Жанна д'Арк. Тайна рождения

Глава девятая Жизнь после смерти

После тайного похищения Жанну доставили в удаленный замок Монроттье, находившийся в двух льё от савойского города Аннеси, в котором ей суждено было провести ближайшие несколько лет своей жизни.

Этот замок был выбран не случайно, так как он с 1427 года принадлежал вассалу герцога Амадея Савойского Пьеру де Монтону, тому самому, кто присутствовал на пиру у графа Уорвика 13 мая 1431 года. Ему, как нетрудно догадаться, и было вверено тайное похищение Жанны из Руана, ее доставка в Монроттье и организация надежной охраны.

Важно отметить и то, что Пьер де Монтон был не просто одним из вассалов герцога Савойского, он был еще его советником и дипломатическим посредником в переговорах между Карлом VII, Филиппом Добрым и Карлом Орлеанским.

Что касается расположенного среди отвесных скал замка, то в главной его башне есть помещение, которое долгое время именовалось тюрьма Девственницы. Дни своего пребывания там затворница отмечала черточками, вырезанными в оконном проеме, которые соответствуют тому времени, которое Жанна провела в Монроттье. Историк Робер Амбелен писал:

«Тот, кому было поручено охранять особенно ценного заключенного, не мог выдумать лучшей тюрьмы».

О том, что конкретно делала Жанна после своего освобождения и до 1436 года, практически ничего не известно. Конечно же она содержалась под охраной и не имела свободы передвижений. Карлу VII, позаботившемуся о ее спасении и фактически обменявшему ее на Джона Тэлбота, нужно было время, чтобы французы успели подзабыть о своей героине, поверив в ее гибель.

Вновь след Жанны появляется лишь через пять лет после «руанского сожжения». Пять лет — срок немалый, и за эти годы произошло многое.

Если говорить в двух словах, то дела герцога Бургундского пошли совсем плохо. Несколько городов Фландрии и Бургундии отказались платить ему подать, Льеж восстал, и остальные были готовы последовать его примеру. В начале 30-х годов резко ухудшились внешнеполитические позиции герцогства: Карл VII заключил союз с германским императором Сигизмундом, который был встревожен распространением бургундского влияния на нижненемецкие земли.

Все это вместе взятое заставило герцога Бургундского сделать решительный шаг. 21 сентября 1435 года он подписал в Аррасе мирный договор с представителями Карла VII. Согласно этому договору, Бургундия выходила из войны и обещала Франции дружественный нейтралитет. Этот нейтралитет, впрочем, был щедро оплачен: помимо того что герцог Бургундский удерживал за собой Пикардию и Артуа, Карл VII уступил ему графства Маконе и Оксеруа, а также несколько городов в Шампани.

Все понимали, что Аррасский договор не уничтожил противоречий между Францией и Бургундией, ибо окончательное объединение Франции не могло быть завершено без присоединения захваченных бургундцами французских территорий. Но это была задача далеко не сегодняшнего дня. А пока мир с Бургундией развязал Франции руки для борьбы с главным противником — англичанами.

Весной 1436 года французская армия подошла к Парижу. 13 апреля в городе вспыхнуло восстание, и французская столица была освобождена.

Среди тех, кому удалось бежать из Парижа, был Пьер Кошон. Уж в чем, в чем, а в этом у него был большой опыт: когда-то он бежал из Реймса, потом из Бове. Руанским архиепископом он так и не стал и вынужден был довольствоваться жалким епископством Лизье в Нормандии. Там он, кстати, и умер в 1442 году. Его покровитель, регент Бэдфорд, умер еще раньше, в 1435 году, за неделю до подписания Аррасского договора, в том самом замке Буврёй, где находилась в заключении Жанна.

Если бы историк, изучающий заключительный период Столетней войны, имел в своем распоряжении только официальные документы французского правительства, то он и не подозревал бы о существовании Жанны, потому что ни один из этих документов — ни многочисленные королевские указы, ни послания «добрым городам», ни победные манифесты — не упоминает о ней ни единым словом. Как будто ее не было вовсе.

Объяснять это одной лишь неблагодарностью Карла VII было бы по меньшей мере наивно. Карл был прежде всего политиком, великолепно умевшим отделять политические интересы от личных эмоций и подчинять последние первым.

Жизнь заставила его пройти полный курс политического лицемерия, и он в совершенстве владел этим искусством. И если бы он видел хоть малейшую выгоду в том, чтобы тотчас же после «казни» Жанны обратить себе на пользу этот факт, он безусловно не промолчал бы. Но он не считал это выгодным. Более того, любое открытое проявление сочувствия к «памяти Жанны» со стороны Карла VII было до поры до времени не в его интересах.

Прежде всего потому, что ему было выгодно, чтобы французы побыстрее забыли Жанну.

К тому же публично выраженное сожаление о Жанне было бы воспринято как недружелюбный жест по отношению к герцогу Бургундскому; ссориться же со своим кузеном Филиппом в этот момент Карл не хотел.

И наконец, такое сожаление звучало бы открытым упреком в адрес Парижского университета — влиятельной организации, в поддержке которой король нуждался до тех пор, пока не почувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы лишить университет политического влияния и подчинить его своему контролю. Но это произошло значительно позже, а до тех пор Карл чутко прислушивался к голосу университетских кругов и не желал их раздражать понапрасну.

Таковы были события, произошедшие после «казни» Жанны за пять лет, проведенных ею в савойском замке Монроттье.

Что делала Жанна в эти годы, никому толком не известно, но в 1436 году она объявилась в Арлоне, небольшом городке на границе современной Бельгии с Люксембургом, и этот факт зафиксирован во многих источниках.

Историк Робер Амбелен указывает на то, что забрали Жанну из Монроттье Жан Потон де Ксентрай и его помощник Жан де Бланшфор. Никто этому «побегу» особенно и не препятствовал.

В Арлоне Жанна поступила под присмотр могущественного вельможи Жана де Родмака. Доподлинно известно также, что в Арлоне Жанна была принята герцогиней Люксембургской.

Внесем ясность: эту герцогиню Люксембургскую не надо путать, как это делает, например, Поль Руэлль, с Жанной Люксембургской, которая общалась с Жанной в самом начале ее нахождения в бургундском плену. На самом деле герцогиня Люксембургская — это Елизавета, кузина Жана Люксембургского. По мужу она была герцогиней де Гёрлиц. А Жанна Люксембургская, которая в свое время проявила сострадание к узнице замка Боревуар, как мы помним, умерла незамужней в 1430 году. У нее было два племя-ника, одним из которых как раз и был Жан Люксембургский, кузен Елизаветы Люксембургской и хозяин замка Боревуар.

Герцогиня Люксембургская была очень богатой и влиятельной дамой, поэтому маловероятно, чтобы она стала принимать у себя девушку, происхождение которой вызвало бы у нее хоть какое-то сомнение. С точностью до наоборот, она с радостью приняла Жанну, испытывая перед ней угрызения совести за те месяцы, что Жанна вынуждена была провести в заключении у ее родственника.

В Арлонском замке Жанна жила в роскоши, окруженная заботами герцогини Елизаветы де Гёрлиц и ее близких, а после этого она была увезена графом Ульрихом Варнембургским в город Кёльн, где проживал его отец — герцог Варнембургский. Историк Поль Руэлль утверждает, что граф «ухаживал» за Жанной, а Жанна «позволяла за собой ухаживать». Робер Амбелен идет еще дальше, утверждая, что «названный граф полюбил ее очень сильно».

В Кёльне она снова стала носить мужскую одежду. В книге «Правда о Жанне д’Арк», изданной в Париже в 1895 году, сказано, что граф Варнембургский подарил ей красивые латы.

В Кёльне Жанна «весело пировала» с графом Варнембургским, а затем начала активно вмешиваться в интриги местных феодалов. Такова уж была ее деятельная натура, и ни нахождение в плену, ни суд, ни пять лет в Монроттье, похоже, ее не изменили.

Известно, например, что, когда два претендента оспаривали архиепископское кресло в Трире, она, ссылаясь на волю Божью, решительно приняла сторону одного из них, а именно графа Ульриха. Как в свое время, играя роль Жанны д’Арк, она способствовала коронации Карла VII в Реймсе, так и здесь она решила возвести в сан «своего человека».

Как видим, боевой и самовластный характер Жанны не изменился. Все-таки прав был Пьер де Ронсар, когда писал: «Но ни один из всех, какого б ни был роду, не властен сам свою переменить природу».

В конечном итоге подобная активность Жанны привела к вмешательству инквизитора из Майнца Генриха Кальтейзена, который в то время находился в Кёльне и вызвал ее к себе для дачи показаний. Это было совсем некстати, ведь против нее по-прежнему еще действовал судебный приговор, вынесенный в Руане.

После этого, наученная своими руанскими «приключениями», Жанна сочла за благо спешно удалиться обратно в Арлон. Об этом нам сообщает хроника еще одного современника описываемых событий — доминиканского монаха Жана Лидера, автора книги «Formicarium», написанной в 1437 году, то есть на следующий год после названных событий.

