Женщина-ветер

Глава 4

Вымыться в туалете даже хорошего купейного вагона практически невозможно. Но другого варианта у меня не было. Мне оставалось одно – все же попытаться вымыться теплой водой из заплеванного туалетного умывальника, прыская себе в ладонь нажимом на тугой кран. Я разделась и повесила одежду на крюк, вспомнив, что не догадалась купить на станции шампунь, намочила свои короткие, торчащие в разные стороны волосы и принялась их намыливать розовым брусочком земляничного мыла. Волосы не намыливались…

Когда я вышла из туалета, в коридоре уже образовалась целая очередь. Почему-то всем приспичило именно в этот туалет, а ведь в другом конце вагона можно было сделать все свои дела в туалете-близнеце. Стараясь не слышать шипение и возмущенные голоса пассажиров, догадавшихся, чем я могла заниматься там в течение целого часа (видимо, проводники куда-то отлучились, иначе туалет бы давно вскрыли, а меня уличили бы в том, что я превратила туалет в помывочную), я вернулась в свое купе и принялась сушить волосы тонким, похожим на марлевую повязку, положенным мне в комплекте с постельным бельем полотенцем. Относительно чистая, я почувствовала огромное облегчение, и даже волосы мои заблестели при электрическом свете. Я ехала в Москву, к Марку, у меня было немного денег… К тому же на Садовнической улице меня ждала моя квартира. Я старалась не загадывать далеко вперед – насчет работы и моего денежного положения, но возвращаться в университетскую библиотеку я не собиралась. И дело было даже не в том, что все стали бы показывать на меня пальцами, вот, мол, ее оправдали, а ведь она сидела в тюрьме по обвинению в убийстве своего любовника… Захар, ты помнишь, как все было?

Беатрисс повадилась ходить к другу Захара, Валентину Рожкову, и его жене Людмиле, у которых росло двое прелестных мальчиков-погодков, похожих на розовых, с полотен Ватто или Буше, ангелочков. Ей нравилось, рассказывала она, сидеть допоздна на просторной кухне этой семьи, помогая Людмиле готовить или что-то чинить, подшивать, нравился запах подгоревшего молока, которым была пропитана кухня. Нравился постоянный беспорядок, который устраивали толстенькие, лобастые, задастые крошки. Она с ума сходила, когда ей позволялось поухаживать за детьми, прикоснуться к ним своими чисто вымытыми руками. Захар, возвращаясь после работы домой, уставший, голодный, находил квартиру пустой, а в холодильнике – холодный ужин. Жену и упрекнуть-то вроде было не в чем – она была известно где: он звонил Рожковым, Беатрисс подходила к телефону, извинялась, что припозднилась и что уже ночь, она останется у них ночевать, потом трубку брали или Людмила, или сам Рожков, просили за Берту, извинялись за нее… Не у любовника же она была. Но дома-то ее не было!

Беатрисс в разговорах о семье Рожковых менялась. Ее невозможно было узнать. Она в таких подробностях рассказывала мне о малышах, о той приятной для нее возне с ними, что меня начинало тошнить от этой розовой сентиментальности, от этих чужих детских слюней и соплей. Беатрисс, ты ли это? И тогда она вздыхала и брала сигарету. Вот такой она нравилась мне больше. Инстинкт материнства бил в ней ключом, не находя выхода. По всем прогнозам врачей, она могла родить, но, давно уже бросив пить свои таблетки, все равно не беременела. Захар, медик, проверился – он был здоров и мог иметь детей…

Захар, как жаль, что ты не слышишь меня и больше никогда не увидишь. И мы не сможем вспомнить с тобой тот синий морозный январский вечерок, когда я заглянула к вам просто так. Марк уехал по делам куда-то в провинцию, а мне так хотелось с кем-нибудь поговорить, выпить немного вина… Конечно, я ехала в первую очередь к Беатрисс, тем более что заранее созвонилась с ней и договорилась о встрече. Разве что она забыла и поехала к своим Рожковым.

– Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы без своего адвоката, – вдруг очнулась я, когда поняла, что Беатрисс и не думает ничего рассказывать, глядя на меня с таким ужасом, словно я действительно убила ее мужа, а она все то время, что мы с ней находились здесь, в ее квартире, была у Рожковых, помогала Людмиле печь печенье.

