Грусть улыбается искренне

Что такое нах?

Новый день приходит по привычному сценарию: вы чувствуете солнечный лучик, пригревшийся на щеке, открываете глаза, оскорбляете будильник, нехотя поднимаетесь… А вот в больнице у Виктора Южакова был несколько иной расклад. Приход нового дня он чувствовал по характерному звону алюминия и шарканью швабры, ведь уборщица приходила обычно раньше всех: будила дежурную медсестру, главврача, с охотой рассказывала им о жизни за стенами больницы.

Потом к Вите в палату обязательно кто-то являлся с термометром, и он, засунув его под мышку, нехотя вставал с кровати. Парень часто усаживался возле окна и наблюдал, как солнце медленно выползает из-за многоэтажек и бетон окрашивается розовым цветом, по небу начинают сновать ранние птицы, а с крыши слышится привычное «угу-уху» диких голубей.

Медсестра по утрам приходила обычно с парой-тройкой таблеток, которые нужно было выпить натощак. Потом она оценивающе глядела на градусник и в зависимости от показателя температуры улыбалась или качала головой.

Как только на небе гасла последняя звезда и голуби прилетали на подоконник Витькиной палаты, он, даже не глядя на часы, понимал, что вот-вот появится Золушкин или Тим-Тим с обходом. Выслушав внимательно рассказ о самочувствии, врач (если это, конечно, Золушкин) приободрит, пошутит… или буркнет что-то недоброе (если это Тимофей), а засим удалится к другим пациентам. Витёк же, пожимаясь от утренней прохлады, пойдёт умываться, мысленно осыпая последними ругательствами разбитое стекло в WC.

Постель он заправлял тщательно — сегодня смена Тим-Тима: если этот монстр углядит бардак, незадачливому лентяю влетит по полной программе. Не то чтоб Тимофей Тимофеевич любил покричать, помахать руками — нет, он действовал иначе: запоминал чужие огрехи, а потом рассказывал о них всем кому ни попадя, да ещё и по пятьсот раз. Шпала выл волком, оттого что дотошный доктор растрепал всей больнице, как Саня, накалякав на стене туалета плохие слова, не позаботился об «уликах» и по-детски глупо забыл на «месте преступления» свою мыльницу. Самое забавное, что Тимофей даже не ругал в тот день Шпалу. Но парень тем не менее с охотой выпросил у технички тряпку с порошком и всё отмыл, потому что Тим-Тим каждые пять минут, ещё и при посторонних, приставал к нему с вопросами вроде: «Что тебя подвигло на написание этих фраз?» или «Какова высокая цель таковой деятельности?»

Виктор, хоть и пробыл в стенах сего отделения не так много, уже ясно понимал, что лучше сразу делать всё, как требует Тимофеевич, иначе потом будет хуже. Подушку мальчишка поставил уголочком, аккуратно, поверх ровно постеленного покрывала. На тумбочке прибрал, чтобы было почти как в армии. Подойдя к окну, шикнул на голубей: «Нет ничего сейчас, ни крошки. После обеда прилетайте!» Правда, через стекло птицы его не услышали и продолжали топтаться по подоконнику.

«Ну ничего, — зловредно подумал Витька, причёсывая взъерошенную шевелюру. — Сейчас Тамара заглянет, она вас быстрёхонько погонит отсюда…»

Парень положил на место расчёску и потянулся, смачно зевнув. Почему-то болела спина и противно ломило кости ног. Но Виктор только досадно поморщился: больница уже приучила его не раскисать от всяких мелочей и плохого самочувствия.

Он вышел в коридор и, прошагав несколько метров, обратил внимание на своё отражение в зеркале.

— Бл-я-я-я… — протянул Витёк еле слышно. Из зеркала на него смотрела осунувшаяся, слегка бледноватая физиономия, причём кислая-кислая, как выжатый лимон. Серенький мрачный спортивный костюм и дурацкие домашние тапки с блевоточного цвета смайликами дополняли и органично завершали образ доходяги. Парень попытался улыбнуться и хоть немного выпрямиться, подтянуться, но это, увы, не сильно прибавило ему оптимизма — отражение по-прежнему вызывало отвращение и дурственное сожаление. С этим надо было срочно что-то делать: звонить отцу, просить прощения, требовать притащить нормальные джинсы, модные новые кроссовки…

Нельзя же и в самом деле забывать, как ты выглядел в прошлой, добольничной жизни.

