Гвиневера. Дитя северной весны

36 КОРОЛЕВА ИГРЕЙНА

— Я ничего не нахожу, — причитала Винни, стоя посреди комнаты и растерянно глядя на беспорядочно сложенные вещи. — Я уверена, что положила его в одну из ореховых корзин!

— Все в порядке, Винни, правда, — успокоила я ее, ощупывая одноцветный шерстяной пояс, украшавший темно-зеленое платье. — Так мне еще удобней. Не забывай, что это только послеобеденная встреча, а не официальный прием.

— Даже если и так, ты должна быть одета как можно красивей, — возразила моя наставница, переворачивая содержимое корзины в поисках шелкового пояса с маленькими колокольчиками. — По крайней мере, — добавила она, победно извлекая шкатулку с драгоценностями моей матери, — ты сможешь надеть на голову золотой обод.

Я была раздражена от усталости и волнения и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.

— Винни, на мою голову скоро водрузят гораздо большую корону, не надо торопиться.

Мне не хотелось вызвать неудовольствие будущей свекрови, поэтому, когда Ульфин пришел за мной, мои волосы были просто завязаны сзади лентой, несмотря на возражения Винни. Я встрепенулась, вспомнив, что когда-то он был постельничим короля, но Ульфин ободряюще улыбнулся и предложил мне руку.

Когда мы шли через главный зал, на глаза мне попались лилии, привезенные этим утром в Сарум, И я поспешно схватила их вместе с вазой.

— Ее светлость любит цветы? — с надеждой спросила я.

— Думаю, что сегодня они ей понравятся, — многозначительно сказал Ульфин, чем напомнил мне Грифлета.

Итак, я вышла из комнаты, держа перед собой цветы и стараясь не залить платье.

Спустя минуту Ульфин с озабоченным восклицанием: «Позвольте, госпожа» — забрал у меня вазу и осторожно вылил воду на булыжную мостовую.

— Пока мы дойдем, они не завянут, — сказал он, возвращая вазу.

На площади стало намного спокойнее по сравнению с утренней суетой, хотя по ней слонялись самые разные люди. Сапожник из мастерской на углу оторвался от работы и кивнул нам, когда мы подошли ближе. Он с любопытством рассматривал меня, словно пытаясь понять, кто я, потом, пожав плечами, вернулся к набойке, бережно держа во рту кучку ощетинившихся гвоздей. Я вспомнила, как Руфон однажды заставил меня искать гвоздь, который я уронила, сделав замечание, что нельзя обращаться небрежно с вещами, которые так трудно достаются.

— Учись у сапожников, — сказал он, — они крепче всех в мире сжимают губы.

Пока мы шли, множество вопросов мелькало у меня в голове. Какой будет Игрейна — дружелюбной или равнодушной, суровой или снисходительной, не обижена ли она? Может быть, она видела, как я приехала, и вспомнила дни своей молодости, когда была верховной королевой рядом с могущественным королем? А вдруг она посчитает меня чужестранкой из дикой страны, которая незаконно занимает ее место в сердцах людей? Артур так мало говорил о ней… Лучшее, что я могла сделать: помнить про сапожника и держать рот на замке.

Дверь в доме королевы-матери распахнулась еще до того, как Ульфин успел постучать. Служанка, стоявшая на пороге, была полна любопытства и не могла решить, кланяться ли сейчас, когда я стою у порога, или подождать, пока я войду. Я постаралась улыбнуться ей как можно увереннее, подумав, что неизвестно, кто из нас нервничает больше: она при виде меня или я перед встречей с Игрейной.

Комнаты королевы-матери, по-домашнему уютные и скромные, были очень похожи на мои, и я обратила внимание, что она ничем не украсила их. За исключением медной жаровни, в которой даже в этот весенний день тлели ароматные угольки яблоневых поленьев, обстановка, несомненно, была такой же, как обычно.

Игрейна грела руки над жаровней; когда мы с Ульфином вошли, она повернулась и посмотрела на нас.

