я понимаю, что писатель, но я не читала, — отвечала Фурцева.

— У меня с собой нет книжки его рассказов, но дома имеется, — буркнул Волгин.

— Я позвоню Твардовскому, он напечатает, хотя он рьяный поклонник Бунина, и обязательно сделает свои замечания. Теперь, Алексей Павлович, наше с вами дело сдвинуто, не беспокойтесь, в обиду не дадим. Вы вот что, Володя, позвоните мне, принесите свое эссе. Вот телефон.

— Я принесу, — сказала Лена. — Он стеснительный.

Лена явно не желала встречи Фурцевой с Волгиным, и это стало для всех настолько очевидным, что не заметил данное обстоятельство только старый маршал. Если эта молодая, не лишенная красоты девушка, которая годится ей в дочки, так ревниво ведет себя, то, видимо, есть для этого основания.

Фурцева принялась собираться, еще раз поблагодарила за чай.

Волгин позвонил Фурцевой через пять дней. Фурцева тут же попросила приехать, предложила выслать за ним автомобиль. Он отказался. Сказал: позвонит через день. Но позвонил через два дня. И по голосу понял, рада, просила приехать к ней домой, опять сказала, что вышлет машину. На этот раз он согласился.

Ее квартира вся сияла новой мебелью и чистотой. Фурцева была в длинном черном вечернем платье, из-под которого выглядывали носочки лакированных туфель. Кругом зеркала: огромное зеркало в холле, в ванной — во всю стену и в каждой комнате тоже по зеркалу. Они сели на кухне. Он подумал, что о встрече мечтал не для желания напечатать свои работы, а для того, что бы полюбоваться этой женщиной. Он любил именно такую зрелую красоту.

— Вы хотели бы выпить?

— С удовольствием, — согласился он.

Она внимательно на него посмотрела, подумала секунду и поднялась. Она принесла красного легкого крымского вина, и они выпили из больших хрустальных фужеров. В ее красоте было что-то от вечернего заката, от замирающего морского прибоя, как подумалось Волгину, и он, взяв ее руку, поцеловал. Она ничего не сказала. Женщина слишком знала себе цену, чтобы удивляться впечатлению, произведенному на молодого человека.

— Что у вас за эссе, можно посмотреть, — попросила она ласково.

Волгин все еще держал ее руку, она погладила его голове. Ему казалось, он ощущал прежнее, забытое им давно чувство, какое было с Самсоновой.

— Можно я вас поцелую? — спросил он дрогнувшим голосом.

Он прикоснулся к ее щеке губами, ее кожа была нежной и исчочала необыкновенный запах, от которого у него закружилась голова.

— Я вас видел много раз по телевидению, — сказал он. — Вы в жизни гораздо интереснее, элегантная, в вас столько чувств.

— Вечерних, — добавила она грустно.

— Я вас любил, не зная вас, — прошептал он. — Мне не надо помогать. Напечатают, не напечатают, не в этом дело, просто я о вас мечтал, еще не зная вас, и ожидал встретить.

— Вы красивый, Волгин, — покачала она головой и погладила его по щеке, как-то по-матерински. — Волнительный, соблазнительный, милый.

— Все говорят и думают только о делах, напечатать, не напечатать, защититься, не защититься. Я не доктор, вот уже три года утверждают мою диссертацию в ВАКе. Плевать на это, не в том дело, главное, я вас встретил. — От нее исходило какое-то легкое сияние, словно свет струился от ее рук, шеи, лица. Он с нежностью дотронулся до ее обнаженной ноги.

— Скажите, сколько вам лет? Вы такая красивая, у меня только однажды была женщина — совершенство, и больше я не встречал ничего подобного, — говорил он, обнимая ее.

— Сколько лет, не скажу, — сказала она, — это неинтересно. Но вы мне нравитесь.

— Каждая встреча — судьба.

— Все, что случается, мы называем судьбой, а вот что не случается?

— То же самое называется судьбой, — рассмеялся Волгин.

— У вас такая судьба?

— Нет. Но иногда лучше не помнить то, что не видится на дне хрустального фужера, — сказал он. — Давайте выпьем. Если бы Бог придумал на земле всего лишь нас с вами и вино — было бы достаточно, чтобы не скучать на земле, Екатерина I. Я вас правильно называю?

Она кивнула с каким-то азартным блеском в глазах, плеснула в фужер вина, затем помедлила и налила полные фужеры. Он догадался, что она темпераментная женщина.

— Какая вы замечательная, — проговорил он. — Какие у вас волосы, руки, ноги, не подумайте, что я вас соблазняю, но вам приятно, что моя рука как бы случайно очутилась на вашей коленке?

— Вы соблазнитель, — проговорила кокетливо она. — Но я никогда не встречала такого красивого парня. Человек не знает себе цены сам, цену ему назначают другие.

— Они или преуменьшают, или преувеличивают ее, все зависит от их прихоти, — засмеялся Волгин.

Он обнял ее, и она ему ответила тем же…

— Почему в сумерках все кажется таким естественным? — спросил он, когда собирался уходить, а она все еще лежала в постели и с грустью смотрела на отсвет горевшей ночной лампы в зеркале.

— Потому что в сумерках не хочется врать, — сказала она и грустно засмеялась. — Это так! Смотри, моя дочурка скоро прискачет.

— Я бы хотел ее увидеть.

— Я не хочу, чтобы ты ее увидел. Так надо. Лучше об этом не говорить. Хотя все знают все. Оставь, пожалуйста, свое эссе, я отдам Твардовскому. Он напечатает.

— Не надо, — сказал Волгин. — Я сам отнесу, зачем утруждать вас. А вы при случае скажите. Если будет время. Труд становится искусством, когда принадлежит людям. Будь хоть семи пядей во лбу, но если ты своими мыслями не поделишься с человечеством — грош тебе цена. Мысли, они, как птицы, которые сидят на гнездах, и мы не видим, когда они сидят, но видим, когда они летают. А жизнь их — когда они сидят на гнездах.

— Вас интересно слушать, — засмеялась она. — Откуда такие сравнения: искусство и птицы?

— Но это же так, для меня мысль во мне, она будоражит, волнует, тревожит, а вот когда она улетит, предположим, через печать, и ты от нее освободился, ее видят люди, как птиц в полете. То же самое.

— Вы слишком умно мыслите, вам будет тяжело. Не говорите нигде, что мы с вами встречаемся, — попросила она умоляющим голосом. — Вам сядут на хвост. Машина отвезет. Осторожно. Счастливо.

