Граф Сен-Жермен

Глава 7 Война или мир? Место действия: Голландия

Герцога Шуазёля явно оскорбляло то доверие, которое король оказывал графу Сен-Жермену. Его ярость питалась также и ревностью к маршалу Бель-Илю,[109] другу графа Сен-Жермена. В ведомстве де Шуазёля Бель-Иль занимал должность статс-секретаря по военным делам. Бель-Иль и Шуазёль ненавидели друг друга из-за личных политических амбиций.

Политика де Шуазёля вмещалась в двух строчках: «Воевать с Англией и победить ее. Сохранить независимость Пруссии, так, чтобы обезопасить себя от амбициозных планов Австрии и России».[110] Бель-Иль, наоборот, стремился к сепаратному миру с Англией. «Маршал восхищался англичанами, говорил, что они храбры, любят своего короля, что как только на них нападают, раздоры внутри страны прекращаются, царит патриотический дух, и все выполняют приказы Вестминстерского дворца».[111]

Как и многие другие, граф Сен-Жермен занимался морской коммерцией и был заинтересован в делах одной английской морской компании. «Аккерман» — корабль, перевозивший груз, в котором у графа был финансовый интерес, был захвачен 8 марта 1759 года французским кораблем-корсаром «Мародер» под командованием дюнкеркского капитана Тивье-Леклера. Суд в дюнкеркском адмиралтействе признал добычу законной и оценил ее в 800 тысяч ливров. Дюнкеркская компания Эмери и К° опротестовала решение суда, и дело было передано в королевский Совет.[112] К весне 1760 года дело все еще оставалось нерешенным. Граф Сен-Жермен обратился к госпоже де Помпадур с просьбой повлиять на снятие эмбарго с корабля, от которого он ждал 50 тысяч экю прибыли. Но в условиях продолжавшейся уже больше трех лет войны между Англией, Францией, Австрией, Пруссией и Россией, которую по ее завершении назовут Семилетней, это было невозможно.

Тем временем, 25 ноября 1759 года, фельдмаршал Соединенных Провинций, опекун молодого штатгальтера[113] Вильгельма V, герцог Людвиг Брауншвейгский[114] передал графу д’Аффри (представителю Франции в Гааге, дипломату по случаю и военному по профессии) заявление, за подписью британского статс-секретаря графа Холдернесса и прусского посла в Лондоне барона Книпхаузена, с целью «заверить, от имени и по поручению их прусской и британской Величеств в стремлении лондонского и берлинского дворов к восстановлению мира».[115]

В это же время посол Мальты в Париже — бальи Фрулэ, пришел к герцогу Шуазёлю и принес ему письмо от прусского короля Фридриха II,[116] содержащее просьбу принять барона Эдельсхайма, которому было поручено тайно передать мирные предложения:[117] «Надеюсь, дорогой бальи, что мое поручение не будет Вам неприятным. Вы можете ощутить его большое значение для всех воюющих сторон. Мир — вот о чем кричит Европа, но амбиции глухи». Господин де Шуазёль отклонил предложения, как он сам написал об этом Вольтеру: «Мы не воюем с прусским королем, поэтому нам нельзя заключить с ним сепаратный мир. Пусть его враги и его союзники заключают этот мир, но не мы».[118] В другом письме к Вольтеру, объясняя свои действия, Шуазёль выразился откровеннее: «Пусть Фридрих II не думает, что мы такие дураки, и поверим в махинации Гааги. Лучшее, что мы можем делать, это казаться дураками, поскольку дурацкий вид — самое подходящее для побежденных».[119]

Подготовительные маневры к заключению сепаратного мира тайно искали все воюющие стороны. Причем использовали для этого все средства, подчас весьма неожиданные и экстраординарные. Только интересы их в предполагаемом мирном договоре были диаметрально противоположными, отсюда и острота интриг, и тон писем.

Некий Краммонт или Граммон, проживающий в Париже шотландец, получил письмо из Лондона через Брюссель, в котором говорилось, что два английских статс-секретаря, герцог Ньюкасл и лорд Гранвиль (Чарльз Форонсхед), предлагали заключить сепаратный мир. Госпожа де Помпадур показала это письмо графу Сен-Жермену, при маршале Бель-Иль, который разделял ее взгляды,[120] и попросила Сен-Жермена ознакомить с этим документом Шуазёля.

Таким образом, по-видимому, имели место неофициальные беседы между мадам де Помпадур, Сен-Жерменом, Бель-Илем и королем. Если предположить, что информация в письме из Лондона была подлинной, то для Людовика и мадам де Помпадур особенно интересным было бы знать, были ли Ньюкасл и Гранвилл достаточно сильны, чтобы одержать победу. Действительно, Ньюкасл был в это время премьер-министром Англии, однако министром иностранных дел его кабинета был могущественный Уильям Питт, заслуживший репутацию человека, ведущего свою страну к победе над Францией, и он никак не мог желать прекращения войны до тех пор, пока французы не будут полностью разгромлены. Правительство представляло собой ту сторону коалиции, которая выступала за решительную борьбу. И хотя в Англии, как и во Франции, окончательная власть принадлежала королю, однако создавалось впечатление, что Георг II, сильно зависевший, как и его отец, от поддержки вигов и к тому же приближавшийся к концу дней своих, не рискнет проявить инициативу и поступить наперекор полученному совету.

В этих-то приватных беседах и было решено, что Сен-Жермен, хотя и не француз, в интересах Франции должен поехать в Нидерланды и, используя свое знакомство с генералом Джозефом Йорком, которого он знал со времени своего пребывания в Англии и который теперь был британским послом в Гааге, нанести ему визит и сообщить, что король Людовик хочет мира, а также узнать, согласятся ли с этим министры Его Британского Величества.

Очевидно, было решено также ничего не говорить Шуазёлю заранее, а подождать, пока Сен-Жермен не сообщит что-нибудь позитивное. Если бы Сен-Жермен мог с неоспоримой очевидностью представить, что мир с Англией был вполне достижим, Шуазёль был бы вынужден либо поддержать его, либо подать в отставку. Мадам де Помпадур, вероятно, надеялась, что он выберет первый путь или встанет на их сторону.

Должно быть, именно в это время было написано письмо прусского поверенного в делах в Гааге Бруно фон Хеллена королю Фридриху II. Письмо это написано на французском языке, так как это был язык дипломатии, и так как Фридрих не привык пользоваться сам каким-либо другим языком и не позволял другим обращаться к себе иначе, чем по-французски:[121]

«Гаага, 8 января 1760 г.

Сир,

Почта из Гамбурга еще не прибыла. До моего слуха дошла информация, что в Париже есть один человек, и роль, которую он сыграл, возможно, заслуживает того, чтобы я доложил Вашему Величеству то, что я смог узнать о нем. Это типичный авантюрист, который жил в Германии и Англии под именем графа Сен-Жермена, он блестяще играет на скрипке, он также оказывает влияние из-за кулис и этим обижает одну влиятельную персону. Он проживает в Париже у английского банкира по имени Селвин. Ваше Величество, возможно, слышало об этом человеке. В настоящее время этот граф, по-видимому, играет большую роль при Версальском дворе, входя в число приближенных советников короля и маркизы (де Помпадур), и меня уверяли, что все министры не просто проявляют по отношению к нему учтивость как к фавориту своего хозяина — короля, а часто даже спрашивают его советов. Трудно понять, чем он заслужил такую чрезвычайную благосклонность, но похоже, что он внушил королю и фаворитке веру в то, что мог передать им в дар философский камень. Слабость монарха, да и просто его любопытство по отношению к естественной истории, а также скупость маркизы делают это вполне вероятным; более того, по-видимому, он действительно передал королю Франции некоторые любопытные открытия, которые сделал в области химии, и среди прочих, — секрет, как сделать краски стойкими. Как бы там ни было, этот человек привык выражать свои чувства французским министрам чрезвычайно откровенно. Он часто повторяет, что они совершили величайшее безумство, разорвав отношения с Вашим Величеством и вступив в войну на континенте. Он советует им готовиться к заключению мира. Вообще он делает вид, что восхищается Вашим Величеством. Когда поступили сообщения о двух крупных поражениях в кампании против русских, он удовольствовался тем, что сказа! что Ваше Величество скоро все восстановит, — впоследствии это подтвердилось, — и что никто не увидит более продвижения вперед врагов Вашего Величества. Похоже, что он имел отношение к падению последнего генерального инспектора, или по крайней мере в это можно почти поверить, судя по письму, которое он написал своим друзьям: «Я сдержал мое обещание — Силуэтт, этот палач Франции, дискредитирован. Пока для короля».

Сир,

Преданнейший, покорнейший, вернейший слуга Вашего Величества

Б. фон Хеллен».

При чтении этого письма нужно иметь в виду, что для прусского дворянина фон Хеллена французский двор был вражеским, и следовательно, не стоит доверять его словам о короле Людовике и мадам де Помпадур и его предположению, что Сен-Жермен предлагал им философский камень. Важно то, что это письмо обнаруживает сожаления Сен-Жермена по поводу разрыва существующих союзов. Быть за Пруссию — означало быть против Австрии, против Венского двора, против господства Габсбургов над большей частью Европы. Вероятно, Людовик и мадам де Помпадур совершили ошибку, позволив Берни и Шуазёлю отдать их в руки Кауница и Марии-Терезии. Пребывание Силуэтта в официальной должности закончилось 21 ноября 1759 года, когда он был заменен де Бертеном.

Людовик XV явился, по существу, создателем системы тайной дипломатии, открывшей в XVIII веке новую страницу в истории внешней политики. Гордиев узел, который невозможно было развязать, Людовик XV попытался разрубить. Вследствие этого на службе у короля Франции можно обнаружить множество тайных агентов — людей, которым доверялось проведение деликатнейших миссий, людей, обреченных на позор в случае неудачи, людей, которых судьба никогда не баловала лаврами победителей. Таким был, например, шевалье д'Эон, выполнявший в дамском платье тайную миссию при дворе российской императрицы Елизаветы Петровны.

Подобная деликатная миссия отводилась и графу Сен-Жермену.

Маршал Бель-Иль совместно с Людовиком XV и госпожой де Помпадур рассчитывал, что сумеет заключить всеми желанный мир, от которого он сам получил бы большую выгоду для своей карьеры. Зная, что граф Сен-Жермен близко знаком и с лордом Ньюкаслом, и с Гранвиллом, и с генералом Джозефом Йорком, представителем Англии в Гааге, Бель-Иль поручил графу связаться с послом Йорком с тем, чтобы тайно от Шуазёля возобновить мирные переговоры. Граф принял это «тайное» поручение без всякой для себя выгоды, просто для того, чтобы удружить Бель-Илю и особенно королю и маркизе де Помпадур, которых он очень уважал.

Барон фон Гляйхен в своих мемуарах тоже приводит ряд подробностей по этому поводу, и его версия тех событий делает понятными некоторые неясные места этой истории (хотя не будем упускать из виду тяготение барона к фантазированию и приукрашиванию). Он пишет:

«Маршал (Бель-Иль) погряз в бесконечных интригах, стараясь заключить сепаратный договор с Пруссией и разбить тем самым альянс между Францией и Австрией, который покоился на авторитете герцога Шуазёльского. Людовик XV и госпожа Помпадур страстно желали этого сепаратного мирного договора… Маршал приготовил все необходимые рекомендации. Король лично вручил их вместе с шифром господину Сен-Жермену».[122]

14 февраля 1760 года военный министр маршал Бель-Иль передал графу Сен-Жермену подписанный Людовиком XV незаполненный бланк французского королевского паспорта, и граф отбыл в Голландию.

20 февраля 1760 года граф Сен-Жермен приехал в Амстердам и остановился в «Восточной звезде» — одной из лучших гостиниц. После короткого отдыха он отправился к братьям Адриану и Томасу Хопам — самым богатым торговцам города, которые оба были директорами Вест-Индской компании.[123] На следующий день Сен-Жермен был представлен братьями Хопами мэру Амстердама, Жерару Арну Хасселаару, который с удовольствием принял его, и уже через день граф встречался за одним столом с представителями самых богатых семейств «Северной Венеции». Между делом граф также нанес визит двум торговцам, господам Коку и Вангиену, друзьям вдовы Ламбер, его парижского банкира.

Также он нанес визит д’Астье, военно-морскому атташе Франции в Амстердаме, который сообщил об этом д’Аффри, так что д’Аффри, по возвращении из Франции в Гаагу назначенный послом, пишет Шуазёлю:[124]

Необыкновенной в манере говорить о французских финансах у Сен-Жермена была, по-видимому, та откровенность, с которой он подчеркивал их дефицит. Хотя это было написано человеком, который стоял по другую сторону барьера, между этим письмом и письмом от фон Хеллена королю есть некоторые совпадения, в том смысле, что Сен-Жермен был озабочен именно финансами Франции и плохим их управлением. Мирная инициатива, которая привела его в Голландию, не была единственной его целью, и очевидно, часть своего времени он использовал здесь для того, чтобы попытаться радикально улучшить состояние финансов Франции.

В среду, 5 марта, Сен-Жермен вместе с мадам Гелвинк и мадам Хасселаар направился в Гаагу в карете Адриана Хоупа, а там поселился в гостинице «Принц Оранский». Начиная с этой даты и вплоть до 16 апреля, то есть до момента, когда Сен-Жермен вынужден был покинуть Голландию, его действия, встречи и беседы документированы буквально по дням. Это произошло потому, что отчет о его инициативах отправляли в своих депешах представители всех аккредитованных в нейтральной Гааге дипломатических миссий стран — противниц по Семилетней войне. Представим их по порядку.

Больше всего о Сен-Жермене говорится в переписке графа д’Аффри и герцога Шуазёля, что и понятно, так как Сен-Жермен выполнял тайную миссию французского короля, противоречившую политическим целям министра иностранных дел.

Затем о Сен-Жермене много пишут друг другу представители второй стороны, с которой Франция намеревалась тайно заключить сепаратный мир, возможность чего должен был прощупать Сен-Жермен: это генерал-майор Джозеф Йорк, посол Англии в Гааге, и его адресат в Уайтхолле лорд Роберт Холдернесс, граф Дарси, статс-секретарь по делам Севера. Ему же слал отчеты Эндрю Митчелл, британский посол в Берлине при прусском короле, в чьих письмах тоже есть сведения о миссии Сен-Жермена в Гааге.

Свои оценки миссии Сен-Жермена сообщал член Военного Совета граф Каудербах, саксонец, постоянный представитель короля Польши (и одновременно курфюрста Саксонии). Он состоял в переписке с князем Александром Голицыным,[125] послом России в Лондоне.

О Сен-Жермене информирует в своих реляциях премьер-министру Кауницу барон Тадцаус фон Райшах, бывший до октября 1782 года чрезвычайным и полномочным послом Австрии в Гааге, который также присутствовал при некоторых беседах Сен-Жермена о союзах Франции с Венским двором.

Наконец, о деятельности Сен-Жермена в Гааге короля Фридриха уведомляют сразу несколько корреспондентов: посланник в Гааге Бруно фон Хеллен, посол в Лондоне барон Книпхаузен и… Вольтер, который состоял в переписке с прусским монархом.

Совершенно очевидно, что господа дипломаты истолковывают события, а также намерения и слова Сен-Жермена по-разному, порой диаметрально противоположно. Кроме того, дипломатическая переписка частично зашифрована, частично написана так, чтобы написанные фразы имели иносказательный смысл: «Это письмо, как и прочая корреспонденция, написано в мнимой манере».[126]

Есть и свидетельства Казановы, который именно в этот период оказался в Гааге, тоже выполняя некое деликатное финансовое поручение французской короны. Однако его свидетельство — это ложь от начала до конца, и только чтобы в этом убедиться, приведем историю Казановы в Гааге, как ее излагает Поль Шакорнак.

