Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год

Долгая память «Dlugi targ», Семь футов воды под киль!

Долгая память «Dlugi targ»

Мы в центре старого Гданьска, где люди в пиджаках и галстуках выглядят чужими. Куда естественнее было бы встретить тут воина с арбалетом, в ботфортах и шляпе с пером, купца, одетого в бархат... «Dlugi Targ» — Долгий рынок, улица-площадь, каких много в старых городах Европы. Там, вдали, в тупике узких стрельчатых фасадов, — Ратуша богатого торгового ганзейского Гданьска, воздвигнутая в шестнадцатом столетии. На верхнем ярусе ее, тоненьком, выточенном с истинно польским изяществом, блещет золочеными латами рыцарь.

Ратуша верховодит; она старшая в этом собрании домов-ветеранов. На башне — солнечные часы: тень железного стержня, двигаясь по циферблату, безмолвно отсчитывает время. Тринадцать колоколов Ратуши готовы многоголосо сообщить всему Гданьску, который час.

Длуги Тарг замыкают ворота. Это пышные, надменные ворота — их можно принять за дворец. Даже королей эти ворота пропускали снисходительно, оказывая им честь.

«Дорога королей» — таково неофициальное название улицы-площади. Короли въезжали сюда, нередко склонив голову перед богатством и силой денежных вельмож, просили у Гданьска займов, помощи вооруженными людьми.

Длительного мира побережье не знало. Немецкие рыцари-крестоносцы воздвигали свои твердыни совсем близко от Гданьска, опустошали селения, нередко овладевали городом.

На «Дороге королей» легко представить себе гданьских воинов, возвращающихся с победой после Грюнвальдской битвы 1410 года, клики толпы, звон пивных кружек, вторящий колоколам Ратуши. В объединенном польско-литовско-русском войске, одолевшем тогда крестоносцев, гданьчане отличились и стойкостью и мужеством.

Король Зигмунд Август основал польский военный флот. В 1572 году здесь был спущен на воду первый многопушечный галеон, а полвека спустя польские корабли два раза подряд разбили в морском бою шведов. По числу судов город уступал только Голландии.

Среди торговых людей был один, непохожий на других, мечтательный, не шибко преуспевающий в делах. Ходили слухи, что Фаренгейт — такова была фамилия купца — занимается алхимией, пытается получить золото. Тот самый Фаренгейт? Да, создатель термометра со шкалой в сто восемьдесят делений, который и теперь еще в ходу в Англии и в Америке.

Знаменит и другой гданьчанин — художник Антон Меллер. На картине, висящей на стене Ратуши, он изобразил Страшный суд: черти с такой жестокостью волокут грешников в ад, что у гданьчан мороз пробегал по коже. Картина эта вызвала скандал — среди грешников почтенные горожане увидели... дочь бургомистра. Художник просил ее руки, был отвергнут, как человек незнатный и небогатый, и решил отомстить.

Были в Гданьске деньги, были и мастера для того, чтобы поднять к небу костел св. Марии. Под его гигантскими сводами высотой в двадцать восемь метров собирались по двадцать пять тысяч человек.

По старому Гданьску ходишь, как по музейным залам. Ворота выводят с Длугого Тарга на набережную реки Мотлавы, где высится средневековый портовый кран — «Журавль», грузивший корабли Ганзы. Прошлое не покидает вас и в пригороде Олива; толпы туристов устремляются сюда, чтобы послушать и посмотреть удивительный органный концерт. Да и посмотреть... Позолоченные фигуры, украшающие орган, двигаются в такт музыке. Ангелы оживают, дуют в трубы, позвякивают колокольцами.

История предстает в Гданьске так осязаемо, так многообразно и так охватывает вас со всех сторон, что целиком погружаешься в прошлое. И вдруг я внезапно вырвался из него. Точнее, меня втолкнули обратно в наше время — и самым неожиданным образом.

Впрочем, я не сразу попал в сегодня, а как бы балансировал некоторое время на грани времен.

Как это случилось, я сейчас расскажу. Я стоял возле Нептуна, против «Золотого дома», сверкающего лепным убором. Из дома выходил человек, я спросил его, в каком веке построено здание.

— В нашем, — сказал он.

Может, я ослышался? Нет, он улыбнулся и объяснил мне:

— Центр города был знишчоный... Уничтоженный, да? Война! Пан розумиет? Все новое тут.