Интересные сведения о новом появлении Жанны можно найти в старинной «Хронике настоятеля монастыря Сен Тибо де Мец», где указывается:

«В 1436 году господин Филиппен Марку был старшим городским советником города Меца. В этом же году числа двадцатого мая Жанна Дева, которая была во Франции, прибыла в Ла-Гранж-оз-Орм, недалеко от Сен-Прива. Она туда приехала, чтобы переговорить с несколькими знатными горожанами Меца… Ив этот же день туда прибыли два брата Девы, один из которых, мессир Пьер, был рыцарем, а другой, Жан Малыш, — оруженосцем. Они думали, что она была сожжена, но когда увидели ее, то узнали, и она тоже их узнала».

Как видим, Пьер д’Арк был рыцарем, а Жан д’Арк — оруженосцем. Пьер стал бальи Вермандуа, командующим крепостью Шартра, затем занял такой же пост в Вокулёре, где сменил Робера де Бодрикура.

Затем Жанна встретилась с сиром Николя Лувом, который дал ей боевого коня ценой тридцать ливров и пару шпор, а также с сеньором Обером Буле и сиром Николя Груана, который подарил ей меч.

Нам совершенно не важно, кто такой был Филиппен Марку. Важно, что дело происходило в 1436 году и что 20 мая 1436 года Жанна прибыла в некий Ла-Гранж-оз-Орм.

Как видим, настоятель монастыря Сен Тибо подтверждает, что в 1436 году Жанну признали ее братья и некоторые дворяне, причем не только в Ла-Гранж-оз-Орм, но и в Меце, Туре и еще в нескольких городах и деревнях. Особенно важно, что ее признал сир Николя Лув, который был очень близко знаком с «прежней» Жанной.

Бывают просто свидетельства, а бывают свидетельства неоспоримые. Николя Лув в то время был одним из самых уважаемых жителей Меда. Он был рыцарем Карла VII и принимал участие в его коронации в Реймсе. Такому человеку просто в голову бы не пришло участвовать в какой-либо мистификации, признавая Жанной Девой самозванку. Ошибаться он тоже не мог, слишком уж хорошо он знал Жанну. Кстати сказать, в рыцарский сан он был возведен именно благодаря ее ходатайству, и все подарки, которые он ей сделал, были проявлением его бесконечной благодарности.

Небезынтересно будет указать и кто такие были Обер Буле и Николя Груана. Первый из них являлся главой старшин в Меце, а второй — губернатором. Историк Робер Амбелен невольно задается вопросом:

«Зачем нужно было им участвовать в мошенничестве, из-за которого они могли бы получить только крупные неприятности?»

Ответ на этот вопрос очевиден: никакого мошенничества и не было.

Согласно «Хронике настоятеля монастыря Сен Тибо де Мец», Жанна пробыла в Меце примерно три недели и имела продолжительные встречи с властями города. В книге «Правда о Жанне д’Арк» отмечается, что «многие жители Меца приходили посмотреть на нее и признали в ней Деву Франции, а затем дали ей много драгоценностей».

Что касается первоисточника всей этой информации, то «Хроника настоятеля монастыря Сен Тибо де Мец» была обнаружена в 1645 году священником Жеромом Винье. Он скопировал отдельные места рукописи и официально заверил копию у нотариуса. Через сорок лет, в ноябре 1683 года, эта копия была опубликована его братом в журнале «Меркюр галан». В XVIII веке сама хроника была издана в «Документах по церковной и гражданской истории Лотарингии». Подлинность рукописи в целом, в том числе и тех ее страниц, которые повествуют о «воскресшей» Жанне, не вызывает сомнений. Вдобавок положение монастыря Сен Тибо, находившегося недалеко от Меца, но не подчиненного городу, а также недалеко от места нахождения Жанны, делает этого хроникера независимым свидетелем, заслуживающим доверия.

Совершенно очевидно, что настоятель монастыря Сен Тибо искренне считал появившуюся в 1436 году женщину подлинной Жанной д’Арк. Надо лишь добавить, что существует другая рукопись его хроники, в которой автор якобы признает свою ошибку.

Там написано следующее:

«В этом году появилась молодая девушка, которая называла себя Девой Франции и так играла свою роль, что многие были введены в заблуждение, особенно наиболее пожилые люди».

Это очень похоже на безоговорочное опровержение первого свидетельства, но есть ли гарантия, что это разъяснение так называемого «самозванства» не является тенденциозной вставкой, сделанной намного позднее?

Находясь в Меце, Жанна написала несколько писем, в том числе королю Карлу VII, находившемуся в замке Лош. Эти письма отвез королю Жан д’Арк, и к этому факту мы вернемся несколько позже.

Но в 1436 году король и не подумал удостоить Жанну ответом. Пока не удостоил…

Как ни странно, почему-то никто не спросил Жанну, где она провела предшествовавшие пять лет, прошедшие со времени ее мнимой казни и чудесного спасения. Сама же она не касалась этого вопроса.

Вообще-то говоря, действия Жанны, если допустить, что она была самозванкой, труднообъяснимы. Право же, так неосторожно мог себя вести только очень уверенный в себе человек. Первая явная неосторожность — вступление в переписку с королем, а потом и встречи со своими «братьями» из Домреми. Уже на этом этапе карьера самозванки могла бы благополучно завершиться, так толком и не начавшись. Но дальше — больше: Жанна согласилась выйти замуж за сеньора дез Армуаза, отлично зная, что при заключении брака с дворянином обязательно потребуются подтверждения ее знатного происхождения.

Жанна действительно вышла замуж за благородного рыцаря Робера дез Армуаза, сеньора де Тишмона. Произошло это в Меце в начале ноября 1436 года. Некоторые историки называют более точную дату свадьбы — 7 ноября 1436 года. Существует мнение, что недавно овдовевшего жениха (его первой женой была Аликс де Манонвиль, и от нее у него был сын Филипп) Жанне подобрала сама герцогиня Люксембургская.

Сам Робер дез Армуаз жил в Меце и Люксембурге, хотя семья его была родом из Шампани. В книге Режин Перну «Жанна д’Арк» есть такая фраза:

«Робер дез Армуаз искал убежища в двух районах, враждебных герцогу Рене».

Объяснение этому может быть только следующим: в Меце и Люксембурге Робер дез Армуаз находился в изгнании, и формально сеньором де Тишмон он в тот момент уже не был, так как его вотчина была в 1435 году конфискована герцогом Рене Анжуйским. Но, несмотря на это, Робер дез Армуаз продолжал гордо носить свой фамильный титул.

Ничего препятствующего браку найдено не было, и состоялась пышная свадьба, после которой Жанна стала именоваться Жанной дез Армуаз.

Зададимся вопросом, стал бы сеньор Робер, сын маршала Ришара дез Армуаза, даже находясь в изгнании, жениться на женщине без роду и племени? Конечно же нет. Для благородного дворянина это было просто исключено. Во всяком случае, в роду дез Армуаз до сих пор сохранилась традиция считать Жанну самой славной и почитаемой из предков.

Впоследствии были найдены брачный контракт Жанны дез Армуаз и дарственный акт, согласно которому Робер дез Армуаз передавал часть своих владений своей жене Жанне, которая в тексте была неоднократно названа «Девой Франции».

По словам профессора и историка Альбера Байе, в 1907 году он лично держал в руках брачный контракт Жанны, но затем этот бесценный документ был уничтожен в феврале 1916 года во время бомбардировок городка, где и теперь еще возвышается замок сеньоров дез Армуаз. Подпись жены сеньора Робера на нем была совершенно идентична подписи на письме Жанны д’Арк жителям Реймса, датированном 16 марта 1430 года.

Документа этого больше нет, но есть его копии, сделанные в XVIII веке.

Приведенный в «Истории Лотарингии» дарственный акт сопровождается разъяснением:

«Это Орлеанская Дева или, скорее, авантюристка, принявшая ее имя и вышедшая замуж за сеньора Робера дез Армуаза».

Читая подобное, можно задаться законным вопросом, чему доверять — самому документу или последующему комментарию?

По всей видимости, более надежным свидетельством подлинности Жанны является реакция на нее друзей Робера дез Армуаза, в свое время хорошо знавших Жанну д’Арк.

Так, например, Жан де Тонельтиль и Жобле де Дэн, поставившие свои печати на документе о передаче Жанне части владений ее мужа, знали подлинную Орлеанскую деву. И вряд ли у них были причины для участия в обмане своего друга. А может быть, они так над ним подшутили? Конечно же нет. Они были его верными друзьями: первый был могущественным сеньором, а второй — королевским судьей в Марвиле, небольшом городке на северо-западе от Меца. Такие люди не стали бы ставить свои печати на сомнительных документах.

Добрым приятелем Робера дез Армуаза был также уже упомянутый нами Николя Лув. Стал бы этот благородный человек называть подлинной Жанной какую-то авантюристку? И наконец, сам Робер дез Ар-муаз приходился родственником Роберу де Бодрикуру, тому самому капитану, который в свое время содействовал отправке Жанны Девы из Вокулёра в Шинон (в 1425 году Робер де Бодрикур сочетался браком с Алардой де Шамбле, кузиной Робера дез Армуаза).

Почему же капитан де Бодрикур не открыл глаза своему кузену, если бы его женой вознамерилась стать какая-то самозванка?

