Журнал «Вокруг Света» №04 за 1986 год

Птица с отсветом зари

Журнал «Вокруг света» на протяжении всей своей 125-летней истории постоянно писал о Севере, рассказывая о тех, кто прокладывал пути в неведомое.

В первом номере 1986 года мы открыли новый раздел «Наш Север», чтобы показать, как происходит его освоение сегодня. Ведь такого размаха практических дел и научных исследований, как сейчас, Север еще не знал. Дальнейшие перспективы его развития определены в «Основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1986—1990 годы и на период до 2000 года», принятых XXVII съездом КПСС.

Но корни сегодняшнего нашего Севера уходят далеко в историю. Мы попытаемся проследить — последовательно, хронологически,— как шло открытие и освоение Севера, начиная от плаваний поморов на кочах и до наших дней, когда льды Северного Ледовитого океана вспарывают мощные атомоходы.

Хмурая пелена низких облаков, зародившихся где-то в просторах Ледовитого океана, движется нам навстречу. Спрятав, как в мешок, незакатное солнце, с угрюмой решительностью она захватывает небосвод, наполняя весеннюю тундру синеватой тусклостью и лишая меня всякой надежды при удаче сделать хороший цветной снимок.

— Саша! — кричу я идущему впереди Кондратьеву.— Не пора ли устроить привал?..

Вот уже несколько часов, как мы распрощались с моторкой у Походского озера. Вскинув на плечи рюкзаки, отвернув до пояса голенища резиновых сапог, мы бредем по топкой хляби Халерчинской тундры, как называют здесь протянувшийся вдоль левого берега Колымы участок Колымской низменности. Озер тут больше, чем суши. А в эту пору, когда стаял снег и реки вышли из берегов, вообще кажется, что вода всюду!

Вначале мы шагали, как журавли, по мелководью под берегом озера, огибая непроходимые, словно джунгли, заросли ивняка. По озеру шли долго, вспугнули две пары белых лебедей. Затем пришлось продираться сквозь невысокие кустарники, где повстречали важенку с олененком. По всей вероятности, отстали от стада и скрываются здесь от волков. Выбравшись из кустарника, мы вышли наконец на открытую всем ветрам поросшую прошлогодней осокой тундру, но оказалось, что идти по ней не легче. Выпуклые мерзлые кочки, торчавшие из воды, сбивали шаг, заставляли оскальзываться и оступаться. Приходилось ловчить, перепрыгивать через мочажины, и всему этому, казалось, не будет конца.

Я устал проклинать себя последними словами за то, что подстраховки ради взял всю свою съемочную аппаратуру. Рюкзак мой весил килограммов пятнадцать, а на плече я тащил еще четыре увесистых осиновых кола — «ноги» фоторобота, «туловище и умную голову» которого нес в своем рюкзаке Саша. В общем, за своим проводником я едва поспевал.

В очках, с бородкой, высоколобый, с виду настоящий кабинетный ученый — по тундре Кондратьев ходил, будто родился и вырос здесь. Но родом он был из Ленинграда. Саша прилетел в Магадан после окончания университета, а в Институте биологических проблем Севера начинал лишь второй полевой сезон...

— Александр Владимирович,— для убедительности меняя форму обращения, вторично взываю я.— Может, все-таки передохнем маленько?

Зеленый рюкзак, на который я постоянно держу ориентир, пытаясь не отстать, перестает раскачиваться. Кажется, Кондратьев внял моим мольбам. Но присесть негде. Выдирая из чавкающей болотной жижи сапоги, я неторопливо подхожу, надеясь хоть спокойно постоять.

— Погодка мне что-то не нравится,— неожиданно объявляет Кондратьев, когда я, тяжело дыша, останавливаюсь рядом.— Чувствуете, как с моря холодком тянет? И облака вон потемнели. Боюсь, туманом накроет. А тогда не то что гнезд, дороги обратно не найдем.