«По неожиданному стечению обстоятельств, там же находился и Казанова. Этот мошенник не впервые приезжал в Гаагу. В первый раз он сюда приехал в конце 1758 года. Благодаря помощи госпожи Рюмен ему удалось заполучить рекомендательное письмо от виконта Шуазёля герцогу Шуазёлю. Начало письма уже само по себе стоит того, чтобы быть процитированным: «Вот уже некоторое время господин Казанова — венецианец, писатель, путешествует для того, чтобы обучаться литературе и торговле. Поскольку он намеревается уехать в Голландию и помнит проявленную к нему в прошлом году доброту г. д'Аффри, тем не менее господин Казанова хотел бы иметь рекомендательное письмо герцога Шуазёля послу д'Аффри, чтобы быть уверенным в хорошем приеме. Виконт Шуазёль просит герцога Шуазёля не отказать г. Казанове в этой любезности и передать ему письмо для посла».[127]

Казанова получил письмо для господина д'Аффри, но д'Аффри в ответ передал герцогу Шуазёлю, что «он ошибается насчет личности Казановы: этот человек играет с крупными суммами денег, он приехал в Гаагу ради какого-то денежного интереса, а именно — для того, чтобы продать французские ценные бумаги».[128]

И действительно, министр финансов господин Буллонь поручил Казанове обналичить бумажные деньги на двадцать миллионов франков. Казанова быстро справился с этой задачей, и французская казна получила 18 миллионов двести тысяч ливров, частью наличными, частью в виде отличных ценных бумаг.[129]

Таким образом, Казанова снова был в Гааге, на этот раз для того, чтобы обсудить вопрос о предоставлении кредита под 5 %, но тут его «подставил» господин д'Аффри, написавший герцогу Шуазёлю: «Казанова ведет себя безобразно, налево и направо болтает о своих личных похождениях и о том, что творится при дворе, он крайне невоздержан на язык». На что герцог Шуазёль ответил, что «лично он не знаком с Казановой, и лучше будет, если г. д’Аффри закроет свою дверь перед этим интриганом».[130]

Казанова нанес визит графу Сен-Жермену и оставил об этом посещении рассказ: «Графу доложили обо мне. У него в прихожей сидели два гайдука. Когда я зашел, он сказал мне: «Вы опередили меня, я как раз собирался объявиться у Вас. Я уверен, Вы приехали сюда для того, чтобы сделать что-нибудь в интересах нашего двора. Но Вам будет очень трудно, ибо биржа взбудоражена после операции этого сумасшедшего Силуэтта. Надеюсь, тем не менее, что эта заминка не помешает мне найти сто миллионов. Я обещал это королю Людовику XV, которого могу назвать своим другом, и я его не обману. Недели через три-четыре дело будет сделано».

— Думаю, г. д’Аффри Вам поможет.

— Я не нуждаюсь в его помощи. Наверное, даже и не встречусь с ним, иначе он похвастается, что помог мне, а я этого не хочу. Раз вся работа будет моей, пусть и вся слава достанется мне.

— Вы, наверное, бываете при дворе, герцог Брауншвейгский может быть там Вам полезен.

— Что же мне там делать? Что до герцога Брауншвейгского, он мне не нужен, я даже не желаю знакомиться с ним. Мне всего лишь нужно съездить в Амстердам. Моей репутации достаточно. Люблю я короля Франции, ибо во всем королевстве нет человека честнее его.[131]

Самолюбивый и грубый тон ответов, вложенных Казановой в уста графа Сен-Жермена, делает такой разговор маловероятным.

Объективнее всего о миссии Сен-Жермена в Голландии написал Виллем Бентинк, граф ван Роон. Именно ему 5 марта 1760 года по прибытии в Гаагу граф Сен-Жермен нанес первый визит. Это был человек исключительно утонченный, а его семья играла заметную роль в европейских делах еще со времен Средневековья. Его отец Ганс Виллем Бентинк вместе с принцем Оранским участвовал в походе на Англию, в результате которого принц стал королем Вильгельмом III и за свои заслуги получил титул графа Портландского. Георг II возвысил его старшего сына, сделав его герцогом Портландским; три его сестры были выданы замуж за английских аристократов — графа Сассекса, лорда Байрона Ньюстеда и первого графа Кингстона, и через этот брак Бентинки породнились с семьей герцога Кингстонского. Виллему Бентинку, младшему ребенку от второго брака, достались только владения отца в Голландии, куда он переехал из Англии, но хотя он и занимался голландскими делами, но навсегда сохранил свою связь с Англией. Теперь он был членом Генеральных штатов и одним из регентов инфанта принца Вильгельма V. Жил Бентинк в Лейдене, на полпути между Гаагой и Амстердамом.

Сен-Жермен показал Бентинку письмо от своего старого друга Линьера, где тот писал, что Бентинк хотел бы с ним встретиться. Этот Линьер из Франш Конте был автором замечательного изобретения — машины по очистке русла рек, портов и каналов, а Сен-Жермен как его возможный компаньон продвигал это изобретение, чтобы учредить компанию. Бентинк принял графа, и между ними сразу возникли доверительные отношения, переросшие позже в дружбу.

У Бентинка была привычка вести нечто вроде дневника на французском языке, записи в свой блокнот с отрывными листами он вносил не ежедневно, а время от времени, когда случалось что-то особенное, о чем он хотел сохранить свои впечатления, записанные по свежим следам. Сразу после знакомства с Сен-Жерменом он записал содержание их беседы в виде краткого конспекта:[132]

«[Сен-Жермен сказал мне], что с английской стороны проблем быть не должно, трудности появятся со стороны Франции. Что король Англии облек полным доверием двух человек, герцога Ньюкасла и лорда Гранвилла, которые оба страстно желали мира.

Что король Франции и мадам Помпадур, весь двор и вся Франция страстно желают его; что один человек воспрепятствовал ему. Это был герцог Шуазёль, перешедший на сторону венского двора (королевы Венгрии); это могло показаться невероятным, но это правда. Что король был человеком добрым по натуре и никого никогда не хотел огорчать. Что господин де Берни начал работу над новым планом, будучи послом в Венеции, где он не отслужил положенных трех лет на этой должности; что в 1754 году Берни был очень занят и трудился, подобно муравью.

Что все волнения и беды Европы возникли из-за Версальского договора 1756 года, который был только следствием Венецианского договора.

Что существовала секретная статья, по которой Фландрия должна была перейти к инфанте в обмен на побежденную Силезию, которая, в свою очередь, должна быть уступлена и гарантирована королеве Венгрии; что весь проект провалился; что война стала несчастьем для Германии; что план был по сути нелепым, так как ни Англия, ни эта республика [Нидерланды] никогда не согласятся с уступкой Фландрии французскому принцу или принцессе, или вообще кому бы тони было. Что, кроме того, его было невозможно реализовать из-за охвативших Францию волнений; что эти бедствия были, возможно, к счастью, так как, если бы вместо потерь Франция приобрела новые территории, ей бы потребовались целые армии, чтобы удерживать и защищать их, что привело бы к еще большему истощению ее сил.

Что мир мог быть заключен год назад, при этом Англия приобрела бы Луисбург, а Франция — Минорку; но такой мир никого бы не устроил — никто не хотел взваливать на себя расходы на содержание такого приобретения.

Что был только один путь выхода из этого положения, и что это был мир между Англией и Францией; что обычный метод предварительных переговоров, конгрессов и конференций привел бы к затягиванию дела на неопределенный срок и привел к началу новой кампании, даже мысль о которой вызывала дрожь. Что он был убежден, что если бы некий честный человек, которому люди могли бы доверять, выдвинул бы несколько приемлемых предложений, то заключение мира, необходимого как Англии, так и Франции, было бы вполне возможно.

Что король и мадам де Помпадур страстно и горячо желали этого мира; что король Англии хотел мира ничуть не менее; что герцог Ньюкасл и лорд Гранвилл поддерживали его; что Питту, который в настоящее время был тесно связан с ними обоими, до настоящего момента удавалось мешать им, но король Питта ненавидел; что он понимал выгоду от популярности Питта, которая страховала его от оппозиции нижней палаты, но понимал он и то, что слава Питта, растущая благодаря его военным успехам, возбуждала зависть других министров, и это заставляло короля ненавидеть его еще больше.

(Говоря о Честерфилде, он сказал: «Честерфилд — это ничтожество», с твердостью и прямо глядя мне в глаза, чтобы видеть, как я приму это.)

Что у него было дело в Амстердаме, где он ожидал писем от двора; что Линьер [sic] предложил ему приехать и нанести мне визит, и настоятельно порекомендовал мне и самого этого человека, и его проект. Что он на самом деле совсем не знач д’Аффри, который оказал Линьеру очень плохой прием; что он виделся с д’Аффри в то утро и спросил его, почему он так дурно принял Линьера; Линьер был не авантюристом, а джентльменом и человеком достойным.

Что д’Аффри был креатурой Берни, а не человеком, приближенным ко двору.

По поводу мира, который мог быть заключен год назад, некий шотландец по имени Граммон, который жил в Лондоне, а потом переехал в Париж, получил из Амстердама от некоего Невиля письмо, предупреждавшее его о другом письме, которое и на самом деле пришло ему — через Брюссель; что это письмо содержало идеи о сепаратном мире между Францией и Англией; что исходили они от герцога Ньюкасла и лорда Гранвилла; что это письмо было передано ему мадам де Помпадур (причем при неких особых обстоятельствах, лежа в постели); что радость ее была велика; что она просила его рассказать об этом письме Шуазёлю; что он высказал возражения, но повиновался; что Шуазёль отверг все, заявив, что они могли продолжать войну еще 4 или 5 лет. «Что? С кем, по-Вашему, Вы говорите? Разве я не знаю состояние ваших дел? Достаточно одного-единственного года, и вы разорены».

Что события даже слишком хорошо подтвердили его правоту; что теперь бедность и упадок были таковы, что они уже не знали, где еще искать помощи.

Касательно Амстердама: его величие, число его жителей, богатство и денежное обращение; его превосходство в этом отношении перед Лондоном, Парижем или любым другим городом мира, и по величине капиталов; если сравнить Лондон и Париж, то первый был только столицей, а второй — торговым городом; он очень подробно говорил о [французских] провинциях, уменьшении числа их жителей, разорении дворян-землевладельцев, естественно влекущем за собой и разорение крестьян, обрабатывающих землю, — что все это вызвано диспропорцией между столицей и страной; что результат этого теперь очень заметен, потому что отсутствие поступления зарубежных прибылей и разорение торговли истощили ресурсы, обеспечивавшие и провинцию, и неумеренную роскошь Парижа.

Что меня считали человеком, настроенным проанглийски; что барон Соэле хвастался, что до конца дней своих будет поддерживать Францию.

Он спросил меня, часто ли я видел д’Аффри, хорошо ли я его знал и что это был за человек, и был изумлен, когда я сказал ему; что в действительности я едва знал его, никогда с ним не встречался, за исключением обмена официальными визитами; что д'Аффри никогда не говорил со мной ни о чем серьезном и что, в положении, мной занимаемом, мне было бы неудобно затрагивать серьезные темы с министром, который никогда ни о чем подобном со мной не говорил, причем д’Аффри пользовался доверием государства, а я его доверия не имел».

В этой дневниковой записи, сделанной Бентинком для себя, нет причин сомневаться. Все факты и цитаты тут наверняка подлинные, и для государственного сановника уровня Бентинка речи Сен-Жермена показались столь любопытны, что он поспешил перенести их на бумагу. И правда, обширность его сведений, глубина и серьезность суждений выдают человека, прекрасно разбиравшегося в политике и имевшего собственное, весьма незаурядное мнение по ее ключевым вопросам.

Интересен комментарий Сен-Жермена по поводу ситуации, когда ни Англия, ни Франция в действительности уже не желали отвоевывать друг у друга территории, стоимость содержания которых обеспечить они не могли. Очевидно, бросается в глаза и четкий социально-экономический анализ национальной политики Франции, как будто сделанный современным историком. Сен-Жермен вскрывает предпосылки и причины будущей Французской революции: отсутствие равновесия в пропорциях распределения расходов: слишком много на войну, в которой победить невозможно; слишком много на содержание двора в Версале, роскошь которого, в то время когда нищета в стране все углублялась, вызывала возмущение; слишком мало тратилось на страну; налоги, взыскиваемые для покрытия военных расходов, деньги на содержание двора, уменьшавшие возможности землевладельцев вкладывать средства в обработку земли, что могло бы обеспечить урожай и поддержать тех, кто работал на этой земле; тотальное банкротство государства и тотальное отсутствие веры в законы в верхах. Все это Сен-Жермен понимал, намного опередив свое время. Можно предположить, что он говорил об этом и с мадам де Помпадур, и с Людовиком, точно так же, как теперь он говорил с Бентинком.

Прекращение разорительной войны с Англией, хотя и самое неотложное, должно было послужить только началом выправления ситуации.

Больше чем через месяц в том же дневнике появилась запись, которая объясняет предысторию знакомства Бентинка с графом Сен-Жерменом:[133]

«Несколько месяцев назад Йорк настоятельно рекомендовал мне одного старого знакомого, господина Виретта, по национальности швейцарца, связанного родственными узами с семейством Стэнли из Англии, с которым господин Йорк был в очень дружеских отношениях. Этот господин Виретт приехал сюда просить патент на изобретенную им машину и по рекомендации Йорка обратился ко мне. Его также очень настойчиво рекомендовал мне господин дела Куадра [секретарь испанского посольства в Гааге], от имени господина д’Альбре из Лондона. Из почтения к этим влиятельным лицам я несколько раз приглашал господина Виретта к себе на обед. Когда я попросил его рассказать подробнее об этой машине, ответить мне он не мог, ему пришлось обратиться к господину Линьеру [sic] из Амстердама, изобретателю, с которым Виретт и еще некоторые другие были связаны. Господин Виретт представил его мне, и я объяснил ему, к кому он должен обратиться, через какие формальности ему придется пройти, и т. д. Некоторое время спустя господин д’Аффри заехал ко мне, отвечая на визит, который я нанес ему ранее, и после нескольких незначительных слов долго говорил о господине Линьере, который, как он сказал, по его сведениям, был моим гостем; среди всего прочего он сказал мне, что господин Линьер поддерживал отношения с графом Сен-Жерменом.

Это имя поразило меня и привлекло мое любопытство, так как я много слышал о нем в Англии. Я задач господину д’Аффри несколько вопросов, в том числе спросил о том, кто такой был граф Сен-Жермен; я добавил, что в Англии, где он долгое время вращался в самом высшем обществе, никто не знач, кто он; что в Англии, где у них так мачо полицейских, это меня не удивляло, но меня поразило то, что и во Франции о нем ничего не известно. На это д'Аффри ответил, что во Франции это знал только король, но, по его мнению, в Англии об этом должно быть известно также герцогу Ньюкаслу. Я рассказал господину д'Аффри то, что о нем слышал: о его великолепном умении держаться, безупречных манерах, регулярной оплате счетов в Англии, где довольно дорого поддерживать такой стиль жизни. Господин д Аффри сказал мне, что действительно, это был человек замечательный, о котором рассказывали множество историй: что он обладал философским камнем, что ему более ста лет, хотя выглядел он сорокалетним, и т. п. Я спросил его, был ли он знаком с ним лично, и он ответил, что да, что он часто встречался с ним в доме принцессы де Монтобан и что его очень хорошо принимали и знали в Версале и часто видели в обществе мадам де Помпадур; что он вел чрезвычайно роскошную жизнь, рассказывал о своем богатстве в виде коллекции живописи, драгоценных камней и прочих любопытных вещей, о которых я сейчас уже не помню, как не помню и остальных вопросов, которые я ему задал тогда, при этом вовсе не думая, что я когда-либо сам увижу графа Сен-Жермена.

