Гулли

VI

И с этой тихой песней в душе она провела весь день и вечером так сладко молилась Богу и так мирно, тихо уснула. И во сне её встретила та же тихая, любовная песня.

Все её мысли кружатся около Божьего дерева, и она снова носится над ним, носится, порхает над его вершиной, которая высоко-высоко над землёй и ушла в небо. И все лёгкие порхающие созданья, все мальчики и девочки также носятся вместе с ней. Господи! сколько их в ветвях самого дерева! Они смеются и прячутся в его листьях, густых и зелёных. Вон, вон сколько их! и какая громадная вершина! Конца нет. — Всё это блаженные, небесные, Божьи птицы и все они укрываются в ветвях Божьего дерева.

И вся вершина освещена каким-то дивным прекрасным, ласковым светом. О! с какою любовью греет и нежит этот свет, и как дороги были Гулли все эти Божьи небесные птицы. Сердце трепещет и сладко бьётся, и кажется Гулли, что нигде на земле, в целом мире нет ничего, ничего выше этого чувства, нет блаженнее любви ко всем и к этому дивному свету.

О! она теперь знает, что такое это горчичное зерно — это желанное Божье дерево. Труд даёт довольство, довольство создаёт свободу. Но нет ничего в целом мире выше, желанней любви, потому что в ней и свет, и жизнь, и свобода, и довольство жизнью и светом.

О! как она любит всех этих чудных мальчиков и девочек! Она не знает, как их зовут, но всё равно — они такие милые, добрые, — такие дорогие, любящие птички небесные.

— Гулли, — говорят они, — мы все и вместе с тобой выросли из одного Божьего дерева, из одного горчичного зерна. Везде сеется слабое, а вырастает сильное, сеется презренное, вырастает славное. — И они целуют, ласкают её, и сердцу Гулли так сладко, так легко, с такой полнотой и наслаждением оно бьётся и трепещет. И кажется ей, что целый век она пробыла бы с этим чувством и никогда-никогда не пожелала бы ничего другого.

И вдруг все эти созданьица вылезли из листьев, из ветвей Божьего дерева, все встали кругами, кругами. И кажется Гулли, что этим кругам нет ни счёта, ни конца. И все они из всех кругов общим хором запели чудную песню, и эта песня была сама любовь. Как из громадного органа неслась она то замирая, то снова поднимаясь, как великая волна.

Гулли, вся трепещущая, радостная смотрела наверх — туда, где ярко горел и освещал всех чудный ласковый свет. И ей казалось, что и песнь, и свет, и любовь — всё одно и то же, и чем торжественней, нежней звучала песнь, тем ярче, сильней сиял чудный свет. И ещё казалось Гулли, что вся она превратилась в любящую певучую струнку, и вся душа её трепетала и нежилась в общем согласном хоре, который пел славу свету, свободе, любви!.. Она пела и не чувствовала, как из её глаз катились, катились крупные слёзы. Она понимала, что источник их был в самом её любящем, восторженном сердце.

И чувствует она, что вся проникается светом и этот свет так томительно сладко обхватывает её всю. На него больно смотреть глазам, отяжелевшим от сна. Она силится открыть их… и наконец раскрывает.

Её всю окружает свет радостного светлого утра, а песнь звучит, звучит в её ушах. Она звучит под окном в саду, и видит Гулли, что опять все работают, трудятся — все разбирают ягоды и груши, и все поют так радостно, согласно. Это — песнь труда, песнь довольства. Но когда же она будет песней свободы и любви!..