— Как? Весь Длуги Тарг?

— Не тылько... Не тылько Длуги Тарг. Весь центр города.

Значит, потемневшие от времени стены, гирлянды барокко, железные фонари, щербатые ступени, тяжелые, окованные ворота — новые? Значит, ничего подлинного нет, все сделано нынешними каменщиками, штукатурами?..

Удивление сменилось досадой. «Конечно!— думал я.— Очарование рухнет, все покажется мне бутафорией, подделкой...» Я несмело поднял глаза. Нет, Длуги Тарг оставался таким же. Окна «Золотого дома», обрамленные витиеватым узором, Нептун, поднявший свой трезубец, встретили мой взгляд без лукавства, нисколько не смутившись.

Надо ли огорчаться? Что же, ведь строители выполнили в немногие годы то, что обычно растягивалось на века. До войны старый Гданьск ремонтировали постепенно, свое первозданное естество старинные здания давным-давно утратили. Зачем придираться к возрасту кирпича или известкового раствора!

— Вскшешоне з руин... Воскресло...

Он мог бы не искать русские слова — я уже начал разгадывать особенности польской речи. Может быть, давнишние мои усилия над самоучителем не пропали даром. Мой собеседник хочет дать мне понять, каких трудов стоило восстановить старый Гданьск — по фотографиям, по чертежам, по остаткам стены, арочного входа, фриза.

Поразительная новостройка!

Собеседник рассказал, что в костеле св. Марии, например, стропила зловеще прогнулись, огромная тяжесть нависла над головами рабочих. Необходимо было немедленно укрепить сваю. Тотчас же составилась бригада добровольцев. Целую неделю трудились они под смертельной угрозой.

А сколько смертей таили неразорвавшиеся мины, бомбы, снаряды! Ведь поднимать дома предков начали в первые же послевоенные годы.

Иного приезжего это, возможно, приведет в недоумение. Разве не было в Гданьске других, более насущных задач, чем восстановление старины во всей ее первозданности? Вплоть до кованой ручки звонка, до эмблемы булочника, парикмахера, мясника. Но поляки поступили красиво и мудро: они сохранили все, что действительно достойно быть сохраненным.

Впрочем, старый Гданьск не только реликвия. В патрицианских зданиях с эмблемами ремесла и торговли — новые, вполне современные квартиры с ванными, с газом, с мусоропроводом.

В башенках и «фонариках» над Золотыми воротами разместился Союз архитекторов. В доме, где вход украшает Немезида с весами — богиня справедливости,— и сейчас по старой традиции находится суд.

Несколько шагов — и надо мной высокобортный, одномачтовый корвет ганзейских времен, оплетенный железным кружевом. По крутой, как корабельный трап, каменной лестнице поднимаемся в Морской институт.

В комнатах, увешанных картами, фотографиями судов, слышен, кажется, гомон волн. Шум все громче... Перед нами на столе маленькое лабораторное море, и ученые наблюдают за его поведением. Им хорошо видно, как вода поднимает и разносит песок, как вырастают отмели и косы.

Почва польского побережья легкая, размывается быстро. Море наступает, залив углубляется в сушу — над водой, смотришь, вырастает песчаная коса и запирает образовавшуюся бухту. Одна такая коса, самая большая, начинается восточнее Гданьска и тянется почти до самого Калининграда. Море строило ее сотни, тысячи лет. Важно разгадать все секреты этой работы моря. В лаборатории сооружают волноломы, возле них образуются завихрения воды, они мешают песку осесть. Значит, можно обуздать воду, заставить ее работать на человека.

Не сегодня-завтра такие пороги-волноломы, многократно увеличенные, будут сооружены близ Гданьска, в рыбачьей гавани. Рыбаки-кашубы получат широкий и надежный выход в открытое море.

Семь футов воды под киль!

В Гданьске нигде не отрываешься от моря, не забываешь о нем. Каждый третий поляк на улице так или иначе связан с морем. Плакаты зовут молодежь на суда, в порт, на верфь.

Stocznia — Сточня! Меткое слово, в нем слышится движение судового корпуса, соскальзывающего со стапеля в воду.

Слово «Сточня» попалось мне на табличке у входа в старинный дом на Длугом Тарге — так случилось, что я попал на выставку, посвященную судостроению.

В довоенном Гданьске, в «вольном» городе, верфь была, но по сравнению с нынешней небольшая. Война разрушила ее до основания. Теперь марка «Сточни» на многих великолепных, мощных судах. Из них немало плавает под советским флагом.