VII

Лена заметила перемену в Волгине и сразу определила, откуда ветер дует: Фурцева! Она не верила и всем своим существом чувствовала, что это так. Она написала Волгину письмо, просила поклясться, что у них прежние отношения. Но Волгин не ответил, к тому же он клятв боялся, как огня. Лена написала второе письмо, в котором писала о своей любви, данной ей свыше. Волгин молчал. В третьем письме Лена намеками объяснила, что «теперь наверняка знает причину его молчания, ибо после одного случая, после одной встречи со старой женщиной, именно после того случая, а не после какого иного, он переменил отношение к ней».

Волгин и на это письмо не ответил, но позвонил ей.

— Знай, что самые опасные женщины на всем земном шаре — старые женщины. Я хочу, чтобы ты знал, у них нет сердца. Дедушка того же мнения, а уж он знает. Сам старый.

Волгин молчал, догадываясь, о ком говорит Лена и в чей огород бросает камни, понимал бессмысленность каких-либо возражений. Лена продолжала его преследовать. Она узнала телефон на вахте и, заведя знакомство с вахтером, теперь могла позвонить Волгину в любое время дня и ночи. Наконец вскоре она сама заявилась к нему. Плача и смеясь, она упрекала за молчание и требовала рассказать о его связи с одной старой женщиной.

— Я не могу понять, что ты имеешь в виду, — равнодушно отвечал Волгин.

— Знаешь, не валяй дурака, Вова. Тебе же будет плохо, мне стоит только сказать дедушке, и все. Наша любовь закончится.

— Как может закончиться то, что не начиналось, Лена, не противоречь самой себе. Начало имеет конец…

— Ой, врешь, ты любил меня, — засмеялась она. — А вот я брошу тебя. Что ты будешь делать со своей старой каргой Фурцевой? Ой! — воскликнула она и зажала свой рот ладошкой. — Ой, проговорилась! Но раз уж проговорилась, то знай, я тебя подозреваю в связях с этой самой плохой женщиной на всем свете. Дедушка ее больше никогда не пригласит к нам.

— Что ты от нее хочешь? Она несчастная женщина. Сгубила свою красоту в толпе боровов от политики. Лена, не злобствуй. Тебе это не к лицу. Ты же умная.

— Ой, значит, ты ее не любишь?

— Лена, я тебя прошу, не бросайся так просто словами, кто легко любит, тот легко и разлюбит. Молчи, ты лучше выглядишь, когда молчишь.

— Неужели я такая глупая? — спросила она со слезами на глазах. — Вот видишь, как получается, все хороши кроме одной меня. Мне нужно ждать, чтобы мне поклонялись, нет, один дедушка меня понимает.

После этого разговора он, сославшись на занятость, отправил ее домой. У сестры Нади после защиты дипломного проекта сразу намечалась свадьба, так что хлопот предстояло немало.

Через месяц ему принесли письмо из редакции «Новый мир» за подписью главного редактора Твардовского. «Ваша работа поставлена в следующий номер. Предлагаем Вам постоянное сотрудничество в нашем журнале». Он все понял: Фурцева звонила Твардовскому.

Волгин позвонил Фурцевой и сообщил о письме, на что она ровным красивым голосом ответила:

— Волгин, сейчас такое время, умных людей ценят, прошу вас убедительно, сходите в редакцию. Александр Трифонович все сделает.

— Хорошо, — сказал он. — Раз вы советуете, зайду. Мне хотелось бы с вами встретиться.

— Позвоните через пару дней, — отвечала она, чуть призадумавшись. — Хорошо?

VIII

Жизнь Бориса складывалась неоднозначно. С одной стороны, ему присвоили звание доцента. В институте электронного машиностроения он читал лекции по физике, был на хорошем счету. Обладая большим даром коммуникабельности, он налаживал самые неожиданные связи, заводил настолько странные знакомства, что порой в голове у Волгина не укладывалось, как же можно одновременно водить дружбу с волком и с зайцем.

Борис позвонил и тут же стал рассказывать об интересных местах, где будут самые лучшие девушки столицы: клуб Горбунова, энергетический институт, химический институт, клуб строителей, институт пищевой промышленности и прочее, прочее. Он владел информацией. Но предложил он пойти к представителю «Золотого легиона», где будет интересная встреча, которая поможет каждому решить судьбу сразу или через пару дней.

— А что сие означает? — поинтересовался Волгин усмехаясь.

— Сеструха работает у него в одном месте, знаешь, не телефонный разговор, но если ты хочешь получить квартиру, то лучшего случая просто не будет, — произнес Борис с сильным напором и со столь же основательной верой в случай.

— Давай, что ж, если ты считаешь, что это так, посмотрим, — согласился Волгин. — Где и когда?

— Оденься получше, не простые люди будут, и еще раз продумай, как и с чем пойдешь, а то не так все просто, — серьезно добавил Борис, предполагая просить квартиру у влиятельной особы, о которой ему говорил его друг Хес. — В семь часов вечера. Арбатская. Посреди зала.

В семь вечера Волгин стоял в центре зала на станции метро «Арбатская», ожидая Бориса. Борис, как обычно, опаздывал, хотя всегда торопился.

Он еще издали помахал, как обычно, рукой. Борис был одет в отличный французский новый синий костюм, яркий галстук, лакированные новенькие туфли, от него пахло хорошим одеколоном. Он придирчиво оглядел Волгина и пожурил, что тот мог бы одеться получше, ибо предстояла важная встреча и стоило ради такого случая приодеться. Борис выгнул свою могучую грудь и старался выглядеть внушительно.

— Ты имей в виду, одежда — самое главное, ибо на что вначале смотрит девушка? На одежду. Она не видит, что у тебя золотое сердце, что у тебя в кармане лежит доцентовская зарплата, — он показал пачку денег, вытащив их из кармана. — Что ты гений, она же этого не знает. Может, ты второй Пушкин, откуда она знает.

— Все я понял, — отмахнулся Волгин.

— Как дела на личном фронте? Как Лена?

— Да я не знаю. Меня нервирует она во всем. Дед у нее маршал.

— Дед у нее маршал? Что ж не сказал? Жениться надо, вот дурак, сразу же надо жениться. Я женюсь. Мне, честно говоря, надоело в нищете прозябать. Зарплата — разве это деньги? Давай позвоним ей. Ты можешь сказать Ленке, что я в нее влюблен?

— Ты серьезно? — хмыкнул Волгин.

— Слушай, мы никогда не выберемся из этой трясины, никто нас не пустит выше, пусть хоть ступенька будет построена. В конце концов она девка ведь неплохая? Чем она хуже других? Я же недаром на нее глаз положил, помнишь? У меня вкус! Она такая высокая, есть в ее взгляде что-то. Она, конечно, может любить, но быть хозяйкой дома, конечно, не может. Зато дочь маршала! А?