Все это свидетельствует о том, что никакой самозванки не было, а женой Робера дез Армуаза действительно стала Жанна из Домреми, внебрачная дочь герцога Орлеанского и королевы Изабеллы Баварской, воспитанная в семье Жака д’Арка.

О том, чем занималась Жанна в 1437-м и 1438 годах, известно очень мало. По имеющимся обрывочным сведениям, не получив ответа от Карла VII, она уехала в Италию.

В книге «Правда о Жанне д’Арк» рассказывается о том, что она прибыла в Рим, «где предложила свои услуги папе Евгению IV. Она сражалась за него против герцога Миланского и, как говорят, своей рукой убила двух солдат». После этого, «преуспев на службе у папы и гордясь его поддержкой, она вернулась во Францию».

Действительно, в 1431 году папой стал Евгений IV, и, едва он был утвержден на этом посту, население Рима взбунтовалось против него. Этот мятеж возглавил герцог Миланский, который был тесно связан с династией герцогов Орлеанских, так что поверить в то, что Орлеанская дева выступила на стороне противников Орлеанской династии, невозможно. Кстати сказать, папа Евгений IV был изгнан из Рима и в 1439 году заменен на Феликса II (в миру герцога Амадея Савойского, на землях которого располагался известный нам замок Монротгье).

По информации Робера Амбелена, все было совсем не так. Ни в какой Италии Жанна не была, а в декабре 1436 года выехала из Меца и направилась в Тиффож, где, как ей было известно, проживал ее старый знакомый Жиль де Рэ. Историк задается вопросом:

«Откуда она знала это? Во Франции, терзаемой войной, в отсутствие каких бы то ни было средств массовых коммуникаций о происходивших в Бретани событиях люди узнавали в Провансе лишь через несколько месяцев. А вот ей было известно, что в Тиффоже она встретится с Жилем… Ясно, что они постоянно поддерживали связь друг с другом».

Интересные результаты дает выяснение того, как они могли поддерживать эту связь. Жиль де Рэ, как оказалось, был не просто старым знакомым Жанны, он был ее родственником…

Невозможно не приостановить повествование и не воскликнуть, а был ли среди наиболее заметных персонажей Франции и Англии тех времен хоть кто-то, кто не был родственником «простой пастушки из Домреми»? Она была сестрой Карла VII, сводной сестрой Карла Орлеанского, сводной сестрой королевы Англии Екатерины де Валуа, теткой юного короля Англии Генриха VI, теткой Жана Алансонского, свояченицей Филиппа Доброго, герцога Бургундского и т. д. и т. п.

С семейством Жилья де Рэ ее родственная связь заключалась в следующем: Жиль де Рэ имел родную сестру Жанну де Лаваль, которая вышла замуж за Луи де Бурбона, графа Вандомского, а тот был кузеном Карла VII. Таким образом, Жанна, тоже бывшая кузиной графа Вандомского, вошла в родство с Жанной де Лаваль, а через нее — с ее братом Жилем де Рэ.

В Тиффоже Жанна оказалась в январе 1437 года. После этого в течение почти двух лет вместе со своим старым другом, воздыхателем и покровителем Жилем де Рэ она воевала против англичан на юго-западе Франции.

Жиль де Рэ собрал многочисленное войско. Одним из командиров в- этом войске служил Жан де Сиканвиль.

По этому поводу Режин Перну лишь замечает, что Жиль де Рэ «берет ее с собой на войну». По неким обрывочным сведениям, не подтвержденным серьезными документами, на этой войне Жанна участвовала в осаде Ла-Рошели, а затем Бордо. Под Бордо она якобы была ранена.

В книге «Правда о Жанне д’Арк» приводится такой интересный факт: в хрониках некоего Альваро де Луна якобы было указано на письма Жанны к королю Кастилии, в котором она просила у него военной помощи. Коннетабль Кастилии впоследствии «показывал эти письма Девы, как ценнейшие реликвии». Испанцы ответили Жанне отправкой к берегам Франции своей эскадры, которая немало поспособствовала французам во взятии Ла-Рошели.

Важно отметить, что посредником в переговорах Жанны с королем Кастилии был находившийся на службе у последнего Жан д’Арманьяк, он же дядя Карла Орлеанского, а стало быть, родственник Жанны. Как известно, он тоже опознал свою племянницу и выступил гарантом этого перед королем Кастилии.

Робер Амбелен пишет:

«Сделаем вывод, «посмертное» существование Жанны, мнимый характер ее казни не составляли ни малейшей тайны для членов королевских семейств как во Франции, так и в Англии, как в Испании, так и в Люксембурге».

После взятия Бордо Жанна вместе с Жилем де Рэ участвовала в походе в Пуату, где к ним неожиданно присоединился еще один ее старый знакомый Потон де Ксентрай.

Если о Жанне д’Арк за минувшие столетия написано более семи тысяч книг и великое множество статей, то персона одного из ближайших ее сподвижников, маршала Жиля де Ре, до сих пор остается одной из самых загадочных из всего окружения Орлеанской девы. Герой Столетней войны сделался своего рода исторической персоной нон грата. Упоминаний о нем практически нет даже в биографиях его куда менее примечательных современников (его как будто и не существовало), зато его образ был увековечен знаменитым сказочником Шарлем Перро в леденящей душу истории про Синюю бороду.

Жиль де Ре родился в 1404 году и был выходцем из старинной и знатной семьи. В одиннадцатилетнем возрасте он лишился обоих родителей: его отец погиб на дуэли, а мать вышла замуж во второй раз, оставив детей под опекой престарелых родственников.

Опекуном мальчика стал его дед, который приложил немало сил, чтобы привить ребенку любовь к чтению и наукам. Подобное воспитание не прошло даром и проявилось у Жиля в любви к собиранию книг, коллекционированию древностей, а также в пытливости ума, проявляемой им на протяжении всей жизни. Несмотря на то что большую часть этой жизни Жиль де Ре провел в седле и на поле боя, он стал обладателем очень богатой библиотеки, на приобретение книг для которой он не жалел никаких денег.

В шестнадцать лет Жиль де Ре женился на некоей Катрин де Труар, которая принесла к его и без того немалому состоянию еще более двух миллионов ливров приданого. Богатство позволило барону де Ре расположить к себе дофина Карла и получить место в его свите.

Семнадцатилетний наследник престола находился в то время на грани нищеты, а без денег его шансы стать королем Франции были ничтожно малы. Да и о какой Франции могла идти речь, если половина страны была занята англичанами и их союзниками-бургундцами, а самому дофину с трудом удавалось удерживать в повиновении только города, расположенные в долине Луары, неподалеку от его резиденции в замке Шинон.

Разгоревшаяся с новой силой в 1422 году Столетняя война между Англией и Францией предопределила поприще и будущую карьеру Жиля де Ре: он отправился воевать, дабы защитить право на корону младшего сына короля Карла VI, умершего 21 октября.

Следует отметить, что Жиль де Ре был внучатым племянником Бертрана дю Гекслена — прославленного полководца французской армии, сумевшего в 70-х годах XIV столетия оттеснить англичан к самому Ла-Маншу. Лавры знаменитого предка не давали покоя молодому человеку, он жаждал добиться славы на поле боя, и это ему вполне удалось.

Карл же, напротив, как нельзя менее соответствовал уровню задач, свалившихся на него. Девятнадцатилетний Карл был человеком вялым, он не блистал дарованиями стратега и, по сути, самоустранился от руководства военными операциями.

К счастью, Жиль де Ре оказался в числе немногих вассалов Карла, которые хотели и были способны противостоять противнику. На собственные деньги он сформировал отряд, во главе которого в период с 1422-го по 1429 год совершил несколько удачных рейдов по территории, контролируемой англичанами. За свои боевые успехи в 1429 году Жиль де Ре был провозглашен маршалом Франции.

Как мы уже знаем, Жиль де Ре был частым и желанным гостем дофина в Шиноне, и именно там он и стал своеобразным «отцом» Великой Девы Франции, как национальной идеи, сплотившей французов в борьбе с захватчиками.

Жиль де Ре не только поддержал прибывшую в Шинон Жанну, но и стал оказывать ей всемерную, в том числе и материальную поддержку. Фактически, он влюбился в нее с первого взгляда. Историк Робер Амбелен писал:

«Эта юная особа, так напоминавшая некоторыми особенностями юношу, особа, которая не была ни однозначно женщиной, ни однозначно мужчиной, это фактически двуполое существо сразу очаровало Жиля, Отныне он посвятил себя Жанне».

Об особенностях строения организма Жанны нам уже известно. О причинах любви Жиля де Ре к Жанне Робер Амбелен заметил следующее:

«Никто из мужчин не позволял себе даже игривых мыслей, когда Жанна спала на соломенной подстилке среди своих соратников или когда, умываясь по утрам, она обнажала перед ними свой торс. Только одному из них могли прийти в голову иные побуждения: то был, конечно, Жиль де Ре. В его глазах Жанна — это паж, один из тех мальчиков, подростковую двуполость которых он обожал».

