Жозеф Бальзамо. Том 2

118. ДВЕ КАПЛИ ВОДИЦЫ Г-НА ДЕ РИШЕЛЬЕ

В половине пятого герцог де Ришелье вышел из дома на улице Сен-Клод.

Причины, по которым он посетил Бальзамо, прояснятся сами собой из дальнейшего.

Г-н де Таверне обедал у дочери; дофина на весь день освободила Андреа от службы, чтобы та могла принять у себя отца.

Герцог де Ришелье явился во время десерта; всегдашний добрый вестник, он решил поведать, что не далее как сегодня утром король объявил о своем намерении дать Филиппу не роту, а полк.

Таверне бурно изъявил радость, Андреа горячо поблагодарила маршала.

Разговор принял такой оборот, какого можно было ожидать после подобного известия. Ришелье все время твердил о короле, Андреа о брате, Таверне об Андреа.

Она же в разговоре сообщила, что сегодня свободна от службы у дофины, что ее королевское высочество принимает двух немецких принцев, своих родичей, и что, намереваясь провести несколько часов в непринужденной обстановке, напоминающей венский двор, Мария-Антуанетта пожелала, чтобы при ней не было никого из ее придворных, даже статс-дамы, чем г-жа де Ноайль была так возмущена, что помчалась к королю с жалобами.

Таверне, по его словам, был в восторге от того, что Андреа свободна и отец может побеседовать с нею о предметах, касающихся ее судьбы и доброго имени. После этих слов Ришелье изъявил готовность удалиться, дабы оставить отца и дочь наедине, но мадемуазель де Таверне воспротивилась этому. И Ришелье остался.

В герцоге пробудился проповедник; он красноречиво живописал бедствия, которые обрушились на французское дворянство с тех пор, как оно вынуждено терпеть постыдное иго случайных фавориток, этих беззаконных королев, тогда как в прежние времена все поклонялись другим фавориткам, почти столь же благородным, как их августейшие возлюбленные, женщинам, что обретали власть над монархом благодаря красоте и любви, а над подданными — благодаря своей родовитости, уму, а также прямодушному и чистому патриотизму.

Андреа удивилась, найдя большое сходство между этими словами Ришелье и высказываниями барона де Таверне, которые она слышала несколько дней назад.

Затем Ришелье углубился в теорию добродетели, теорию настолько остроумную, языческую и французскую, что м-ль де Таверне вынуждена была признать, что ежели следовать построениям маршала, то она ни в коей мере не может быть признана добродетельной, и что подлинной добродетелью, как ее понимает г-н де Ришелье, обладали г-жа де Шатору[80], м-ль де Лавальер[81] и м-ль де Фоссёз[82].

От умозаключения к умозаключению, от довода к доводу речи Ришелье становились настолько прозрачны, что Андреа совершенно перестала что-либо понимать.

Что до Таверне, то по части нравственности он превосходил своего друга маршала, и речи его могли бы оскорбить слух человека не столь невинного, как Андреа, которая просто не способна была уразуметь, что имеет в виду барон.

На этом уровне беседа продолжалась почти до семи вечера.

В семь маршал поднялся и сказал, что вынужден отправиться в Версаль засвидетельствовать почтение королю.

Прохаживаясь по комнате в поисках шляпы, он столкнулся с Николь, у которой всегда появлялось какое-нибудь дело там, где находился г-н де Ришелье.

— Вот ты меня, малышка, и проводишь, — заявил он, потрепав Николь по плечу. — Понесешь букет, который госпожа де Ноайль велела срезать у себя в саду и посылает графине д'Эгмонт.

Николь присела, точь-в-точь как поселянка в комических операх г-на Руссо.

После этого маршал попрощался с отцом и дочерью, обменялся многозначительными взглядами с Таверне, с резвостью юноши отвесил поклон Андреа и удалился.

А теперь, с позволения читателя, мы оставим барона и Андреа обсуждать новую милость, которой удостоился Филипп, и последуем за маршалом. Это, кстати, даст нам возможность узнать, что он делал на улице Сен-Клод, куда, как мы помним, он явился в столь ужасную минуту.

Ришелье спускался по лестнице, опираясь на плечо Николь, и, как только они вышли, остановился и, глядя ей прямо в лицо, спросил:

— Так что же, голубушка, у нас, оказывается, есть любовник?

— У меня, господин маршал? — переспросила покрасневшая Николь, отступая назад.