И все равно. Не искушенная в подобных делах, я до последнего ждала какого-то решительного шага с ее стороны, какой-то подсказки, но она старалась и не смотреть на меня… Тогда я решила, что ее заставили в те несколько минут, когда квартира погрузилась в темноту, исчезнуть, испариться и умчаться к Рожковым… Кому-то нужно было убить Захара, и они убили, потом приказали Берте поехать ко мне (или даже сами привезли ее на Садовническую) и попросить меня помочь ей скрыть следы преступления… «Белка, открой, немедленно открой… Проснись! Открой, я убила мужа, я убила Захара, убила… Белка, помоги мне, не бросай меня, мы должны его спрятать… Он не дышит. Я ударила его в живот и, кажется, в грудь, где сердце… не бросай меня, я не хочу в тюрьму, ведь ты же не бросишь меня?» Только человек с куском льда вместо сердца может забаррикадировать свою дверь и сделать все, чтобы даже не слышать воплей своей лучшей подруги. Но у меня-то с сердцем все в порядке. Оно живое, бьется, разливает по моему телу не только кровь, но и кормит мой мозг любовью, преданностью, жертвенностью… Я не могла не открыть моей Беатрисс. Распахнула дверь, и она, едва стоя на ногах, упала в мои объятия. Она рыдала (благо я успела закрыть дверь, чтобы ее воплей не было слышно за пределами моей квартиры), уткнувшись лицом в мое плечо и вытирая нос и распухшие от слез глаза о мою пижаму (я уже спала – половина четвертого как-никак!), заикаясь, твердила, что зарезала Захара, убила его, что они поссорились, она не знала, что творит, он довел ее, он умеет это делать, ведь он профессионал в своем деле. Знает, как сделать больно… Я не верила ей, мне казалось, что она просто перебрала. Хотя Беатрисс почти не пила, пить не умела, а выпив, хохотала как ненормальная, ее приходилось откачивать… Нервы у нее, чего уж там, были ни к черту.

– Поедем со мной, умоляю тебя, мы затащим его в машину, в подъезде тихо, никто ничего не услышит и не увидит… Завернем в большое шерстяное одеяло…

– Ты уверена, что он мертв? – засомневалась я не столько в том, зарезала ли она его насмерть, а в том, не приснилась ли ей эта дикая сцена с убийством.

– Белка, ты думаешь, что я сошла с ума? Говорю же тебе, – она вцепилась руками в мои плечи и теперь держалась, словно боясь потерять равновесие и упасть, – я убила его…

И тут она заскулила, опустилась на пол и обняла мои колени. Теперь ее слезами стали пропитываться мои пижамные штаны.

– Подожди, дай одеться, поднимись, возьми себя в руки… Пойдем на кухню, сейчас я сварю кофе, мы посидим, поговорим, и ты мне все расскажешь…

И тогда она встала, и так стояла передо мной, покачиваясь, в светлой своей распахнутой шубе (был февраль, на волосах ее уже успели растаять снежинки), и смотрела на меня невидящими глазами, пока до меня наконец не дошло, что она говорит правду.

Через несколько минут я была одета и готова к тому, чтобы сопроводить Беатрисс до дому. Я сама села за руль ее машины, понимая, что она сейчас угробит, убьет и меня, влетит в столб, в другую машину, сорвется с заснеженного моста…

Я почти не спала в ту ночь, в поезде. Мне постоянно казалось, что вот сейчас я проснусь и снова окажусь на своей жесткой и скрипучей койке в камере. Не могла не курить, хотя и понимала, что теперь надо будет отвыкать от этой привычки. У меня были хорошие сигареты. Перед сном я заглянула в вагон-ресторан, чтобы вкусно поужинать и купить сигарет. Сигареты купила, а вот относительно ужина дала маху – с каких это пор в вагонах-ресторанах хорошо кормят? Я побоялась брать бифштекс, заказала селедку с картошкой, сто граммов коньяку и галеты с кофе. Очень боялась, что разболится живот. Но селедка оказалась свежей, хотя и пересоленной. Картошка холодная, ну и бог с ней. Галеты могли бы пролежать в недрах ресторанной кухни (а также на таежной заимке или в деревенском магазине под Ртищевом) еще сто лет – такой вот уникальный рецепт…

Может, от крепкого кофе, может, от крепкой сигареты, не знаю, но я вся извертелась под тонкой простыней, извиваясь всем своим похудевшим телом в поисках удобной позы.