То, что произошло далее, хорошо известно. План, предложенный Жилем де Ре, вполне удался: французские войска разгромили армии нескольких проанглийски настроенных феодалов и даже освободили пару провинций, где стояли небольшие отряды английских солдат. В июле 1429 года Карл был коронован по древнему обычаю французских королей в только что освобожденном Реймсе. Жиль де Ре официально стал главнокомандующим французской армией, а этот пост в такой сложный для страны период был надежнее короны. Бароны и герцоги в соответствии с планом маршала один за другим стали сами переходить под знамена французского короля, а простому народу очень полюбились «народные» песни и легенды о подвигах Орлеанской девы, которые не покладая рук изготавливали девять придворных поэтов и двадцать два летописца короля Карла VII.

После освобождения Орлеана и победы при Пате пути Жанны и Жиля де Ре временно разошлись.

Война развивалась вполне успешно, и Карл VII все четче начал осознавать, что теперь ни в амбициозном маршале Жиле де Ре, ни в его «пастушке» он больше не нуждается. Особенно это касалось «пастушки», ибо в войсках уже ходили слухи, что король после войны перевешает всех аристократов, служивших Англии, и сделает героическую Жанну Деву королевой. А вот это как раз в планы короля никак и не входило.

Со своей стороны, Жиль де Ре тоже начал проявлять недовольство королем: теперь, когда все шло хорошо, неплохо было бы вернуть старые долги. Для маршала это было важно, так как свое огромное состояние он практически полностью потратил на организацию армии и ополчения. Но Карл VII, как назло, даже и не заговаривал на эту тему.

Как это обычно бывает в подобных ситуациях, Жиль де Ре вскоре попал в королевскую немилость: с одной стороны, он слишком много знал, а с другой, сумма долга была слишком велика, а все мы хорошо знаем, что если маленький долг рождает должника, то большой — врага.

Вот тут-то Жанна и исчезла со сцены, причем исчезла, с точки зрения короля, крайне вовремя. Как мы уже знаем, в мае 1430 года под Компьенем ее захватили в плен бургундцы и продали Генриху VI Английскому за десять тысяч фунтов. А тот распорядился сжечь ее как колдунью в Руане.

Кстати сказать, уже после пленения Жанны именно Жилем де Ре была предпринята серьезная попытка ее освобождения. В начале 1431 года он собрал отряд наемников и совершил марш-бросок по территории, занятой англичанами, намереваясь ворваться в Руан. При этом он был вынужден выбирать для своего продвижения места по возможности малонаселенные и труднопроходимые, ибо это уменьшало риск обнаружения отряда и перехвата его англичанами. Но это же обстоятельство одновременно и существенно замедлило продвижение маршала к Руану. В конце концов получилось так, что его действия потеряли смысл: он получил известие о том, что казнь над Жанной уже совершена.

И вот много лет спустя, уже в 1438 году, Жиль де Ре удивительным образом вновь встретился с Жанной. На этот раз это была Жанна дез Армуаз.

Боевой маршал встретил свою «протеже» с огромной радостью. Он уже был в курсе ее «чудесного воскрешения» и теперь пригласил к себе поучаствовать в военных действиях против англичан. Как говорится, «вспомнить годы молодые».

Была рада встрече с Жилем де Ре и Жанна. Ей нравился этот прямой и честный человек.

По всей видимости, Жиль де Ре был одним из тех, кто посоветовал Жанне наведаться в Орлеан.

Жанна появилась в Орлеане в июле 1439 года, то есть через восемь лет после своей «казни». Этому появлению предшествовали некоторые события, на которых хотелось бы остановиться подробнее, ибо они, без сомнения, подтверждают факт ее «чудесного спасения».

Прежде всего бесспорным фактом является то, что в счетной книге Орлеанской крепости (а это очень серьезный, как бы сейчас сказали, «расходный документ», куда заносились все траты, производившиеся городскими властями) была найдена запись о выдаче 9 августа 1436 года сорока восьми су (то есть примерно ста двадцати франков) некоему Жану дю Лису. Как мы знаем, Жан дю Лис — один из «братьев» Жанны из Домреми. И эти сто двадцать франков были выплачены ему за доставку писем от Жанны.

В книге «Правда о Жанне д’Арк» так и отмечается:

«Жан дю Лис, брат Девы, отправился на Луару, чтобы оповестить короля, находившегося в Лоше, о возвращении его сестры».

Кстати сказать, это весьма интересная фраза: «аnnоnсеr le retour de sa soeur» в ней может означать и «возвращение его (в смысле — Жана дю Лиса) сестры», а может — и «возвращение его (в смысле — короля Карла VII) сестры».

Кроме того, найдена запись о том, что все тот же Жан Малыш из Домреми прибыл в Орлеан с письмами от Жанны. Ему был устроен торжественный прием, после чего он отправился к королю Карлу VII в Лош, маленький городок в ста двадцати километрах к юго-западу от Орлеана. 21 августа он вернулся из Лоша в Орлеан и начал жаловаться, что ему не выдали сто ливров, которые распорядился дать ему король. Сердобольные орлеанцы, благодарные за чудесные новости о своей героине, собрали и передали ему двенадцать ливров.

Заметим, во многих современных источниках вышеназванные суммы приводятся во франках. Это совершенно неправильно. Один так называемый турнейский ливр равнялся сорока франкам. Таким образом, Жан Малыш получил не двенадцать, а четыреста восемьдесят франков.

Все эти события датируются августом 1436 года. Подлинность записей в орлеанской счетной книге не вызывает сомнений, и они лишний раз доказывают, что якобы сожженная 30 мая 1431 года Жанна была в тот момент жива и невредима.

Интересный факт, подтверждающий спасение Жанны от костра, приводит историк Робер Амбелен: после ее визита в Орлеан, то есть с августа 1439 года, город прекратил ежегодные обедни за упокой души той, которую считали погибшей в Руане.

Если не знать, что Жанна избежала казни, то это конечно же может показаться невероятным. Но общественное мнение, про которое принято говорить, что его формируют не самые мудрые, а самые болтливые, с готовностью допускало новую жизнь французской героини уже сразу после судебного процесса и казни, получивших широчайшую огласку. Впрочем, подобные реакции легко вписываются в рамки традиционного суеверия. Народ плохо воспринимает смерть своих кумиров и охотно создает легенды об их новой жизни уже в самый день их смерти. Надо ли перечислять многочисленные случаи, когда народная молва оживляла даже тех, смерть которых была достоверно констатирована, а также самозванцев, пользовавшихся этой верой и объявлявших себя чудесно спасшимися? Одних примеров Наполеона, якобы бежавшего с острова Святой Елены на миниатюрной подводной лодке «Наутилус», и некоего Карла Вильгельма Наундорфа, небезуспешно выдававшего себя за чудом спасшегося из тюрьмы Людовика XVII, сына казненного Людовика XVI, вполне достаточно.

Да, общественное мнение — это, как говорил Наполеон, публичная девка. Но, даже будучи настроенным именно таким образом, нельзя не признать еще более необыкновенным следующий факт: в июле 1439 года, то есть более чем через восемь лет после официальной смерти Жанны, она собственной персоной пожаловала в Орлеан.

Жанну, а она звалась теперь госпожой дез Армуаз, встретила восторженная толпа горожан, среди которых было немало людей, отлично знавших свою героиню еще со времен знаменитой осады. Исторические хроники не оставляют сомнений в том, что Жанну дез Армуаз орлеанцы безоговорочно приняли за Орлеанскую Деву. Более того, в счетной книге прямо указывается, что 1 августа 1439 года Жанне была подарена крупная сумма денег (двести десять ливров, или восемь тысяч четыреста франков) с формулировкой «за благо, оказанное ею городу во время осады».

В орлеанской счетной книге нашел отражение и торжественный обед, на который Жанна была приглашена двумя богатыми горожанами Жаном Люилье и Теваноном де Буржем. Там ей были оказаны всяческие почести, знаки внимания и уважения.

Как и в свое время в Меце, в Орлеане Жанну признали не только простые горожане, но и дворяне, хорошо знавшие Деву со времени осады.

Многие историки утверждают, что имя Жанны в 1439 году использовала некая самозванка. Что ж, всевозможных самозванцев в истории и вправду было предостаточно. Кроме того, как в те далекие времена было отличить настоящую Деву от лже-Девы? Ведь ни прессы, ни телевидения, ни фотографий тогда не было, и внешности настоящей Жанны во Франции толком никто не знал…

С Францией — понятно, но как быть с Орлеаном, где Жанну в лицо помнил буквально каждый житель, не говоря уж о ее непосредственных сподвижниках? Ведь они бы сразу заметили подмену, тем более что Жанна отнюдь не пряталась, а, напротив, принимала активное участие в многочисленных светских приемах, устроенных в ее честь.

Имеем ли мы право, располагая такими свидетельствами, поставить под сомнение вывод о том, что прибывшая в Орлеан Жанна дез Армуаз была настоящей Орлеанской девой? Имеем ли мы право оспаривать этот вывод, не приводя никаких доводов, объясняющих, что побудило всех этих людей участвовать в коллективной мистификации или почему и как они были введены в заблуждение?

Французский историк и академик Жерар Пем утверждает, что он нашел очень важные свидетельства. До сих пор считалось, что приемная мать Жанны Изабелла Роме приезжала в Орлеан лишь в июле 1440 года, то есть через год после появления там женщины, якобы выдававшей себя за ее дочь. Однако в списке городских расходов с 6 марта 1440 года имеется отметка об уплате двум лицам за содержание и лечение Изабеллы с 7 июля по 31 августа. Здесь речь явно может идти только о 1439 годе.