— Тебя случайно зовут не Николь Леге?

— Да, господин маршал.

— Так вот, у Николь Леге есть любовник.

— Неужели?

— Некий прохвост, весьма недурно сложенный, с которым она встречалась на улице Кок-Эрон и который последовал за нею в Версаль.

— Клянусь вам, ваша светлость….

— Он капрал, а зовут его… Хочешь, малышка, я скажу тебе, как зовут любовника мадемуазель Николь Леге?

У Николь оставалась надежда, что маршал не знает имени этого счастливого смертного.

— Говорите, господин маршал, раз уж начали.

— Его зовут господин де Босир, — сообщил Ришелье, — и, по правде сказать, он оправдывает свою фамилию[83].

Николь с видом оскорбленной невинности сложила перед собой руки, что, впрочем, не произвело ни малейшего впечатления на старика маршала.

— И теперь мы с ним встречаемся в Трианоне, в королевском дворце, — продолжал он. — Это, черт побери, серьезное дело. За такие шалости, деточка, выгоняют со службы, а господин де Сартин всех девиц, изгнанных из королевских дворцов, отравляет в Сальпетриер[84].

Николь забеспокоилась.

— Ваша светлость, я хочу вам сказать, — заявила она, — что ежели господин де Босир хвастается, будто он мой любовник, то он просто наглец и негодяй, а я тут ни при чем.

— Тебе лучше знать, — заметил Ришелье. — Но у тебя были с ним свидания? Да или нет?

— Господин маршал, свидание — это не преступление.

— Встречалась ты с ним или нет? Отвечай!

— Ваша светлость…

— Итак, встречалась. Прекрасно. Нет, дитя мое, я вовсе не собираюсь тебя бранить, более того, мне нравятся хорошенькие девушки, которые пускают в оборот свою красоту, и я всегда помогал им в этом, насколько то было в моих силах, И я тебя просто предупреждаю — из сострадания, как твой друг и покровитель.

— Значит, меня видели? — спросила Николь.

— Естественно, раз я об этом знаю.

— Ваша светлость, — решительным тоном заявила Николь, — меня не могли видеть, это исключено.

— Ну, не знаю, не знаю, слухи об этом ходят, и это ставит твою хозяйку в двусмысленное положение. Сама понимаешь, поскольку я куда больше дружен с семейством Таверне, нежели с семейством Леге, мой долг — сообщить обо всем этом барону.

— Ваша светлость, — взмолилась Николь, напуганная оборотом, какой приняла беседа, — вы губите меня! Меня же выгонят по одному только подозрению, хоть я и невиновна.

— Да, бедняжка, тебя выгонят. Потому что как раз сейчас некто неизвестный мне, обладающий извращенным умом, поскольку он узрел нечто предосудительное в ваших совершенно невинных свиданиях, видимо, поведал о них госпоже де Ноайль.

— Госпоже де Ноайль! Боже милостивый!

— Как видишь, дело выходит серьезное.

Николь в отчаянии хлопнула в ладоши.

— Да, понимаю, скверно, — вздохнул герцог. — Но что поделаешь?

— И вы, который только что называл себя моим покровителем и не раз уже мне помогал, не можете меня защитить? — с нежным лукавством, какое было бы в пору тридцатилетней женщине, спросила Николь.

— Разумеется, могу.

— Так в чем же дело, господин маршал?

— В том, что я не хочу.

— Ваша светлость!

— Да, я знаю, ты мила, твои красивые глазки так красноречивы, но я, бедняжка Николь, становлюсь подслеповат и перестал понимать язык красивых глазок. В давние времена я предложил бы тебе укрытие в Ганноверском павильоне, но сейчас — к чему мне это? Об этом даже и сплетничать бы не стали.

— Однако вы меня как-то приводили в Ганноверский павильон, — с укором заметила Николь.

— А ты, Николь, неблагодарна, коль попрекаешь меня тем, что я приглашал тебя к себе. Ведь я тогда оказал тебе услугу. Признайся, ведь без водички господина Рафте, который превратил тебя в очаровательную брюнетку, ты не попала бы в Трианон, что, наверное, было бы куда лучше, чем оказаться выгнанной. Но что за черт надоумил тебя устраивать свидания с господином де Босиром, да еще у конюшенной ограды?

— Ах, так вы даже это знаете, — протянула Николь, понявшая, что надо менять тактику и отбросить запирательство.

