Жанна д'Арк. Тайна рождения

Глава вторая Исторический контекст

Согласно канонической версии, Жанна д’Арк родилась в Домреми предположительно 6 января 1412 года. Во всяком случае, большинство биографов склоняется именно к этой дате.

Сразу же заметим, что все это, как говорится, «далеко не факт». Во всяком случае, официального документа, фиксирующего дату рождения Жанны, нет. Однако есть показания свидетелей, выступавших на процессе по реабилитации Жанны в 1456 году. Так, например, некая Овьетта де Сьонн, которой в указанном году было сорок пять лет, показала: «Часто я была с Жанной… Она была старше меня на три или четыре года».

Нетрудно подсчитать, что Овьетта родилась в 1411 году, следовательно, Жанна, согласно ее показаниям, была рождена где-то в 1407–1408 годах, но уж никак не в 1412 году.

Имеется и еще одно достаточно интересное показание: некая дама Бероальда де Вервилль утверждала, что в марте 1428 года в Шиноне слышала, как Жанна отвечала на вопрос о своем возрасте, что ей «три раза по семь». Опять же нетрудно подсчитать, что, исходя из этого утверждения, Жанне в начале 1429 года был двадцать один год, а следовательно, родилась она не в 1412 году, а в 1407-м.

Как видим, каноническая версия истории Жанны д’Арк начинает трещать по швам, еще толком не успев начаться. Что же она предлагает нам дальше?

Дальше утверждается, что в тринадцать лет (так и быть, пусть это будет летом 1424 года) она якобы впервые услышала глас Божий, который указал ей на ее предназначение. Затем Жанне д’Арк последовательно стали являться архангелы Михаил и Гавриил и наиболее почитаемые у французского народа святые Екатерина Александрийская' и Маргарита Антиохийская. Они в один голос называли ее возлюбленной дочерью Господа и внушали ей, что она избрана для великого дела. Но «скромная пастушка» Жанна д’Арк не сразу уверовала в свою героическую миссию и долго колебалась, считая себя недостойной быть исполнительницей Божьей воли. Неведомое будущее пугало ее. Но, когда до Домреми дошло известие о начавшейся осаде Орлеана, Жанна д’Арк обрела решимость, и у нее созрел четкий план действий.

В январе 1429 года Жанна д’Арк тайком ушла из дома. В сопровождении некоего Дюрана Лаксара, жившего в соседней деревне, она поехала в окружной центр Вокулёр, чтобы встретиться с комендантом крепости капитаном Робером де Бодрикуром.

Прибыв в Вокулёр, Жанна д’Арк обратилась к сеньору де Бодрикуру с просьбой дать ей провожатых: это и понятно, ведь ей нужно было ехать во Францию (так жители окраинных провинций называли центральную часть страны), чтобы предстать перед дофином Карлом. Там она якобы получит войска, с помощью которых снимет осаду Орлеана, затем коронует дофина и выгонит из Франции всех англичан…

Такова воля ее Господина. А кто этот Господин? Господь Бог.

Этого объяснения для капитана де Бодрикура оказалось достаточно, и он снарядил экспедицию в Шинон, где в это время находился дофин Карл.

И вам не смешно читать подобную галиматью?

В то, что деревенской девчонке послышались какие-то голоса, еще можно поверить. Мало ли на свете чудаков, слышащих и видящих что-то такое, чего не слышат и не видят нормальные люди. Но чтобы подобных «доводов» оказалось достаточно, чтобы быть принятой сеньором де Бодрикуром?! Это уже почти невероятно. У знатных рыцарей, скорее всего, были дела и поважней, чем домыслы разных пастушек или доярок. Но даже если он и нашел возможность принять девчонку, то для того, чтобы поверить в тот факт, что она смогла убедить его снарядить экспедицию в Шинон для встречи с наследником престола, нужно уж совсем напрячь всю свою фантазию.

Конечно же это все легенда, если не сказать, полная ерунда.

Во-первых, никто при жизни не называл Жанну Жанной д’Арк. Этого имени нет ни в одной хронике тех лет, не встречается оно и ни в одном из писем. Самое удивительное, что и сама Жанна никогда так себя не называла. Вывод: все это — более поздние выдумки поэтов и беллетристов, а следовательно, как призывает автор книги «Жанна, прозванная Жанной д’Арк» Анри Гийемен, «не будем больше говорить о Жанне д’Арк, это имя фиктивно».

Во-вторых, как мы уже знаем, родилась Жанна не в 1412 году, а в 1407-м. И уж конечно, она была не пастушкой и не дояркой. Да, она росла и воспитывалась в Домреми, но ее образованием были никак не «три молитвы, которые она заучила со слов матери».

А есть еще и в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых…

Но об этом позже. А пока попробуем разобраться, как жила Жанна в Домреми.

Об этом сохранилось немало свидетельств. Но, к сожалению, все они грешат однобокостью, а может быть, даже и заданностью. Одни утверждают, что она с детства училась у старух гаданиям и прочим колдовским искусствам, совершала различные магические обряды, общалась с духами и выполняла их приказы. Подобные «темные» свидетельства самым очевидным образом связаны с задачей очернить Жанну, и с точки зрения современного человека их вообще нельзя рассматривать серьезно. Другие говорят о том, что Жанна была девушкой благочестивой и добродетельной, регулярно посещавшей церковь и святые места. Эти «светлые» свидетельства не менее очевидно связаны с желанием показать, что Жанна была некоей концентрацией ниспосланного Богом чуда.