— Не дочь, а внучка, — поправил Волгин.

— Да черт с ней, пусть будет внучка, надоело все, пора остепениться.

— Но она говорит, что меня любит, — разочарованно проговорил Волгин.

— Не может быть! — воскликнул Борис.

— Да. Но только не мне этот камень предназначен.

— Черт с ним, — согласился Борис задумчиво. — Черт с ним. Маршал, звучит-то как? Звучит хорошо, красиво, смачно: маршал! Цитирую: в борьбе за жизнь слабых не бывает.

Они прошли бульвар и свернули в Сивцев Вражек. Свернули вновь. Солнце уж зашло, и небо окрасилось в густой синий цвет.

— Давай-ка позвоним, — предложил Борис, завидев телефон-автомат. — Лене. Сейчас. Скажи, мол, Борис без памяти и плачет, рыдает. Что? Разыграем?

Волгин, ни слова не говоря, набрал номер. К телефону подошла она, обрадовалась звонку и стала тут же трещать про удивительный поход к дедушкиным гостям.

— У меня серьезная новость, — сказал Волгин. — Я хочу, чтобы ты знала, что Борис тебя сильно, навсегда любит.

— Он рядом с тобой? — проницательно определила она. — Дай-ка ему трубку.

Волгин протянул телефонную трубку Борису, и тот услышал ее голос:

— Борис, ты вонючий козел! Ты понял? Козел!

Борис бросил трубку и выругался матом, добавив, что такой отъявленной дуры, как внучка маршала, он еще никогда в жизни не встречал. Волгин молчал, все понимая: Бориса оскорбили.

Юрий Хес, человек лет тридцати пяти, с запущенной щетиной на лице, в дырявых туфлях, затертом пиджаке, никогда не стиранных джинсах, встретил их радушно. Дом, в котором он жил, был предназначен под снос, и все жильцы, получив квартиры, давно уехали, и только он один коротал тут время, не желая уезжать из центра, хотя тоже получил квартиру в Теплом Стане. Это был добрый, радушный еврей, не устроившийся на этой земле. Он страдал из-за своей честности и исключительной заброшенности, работал инженером в КБ, получал мизерную зарплату, имел единственную мечту: жениться.

Он провел их в квартиру, насчитывающую восемь комнат. В каждой из них теперь можно было жить.

— Кто будет? — спросил Борис.

— Мих-Мих будет. Кто еще? Я звонил Сержу. Кто еще? Ты. Твой друг, — он показал на Волгина. — Кто еще? Ленский и я. Все.

— Отборный «Золотой легион», — одобрительно прищелкнул пальцами Борис. — Лучшие силы. Давай, Володь, погуляем, кофейку выпьем, время убьем.

Когда они вернулись, все были в сборе. Ленский — холеный, красивый, замечательный пример неувядающего мужчины; Мих-Мих — высокий, широкоплечий, в отличном костюме, красном галстуке с умным лицом мыслителя Фридриха Ницше.

— Да кто же будет? — спросил Волгин шепотом у Бориса.

— Чуть ли не член Политбюро будет, если не важнее. Очень важная персона, такая важная, что решает вопросы тут же.

— Квартиру? — спросил Волгин, но Борис ему не ответил, слишком это было больное для Бориса место, чтобы поддаться искушению сглаза. Они находились в почти пустой просторной комнате на первом этаже, в которой стояли старые расшатанные стулья, большой стол, допотопный приемник на ножках, с потолка свисала на проводе лампочка, засиженная мухами. Они просидели так приблизительно часа полтора. Всех этих людей объединяло одно — несмотря на ум, образованность, знание языков, но все они были неудачники. Неожиданно раздался звонок. Хозяин метнулся открывать дверь, но дверь отворилась, и в комнату заглянул милиционер. Он внимательно обвел всех взглядом и спросил:

— А документики у всех имеются?

Бросившийся к нему хозяин сказал, что их давно ждут. Милиционер хитро улыбнулся. Члены «Золотого легиона» переглянулись, кое-кому захотелось уйти, но искушение оказалось сильнее. Шепотом сказали, что принимать их будет не кто иной, как сама Галина Леонидовна Брежнева. Эдакая блажь пришла в голову дочери Генерального секретаря!

— Ты понял? — обратился Борис к самому себе. — Я знал, фигура будет не ниже члена Политбюро. Выше!

Через несколько минут Юрий Хес выбежал на зов, вскоре вернулся и показал пальцем на Ленского и Мих-Миха, давая понять, что они первыми могут идти на беседу к дочери Генерального секретаря. Те, молча, одернув пиджаки, побледнев, поднялись.

— Черт, разберут все квартиры, я знаю, у них тоже с квартирами плоховато, — сказал себе вслух встревожившийся Борис, не находя места. — Я же знаю систему, как бывает: одну квартиру, одну машину, одну дачу. Черт!

— Ладно, Борис, не грусти, ерунда, я знаю Галину Брежневу, не обидит, — молвил Волгин, думая о том, как ему теперь вести себя при встрече с ней. Борис даже не обратил внимания на слова Волгина, с большим напряжением ожидал приглашения. Когда его пригласили, Борис вскочил и бросился опрометью за Юрием Хесом, который повел его на встречу с Галиной Брежневой, за ним прытко рванул и Серж. В комнате остался никуда и никогда не торопившийся Волгин, которого все еще мучил вопрос: как себя вести? Пришлось просидеть в одиночестве минут тридцать. Наконец заглянул Хес и пригласил его.

Они прошли по длинному коридору, в конце которого торчал милиционер. Волгин оглянулся, и в другом конце коридора тоже торчал милиционер. «Обставилась, — подумал он, — только что ей нужно?» Не доходя метров пять до торца коридора, Хес остановился и показал рукой на обшарпанную дверь справа.

— Я один? — спросил удивленно Волгин.

— Мне велели через полчаса, там еще братья «зайчиики», — отвечал весьма удрученно Хес. Волгин потянул на себя дверь и оказался в маленькой темной комнатке-предбаннике, в которой тоже находился милиционер. Вдоль стены стояли рядком стулья, на них лежала одежда, аккуратно сложенная, на спинках висели пиджаки, рубашки. Когда Волгин собирался открыть следующую дверь, милиционер поднял руку и сказал:

— В целях безопасности верхнюю одежду снимите: пиджак, брюки, все предметы оставить, как было условлено. Только в тренировочных брюках.

— Как? — поразился Волгин, пожимая плечами. — Она меня примет в одежде. Скажите: Волгин!