В моей памяти запечатлелось то, что граф д’Аффри казался изумленным не меньше, чем я, когда слушал рассказываемые им подробности, и что мы говорили о том мнении, которое создалось о личности Сен-Жермена в Англии и во Франции, и он не сказал мне ничего предосудительного в отношении графа Сен-Жермена. Для поддержания разговора я упомянул о нем господину Йорку, когда рассказывал о Виретте. Господин Йорк описал его как очень веселого, очень изысканного человека, который сумел попасть в число приближенных мадам де Помпадур и которому король Франции подарил Шамбор; мое любопытство было крайне возбуждено всеми этими необыкновенными и удивительными вещами, о которых мне рассказали.

Я узнал, что граф Сен-Жермен находился в Амстердаме и разговаривал с господином Линьером, а то, что рассказал мне Линьер, произвело на меня еще большее впечатление, и я сказал ему, что мне было бы чрезвычайно интересно встретиться с графом Сен-Жерменом, и попросил его, когда он будет писать ему, сообщить, что я был бы счастлив познакомиться с ним. Через несколько дней, в начале марта месяца, Сен-Жермен приехал в Гаагу. Как его просил в своем письме Линьер, он нанес мне визит. Беседа с ним мне чрезвычайно понравилась, разговор наш был блестящий, разнообразный, полон подробностей о различных странах, где он побывал, и очень интересных историй, мне также очень понравилось его мнение о разных людях и местах, мне знакомых; манеры его были необычайно изысканными, и говорил он как человек, который по рождению принадлежит к высшему обществу…».

9 марта Бентинк продолжает записи в своем дневнике:

«Его беседа, во всем столь разнообразная и полная особых подробностей и интересных историй, вместе с необыкновенностью самого человека и окружающих его обстоятельств, о которых я слышал главным образом от Йорка и д'Аффри, в частности, о его отношениях с королем и мадам де Помпадур, меня совершенно поразили, и первое, что пришло мне в голову, — что я должен сделать все от меня зависящее, чтобы как можно лучше разобраться во всем, отстранить лживую информацию, поступившую от людей, не достойных доверия и думающих только о себе, и исправить распространенное здесь ложное впечатление об этих личностях, чтобы таким образом самому получить определенный контроль над делом, в котором очень важно четко разобраться и от которого меня пытались отстранить. Поэтому я задал Сен-Жермену множество вопросов, на которые он отвечал с готовностью и ясно (так как он говорил с такой легкостью, как будто он человек болтливый и легкомысленный, хотя пока я не могу понять, так это или нет); я высказывался с полнейшей беспристрастностью в отношении всех стран, кроме моей собственной. Я сказал, что стремился к миру из гуманности, и выразил понимание личной озабоченности короля по поводу состояния французской нации, картину которого он нарисовал очень живо и подробно, при этом он говорил все время как человек, который знал гораздо больше других, был очень точен в описании личностей, поэтому я продолжал нашу беседу так же, как в начале.

То, о чем я рассказал ему: моих собственных желаниях, глупейших слухах и смехотворно оскорбительных историях о людях и событиях, которые министры иностранных государств, живущие здесь, пересказывают своим хозяевам, столь фальшивых по сравнению с реальностью, которую он привез мне прямиком из Франции, — заставило его сказать, что он напишет об этом мадам де Помпадур и что это будет самой лучшей новостью, которую он сможет ей сообщить. Не видя основания для возражений, я не стал высказываться против его намерения сделать это и далее поощрял его продолжать беседу, что было совсем не трудно, при этом я стремился подтолкнуть его идти дальше, в том же направлении, в котором он начал».

Следующим визитом Сен-Жермена, по-видимому, был визит к д’Аффри, который уже был осведомлен о пребывании Сен-Жермена в Амстердаме и его разговорах по поводу финансовых дел Франции и даже отписал об этом в Париж своему патрону. 10 марта д’Аффри написал Шуазёлю[134] о том, что его посетил Сен-Жермен, который нарисовал «устрашающую картину положения наших финансов», и сказал, что хотел бы «предложить проект их восстановления» через получение кредита для Франции от голландских банкиров, что позволит «в двух словах, спасти Королевство». Он был плохого мнения о предшественниках Бертена, министра финансов, и «мне показалось, что он особенно был настроен весьма враждебно против господ Пари: де Монмартеля и дю Верни». В доказательства своей миссии граф показал писанные ему в Голландию письма от Бель-Иля, о доказательной силе которых д’Аффри отозвался весьма пренебрежительно. На его вопрос, знал ли Главный ревизор Бертен о его плане, граф ответил, что пока нет, но на следующий день д’Аффри в своем постскриптуме к написанному в день визита письме добавил, что Сен-Жермен только что еще раз зашел к нему и сказал, что теперь план «известен господину Бертену и даже рекомендован им».

В этот день Сен-Жермен пишет мадам де Помпадур в своем роде отчет:[135]

«11 марта 1760 г.

Мадам,

Моя чистая и искренняя привязанность к королю, к благосостоянию вашей возлюбленной страны и к вам не изменится из-за того, что я нахожусь сейчас в другой части Европы, и нет такого мгновения моего пребывания здесь, который не доказывал бы вам это во всей чистоте, всей искренности, во всей силе.

Теперь я нахожусь в Гааге, в доме графа Бентинка ван Роона, с которым у меня установились близкие отношения. Я так хорошо все устроил, что думаю, что у Франции нет более мудрого, искреннего и надежного друга, чем он. Рассчитывайте на это, мадам, что бы вам ни говорили в доказательство обратного. Этот дворянин здесь имеет очень большую власть, а в Англии он — великий государственный деятель, ион — человек абсолютно честный. Он полностью доверился мне. Я рассказывал ему о восхитительной маркизе де Помпадур, от всего моего сердца, полного чувствами, которые для вас, мадам, давно уже известны, и которые достойны доброты сердца и красоты души, которые их вызвали. Он был очарован и воспламенен, одним словом, вы можете рассчитывать на него, как на меня самого.

Думаю, что король может ожидать от него очень большой помощи, учитывая могущество этого человека, его искренность и прямой характер… Если король считает, что мои отношения с ним могут хоть в чем-то быть ему полезными, я не пожалею усилий, чтобы оказать ему услугу, а моя добровольная и бескорыстная привязанность к его священной особе должна быть ему известна. Вам также должна быть известна преданность, в которой я поклялся вам, мадам; прикажите, и я вам повинуюсь. Вы можете дать Европе мир, не тратя силы на конференции, которые отнимают так много времени.

Ваши приказания дойдут до меня надежным путем, если вы адресуете их графу ван Роону в Гаагу, или, если вам удобнее, господам Томасу и Адриану Хоупам, у которых я проживаю в Амстердаме. То, о чем я имею честь писать вам, кажется мне столь интересным, что я упрекаю себя, что не сказал вам этого ранее, мадам, — вам, от кого я никогда ничего не скрывал и никогда ничего скрывать не буду. Если у вас нет времени написать мне лично, прошу вас послать мне ответ через кого-нибудь, кому вы доверяете; но не упускайте момент, заклинаю вас именем всей той привязанности и любви, которую вы питаете к лучшему и добрейшему из всех королей.

Остаюсь и т. д.

P.S. Прошу вас, мадам, обратить ваше внимание на решение суда по поводу наложения ареста на «Аккерман» — самое несправедливое и скандальное из всех морских дел; вы знаете, что мною было вложено в это дело 50 000 экю, и компания «Эмери и К» из Дюнкерка уполномочена возместить убытки за судно. Я еще раз прошу вас добиться для меня справедливости в Королевском Совете, в который будет передано это чудовищное дело. Позвольте мне напомнить вам, что прошлым летом вы обещали мне, что не допустите несправедливости по отношению ко мне».

Приписка к этому письму интересна тем, что показывает, что кроме химических исследований Сен-Жермен вел и самые обычные торговые дела, куда он вкладывал довольно значительные суммы.

Однако важнейшие для мадам де Помпадур новости относились к Бентинку. Он был влиятельным человеком, и его влияние могло иметь большое значение. Бентинка всегда считали настроенным антифранцузски, но он завоевал расположение Сен-Жермена, и это могло быть очень важно. Сен-Жермен, по-видимому, сразу же рассказал Бентинку о своем письме мадам де Помпадур, потому что в тот же день Бентинк записал в своем дневнике:[136]

«Вторник, 11 марта 1760 г.

Он рассказал мне, что написал мадам де Помпадур о нашем разговоре и послал письмо в торговом конверте, запечатанном торговой печатью, и что письму ничто не угрожало, что за почту отвечал Жанель, который не посмеет вскрыть его письмо, и что послание, написанное им мадам де Помпадур, будет передано ей человеком, одетым в ливрею его прислуги, хорошо известную в Версале, что как только он получит ответ, который обязательно должен прийти, он покажет его мне; что он написал также министру. Я спросил его, как, по его мнению, министр это воспримет, и он сказал, рассмеявшись, но уверенным тоном, что скоро в Версаче будут перемены, давая мне понять, что Шуазёль уже недолго будет оставаться в положении, дающем ему возможность противодействовать заключению мира».

На следующий день он добавил к этой записи:

«Среда, 12 марта 1760 г.

Что он говорил обо мне с д’Аффри и сказал ему, что он был неправ и, пренебрегая мною, предавал интересы своего венценосного хозяина».

Однако Сен-Жермен недооценил Шуазёля и слишком полагался на свои меры предосторожности, будучи уверенным, что его письмо будет непременно доставлено маркизе.

В ту неделю с 12 по 19 марта 1760 года Сен-Жермен, выполняя секретную миссию короля Людовика, развил активную деятельность. О его встречах с ключевыми фигурами дипломатических кругов мы узнаем из переписки как самих его собеседников, так и других иностранных представителей, ревниво следивших за его деятельностью «миротворца».

Прежде всего Сен-Жермен после нескольких встреч на протокольных мероприятиях нанес визит своему давнему знакомцу, а ныне английскому послу Джозефу Йорку и имел с ним весьма продолжительную, более трех часов, беседу, в которой изложил свою миссию и свое видение достижения мирных договоренностей между Францией и Англией. В тот же день Йорк написал подробнейший отчет об этой встрече в Лондон, статс-секретарю Роберту Холдернессу, запрашивая инструкций английского короля и правительства относительно дальнейших шагов. Вот его письмо[137] с некоторыми незначительными сокращениями:

Копия письма генерала Йорка к графу Холдернессу; Гаага, 14 марта 1760 года. Получено лордом Холдернессом 21 марта 1760 года. Секретно.

«Гаага, 14 марта 1760 года.

Милостивый государь,

Настоящее мое положение столь деликатно, что с превеликим нетерпением ожидаю я Вашей милости и снисхождения, коим и впредь я надеюсь быть облагодетельствованным. Пусть ведомо будет Вашему превосходительству то, что всеми поступками моими руководит единственное лишь желание — оказаться полезным королю. Если Ваше Превосходительство изволило сопроводить во Францию свое общее мнение о положении дел в Европе и выразить моими устами пожелания к установлению общественного спокойствия, то смею заметить, что и Версаль предполагает воспользоваться тем же самым каналом связи, направляя свои послания в Англию. Это, по меньшей мере, является наиболее разумным способом сообщения, учитывая те трудности, с которыми столкнулась Франция в поисках надлежащей особы для переговоров со мною.

Вашему превосходительству знакома история этого необычайного человека, известного под именем графа Сен-Жермена, который находился некоторое время в Англии, где ему, однако, не удалось ничего сделать. Этот человек вот уже на протяжении двух-трех лет живет во Франции и пользуется дружеским расположением короля, маркизы Помпадур и маршала Бель-Иля. Монархом ему предоставлен в свободное пользование королевский замок Шамбор.[138] Пользуясь покровительством короля, он стал одним из влиятельных лиц в стране.

На несколько дней появился он в Амстердаме, где был весьма обласкан, и стал темой многочисленных пересудов. Затем его видели на бракосочетании принцессы Каролины, праздновавшемся в Гааге. В этом городе он также приковал к себе всеобщее внимание. Благодаря своему красноречию он не испытывал недостатка в слушателях. Он свободно говорил на любые темы, затрагивая при этом и проблему мира, и, между прочим, свои полномочия к его подписанию.

Господин д’Аффри относится к нему с уважением и вниманием, однако весьма и весьма раздосадован популярностью сей новоприбывшей особы, чему свидетельство явное его нежелание познакомить меня с ним. Как бы то ни было, он сам засвидетельствовал мне свое почтение. Я любезно ответил тем же, и не далее как вчера он изъявил желание встретиться со мной ровно в полдень, однако в назначенный срок не явился и посему вновь объявил о своем желании поговорить со мной этим утром, и был мною незамедлительно принят. Начал он с обсуждения плохого состояния Франции, страстного ее желания мира, необходимости мирного договора и личных его стремлений поспособствовать этому событию, в целом столь желанного для всего человечества. Далее он говорил о своем пристрастии к Англии и Пруссии, которое, по его мнению, сделало из него искреннего сторонника Франции.

Будучи немало осведомлен об этом человеке и не осмелившись вступать в беседу без достаточных на то основательных сведений, я предпочел сразу же скрыться под маской серьезного и сдержанного тона, сказав ему, что подобные дела столь деликатного характера, что не подлежат обсуждению между людьми, неуполномоченными на это, а затем пожелал знать истинную причину его визита. Полагаю, что мой тон показался ему чересчур утомительным, ибо он тут же предъявил мне словно верительные грамоты два письма от маршала Бель-Иля. Одно из них датировано 4 февраля, а второе — 26 февраля. В первом письме он посылает ему охранный лист, бланк с королевской печатью и предлагает заполнить его по своему усмотрению. Во втором он выражает великое нетерпение услышать какие-либо вести от адресата. Оба письма, впрочем, изобилуют похвалой, обращенной к его способностям и рвению, в них же содержатся и надежды на удачное совершение дел, ради которых и снаряжен этот человек. У меня нет никаких оснований, чтобы сомневаться в подлинности этих писем.

Прочитав эти послания и обменявшись некоторыми незамысловатыми комплиментами, я попросил его объясниться, что он и сделал следующим образом: король, дофин, маркиза Помпадур, весь двор, да и весь народ, кроме герцога Шуазёльского и господина Беррье, страстно желают этого мира. Они хотят знать действительные устремления Англии и желают с честью подвинуться к заключению желаемого договора. Господин д’Аффри в тайну этих дел не посвящен, а герцог Шуазёльский, проавстрийски настроенный, вообще воздерживается говорить о своих дальнейших намерениях, скрывая полученную им информацию.