Королева-мать была высокой, величественной женщиной, и, хотя кожа на ее лице напоминала пергамент, по-прежнему было видно, что в юности она была очень красива. Ее волосы, о золотистом цвете которых когда-то рассказывали легенды, сейчас посеребрились, их почти скрывала черная вдовья вуаль. Королева-мать была в домотканом платье скромного коричневого цвета. Я вдвойне порадовалась, что одета буднично — надев какой-нибудь необычный наряд, я почувствовала бы себя неловко с самого начала.

Ульфин торжественно представил нас друг другу, и мать Артура внимательно посмотрела на меня, будто заглядывала в самые сокровенные уголки моей души. Может быть, она и не растила своего сына, но мне стало понятно, откуда у Артура привычка смотреть людям в лицо честно и прямо.

— Это цветы из Эймсбери, — торопливо сказала я, приседая перед ней в глубоком поклоне и протягивая лилии. — Но их надо поставить в воду.

Брови Игрейны слегка поднялись, и она посмотрела на Ульфина, словно удивившись услышанному.

— Ну, дитя, вставай. Мы же не сможем сделать это, пока ты кланяешься, — сказала она.

Покраснев, я резко распрямилась. Торопливо подошла служанка, взяла у меня вазу и унесла ее на кухню.

Около небольшого стола стояли три стула, и, сев сама, Игрейна жестом пригласила сесть и нас.

— Не хотите ли чаю? — спросила она, и пришел мой черед вопросительно посмотреть на Ульфина.

— Чай из ромашки, — продолжила Игрейна, не дожидаясь объяснений Ульфина. — Он хорош для крови и вполне сносен с булочками.

Я кивнула в знак согласия, чувствуя себя по-дурацки. Вернулась служанка, поставила цветы на подоконник, и Игрейна сообщила ей, что мы будем пить чай.

Царственное величие этой женщины подавляло меня, и я сидела молча, пока она беседовала с Ульфином. Они говорили о погоде, о самых последних гостях, приехавших на свадьбу, и о том, что отряд Морганы еще не появился. Я смотрела на длинные лепестки цветов, безукоризненно белые под полуденным солнцем, и беспокойно думала о том, чем кончится эта встреча.

Чай был приятным, и я обнаружила, что булочки представляют собой странные маленькие подушечки, покрытые толстой коричневой коркой. Я осторожно раскусила одну, надеясь, что поступаю правильно. Я заметила, что королева-мать не ела ничего, хотя выпила чашку чая.

— Изумительно! — сказала я, расправившись с коричневой булочкой. — Но из чего они сделаны? Они такие… непривычные.

— Это пшеничные булки, — объяснила Игрейна. Потом, заметив мое недоумение, добавила: — Ты, наверное, привыкла к хлебу из овса и ячменя?

Когда я кивнула, она наклонилась к столу и, осторожно взяв теплую булку, очень бережно разделила ее пополам. Корка, захрустев, разломилась, и хлеб внутри, казалось, увеличивался в объеме, потому что пласты его медленно раздвигались. Они были похожи на облака в золотой оболочке, и я завороженно смотрела, как Игрейна перевернула обе половинки коркой вниз и положила на мою тарелку.

— Такие булочки можно сделать только из пшеницы, — пояснила она. — А теперь полей их медом и попробуй, не станут ли они еще вкуснее.

Я пропитала темным янтарным медом половинки булочки и облизала липкие пальцы.

Когда все выпили чай, поднос унесли, хотя Игрейна попросила оставить чайник. Наших сопровождающих отпустили, и началось настоящее знакомство.

— Говорят, что сегодня утром ты была на мессе, — сказала королева-мать, скорее утверждая, чем спрашивая. Она взяла свою чашку и обхватила ее пальцами.

— Да, госпожа, — ответила я неловко, подивившись про себя, откуда ей стало известно об этом.

— Сплетники при дворе верховного короля замечают почти все, и новость долетела до Сарума раньше тебя. Ты христианка от рождения? Я почему-то считала, что народ Регеда вернулся к старым богам.

Ее тон был вежливо-равнодушным, и, хотя в нем сквозила властность, я не могла определить, какие чувства двигали ею.