Там же имеется запись об уплате пенсии, установленной городом Изабелле Роме за сентябрь, октябрь и ноябрь 1439 года. Если подлинность этих записей не ставить под сомнение, то они свидетельствуют о том, что с рождения воспитывавшая Жанну женщина находилась в Орлеане в то время, когда там торжественно принимали Жанну дез Армуаз. Трудно представить причины, по которым Изабелле Роме потребовалось бы участвовать в обмане.

Жерар Пем приводит также ряд косвенных доказательств того, что во время пребывания Жанны дез Армуаз в Орлеане город посетил и сам король Карл VII. Высшее государственное лицо не могло не знать лично легендарную героиню своей страны и к тому же свою сестру. Стало бы оно тратить время на встречу с какой-то авантюристкой или самозванкой?

По свидетельству камергера короля Гийома Гуфье, во время этой встречи Карл VII сказал:

«Дева, моя дорогая, добро пожаловать, вы удачно вернулись, во имя Господа, знающего тайну, которая есть между вами и мной».

Во время этой встречи присутствовали Жан Бастард, Жан Рабате, архиепископ Бьенский (у него Жанна жила во время «проверки» в Пуатье) и многие другие люди, хорошо знавшие Жанну, и никто из них не усомнился в том, что это именно она.

Следует отметить, что внешность Жанны была описана. В частности, были известны и специфические приметы, которые в те времена (при отсутствии пластической хирургии) скопировать было крайне трудно: темное родимое пятно за ухом, шрамы — следы ранений — в определенных местах тела (Дева была несколько раз ранена в шею и плечо, позднее — в бедро; от этого должны были остаться шрамы, которые вряд ли возможно подделать).

Гостеприимство, оказанное Жанне дез Армуаз в Орлеане, допускает лишь три толкования: это могла быть невольная ошибка или результат коллективной галлюцинации, это могло быть сознательное коллективное соучастие в фальсификации и, наконец, Жанна дез Армуаз действительно могла быть спасенной от казни Жанной.

Ошибка приемных братьев Жанны маловероятна. Вывод Режин Перну о том, что они рассчитывали «использовать эту авантюристку, чтобы выпросить у короля денег и попытаться обогатиться за ее счет», всего лишь простое предположение. Довод о том, что, например, брат Пьер, схваченный вместе с Жанной в Компьене и долгое время находившийся в плену у англичан, получил от герцога Орлеанского вознаграждение, ровным счетом ни о чем не говорит, кроме того, что бывшему пленнику был возмещен моральный и материальный ущерб.

Важно другое: сразу после своего появления в Лотарингии Жанна поспешила связаться со знавшими ее с рождения людьми. Со стороны самозванки это был бы излишне смелый шаг, если не предполагать, что он не был сделан в результате предварительной договоренности, которой, впрочем, нет никаких свидетельств. Что касается многочисленных жителей Орлеана, то с их стороны вообще трудно обнаружить мотивы для соучастия в обмане.

В своей книге «Была ли сожжена Жанна д’Арк?» Жан Гримо делает вывод:

«Отношение Робера дез Армуаза и всей его родни, хорошо известной в Лотарингии, дары, преподнесенные братьям дю Лис, высокие почести, которыми их удостоили, и невозможность массовой галлюцинации у жителей Орлеана — все эти бесспорные факты начисто опровергают точку зрения тех, кто считает Жанну дез Армуаз самозванкой. Летопись настоятеля церкви Сен Тибо, архивы Орлеанской крепости, нотариально заверенные бумаги — все это есть единое и нерушимое доказательство подлинности ее личности; все это с лихвой перевешивает любые предположения, основанные на вероятности».

Но, как известно, на каждую гипотезу всегда найдется своя контргипотеза. Против книги Жана Гримо и его последователей в газетах и журналах тут же стали появляться статьи многочисленных сторонников официальной версии истории о Жанне д’Арк. Наиболее активно протестовали Морис Гарсон, Филипп Эр-ланже, Шарль Самаран и конечно же признанный лидер «традиционалистов» Режин Перну.

Их соображения были просты до неприличия: все это «псевдодоказательства», все эти доводы «не отличаются оригинальностью и повторяют друг друга» и т. д. и т. п. Что же касается многочисленных признаний подлинности Жанны, то, по мнению «традиционалистов», во всех подобных историях самозванцев всегда встречали с распростертыми объятиями. Так было в случае со лжеуорвиками, Лжедмитриями и лжелюдовиками XVII. Но как же быть с тем, что «самозванку» признали ее родные? А на это есть цитата из Анатоля Франса:

«Они верили в это, потому что им очень хотелось, чтобы это было именно так».

«Научный» же подход Режин Перну вообще удивляет своей непробиваемостью:

«Все доводы псевдоисториков не заслуживают того, чтобы на них долго останавливаться».

Вот так! Не больше и не меньше! И никаких пояснений, кого считать псевдоисториками. Наверное, всех тех, чье мнение хоть чем-то отличается от общепринятого…

Окрыленная орлеанским триумфом и подбадриваемая Жилем де Ре, в 1440 году Жанна отправилась в Париж. Орлеан Орлеаном, но все же это — глубокая провинция, а Париж — это Париж. Фактически, это была попытка полной, можно сказать, общенациональной «реставрации» Жанны д’Арк.

Цель этой поездки очевидна: Жанна мечтала занять причитающееся ей законное место подле брата-короля. Такой же попыткой «реставрации» была эта поездка и для Жиля де Ре, который надеялся при содействии Жанны восстановить свои пошатнувшиеся позиции при дворе, а заодно и заделать зияющие дыры в своем бюджете.

Но вот вопрос, а нужна ли была такая двойная «реставрация» Карлу VII? С его точки зрения, эти два человека уже давно выполнили свою функцию, и их появление в Париже казалось ему крайне нежелательным. Зачем делиться с кем-то славой? Ведь это только те, кто ничего не имеют, готовы делиться с другими…

Парижский парламент, а в то время это было только судебное учреждение, получив указание короля, предпринял меры, чтобы не допустить такого же восторженного приема Жанны, как это было в Орлеане.

А лучше, если вообще не допустить приема, и сделать это было не так уж и сложно. Еще по пути в столицу Жанна была задержана и под охраной доставлена в парламент. Париж — это не провинциальный Орлеан, здесь Жанну лично почти никто не знал, и рассчитывать ей было не на кого. Одного разговора «с пристрастием» оказалось достаточно, чтобы Жанна поняла, что идея триумфального въезда в Париж была не самой удачной. Как того и потребовал парламент, Жанна объявила себя самозванкой. Мол, извините, бес попутал…

А что ей еще оставалось делать? Зато после признания «самозванства» ее тут же освободили и отправили восвояси.

После провала попытки «реставрации» легендарной Жанны д’Арк Жиль де Ре понял, что ему теперь и подавно стоит держаться подальше от короля. Он уединился в своем отдаленном замке Тиффож в Бретани и увлекся чтением модной в то время литературы по алхимии. Надо было что-то решать с финансами, а ему сказали, что эта наука может помочь вновь разбогатеть. Ну пусть хоть так, а то ведь ждать, что Карл VII вернет ему долги, теперь было бессмысленно.

Попавший в опалу маршал выписал из Италии нескольких алхимиков и магов. Помимо чисто материальной заинтересованности, будучи человеком весьма неординарным, он жаждал общения с людьми необыкновенными, чей кругозор выходил за рамки обыденных представлений того времени об образованности.

Тут следует снова вернуться на несколько лет назад и отметить, что опала Жиля де Ре была связана не только с долгами Карла VII и так называемым «делом Жанны».

В 1436 году Жиль де Ре, сам того не ведая, совершил одну из главных ошибок в своей жизни: он принял в своих поместьях наследника французского престола Людовика, сына короля Карла VII и Марии Анжуйской. Будущий король Людовик XI уже в то время много интриговал против своего отца и, скрываясь от монаршего гнева, жил то у своих вассалов, то у прямых врагов французской короны. Эта вражда отца и сына отразилась на Жиле де Ре самым непосредственным и неожиданным образом.

К середине 30-х годов для получения хоть каких-то наличных денег маршал начал прибегать к залогу той или иной своей недвижимости. Это было абсолютно законной операцией, причем довольно выгодной в денежном отношении, поскольку платежеспособность Жиля де Ре не вызывала сомнений у кредиторов, и назначаемый ими ссудный процент был весьма незначительным.

Известие о том, что маршал радушно принял в своих владениях смутьяна-дофина вызвало немалое раздражение короля. В том же самом 1436 году он подписал указ, которым запрещал Жилю де Ре любые продажи его владений. Маршала ни в коем случае нельзя было назвать транжирой, и если не знать историю взаимоотношений между Карлом VII и его сыном, то появление такого указа вообще невозможно объяснить. Но если иметь в виду, что указ 1436 года явился своего рода королевской местью гордому маршалу, то это сразу объясняет скрытый смысл ряда последовавших за этим событий.

Королевский указ привел к тому, что уровень доверия к отставному маршалу со стороны его кредиторов резко снизился. Полагая, что указ родился вовсе не на пустом месте и обоснован возможной несостоятельностью Жиля де Ре, они резко снизили объем кредитования и увеличили ссудный процент.