— Минутку-минутку, — милиционер приказал Волгину выйти и подождать. Он выпроводил Волгина в коридор, и слышно было, как закрыл на ключ дверь.

Волгин прождал минут пятнадцать. Его не приглашали. Он попытался открыть дверь. Она не поддавалась. Дежуривших милиционеров в коридоре вызвали, и они, оглядываясь, торопливо вышли. Волгин недоумевал.

Он отворил дверь в комнату, в которой они находились до приглашения на прием. У окна стоял Юрий Хес, и загадочная улыбка скользила по его странному лицу. Он словно видел сон, глядел в окно и показывал пальцами на кого-то и хихикал.

— На такой машине, такая высокопоставленная женщина, такая важная персона, — говорил Хес, показывая рукой на автомобиль. — Вон, вон! Вон она! Это Галина Леонидовна! От не влезет! Разнесло, разнесло!

Волгин увидел невысокого роста женщину необъятных размеров, в черной юбке, в черной кофте из тонкой материи, полы которой развевались по ветру. Она очень походила на цыганку, пыталась втиснуться в машину и не могла.

— Какая же это Галина Леонидовна! — воскликнул Волгин, наблюдая, как женщина безуспешно втискивалась в маленькую старенькую машину.

Чудовищное подозрение закралось ему в голову. Он выскочил в коридор, но в подъезде дверь оказалась запертой. Попытался силой открыть ее, и в тот же самый момент услышал громкий звук, затем звон разбитого стекла и крики. Голос явно принадлежал Борису. Волгин вмиг все сообразил: их мошеннически провели! Как полных идиотов, как кретинов, пытавшихся с помощью подсадной утки решить свои самые больные вопросы!

Он вернулся в комнату, открыл окно и, благо квартира находилась на первом этаже, выпрыгнул и бросился к автомобилю. В этот самый момент «дочь Брежнева», кое-как устроившись в стареньком «москвиче», на котором для маскировки «под народ» она якобы приехала искренне помочь истинно интеллигентным людям столицы в обход враждебно настроенному к ним Политбюро, выполняя тайное желание связанного по рукам и ногам плохими людьми Генсека, ее отца. В этот самый момент «дочь Брежнева» захлопнула дверь, и автомобиль юрко рванул с места.

Из-за угла дома появился вполне одураченный Борис. За ним торопились похожий на Аполлона Бельведерского красавец Ленский и могучий, в исподнем, атлант Мих-Мих. На их лицах кипела ярость. Они были лишь в белых рубашках и тренировочных брюках. А Борис вообще был в одних кальсонах. Он-то и орал самым отчаянным образом. Лучшие люди «Золотого легиона», взломав двери предбанника, убедились — костюмов их нет, кошельков с деньгами — нет!

Бориса можно было понять, ибо в боковом кармане пиджака его нового, неделю назад купленного костюма, находилась его первая доцентская зарплата. Ему не жаль было нового костюма, но жаль было зарплату, впервые им полученную по доцентской ставке. Он больше всех орал, брызгал слюной, выражая страшное негодование.

— Да я к ее отцу пойду! — выступал он, подбегая к Волгину. — А этому дураку я морду набью! Где Хес? Где этот бандит? Он мне полностью заплатит! Не отвертится! Тихоня, прикинулся! Идем в ЦК!

— Какой Центральный комитет? — поразился Волгин тому, как можно было этих неглупых людей обмануть такими дешевыми посулами. — Как ты думаешь? Неужели Галине Брежневой нужны твои портки? Думай, Борька! Послушай, как только я сказал, что знаю Галину Брежневу, так они тут же давай сматываться.

— А что же ты мне не сказал?

— Говорил, но ты слишком хотел квартиру, — отвечал Волгин. Ленскому было стыдно, тот молчал. Мих-Мих соблюдал невозмутимое спокойствие, чинно раскланялся со всеми и удалился.

Борис запрыгнул в окно и со всего маху отвесил оплеуху Юрию Хесу, который с идиотским выражением на лице продолжал хихикать.

— Где твоя сестра? Ты говорил, через сестру! — орал Борис. — Я с тебя шкуру сдеру!

И если бы не Волгин, он бы избил Хеса, как организатора.

— Как получилось? — спрашивал Волгин, следуя за разгневанным Борисом.

— Что как? Что как? Сволочь! А думаю, что она такая жирная, толстая, от нее потом пахнет. Цыганка! Ну, думаю, потерплю ради решения! В отдельную комнату затащила, сволочь, платье задирает! «Неужели вы дочь Генерального секретаря не сможете удовлетворить сексуально?» Тьфу! Противно! Ленский напрочь отказался залазить на нее. А я думаю: с чем черт не шутит! Идиот! Залез на эту тварь! Совокупляться! С ней! — Он заплакал от неподдельного горя. — Думал, потерплю! Как теперь? Все взяли тренировочные брюки, а я в кальсонах заявился!

— Слушай, ты умный человек, как ты смог купиться? Вдруг заразная?

— Умный, умный, все умные, пока жареный петух не клюнет в одно место! — орал Борис.

Он бросился в комнату, где находился Хес с намерением убить того. Хес ладонями закрыл лицо, и из-под ладоней донеслось до них рыдание. Он плакал. Борис с трудом разыскал, бегая по комнатам, роясь в каких-то лохмотьях, найденных в платяном шкафу, старые рваные брюки, с трудом влез в них и немного успокоился. По дороге домой он рассказал подробно о том, как появился в предбаннике с Сержем, как милиционер предложил им снять всю одежду с целью безопасности, ибо таков приказ председателя КГБ Андропова, и как он разделся, плюнув на все, и отправился на свидание в кальсонах. Один!

— Честное слово, смешно было. Но думаю, пусть пожалеет, пусть увидит, что я горю ради квартиры огромным желанием сделать все, как она хочет. Чисто психологически. А она, такая вся, развалясь: «Пройдемте в комнату, там поговорим». В комнате топчан, легла на топчан без трусов. «Неужели, говорит, вы откажетесь удовлетворить дочь Генерального секретаря Политбюро».

VIII

После того вечера, долго еще служившего предметом общих насмешек, Волгин первым делом отнес свое эссе в журнал и встретился с Твардовским, который любезнее необходимого тряс ему руку, внимательно и вместе с тем, как показалось Волгину, с некоторой настороженностью холодно поглядел на молодого человека.

Волгин не пытался развеять эту холодность. Он молча положил на стол десять страничек своего труда и собрался уйти.

— Откуда вы сами? — спросил главный редактор.