Однако это не имеет ровно никакого значения, ибо этому герцогу угрожает скорая отставка. Маркиза Помпадур не большая любительница Австрии, но ей недостает твердости, потому что она не знает, кому верить. Если она будет уверена в реальности мирного договора, то всем сердцем будет за него. Именно она и маршал Бель-Иль, с согласия короля, послали Сен-Жермена осуществить эту почти безнадежную миссию… Это и многое другое поведал мне сей авантюрист от политики. Я пребывал в величайшем затруднении на счет того, стоит ли мне вообще вступать в переговоры, но поскольку я удостоверился в подлинности миссии своего собеседника, о чем уже упоминал выше, я решил объясниться с ним в общих фразах. Поэтому я сказал ему, что желание короля подписать мирный договор является, несомненно, искренним, ибо мы со своей стороны делали подобное предложение еще в середине наших успехов в войне, которые с той поры стали гораздо очевиднее. Следует посвятить во все детали и наших союзников, ибо с ними дело быстро пойдет на лад, без них же оно застопорится. Франции, безусловно, хорошо известно наше положение, поэтому нет никакой нужды требовать от меня какой-либо дополнительной информации. Что же касается частностей, то прежде чем переходить к ним, мы сначала должны быть уверены в их необходимости; в любом случае, однако, я не располагаю сведениями, которые могли бы выступить в качестве таких подробностей. Затем я заговорил о зависимости Франции от двух императриц и крайне приятной перспективе, открывающейся перед ними даже в том случае, если короля Пруссии постигнет неудача. Однако я отказался ступить далее общих, хотя и положительных, заверений в желанности мирного договора для нашего короля.

По мере оживления беседы я спросил его о том, какая из потерь наиболее ощутима для Франции, наверное, Канада? «Отнюдь, — заявил он, — Канада обошлась Франции в 36 миллионов франков, ничего не дав ей взамен». Гваделупа? «Нет, она не станет препятствием к подписанию мирного договора, ибо сахарного тростника и в других краях достаточно». Вест-Индия? Он ответил также отрицательно, та же участь постигла и мой вопрос о денежных операциях Франции. Я спросил его, что они скажут насчет Данкирка?[139] Он не замедлил опровергнуть мое предположение, всячески заверив в искренности своего ответа. Затем он спросил меня, что мы думаем, в свою очередь, о Минорке? Я ответил, что мы забыли о ней, во всяком случае, об этом никто еще не вспоминал. «То же самое, — заявил он, — я не переставал говорить им вновь и вновь, а они изумлялись расходам, которых требовал этот остров».

Такова суть трехчасового разговора, состоявшегося между нами, о котором я хотел Вам поведать. Он попросил меня о сохранении строгой секретности и выразил свое намерение посетить Амстердам и Роттердам в ожидании моего ответа, о получении которого я его не обнадежил, но и не разуверил.

Я покорно надеюсь на то, что Ваше Превосходительство не поставит в упрек мне эту самодеятельность. Очень нелегко обрести правильную линию поведения в подобных обстоятельствах, хотя в моей власти было либо просто прервать все сношения с этой особой, либо продолжить их.

Поскольку король, видимо, желает дать ход мирным переговорам, да и Франция испытывает весьма сильную потребность в этом, то, кажется, нам улыбнулась благоприятная возможность, и я с воодушевлением ожидаю распоряжений, прежде чем тронуться с места».

В этот же день представитель короля Польши саксонец граф Каудербах написал своим коллегам — графу Викербарту в Дрезден и князю Александру Голицыну в Лондон — по письму, в которых среди прочих новостей немало места отводится Сен-Жермену и его приезду в Голландию. В письме Викербарту Каудербах рассказывает об имевшем место накануне ужине, на котором присутствовали кавалер Брюль и Сен-Жермен. Автор письма подробно описывает своего необычайного гостя:

«Несомненным фактом является то, что один из членов Генеральных Штатов, возраст которого приближается к семидесяти, рассказал мне, что видел этого необычайного человека в доме своего отца, когда сам еще был ребенком, и движения его были ловкими и свободными, как у человека лет тридцати. Его ноги всегда были готовы к резким поворотам, волосы у него были естественные, черные и покрывали всю его голову, на лице с трудом можно было найти хоть одну морщину. Он никогда не ел мяса, кроме белого мяса цыпленка, в небольших количествах, и ограничивался злаками, овощами и рыбой. Он предпринимал всяческие меры предосторожности против холода, но не возражал, если приходилось засиживаться допоздна. Он поддерживал компанию далеко за полночь, уступая нашему желанию, а утром по его внешнему виду ничего не было заметно.

…Он говорил как ученый о самых чудесных секретах природы. В его доказательствах не было таинственности, и без явной цели, одними объяснениями, он убеждал даже наиболее скептически настроенных слушателей. Показал несколько прекраснейших камней, среди них примечательный опал, и заявил, что вся мировая слава ему безразлична, он хотел лишь быть достойным титула гражданина».[140]

Затем, переменив тему разговора, граф перешел к своей миссии, которую выполнял в интересах Франции. Он очень хорошо отзывался о мадам де Помпадур как о человеке «с добрейшим сердцем, честнейшими намерениями и беспримерным бескорыстием… Беда Франции в том, что Людовику XV недостает твердости. Все, кто его окружают, знают об излишней его доброте и пользуются этим. Он окружен креатурами братьев Пари — этих истинных виновников бед Франции. Разорять Францию так долго, чтобы награбить себе восемь миллионов! Именно они скупили все и вся и не дали осуществиться планам лучшего гражданина Франции, маршала де Бель-Иль. Отсюда раздор и зависть среди министров, как будто они находятся на службе у разных монархов. К сожалению, мудрость короля уступает его доброте, и он не в состоянии распознать хитрость людей, которыми братья Пари обложили его. Эти люди прекрасно знают о том, что королю недостает строгости, и постоянно льстят ему Поэтому их слушают в первую очередь. Тем же страдает и фаворитка. Она видит зло, но у нее не хватает сил его искоренить. Граф Сен-Жермен является единственным человеком, решительно способным на это. Он возьмется за низложение силой своего влияния и деятельностью в Голландии двух особ, весьма вредных для государства, которые до сих пор считались незаменимыми. Слушая, с какой вольностью и непринужденностью он говорит обо всем этом, я постепенно приходил к выводу, что он либо очень уверенный в себе и своих силах человек, либо величайший в мире безумец.[141] Я мог бы до бесконечности занимать Вашу Светлость историями об этом примечательном человеке и его глубочайших познаниях в физике, однако боюсь наскучить Вам, ибо они, как мне кажется, более романтичны, нежели правдивы».[142]

В конце письма Кауцербах прибавил: «Он несколько раз был в Дрездене и рассказал мне, что очень хорошо знал покойного короля».

Дрезден был столицей Саксонии, но именно пфальцграф Саксонии (родившийся в 1670 году) в 1697 году стал королем Польши Августом II. Вот почему саксонец Каудербах представляет Польшу в Гааге, и поэтому Сен-Жермен рассказал ему о том, что было связано с Дрезденом и покойным саксонским курфюрстом — королем Польши.

Письмо Голицыну очень похоже на это письмо по своему содержанию, только несколько суше и содержит меньше подробностей. О личности и миссии графа Сен-Жермена Каудербах написал следующее:

Тому же адресату Каудербах написал через пять дней, 19 марта:

Как видим, новости и слухи в Гааге распространялись весьма быстро, и представители различных дворов старались как можно подробнее узнать, что происходит у союзников и соперников. Таким образом, содержание секретной беседы Сен-Жермена с Йорком стало тотчас же известно Каудербаху.

15 марта[143] прусский посол фон Хеллен пишет королю Фридриху по поводу Сен-Жермена, упомянув, что во время его двухнедельного пребывания в Амстердаме он общался с богатейшими коммерсантами Хоупами, а здесь, в Гааге, беседовал с самыми богатыми португальскими евреями. Ходили слухи, что он приехал сюда для обсуждения условий тридцатимиллионного займа, но собственное его впечатление — что он приехал за чем-то другим. Он заметил, что это необычайный человек говорил очень свободно, казался «настроенным анти-австрийски, в высочайшей степени осуждал Францию за заключение союза с венским двором, и казался величайшим поклонником Вашего Величества. Я сам слышал, как на днях он сказал в присутствии барона фон Райшаха, что Франция поступала недостаточно мудро».

Фон Хеллен, как и фон Райшах, был карьерным дипломатом. И он был удивлен, как Сен-Жермен мог позволить себе так свободно говорить о короле и правительстве, которых он представлял, но объяснение этого в том, что Сен-Жермен не был посланником в обычном смысле этого слова. Он не был французом и не служил французскому королю или правительству. Его намерение сделать для них доброе дело не мешало ему высказать свое мнение, что они поступали недостаточно мудро.

В своем письме Кауницу от 18 марта[144] Райшах написал, что, как полагали, Сен-Жермен, в качестве гарантии, обеспечивающей авансирование очень большой суммы французскому двору, предложил свое состояние и репутацию, приехал он с целью спасти Францию, и уже провел переговоры с Йорком. Из этого Райшах сделал вывод, что можно было не сомневаться, что Сен-Жермен приехал с полномочиями на обсуждение условий заключения мира. Австрийский дипломат заметил, что д’Аффри был заметно встревожен и не мог скрыть свое неудовольствие. В заключение он сообщил, что Сен-Жермен был известен в мире музыки и виртуозно играл на скрипке.

22 марта[145] фон Хеллен написал королю Фридриху о том, что Йорк позволил ему ознакомиться с посланным им в Лондон сообщении о своей беседе с Сен-Жерменом. По-видимому, оно было выслано навстречу письму короля Фридриха, написанному ему 20 марта,[146] в котором он советовал не обращать внимания на слухи о Сен-Жермене, а «наблюдать за самим этим человеком, и как можно внимательнее».

Итак, представители английского, прусского, австрийского дворов осведомлены об истинных целях приезда графа Сен-Жермена для подготовки почвы ведения сепаратных мирных переговоров. Но эти цели сознательно скрыты от французского посла д'Аффри и Шуазёля. Французский посол, который раньше был весьма доброжелателен к Сен-Жермену, постепенно изменил свое отношение, видя, какие успехи делает этот никому не ведомый человек под вымышленным именем в той деятельности, все лавры в которой должны принадлежать ему, д'Аффри. 14 марта он направляет Шуазёлю письмо о действиях Сен-Жермена, так и дышащее завистью, в которой его уличил прозорливый Йорк, и полное злобных выпадов по поводу меркантильности и личной финансовой заинтересованности самого графа в связи с его планом спасения Франции:

«Гаага, 14 марта, 1760 год.

Господин герцог,

Я имел удовольствие ознакомиться с планом господина Сен-Жермена. Я отослал обратно этот план — и, вероятно, при первой возможности скажу ему, что дела подобного сорта не имеют никакого отношения к Министерству, почетным представителем которого являюсь я. Не имея на этот счет никаких распоряжений, я не собираюсь вмешиваться в эти дела и, возможно, попытаюсь своими силами раздобыть кредит для фондов Его Высочества в Амстердаме или же в иных городах Голландии. Думаю, что мне удалось найти причину антипатии господина Сен-Жермена к господам Пари де Монмартель и дю Верни, после того как я ознакомился с проектом Указа, особенно со статьей одиннадцатой или двенадцатой, которая утверждает о необходимости к дальнейшему привлечению «денежных средств». При первом же прочтении эта статья буквально сразила меня наповал, и я заметил господину Сен-Жермену, что эти «денежные средства» могут принести несметное богатство тому, кто будет иметь к ним доступ. Он кратко ответил, что господа Пари знали об этом, добиваясь своего назначения в попечители этого вновь создаваемого фонда. Они, вероятно, согласно его утверждениям, приберут к рукам все финансовые дела королевства. Он же, то есть граф Сен-Жермен, отправился в Голландию с единственной целью — создать компанию, которая была бы способна подобающим образом управлять этим фондом. Думаю, что в таком случае ему весьма неприятно видеть, как это выгодное дельце уходит из рук, которым он предназначил бразды правления этим фондом, в руки чужие.

Господин Сен-Жермен рассказал мне о том, что господин Бентинк Роон недоволен моей сдержанностью и нежеланием говорить с ним о подобных делах. Он добавил, что господин Бентинк уверил его в том, что среди всех англичан является наименее проанглийски настроенным и, будучи истинным патриотом, весьма уважает Францию. Я отвечал господину Сен-Жермену общими фразами, стараясь, тем не менее, дать ему почувствовать, что мне кажется странным то обстоятельство, что господин Бентинк уполномочил его сделать это заявление, и еще более странным, что он вызвался его сделать. Я считаю своим долгом доложить Вам обо всем случившемся между мной и этим человеком».

К несчастью графа Сен-Жермена, письмо от 11 марта, которое он отправил маркизе Помпадур, не дошло до нее. С начала 1760 года Шуазёль был назначен Людовиком XV суперинтендантом почтовой службы и распоряжался ее тайнами.[147] Поэтому, когда письмо пришло в Париж, герцог сразу же его изъял и направил господину д'Аффри следующее сообщение:

«Версаль, 19 марта 1760 г.

Посылаю Вам письмо господина Сен-Жермена госпоже Помпадур, из которого ясно, до какой степени этот человек несуразен. Он — первостатейный авантюрист, который к тому же — я этому свидетель — непроходимо глуп.

Я хочу попросить Вас, чтобы Вы сразу же по получении письма пригласили его к себе домой и сказали ему от моего имени, что я не знаю, как королевский министр, ведающий финансами, отнесется к его поведению, которое носит характер прямого вмешательства в дела Министерства. Что же касается лично меня, то я попрошу Вас предупредить его о том, что если мне станет известно (не важно, каким способом) о его вмешательстве в политические дела, то я найду возможность добиться у короля распоряжения арестовать и посадить его в тюрьму, как только тот вернется во Францию!

Добавьте, что мои намерения абсолютно непреклонны — он может быть в этом уверен, и я сдержу свое слово, если он вынудит меня к этому своим поведением.

После подобного заявления Вам следует попросить его, чтобы он более не показывался в Вашем доме, и с Вашей стороны окажется весьма благоразумным, если Вы ознакомите всех иностранных посланников, банкиров Амстердама и широкую публику с комплиментом в адрес сего несносного авантюриста».[148]

К этому времени Джозеф Йорк должен уже был получить от лорда Холдернесса ответ, ожидаемый им с таким нетерпением. Это письмо от 21 марта, написанное в Уайтхолле,[149] сообщало, что король полностью одобрял его поведение во время беседы с графом Сен-Жерменом:

Копия письма графа Холдернесса генерал-майору Йорку. Секретно.

«Уайтхолл. 21 марта 1760 года.

Сэр,

Имею честь сообщить Вам, что Его Величество всецело одобряет Ваше поведение в беседе с графом Сен-Жерменом, о которой Вы предоставили отчет в Вашем секретном послании от 14 марта.

Король, в частности, с похвалой отзывается об осторожности, проявленной Вами в беседе с ним, побудив его тем самым предъявить Вам два письма от маршала Бель-Иля, которые, как Вы правильно отметили, являлись некоторым образом рекомендацией. Очень хорошо, что беседа с Вашей стороны велась в общих выражениях и в весьма удобном для Вас русле, и если Вам удалось воспоследовать сути полученных Вами наставлений, то, естественно, не возникнет ничего предосудительного, способного повредить интересам Его Величества. Ибо все Вами сказанное в таком случае общеизвестно и не составляет никакой тайны.

Его Величество вполне допускает такую мысль, что граф Сен-Жермен действительно может оказаться уполномоченным некими влиятельными лицами Франции к ведению подобных переговоров. Весьма вероятно, что эта миссия совершается с согласия короля. Мы также заинтересованы в этом, ибо нам важно все то, что способствует скорейшему продвижению к желанной цели. Однако не стоит рисковать продолжением переговоров между одним из полномочных королевских поверенных и такой персоной, какой представляется в этом деле Сен-Жермен. Спешу Вас предупредить, что в ответ на Ваши искренние усилия в этом деле французский двор может счесть необходимым лишить полномочий Сен-Жермена. А по его собственным словам, эти полномочия не известны ни французскому послу в Гааге, ни министру иностранных дел в Версаче, которому хотя и напророчили ту же участь, что выпала на долю кардинала де Берни, тем не менее он все еще остается в силе.