— Как видишь, знаю, и госпожа де Ноайль тоже. Кстати, сегодня вечером у тебя опять свидание…

— Да, ваша светлость, но, жизнью клянусь, я на него не пойду.

— Разумеется, ты ведь предупреждена, зато господин де Босир ничего не знает, придет, и тут-то его и схватят. Само собой, он не захочет, чтобы его сочли вором и повесили или приняли за соглядатая и выходили палками. Поэтому он заговорит, тем более что в признании не будет ничего постыдного. Он скажет: «Отпустите меня, я — любовник крошки Николь».

— Ваша светлость, я пойду предупрежу его.

— Ничего не получится, дитя мое. Да и кого предупреждать? Человека, который, быть может, уже выдал тебя?

— Да, правда, — изображая отчаяние, вздохнула Николь.

— О, угрызения совести — это прекрасно! — воскликнул Ришелье.

Николь закрыла лицо руками, однако сквозь пальцы следила за каждым жестом, каждым взглядом герцога.

— Нет, право, ты восхитительна, — заметил герцог, от которого не укрылись эти маленькие женские хитрости. — Эх, сбросить бы мне лет пятьдесят! Ну да неважно, черт побери! Я помогу тебе, Николь.

— Ах, ваша светлость, если вы это сделаете, признательность моя…

— Я не требую от тебя признательности. Напротив, я помогу тебе совершенно бескорыстно.

— О, как вы добры, ваша светлость! От всего сердца благодарю вас!

— Погоди благодарить. Ты ведь еще ничего не знаешь. Какого черта! Потерпи, пока не узнаешь.

— Я согласна на все, ваша светлость, лишь бы мадемуазель Андреа не прогнала меня.

— Ах, так ты желаешь остаться в Трианоне?

— Больше всего на свете, ваша светлость.

— Так вот, деточка, забудь об этом.

— Но ведь меня же не поймают во время свидания.

— Поймают или не поймают, но ты все равно попалась.

— Почему, ваша светлость?

— Сейчас объясню. Раз про тебя стало известно госпоже де Ноайль, ни у кого, даже у короля, не хватит влияния, чтобы спасти тебя.

— Ах, если бы я могла увидеть короля!

— Ну, голубушка, только этого не хватало! И потом, если уж ты не попадешься, то я тебя выдам.

— Вы?

— Да, и немедленно.

— Право, господин маршал, я ничего не понимаю.

— Мне доставит удовольствие рассказать о тебе госпоже де Ноайль.

— И это вы называете покровительством?

— Если оно тебе не по нраву, у тебя есть время отказаться от него. Только скажи.

— Нет, ваша светлость, я хочу, чтобы вы покровительствовали мне.

— Обещаю тебе это.

— Итак?

— Я все сделаю. Слушай.

— Да, ваша светлость.

— Тебя могут выгнать и посадить в тюрьму. А я тебя сделаю свободной и богатой.

— Свободной и богатой?

— Да.

— Что же нужно сделать, чтобы стать свободной и богатой, господин маршал? Говорите скорей.

— Да почти ничего.

— Но все-таки…

— То, что я тебе велю.

— Это очень трудно?

— Совершенный пустяк.

— Значит, что-то все-таки нужно будет сделать? — спросила Николь.

— Придется. Тебе ведь известно, Николь, правило жизни: ты — мне, я — тебе?

— А то, что нужно будет сделать, это — мне или вам?

Герцог с интересом взглянул на Николь.

— Черт побери! — воскликнул он. — А эта плутовка не так проста!

— Так как же, ваша светлость?

— Ну ладно, это — тебе, для тебя.

— Ага, — бросила Николь уже без страха, так как поняла, что герцог нуждается в ней. Ее изобретательный ум вовсю работал, пытаясь выловить правду среди бесчисленных уверток, которыми герцог старался по обыкновению запутать собеседницу. — И что же я должна, ваша светлость, сделать для себя?

— А вот что. Господин де Босир придет в половине восьмого?

— Да, господин маршал.

— Сейчас десять минут восьмого.

— Совершенно верно.

— Стоит мне захотеть, и его схватят.

— Но ведь вы же не захотите.

— Нет. Значит, ты пойдешь и скажешь ему…

— Что?

— Погоди. Сперва ответь, ты любишь его, Николь?

— Раз я встречаюсь с ним…

— Это ничего не значит. Ты хочешь выйти за него? У женщин бывают довольно странные причуды.

Николь расхохоталась.