Можно ли доверять этим «свидетельствам»? Конечно же нельзя. К сожалению, все они грешат схематичностью и отсутствием ярких деталей, каковые только и могут донести до потомков реальный человеческий образ знаменитой девушки из Домреми.

Что же можно извлечь из всей этой массы однотипных и безликих характеристик Жанны?

Прежде всего, она была хорошо воспитана. Это и неудивительно, все-таки ее приемный отец Жак д’Арк происходил из старинного рыцарского рода и был старшиной в Домреми, а его семья была вполне обеспеченной и многое могла себе позволить.

Воспитание Жанны было разносторонним: она умела читать и писать (этим, кстати, в то время могла похвастаться далеко не каждая принцесса), а кроме того, умела и любила делать домашнюю работу, в частности, хорошо пряла, вышивала и могла в этом посоревноваться с любой городской мастерицей. Девушкой она была сильной и крепкой, но конечно же никогда не пасла ни овец, ни других домашних животных, и уж тем более нет никакого повода думать, будто Жанне приходилось наниматься к чужим людям или вообще работать в то время, как ей хотелось погулять или помечтать, слушая красивый колокольный звон. Короче говоря, она очень даже походила бы на барышню или даже на образованную девицу Походила бы, если бы не одно но…

Старый рыцарь Жак д’Арк многому научил своих сыновей Жакмена, Жана и Пьера, училась вместе с ними и Жанна. Доподлинно известно, что она была ловкой, умела владеть копьем и ездить верхом. Все эти мужские занятия — доспехи, боевые лошади, мечи и т. п. — ей очень нравились. Недаром в немногочисленных «словесных портретах» Жанны, дошедших до нас, встречаются такие определения, как «держится она по-мужски», «ей нравятся кони и красивое оружие», «с неслыханной легкостью переносит она тяготы ратного труда» и т. п.

Жанна явно была из тех девушек, которые любят вести мужской образ жизни и, когда обстоятельства разрешают им пренебрегать общественным мнением, совершенно перестают таиться.

Физиология Жанны позволяла ей на равных соперничать с братьями в мальчишеских играх, требовавших физической силы и выносливости. Заметим, что ни один из ее товарищей сначала в Домреми, а позже при дворе или в военном лагере никогда не утверждал, что она была хороша собой. Все мужчины, упоминавшие о ее наружности, твердо стояли на том, что как женщина она была на удивление непривлекательна. Отмечался лишь ее приятный голос. При этом никто не называл ее и уродливой (иногда отмечают лишь ее угловатую фигуру и мальчишеские манеры).

Секрет же здесь, совершенно очевидно, состоит в том, что подобно большинству женщин самоуверенного и властного типа она держалась вне отношений полов, а мужчины просто побаивались ее.

Домреми отнюдь не был «глухим местом», рядом проходили оживленные дороги, и жители городка были хорошо осведомлены о том, что происходило в мире. В курсе важнейших событий во Франции и за ее пределами была и Жанна, и у нее было достаточно возможностей общаться не только с «односельчанами». И в этом нет ничего удивительного: в охваченной войной стране многие люди были знакомы с положением дел и интересовались ими. В их жизнь так часто вторгались политики с мечом в руках, что игнорировать их было невозможно. Вот и семейство, в котором воспитывалась Жанна, не могло позволить себе остаться в стороне от того, что творилось в феодальном мире.

Жанна была весьма неординарной личностью, с раннего детства привыкшей чувствовать себя дочерью «очень непростых» родителей. Даже если предположить, что о своем королевском происхождении она узнала не сразу, Жак д’Арк, ее приемный отец, тоже был в Домреми человеком видным и всеми уважаемым. Короче говоря, она с раннего детства имела все основания ощущать себя «девушкой из приличной семьи».

Много позже Жанне придется иметь дело с людьми разных сословий — от простых солдат до королей, но при этом она не будет испытывать никакого смущения и поведет себя совершенно естественно. Все это конечно же идет от воспитания, которое у нее было совсем не крестьянским. Жанна умела убеждать, но умела и принуждать. Язык ее умел быть ласковым, но очень часто бывал острым и даже жестоким. Словом, это была весьма необычная девушка, очень похожая на мужчину и одновременно не похожая. Похожая — силой духа, энергией, храбростью; не похожая — полным отсутствием мужского тщеславия, наивностью и глубокой религиозностью.

Кстати, скажем еще несколько слов о языке Жанны. Если бы она «была обыкновенной пастушкой из Домреми или просто родилась бы в этом городке», то должна была говорить не по-французски, а на лотарингском диалекте. Ведь известно, что французский язык стал распространяться в Лотарингии значительно позже. Но она говорила на чистейшем французском, и это было бы удивительно, если не принимать в расчет ее настоящее происхождение.

Дом д’Арков стоял в самом центре Домреми рядом с церковью, и Жанна регулярно ее посещала, знала основные молитвы, раз в год исповедовалась.