Вот почему Его Величество удовлетворила Ваша тактика в ведении переговоров с графом Сен-Жерменом, о которых Вы сообщили мне в Вашем письме, и Вам надлежит передать ему, что Вы не можете вести диалог с ним по интересующему его вопросу, пока он не представит подлинных доказательств его уполномоченности в этом деле, а также согласия и одобрения Его Величества. Но в то же время Вы должны добавить, что король готов в любое время приложить максимум усилий, чтобы прекратить дальнейшее кровопролитие, а также готов обсудить условия мира, если французский двор уполномочит кого-то должным образом для ведения переговоров по этому вопросу. Кроме того, во избежание недоразумений настаивайте на одном, а именно, что в том случае, если оба монарха придут к согласию по поводу условий мирного договора, французский двор обязан будет согласиться, явно и конфиденциально, на то, что и Ее Величеству Алисе и королю Пруссии будет позволено участвовать в примирительном диалоге.

Можете подчеркнуть, что Англия не будет принимать во внимание мирные проекты, не подкрепленные согласием Его Величества».

По мнению короля Георга II, было вполне вероятно, что Сен-Жермен получил все полномочия от людей, обладающих существенным весом на советах у короля Франции, и возможно, даже от самого Его Христианнейшего Величества. Тем не менее тогда как Йорк был полномочным министром британской короны, французскому министру иностранных дел Шуазёлю поручение Сен-Жермена было неизвестно, и хотя последний, по уверениям Сен-Жермена, уже стоял перед лицом приближающейся отставки, англичанам было очевидно, что если вещи примут другой оборот, то французский король просто отречется от Сен-Жермена и покинет его. Поскольку граф Сен-Жермен все еще не получил ответа на свои мирные инициативы от английского представителя Йорка после нанесенного ему 14 марта визита, он договорился встретиться с Йорком утром 23 марта 1760 года. В этот день Йорк, должно быть, показал письмо Холдернесса Сен-Жермену и попросил его, прежде чем продолжать переговоры, получить от французского короля формальное подтверждение того, что он действительно приехал по его поручению, чтобы не было возможности отказаться от результатов переговоров.

Другими словами, Холдернесс и король Георг совершенно ясно понимали, что все зависело оттого, произойдет или не произойдет переворот во Франции. Но англичане не смогли получить подлинных доказательств того, что Его Христианнейшее Величество знал и поддерживал миссию Сен-Жермена, поскольку в дело вмешался Шуазёль. Задуманный Людовиком и мадам Помпадур переворот не удался, Шуазёль остался у власти и, узнав из перехваченного письма Сен-Жермена о закулисных попытках короля, фаворитки и Бель-Иля изменить внешнюю политику Франции за спиной его как министра иностранных дел, задумал месть, так что Сен-Жермен должен был быть принесен в жертву. Отсюда и его гневное письмо д'Аффри с угрозами в адрес графа.

Дальше события развивались, как в хорошем детективе, поэтому придется отступить от строгой хронологической последовательности и поочередно давать слово каждой из четырех сторон: Шуазёлю и д'Аффри, Йорку и Холдернессу, Каудербаху и князю Голицыну, а также Бентинку ван Роону с их версиями изложения событий. Свое пояснение даст и коротко знакомый с Шуазёлем барон Гляйхен, также осведомленный о некоторых деталях, вероятно, полученных напрямую от Шуазёля.

Следуя полученным от министра иностранных дел инструкциям, д'Аффри действовал в строгом соответствии с ними, о чем и отчитался в обобщающем письме к герцогу Шуазёлю:

«Гаага, 5 апреля, 1760 год.

Господин герцог,

Имею честь ответить ныне на Ваше письмо от девятнадцатого числа прошлого месяца по поводу графа Сен-Жермена. Я не мог сделать это ранее, ибо нескромное поведение (если не сказать большего) этого авантюриста вынудило меня к проведению расследования прежде, чем изложить Вам следующие обстоятельства. Однако его поведение столь вызывающе, что я считаю своим долгом представить сообщение о нем вниманию Его Высочества.

День спустя после получения Вашего письма господин Сен-Жермен, прибывший из Амстердама, явился ко мне с визитом. Его сопровождали шевалье де Брюль и господин Каудербах. Он сказал мне, что эти господа согласились взять его на встречу с графом Головкиным в Рисвик, куда и я также должен буду отправиться. Я сказал господину Сен-Жермену, что прежде его отъезда я хотел бы с ним поговорить, и заявил ему сразу же о сути Ваших претензий к его планам. Он был этим удивлен, и я закончил беседу приглашением явиться ко мне следующим утром в десять часов. Затем я ознакомил господина Каудербаха с содержанием Вашего письма, которое сразу же возымело подобающее действие, и он решил не брать господина Сен-Жермена в Рисвик.

В условленное время господин Сен-Жермен не явился, и я подумал о том, что моего весьма ясного объяснения с ним оказалось достаточно, чтобы он стал более осмотрительным. Возможно даже, что мои слова побудят его покинуть эту страну. А потому я посчитал бесполезным делом выдвигать новые приглашения и решил ограничиться передачей Ваших распоряжений главным министрам и некоторым иностранным посланникам и отписать господину д'Астье в Амстердам, чтобы тот предупредил главных банкиров о предложениях, которые могли последовать от Сен-Жермена.

Господин д’Астье сообщил мне, что господа Томас и Адриан Хоуп были весьма огорчены тем обстоятельством, что им приходится находиться под одной крышей с этим человеком. Они также заявили, что при первой же возможности постараются избавить себя от его общества. Те два пакета от маршала де Бель-Иля, которые Вы изволили направить мне, ясно указывают, что этот человек не придерживается данных ему мною инструкций. Мне кажется, что он может доставить нам много хлопот. Я получил эти письма во вторник и послал господину Сен-Жермену записку с приглашением посетить мой дом в среду утром — он не пришел. А позавчера, в четверг, господин Брауншвейг в присутствии господ Головкина и Райшаха, выслушав заявления с нашей стороны, сказал мне, что он знает о желании Его Величества отослать ко мне письма Сен-Жермена в Версаль, а также уверил меня в том, что в скором времени мне будет доставлена и другая корреспонденция, так как господин Сен-Жермен вел большую переписку с разными лицами с тех пор, как я отказал ему от моего дома. И, наконец, он добавил, что категорически не желает видеть этого проходимца. Ему, оказывается, и в голову не приходило, что он мог встречаться еще с кем-то за его спиной и заниматься всевозможными интригами и заговорами! Если нам не удастся хоть чем-то его дискредитировать, то он будет весьма для нас опасен, особенно в сложившейся ситуации. Такой человек одним только своим появлением способен повернуть вспять или приостановить любые переговоры. Наконец, я понял, что настало время высказать свое мнение, и заявил принцу Людовику; что я уполномочен сообщить ему и господам Головкину и Райшаху о том, что господин Сен-Жермен нами абсолютно дискредитирован, а следовательно, ни в коем случае нельзя полагаться на его слова по поводу наших дел или нашего правительства. Затем я попросил господина Брауншвейга при первой же возможности передать господину Йорку мои соображения по этому поводу. Примерно о том же я заявил вчера утром главе и секретарю правительства.

Возвратившись вчера вечером из Рисвика, я послал Сен-Жермену записку с приглашением посетить мой дом. Его, однако, на месте не оказалось. Как бы то ни было, карточку с приглашением я все же оставил, а через некоторое время еще раз послал за ним, и он наконец явился. Я не стал передавать ему письма господина Бель-Иля, опасаясь, что он попросту их уничтожит. Я лишь сказал ему, что маршал от имени Его Величества уполномочил меня выслушать все, что он имеет мне сообщить. Намой вопрос, касаются ли его инициативы нашей армии, флота или финансов, он ответил отрицательно. «В таком случае, — сказал я, — Вы, по всей видимости, хотите говорить о политике». И тогда я выложил все перспективы, которые уготованы ему в случае возвращения во Францию. Сначала он никак не отреагировал на мое заявление. Затем же удивление и досада мало-помалу охватили его. Однако несмотря на всю нервозность он не выглядел человеком, который осознал свою вину и желает расстаться со своими планами. Поэтому на прощанье я вновь очень серьезно предупредил его о том, что если он снова начнет вмешиваться в дела и интересы Его Величества, то я не смогу скрыть этого от Вас, а также публично заявлю о том, что его действия не находят ни малейшей поддержки со стороны Его Величества и министерства. Завершив дело, о котором я докладывал Вам в моей депеше под номером 575, я сразу же отправился на встречу с мистером Йорком. Я спросил его о том, не приходил ли к нему Сен-Жермен. Он ответил, что даже дважды. В первый свой визит они говорили о мире, на что мистер Йорк отвечал общими фразами об истинном желании Англии завершить войну. Далее господин Йорк сказал, что во время второй встречи он (Йорк) был более уверен в себе, чем при первой, так как на этот раз ему было уже известно, что Сен-Жермена не признал официальный представитель (то есть я). Затем он добавил, что герцог Ньюкаслский в ответ на его письмо, содержащее отчет о первым визите этого человека, просит передать, что мирные инициативы со стороны Франции будут всегда приветствоваться в Лондоне, из каких бы источников они ни исходили. Однако я не знаю, довел ли господин Йорк ответ до сведения упомянутой особы.

Прошу Вас, господин герцог, сообщить содержание этой депеши маршалу де Бель-Илю, который, я уверен, прекратит всяческую переписку с человеком, чье поведение выходит за рамки дипломатического этикета. Я пошлю с этой почтой пакет для господина Бель-Иля, где будут находиться вместе с моим письмом и те два, что он посылал мне для господина Сен-Жермена.

Осмелюсь доложить Вам, что господин Сен-Жермен пытается всех уверить, в том числе и меня, что Его Величество был с ним в таких доверительных отношениях, что предоставил в его распоряжение замок Шамбор на тех же условиях, что и в свое время маршалу де Саксу, впрочем, без годового дохода с замка… от которого, по его уверению, он сам отказался».

Вот как видятся и оцениваются эти действия самим Каудербахом и его корреспондентом Голицыным в их зашифрованной переписке. Заметим, что если вначале они весьма благожелательны, то после действий французской дипломатии оценки Сен-Жермену даются весьма нелицеприятные. Вот некоторые избранные места из их переписки:

Выдержка из письма князя Голицына господину Каудербаху:

«Лондон, 25 марта 1760 года.

Мне известно, что у графа Сен-Жермена хорошая репутация. Этот необычный человек находился некоторое время в Англии, и мне, право, трудно сказать, нравилось ли ему здесь. Он, видимо, ведет переписку кое с кем из жителей этих краев. Один из них утверждает, что поводом путешествия графа в Голландию послужил чисто финансовый интерес…»

Копия письма господина Каудербаха князю Голицыну.

«Гаага, 28 марта 1760 года.

Здесь много говорят о тайных переговорах между Англией и Францией, и, судя по всему, есть веские основания полагать, что это правда. Мне достоверно известно, что господа д’Аффри и Йорк разными путями добрались-таки до места встречи в Буа, где, вероятно, и состоялась их беседа. Мне также известно, что они встречались повторно в Рисвике. Теперь вы вправе оценить значимость этих встреч.

Пруссаки заявляют во всеуслышание, что если две ныне царствующие императрицы не склонятся к миру, то Франция пойдет собственным путем. Надеюсь, что с их стороны это всего лишь предположение. Господин Райшах говорит, что бояться нечего, ибо он уверен в абсолютном согласии между его двором и Францией. Однако я не совсем согласен с этим предположением.

Я уже говорил Вам о графе Сен-Жермене, ныне находящемся здесь. Господин д'Аффри, приняв его у себя в доме, где раньше тот неоднократно бывал, только что отказал ему в гостеприимстве, выполняя распоряжение своего двора, и поспешил известить о этом всех нас. Господин Сен-Жермен говорит, однако, что этот приказ исходит от господина Шуазёля, что он обвиняется во вмешательстве в дела, касающиеся мирных переговоров, и что он действительно посылал отчет о некоторых предположениях, обнаруженных им в беседе с господином Йорком, маршалу Бель-Илю, доверительные письма которого он всем нам показывал. Он заявил во всеуслышание, что господин д'Аффри пренебрег неким влиятельным лицом, которое могло оказаться чрезвычайно полезным. Эта история произвела здесь сенсацию. Вполне очевидно, что у господина Сен-Жермена имеется паспорт, подписанный королем Франции, который питает к нему симпатию. Именно по поручению этого монарха и находится господин граф в Голландии. Также очевидно, что он выполняет важную миссию, результат которой ожидается с нетерпением господином Бель-Илем, что недвусмысленно явствует из его писем. Госпожа де Помпадур, защитником которой является господин Сен-Жермен, тоже, вероятно, проявляет интерес к этому делу. Однако, как я думаю, этот джентльмен не слишком осторожен по отношению к господину д'Аффри, и сказать Вам правду, он кажется мне скорее глупцом. Я прошу Вашу Светлость сохранить эти подробности в тайне, ибо мне, наверное, не следует вмешиваться в эти истории…»

Копия письма князя Голицына господину Каудербаху.

«Лондон, 1 апреля 1760 года.

…Мне непонятно, на чем строятся, согласно Вашим заявлениям, сепаратные переговоры между Англией и Францией. Здесь нам не довелось слышать еще ни одного намека на подобные вещи, однако, если дело обстоит именно так, как Вы говорите, то я постараюсь что-нибудь узнать об этом. Что касается упомянутых променадов в Буа и Рисвик, то эти события отнюдь не являются достаточными основаниями для того, чтобы верить подобным слухам. Скорее всего речь идет о предположениях, с одной стороны, и о неосторожности — с другой. Тем не менее каким бы невинным ни представлялось подобное поведение, все же оно, осмелюсь сказать, очень странно в сложившихся обстоятельствах. Однако вряд ли стоит придавать серьезное значение этим искренним и доверительным проявлениям чувств, которые способны ввести в заблуждение наблюдателя от преувеличения значимости этих бесед, хотя на самом деле это всего лишь попытки одного из дворов скрыть истинное положение дел. Предположения подобного рода, все чаще звучащие здесь, в конце концов станут всеобщим достоянием.

Что же касается речей пруссаков, то я рекомендую не обращать на них никакого внимания, ибо все то, что они говорят об обеих императрицах и Франции, стремящейся к миру, абсолютно не заслуживает доверия. Весь мир ныне в равной степени желает заключения мира, но мира стабильного и на честных условиях. Поведение графа д'Аффри, послушного воле своего двора, по отношению к графу Сен-Жермену, отказавшемуся от попыток вмешательства в мирные переговоры без участия всех союзных дворов, в достаточной степени подтверждает ложность слухов о сепаратных переговорах, о которых я говорил выше. Граф Сен-Жермен повсюду считался кем-то вроде образованного авантюриста. Здесь, из-за своей неосторожности и безрассудного поведения, он был принят за шпиона и подвергся соответствующему обращению. Что же касается меня, то я, как и Вы, склонен считать его не очень разумным человеком…»

В то время как саксонский посланник польского двора в Гааге и посол России в Лондоне обмениваются догадками и предположениями, почерпнув пищу для размышлений из слухов, английская сторона обменивается секретными письмами, лейтмотив которых — проявлять мудрую осторожность, выжидать, отделываясь общими словами, и не торопиться с выводами, пока не будет убедительных доказательств намерений французской стороны, расстановки сил во французском кабинете, политической линии и полномочий того, кто будет эту линию проводить.