— Выйти за него? — воскликнула она. — Еще чего?

Ришелье был ошеломлен: даже при дворе ему не часто случалось иметь дело с таким крепким орешком.

— Ну хорошо, ты не хочешь выходить за него, но ты его любишь. Тем лучше.

— Ладно. Будем считать, что я люблю господина де Босира, и пойдем дальше.

— Черт возьми, экая ты прыткая!

— Что поделаешь. Вы же понимаете, меня интересует…

— Что же?

— Что мне нужно будет сделать.

— Но первым делом условимся, что раз ты его любишь, то убежишь с ним.

— Ну коль вы так этого хотите, согласна.

— Э, нет, голубушка, я ничего не хочу.

Николь поняла, что поторопилась: она ведь не вызнала еще тайных намерений своего безжалостного противника и не получила от него денег.

Она тут же пошла на попятный в надежде отыграться потом.

— Ваша светлость, — покорно произнесла она, — я жду ваших приказаний.

— То-то же. Так вот, ты пойдешь к господину де Босиру и скажешь ему: «О нас все известно, но у меня есть покровитель, который нас спасет — вас от Сен-Лазара, меня от Сальпетриер. Нам нужно бежать».

Николь взглянула на Ришелье.

— Бежать? — переспросила она.

Ришелье понял, что означает ее столь выразительный и недвусмысленный взгляд.

— Само собой разумеется, — заверил он, — все расходы по путешествию я беру на себя.

Николь не стала требовать дальнейших разъяснений; раз ей обещают заплатить, значит, скажут и остальное.

Маршал чутьем угадал решимость Николь и в свой черед поспешил сказать все, что собирался; так человек, проиграв, торопится расплатиться, чтобы покончить с этой неприятной обязанностью как можно скорее.

— А знаешь, Николь, о чем ты сейчас думаешь? — спросил он.

— Нет, ваша светлость, — отвечала девушка, — но готова поклясться, что вы уже догадались, ведь вы же все знаете.

— Ты думаешь, Николь, что вот ты убежишь, а может статься, что ночью ты понадобишься своей госпоже, она позовет тебя, увидит, что тебя нет, поднимет тревогу, и тогда тебя могут поймать.

— Нет, — сказала Николь, — об этом я вовсе не думаю, потому что, поразмыслив хорошенько, я, господин маршал, решила остаться здесь.

— А если схватят господина де Босира?

— Пусть схватят.

— И он признается.

— Пусть признается.

— Но ведь тогда ты пропала, — начиная тревожиться, припугнул ее Ришелье.

— Вовсе нет. Мадемуазель Андреа очень добрая и любит меня, она замолвит за меня словцо королю. Господина де Босира накажут, а мне ничего не будет.

Маршал прикусил губу.

— А я тебе, Николь, скажу, что ты дура, — объявил он. — Мадемуазель Андреа не имеет влияния на короля, а вот я сей же час пойду и велю взять тебя, ежели ты не будешь слушаться меня. Поняла, маленькая гадючка?

— Ваша светлость, я же не спорю и не отказываюсь, я слушаю, но ведь и свой интерес блюсти надо.

— Хорошо. Значит, ты сию же минуту пойдешь и обдумаешь, как вам бежать с господином де Босиром.

— Но как же мне решиться бежать, господин маршал, когда вы сами говорите, что мадемуазель Андреа может проснуться, позвать меня, ну и все такое, о чем я даже не думала, но что вы, ваша светлость, предусмотрели, как опытный человек.

Ришелье вторично прикусил губу, но несколько сильней, чем в первый раз.

— Да, паршивка ты этакая, я все предусмотрел — даже то, как предотвратить опасность.

— И как же вы помешаете мадемуазель Андреа кликнуть меня?

— Помешав ей проснуться.

— Ничего не получится. Она просыпается раз десять за ночь.

— Ах, так у нее тот же недуг, что у меня? — невозмутимо поинтересовался Ришелье.

— И у вас тоже? — рассмеялась Николь.

— Ну да. Я тоже просыпаюсь раз десять за ночь. Только я принимаю лекарство от бессонницы. Она могла бы поступать, как я, но раз она этого не делает, за нее это сделаешь ты.

— То есть как, ваша светлость? — удивилась Николь.

— Что пьет твоя госпожа, прежде чем уснуть?

— Что она пьет?