Я снова вспомнила Захара, тот зимний вечерок…

Он открыл мне дверь, и я поняла, что он несказанно рад моему приходу. Он аж засветился весь.

– Белла, привет, ужасно рад, а Берты нет, снова у этих… Надоело, честное слово… Давай-ка твою шубу… Как дела? Поужинаешь со мной?

Я как дура начала рассказывать ему про Марка. Он и без того знал, что у нас странные отношения, что я сама все испортила, с самого начала, что выдумала несуществующего мужа, а Марк ждет, когда я объясню ему все…

– Но он же взрослый мужчина, неужели он не понимает, что я все это придумала? Он отлично знает, что никакого мужа нет, что я живу одна, что я извелась вся, что я люблю его, наконец!

– Не все мужчины так решительны… – осторожно и, как мне показалось, немного отстраняясь от меня, хотя мы и так сидели довольно далеко друг от друга на диване (по телевизору показывали ночную жизнь животных: сов, мышей, ежей, лисиц, диких кошек…), произнес Захар. – Может, он ждет именно от тебя какого-то шага, ведь ты же сама выдумала этого портного…

– Закройщика, – поправила я его, и мы расхохотались.

Потом я разогрела курицу, сделала салат из креветок и грейпфрута.

– А как у вас с Беатрисс? – спросила я самым невинным тоном. Зачем спросила, когда и так знала, что у них все хорошо, а если бы она забеременела, то более счастливой пары не нашлось бы во всей Москве и за ее пределами. (Разве что мы с Марком после того, как я призналась бы ему в том, что не замужем.)

– Ты же знаешь, что Беатрисс никогда не любила меня, – вдруг услышала я и от такой откровенности уронила вилку.

– Как? Почему? Что ты такое говоришь? Беатрисс обожает тебя… Захар, ты же знаешь, она… она только с тобой… Она ни разу тебе не изменила.

Это было, пожалуй, единственное мое предательство по отношению к тебе, моя Беатрисс. Но не каждый распознает в этой короткой последней фразе намек на твою бурную молодость, на скрытые возможности твоей женской натуры. И ты действительно была верна своему Захару. С того самого момента, как надела подвенечное платье. Или я ошибаюсь?

– Она изменила мне с другим мужчиной, – сказал Захар.

– Не может быть!

– Может. Спроси ее, да только тебе она ничего не расскажет.

– Захар, ты напрасно так… Она бы рассказала мне.

– Вот как раз тебе и не скажет. За тебя! – Он поднял бокал с вином и посмотрел мне в глаза. – Изабелла, она сегодня не придет ночевать… Может, ты составишь мне компанию?

…Я опустила голову. Не знала, как отнестись к словам Захара. Он сидел передо мной такой красивый, с сияющей при свете лампы шапкой кудрявых волос и не сводил с меня глаз. Он любил Беатрисс, он не мог вот так предложить мне переспать с ним, он не такой человек. Значило ли это, что он предлагает мне просто остаться ночевать в его доме, в их с Беатрисс квартире? Но вдруг она вернется, как мне себя вести? Поверит ли Беатрисс в то, что я одна сплю в ее кровати, а в другой комнате расстелен диван для ее мужа…

– Я позвоню сейчас Рожковым, уточню на всякий случай, чтобы ты не волновалась… Но мне правда не хочется тебя отпускать… Знаю, как ты дорожишь вашей дружбой, потому и позвоню…

Он позвонил, и я, находясь рядом с ним, собственными ушами услышала, как Беатрисс отпрашивается у него, говорит, что у одного из мальчиков температура, что Людмила попросила ее помочь ей уложить второго…

– Она почти живет там. Бесплатная нянька. А ведь могла бы сама родить.

– Она не может! – возмутилась я.

– Ты загляни в ее сумку – коробочку там видела?

– Она продолжает их пить?

Вместо ответа он развел руками. Это было для меня открытием.

– Говорю же, она изменяет мне…

– И ты знаешь с кем?