Джозеф Йорк — графу Холдернессу. (Секретно.)

«Гаага, 25 марта 1760 года.

Милостивый Государь,

сегодня я получил посланное с нарочным Ваше секретное письмо от двадцать первого числа. Вы, вероятно, понимаете, каким счастьем было для меня узнать об одобрении Его Величеством моей тактики в переговорах с графом Сен-Жерменом. Я благодарен Вашей Милости за предоставленную информацию, ибо, как Вы понимаете, при приближении к делам такого характера всегда возникают определенные опасения. Имея ныне ясные и исчерпывающие распоряжения Его Величества, я сию же минуту приступлю к их исполнению и сегодня же вечером начну действовать. Я дам знать господину Сен-Жермену, который находится сейчас в Амстердаме, о том, что у меня есть для него новости. Я постараюсь, по возможности, ясно и доходчиво объяснить ему все то, что Вы мне предписываете, и попытаюсь вести разговор вокруг той стороны дела, по поводу которой я уже имею указания, уходя от обсуждения вопросов, пока не оговоренных инструкцией Его Величества. Во всяком случае, Вы будете немедленно проинформированы обо всех подробностях диалога. Имею честь оставаться с неизменным к Вам великим уважением…»

Граф Холдернесс — генералу Йорку. (Секретно.)

«Уайтхолл, 28 марта 1760 года.

Сэр, по тону Ваших писем и других источников информации Его Величество понял, что герцог Шуазёльский является наибольшим из всех влиятельных лиц версальского двора противником мирных переговоров. За это говорит его приверженность к союзу с австрийской короной. Однако не имея возможности открыто противостоять набирающему силу движению за мирное урегулирование конфликта и в то же время опасаясь окончательно лишиться в случае поражения места за столом переговоров, он предписал господину д'Аффри действовать и говорить в той манере, которую мы с Вами уже имели возможность почувствовать. Надеясь на то, что это (мирные переговоры) произойдет нескоро, он, по всей видимости, будет прилагать все усилия к тому, чтобы их предотвратить, уполномочив начать переговоры человека, заведомо не способного к их проведению, и постарается сделать все возможное, чтобы он оставался в центре событий до приезда господина Фуэнтэса, который ожидается не ранее, чем через два месяца. Однако, несмотря на то что господин Шуазёль пытается навязать королю свою точку зрения, монарх разумно полагает, что предложение господина д'Аффри невозможно не поддержать, и что ему следует послать такой же ответ, что и накануне господину Сен-Жермену. И, как Вы уже успели заметить из моих писем, эти обстоятельства не меняют сути намеков господина д'Аффри на то, что следовало бы кого-то направить в Лондон. Вам надлежит заметить, что король не будет препятствовать этому, если, конечно же, будет выбрана подходящая особа для выполнения этого поручения. Однако Его Величество не хочет назначать на пост официального представителя Франции никого из своих подданных… Король вполне допускает, что граф Сен-Жермен уполномочен вести с Вами переговоры, и даже то, что его миссия не известна герцогу Шуазёльскому. Однако, по всей видимости, министр расценивает ответ господину д'Аффри формальным обращением Его Величества к тем лицам, которые имеют влияние на господина Сен-Жермена. Поэтому король полагает, что им обоим (Сен-Жермену и д'Аффри) следует дать единый по форме ответ. Однако король не желает пренебрегать кем-либо из них. Следовательно, Вам предстоит при первой же возможности вступить в переговоры с господином д'Аффри. Это письмо, как и прочая корреспонденция, написано в мнимой манере. Поэтому Вы можете прочитать его этому господину и даже показать строки, которые подчеркнуты мной».

Джозеф Йорк — графу Холдернессу. (Секретно.)

«Гаага, 28 марта 1760 года.

Милостивый Государь, вчера утром, узнав о моем желании переговорить, ко мне явился граф Сен-Жермен. Я открыто выразил ему свое мнение по поводу невозможности дальнейшего углубления в детали обсуждаемого нами вопроса, пока он не предъявит мне истинные доказательства своих полномочий со стороны Его Христианнейшего Величества, которых требует сложившаяся ситуация. Я сказал, что являюсь уполномоченным для ведения подобных дел. А он — нет. Поэтому все, им сказанное, не может быть принято всерьез. Те же заявления, что сделал я, подкреплены авторитетом моего короля, интересы которого я представляю. На этом я упорно настаивал, предоставляя ему тем временем возможность изыскать средства для вступления в переговоры, и тем самым я точно выполнил указания, содержащиеся в Вашем секретном письме от двадцать первого числа. Затем я добавил, что, очевидно, двор Франции не имеет единого мнения на этот счет. Со своей стороны, мы не могли бы иметь дело с несколькими представителями, среди которых были бы как уполномоченные, так и нет. Видимо, ему известно о великодушном первом шаге нашего короля к открытию конгресса. Вместе с тем Его Величество поручил мне начать переговоры с господином д'Аффри, и, по моему мнению, нет необходимости объяснять, что мы вправе приостановить диалог, если не встретим понимания с противоположной стороны…

Будучи убежден в искренности его желания содействовать этому благородному начинанию и на основании предоставленных мне верительных писем, я сказал ему, что у меня есть королевское разрешение рассказать о намерении Его Величества примириться с королем Франции. Это заявление показывает искренность Его Величества.

Вслед за этим я прочитал ему Ваше письмо и, к его удовольствию, позволил выписать последнюю его часть, что не противоречило желанию Его Величества.

Вот пока все, что касается полученных мною распоряжений. Однако после отправки моего последнего письма произошло событие, имеющее отношение к графу Сен-Жермену, которого господин д'Аффри (не знавший о нашей беседе) упоминал в довольно развязанных выражениях. Я же, со своей стороны, заинтересовался этой историей. Ее содержание я и предлагаю Вашему вниманию.

В воскресенье господин д’Аффри принял нарочного от герцога Шуазёльского с распоряжениями, ясно указывающими на то, что господин Сен-Жермен не наделялся полномочиями со стороны французского двора и вследствие этого он (господин д’Аффри) должен передать Сен-Жермену, чтобы тот не посещал более его дома, пригрозив ему в противном случае скверными последствиями.

С этим распоряжением господин д'Аффри ознакомил господина Сен-Жермена во вторник, призвав того именем французского короля подчиниться им. Однако господин Сен-Жермен пожелал увидеть этот приказ своими глазами, ибо он не мог представить себе существования такового. На это господин д'Аффри ответил уклончиво, что распоряжение исходит, собственно, не совсем от короля, а от герцога Шуазёльского, министра иностранных дел. Граф Сен-Жермен искренне протестовал по этому поводу. В то же самое время господин д’Аффри выразил желание продолжить разговор на следующий день. Однако господин Сен-Жермен отказался, не желая доставлять послу неприятности, которые могли случиться от нарушения полученных распоряжений. Господин д‘Аффри уступил и признался, что эти распоряжения своим появлением обязаны не известному ему по содержанию письму господина Сен-Жермена к госпоже де Помпадур, которое, по его словам, произвело фурор в Версале. Господин Сен-Жермен еще раз напомнил ему о верительных письмах, предъявленных им по прибытии, а также о том, что полномочия его никем не опровергнуты. Он сказал, что не испытывает ни малейшего стыда или же чувства неловкости по поводу всех когда-либо написанных им писем. Проявив таким образом холодность по отношению к послу; он раскланялся и вышел. Несмотря на это господин д'Аффри не далее как вчера вновь посылал за ним и выражал нетерпение, желая встретиться, и даже беспокойство по поводу его здоровья. Появился ли он у него с тех пор, не знаю. Этот эпизод в истории графа Сен-Жермена не стал для меня неожиданностью, да и вряд ли когда-нибудь могущественному французскому министру удастся положить конец странствиям этого графа. Мне, как бы то ни было, любопытно было знать, что он намерен делать в создавшемся положении для осуществления намеченного плана. Вот тут-то, как я полагаю, впервые он немного заколебался. Не могу сказать, что послужило причиной его колебаний: может быть, страх преследований со стороны герцога Шуазёльского, а может быть, равнодушие французского короля или неуверенность фаворитки. Однако мне показалось, что он сомневается насчет того, сможет ли преодолеть сопротивление герцога Шуазёльского в деле подписания мирного договора.

Я не считал себя вправе указывать ему выход из создавшегося положения, и поэтому ограничился высказыванием о том, что это дело со стороны мне кажется очень деликатным. Оно может поставить в нелегкое положение его покровителей. После этого я спросил его, что он намерен предпринять по этому поводу и не собирается ли он лично отправиться в Версаль. Он ответил отрицательно, так как в создавшейся ситуации его немедленно вышлют из страны, и кроме неприятностей, из этого ничего не выйдет. Однако он считает необходимым послать слугу с тремя письмами, одно из которых — маршалу Бель-Илю, другое — госпоже де Помпадур и третье — графу де Клермону, благородному дворянину, которого он упомянул при мне впервые как своего близкого друга и особу, весьма приближенную к Его Величеству королю Франции. Это граф пользовался большим доверием короля и являлся убежденным сторонником немедленного примирения с Англией. Пытаясь предупредить вероятные подозрения с моей стороны о подлинности этих слов, он тут же предъявил мне письмо этого человека от четырнадцатого числа, где он выражает графу Сен-Жермену сердечные и дружеские чувства с сожалением о разлуке и желанием его скорейшего возвращения. У него, без всякого сомнения, есть и другие письма от упомянутых особ. Писем от госпожи де Помпадур он не ждал, ибо, как было условлено, она не должна была сообщать ему о государственных делах, хотя с его стороны подобное не возбранялось, а, напротив, даже предполагалось.

Все это вполне правдоподобно, однако требует дополнительных доказательств. Между тем очевидно, что эти французские министры противодействуют друг другу, и, конечно же, придерживаются различных точек зрения на этот счет. Какая из них победит, нам сложно предугадать. Однако в интересах Его Величества будет любым способом выразить свою точку зрения при французском дворе.

Любезность господина д'Аффри по отношению к графу Сен-Жермену, после того как тот ознакомился с распоряжением герцога Шуазёльского, не иссякла, что и неудивительно, поскольку он узнал о близких отношениях господина Сен-Жермена с маршалом Бель-Ил ем и увидел у графа французский королевский паспорт. Думаю, что постепенно нам удастся раскрыть эту тайну. И я, безусловно, сообщу Вашей Светлости о деталях этого дела. Ядам понять господину Сен-Жермену, что он или кто другой, будучи надлежащим образом уполномочен, встретит весьма радушный прием в Англии. Однако в настоящем главное препятствие, способное приостановить процесс сближения, мы видим в отсутствии надлежащих и достаточных полномочий…»

Джозеф Йорк — графу Холдернессу. (Секретно.)

«Гаага, 8 апреля 1760 года.

Милостивый Государь,

Отвечу на все Ваши письма вплоть до двадцать восьмого числа прошлого месяца, а также на секретные письма от первого числа…

Господин Сен-Жермен все еще находится в Гааге. Однако до этого момента он не предъявил мне ничего новенького, и весьма вероятно, что после шума, который наделало его первое письмо, никто не хочет брать на себя смелость вступать с ним в прямую переписку из боязни гонений со стороны герцога Шуазёльского, в интересы которого явно не входит подобный ход событий. Господин д’Аффри предполагает, что французский министр, якобы, страстно желает мира, ибо таково стремление Его Христианнейшего Величества, а сей министр беззаветно предан своему Властителю и покорно выполняет его волю. Во всяком случае, осторожность, с которой французский посол высказывается о посланниках своих союзников здесь, боязливая предупредительность его поведения и явное нежелание, чтобы кто-нибудь знал о нашей встрече, а также некоторые выражения, которые обронил он по поводу союзников, — все это склоняет меня к мысли о том, что мирный договор действительно является целью Франции, где, вероятно, миролюбивые силы начинают брать верх. Однако нам следует дождаться ответа на мое недавно сделанное сообщение, которое в высшей степени искренне. Если же с их стороны мы не увидим достаточно ясных ответных шагов и реакции на это сообщение, то у нас не останется никаких сомнений, что они желают попытать счастья на полях сражений.

Я бесконечно признателен Вам, Ваша Светлость, за высокую оценку моих скромных усилий в этом деле. Я же выражаю свою безграничную преданность Его Величеству и его верноподданным и ожидаю дальнейших распоряжений по этому деликатнейшему делу…»

А вот что записывает в свой дневник Бентинк ван Роон на основании увиденного и услышанного им по поводу изложенных выше событий.

Среда, 26 марта 1760 года.

…Он решил в понедельник нанести визит господину д'Аффри, намекнувшему на получение ответа из Версаля с распоряжениями сообщить ему (Сен-Жермену), что положение его при дворе заметно пошатнулось после письма к госпоже де Помпадур. Он слишком запутался в своих делах! Именем короля ему (Сен-Жермену) прямо указали на то, чтобы он не вмешивался не в свои дела! По его словам, д'Аффри угрожал ему, вынуждая к бегству, а также заявил, что ему запрещено видеться с ним (Сен-Жерменом) и предписано отказать от дома! Выслушав все это до конца, он (Сен-Жермен) ответил, что «если кто-то и находится в затруднительном положении, то это господин д'Аффри… что же касается распоряжений от имени короля, то он (Сен-Жермен) не является подданным Его Величества, поэтому король вообще не имеет никакого права приказывать ему. Кроме того, он уверен в том, что господин Шуазёль написал все это сам, а король, вероятнее всего, даже не знает об этом! Если же ему предъявят распоряжение, составленное лично королем, то только тогда он поверит его подлинности, но не иначе…» Он (Сен-Жермен) сказал мне, что написал для господина д'Аффри «Памятную записку», которую он прочитал мне вслух. Когда он закончил чтение, мы не удержались от смеха, предвкушая, какое впечатление должен произвести на д'Аффри этот документ. Последнего он назвал глупцом, бедолагой и сказал, что «бедняга д'Аффри взял себе в голову, что может напугать меня. Однако… он не на того напал, ибо я не обращаю внимания ни на лесть, ни на ругань, ни на угрозы, ни на обещания. У меня нет иных целей, кроме блага человечества, которому я буду служить по мере моих сил. Король хорошо понимает, что я не боюсь ни д'Аффри, ни Шуазёля».

Четверг, 27 марта 1760 года.

Граф Сен-Жермен сказал мне по секрету, поскольку «не желает ничего скрывать от меня», что провел этот день в обществе господина Йорка, который показал ему ответы герцога Ньюкаслского, господина Питта и лорда Холдернесса из Англии, датированные двадцать первым числом, которые дошли до него двадцать пятого. Эти письма касаются тем, которые затрагивает господин Йорк в своей корреспонденции к ним, в частности, бесед с Сен-Жерменом. Затем он прочитал мне три маленькие заметки. В одной из них господин Йорк выражает свое желание побеседовать с ним и сообщает, что может потребоваться от графа для доверительной беседы. Кроме безупречной репутации сторон… конкретно требовалось, чтобы он (Сен-Жермен) был «официально уполномочен» или что-то в этом роде, так как тогда обстоятельства не будут препятствовать ведению открытого диалога.