Общеизвестен также и такой факт: Жанна вместе с подругами часто ходила к так называемому «дереву фей», росшему неподалеку от Домреми. На красивой открытой поляне стоял гигантских размеров раскидистый бук. Он всегда бросал вокруг себя широкую тень, а под ним струился прозрачный холодный родник, вода которого, по слухам, обладала целительными свойствами. Летом туда приходили дети — таков уж был обычай на протяжении более пятисот лет, — целыми часами они пели песни и устраивали вокруг дерева пляски, освежаясь иногда ключевой водой. Им было так приятно, так весело, и это никоим образом не свидетельствует против Жанны: ничего колдовского в этом не было. Просто детям нравилось сидеть под этим деревом, петь, водить хороводы, плести венки из цветов, а никаких фей там никто конечно же никогда не видел. Дерево это просуществовало до середины XVII века, и многие поколения жительниц Домреми делали под ним то же самое.

А еще Жанна любила, когда соседские дети собирались в просторном доме Жака д’Арка, рассаживались перед пылающим очагом и начинали играть в разные игры, петь песни, загадывать о будущем и до полуночи слушать сказки в исполнении старой служанки.

О характере Жанны можно судить по исследованиям известного французского психиатра Жоржа Дюма, который, проанализировав многочисленные документы, обнаружил в ней «истероидные черты, говорящие о повышенной эмоциональной возбудимости». И действительно, будучи еще совсем маленькой девочкой, Жанна нередко вспыхивала негодованием, заливалась слезами и разражалась страстными речами, которые удивляли даже взрослых. При этом все ей было интересно.

— Святой отец, — спросила она как-то у местного священника, — скажите, кому принадлежит Франция?

— Богу и королю, — ответил тот.

— А не сатане? — не отставала Жанна.

— Что ты, дитя мое! — замахал руками священник. — Франция подвластна только Всевышнему, а сатана не владеет и пядью ее земли.

Когда этот же священник отслужил молебен под «деревом фей», осудив их как прислужниц нечистой силы и приказав им никогда больше там не появляться, дети Домреми были очень расстроены, ведь они, хотя никогда не видели их, считали фей своими добрыми друзьями, никогда не причинявшими им зла. Но священник не слушал их; он говорил, что грешно иметь таких друзей.

Жанна в это время лежала дома в горячке и почти без сознания. Дети были в отчаянии, они прибежали к ее постели и закричали:

— Очнись, Жанна! Заступись за маленьких фей, спаси их! Только ты одна можешь им помочь.

Но Жанне было так плохо, что она ничего не смогла сделать. Но когда болезнь отступила, она быстро разобралась в ситуации. Оказалось, что феям было запрещено показываться людям на глаза, но одна женщина, проходя мимо «дерева фей», якобы увидела их, и теперь они должны были исчезнуть из этих мест навсегда. После этого Жанна прибежала к священнику и сказала:

— Святой отец, феям было приказано исчезнуть, если они когда-нибудь покажутся людям. Не так ли?

— Так, милое дитя, — ответил священник.

— А если кто-то чужой врывается к человеку в спальню среди ночи, когда этот человек раздет, неужели вы будете настолько несправедливы, что скажете: человек раздетым показывается людям?

— Конечно нет, — ответил священник, еще не понимая, куда клонит девочка.

— А разве грех остается грехом, если он совершен непреднамеренно? — вновь спросила его Жанна.

Теперь-то до священника стала доходить логика защитницы фей. Он обнял Жанну, стараясь примириться с ней, но она была в таком сильном возбуждении, что не могла успокоиться и, заливаясь слезами, закричала:

— В таком случае и феи совсем не виновны, ведь у них не было злого умысла. Они не знали, что кто-то проходит мимо. А их за это жестоко покарали, навсегда лишив их жилища. Это несправедливо, это слишком несправедливо!

Нельзя ручаться за полную достоверность этого разговора, но он приводится в некоторых источниках. То, как маленькая Жанна разговаривает со священником, поражает. Никто другой в Домреми не осмелился бы вступиться за осужденных представителем церкви фей. Но еще больше поражает логический ход мысли и находчивость девочки.

Желая успокоить Жанну, старый священник сказал:

— Не плачь, дитя мое, никто не сочувствует твоему горю так, как я. Не плачь, милая…

— Но я не могу удержаться, — продолжала рыдать Жанна, — мне слишком больно. Ведь то, что вы сделали, — не пустяк. И разве сожаление — достаточное наказание за такой проступок?

Священник не стал спорить.

— Ах ты, безжалостный, но праведный судья! — сказал он. — Нет, конечно же такого наказания недостаточно. Хочешь, я посыплю голову пеплом?

Рыдания Жанны стали утихать, она посмотрела на старика и ответила:

— Да, этого будет достаточно. Это очистит вашу душу.

Священник встал и подошел к очагу. Жанна наблюдала за ним с большим любопытством. Священник взял горсть холодного пепла и уже было собрался посыпать им свою седую голову, как вдруг его осенила другая мысль.

— Ты не откажешься помочь мне, милая?

— Чем же, святой отец?

Он опустился на колени, низко склонил перед ней голову и сказал:

— Возьми пепел и сама посыпь мне голову.

Одна мысль о таком унижении старого человека должна была поразить Жанну, и она бросилась к нему, упала рядом с ним на колени и воскликнула:

— Нет! Пожалуйста, встаньте, святой отец!