Это его сообщение действует на меня соответствующим образом. Не столь пугает мысль заблудиться, как то, что не удастся выполнить задуманное. В тумане мы не отыщем ни гнезда гусыни, у которого необходимо поставить фоторобот, а, главное, не увидим розовой чайки, ради которой я и отправился с Кондратьевым в тундру. Но отступать поздно.

— Вот и правильно,— одобряет мою решимость Саша.— Тут уже недалеко. Вон до тех булгунняхов дойдем,— указывает он на едва виднеющиеся невысокие бугорки у горизонта,— а там и будем искать чаек.

И опять мы месим сапогами залитую снеговой водой кочкарниковую тундру...

«За счастьем идешь?» — вспомнил я вдруг улыбку Валентина Николаевича Хлесткина. Несмотря на поздний час, он не поленился вылезти из спального мешка, чтобы проводить нас.

В северных экспедициях этот человек, как говорится, зубы съел. Незаменимый мастер на все руки, многие годы он сопровождает ученых в походах по тундре, помогая им изучать и сохранять природу. А теперь он ходит с Андреевым. Но в тот момент, занятый сборами в дорогу, я недоуменно пожал плечами и спросил:

— О каком счастье твердишь, Николаич?

— Будто не знаешь...— с ехидцей проговорил он.

И тут я вспомнил, что у северных народов — якутов, чукчей — существует предание: счастливым будет тот человек, над чьей головой хоть раз пролетит эта птица. Розовая чайка считалась редкостью и в прежние времена.

— Знаешь, сколько раз эта чайка летала над моей головой? — продолжал Хлесткин.— Не счесть! А в прошлом году — Андреев не даст соврать, в институте снимок имеется — надо мной пролетела целая стая. Шестьсот штук! Было это в Чаунской губе, орнитолог один успел заснять. По снимку потом птиц и сосчитали, но что толку? Как был Валентин Николаевич при своих, так и остался...

— А ты шапку, Николаич, снимал? — поинтересовался Кондратьев.

— Когда? — не понял Хлесткий.

— Да в тот момент. Может, счастье-то чайка на обнаженную головушку сыплет?

— Тьфу, а ведь без шапки-то я не догадался попробовать,— захохотал Хлесткий.— Тогда у меня не все потеряно...

Сюда, в Халерчинскую тундру, меня завлекла встреча с Александром Владимировичем Андреевым, с которым мне довелось познакомиться в Москве, когда ему вручалась премия Ленинского комсомола. Премии он был удостоен за исследования по адаптации птиц, зимующих в Заполярье. Тогда и выяснилось, что свои новые исследования ученый проводит в тундрах Колымской низменности, где соседями его постоянно бывают розовые чайки. И вот, оказавшись в низовьях Колымы, куда привело меня желание отыскать гнездо белого кречета, неожиданно узнаю, что Александр Владимирович встал лагерем неподалеку от Походска. Я уговорил егеря изменить маршрут и доставить меня вначале к Андрееву. И не пожалел.

Разыскав его балок на берегу протоки неподалеку от озера Нерпичьего, я узнал, что розовые чайки обнаружены им и здесь. А к одному из гнездовий как раз собирается отправиться Кондратьев — его новый помощник. Он и сам бы отправился с нами, да у куропаток и куликов, за гнездами которых вели неусыпное наблюдение электронные приборы, вот-вот должны появиться птенцы. Исследователю при этом надо присутствовать непременно...

Как верно подметил Виктор Зак, пятнадцать лет назад впервые запечатлевший розовую чайку на кинопленку и показавший ее миллионам зрителей, среди людей, связавших свою жизнь с Арктикой, пожалуй, не найдется человека, который не мечтал бы увидеть эту птицу. История ее открытия тесно связана с историей освоения безбрежных ледяных пространств.

Розовую чайку встречал во льдах Арктики великий Фритьоф Нансен. Любовался ею Эдуард Васильевич Толль, мечтавший открыть манившую всех загадочную Землю Санникова. Как самое дорогое, что может быть в жизни, нес за пазухой шкурки розовых чаек, которых еще не знали музеи Нового Света, натуралист с раздавленной льдинами американской шхуны «Жанетта» профессор Ньюкомб. Несколько образцов этих птиц имелось лишь в музеях Европы.