Он (Сен-Жермен) сказал мне, что господин Йорк ознакомил его с оригиналами писем вышеупомянутых министров. Почерк этих людей, кроме господина Питта, был ему знаком. Содержание писем составляли в основном хвалебные эпитеты по отношению к адресату…

…Несмотря ни на что, господин д'Аффри ныне беспомощен, и он (Сен-Жермен) взял в свои собственные руки все дела по заключению мирного договора. Единственным препятствием на его пути все еще остается господин Шуазёль, который, тем не менее, «безусловно, потерпит крах, явно перегибая палку в деле поиска выгоды как для всей Европы в целом, так и для Франции в частности». По этому поводу я заметил, что не мешало бы иметь в своих руках нечто, что могло бы сдерживать активность господина Шуазёля. Он спросил меня, что я думаю по этому поводу (как будто я мог знать все тайны французского двора, а также слабые и сильные стороны этой нации!). Я ответил, что «…именно на его плечи ляжет вся тяжесть поиска выхода из создавшегося положения» и так далее… Он, видимо, не удовлетворился моим ответом и сказал, что от Шуазёля, которого нельзя сбрасывать со счетов, не следует ждать ничего конструктивного, ибо трудно предположить, что он искренне желает мира…

Понедельник, 31 марта 1760 года.

…Он сказач мне, что у него есть нечто, что «повергнет господина Шуазёля во прах», ибо все честные люди Франции искренне желают мира… Только один господин Шуазёль по-прежнему хочет продолжать войну… Однако в его распоряжении имеется мощное оружие против Шуазёля, которое упоминается в письмах господина Йорка (оригиналы этих писем находятся у него). Это средство можно при необходимости использовать в игре против господина Шуазёля, который для него не страшен… Он также сказал, что господин д'Аффри — бессловесный раб господина Шуазёля… он добавил, что господин Шуазёль не осмелится скрывать письма, о которых уже известно госпоже де Помпадур и маршалу де Бель-Илю».

Лишь 5 апреля 1760 года, после того как господин д'Аффри несколько раз его вызывал, граф Сен-Жермен согласился побеседовать с ним.

Тем временем герцог Шуазёль выступал перед королевским Советом. И на это выступление проливает свет сообщение барона Гляйхена о триумфе Шуазёля: д’Аффри «…горько упрекнул Шуазёля за предательство старого друга своего отца и подрыв авторитета посла в угоду подписания мирного договора за его спиной. Герцог Шуазёльский немедленно отправил гонца назад с приказом господину д’Аффри потребовать у статс-генерала ареста Сен-Жермена, чтобы затем доставить его, связанного по рукам и ногам, в Бастилию. На следующий день герцог Шуазёльский представил в Совете депешу господина д'Аффри, а затем прочитал свой ответ. Он бросил уничтожающий взгляд на своих коллег и, переведя его на короля и маршала Бель-Иля, добавил:

«Если я не нашел времени для того, чтобы лично исполнить распоряжение короля, то причиной тому моя уверенность в том, что ни один из вас не осмелится, в достаточной степени, проявить желание к подписанию мирного договора без ведома на то королевского министра иностранных дел!»

Ему был ведом принцип, установленный раз и навсегда королем, согласно которому министр одного департамента не должен был вмешиваться в дела другого. Все обернулось так, как он и предвидел. Король, словно провинившийся ребенок, потупил взор. Маршал не осмелился вставить ни слова. Действия герцога Шуазёльского были таким образом одобрены…».[150]

Воодушевленный чувством собственной правоты, герцог Шуазёль тут же отослал г. д'Аффри следующие инструкции:

«Версаль, 11 апреля 1760 г.

… Король приказал мне срочно сообщить Вам, чтобы Вы дезавуировали самым унизительным и выразительным образом, словом и действием, так называемого графа Сен-Жермена, перед всеми, во всех Соединенных Провинциях, кого Вы подозреваете в том, что они знакомы с этим плутом. К тому же Его Величество просит Вас добиться от Генеральных Штатов этого государства, чтобы, из дружбы к Его Величеству этого человека арестовали, дабы его могли препроводить во Францию, где он будет наказан в соответствии с его виной. Царствующие особы и общественное благо заинтересованы в том, чтобы пресекалась наглость подобных мошенников, задумавших решать без на то поручения государственные дела такой страны, как Франция. Я считаю, что подобный случай заслуживает не меньшего внимания, чем требование выдачи любого злоумышленника. В связи с этим король надеется, что после Вашего доклада господина Сен-Жермена арестуют и препроводят с надлежащей охраной в Лилль.

Признаюсь, я прежде думал, что Вы симпатизировали ему и, возможно, поэтому был не слишком осторожен, когда приказал Вам хорошенько отругать его после последней Вашей беседы с ним.

То, что Вы рассказали мне о Шамборе, есть нелепица чистой воды.

Итак, король искренне желает, чтобы этот авантюрист был окончательно дискредитирован в Соединенных Провинциях, а по возможности и наказан, ибо его поступок того заслуживает. Его Величество обязал меня довести до Вашего сведения, что Вы наделяетесь всеми необходимыми полномочиями для выполнения этого поручения.

P.S. Нельзя ли, помимо обращения к штатс-генералу с просьбой об аресте Сен-Жермена, попытаться поместить статейку в датской газете, где можно описать все похождения этого мошенника? Это послужит уроком для самозванцев. Король одобрил мой план, Вам же остается его выполнить, если, конечно же, Вы считаете, что Ваших сил будет для этого достаточно».[151]

Господин д’Аффри тут же последовал инструкциям Шуазёля и оповестил ведущих министров Республики и тех немногих иностранных представителей, которые находились в Гааге, а затем сел писать обращение к Генеральным Штатам Голландии. Сохранился черновик этой обличительной речи:

«Черновик Представления Общему собранию с обличительными материалами против так называемого графа Сен-Жермена и требованием его ареста и экстрадиции.

Милостивые государи,

Этот человек, величающий себя графом Сен-Жерменом, злоупотребил доверием короля, великодушно предоставившего ему убежище в своем королевстве.

Некоторое время тому назад он появился в Голландии, а совсем недавно в Гааге, где без всяких на то полномочий со стороны Его Величества или же министра иностранных дел этот самонадеянный человек объявил себя посланником короля, которому доверено обсуждение дел, имеющих непосредственное отношение к интересам государства. Король уполномочил меня довести до вашего сведения, милостивые государи, этот факт, дабы никто в ваших владениях не был введен в заблуждение этим самозванцем. Его Величество поручил мне заявить во всеуслышание о том, что он осуждает действия этого авантюриста как человека бесчестного и неблагодарного, который позволил себе, заручившись якобы поддержкой премьер-министра, вмешаться в управление страной со свойственным ему невежеством, нагло и авантюрно, заявляя себя уполномоченным к ведению наиболее важных дел, составляющих чрезвычайный интерес короля Франции.

Его Величество не сомневается в том, что вами, милостивые государи, будет оказана справедливая поддержка его требованиям, которую он ожидает от вас, надеясь на наши дружественные и добрососедские отношения. Его Величество с нетерпением ожидает от вас решений, которые позволили бы добиться ареста так называемого графа Сен-Жермена и препровождения его в Антверпен, откуда он бы был переправлен во Францию.

Искренне надеюсь на то, что вы, милостивые государи, окажете мне честь, приняв мою просьбу к немедленному исполнению».

Этот черновик д'Аффри приложил к своему письму герцогу Шуазёлю, пытаясь оправдаться в том, что не смог выполнить поручение об аресте Сен-Жермена:

«Гаага, 17 апреля 1760 года.

Господин герцог, желая предоставить Вам наиболее полный отчет о предпринятых мною действиях по выполнению распоряжений Его Величества относительно так называемого графа Сен-Жермена, я решил повременить с последним отправлением. Вчера я был у главы правительства и передач все то, что Вы просили меня довести до его сведения по поводу нашего авантюриста. После этого именем Его Величества я потребовал ареста и экстрадиции последнего.

Глава правительства, видимо, был сильно удивлен происшедшим. Однако, как бы то ни было, пообещал мне сделать все, от него зависящее.

Герцог Брауншвейгский сказал мне, что не желал бы открыто фигурировать в этих акциях. Однако он охотно окажет нам косвенное содействие, ибо его желание разоблачить авантюриста вполне совпадает с нашими намерениями.

Секретарь правительства выразил мне свое согласие с тем, что этот человек должен быть выдан Франции. Однако, по его словам, это дело будет рассматриваться в Комитете советников, самой влиятельной структуре в Голландии, а так как его председателем является господин Бентинк, то можно предположить, что Сен-Жермену скорее всего удастся бежать, а впоследствии так оно и вышло.

Вчера вечером я ожидал новостей об этом деле, когда меня посетил с визитом господин Каудербах. С порога он спросил, знаю ли я об отъезде господина Сен-Жермена. Я ответил: «Нет». Тогда он рассказал, что позапрошлым вечером, между семью и восемью часами, господина Бентинка видели входящим в дом авантюриста и покидающим его в девять часов. Затем этот же дом посетил господин Пик ван Цолен. Он, однако, пробыл там недолго. После этого туда снова прибыл господин Бентинк. Было это уже между девятью и десятью часами. Он пробыл там довольно долго и вышел далеко за полночь. Каудербах также рассказал мне, что господин Сен-Жермен, проводив гостей, отправился спать и в пять утра уже пил чай. Вскоре после этого в дом прибыл лакей господина Бентинка, а возле дома уже стоял запряженный четверкой лошадей наемный экипаж, в который и сел этот мошенник. Однако хозяин затрудняется ответить, в какую сторону он уехал. Не может он припомнить и того, отправился ли лакей господина Бентинка с проходимцем или же нет.

Отъезд его был столь спешен, что он оставил в доме хозяина свою шпагу, пояс, множество серебряных и оловянных кубков и несколько пузырьков неведомой жидкости. Я едва сдерживался, чтобы не вылить на господина Каудербаха все свое негодование в связи с поведением господина Бентинка. Я ничего не сказал ему и о моих хлопотах по поводу рекламации и экстрадиции, а только сдержанно спросил его, уверен ли он в этой информации. Он сказал, что подробности ему известны от хозяина-саксонца того дома, где останавливался господин Сен-Жермен. Он предложил привести его. Мы послали за ним, и тот пришел и подтвердил все, что рассказал мне господин Каудербах.

Когда господин Каудербах удалился, я послал записку главе правительства с просьбой о встрече. Он только что вернулся домой со званого обеда, который состоялся в семь часов вечера, а потому отложил встречу со мной до девяти часов утра. Я пришел к нему и сразу же спросил о новостях в деле господина Сен-Жермена. Он ответил, что может отвечать только лишь за себя, и добавил, что мне необходимо представить петицию господину Бентинку, президенту Комитета советников. Он полагает, что этот государственный орган, возможно, согласится на арест господина Сен-Жермена, однако вряд ли пойдет на его экстрадицию, пока не будет получена соответствующая санкция от властных структур Голландии ближайшего созыва. Я ответил, что не стану предоставлять материалы господину Бентинку и пояснил причину моего нежелания. Затем я рассказал о подробностях отъезда господина Сен-Жермена и о том, что ему предшествовало, исключая, впрочем, обстоятельства, которые могли бы бросить тень на хозяина дома, поэтому изложил все детали этого дела с целью убедить собеседника в том, что эти факты добыты моими соглядатаями, которые вели наблюдение за Бентинком. Услышанное, как мне показалось, вызвало в нем чувство искреннего негодования. Я сказал, что в бегстве этого авантюриста главную роль сыграла Гаага. Он же, возможно, будет искать убежища в Амстердаме, поэтому-то я и собираюсь сейчас же известить об этом нашего флотского интенданта — господина д'Астье — и именем Его Величества потребовать ареста проходимца с дальнейшим содержанием под стражей до тех пор, пока не будут получены окончательные распоряжения по этому поводу. Я действительно написал ему письмо, копию которого прилагаю к этому посланию. Затем я сказал секретарю правительства, что авантюрист, возможно, будет искать убежище в какой-нибудь другой провинции, поэтому я обязан испросить разрешения Его Величества на вручение петиции Его Высочеству штатс-генералу. Итак, если какая-нибудь из голландских провинций откажет нам в содействии или даже попытается помочь бегству господина Сен-Жермена, мы будем немедленно извещены о том, где его искать, и смею надеяться на то, что если он вдруг будет найден в Англии или еще где-нибудь, то, безусловно, будет выдан нам, чтобы разрушить шаткое равновесие, из которого может сложиться приемлемый для всех мирный договор. Мои слова, по всей видимости, оказали на секретаря правительства нужное действие, и я бы не удивился, если бы мошенника тут же арестовали в Амстердаме. Однако, как мне думается, его давно уже там нет. Вполне возможно, что он достиг-таки границ республики. Представление, которое с Вашего разрешения я намерен передать штатс-генералу и черновик которого я приложил к письму, может принести желаемый результат, если же, конечно, Его Величество одобрит его, так как я хочу напечатать это заявление во всех газетах и думаю, что отдача не заставит себя долго ждать. Спешу сообщить, что в этом заявлении мне удалось заклеймить этого авантюриста в достаточно сильных выражениях, от которых ему нескоро удастся оправиться. Этим приговором я ославлю его на всю Европу.

Думаю, что проходимец ограничен в средствах. Он взял взаймы у еврея Боаса две тысячи флоринов под залог трех — уж не знаю, настоящих или фальшивых — опалов, вложенных в запечатанный конверт. Эти две тысячи флоринов должны быть возвращены двадцать пятого числа, и Боас сказал вчера господину Каудербаху, что если денежные векселя не будут погашены двадцать пятого числа, то он сразу же пустит опалы с молотка. По отношению к господину Бентинку я решил действовать согласно Вашим указаниям из последнего письма. Мое отношение к этому человеку останется неизменным до тех пор, пока Его Высочество не соизволит снабдить меня новыми распоряжениями на сей счет; и если мне удастся встретить его в один из этих дней, я буду говорить с ним о господине Сен-Жермене и об его отъезде, стараясь не выдать себя, и вместе с тем попытаюсь склонить его к полному отречению от своего поведения и связи с авантюристом».

В начале письма идет рассказ о событиях 16 апреля на встрече в Рисвике у российского посла графа Головкина. Там присутствовали герцог Брауншвейгский, граф д’Аффри и барон фон Райшах. Герцог Брауншвейгский сообщил д’Аффри, что граф Сен-Жермен изо всех сил добивался встречи, и что он, герцог, отказался. Ему однако было известно, что графу удалось встретиться с другими людьми, которых он назвать не может. Тогда д'Аффри сообщил герцогу, что герцог Шуазёль дезавуировал графа Сен-Жермена, и что ему нельзя было верить ни в чем касательно дел Франции или ее правительства. Он попросил герцога передать эти слова английскому послу Джозефу Йорку и отметил, что Великому пенсионарию Штайну и секретарю Анри Фагелю[152] он уже все сказал сам. Герцог Брауншвейгский ответил, что он во всем будет поддерживать господина д'Аффри, но не желает быть замешанным в этом деле.[153]

Не достигло цели и письмо д’Аффри к д’Астье в Амстердам от 17 числа, поскольку к тому времени граф уже был вне пределов досягаемости:

Граф д’Аффри — господину д'Астье в Амстердам.

«17 апреля 1760 года.

Так называемый граф Сен-Жермен, знакомый Вам по Амстердаму и находящийся теперь здесь, — авантюрист и самозванец.

Он имел неосторожность, не будучи уполномоченным со стороны Его Величества или главы внешнеполитического ведомства, вмешаться в дела, имеющие самое непосредственное отношение к интересам королевства.

После того как из моего отчета и писем самого Сен-Жермена в Версаль король узнал о происшедшем, он издал указ добиться рекламации этого ретивого самозванца. А мне предписывается требовать его экстрадиции и последующего сопровождения во Францию.