Стараясь не думать об отражении, Виктор вошёл в столовую. У входа, переплетясь руками, ногами, шеями, одним словом, телами, целовались Шпала с Эммой. Говаривали, что Эмка готовилась к выписке, и бедный Саша, страдая, не отпускал её от себя ни на секунду. Лизаветка что-то лепетала за столом у окна, разглядывая с мамой большую красочную детскую книгу. Напротив восседал Тимофеевич, вальяжно раскинув руки. Больше никого не было. Витька немного удивился: обычно по утрам Инга просыпалась раньше и ждала его на кушетке в коридоре. Сейчас же её не было.

— Тимофей Тимофеевич, Инга где, не знаете? — спросил мальчишка мимоходом и упал на лавочку предусмотрительно подальше от врача.

— Какая Инга? — с издёвкой спросил Тим-Тим. Виктор зло сощурился, но доктор, хихикая, только оголил зубы в довольной ухмылке. — Спрашиваешь, где Инга, а, наверное, и знать-то не знаешь, как её полное имя.

— Инга и есть Инга, — парень задумчиво пожал плечами.

Доктор в ответ самодовольно покачал головой.

— Вообще да, но у неё нет…

Витёк, немного постояв в замешательстве, собрался с мыслями и сдался:

— Ладно, не томите. Как?

Тимофей хлопнул в ладоши, слегка подскочив на месте.

— А волшебное слово?!

Маленькая Лиза и её мама захихикали.

— Ну пожалуйста… — лениво пропел Витя.

Врач снизил голос и наконец перестал противно щериться.

— Ингилейв.

Витька чуть не уронил челюсть.

— Ну ни фига себе!.. — он перевел дух. — Никогда не слышал, чтобы так людей называли. Так где она, Ингилейв?

— В палате она у себя, где же ещё? — снова ухмыльнулся Тимофей Тимофеевич, а потом уже серьёзнее добавил: — Плохо ей ночью было, гемоглобин упал, вот кровь капаем сейчас.

В столовую, шмыгая носом, вошёл худой двенадцатилетний мальчишка, напоминающий Кощея в зелёной майке, за ним — в обнимку герои-любовники Эмка и Шпала. Из коридора послышался голос Тамары, зазывающей всех на завтрак.

— Ну, Тимофеич, — прошептал под нос Витя. — Ну, свин. Мог бы и сразу сказать.

Завтрак был скромным: гречка с отварной сарделькой и компот. Но Виктор принялся жевать за обе щеки: всё же это не манка на подгоревшем молоке и не синяя овсянка.

Да и к тому же парень хотел быстрее закончить с трапезой, чтобы увидеться с Ингой и принести ей завтрак, как сама она когда-то приносила ему сухари с чаем.

Всё утро капризничал Бекир — отказывался есть. Мама его развлекала и машинками, и кубиками цветными. Не выдержав, даже Тамара подсела к ним за столик и стала рассказывать мальчугану какие-то занятные истории-сказки. Не действовало. Бекирчик упорно отодвигал тарелку с гречкой и тянулся к компоту. За Витиной спиной с характерным звуком отъехала скамейка — встал Тимофеевич. Грозно прокашлявшись, он двинулся к капризуле.

«Бекир влип», — посмеялся про себя Витька и, воспользовавшись загруженностью педантичного доктора, поднялся и взял с соседнего стола порцию завтрака и стакан компота для Инги.