— Но я не могу сделать это, пока не буду прощен. Ты прощаешь меня?

— Я? Да ведь вы мне ничего плохого не сделали. Вы сами должны простить себя за несправедливость, допущенную в отношении бедных маленьких фей. Встаньте, святой отец, прошу вас.

— В таком случае я попал в еще худшее положение, чем прежде, — возразил священник. — К самому себе я не могу быть слишком снисходительным. Это мне не к лицу. Что же мне делать?

После этого Жанна схватила совок, обильно посыпала пеплом собственную голову и, задыхаясь и кашляя, проговорила:

— Вот и все. Ну, встаньте же, святой отец!

Растроганный священник обнял ее, смахнул пепел с ее волос, помог вытереть лицо и шею. Потом он уселся в кресло и сказал:

— Жанна, ты ведь тоже плела венки под «деревом фей» вместе с другими детьми?

— Да, святой отец, — ответила девочка.

— И ты вешала их на дерево?

— Нет, святой отец.

— Что же ты делала с ними?

— Я вешала их в церкви.

— Почему же ты не хотела вешать их на дерево?

— Потому что говорили, будто феи сродни нечистой силе, и оказывать им почести грешно.

— А раз так, скажи мне, дитя мое, почему было несправедливо подвергать их изгнанию…

Но не успел священник закончить свою фразу, как Жанна вспыхнула негодованием и разразилась такой страстной речью, что старик ничего не смог ей возразить:

— Ах, святой отец, как вы можете так говорить? Кто первоначально дал приют этим бедным созданиям? Вы сами говорили, что Франция подвластна только Всевышнему. Значит, это сам Бог покровительствовал им столько веков, позволяя им плясать и играть возле дерева и не находя в этом ничего плохого. А кто изгнал их? Человек. Это было их жилище, данное им Божьей милостью, и никто в мире не имел права отнять его у них. Они были друзьями детей и не причиняли им ни малейшего зла. И дети любили их, а теперь горюют о них, и горе их безутешно. Если бы не моя болезнь, я бы заступилась за фей и за детей, остановила бы вашу руку и спасла их. А теперь… Теперь все погибло!

Она отвернулась от священника и заплакала. Затем она выбежала на улицу и скрылась из вида, оставив священника наедине со своими мыслями.

Вот такой необычной девочкой была Жанна. Смелой, решительной, быстро сменяющей гнев на милость и наоборот. Короче говоря, настоящей принцессой. Она была самым веселым, самым жизнерадостным ребенком в Домреми. В играх она всегда была заводилой, быстро бегала и заливалась приятным звонким смехом. Эта черта ее характера в соединении с добрым сердцем и подкупающими манерами делала ее всеобщей любимицей. Вместе с тем ее и побаивались: иногда она буквально преображалась, становилась жесткой и властной и говорила такое, что оставалось лишь за голову хвататься.

Так бы и жила незаконнорожденная дочь королевы Изабеллы Баварской в провинциальном тихом Домреми, ни в чем особенно не нуждаясь, но и звезд с неба не хватая, если бы чрезвычайные обстоятельства не потребовали ее выхода на большую политическую сцену.

Что же это за обстоятельства?

Для того чтобы понять это, прежде всего необходимо разобраться с вопросом о том, что такое Столетняя война.

Начнем с того, что так называемая Столетняя война длилась не сто лет, а сто шестнадцать. Просто «стошестнадцатилетняя» звучит не так красиво.

Считается, что Столетняя война между Англией и Францией длилась с 1337 года по 1453 год. Собственно, это была даже не война, а серия войн, которые то разгорались, то утихали, то вновь разгорались с новой силой.

Началась эта война с тривиального династического конфликта: король Англии Эдуард III из рода Плантагенетов, внук по материнской линии короля Франции Филиппа IV Красивого, выдвинул свои права на французский престол, оспаривая законность правления короля Франции Филиппа VI, племянника Филиппа IV Красивого по мужской линии.

Для справки: король Филипп IV Красивый был из рода Капетингов и умер в 1314 году. Его сын, король Карл IV Красивый, тоже был из рода Капетингов и умер в 1328 году. Умирая, он назначил регентом королевства Филиппа, своего двоюродного брата из побочного королевского рода Валуа (своих детей мужского пола у него не было). Таким образом, династия Капетингов, правившая страной с 987 года, прервалась, и внук Филиппа IV Красивого не захотел с этим мириться.

По точному определению историка Робера Амбелена, Столетняя война — это «самая обыкновенная семейная ссора», и обе стороны, участвовавшие в ней, «французские, как та, так и другая».

Конфликт между родственниками Эдуардом и Филиппом осложнялся взаимными претензиями на Гиенн, герцогство на юго-западе Франции, вассальное французской короне, но принадлежавшее английским королям.

Начало войны, формально объявленной 1 ноября 1337 года, ознаменовалось взаимными ударами, нанесенными с моря. В частности, англичане захватили остров Кадзан у фламандских берегов, что и стало первой их победой, одержанной над французами в растянувшейся на сто с лишним лет кровопролитной войне.

В августе 1338 года король Эдуард III высадился во Фландрии, а в июле следующего года напал на приграничные районы Франции. Король Филипп VI, несмотря на наличие у него сильной армии, уклонился от решительной битвы.

