Журнал «Вокруг Света» №07 за 1974 год

Доска через ручей

Доска через ручей

Лет десять подряд мы ездили ранней весной на тетеревиные тока за Клин, за Сестру-реку, под Кондырино. Это сейчас Сестру и Лутосню спрямили, а тогда они петляли низинками, сами отыскивали путь к Волге, весной выплескивались из берегов, подступали к дорогам и деревням, осаживали на разливы гусей, уток и куликов, а отбушевав, отпраздновав, смирялись и отстаивались до осени в бочагах и болотинах, на перекатах едва струились, но трава в поймах колыхалась непрокосная, ивняковые купы вздымались шатрами, а леса по окоему — от Борщева до Трехсвятского, от Трехсвятского до Дорошева, от Дорошева аж на Рогачев, — синели тучами. Птицы не занимать было...

От Клина до Слободы добирались стареньким автобусом, а потом пять километров пешком — где дорогой, где обочиной, а где лугом — до Крупенина, до избы одинокой бабушки Анны. Для нас вздували самовар, доставали из-под пола соленые грибы и огурчики, варили картошку, а мы бабушке — кто платок, кто конфет московских с баранками, а кто и колоду карт: любила бабушка Анна, хоть и называла себя за это грешницей, перекинуться в «дурачка».

Крупенино стоит на пологом холме, на дороге из Слободы в Борки и Отеевку. Слобода на западе, Отеевка на востоке. На юге, в лугах — Сестра, на севере — грибные, ягодные Конаковские леса до самой Волги. Тока — на лесных полянах, а ближний — на кондыринских овсяниках. Надо выйти на крупенинские зады, миновать скотню, перебраться через безымянный ручей, текущий в Сестру из Егорьева озера, а там вдоль проселка, обочь раскисших полей до березового мыска между Кондырино и Борками. Овсяники обставлены березками, тетеркам удобно, вылетев из лесу, на березки садиться и наблюдать турнир. А мы посреди размокших овсяников ставили шалаши.

Охоту тогда открывали пораньше, одиннадцатого или двенадцатого апреля. Навоз в эту пору вывезен и раскидан, а пахать еще нельзя — не просохло, и за деревнями ни души! Только ветер за деревнями и сверканье: сверкает влажный суглинок, сверкает летошняя стерня, сверкают дамасской синевой, отражая небо, осколки луж, сверкают мочажины, ручейки, болотца, мокрые жерди прясел, даже белесая трава на кочках луга — и та сверкает, намокнув, и в сверкающем мире этом барражируют чибисы, а высота вибрирует и гудит: пикируют незримые бекасы.

Перекусив с дороги, мы собирали ружья, наливали крепким чаем фляги, прихватывали топорики, — и за Кондырино, ладить шалаши.

Каждый раз приходилось нам перебираться через безымянный ручей. Совались в ледяную воду то здесь, то там, переход отыскивали не враз. Ручей сам по себе не велик: спадет полая вода — где хочешь перепрыгнуть можно, а весной — шалишь, с ручьем шутки плохи: затопил низинку, напоил ее, ступишь — нет, назад: засасывает, сапог оставишь! А еще хуже, что русла не угадать в мутном потоке. Полез, да и ухнул по пояс. Тут не до овсяников, тут до избы добежать бы!

Конечно, стоило мостки положить. Да ведь мостки класть — надо жерди или доски искать, выпрашивать, таскать на горбе, терять время, а нас азарт разбирает, жалко времени нам! Ладно, так как-нибудь! И верно, как-нибудь всегда перебирались. А в тот же день ввечеру или на другой день глядишь — через ручей уже доска перекинута. Кто-то пришел, положил, а на берегах шесты бросил: бери и переходи.

Так каждый год случалось.

Спросили:

— Бабушка Анна, кто у вас доску через ручей кладет?

Посмотрела старушка, подумала, улыбнулась и ответила:

— Поди, человек...

Выходило, бабушка тоже не знает, кто в деревне к доске приставлен. Ну, на нет и суда нет, да и так ли важно знать — кто?..

Забыли о разговоре этом.

Прошли годы. Нынешней весной отправились по старой памяти в Крупенино. Нет, о токах и речи не шло: охоту на токах в Московской области редко разрешают нынче, плохо с тетеревом — мы на вальдшнепиную тягу путевки взяли.

От Клина до Отеевки ходят новые, сверкающие эмалью автобусы. Дорога тоже новая, гладкая, все асфальт или гравий. В Слободе — центральная усадьба совхоза, созданного взамен маломощных окрестных колхозов, построены двухэтажные блочные дома для рабочих, сооружена ТЭЦ, в квартиры подают горячую воду, завозят баллоны с газом. На шоссе возле Крупенина автобусная платформа — железобетонная будка со скамьей под железобетонным козырьком: сиди и жди машину в затишке. Старая крупенинская лавка разорена, вместо нее вблизи от автобусной остановки, в нижнем этаже каменного здания открыт новый магазин. Второй этаж занимает клуб. Не знаю, правда, кто в этот клуб ходит: многие избы в Крупенине заколочены, а другие перевезены в Слободу или в Клин, молодежи в деревне не слыхать. Хотя должен же кто-то работать на белоснежной молочнотоварной ферме совхоза, возникшей на месте старой, увязавшей в грязи скотни?..