Дома он часто тихонько становился в дверном проёме, когда родители сплетничали, и с едкой улыбкой «грел уши». Отец множество раз повторял, что подглядывать и подслушивать — нехорошо. Может, и впрямь нехорошо, но как, скажите пожалуйста, устоять перед соблазном услышать, что же родители на самом деле думают о твоей учёбе, всерьёз ли они планируют, к примеру, лишить тебя телевизора на неделю, или правда, что ко дню рождения тётя пришлёт из Америки новенький ноутбук… Но вместе с тем Виктор ни за что не подслушивал, если его прямо просили этого не делать. Стоило папе сказать: «Нам с мамой нужно поговорить наедине», как Витёк преспокойно удалялся в свою комнату. А вот когда, просто проходя мимо, он вдруг слышал, к примеру, из кухни осторожный, приглушённый шёпот (ведь и дураку ясно, что таким тоном обсуждаются только темы под грифом «суперсекретно»), уши сами собой, как радиолокаторы, поворачивались туда с целью уловить сигнал.

Так же тихо, даже затаив дыхание, парень встал в дверном проёме у восьмой палаты. Думал послушать, что Инга про него говорит и говорит ли вообще. Но, к великому разочарованию, кроме девушки, в палате никого не было.

Да и если бы был кто, вряд ли бы она активно сплетничала. Во-первых, характер всё же не тот, во-вторых… судя по всему, чувствовала девчонка себя плохо. Лежала, свернувшись калачиком, как ребёнок, и смотрела отстранённо в одну точку; по трубочке капельницы в вену скатывалась красная жидкость, а тумбочка была заставлена десятком разнообразных упаковок от лекарств. Витька корректно прокашлялся и вошёл, грациозно вышагивая, как на параде. Инга приподнялась, пытаясь улыбнуться, и её белая непослушная чёлка забавно свалилась на глаза.

— Привет.

— Кто тут еду с доставкой на дом заказывал? — громогласно спросил Витя, одной рукой поправляя Инге подушку, чтобы она могла сесть удобнее.

— Вот это сервис!

— А то, — парень вручил ей тарелку. — Ешь теперь и не филонь!

Хотя аппетита у неё явно не было, косить от Витькиного приказа Инга не стала и взяла слегка дрожащей рукой вилку, умильно улыбаясь не то ему, не то самой себе.

— А мне Тим знаешь что рассказал? — таинственно спросил Виктор, упав на соседнюю койку, пока отсутствовали Лизка с мамой, её законные обитатели.

— И что же?

— А то, что ты Ингилейв на самом деле-то! — оживленно выпалил мальчишка, хвастливо задрав подбородок. — Скрывала от меня правду, да?

Девушка, промолчав, только потешно и каверзно улыбнулась, щуря чуть воспалённые, но уже вовсе не грустные глаза.

— Хи-хи ей, — он нарочно надулся. — Всё ей хи-хи. А мне Тимофей несколько минут этим мозги кипятил.

Заскрипели двери: Лиза повисла на ручке и, болтаясь, въехала в палату.

— Не катайся на двери! — строго прикрикнула мама, идущая сзади. Следом, грозя пальцем, вошла Эмма. Отмахнувшись от старших, рыжая крошка с разбега впорхнула на кровать.

— Витя! — поставив ручонки в бока, обратилась она. — А мозги кипеть не могут! Это ж не вода!

— Ну конечно, ты права! — как можно более серьёзным голосом ответил парень. — Это я такой неграмотный, я ведь в школе плохо учусь.

Лизку это почему-то рассмешило, и она, укоризненно произнеся «ая-яй», направилась к родительнице, выпрашивая у той какую-то книжку. Мама, судя по всему, потеряла что-то важное и, нахмурившись, как небо перед грозой, сосредоточенно рылась в тумбочке. Лизка была явно некстати с настырным вопросом: «Где моя книга с принцессами?»

Мать сперва нервно отмахивалась, пытаясь игнорировать нудное «Мам, ну мам, ну где, ну дай», но когда назойливость дочери перешла все границы, да ещё и пропажа не отыскалась, женщина злобным шепотом выругалась. Знала бы несчастная мать, какую ошибку совершила! У Лизаветки, как и у Виктора, уши-локаторы — улавливают всё с ходу, буквально на лету. Услышав брань из маминых уст, малютка хитренько захихикала и громко, без лишней скромности, спросила: «А что такое на х…?» Все, кто был в палате, разом смолкли, как по команде.