В 1340 году у побережья близ города Слюйс французский флот был полностью уничтожен англо-фламандским флотом. В этом бою король Филипп VI потерял не только все свои корабли, но и примерно тридцать тысяч человек. С этого времени англичане стали безраздельно господствовать на море, что, собственно, и неудивительно: во всех франко-британских войнах их флот оказывался сильнее французского.

Все попытки прийти к какому-нибудь мирному соглашению оказались безрезультатными, и летом 1346 года король Эдуард III высадился в Нормандии. 26 августа в сражении при Креси на границе Фландрии и Пикардии он нанес сокрушительное поражение французам.

Английское войско насчитывало около двадцати тысяч человек, в том числе четыре тысячи рыцарей, около одиннадцати тысяч лучников и приблизительно пять тысяч пехотинцев, вооруженных копьями. Французское войско было более многочисленным: двенадцать тысяч рыцарей, около шести тысяч арбалетчиков (в основном наемников-генуэзцев) и около двадцати тысяч пехотинцев ополчения, собранного французскими городами.

Отметим, что термин «рыцари» здесь употребляется в широком смысле, обозначая тяжеловооруженную конницу. Конечно же это не вполне справедливо, ибо настоящий рыцарь — это не субъект рода войск, а титул, обозначающий принадлежность к строго определенному военно-социальному институту.

Эдуард III расположил свое войско вдоль дороги к Креси, по которой двигалась французская армия. Английскйе лучники построились в пять шеренг. Тактической новинкой короля Эдуарда стало размещение части спешенных рыцарей в рядах лучников, что должно было показать, что дворяне готовы разделить все опасности с простолюдинами и что английское войско представляет собой общенациональную армию.

Французские рыцари повели себя иначе: вступив в бой, они смяли и потоптали собственную пехоту, считая, что она только мешается под ногами. Туча стрел английских лучников обрушилась на них, и атака захлебнулась: множество рыцарей было покалечено, а лошадей — убито.

Об английских лучниках стоит сказать особо. Они производили залпы очень массированно, как сейчас говорят, «по площадям» (так, то есть бесприцельно, английский лучник был способен произвести десять — двенадцать выстрелов в минуту, прицельно — примерно шесть выстрелов в минуту). Это очень походило на огонь «катюш» времен Второй мировой войны.

Несколько раз французы нападали на позиции англичан, но каждый раз были отбиты. Под королем Филиппом VI была убита лошадь, и он приказал отступать.

После этого англичане осадили портовый город Кале и взяли его в июне 1347 года. Все это заставило короля Филиппа VI любой ценой искать мира, который и был заключен в сентябре 1347 года.

В августе 1350 года король Филипп VI умер, и место на престоле занял его тридцатилетний сын Жан II Добрый.

Через пять лет перемирие между Францией и Англией закончилось, и английский правитель герцогства Гиенн Эдуард Черный Принц (сын Эдуарда III) совершил опустошительный набег на Лангедок, дойдя до самых Пиренеев. 19 сентября 1356 года в битве у Пуатье англичане вновь наголову разбили превосходящие силы французов.

У англичан было около семи тысяч человек, в основном лучников и копейщиков. Это войско было разделено на три части: правым флангом командовал граф Солсбери, двоюродный брат Генриха V, левым — Ричард де Бошан, граф Уорвик (француз, между прочим), чуть позади располагался отряд самого Черного Принца.

Французская армия насчитывала до двадцати тысяч человек, в основном тяжелых и легких кавалеристов. Они были выстроены четырьмя отрядами один за другим: первый отряд — под командованием маршалов де Клермона и д’Одрегема, второй — под командованием девятнадцатилетнего сына короля Карла, третий — под командованием герцога Орлеанского, четвертый — под командой самого короля.

Французские конники атаковали англичан. Маршал Жан де Клермон нанес удар по позициям графа Солсбери, надеясь пробить в них брешь, но был встречен градом стрел и убит одним из первых. Его людям так и не удалось вклиниться во вражеские позиции. Маршала Арну д’Одрегема, атаковавшего позиции графа Уорвика, ждал аналогичный конец. Спешенные рыцари дофина Карла направились вверх по обильно поросшему виноградом пологому склону и также были встречены ураганом английских стрел.

Несмотря на тяжелые потери, французы приблизились к линии обороны, и завязалась длительная, ожесточенная рукопашная. Французам едва не удалось прорваться, но англичане сумели сохранить свои позиции. В конце концов при непрерывной поддержке огнем фланговых лучников английским тяжелым всадникам удалось отогнать атакующих.

Обе стороны понесли тяжелые потери, и, видя, как пострадало войско дофина, командовавший третьим отрядом герцог Орлеанский, брат короля, смалодушничал (а может быть, проявил предусмотрительность, все зависит от точки зрения анализирующего этот поступок) и увел свой отряд с поля боя.

Зато в атаку пошел четвертый отряд, возглавляемый лично Жаном II Добрым. Черный Принц контратаковал его с фланга, и завязался страшный рукопашный бой. Израсходовав все стрелы, английские лучники присоединились к ставшему всеобщим побоищу. Этого французы не выдержали и обратились в бегство. Доблестный король Жан II Добрый, по старинным рыцарским традициям сражавшийся в первых рядах своих воинов, был взят в плен. Попал в плен и его младший сын Филипп.