Примерно с этого самого времени Жиль де Ре, остро ощущая потребность в деньгах, активизировал изыскания по поиску рецепта превращения свинца в золото. Если до 1436 года такая задача стояла в ряду прочих алхимических изысканий, занимавших ум маршала, то теперь он прямо приказал своему главному магу Жилю де Силю заниматься исключительно поиском рецепта изготовления золота.

Под алхимическую лабораторию были переоборудованы большие помещения на первом этаже в замке Тифож. Жиль де Ре не скупился на расходы. Его торговые агенты покупали в огромных количествах необходимые для опытов компоненты, некоторые из которых, например акульи зубы, ртуть и мышьяк, были по тем временам весьма дороги.

Несмотря на щедрое финансирование, золото маршалу получить никак не удавалось. В конце концов он распрощался с Жилем де Силем и пригласил другого специалиста-химика по имени Жан де ла Ривьер. Разочаровавшись и в нем, маршал нанял еще одного алхимика — дю Мениля. Результат продолжал оставаться нулевым. Наконец, глубоко разочарованный в «отечественных специалистах», Жиль де Ре обратил свои взоры на итальянцев, которые считались самыми большими специалистами-алхимиками в Европе.

В 1439 году главным алхимиком при маршале стал итальянец Франческо Прелатти, сумевший убедить Жиля де Ре в собственной исключительности. Если прежние «ученые» маршала были по своему образованию католическими священниками, то Прелатти прямо заявлял, что он — колдун, имеющий в личном услужении своего собственного демона, благодаря которому может общаться с миром мертвых и повелевать им.

Магистр черной магии Франческо Прелатти смекнул, как можно поддерживать веру и интерес маршала. Он устраивал настоящие шоу со жженой серой, пылающими в темноте кабалистическими знаками и соответствующими звуковыми эффектами. В дневнике Жиля де Ре есть запись о том, как однажды в замок якобы явился демон и засыпал пол в комнате, где находился Прелатти, слитками золота. Радостный Прелатти побежал за своим господином, но, отворив дверь, отшатнулся, захлопнул дверь и с трепетом сообщил, что в комнате сидит громадный зеленый змей. Жиль де Ре схватил распятие и бесстрашно вошел в комнату, но змей исчез, а все золото тут же обратилось в красный порошок.

Весь этот, с точки зрения современного человека, бред Прелатти объяснил якобы опрометчивыми действиями с распятием.

Тайная символика случившегося очевидна: ловкач Прелатти обладал завидной фантазией и просто-напросто вытягивал из бывшего маршала деньги на продолжение своих экспериментов. К сожалению, приходится констатировать, что очень скоро итальянский шарлатан получил огромную власть над сеньором де Ре, и тот стал обращаться к нему за советом по любому сколько-нибудь значимому вопросу.

В августе 1440 года Жиль де Ре заложил свой замок Сент-Этьен-де-Мальмор казначею герцога Бретонского Жофруа ле Ферону. Залог был осуществлен с условием обязательного обратного выкупа замка ровно через один год. При этом права собственности на замок к Жофруа ле Ферону не переходили, и номинальным владельцем замка продолжал оставаться Жиль де Ре. Казначей же передал замок в управление своему родному брату Жану ле Ферону, священнику без определенного места службы. Ожидая подходящей вакансии, он прибыл в Сент-Этьен-де-Мальмор и вступил в должность управляющего.

Буквально через две недели Жана ле Ферона посетили люди Жиля де Ре. Группа слуг маршала, проезжая мимо, просто-напросто попросила предоставить им кров и накормить лошадей. Но новый управляющий замка, не чувствуя себя ничем обязанным этим людям, решительно отказал им.

Жиль де Ре, узнав о произошедшем, пришел в неописуемую ярость, ведь замок продолжал принадлежать ему, а стало быть, никто не мог отказать в ночлеге его подчиненным!

Скорый на расправу, он примчался в Сент-Этьен-де-Мальмор в сопровождении пятидесяти телохранителей. Он лично обошел помещения замка в поисках наглеца ле Ферона, но нигде не смог его найти. Кто-то подсказал Жилю де Ре заглянуть в церковь замка: именно там трясущийся от страха управляющий и был найден. Впоследствии Жан ле Ферон утверждал, что отправлял службу, а Жиль де Ре говорил, что тот от него трусливо прятался. Как бы то ни было, маршал заехал управляющему кулаком в ухо прямо у алтаря, выволок его за сутану из церкви и увез в свою резиденцию в Тифож. Там брат казначея герцога Бретонского был закован в кандалы и посажен на цепь.

Узнав о случившемся, в дело немедленно вмешался сам герцог Бретонский, формальным вассалом которого продолжал оставаться Жиль де Ре, несмотря на всю свою известность. К маршалу примчался герцогский гонец и передал требование сюзерена немедленно освободить Жана ле Ферона. Требование герцога, очевидно, так уязвило гордого маршала, что он сделал вид, что не обратил на него никакого внимания.

Это небрежение к вассальной иерархии, свидетельствовавшее о совершенно неверной оценке маршалом складывавшейся ситуации, было его второй серьезной ошибкой.

Герцог Бретонский, узнав о том, что его требования нагло проигнорированы, вспылил еще сильнее, чем это совсем недавно сделал бывший маршал. Он не счел для себя за труд сесть в седло и с отрядом в двести человек пожаловать под стены Тиффожа.

В тот момент Жиля де Ре в замке не было, но едва он узнал о демарше своего сюзерена, как тут же распорядился освободить Жана ле Ферона и вернуть тому замок. Герцог Бретонский встретил под стенами Тифожа брата своего казначея и повелел довести до сведения Жиля де Ре, что ждет от него объяснений. После этого он развернул коней и полный внутреннего достоинства вернулся в свою резиденцию в Нанте.

Видимо, начиная с этого момента маршал начал понимать, в какую ситуацию он сам себя загнал. Он совсем не был уверен, стоит ли ему ехать к герцогу в Нант, ведь из такой поездки вполне можно было и не вернуться.

Как всегда в подобных ситуациях, Жиль де Ре вызвал к себе Прелатти и велел тому проконсультироваться с демоном: как быть? Прелатти сделал вид, что спросил у демона, и тот ему якобы ответил, что Жилю де Ре можно смело ехать к герцогу, там ему ничто не угрожает.

Маршал решил во всем положиться на прозорливость бесовского отродья и с присущей ему отвагой отправился во дворец своего сюзерена. Историческая встреча состоялась, и Жилю де Ре, как он полагал, удалось «выйти сухим из воды».

Жиль де Ре вернулся в Тифож окрыленным: домашний демон не обманул его! Благодушие, видимо, притупило бдительность прославленного полководца, во всяком случае, ряд последовавших событий он оценил совершенно неверно. А произошло следующее.

В конце августа 1440 года епископ Нантский Жан де Мальтруа в своей проповеди сообщил прихожанам, что ему стало известно о гнусных преступлениях маршала «против малолетних детей и подростков обоего пола». Епископ потребовал, чтобы все лица, располагающие информацией о таких преступлениях, сделали ему официальные заявления.

Многозначительные недомолвки и недвусмысленные намеки в проповеди епископа производили впечатление серьезности собранных им улик. На самом же деле, произнося свою проповедь, Жан де Мальтруа опирался всего лишь на одно-единственное заявление об исчезновении ребенка, которое было подано в его канцелярию супругами Эйсе аж за месяц до описываемых событий. При этом заявление супругов, записанное 29 июля 1440 года, никаких прямо изобличающих Жиля де Ре улик не содержало. В нем лишь приводились предположения о том, что их десятилетний сын исчез в районе замка Машекуль, принадлежавшего Жилю де Ре. Описываемые супругами события имели место в декабре 1439 года, то есть случились за семь месяцев до подачи ими заявления. Как видим, юридическая ценность такого рода документа была совершенно ничтожна. Собственно, епископ Нантский и сам это прекрасно понимал, потому-то он и продержал заявление супругов Эйсе безо всякого движения в течение месяца.

Но, как ни странно, сразу по окончании проповеди к секретарю епископа стали обращаться люди, которые были готовы свидетельствовать еще о нескольких случаях исчезновения в поместьях маршала мальчиков и девочек. После этого епископ проинформировал обо всем главу инквизиционного трибунала Бретани Жана Блуэна. Тот уже был наслышан и об алхимических изысканиях маршала, и бретонская инквизиция «любезно согласилась» расширить спектр инкриминируемых маршалу обвинений.

В течение нескольких дней на свет появился обвинительный акт, который суммировал в сорока семи пунктах сущность претензий к Жилю де Ре со стороны церкви. Среди главных обвинений фигурировали человеческое жертвоприношение домашнему демону, колдовство и использование колдовской символики, убийство невинных мальчиков и девочек, расчленение и сжигание их тел, а также выбрасывание их тел в ров (то есть непридание земле по христианскому обычаю), сексуальные извращения, оскорбление действием служителя католической церкви и т. п. Копии этих «сорока семи пунктов» были вручены герцогу Бретонскому Жану V и направлены генеральному инквизитору Франции Гийому Меричи.