— Из Сибири, — ответил Волгин. — Из Хабаровского края.

— А точнее? — вел допрос Твардовский.

— Я из Бугаевки, есть такая деревушка в Хабаровском крае. Почитайте. Если не подойдет, я заберу.

Главный редактор решил немного сгладить из взаимное отчуждение:

— Думал, может, земляки. Но сибиряки тоже хорошие люди.

Волгин молчал. Хотелось поскорее уйти. Он подумал, что как появился здесь непрошено, так и уйдет незамеченным.

— Заходите, — бросил вслед ему Твардовский.

Волгин на самом деле торопился. Ждала Лена, а еще кончался срок пребывания его в аспирантском общежитии, это не давало покоя. Как быть дальше? Что делать? Он догадывался, Лена предложит ему ту самую охотничью квартиру, в которой останавливаются охотники-земляки старого маршала, также знал, что не стоит соглашаться, ибо ни в коем случае не желал впадать в полную от нее зависимость. Он понимал: через пару месяцев придется бежать из плена.

Одетая по последней моде, в замечательном голубом болоньевом итальянском плаще, с красным шарфиком на шее и на высоких шпильках, блистающих лакированными красными боками, она напряженно ждала его.

Она учла критику Волгина, перестала носить затасканные джинсы, рваные вязаные кофты, разбитые туфли, разлохмаченные волосы. Перед ним сидела прилично одетая, серьезная молодая дама.

— Вова, я тебя, между прочим, жду давно до неприличия. Ты посмотри, кто сидит на вахте у вас? Тот самый козел. Я ему уже сказала, чтобы он подыскал другую работу, а то дедушке скажу. Он его вышвырнет вмиг.

В его комнате посередине стоял стол, у стенки находилась узкая казенная кровать.

— Нет женской руки, — сказала Лена, принимаясь за уборку, поднимая пыль, вымела из углов, вымыла стол, умывальник. — Ну что? Я вижу, ты чем-то недоволен? Что случилось? У тебя вид, будто ты кого-то убил.

— Лена, я не намерен шутить.

— Ты думаешь, я случайно надела лучшее французское платье? Посмотри, какой цвет, олух ты царя небесного! Дедушка купил в «Березке». Вдвоем ходили. Он сказал, что красивее платья не бывает, только, говорит, короткое.

Волгин поднял глаза и только сейчас заметил на Лене красивое, коротенькое, выше ее округлых прекрасных коленок, от которых он не мог отвести взгляда, платье. Пригнанное в талии, оно словно отлито было по ее точеной фигурке.

— Ленка, ты красавица!

— Нет, мой дорогой, ты просто осел, если не замечаешь, что я — вылитая Бриджит Бордо, только красивее. Вот если я разденусь, что ты будешь делать, милый мой мальчишка? Кстати, вот что я хотела показать, — она сунула руку в свою маленькую кожаную сумку и извлекла оттуда пистолет «ТТ» и наставила на Волгина. — Хенде хох! Посмотри, посмотри, именной дедушкин. Что? Смогу я себя защитить? От твоих Мизинчиков. Дедушка говорит: если чувствуешь, что тебе угрожает опасность, стреляй первая, потому что твой враг — мой враг. — Она покрутила пистолетом перед носом Волгина и положила в сумку.

— Это угроза? — засмеялся Волгин, любуясь ею.

— Да. Понимай, что это так. И ты должен знать, что я девушка необыкновенная, например, милый мой мальчишка, мне сколько лет? Не знаешь?

— Ну, двадцать, ну, девятнадцать?

— Вот и не угадал. Мне триста семнадцать лет. Не меньше. Я знала Ивана Грозного. А буду жить до двух тысяч ста пятидесяти семи годов.

Волгин засмеялся и пристально посмотрел на нее.

— Лена, почему ты решила, что тебе триста семнадцать лет? Почему не больше? Мало! — Он засмеялся и обнял ее.

— Нет, серьезно, ты, наверно, думаешь, что люди умирают, нет, не умирают. Они переходят в другое состояние. Не знаешь ты простых вещей, а кандидат наук. Хочешь, я могу вызвать черта? Хочешь? Скажи, что хочешь. Не вредничай. Сегодня странный день — противостояние Венеры и Марса, объединению которых мешает Юпитер. Я могла бы тебя просто приколдовать, но я этого не делаю.

— Не хочешь? — спросил Волгин.

— Есть чары посильнее колдовства!

— Какие? — поинтересовался Волгин, и тогда она, остановившись напротив и закрыв глаза, сбросила легкими движениями с ног туфли, сделала паузу, подняла медленно руки, пошевеливая растопыренными пальцами и расстегнув все пуговицы на платье, медленно и осторожно стала его снимать, захватывая руками со спины и поднимая вверх. Под платьем оказалась розовая коротенькая шелковая рубашка, оттенявшая ее восхитительные бедра. Волгин замер в удивлении, ибо он много раз видел ее обнаженной, но сейчас какая-то волна захлестнула его, вызывая желание пасть перед нею на колени и сказать, что она права, что более удивительной женщины он не встречал на земле. Затем она подняла одну ногу, сгибая ее в коленке и показывая, какая у нее плавная, женственная и замечательная линия. Волгин, медленно сполз со стула и обхватил ее за бедра.

— Да тебе нет равных в Москве.

— Лети повыше, — блеснули в глазах ее слезы.

— В мире.

Она сбросила всю одежду, обнажаясь. Розовое солнце заката заглянуло в комнату, словно для того, чтобы прикоснуться к ее телу. Она улыбалась, выжидая, затем повернулась в медленном танце, призывно, и удаляясь от него.

— Ты чувствуешь? Вот свет Венеры проходит, обдавая нас волной серебристых звуков, вот она касается меня, и я вижу перед собой большую возвышенность, на которой снег, и на том снегу чернеет точечкой маленький такой человечек, в руках у него два светящихся шара, от шаров бьет волной неистовый свет судьбы нашей. Сияющий белый свет — это жизнь, а вот источающий черный свет — смерть. Ой! — воскликнула она. — Мне больно! Что такое? Милый мой, положи меня на постель.

Волгин осторожно положил ее в постель и укрыл одеялом.

— Что случилось? — спросил он.

— Как будто меня ударило — большое, черное, с огнем в глазах, — простонала она.

Волгин принес стакан воды из-под крана.

— Воду в таких случаях нельзя пить, — сказала она. — У меня сегодня из-за противостояния Марса и Юпитера, двух самых страшных планет в Космосе, открылось отверстие в голове, через него я получаю информацию. Я почему взяла пистолет? Не знаешь? Я сегодня видела явление.