Лучшая тяга в здешних местах всегда возле Егорьева озера, где старый еловый лес прикрыт мелочами, на болотистых полянах с редкими осинками и березками.

Мы спустились с пригорка и зашагали вдоль канавы, заменившей знакомый ручей, отыскивая место для перехода.

— Смотри! — сказал приятель.

В обычном месте была брошена через канаву доска, и тут же валялись шесты: на нашем и на другом берегу.

— Не все, значит, проходит! — заметил приятель.

Мы одолели канаву, но, прежде чем идти к мелочам, заглянули на кладбище возле Егорьева озера, посидели на могилке бабушки Анны.

Тихо стояли в солнечном безветрии замшелые ели и нагая черемуха, грустно свисали до земли голые ветви ветел. Среди крестов и обелисков со звездочками теснились обложенные дерном холмики с увядшими венками. Под холмиками лежала бесчисленная родня одинокой бабушки Анны — русские землепашцы, из века в век оравшие эту суглинистую землю, их матери, сестры и жены...

Выйдя с кладбища, остановились. От Егорьева озера далеко видно, и места не узнать. Все пространство от Конаковских лесов до горы, где Дорошево, осушено и перепахано, нет прежних кустарников, ложбинок, березняков и ивняковых куп. Все равно как в степи, и по оттаявшей пахоте степенно гуляют белоклювые грачи.

Возле леса, где мочажины, прогудел бекас.

Товарищ мой смотрел вниз, на канаву.

— А ведь знала бабушка Анна, кто доску приносит, — неожиданно сказал он.

Я поднял глаза.

— Тот, кто доску и шесты из деревни волочет, он же не только о себе думает! — объяснил приятель. — Он о других заботится! Значит, правильно говорила бабушка: это — человек !

...Вечер выдался холодный, вальдшнепы не тянули.

Одинокий лось

В болотнику вклинивалась узкая грива старых елей, прозванная людьми Спиченкой. Похоже, лес выслал Спиченку в дозор. А по мокрому кое-где торчали ветхие пни, щетинились тощие кусты можжевельника. Тут жировали бекасы, но собака, потянув, припала на расставленные передние лапы, словно работала по тетереву. Сбоку от низкого, серой осокой обросшего пня тяжело поднялась большая белая птица, полетела над самой землей. Гусь!.. Гусь миновал Спиченку, отвернул к бору, и, набирая высоту, долго, медленно исчезал над вершинами.

Болен ли, ранен ли был одиночка — кто скажет? И неизвестно, чем кончится горький путь птицы: отставших, бывает, не признают.

Диво

Бродил в октябре опушками. Старый умный пес облазил все ольшаники, все низинки, но вальдшнеп попался нам только один. Высыпки прошли или не начинались.

Возвращались сырым кочкарником. Собака прихватила и повела к далекой канаве. По бекасу, конечно.

Собака встала. Спешу. Сверкнув белым подкрыльем, из канавы вырвалась птица, за ней еще одна.

Так долго ходил попусту, что руки сами ружье вскинули, все само собой произошло, и только тогда шевельнулось сомнение: по бекасам ли бил? Полет-то уж больно не бекасиный!

Подбежал к добыче. Так и есть, не бекасы. Каждая птица величиной чуть поменьше вальдшнепа. У одной головка, горлышко, крылья и хвост темно-фисташковые, у другой — матово-кирпичные, а испод крыла, брюшко и подхвостье у обеих светло-кремовые, и по темно-фисташковому, по матово-кирпичному, по светло-кремовому одинаковый изящный узор — растянутые шестиграннички. Клювы короткие, светлые, как у коростеля, а лапки перепончатые, будто у курочки болотной. Что за диво? Ничего похожего прежде не встречал!

Аккуратно уложил странных птиц в сетку, заторопился в деревню: шкурки снять... Но пока ружье вычистил и умылся, хозяйка избы ощипала тушки, а перо в помойную яму выкинула.

Стукнул я себя кулаком по лбу, да так и просидел до сумерек на заднем крыльце, чтоб никого не видеть...

Вернулся в Москву — бросился к справочникам: хоть название незнакомых птиц найти! Как бы не так! Ни в одном справочнике о моих птицах не упомянуто. Брема взял — и там ни слова. Пустился охотников и орнитологов расспрашивать. Охотники и орнитологи выслушают описание неизвестных куликов, кто висок почешет, кто плечами пожмет — и осторожно осведомятся:

— А вы ничего не путаете?..

Много минуло лет. Каждую осень брожу с собаками по лугам и болотинам, все ищу диковинных птиц. Не рассказы свои подтвердить хочу! Страстно хочу убедиться: те кулички не последними были...

Владимир Прибытков