Для нас был построен «Пионерски — большой теплоход-рыбозавод. В течение суток он дает 150 тонн филе из сельди, 100 тонн консервов, 100 тонн рыбной муки. Рыбу для «Пионерская ловит целая флотилия промысловых судов. Водоизмещение судна — десять тысяч тонн, воды и топлива он берет столько, что может работать семьдесят пять дней в открытом море, не заходя в порт.

Фотографии судов — шедевров Гданьской верфи говорят сами за себя: пассажирские теплоходы, суда для перевозки леса, руды, танкеры.

Польский флаг по морям и океанам в числе других судов несет «Солдек» — грузовоз, уроженец «Сточни», первым спущенный на воду в 1949 году. Солдек — это фамилия. Чья же?

Станислав Солдек работал разметчиком. Подобно закройщику, он орудовал куском мела, указывал, где надо обрезать, где просверлить отверстия. Только рисовал он не на сукне, а на стальных листах, из которых составляется обшивка судна. Стальной костюм должен сидеть плотно, без складок, без морщин. Очень ответственная работа, требующая и глазомера, и аккуратности, и вкуса. И любви к рождающемуся кораблю.

Вся верфь решила: пусть теплоход будет «Солдеком»! Лучшего имени не найти!

На стендах выставки Солдек-человек, «Солдек»-теплоход.

Умные, упрямые глаза в сетке мелких, острых морщинок. Высокий лоб, крепкий подбородок. Он к тому же и красивый парень, этот Солдек. Красивый по-современному, когда лица светятся изнутри яркостью мысли.

На скуле теплохода, на темном фоне белеют огромные буквы — СОЛДЕК. Был один Солдек, талантливый рабочий на верфи. Стало два Солдека, человек и теплоход. И между ними завязались сложные взаимоотношения, наверное, несколько неожиданные для Солдека-человека.

— На него это повлияло, — говорит девушка — экскурсовод на выставке. — Когда все смотрят на тебя, и дома и за морями, вы понимаете...

Солдек учился и раньше, но диплом инженера его не очень манил. Хватало ему и почета и денег. В конце концов не всем же иметь дипломы! Но теплоход внушил Солдеку странное недовольство собой. Он принялся изучать языки — русский, английский. Вскоре товарищи узнали, что Солдек поступил в заочный институт. Друзья звали посидеть за кружкой пива. Некогда! Дела — свыше головы! Иные посмеивались: студент! В этом возрасте у человека дети-студенты! Солдек не мог объяснить до конца, до самых корней, что с ним произошло.

Несомненно, «Солдек»-теплоход унес с собой какую-то частицу Солдека-человека. Он работал у себя на верфи и в то же время бродил по свету, входил в иноземные гавани, знакомился с людьми, называл себя. Да, он словно обменивался рукопожатиями то с бразильцем, то с норвежцем или африканцем. И каждый расспрашивал о житье-бытье...

Можно ли допустить, чтобы теплоход плавал, сражался с бурями, а Солдек-человек встал на прикол, на мертвый якорь?

Так объяснила мне случившееся с Солдеком славная, большеглазая девушка-экскурсовод. Но как было бы интересно послушать его самого! Если он в Гданьске...

— Он в командировке, — услышал я. — Он теперь крупный инженер, много придумал нового на верфи...

Судьба, однако, сжалилась надо мной — другого «Солдека» я застал.

Его ладная, осанистая фигура выросла передо мной, когда мы покидали порт. Над ним трепыхались пестрые сигнальные флаги, которые мне всегда напоминают новогоднюю елку. Назначение их, однако, самое прозаическое — один флаг, например, сообщал, что «Солдеку»-теплоходу требуется пресная вода. Я оглядел его надстройку, безупречно белую, словно накрахмаленная манишка. На палубе шла уборка. Очевидно, судно освободилось от груза и теперь, перед новым рейсом, приводило себя в порядок. Донесся скрежет напильника, снимавшего пятно ржавчины.

«Солдек»-теплоход, стальной красавец, обросший кранами, лебедками, увенчанный антенной радара, похожей на цветок с кружевными лепестками, провожал нас домой.

«Счастливого тебе пути! — сказал я мысленно, обращаясь к теплоходу. — Семь футов воды под киль!»

В. Дружинин, наш спец. корр.