Французы в сражении при Пуатье потеряли убитыми около трех тысяч человек, и примерно столько же попало в плен. Потери англичан неизвестны, но составили, вероятно, около тысячи убитыми и примерно столько же ранеными.

Это поражение для французов оказалось еще более сокрушительным, чем поражение десятилетней давности при Креси. В результате перевезенный в Англию король Жан вынужден был заключить с королем Эдуардом очень тяжелый для Франции мирный договор, по которому англичане получили в свое владение Нормандию, Перигор, Лимузен, Пуату, Анжу, Мэн, Турень и Сентонж, а их владения в герцогстве Гиенн увеличились вчетверо.

За деньгами для своего выкупа (а англичане потребовали за это три миллиона золотых экю) король Жан II Добрый возвратился во Францию, оставив в заложниках своего сына герцога Анжуйского, но тот, нарушив данное слово, бежал. Возмущенный этим король Жан, которому еще не удалось собрать нужную сумму, добровольно вернулся в Англию, чтобы заменить сына. Английский король был поражен таким благородством своего противника и окружил его самым искренним вниманием. Тем не менее весной 1364 года король Жан тяжело заболел и умер. Ему было сорок четыре года.

Его место на французском троне занял его двадцатишестилетний сын Карл V Мудрый, на плечах которого после пленения отца при Пуатье уже и так лежали все государственные заботы.

Став королем, Карл V начал готовиться к новой войне с Англией. Разрыв отношений, который рано или поздно должен был произойти, случился в 1368 году, а военные действия возобновились в 1369 году.

Провозглашенный в 1370 году коннетаблем (то есть верховным главнокомандующим) Франции Бертран дю Геклен реформировал армию на основе наемничества, усилил роль пехоты, обновил тактику и добился значительных успехов. Ему удалось разбить англичан у Понваллена. После этого французы отбили у англичан свои южные провинции и Пуату, а в 1372 году были взяты Ла-Рошель, Монконтур и еще несколько городов. В 1373 году власть короля Карла признала Бретань, а годом позже — Гасконь.

К 1375 году в руках англичан остались только «ворота Франции» Кале, а также Байонна и Бордо.

К сожалению, благоразумный и удачливый король Карл V Мудрый умер в 1380 году в возрасте всего сорока трех лет (в том же году, кстати, умер и коннетабль Бертран дю Геклен), а его место на троне занял его сын, уже известный нам двенадцатилетний Карл VI Безумный.

Когда в 1392 году стало ясно, что Карл VI совершенно лишился рассудка, во Франции началась борьба за регентство, вылившаяся в гражданскую войну между Арманьяками и Бургиньонами.

Тем временем в Англии 21 июня 1377 года умер король Эдуард III, не перенеся смерти своего любимого сына Эдуарда Черного Принца. Некоторые историки называют его «стариком Эдуардом», хотя ему было всего пятьдесят пять лет.

Освободившийся трон наследовал внук Эдуарда III и сын Эдуарда Черного Принца двенадцатилетний Ричард II, но ввиду его малолетства страной фактически правил его дядя Джон, герцог Ланкастерский.

Когда Ричарду исполнилось двадцать два года, он заявил, что имеет полное право править страной без опекунов, и начал с того, что приказал бросить в тюрьму своего дядю, герцога Глостера. Нетрудно догадаться, что вскоре несчастный был найден в своей тюремной камере мертвым. Потом из страны был изгнан двоюродный брат Ричарда Генрих Болинброк, сын герцога Ланкастерского, а через три месяца умер и сам старый герцог, и Ричард, недолго думая, конфисковал все его владения.

Изгнанный из страны Генрих оказался человеком решительным, и летом 1399 года он высадился в Англии и с группой верных ему людей двинулся на Лондон. Вскоре под его знамена собралось более тридцати тысяч человек.

Через некоторое время Ричард II был арестован и заключен в тюрьму Тауэр. 29 сентября 1399 года он отрекся от престола, а в начале следующего года… Совершенно верно, был найден в своей тюремной камере мертвым.

Сменивший его на троне Генрих, ставший королем Генрихом IV, правил в Англии до конца своих дней, то есть до 20 марта 1413 года.

Его сын, Генрих V Плантагенет, едва приняв власть в стране, тут же стал готовиться к походу на Францию, с которой уже много лет сохранялось перемирие. Во Франции в это время продолжал «править» Карл VI Безумный, и, как метко выразился историк Анри Гийемен, «Генрих нашел, что с такой Францией, возглавляемой сумасшедшим королем, было бы крайне глупо пребывать в апатии».

В 1414 году он во главе шести тысяч рыцарей и двадцати четырех тысяч пеших воинов (в основном лучников) высадился в Номандии и осадил город Арфлёр. В конце сентября город был взят и превращен в мощный опорный пункт для набегов на другие территории Франции.

Хотя французы оказывали лишь слабое сопротивление, у англичан вскоре нашелся более опасный враг: больше половины их войска унесла в мир иной инфекционная дизентерия. Когда болезнь стала грозить полным уничтожением армии, король Генрих решил отступить к Кале, но французы преградили ему путь.

И 25 октября 1415 года состоялась знаменитая битва при Азенкуре, в которой англичанам, несмотря на численное меньшинство, удалось нанести французам тяжелейшее поражение.