Однако вчера утром он внезапно покинул Гаагу и, по всей вероятности, скрывается ныне в Амстердаме. В связи с этим я уполномочиваю Вас заняться этим делом и приказываю Вам, именем Его Величества, сию же минуту потребовать от магистрата Амстердама ареста этого самозванца и содержания его под надежной охраной до тех пор, пока не будет согласован способ переправки мошенника в Австрийские Нидерланды, где он будет заточен в первую из попавшихся на нашем пути крепость.

К этому посланию я прилагаю письмо для господ Хорнека и К°, в котором я прошу их оказать Вам всяческую помощь в исполнении этого поручения. Смею надеяться, что эта помощь будет оказана Вам надлежащим образом, а Вы, со своей стороны, не медлите с исполнением задания».[154]

Меры, принятые господином д'Аффри, все его передвижения заняли несколько дней, что дало время графу Сен-Жермену раскрыть замысел Шуазёля благодаря единственному оставшемуся ему верным другу — Бентинку ван Роону.

Как только Бентинк узнал о депеше герцога Шуазёля, он тотчас же отправился к Великому пенсионарию Штайну и затем вместе с ним к секретарю Фагелю, как он по горячим следам записал в своем дневнике 14 апреля и затем 15 апреля 1760 года:

«Глава правительства (Штайн) сказал мне, что от господина д'Аффри он узнал о полученных распоряжениях господина Шуазёля по поводу господина Сен-Жермена, которые требуют, главным образом, того, чтобы тот отказался впредь от попыток заключения мирного договора… Эти распоряжения также предписывают ознакомить господина Сен-Жермена с их содержанием и предупредить его, что если он будет упорствовать в своем вмешательстве в дела мира и войны, то его, безусловно, по возвращении во Францию упрячут в темницу. Секретарь Фагель сказал мне то же самое, добавив, что об этом «он узнал только этим утром»… В тот же день господин Сен-Жермен обедал у меня и сказач, что «господин д'Аффри довел до его сведения полученные распоряжения и ознакомил его с письмом господина Шуазёля». Он ответил, что подобное заявление «не может запретить ему вернуться во Францию, ибо эти распоряжения не могут быть приведены в исполнение… так как они исходят исключительно от господина Шуазёля… а господина Йорка он знает с детства, семнадцать лет тому назад он был желанным гостем в доме Йорков». Господин д'Аффри пытался запретить ему посещать мой дом, где Сен-Жермен был довольно-таки частым гостем. Он «не собирается отказываться от моего гостеприимства, покуда оно не иссякнет с моей стороны». Господин д'Аффри вместе с письмом от господина Шуазёля показал ему и другое, которое он (Сен-Жермен) лично написал обо мне госпоже де Помпадур. По его мнению, оно, несомненно, было украдено Шуазёлем у маркизы. Упомянул он и о том, что в антипатии к моей персоне господина д'Аффри кроется причина недоверия ко мне со стороны Франции… Казалось, что эти распоряжения его нисколько не беспокоят, и еще меньше он опасается господина Шуазёля!.. Во всяком случае, как мне кажется, вопрос остается открытым. По всей видимости, Франция снова стоит на пороге войны, а если это произойдет, то он (Сен-Жермен), безусловно, отправится в Англию, чтобы на месте решить, что следует предпринять в дальнейшем.

Вторник, 15 апреля 1760 года.

Глава правительства сообщил мне, что господин д'Аффри показывал ему распоряжения, полученные прошлой ночью и объявляющие господина Сен-Жермена «бродягой без рода и племени», а также то, что все им сказанное не должно приниматься на веру! Против него могут быть выдвинуты обвинения, которых будет достаточно для ареста и сопровождения под конвоем в Лилль, откуда он будет отправлен во Францию и посажен там в темницу… Я изложил ему свою точку зрения, согласно которой господин Сен-Жермен прибыл в эту страну из другой страны, как и всякий гражданин этого государства, надеясь на то, что закон защитит его честь и достоинство. Он же не совершил ничего такого, что могло бы лишить его поддержки цивилизованного государства, я имею в виду такие преступления, как убийство, отравление и так далее. Право убежища считается в этой республике священным правом… С этим он согласился, однако был весьма озабочен настойчивостью Франции в этом вопросе… Я отправился к секретарю, ионе присутствии главы правительства сказал мне, что к нему приходил господин д'Аффри и сообщил… (впрочем, повторил то же самое, что до этого он рассказывал главе правительства), а тот посоветовал ему (д'Аффри) обратиться к правительству и так далее. Однако считает он, что правительство не выдаст человека, который проживает в этой стране, доверившись покровительству этой страны, и против которой он не совершал никакого отвратительного преступления, вынуждающего эту страну лишить его оказываемого покровительства».[155]

Узнав, с другой стороны, что д'Аффри дважды встречался с представителем Англии, Джозефом Йорком, Бентинк ван Роон решился обратиться за помощью к нему, даже если его уже упредили. И несмотря на явную неохоту осторожного британского дипломата ввязываться в это сомнительное дело, весьма виртуозно добился от него желаемого содействия, доверив только дневнику свое истинное мнение о таком трусливом и недружественном поведении англичанина:

«Среда, 16 апреля 1760 года.

Я рассказал господину Йорку то, что только что услышал о господине Сен-Жермене, ожидая, что тот будет защищать его, ибо господин Йорк начал переговоры с господином Сен-Жерменом и весьма его обнадежил. Я сам видел оригиналы его писем к господину Сен-Жермену. Они показались мне весьма дружелюбными. Однако вместо защиты господина Сен-Жермена господин Йорк напустил на себя гордый и неприступный вид, сказав мне, что он «весьма рад был бы видеть господина Сен-Жермена в руках полиции». Это поразило меня до глубины души. Очень деликатно и осторожно, чтобы не обидеть его, я высказал ему свое мнение по этому поводу. Однако господин Йорк продолжал упорствовать, говоря, что «он умывает руки, и дальнейшая судьба господина Сен-Жермена его не интересует», и отказался выдать мне паспорт для пакетбота, который я у него просил.

Я продолжал настаивать на своей просьбе, и господин Йорк сказал в конце концов, что если я прошу у него паспорт в виде части о го одолжения, то в таком случае он отказать мне не в состоянии, исключительно «благодаря моему положению». Я согласился. Мы оба пришли к выводу, что господин д'Аффри может причинить нам кучу неприятностей, которых можно было бы избежать, позволив господину Сен-Жермену покинуть эту страну. Господин Йорк тогда вызвал своего секретаря и попросил того приготовить паспорт. Он завизировал его и отдал мне незаполненным с тем, чтобы господин Сен-Жермен мог вписать туда собственное имя или же любое другое, для того чтобы избежать преследования со стороны господина д'Аффри и его подчиненных. Я забрал паспорт, не показав господину Йорку, до какой степени я был ошеломлен и возмущен тем, чему оказался свидетелем».

А дальше в записи от 18 апреля Бентинк изложил обстоятельства побега Сен-Жермена, столь обескуражившего д'Аффри и навлекшего на него гнев его версальского покровителя Шуазёля. Возмущенный предшествующей сценой, Бентинк с раздобытым паспортом самолично поспешил к графу Сен-Жермену, который жил с недавних пор в гостинице «Маршал Тюренн».

«Мне пришлось лично отправиться к графу Сен-Жермену и посоветовать ему поторопиться с отъездом, ибо это в его же интересах. Я сказал ему, что у меня есть информация, не из первых, правда, рук, о том, что господин д'Аффри получил распоряжение с требованием его ареста и дальнейшего сопровождения под конвоем к французским границам с последующей выдачей Франции, чтобы там заключить его пожизненно в темницу.

Он был удивлен, и не столько распоряжениями господина Шуазёля, сколько дерзостью господина д'Аффри, который намеревался проделать операцию, противоречащую законам этой страны. Он забросал меня вопросами по существу дела, оставаясь при этом чрезвычайно хладнокровным. Я не стал углубляться в тонкости ситуации, ибо о многом из того, что он хотел знать, я мог только догадываться. Я только заметил, что времени для разговоров у нас остается совсем немного, и поэтому ему необходимо до завтрашнего утра сделать все необходимые приготовления, ибо даже если господин д'Аффри кое-что и задумал против него, то вряд ли он сможет начать действовать раньше десяти часов следующего утра. Значит, у него (Сен-Жермена) есть еще время для подготовки и осуществления своих контрпланов.

Поэтому мы сразу же принялись обсуждать план его отъезда и его направления…

Я предложил ему свои услуги в организации отъезда… Что же касается второго, я намекнул ему на Англию. За этот план говорили: географическая близость этой страны, ее законы, Конституция и благородство населяющего эту страну народа… На том и порешили. Я сказал ему, что добуду для него паспорт у господина Йорка, ибо без этого документа он не сможет вступить на борт пакетбота. А так как судно отправлялось в море на следующий день, я сказал, что будет разумно, если он отправится в Хеллевутслёйс, и сделает это как можно быстрее. Только быстрота может избавить нас от неприятной встречи с господином д'Аффри и так далее… Вечером, часов в семь или восемь я приехал к господину Сен-Жермену и вручил ему паспорт. Он снова задал мне много вопросов. Я старался избегать ответов, умоляя его думать прежде всего о настоящем моменте, чем задавать бессмысленные вопросы в создавшемся положении. Он решил наконец-таки ехать, а так как никто из его слуг не знал ни языка, ни дорог, ни нравов страны, он попросил меня отправить с ним одного из моих, на что я с радостью согласился… И более того, я нанял экипаж, запряженный четырьмя лошадьми, для поездки в Лейден и приказал подать его к моему дому в четыре тридцать следующего утра. Затем я приказал одному из моих слуг захватить по пути графа Сен-Жермена и оставаться с ним до тех пор, пока тот не решит отправить его обратно…»[156].

Приехав в Хеллевутслёйс, граф Сен-Жермен из предосторожности не стал селиться в городе и сразу же поднялся на борт курсировавшего между Англией и континентом почтового корабля «Принц Оранский», где и остался до самого отплытия. Это происходило 16 апреля 1760 года.[157] Об этом как о слухах посол д'Аффри сообщает герцогу Шуазёлю в своей реляции от 25 апреля:

«Гаага, 25 апреля 1760 года.

(Получено 29-го, ответ дан 1 мая).

Господин герцог, по всей видимости, так называемый граф Сен-Жермен выехал в Англию. Послухам, он, опасаясь ареста, не осмелился задержаться в городке Хеллевутслёйс и сразу же погрузился на борт почтового судна, где и оставался до самого отплытия, не решаясь выйти на берег. Кое-кто, однако, полагает, что он отправился в Утрехт, намереваясь в дальнейшем проникнуть в Германию.

Вокруг взаимоотношений господина Бентинка Роона с этим авантюристом разгорелось много скандалов, которые изрядно запятнали и без того довольно неприглядную репутацию этого человека…»

Бентинк ничуть не раскаивался в том, что помог бежать «авантюристу» и «самозванцу», более того, он много лет поддерживал переписку с Сен-Жерменом, а граф, бывая в Голландии, всегда спешил свидеться со своим искренним другом. Бентинк оставался верен своему убеждению в том, что Сен-Жермен был человеком в высочайшей степени благородным и порядочным, как бы ни пытались его очернить:

«Если бы граф Сен-Жермен был так же осмотрителен, как и ревностен, то, я полагаю, ему удалось бы способствовать началу мирных переговоров. Однако он излишне полагался на собственные силы и намерения и не составил себе никакого, пусть даже и плохого, мнения о тех людях, с которыми ему приходилось иметь дело. Более всего графа д'Аффри задело то подчеркнутое выражение в письме господина Сен-Жермена госпоже де Помпадур. (Об этом я узнал от людей, видевших это письмо собственными глазами.)… За свое поведение я готов отчитываться лишь перед Всевышним и моим Властелином… А за происходящее в моем доме… за людей, с которыми я встречаюсь и которых приглашаю в свой дом, я не должен и не собираюсь никому давать отчета. Ибо вот уже тридцать лет я состою членом Вельможного Собрания, и никогда не был замешан в связях с авантюристами или самозванцами, и никогда не принимал у себя никаких мошенников. Господин Сен-Жермен появился в этой стране с весьма хорошими рекомендациями, и я встречался с ним по той простой причине, что мне нравится его общество и беседы с ним. Он в высшей степени достойный и изысканный собеседник, речь которого весьма привлекательна и разнообразна. Взглянув на него всего лишь один раз, сразу же убеждаешься в прекрасном его воспитании. Действительно, мне неизвестно, кто он такой, однако, по словам графа д'Аффри, Его Христианнейшее Величество тоже знает этого человека. И слава богу! Для меня этого вполне достаточно! Если господин Сен-Жермен соизволит вернуться в Гаагу, я, безусловно, снова попытаюсь встретиться с ним, невзирая на запреты со стороны ли правительства Голландии или же знакомых мне людей, которые могут попытаться убедить меня в том, что этот человек не достоин моего общества»[158].

Второго мая того же года д'Аффри передал графу Штейден-Хомпешу следующую памятку:

«Высочайшие и Всемогущие Господа!

Незнакомец, назвавшийся графом Сен-Жерменом, которого мой повелитель, король Франции, приютил в своем королевстве, злоупотребил этим гостеприимством.

Недавно он приехал в Голландию, в Гаагу, где, без согласия Его Величества или его министра, без поручения, этот нахал позволил себе объявить, что он уполномочен устраивать дела Его Величества.

Мой повелитель — король просит меня предупредить Ваших Высочеств и все общество, дабы никто во всех Ваших владениях не был обманут этим самозванцем.

К тому же Его Величество просит меня потребовать выдачи мошенника как виновного, во-первых, в злоупотреблении оказанным ему гостеприимством, позволившего себе говорить о правительстве и о королевстве неприлично и неправильно, и во-вторых, в попытке вершить важнейшие дела моего повелителя — короля Франции.

Его Величество не сомневается, что Ваши Высочества окажут ему эту услугу во имя дружбы и справедливости и прикажут арестовать так называемого графа Сен-Жермена и препроводить его под стражей в Антверпен, откуда его отправят во Францию.

Выпущен в Гааге, 30 апреля, 1760 года.

Подпись — Л. д'Аффри».[159]

Памятка была распространена по всем Соединенным Провинциям, и поскольку графа больше не было в Голландии, достаточно было ознакомить каждую провинцию с пожеланиями французского короля на тот случай, если граф вернется.[160] «После обсуждения депутаты провинций взяли копии данного документа, чтобы распространить его дальше. Договорились, что следует передать его и Пику ван Солену, и другим депутатам, отвечающим за иностранные дела государства, с тем чтобы они доложили об этом на заседании совета».[161]

Об этом д'Аффри с чувством исполненного долга отписал своему патрону в Версаль:

«Гаага, 2 мая 1760 года.

Господин герцог, я решил ныне ответить на Ваши два письма от двадцать четвертого числа прошлого месяца за номерами 207 и 209. Вчера утром я по распоряжению Его Величества отправил Представление президенту Общего собрания, копию которого прилагаю. Это Представление поставлено на голосование всеми провинциями. Им необходимо будет выразить свое отношение к тому, достоин ли господин Сен-Жермен дальнейшего пребывания в этой стране. Я удовлетворен уже тем, что главы провинций ознакомлены с требованием Его Величества на случай, если этот авантюрист объявится в какой-либо из подвластных им провинций. И хотя этот проходимец спешно покинул эту страну, можно считать дело сделанным, так как мое Представление было обнародовано на страницах газет, благодаря чему он дискредитирован повсюду и навсегда. На этом, я думаю, можно и успокоиться, если, конечно же, Его Величество не соизволит прислать мне новых распоряжений на сей счет…»

Как и следовало ожидать, дело было прекращено, а господин д'Аффри уехал в отпуск во Францию.[162]