Маршал был официально поставлен в известность о сущности выдвигаемых против него обвинений 13 сентября 1440 года. Ему было предложено явиться в епископальный суд и дать объяснения.

Заседание суда, которое должно было вынести заключение о правомерности обвинений, было назначено на 19 сентября 1440 года.

Жилю де Ре стоило бы насторожиться. Если обвинения в убийствах детей выглядели весьма невнятными и не представляли опасности, то вопрос о колдовских манипуляциях был отражен настолько подробно, что невольно наводил на мысль о существовании некоего источника информации из ближайшего окружения маршала. Кроме того, с начала сентября, то есть еще задолго до официального выдвижения обвинений, люди герцога Бретонского начали сносить межевые знаки на границах земель, принадлежавших маршалу, что красноречиво свидетельствовало о его пошатнувшемся положении.

В принципе можно было бежать в Париж и пасть в ноги Карла VII, но гордый полководец не сделал этого, остался в Тиффоже и заявил, что обязательно явится в суд в назначенный день. Рассуждал он так: если совсем недавно ему удалось успешно оправдаться в своих действиях перед герцогом Бретонским, то почему бы и теперь результату не быть таким же.

Однако отнюдь не все в это время тешили себя столь наивными иллюзиями. Двое слуг маршала, Бриквилль и Силлье, не дожидаясь результатов судебного разбирательства, пустились в бега.

Приехав в Нант, Жиль де Ре узнал очередную весьма неприятную для себя новость: герцог Бретонский санкционировал проведение собственного судебного разбирательства, параллельно с епископальным. Таким образом, получалось, что маршалу предстояло держать ответ перед двумя судебными инстанциями, действующими независимо друг от друга, причем светский суд начался даже раньше епископального (первое его заседание состоялось уже 17 сентября).

Одна неприятная новость повлекла за собой другую: на заседании светского суда стало известно о бегстве двух слуг маршала, и прокурор Бретани Гийом Копельон начал их розыск. Под этим понималась не только поимка бежавших слуг, но и допросы тех, кто остался.

Копельон с отрядом стражников заявился в Тиффож с длинным списком тех, кто должен был подвергнуться допросу. Сам факт существования подобного списка стал недвусмысленным свидетельством утечки информации из ближайшего окружения Жиля де Ре; кто-то явно доносил герцогу Бретонскому обо всем, что происходило в его хозяйстве.

Действия Копельона оказались весьма эффективны: он схватил основных маршальских колдунов, а вместе с ними — двух молодых телохранителей Жиля де Ре, неких Анри Гриара, двадцати шести лет, и Эть-енна Корийо, двадцати двух лет. Эти люди на протяжении последних лет находились рядом с маршалом и были отлично осведомлены о роде его занятий. Через некоторое время оказались пойманы и бежавшие слуги Бриквиль и Силье.

«Наезд» Копельона на Тифож был произведен в то время, когда маршала в замке не было. Он в это время находился в Нанте, готовясь к судебному заседанию 19 сентября. Самое удивительное заключалось в том, что заседание в то день так и не состоялось, а это значило, что старого вояку провели как мальчишку: его просто-напросто выманили из замка, чтобы прокурор имел возможность «похозяйничать» там вволю (пока Жиль де Ре находился в Нанте, его слуги начали давать против него показания).

Заседание, состоявшеся 28 сентября, было общим для обоих судов, как духовного, так и светского. Жилю де Ре было объявлено о тяжести вменяемых ему обвинений и было предложено облегчить душу покаянием. Маршал отверг все обвинения и потребовал себе адвоката, но в этом ему было отказано.

Предварительные слушания были открыты 8 октября 1440 года в большом зале городской ратуши. Группу юристов герцогского суда возглавлял канцлер Бретонского парламента Пьер де Лопиталь, от епископального суда присутствовали четыре местных епископа во главе с епископом Нантским Жаном де Мальтруа, от французской инквизиции присутствовал главный инквизитор Бретани Жан Блуэн.

Официальные власти постарались придать процессу как можно большую гласность: о нем было объявлено на площадях всех городов Бретани, и на него были приглашены все, кто мог сообщить хоть какие-нибудь сведения о преступных деяниях маршала. Допуск зрителей в зал был свободным, и наплыв их оказался столь велик, что многим пришлось остаться на площади перед ратушей.

Как и на заседании 28 сентября, Жиль де Ре отказался признать свою вину и вновь потребовал приглашения адвоката. Ответ суда также не блеснул новизной: в адвокате ему было вновь отказано.

Слушание дела началось с того, что Гийом Копель-он начал перечисление сорока семи пунктов обвинений, инкриминируемых маршалу, и после прочтения каждого из них епископ Нантский осведомлялся, признает ли обвиняемый справедливость сказанного в его адрес? Естественно, что маршал ничего не признавал, что вызывало самую негативную реакцию суда и присутствовавших в зале зрителей. В адрес Жиля де Ре неслись оскорбления, женщины бросались на охранников, чтобы прорваться поближе и суметь плюнуть «проклятому злодею» в лицо.

Какими бы крепкими ни были нервы закаленного в боях полководца, вряд ли он мог не испытать потрясения, и тем поразительнее выглядели его самообладание и упорство, с какими он продолжал твердить о своей невиновности и требовать адвоката.

Заслушав половину из сорока семи пунктов обвинения, суд постановил закончить свое первое заседание. Картина второго заседания, которое произошло 13 октября 1440 года, полностью повторила все то, что приключилось пятью днями раньше.

Из опубликованных в 40-х годах прошлого столетия историком Жюлем Кишера стенограмм этого процесса можно заключить, что маршал не менял выбранной линии поведения. Несмотря на это, председатель суда Жан де Мальтруа признал обвинения в адрес Жиля де Ре весьма серьезными и заявил, что суд готов принять дело к формальному рассмотрению. После чего он обратился к маршалу и спросил, имеет ли тот сказать что-либо по сути выдвинутых против него обвинений?

Взбешенный происходящим, Жиль де Ре заявил, что «лучше пойдет на виселицу, чем под суд, где все обвинения лживы, а все судьи — злодеи». Для эпохи, пропитанной сословным этикетом, эта выходка обвиняемого была шокирующей. Ее и сейчас без всякого преувеличения можно было бы назвать «неуместной». Реакция последовала незамедлительно: епископ Нантский, не откладывая дела в долгий ящик, отлучил Жиля де Ре от церкви.

Открытие судебной сессии было назначено на 15 октября 1440 года.

В назначенный день объединенный суд начал свою работу. На свою беду, обвиняемый с самого начала стал демонстрировать свою непримиримость, отказавшись от обыкновенного для судебной практики того времени приведения к присяге на Библии. Кроме того, он заявил, что участвовать в судебных прениях не станет и вопросов никаких задавать не будет.

В отличие от предварительного слушания, с 15 октября судебный процесс проходил без зрителей. В зал приглашались только свидетели обвинения и так называемые «доносчики», то есть люди, желавшие сделать заявление добровольно. Всего в ходе процесса таковых свидетелей и «доносчиков» было допрошено сто восемь человек.

Сначала разбирали пункты обвинения, связанные с алхимическими изысканиями Жиля де Ре и его сношениями с нечистой силой. Многие свидетели утверждали, что видели своими глазами помещения в замке Тифож, украшенные кабалистической и сатанинской символикой. Штатные алхимики маршала рассказали о сути проводившихся по его указанию экспериментов. Весьма пространные и подробные показания дал и Франческо Прелати.

Так, по заявлению итальянца, Жиль де Ре собственной кровью написал текст договора с демоном, в котором просил для себя три великих дара: всеведения, богатства и могущества. Поскольку демон требовал жертвы, маршал принес таковую: казнил ребенка, имя которого, однако, свидетель назвать не смог.

Весьма неблагоприятными для Жиля де Ре оказались и показания священника Жиля де Силя. Он был не только одним из алхимиков маршала, но и его духовником, но уважаемый суд не особенно смутил тот факт, что священник, рассказывая о содержании исповедей обвиняемого, нарушал тайну исповеди. Показания де Силя выставили маршала в крайне невыгодном свете и, по сути, уничтожали всякую надежду на смягчение будущего приговора.

Судебные слушания шли с 15 по 19 октября, после этого суд постановил пытать маршала, дабы «побудить его прекратить гнусное запирательство».

Как и следовало ожидать, растянутый на так называемой «лестнице», маршал быстро прекратил «гнусное запирательство» и пообещал изменить свое поведение в суде. Доставленный после этого в суд, он преклонил колени перед епископом Нантским и попросил его снять с него отлучение от церкви. Маршал принес присягу на Библии и изъявил готовность чистосердечно признаться во всех своих преступлениях.

Лишь в одном месте Жиль де Ре выразил несогласие с прозвучавшими в зале суда обвинениями в свой адрес: речь шла о заключении договора с демоном. «Пусть меня сожгут живым, — заявил Жиль де Ре, — если кто-нибудь докажет, что я призывал дьявола, заключал с ним договор и приносил ему жертвы!»

Перемена в поведении маршала легко объяснима. После средневековой пытки, наверное, немногие не попытались бы умилостивить суд своей покорностью. Но по большому счету Жиль де Ре уже был не в силах повлиять на развитие событий.

Допросы его телохранителей Этьена Корийо и Анри Гриара, проведенные 19 и 20 октября 1440 года, решили судьбу маршала окончательно.