На рассвете английская армия заняла позицию в теснине, образованной густыми лесами, растущими по обеим сторонам главной дороги, ведущей к Кале.

Земля была свежевспаханной и размокшей после недавних ливней. Англичане, а их, поданным сохранившейся платежной ведомости Генриха V, было около полутора тысяч рыцарей и шести тысяч лучников, построились тремя отрядами — точно так же, как почти семьдесят лет назад выстроил свою армию король Эдуард III в сражении при Креси.

Французская армия тоже была поделена на три отряда: два из них состояли в основном из пехотинцев, в том числе и из спешенных рыцарей, а третий — из конных воинов.

В сохранившемся подлиннике приказа маршала Бусико, второго лица во французской армии после коннетабля Шарля д’Альбрэ, вполне конкретно названа численность армии — двадцать две тысячи человек. Маршал писал приказ не для историков, поэтому этой цифре вполне можно доверять.

Три часа обе армии стояли друг против друга на расстоянии чуть больше полутора километров. Шарль д’Альбрэ надеялся на то, что англичане нападут первыми. Англичане же хотели, чтобы первыми напали французы.

Раздраженный долгим стоянием, король Генрих V решил спровоцировать французскую атаку и приказал своим войскам осторожно выдвинуться вперед примерно на три четверти километра. Осуществив этот маневр, англичане восстановили прежний строй. После этого солдаты быстро вколотили в землю остро заточенные колья, соорудив тем самым предназначенный для защиты от кавалерийской атаки частокол.

Это английское выдвижение подхлестнуло рвущихся в бой французских баронов, и коннетабль д’Альбрэ, уступив их требованиям, вынужден был отдал команду наступать. Первый отряд спешившихся рыцарей, закованных в тяжелые доспехи, неуклюже двинулся вперед, а с флангов мимо них понеслись отряды кавалерии.

Печальный для французов опыт Креси и Пуатье повторился с точностью до мелочей. Большая часть всадников и их лошадей пала под английскими стрелами, а уцелевшие, смешав ряды, бросились отступать.

Когда первый французский отряд, ведомый самим Шарлем д’Альбрэ, кое-как доковылял до позиций англичан, кавалерийская атака уже была полностью отбита. Французские рыцари к этому времени буквально валились с ног от усталости: сказывался как неподьемный вес стальных доспехов, так и размокшая перепаханная земля под ногами. Да что там — земля, это была мокрая глина, а что такое идти пешком по прилипающей к подошвам мокрой глине знает любой житель сельской местности или городских новостроек.

Валились французы и от мощного огня английских лучников. Когда оставшиеся в живых французы подошли совсем близко, англичане взялись за мечи и топоры и, оставив позиции за частоколами, ударили «железным людям» в тыл и во фланг. Буквально за несколько минут от первого французского отряда не осталось ни человека. Кто не успел сдаться, тот был убит или изувечен.

После этого без всякой координации с предшественниками в атаку по непролазной грязи пошел второй французский отряд. Итоги этой атаки оказались почти такими же плачевными. Сумевшие спастись бегством присоединились к кавалерии третьего отряда и стали готовиться к решающему наступлению.

Третье французское наступление оказалось еще менее энергичным, чем предыдущие, и англичане легко его отбили. Кульминацией этой завершающей стадии сражения стала контратака нескольких сотен английских конников, возглавленная лично Генрихом V. Остатки французской армии были окончательно рассеяны.

Французские потери составили порядка десяти тысяч человек. Погибли коннетабль Шарль д’Альбрэ, герцог Ангулемский и множество других известных бойцов, цвет французского рыцарства, почти все высшие должностные лица королевства, а герцог Карл Орлеанский и несколько маршалов были захвачены в плен. По меткому сравнению историка Олега Соколова, «все эти потери представляли собой примерно то же, как если бы в 1996 году в трагическом штурме Грозного пали не только молодые солдаты и офицеры, а вместе с ними в первых горящих танках погибли бы несколько министров, десятки губернаторов, сотни депутатов, а прочих чиновников высшего ранга — без счета».

После разгрома французов при Азенкуре Генрих V захватил всю Нормандию и приступил к планомерному покорению Франции. В начале 1419 года после семимесячной осады он взял Руан.

Глава Бургиньонов Жан Бесстрашный сначала перешел на сторону англичан, но затем начал вести переговоры с наследником французского престола дофином Карлом, будущим королем Карлом VII. Но 10 сентября 1419 года он был убит на мосту в Монтро приверженцами дофина, как выразился историк Анри Гийемен, «при неясных обстоятельствах».

Сын Жана Бесстрашного Филипп Добрый, стремясь отомстить за убийство отца, в декабре 1419 года заключил в Аррасе союз с англичанами, признал право короля Генриха на французскую корону и объявил войну дофину Карлу. Королева Изабелла Баварская присоединилась к этому договору.

Прошло полтора года, и 21 мая 1421 года в городе Труа был подписан скандальный по своей сути договор между Англией и Францией, согласно которому Генрих V, к тому времени успевший в мае 1420 года жениться на дочери Карла VI Безумного Екатерине, объявлялся регентом и наследником французского престола, а дофин Карл, который, как выяснилось, был рожден королевой Изабеллой Баварской вовсе не от своего мужа, был лишен прав называться дофином. Возмущенный Карл конечно же не признал этот договор, заключенный его полоумным «папашей» и одобренный отказавшейся от него матерью. В ответ на это Генрих демонстративно и торжественно вступил в Париж.