Просвещенному миру предстала эта удивительная птица благодаря невероятной удаче англичанина Джеймса Кларка Росса, ставшего впоследствии первооткрывателем магнитных полюсов Земли. Встреча с чайкой необычной окраски, так поразившей его, произошла неподалеку от острова Мелвилл, где стояли на зимовке суда «Фьюри» и «Гекла» экспедиции Вильяма Парри.

Увидел ее Росс в июне 1823 года, но прошло более восьмидесяти лет, прежде чем люди узнали, что птица эта — самая что ни на есть обычная, земная. Она откладывает яйца, выводит птенцов, а перед тем, как подружиться с ней, самец демонстрирует самке свою преданность: касается ее шеи раскрытым клювом, кланяется, ходит перед ней фертом и время от времени испускает любовные трели.

Птицы встречались путешественникам чаще всего во льдах центральной Арктики, поэтому и гнезда их искали в Гренландии, на берегах архипелага Земля Франца-Иосифа, других арктических островах. Стали подумывать, а не гнездится ли она на Земле Санникова, так до сих пор и не найденной?

В 1905 году русский зоолог и исследователь Севера Сергей Александрович Бутурлин обнаружил гнезда, яйца и выводки розовых чаек в низовьях Индигирки, Алазеи и Колымы. Ученый мир вздохнул с облегчением, пелена загадочности с розовой чайки, казалось, спала, но... далеко не полностью. Хотя с тех пор прошло более восьмидесяти лет, к тому, что довелось узнать Бутурлину о жизни розовой чайки, мало что прибавилось.

Теперь хорошо известно — к местам своих гнездовий чайки прилетают в мае. Но если весна затягивается и в тундре продолжает лежать снег, птицы иногда залетают к человеческому жилью. Растает снег — птицы разлетаются по тундре, где в заболоченных низинах устраивают на кочках гнезда, откладывают в них по два-три яйца. Потом растят птенцов, а едва те встанут на крыло, улетают сами и уводят за собой молодых. Куда? На Север! Не на юг, в жаркие страны, как это делают почти все гнездящиеся на Севере птицы, а в полярные моря, во льды Ледовитого океана.

Покинув в конце июля места гнездовий, в начале осени розовые чайки нередко встречаются у Новосибирских островов. В их стаях немало уже и молодых птиц. А в октябре они слетаются к северной оконечности Аляски, где тысячами собираются у мыса Барроу, а оттуда летят в одном направлении — на восток. Но, как пишет Савва Михайлович Успенский, доктор биологических наук, всю жизнь посвятивший исследованию природы Севера,— далее их следы теряются. Более того, до самой весны их не видит никто. И это удивительно! В наш век, когда созданные руками людей автоматы изучают возможность жизни на соседних планетах, а человек научился жить в космосе и под водой, у себя на родине, на своей маленькой планете, он до сих пор не может узнать, где проводят зиму, многочисленные стаи птиц.

Успенский считает, что зимуют они в Арктике. Неизвестны лишь районы их обитания там. И если это так, как же спасаются они от пурги и морозов, разыскивают в темноте Корм?

Но приноровились же чайки на Каспии охотиться по ночам, когда рыбаки ловят рыбу на свет, а отдыхать днем. Не пугаются штормов, морозов и те птицы, что обитают в Баренцевом море. В полярную ночь, плавая на буровом судне за сотни километров от берегов, я изо дня в день мог наблюдать стаи бургомистров, глупышей, моевок, летавших вблизи. И чайки постоянно что-то склевывали с воды. Кто знает, может, в сумерках розовая чайка становится неотличимой от других арктических птиц? Удивительно, но за прошедшие десятилетия из Арктики — с побережья, островов, дрейфующих льдин, где живут и работают тысячи людей,— не пришло ни одного сообщения о встрече в эту пору с розовой чайкой. И в то же время зимой 1979 года на японском острове Хоккайдо множество людей любовалось редкими птицами прямо на набережной. Значит, розовые чайки, возможно, бывают там, где люди просто не замечают их в стае обычных чаек.