– Догадываюсь.

– И что же?

– Жду развязки…

После звонка Рожковым я должна была успокоиться, но я, напротив, разволновалась еще больше. Мы были словно преступники, любовники, хотя нет, пока еще не любовники, но собирающиеся ими стать, а это было еще острее…

Мы сидели – я на диване, он в кресле напротив – и смотрели друг на друга. На мне было глухое платье, но мне казалось, что я раздета. Захар был в широких домашних серых брюках, тонком черном свитере. Я чувствовала его, понимала, но не знала, как мне теперь себя вести, тем более что я как бы согласилась остаться с ним.

– Ты боишься меня? Чего именно? Того, что может между нами произойти или, наоборот, не произойти? Ты же мастер играть в такие игры…

– Мне и так плохо, – вздохнула я. – Я не собиралась играть в эти игры…

– В прошлый раз ты мне рассказывала, как вы с Марком провели ночь в гостинице…

Я действительно рассказывала ему о нас с Марком, мне просто необходимо было с кем-то поделиться. Нет, не так. Я всегда рассказывала ему о нас с Марком. Потому что больше было некому. Беатрисс и так смеялась над нашими с Марком отношениями. Но не могла же я первая…

– У тебя есть еще мужчина? С которым у тебя нормальные отношения? Я имею в виду обычного партнера.

– Нет, у меня никого нет, кроме Марка.

– Белла, так не бывает…

– Бывает… Я люблю Марка, а он любит меня.

– Предлагаю тебе представить себе, что ты с Марком и что ты первая делаешь шаг… Ну? Мы же давние друзья, никто ничего не узнает… – Его взгляд проник в меня, достал до самого дна и свернулся там в клубок, возбуждая меня.

Я закрыла глаза. Да, я себе могла представить, что я с Марком, потому что и с Захаром мне было так же спокойно и легко, как с ним. Но Захар был мужем Беатрисс, а потому я не могла позволить себе увидеть в нем мужчину. Но теперь Марк был далеко, Беатрисс ставила градусник младенцу, а мы с Захаром находились одни в большой тихой квартире.

– Не можешь? Хорошо, тогда представь себе, что я – Марк и что я первый обнимаю тебя…

Он сел возле моих ног на пол, и я обхватила ладонями его голову. Затем я тоже опустилась на ковер и почувствовала, как Захар целует меня, властно, не как Марк, не так нежно, а грубовато, до боли… Я задыхалась.

Тогда он подхватил меня на руки и отнес в спальню. Пока он стаскивал с меня узкое платье, я не открывала глаз.

Потом я попыталась вырваться, но Захар поймал меня и подмял под себя, придавил бедром; я напряглась вместо того, чтобы расслабиться, и вдруг услышала:

– Помнишь, там, в больнице, на Волге…

Как забыть такое. И как признаться себе, что я хотела тогда быть и с Марком, и с Захаром, что таких мужчин я никогда в жизни не видела и больше не увижу. Разные и похожие, одинаково притягательные… Не попалась ли я тогда в капкан, расставленный мне Беатрисс? Не потому ли я сегодня лежу в постели с Захаром, что он – муж Беатрисс? А то, что имеет к ней отношение, не может оставить меня равнодушной.

– Помню. Ты выбрал Беатрисс…

– Нет, это ты выбрала Марка. Ты глаз с него не спускала.

– Неправда!

Но я не могла сказать ему всей правды. Не могла признаться в том, что хотела бы прожить сразу две жизни – и с Марком, и с ним.

– Правда.

– А ты выбрал Беатрисс!

– Не называй ее так. Она Берта. Моя жена. И я люблю ее… А она меня – нет.

Я закрыла глаза. Сейчас он, прикрыв мое лицо, овладеет Беатрисс… Я не знала, радоваться мне или нет. Видимо, у него с женой разладилась половая жизнь, и он вероломно решил воспользоваться моей нерешительностью и повышенной возбудимостью (три года воздержания!), чтобы получить свое. И я была уже, признаться, готова к тому, чтобы побыть хотя бы немного Беатрисс… Но ничего не случилось. Он оторвался от меня, словно ему только что по телефону сообщили, что я его родная сестра или, хуже того, брат…

Я встала, молча оделась, заказала такси и уехала.