— Какое явление?

— Черный комок разлетелся вдрызг на дороге. То очень опасно, — сказала она с чувством. — Сегодня тем более. Мне лучше из дома не выходить, но я так хотела тебя видеть.

— Мистика, — проговорил Волгин, доставая из холодильника бутылку с вином и разливая по стаканам.

— Понимаешь, человек находится под влиянием сил извне. Над землей есть духовный мир, в том мире живет душа. Я вся твоя, все мое — твое, я готова за тебя страдать, я уже готовлюсь к этому. Хочешь, я уйду. Скажи, хочешь, я из окна выпрыгну.

— Лена, моя дорогая, не надо духов вызывать. Раз уж ты умеешь миром править, сделай так, чтобы меня не выселяли из аспирантского общежития.

— Тебя? Из общежития? — обернулась она к нему. — Будешь жить в охотничьем дедушкином доме, в той квартире. На Филях. Решено.

— Лена, ты похожа на музыку, — сказал он зачарованно и хотел ее обнять. Она, ступая на цыпочках, подбежала к нему. Но, вдруг отстранившись, приказала Волгину шепотом раздеться, и он, повинуясь, разделся.

В этот момент отчетливо донесся стук в дверь, и она кивнула на дверь, а сама забралась под одеяло.

Волгин открыл дверь. В дверях стоял Мизинчик, и на лице его были написаны мольба и отчаяние.

— Вас к телефону, — сказал он хриплым, сдавленным от волнения голосом. — Генеральный прокурор!

Волгин заметил, что Мизинчик тем не менее, несмотря на свои волнения, глянул в глубину комнаты и моментально остановил глаза на кровати, где лежала Елена. Волгин буркнул что-то и побежал к телефону. По дороге сообразил, что «Генеральным прокурором» мог быть только один человек в данный момент — Борис Горянский.

— Послушай, Володь, я тут подумал и решил, что много хреновины всякой в жизни, — говорил приглушенным голосом Борис. — Впрочем, то дело с раздеванием — тоже хреновина! Давай-ка займемся лучше конкретными делами. Завтра приходи. Днем позвони мне. Кстати, встречался с Аллочкой. Доказывает, что она меня любит. А в международном плане все нормально, — добавил он со смехом. — Если кто там слушает, то пусть знает, что Центральный комитет партии, самый любимый родной. О нас он заботится с тобой днями и ночами. Привет всем! Слушай, а этой Лене звонил?

— Да, товарищ Генеральный прокурор. Слушаюсь!

Волгин вернулся обратно и застал Лену плачущей. По ее щекам текли слезы.

— Лена, что случилось?

— Ты меня бросил, — проговорила задрожавшим голосом она.

— Я тебя не бросил и не брошу, — сказал он удивленно. — Кто тебе сказал?

— Никто.

— Ты никого не любил, — сказала она сердито.

— Нет, Лена, я любил одну женщину, — пробормотал Волгин. — Любил.

— Я знаю, ты никого не любил, — отрезала она. — Я знаю. Я скажу два слова. Я скажу всего два слова. И этот мир разрушится!

— Лена, ладно, не говори эти слова, — успокаивал ее Волгин, ему стало не по себе. Уже было двенадцать часов ночи, и она засобиралась домой, говоря, что завтра они, Волгин и Елена, будут переезжать. Он молча, обреченно смотрел на нее. Сколько он ее ни уговаривал остаться, она не осталась.

IX

Волгин не помнил во сколько заснул, но ему показалось, что разбудили его вскоре после того, как он проводил Лену. В дверь довольно громко стучали. Он подумал, что это наверняка Борис, которому вновь пришла в голову какая-нибудь блажь, и он решил поделиться ею со своим приятелем. Полежал, слушая, как стучат. Назойливо и нетерпеливо. Он протянул руку и включил настольную лампу. Было пять часов утра.

В отворенную дверь увидел милицейскую фуражку, и сон как рукой сняло. Привыкшее к теплу тело вмиг покрылось холодным потом. Он недоуменно глядел на милиционера, сзади стоял еще один.

— Волгин Владимир Александрович? Собирайтесь. В отделение милиции.

— А в чем дело?

— Там разберемся, — бросил коротко милиционер.

Волгин оделся и спросил будничным, спокойным голосом:

— Надолго?

Один милиционер зашел в комнату, а другой остался стоять в коридоре. Волгин снова спросил, за что его забирают.

— Там скажут. Мое дело привести, — отвечал милиционер. Милицейская машина стояла у подъезда, в ней находился водитель и еще один милиционер.

В отделении Волгина заставили выложить все из карманов, снять шнурки, ремень, расписаться под описью имущества и, ничего не объясняя, отвели в камеру.

Он понимал, что вскоре должно все вот-вот проясниться. И действительно, в восемь часов к нему вошел старый бритоголовый человек, представился дознавателем Челюкиным и попросил пройти с ним. В его кабинете он присел за стол и молча указал Волгину на стул напротив через стол.

— Я хотел бы узнать, по какой причине меня арестовали? — спросил Волгин. Дознаватель нахмурился, но не ответил. Он медленно усаживался, вздыхал, ерзал на стуле.

— Вот что, скажите Волгин Владимир Александрович, аспирант МГУ, поступило сообщение, что Ротмистровская Елена Витальевна вчера находилась у вас? Расскажите, во сколько она ушла? Вы ее провожали? Где оставили?

— А что случилось? — испуганно спросил Волгин.

— Ничего особенного не случилось, ее сбила машина, но только по порядочку, сами понимаете, она внучка… маршала Ротмистровского. Не будем в интересах следствия говорить, что может такой человек сделать с вами. У нее в сумочке нашли именной пистолет. Как он у нее оказался? Это у маршала спросим.

— Она жива? Как могла ее сбить машина, она же села в такси на моих глазах? Ее не могла сбить машина! — закричал Волгин и привстал, чувствуя, как задрожали руки и как перед глазами поплыли странные радужные круги, выступившие слезы застилали глаза. — Вы у нее спросите!

— К сожалению, гражданин Волгин, она без сознания, никак не спросишь, — отвечал дознаватель и опять тяжело вздохнул, как бы сетуя на то, что ему досталось такое глупое, но ответственное дело. — Поэтому придется вас задержать, пока она придет в себя. Если придет. У нее много переломов. Если не придет, вас ждут огромные неприятности. Маршал дежурит у нее, он в диком каком-то трансе, сказал, что всех расстреляет. Ну, так расскажите. Правду. В ваших интересах. Во сколько она ушла от вас? Кто вы ей? Небось у маршала знакомые не аспиранты, а генералы, полковники, члены ЦК, а что у вас она делала? Вахтер сказал, что вам звонил генеральный прокурор? Не мое дело. Но, заметьте, это может помочь.