Но это еще не единственная загадка. Долгое время считалось, что розовые чайки гнездятся только в пределах Колымской низменности, примерно на той территории, где их видел Бутурлин. Но в 1959 году писатель и геолог Олег Куваев обнаружил в устье крупной чукотской реки Чаун, возможно, в том месте, где Валентин Николаевич Хлесткий в дальнейшем встретил свою стаю, небольшую колонию розовых чаек. По утверждениям старожилов, чайки стали появляться здесь сравнительно недавно, и Куваев сделал робкое предположение, что район их обитания расширяется. А в 1973 году норильские охотоведы Павлов и Дорогое повстречали розовых чаек на речке Большая Балахня, что на восточном побережье Таймырского полуострова. Около пятидесяти пар гнездились здесь на тундровых озерах. Позже обнаружили гнездовья розовых чаек в низовьях реки Лены. А Успенский сообщал, что более сорока гнезд найдено в Гренландии. По словам рыбаков, розовые чайки прилетают на полуостров Говена на восточном побережье Камчатки уже несколько лет. Их видели парой, возможно, и здесь со временем появится их колония.

Почему же началось расселение розовых чаек? Имеет ли отношение к этому человек, стремительно осваивающий Арктику, либо помогли принятые меры по охране птиц? Ответа пока нет.

Тут повезло и мне. В июне 1983 года на берегу полуострова Говена я повстречался с розовой чайкой. Она прилетала к рыбакам на задний двор, и я мог сфотографировать ее с трех метров. Однако чтобы понять птицу, мне нужна была встреча с ней в естественных условиях...

— Ну что, не видно? — спрашиваю я у Кондратьева, когда мы добрались до булгунняхов. Я уже едва шел.

— Скоро... сейчас увидим,— не выпуская из рук бинокля, спокойно говорит он. С невысоких булгунняхов открывается вид на поросшую прошлогодней осокой долину с уймой темных, мрачных под серым небом озер. Птиц не видно.

— Должны они тут быть,— цедит сквозь зубы Кондратьев и спускается к берегу озера. «Отдохнуть бы»,— мечтаю я, но Саша уже на середине. Воды выше колена, и я, едва отдышавшись, побрел за ним. Сапоги проваливаются в мягкий ил, пронзают его и упираются во что-то твердое и гладкое. Как полированный паркет. Да это же лед! Вечная мерзлота! Идти по ней даже легче, чем по кочкам. Только бы не поскользнуться, не нырнуть в вытаявшую промоину. Местные жители в Походске предупреждали о них. «Нырнешь — не вынырнешь!» — сказал егерь. И верно, с таким рюкзаком, будь хоть чемпионом по плаванию, недолго проплывешь. Да и выплывешь, обсушиться негде — из болотной осоки костра не разожжешь.

У моих ног появляется стайка юрких куликов-плавунчиков. Совсем неподалеку проплывает утка-морянка. Жизни вроде прибавилось. Тут уж я не выдерживаю, достаю из рюкзака сумку с аппаратами и начинаю снимать. Увлекшись, с запозданием замечаю, что Саша машет рукой, показывает на облака.

Присматриваюсь — чайки. Одна... вторая... шестая... Белые, с сизоватыми крыльями — на вид самые обычные. Птицы спокойно кружат вдали. «Они»,— доносится приглушенный голос орнитолога. Он указывает мне на небольшой островок у противоположного берега озера. Иду за ним неохотно. Утки и кулики совсем рядом. Можно сделать отличный кадр, в то время как птицы в небе вызывают у меня сомнения. В полете, издали, разве различишь? Розовый цвет для этой чайки отнюдь не превалирующий, как у фламинго, скажем, или у розового скворца. Скорее это неизвестно откуда взявшийся оттенок, похожий на отсвет зари. Им окрашена лишь нижняя часть туловища — брюхо и подхвостье. Да чуть на груди. Интересно то, что ни первооткрыватель, ни встречавшие ее затем другие исследователи Арктики не называли чайку розовой. Поначалу эта птица именовалась чайкой Росса. Розовой ее назвал английский натуралист, первым описавший птицу по музейным тушкам. А далее пошло. Савва Михайлович Успенский в своих очерках называет розовую чайку уже «жар-птицей» Севера. Но раз жар-птица, значит, должна быть непременно яркой...