В августе 1422 года король Генрих V внезапно занемог и умер. Ему было неполных тридцать пять лет. Через два месяца у французов умер король Карл VI Безумный. Ему было пятьдесят три года, из которых последние тридцать лет он едва мог управлять страной (лучше бы он этого вообще не делал).

После этого королем объединенных Англии и Франции стал Генрих VI, сын Екатерины Французской, а следовательно — законный внук короля Карла VI. Париж присягнул этому «англо-французскому» ребенку, а отодвинутый на второй план дофин Карл обосновался на юге страны. Конечно же он тоже провозгласил себя королем Франции, но для большей части французов эта коронация ничего не значила. Настоящие коронации испокон веков делались только в Реймсе, а этот город находился под контролем англичан и их союзников бургундцев. В подчинении же Карла остались города Шинон, Пуатье, Бурж и Риом, районы по левому берегу Луары, Пуату, Турень и Лангедок. Франция окончательно разделилась на две части: королем южной части был Карл из рода Валуа, а королем северной части — его племянник Генрих из рода Плантагенетов. Дорогу англичанам на юг преграждал лишь Орлеан.

Писатель Дмитрий Мережковский дает нам весьма жалкий портрет девятнадцатилетнего дофина Карла:

«Был он и с виду не похож на короля: маленький, худенький, на тонких кривых ножках с нерасходящимися толстыми коленами; сонное, одутловатое лицо с оттянутым книзу над тонкими поджатыми губами мясистым носом и узкими под высоко поднятыми бровями щелками таких оловянно-тусклых заспанных глаз, как будто он хотел и не мог продрать их — проснуться совсем».

Его положение было не из легких. Да что там — не из легких, оно было просто катастрофическим. Половина его страны была захвачена англичанами, а в Париже делами заправляло правительство, сформированное подлыми Бургиньонами. В довершение ко всему даже его мать, королева Изабелла Баварская, отреклась от него и официально объявила его незаконнорожденным, поддержав своего английского внука Генриха VI. Но этому Генриху от роду не было еще и года. Какой из него король!

Конкурентом, конечно, мог быть племянник покойного короля, Карл Орлеанский, однако тот, как мы уже знаем, томился в английском плену, где ему суждено было провести еще восемнадцать лет. Следовательно, мало-мальски подходящим кандидатом на престол оставался все же он, дофин Карл. Даже странно, что многие этого не понимают…

Не понимали, прежде всего, англичане, которые назначили регентом при малолетнем Генрихе герцога Бэдфорда. А вот это уже было серьезно.

В 1422 году Джону Плантагенету (он же герцог Бэдфорд, он же граф де Ришмон), третьему сыну короля Генриха IV, было тридцать три года. По тем временам тридцать три — это было уже много. Он был опытным военным и в июле 1415 года во время экспедиции Генриха V во Францию командовал английским флотом. Став регентом (опекуном) юного короля в октябре 1422 года, он собрал сессию парламента в Париже и самым решительным образом заставил всех присягнуть на верность Генриху VI Английскому.

Герцог Бэдфорд был прекрасным управляющим и дипломатом, безгранично преданным своему юному племяннику. Для усиления позиций англичан во Франции он захватил несколько французских городов, а также попытался более эффективно использовать союз с Филиппом Бургундским. Для этого в 1423 году он даже женился на его младшей сестре Анне Бургундской.

Короче говоря, шансов на французский трон у дофина Карла, похоже, не было никаких. Правда, узнав о смерти отца, он принял в Бурже королевский титул, а затем короновался в Пуатье, но это все было как-то несерьезно. Ровно с таким же успехом в том же Пуатье он мог бы провозгласить себя и королем Англии, и королем всего мира.

Личными качествами Карл никак не мог равняться с регентом Бэдфордом, который не уступал талантами своему брату Генриху V. Напротив, Карл был человеком вялым, добродушным и слабым. Избавившись от непосредственной опасности, он все время проводил в праздности и пирах, разъезжая из замка в замок с целой толпой любовниц. Дела быстро наскучивали ему, он боялся всякого неудобства или лишения, но при этом был очень серьезно озабочен своей судьбой, которую старался представить символом национальной свободы Франции.

Его сторонники в течение семи лет вели упорную войну с англичанами. Но они то и дело терпели неудачи и даже настоящие поражения, как, например, в 1423 году при Креване и в 1424 году при Вернейе.

После этого военные действия пошли вяло, и в принципе Карла даже начало устраивать его формальное положение владыки южной половины Франции. В любом случае половина лучше, чем ничего…

Однако в 1427 году герцог Бэдфорд решил возобновить наступление и отнять у Карла южные области государства. Ключом к Южной Франции был Орлеан.

Обеспокоенный Карл начал мучительно искать выход из положения, которое воистину было ужасным. После долгих раздумий он решил, что его может спасти только чудо. Но только где его взять, это чудо?

И вот тут-то один из верных сподвижников Жиль де Рэ подсказал Карлу решение, которое показалось дофину гениальным.