— Да, да. Сейчас пошла такая мода предупреждать жажду. Одни пьют оранжад или лимонад, другие мятную воду, третьи…

— Нет, мадемуазель выпивает перед сном только стакан слегка подсахаренной воды, иногда чуть-чуть надушенной цветами апельсина, если с нервами плохо.

— Превосходно, — заметил Ришелье. — Я тоже это пью. Так что мое лекарство вполне ей подойдет.

— Подойдет?

— Разумеется. Я капаю себе в питье несколько капель эликсира и ночью сплю, как младенец.

Николь пыталась сообразить, к чему клонит герцог.

— Что же ты молчишь? — поинтересовался он.

— Я подумала, что у мадемуазель нет вашей водицы.

— Я тебе ее дам.

«Ах, вот оно что», — подумала Николь, для которой наконец забрезжил свет в ночи.

— Ты капнешь две капли в стакан своей госпожи, но только две капли, запомни, не больше и не меньше, и она заснет. Таким образом, она не сможет тебя позвать, и, следовательно, у тебя будет время скрыться.

— Ну если нужно только это, то тут нет ничего трудного.

— Значит, ты капнешь ей две капли?

— Всенепременно.

— Обещаешь?

— Ваша светлость, мне кажется, это в моих интересах. А потом я хорошенько запру мадемуазель…

— Нет, нет! — запротестовал герцог. — Вот этого делать не надо. Напротив, ты оставишь ее комнату открытой.

Наконец-то Николь осенило, в чем дело. Ришелье почувствовал, что она поняла.

— И это все? — поинтересовалась Николь.

— Все. А теперь можешь идти и сказать своему капралу, чтобы он собирал вещи.

— К сожалению, ваша светлость, я не могу ему сказать, чтобы он взял свой кошелек.

— Ну ты же знаешь, что деньги — это мое дело.

— Да, я помню, что ваша светлость были так добры…

— Сколько же тебе нужно, Николь?

— За что?

— За то, чтобы ты капнула эти две капли.

— Вы, ваша светлость, убедили меня, что в моих интересах капнуть две капли этой вашей водицы, и потому было бы нечестно требовать с вас за это плату. А вот за то, что я оставлю дверь в комнату мадемуазель открытой, предупреждаю вас, ваша светлость, заранее, я потребую кругленькую сумму.

— Хорошо, говори сколько.

— Двадцать тысяч франков, ваша светлость.

Ришелье вздрогнул.

— А ты далеко пойдешь, Николь, — со вздохом произнес он.

— Что поделаешь, ваша светлость. Я начинаю верить, что вы были правы и за мной будет погоня. Но с вашими двадцатью тысячами я сумею скрыться.

— Ступай, Николь, предупреди господина де Босира, а потом я отсчитаю тебе деньги.

— Ваша светлость, господин де Босир весьма недоверчив, и он не поверит мне на слово, если я не представлю ему доказательств.

Ришелье извлек из кармана пачку казначейских билетов.

— Вот возьми один, а в этом кошельке сотня двойных луидоров, — сказал он.

— Ваша светлость, вы даете мне задаток, а остальные, значит, заплатите, когда я переговорю с господином де Босиром?

— Нет, к черту, я предпочитаю рассчитаться с тобой сразу. Ты, Николь, девушка бережливая, и эти деньги принесут тебе счастье.

И Ришелье выдал ей обещанную сумму частью в казначейских билетах, а частью в луидорах и полулуидорах.

— Ну что, все? — спросил он.

— Да, ваша светлость. А теперь мне нужно главное.

— Эликсир?

— Да. У вашей светлости, наверное, имеется флакончик?

— Имеется. Я всегда ношу его с собой.

Николь усмехнулась.

— Да, вот еще, — вспомнила она. — Ворота Трианона каждый вечер запирают, а у меня нет ключа.

— У меня есть, поскольку я оберкамергер.

— Правда?

— Вот он.

— Как все удачно складывается, — заметила Николь. — Просто, можно сказать, цепь чудесных совпадений. Ну а теперь прощайте, ваша светлость.

— Как прощайте?

— Мы с вашей светлостью больше не увидимся; как только мадемуазель уснет, я убегу.

— Да, верно. Прощай, Николь.

И Николь, смеясь в душе, растворилась в сгущающихся сумерках.

«На сей раз удалось, — подумал Ришелье. — Но похоже, судьба считает меня слишком старым и служит мне против воли. Эта девица взяла надо мной верх, однако какое это имеет значение, ежели я за все отплачу».