По мере того, как мы приближаемся к островку, все ближе начинают кружить и чайки. Ясно, где-то неподалеку их гнездо. Наконец одна из чаек, расправив крылья, проносится надо мной. И тут я отчетливо различаю темную узкую полоску на шее — ожерелье и распушившийся на развороте ромбический хвост — главные отличительные особенности этих чаек. А уж затем, внимательно присмотревшись, усматриваю на фоне блеклого неба едва заметную розовость у подхвостья.

Розовый оттенок на оперении птицы столь нежен, что, любуясь ее полетом, я не могу не припомнить рассказов о том, что на перьях убитой птицы он пропадает, выцветает как бы. Даже если тушки птицы хранят в музеях в полной темноте, то они все равно вскоре светлеют. Припоминаются мне и жалобы фотографов и кинооператоров, так и не сумевших этот нежный оттенок передать затем на своих кадрах. Только человеческий глаз способен отличать столь нежный цвет, который живет лишь на живой чайке...

А птицы все ближе. Мы подходим к поросшему желтой осокой островку, откуда выплывает утка-морянка. Вот и ее гнездо с десятком зеленоватых яиц, обложенных серым теплым пухом. Саша записывает что-то в блокнот, достает штангель, покрасневшими от холода пальцами берет из гнезда яйца и тщательно их измеряет.

Чайки теперь летают совсем рядом, но где же их гнездо?

— Да вот же,— указывает Саша, досадуя на мою невнимательность. И верно, всего лишь в метре от гнезда морянки среди осоки на темной утрамбованной птичьими лапками площадочке лежат средних размеров два зелено-бурых яйца. Никакого пуха вокруг, все по-спартански, как и должно быть у истинного северянина.

И вдруг чайки с истошными криками, как это делают обычно крачки, начинают пикировать на нас. Видимо, мы задержались здесь дольше положенного, лопнуло птичье терпение. Восхищаюсь решимостью и храбростью птиц, понимаю, что надо уходить, и все-таки молю Сашу постоять у гнезда еще хоть минутку. Птицы проносятся совсем рядом. На фоне низких синеватых облаков, сквозь которые неожиданно прорвались солнечные лучи, отчетливо теперь становится заметна и розоватость на животе, яркость красных лапок, коричневатость в ожерелье, красный ободок у глаз, сизоватость спины и крыльев. Позабыв о том, что фотографическая пленка все-таки не передаст всю эту видимую глазом радужность, снимаю кадр за кадром. Все-таки она не жар-птица, не розовая чайка. Я бы назвал ее — птица с отсветом зари.

— Уходим,— решительно объявляет Саша. Ему еще искать среди болот гнездо гусыни, устанавливать фоторобот, а затем неизвестно сколько добираться по тундре до теплого желанного балка. И нет никакой уверенности, что возвращению не помешает туман.

И все же, кроме радости, в душе осталась неудовлетворенность — слишком мало длилось свидание с этой действительно прекрасной птицей. Сделав несколько шагов за Кондратьевым, я оборачиваюсь. Розовая чайка, расправив сизоватые крылья, так похожие на крылья чайки-моевки, и опустив клюв, осторожно присела на кочку. Переступая, села на яйца и, устроившись поудобней, замерла со вскинутой головой. Обычная чайка, только темное ожерелье на груди. Но она так запомнилась мне, что, повстречай я ее где-нибудь в северных широтах в полярную ночь, непременно узнаю. Мне верится — она скрывается не в центральных районах Арктики, а там, где проводят зиму бургомистры и другие чайки: в морях Северной Атлантики или Тихого океана. Надо только повнимательнее искать ее, и тогда непременно выяснится, где же все-таки проводит зиму эта загадочная птица.

Халерчинская тундра — Москва

В. Орлов