Этьен Корийо сообщил о большой коллекции детских черепов, которая хранилась маршалом в замке Ла-Сюз. Никакие черепа не были найдены? Ну и что, просто злодей успел вовремя ее уничтожить. Важно, что показания Корийо были полностью подтверждены Анри Гриаром.

Жиль де Ре попытался выступить в свою защиту, но это был лишь повод потребовать для него новой пытки, которая и была проведена 21 октября 1440 года. Несчастный был доставлен в пыточную камеру и вновь растянут на «лестнице». К этому моменту, очевидно, он окончательно пал духом и стал умолять прекратить пытку, заявив, что готов «свободно сознаться».

После этого Жиль де Ре признал, что «наслаждался пороком», подробно описал излюбленные способы убийства детей и собственные ощущения при этом, признал факт коллекционирования «прекраснейших головок». Он сам определил число замученных им детей в восемьсот (примерно по одному в неделю на протяжении последних пятнадцати лет), но суд посчитал достаточной цифру в сто пятьдесят погибших детей.

В понедельник 24 октября 1440 года судом было оглашено специальное обращение к жителям герцогства Бретонского, в котором кратко излагалась суть полученных на процессе признаний и содержалось косвенное указание на предстоящий приговор обвиняемому. Всем честным католикам предлагалось «молиться за него».

На следующий день было объявлено о постановлении епископа Нантского о повторном «исторжении Жиля де Ре из лона церкви Христовой» за его тяжкие прегрешения как против церкви и веры, так и против законов человеческих. Это был конец.

25 октября 1440 года канцлер бретонского парламента Пьер де Лопиталь подписал приговор обвиняемому. Жиль де Ре приговаривался к сожжению на костре. Вместе с ним должны были быть казнены и его словоохотливые телохранители Гриар и Корийо.

«Гуманность» приговора (все-таки речь шла о маршале) заключалась в том, что в случае примирения с церковью приговоренного сожгли бы не живьем, а предварительно придушив специальной штуковиной под названием «гарротта». Без всякого сомнения, Жиль де Ре согласился на примирение с церковью. А что еще ему оставалось?

Рано утром 26 октября Жиль де Ре принес публичные покаяния в совершенных им преступлениях в кафедральном соборе Нанта, а примерно в десять часов утра он был задушен на глазах огромной улюлюкающей толпы. Бедняги Гриар и Корийо такой «милости» удостоены не были и погибли в огне огромного костра живыми.

После сожжения родственники маршала не захотели оскорблять гробом с его останками фамильные склепы. Тело Жиля де Ре было погребено в монастыре кармелиток, расположенном на окраине Нанта. О судьбе этого захоронения в настоящее время ничего не известно.

После казни еще полтора месяца продолжались допросы различных свидетелей. Больше других по идее рисковал Франческо Прелатти, но постановлением герцога Анжуйского в июне 1441 года итальянец вдруг был освобожден из тюрьмы. Вслед за этим были сняты обвинения и с других лиц, приближенных к погибшему маршалу.

Некоторые историки указывают на разного рода изъяны, имевшие место в процессе над Жилем де Ре. Прежде всего, под сомнение были поставлены сами факты совершения маршалом вменявшихся ему преступлений. Намекалось?на возможность его оговора специально подготовленными «свидетелями», отмечалось, что признания, полученные под пыткой, немногого стоят. Понятное дело, пытка позволяет легко манипулировать волей человека, а все эти разговоры о том, что «пытка обвиняемого не была избыточной», что она была «очень и очень умеренной», все это — детский лепет. Пытка — есть пытка, и один факт ее применения существенно снижает значимость самообличающих показаний обвиняемого. Кроме того, удивительным выглядит следующий факт: такие персонажи, как тот же колдун Прелатти, пытке вообще не подвергались.

Как бы то ни было, образ бородатого великана Жиля де Ре вскоре вошел в народные предания и трансформировался в них в зловещую фигуру негодяя и убийцы. Один из вариантов этого народного творчества получил литературную обработку, исполненную Шарлем Перро, ставшую детской сказкой, известной под названием «Синяя борода».

26 октября 1440 года Жиль де Ре был казнен. Лишившаяся поддержки Жанна была отправлена домой в Лотарингию.

После этого ее имя больше почти не упоминается. В книге «Правда о Жанне д’Арк» лишь вскользь замечено, что «она вернулась к частной жизни». Где? В замке Жольни в пяти льё от Меца. С кем? Со своим мужем Робером дез Армуазом.

Сейчас найден ряд документов, подлинность которых неоспорима, через которые по ряду косвенных свидетельств можно вычислить жизненный путь Жанны после 1440 года.

Во-первых, это нотариальный акт от 29 июля 1443 года, в котором зафиксировано пожалование освободившимся из многолетнего плена герцогом Карлом Орлеанским Пьеру дю Лису имения Иль-о-Бёф на Луаре «за верную службу королю и самому герцогу».

Пьер дю Лис, как мы знаем, это Пьер д’Арк, официально считавшийся братом Жанны из Домреми. Свою «верную службу», указывалось в нотариальном акте, Пьер дю Лис осуществлял «совместно со своей сестрой Жанной Девой, с которой он был до его (или ее) нахождения в отсутствии и после этого вплоть до настоящего времени». Весьма странная формулировка, ибо при переводе с французского «son absentement» можно перевести и как «его нахождение в отсутствии», и как «ее нахождение в отсутствии».

Если речь идет о его отсутствии, то текст расшифровывается просто: Пьер дю Лис, как и Жанна, несколько лет находился в плену. Непонятно, впрочем, почему бы в тексте прямо не сказать об этом? Однако вполне допустимо трактовать текст нотариального акта и как «с которой он был до ее нахождения в отсутствии и после этого вплоть до настоящего времени».

В любом случае, это является признанием того, что Жанна не погибла в 1431 году, а была жива двенадцать лет спустя.

Возникает вопрос, а не сознательно ли была вставлена в документ эта туманная фраза? Ведь в 1443 году уже нельзя было одновременно и открыто выражать сомнение в гибели «настоящей» Жанны д’Арк и признавать «самозванку», совсем недавно с успехом «разоблаченную» Парижским парламентом.

В другой дарственной грамоте Карла Орлеанского, датированной уже 31 июля 1450 года, о Пьере дю Лисе говорится уже как о «брате покойной Девы».

Из этих двух документов следует простой вывод: в июле 1443 года Жанна была еще жива, а в июле 1450 года она уже умерла.

Некоторые историки считают, что Жанна умерла в 1446 году в возрасте тридцати девяти лет. Историк Робер Амбелен утверждает, что Жанна скончалась летом 1449 года. Свое утверждение он основывает на следующем. Официальная мать Жанны Изабелла Роме последние годы жизни тяжело болела и жила в Орлеане. Городские власти помогали ей, как могли. Но вот что интересно, в реестре городских расходов до 1449 года значится «Изабо, мать Девственницы», а с сентября 1449 года — «Изабо, мать покойной Девственницы». Из этих чисто бухгалтерских (а потому достовернейших) фактов проистекают два обстоятельства: во-первых, Жанна действительно умерла не в 1446 году, а в 1449 году, во-вторых, она никогда не считала Изабеллу Роме своей родной матерью — иначе никак нельзя объяснить ее полное невнимание к этой пожилой и больной женщине, доживавшей свой век в Орлеане.

Детей у Жанны не было, и похоронена она была в деревушке Пюллиньи. Ее муж Робер дез Армуаз скончался примерно через год после Жанны. Похоронен он был в одной с ней могиле, где на мемориальной доске была выбита надпись следующего содержания:

«Здесь покоится тело Жанны дез Армуаз с ее драгоценностями, а также тело ее мужа, рыцаря Робера дез Армуаза, в его доспехах».

Есть свидетельства, что рядом с могилой на каменном своде был высечен герб Жанны Девы. Во время Великой французской революции по декрету 1793 года он был варварски уничтожен (никто ничего не имел против Жанны, просто тогда под одну гребенку уничтожались все гербы). В 1890 году была снята и мемориальная доска.

Выдвигавшиеся версии о том, что в конце жизни Жанна занималась воспитанием своих детей, не выдерживают никакой критики. Детей иметь Жанна просто не могла. Что же касается детей, то они были, но это были дети не Жанны с Робером, а Филиппа дез Армуаза, родственника мужа Жанны, и Изабеллы дю Фе. Бездетная Жанна прониклась нежными чувствами к своим юным племянникам и стала крестной матерью их первенца, названного Людовиком, в честь ее отца Людовика Орлеанского (до этого в семействе дез Армуаз никто из детей такого имени не носил).

В 1449 году произошло еще одно важное событие — был, наконец-то, освобожден Руан. 10 ноября 1449 года Карл VII торжественно вступил в столицу Нормандии. У кафедрального собора его встретило духовенство во главе с архиепископом Раулем Русселем, бывшим в свое время асессором инквизиционного трибунала по делу Жанны. Архиепископ преподнес Карлу VII святые реликвии, которые тот поцеловал, опустившись на колени. Как трогательно и как многозначительно! Ведь этим король подтвердил привилегии местного духовенства и гарантировал прощение всем, кто запятнал себя сотрудничеством с англичанами.