— Мне многие звонят, — уклончиво отвечал Волгин, представляя, как это нежное хрупкое создание, как Лена, попадает под машину. — Она поехала на такси.

— Вы запомнили номер? — мгновенно спросил дознаватель.

— Нет не запомнил. В чем меня подозревают?

— Если она не придет в себя, я вам не завидую. Маршал вас в порошок сотрет и выплюнет. Он сказал, что вы во всем виноваты. Вы поняли меня? Хорошо, она села в такси, поехала, а где вы были? Вы остались на месте?

Волгин вновь подробно рассказал, как они спустились вниз по лестнице, что уже часы показывали ровно двенадцать часов ночи и что вахтер Мизинчик звонил по телефону, когда они выходили, а в вестибюле никого не было.

— Зачем вы ее одну отпустили? Таких, извините, невест на улицах не бросают. Вот здесь подпишите, — дознаватель подсунул ему протокол. — И знайте, вам очень повезло, что я тут. Вам повезет, если она оклемается и если вы ее на самом деле посадили в такси. У вас никакого алиби. У вас нет доказательств своей непричастности.

— Но я, — проговорил было Волгин. — Хотел сказать, что так нельзя. Я переживаю сам.

Раздался телефонный звонок, и в комнату вошел молодой милицейский офицер Ковров и сел на место Челюкина, продолжая вести допрос.

— Попался? — спросил он, растягивая с небрежностью слова, глядя с издевкой на Волгина. — Шастаешь по бабам? Вещь хорошая. Сам знаю. По пьяни толкнул под машину? Не гляди так на меня презрительно, врежу промеж глаз, скотина! Дух вышибу!

— Как вы смеете меня оскорблять? — возмутился Волгин, привставая от возмущения. — Кто дал вам право?

Лейтенант Ковров смотрел Волгину прямо в глаза. Он не скрывал свою ненависть, считая ее проявлением праведного гнева.

— Как скажу, так и будет, — процедил он, растягивая слова. — Оторву член! Изобью до смерти! Ты ко мне попал, не я к тебе. Только спасибо скажут мне. Диссиденты паршивые!

— Я смотрю, ты умный, — проговорил Волгин, едва сдерживаясь. — Погоны нацепил. Я тебя лишу удовольствия носить их.

Ковров вскочил, словно ужаленный. Руки его тряслись.

— Да я вас, этих хомо сапиенс! — прошипел он, выходя из-за стола.

В этот момент отворилась дверь, и вернулся дознаватель Челюкин, молча поглядел на милицейского офицера и предложил ему взглядом выйти.

— Видишь, аспирант, какие у нас строгие люди, я с тобой чирикаюсь, а другой мордой об стол, али об угол сейфа и признание подписывать кровью, — проговорил Челюкин, присаживаясь. — Ты вот что, скажи, что тебе надо от этой внучки маршала? Девушка в тяжелом коматозном состоянии, маршал в ярости, размахивает пистолетом, не мудрено, одна внучка. Слушай, какая у тебя там наука будет?

— Кандидат филологических наук, — отвечал подавленно Волгин.

— Слушай, дрянь дело, кому это, скажи честно, надо? Начальник наш сидит на телефоне, отменил всякие совещания. Ждет от маршала звонка.

Дознаватель набрал номер и спросил:

— Товарищ полковник, как?

Опустил трубку на рычаг и пронзительно посмотрел воспаленными глазами на Волгина.

— Плохо твои дела! Встань! — неожиданно закричал Челюкин. — Я с ним разговариваю, как с человеком! А он еще вон что, себе, негодяй, позволяет! Встать!

— Я вас, я вас, — ничего не понимал Волгин.

— Молчать, убийца! Внучка умирает! А он тут хорохорится!

Волгин подумал, что теперь наступили последние минуты в его жизни, если из нормального человека дознаватель Челюкин превратился в грубого, наглого, рефлексирующего милиционера.

— Что случилось? — поинтересовался Волгин вежливо.

— Я сказал: молчать! — заорал во всю глотку дознаватель.

Его продержали в милиции пять дней, и все эти дни Волгин испытывал на своей шкуре колебания состояния здоровья Лены, устав от окружения, от вопросов дознавателя, начальника угрозыска, от всего. На шестой день к нему в камеру вошел дознаватель Челюкин и радостно сообщил:

— Милый ты мой ученый, теперь все нормально, можешь уходить. Она полностью отрицает твою вину. Поздравляю, я верил в тебя, я всем говорил, что такой умный человек, ученый, можно сказать, не может совершить преступление.

— Спасибо, — отозвался устало Волгин.

X

В общежитии его удивил вид Мизинчика. Он, осклабясь, глядел на вошедшего Волгина, потом вышел из-за своего стола и подал ему ключ. Что случилось? Как-то уж этот мерзкий тип подозрительно угодливо ведет себя. Через пять минут Волгин открыл дверь своей комнаты и поразился — вещей в платяном шкафу, на столе, в ванной не обнаружил. Окно было открыто, так бывает всегда, когда из общежития окончательно съезжают. Кто же совершил такое опустошение? Он стремглав бросился вниз, намереваясь выяснить все у Мизинчика.

— Где мои вещи? И кто имеет право без моего ведома их трогать? — спросил в ярости Волгин.

— Я не виноват. Тут приехал на машине один офицер от маршала и приказал, чтобы немедленно погрузили все ваши вещи в машину и увезли тут же, сейчас же, я возражал, но возражать было бесполезно. Сказали, чтобы ты позвонил по этому телефону. Они тебе все объяснят.

В приемном покое больницы Склифосовского Волгину показали, где лежит Лена. Она находилась в отдельной палате. Посредине стояла невысокая кровать с различными приспособлениями для больных, стол, простой столик у стены и стул, а возле кровати находилось еще кресло, специально принесенное для старого маршала главным врачом больницы. Волгин отворил дверь тихо, никто не услышал, как он вошел. Он кашлянул в тягучей тишине и подошел нерешительно к кровати. Маршал снизу вверх устало смотрел на него, показал на стул. Лена спала. Горячечный румянец покрыл ее нежные щеки. Руки лежали сцепленные на животе, который тоже медленно с ровными промежутками поднимался и опускался. Волгин молчал. О чем спрашивать? Молчал и маршал, низко опустив голову.

Через час Лена проснулась и сразу же увидела Волгина, и ее глаза, такие же синие, радостно заблестели.