Эмма, заржав, уткнула лицо в подушку. Витька едва успел поймать отваливающуюся челюсть. Это сейчас он выражений особо не выбирает. А лет десять назад, когда мальчишка был как раз Лизкиного возраста, начинающего матерщинника отец за подобные словечки хорошенько отделывал ремешком.

Вот только маленькая рыжая хитрюга, похоже, о строгости знала только понаслышке. Видно было невооружённым глазом, что родители дочурку избаловали, купая в заботе и любви.

— Это плохое слово! — краснея, строгим тоном объяснила мама. — Помнишь, я тебе рассказывала, что есть скверные слова и говорить их нельзя?!

— Ага… — поскучнев, кивнула Лиза.

— Вот это слово скверное! Его нельзя говорить! Ты меня поняла?!

— Ну поняла, — отговорки ради согласилась девочка. — Я не буду, но просто, что это?..

— Плохое слово! Забудь, а то по губам дам! — пригрозила мать кулаком и, присев на корточки, снова принялась искать что-то в тумбочке.

Раздосадованная, Лиза подошла к Эмме.

— А скажи мне по секрету, что такое на х… — обратилась она, опасливо оглядываясь на маму.

— Так! — театрально возмутилась Эмма. — Тебе сказали не говорить этих слов, по губам хочешь?

Лизавета скрестила руки на груди и обиженно обернулась.

— Ты и сама матюкаешься, а меня ругаешь. Так не честно.

Эмма только скорчила рожицу в ответ. Лизка не сдавалась: деловито взобралась Вите на колени и, наклонившись к Инге, тихо-тихо задала так тревожащий её вопрос.

Виктор еле сдержал смех, закатывая глаза к небу, — до того смешная и глупенькая была эта рыжая малявка.

— А зачем тебе? — улыбаясь, спросила Инга.

— Ну просто… — Лизка пожала плечиками. — Интересно.

— Это ж плохое слово. Разве плохое — это так интересно? — совершенно спокойным, разве что немного удивлённым голосом произнесла девушка.

— Но плохое слово разве плохое? Оно же не кусается и не дерётся! Чем оно плохое? — возмутилась, не в состоянии понять взрослых предрассудков, крошка. — Я никогда не слышала это слово, я должна знать, что оно значит!

— Никогда не слышала? Ой-ё-ёй. Да как же так… — покачала головой Инга. — А слово «можжевельник» ты слышала?

Витька резко обернулся на девочек и напряг мозги: уж не ослышался ли он? Инга сказала «можжевельник»? Про дерево? К чему, интересно?

— Нет! Не слышала! — Лиза воодушевилась, от радости даже заёрзав на постели. — А что это?

— Это… — загадочно протянула Инга. — Это…

— Ну что?! — малышке не терпелось узнать, и она чуть ли не светилась от любопытства. А Витька не выдержал и, почти как Эмма, уткнулся в одеяло посмеяться, ведь Лизка определенно подумала, что можжевельник — очередной какой-нибудь скверный мат.

Инга, с трудом сдерживая улыбку, старательно вернула загадочные нотки в голос.

— Вот пойди в библиотеку, возьми книжку, почитай и узнаешь. Вите потом расскажешь.

— А в книжках есть такое?.. — опешила Лизавета.

— В книжках всё есть! — с умным учительским видом заверила её старшая подруга. — Беги.

Елизавета упорхнула дальше надоедать маме. Теперь, правда, она настырно требовала немедленно отправиться искать книгу про «жутко плохое слово можжевельник».

А мать всё отмахивалась, продолжая искать пропажу по всей палате. Минут через десять беспрерывного Лизкиного нытья женщина сдалась под натиском дочурки, и повела её в библиотеку на первый этаж. Виктор молча проводил взглядом бойкую весёлую Лизку, крепко сжимавшую руку своей мамы-тюхи, растерянной и ссутулившейся от усталости.

— И зачем ты ей про этот можжевельник наплела? — ухмыляясь, спросил он.

— Затем, что теперь она хоть ненадолго забудет про кое-какое другое слово. А глядишь, и вовсе не вспомнит, — Инга с надеждой улыбнулась и, протерев свободной рукой глаза, положила голову на подушку.