— Ну, как? Переехал? Я совсем забыла сказать дедушке сразу, а только потом вспомнила, они тебя перевезли в охотничью квартиру, — выговорила с трудом она.

— Да? А я не знал, — отвечал Волгин и придвинул свой стул ближе. — Как же так угораздило тебя? Милая моя, ты же поехала на такси? Лена, как получилось?

— Она доехала до метро на такси и передумала, — пробубнил устало старый маршал, — хотела сесть на метро, а тут автомобиль.

— Лена, ты вышла из с такси?

Она кивнула, но глаз не отвела от его лица, ожидая нового вопроса.

— На переходе? Перед метро? Там, где меня сбила машина?

— И тебя сбила? — спросил маршал удивленно.

— Нет, меня сбила много лет назад, но там же, — добавил Волгин. — Это просто удивительно. Но почему ты вышла? Лена, скажи?

— Я вспомнила про черный шар и решила, что лучше сойти, потому что будет неприятность, — сказала она, поднимая глаза на потолок. — Получилось хуже. Так судьба вела. — Ее голос задрожал.

— Автомобиль не заметила, «Волга»?

— Не помню, — отвечала шепотом она. — Я расплатилась с таксистом, Вова, стала переходить улицу на зеленый свет, и вот ужасный толчок.

— Об этом можно потом, — проговорил мрачно маршал и покачал головой, страдальчески глядя на внучку. — Сами понимаете, черт бы всех взял, в нашем городе, пожалуй, пора наводить порядок. Да, ваши вещи шофер мой перевез. Первое, о чем попросила внученька моя. Вот вам ключи, тут у меня в кармане в пальто остались. — Маршал стал рыться в карманах тут же висевшей шинели и, найдя связку, протянул Волгину. — Там хорошее место. На Филях, возле речки.

— Спасибо, — сказал Волгин. — Благодарю вас.

Он просидел допоздна. То и дело заглядывала медицинская сестра, приносила питье, промывала раны. Волгин стоял, отвернувшись, у окна в эти минуты. Его чуть было не раздавила машина именно на этом же самом переходе, приблизительно в это же время, и вот теперь — она. Все повторяется. И, видимо, как обычно, как в тот раз с ним, на перекрестке тоже никого не было. Волгин пытался связать концы с концами, вспоминая, как сбила его машина.

— Ты не можешь, Лена, вспомнить цвет хотя бы автомобиля? — спросил он.

— Не могу. Фары, помню, были большие, когда приближались.

— Меня тоже ослепило, тоже визг, скрип, большие фары, свет в глаза, и тоже не помню ничего. Нет, правда, я запомнил, кажется, «Волга» сбила.

— И меня «Волга», — сказала Лена. — Не «жигули». Это я точно помню.

— Зеленая?

— Кажется. Если бы ты не сказал, что зеленая, я бы, может быть, не подумала, что она зеленая, но теперь мне кажется другой она не могла быть.

— Почему? — спросил Волгин, всматриваясь в ее лицо.

— Не знаю, — отвечала она, закрывая глаза от усталости. — Не знаю. Я не знаю. Юпитер заслоняет, вижу черный шар и черные лучи во все стороны.

Маршал умоляюще поглядел на Волгина, покачал осуждающе головой. Волгин рассказал маршалу о человеке, который преследует его, Волгина.

— Кто он такой? — поинтересовался маршал мгновенно. — Скажите, какое отношение имеет к вам? Дайте мне имя, фамилию, я скажу кому надо, из него пыль вытряхнут.

— Он полковник Комитета государственной безопасности.

— И что? — поразился маршал. — И не с таких спесь стряхивали вверх ногами. Имя, фамилия, отчество?

— Свинцов Николай Петрович, — произнес Волгин, глядя на Лену.

— Злых много людей, но и на них можно найти управу. Я узнаю, проверю. Не дай бог, если он причастен, сотру в порошок.

Волгин поздно ночью уехал на новую квартиру.

Утром он хорошенько рассмотрел квартиру: поблескивавшие лакированной поверхностью столы и кресла, ковер на стене, ковер на полу, журнальный столик — хорошо быть маршалом!

Он не мог долго усидеть на месте и отправился снова в больницу.

Дежуривший у дверей капитан, стройный, молодой, при погонах, с помятым лицом, приподнялся со стула, спросил:

— Вам к кому? Маршал велел никого не впускать.

Капитан открыл дверь и назвал его фамилию.

Маршал лежал на походной кровати военного образца, которая стояла в углу, возле нее — маленький журнальный столик, на котором уже, несмотря на раннее утро, стояли в вазе свежие полевые цветы. Лена лежала на спине, скосив глаза, поглядела на Волгина, и ее спокойное лицо говорило о том, что она рада.

Маршал не снимал с себя нижнее белье, и его выспавшееся лицо подтверждало, что внучка спала всю ночь. Он сходил умыться и, вернувшись, оживший, помолодевший, с удовольствием поел: помидоры, огурцы, несколько варенных яиц, приготовил творожку со сметаной для внучки и принялся ее кормить с ложечки.

— Дедушка, мне так неудобно, — говорила Лена, пытаясь встряхнуться в постели, чтобы сбросить с себя неподвижность затекшего тела. — Лучше умереть.

— Умрешь после, когда я умру, — сказал он. — А сейчас кушай.

Волгин присел на стул и поразился трогательности, с какой старый военный кормил свою внучку. Она съела несколько ложек творога, половину яйца и отвернулась отдохнуть.

— Я слишком долго живу, — прошептала она. — Триста семнадцать лет.

— Это я слишком долго живу, — проворчал маршал. — Тебе только жить. Меня трижды убивали на фронте. Выжил, живу. — Он посмотрел вопросительно на Волгина. — Меня выхаживали в окопах, а не в больнице. Вот почувствуешь лучше, отвезу тебя в «кремлевку», я там лежал, очень хорошо, кормят на убой.

— Дедушка, ты лучше помоги Володе, шесть лет валяется его гениальная диссертация, сама читала, а кто-то тормозит, то в университете, то в ВААКе, какие-то сволочи не дают хода. Представь, у него докторская диссертация, а ему не дают даже кандидата.

Старый маршал пригласил Волгина присесть за столик и попросил рассказать о злоключениях с диссертацией.

— Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, — сказал на это маршал. — Вон как мешали Михаилу Илларионовичу Кутузову, отстоял, победил. Неудача должна раззадоривать, товарищ Волгин, а не расслаблять. У вас вон какая фамилия хорошая. Мне нравится. Я позвоню. А что Фурцева? Не поможет?

— Дедушка, но она министр культуры, а тут образование, — откликнулась Лена.