— Ой, бред… — прокомментировала Эмма, разглядывая себя в зеркальце. — Делать людям нечего.

Она посмотрела на Ингу с выражением вселенского сноба и, докрасив губки, вышла. Видимо, в коридоре ожидал Шпала.

Витька многозначительно хмыкнул.

— А чего именно можжевельник?

— Да не знаю, что первое мудрёное в голову пришло, то и ляпнула. Сейчас многие родители, бывает, едва успевают одеть и накормить деток. Не всегда есть время разъяснять, что хорошо, а что плохо. Школа даёт только избитые, тысячу раз произнесённые истины, не очень-то хочется им внимать, уж ты-то знаешь. Телевизор вообще трагедия, и всё это не пустяки. Столько проблем в мире, а всё потому, что кто-то когда-то кого-то не до учил основам морали. У всех проблем современности ноги растут из воспитания. А мы с нашими подходами рискуем недоучить сразу несколько поколений. То-то весело будет.

— Умно, конечно, говоришь. Но что с того? Ты одна из немногих, кто это понимает и вообще об этом задумывается, а один в поле не воин, — Витя тихо скинул тапочки и забрался к Инге на кровать, сев по-турецки. — Да даже если воин, не лень тебе чужих детей воспитывать: Лизку, меня?!

— Я? Тебя? — Инга едва удержалась от смеха. — Тебя уж воспитаешь! Родители не смогли, а я с какой-то радости воспитаю?

— Нет, ну я не совсем то имел в виду, — спохватился парень пояснять свои глубокие мысли. — Просто я чувствую, что ты влияешь на меня, а вот хорошо или плохо, пока не знаю.

— Странно. У меня нет цели что-то в тебе менять, — серьёзно предупредила Инга. — Мнения своего я тебе не навязываю, только говорю, а уж соглашаться или спорить — дело полностью твоё.

— Скажешь тоже — спорить! С тобой спорить так же бесполезно, как и со мной. Так что избавьте от этого, — энергично замахал руками мальчишка. — Мы с тобой вон сколько раз уже о всякой всячине болтали, и, что бы ты ни говорила, я почти всегда оставался при своём мнении.

— Почти всегда, — подчеркнула девушка.

— Почти не считается, — Витька надменно показал язык.

— Ну ладно, будь по-твоему, — она вздохнула с безнадегой во взгляде.

— Во-о-от. Меня переспорить невозможно.

— Ну хватит тебе, — Инга незаметно слабенькими пальцами пощекотала мальчишке пятку, чтобы наконец угомонить его разбушевавшуюся гордыню. Тот с детства щекотки страх как боялся и, почувствовав, резко дёрнул ногой и засмеялся.

— Ах ты ж козявка!

— Сам козявка. Кто спорит, тот знаешь чего?.. Так и не надо воздух зря сотрясать. Истину время покажет. А сейчас смотри вон лучше: белка по сосне прыгает, почти у самого стекла.

Витёк немного наклонился и сощурился, глядя в окно.

Чуть не цепляясь за ветки, накатываясь друг на друга, над крышами летели стремительные, как электрички, осенние грозовые тучи. Деревья, голые и худые, точно трафареты, чернели на фоне светло-серого неба. Осень дышала прохладой и сыростью, грозя уже вот-вот залить весь мир дождями. Меж иголками по сосне действительно ловко скакала белка, точнее, бельчонок: мелковатый, юркий и с хвостом тонким ещё пока, далеко не пушистым, как в мультиках рисуют. Витька с умилением расплылся в улыбке и осторожно, чтоб вдруг нечаянно не зацепить трубочку капельницы, поправил Инге одеяло. Поблагодарив без слов одним лишь лёгким движением руки, она продолжила загадочно смотреть в высокую оконную раму, будто не бельчонка там видела, а прекрасное далёко.

Но в реальности хмурые палатные стены давили сумрачной темнотой. Впрочем, так всегда бывало с западной стороны здания по утрам. Возможно, с той только разницей, что осень прогрессировала и теперь даже на востоке, где раньше нежные солнечные лучи всегда с усердием сушили подвально-тёмные помещения больницы, нынче только по-рассветному прохладно синели потолки и стены.