— Меня воспитывали в старой вере, — рискнула я, — но моя приемная сестра от рождения христианка и моя наставница тоже. Поэтому учение Белого Христа не так уж незнакомо мне.

— Это хорошо, — кивнула Игрейна. — Ты и не представляешь, какие дикие представления у некоторых людей о римской церкви. Я надеялась, что ты взойдешь на трон, не испытывая предубеждения против этой религии. Я никогда не стала бы навязывать свою веру другому, но надеюсь, что, если будет нужно, ты сможешь обратиться к церкви за помощью. Для меня это огромное утешение. Особенно сейчас, когда при дворе у меня больше нет обязанностей. Тебе сказали, что я живу в монастыре?

— Я слышала об этом, — медленно сказала я. Царственный взгляд упал на цветы, и женщина слегка улыбнулась, хотя я не знала, моему ли подарку или какой-то потаенной мысли.

— Он находится в излучине незаметной речки. Моя келья расположена в тени ив, гостеприимно принимающих певчих птиц. Я не слышала трубы, не видела штандарта и не показывалась на людях больше четырех лет.

— Ах, госпожа, — сказала я, — если ты пожелаешь вернуться, я уверена, что для тебя всегда найдется место при дворе короля Артура, и он хочет, чтобы ты знала об этом.

— Да, и такое же место есть у Моргаузы с Оркнеев. — Быстрота ответа Игрейны удивила меня. — Или, возможно, при дворе Уриена, если Моргана перестанет служить вере и вернется к своим обязанностям жены и королевы. Дело не в этом, моя дорогая. После того как прожита жизнь, полная трагических событий и величия, когда прибой бесконечно бьется в скалы Тинтагеля, а ветер собирает самые разные бури вокруг короля Утера, хорошо укрыться в маленьком гнездышке и жить незаметно. — Сейчас королева-мать говорила свободно, расслабленно, как будто радуясь возможности с кем-то поболтать. — Я потеряла интерес к придворной жизни задолго до смерти мужа и испытала облегчение, когда Артур не пригласил меня остаться при дворе после его коронации. Мы с сыном сейчас почти чужие друг другу, ты же знаешь, — добавила она, помолчав и легко вздохнув.

Я попыталась что-то сказать, но она опередила меня.

— Нет, нет, я предпочитаю шумной придворной жизни свою маленькую келью в излучине реки. Трудность была не в том, что делать с овдовевшей королевой, а как найти новую. Большинство людей ведь не понимают, что от нее требуется.

Я уверена: каждая женщина думает, что может быть королевой, если представится случай, но в действительности очень немногие обладают нужными для этого качествами. Я все пытаюсь сказать, — добавила она, переходя непосредственно к сути дела, — что я уверена: ты отлично справишься со своим делом… возможно, гораздо лучше меня.

— Почему ты так думаешь? — воскликнула я, пораженная ее внезапной поддержкой.

Она снова посмотрела на меня, на этот раз неожиданно весело.

— Начнем с того, что в тебе нет ни притворства, ни фальши. Ты такая, какая ты есть. И людям это нравится. Рано или поздно они всегда разглядят притворство. Но, что более важно, — я наблюдала за тобой сегодня утром, моя дорогая, — ты ехала, волнуясь, и это понятно — ты в первый раз почувствовала, что тебе предстоит стать королевой. Сначала ты испытаешь гордость и восторг, а королевская величавость поможет тебе позже, даже тогда, когда ты устанешь от нее. Во всяком случае, твои силы она будет поддерживать, — Игрейна снова перевела взгляд на жаровню. — Наслаждаться ею дано не каждому. Она помогает, если ты воспитана для этого, можно сказать, вскормлена для этого. Но если женщине нужно учиться вести себя по-королевски из-за того, что ее привела на трон страсть, ничего не выйдет. Я боялась, что Артур выберет какую-нибудь смазливую, но пустоголовую маленькую простолюдинку, пожелавшую стать королевой, понятия не имея о том, что для этого надо. Или что ты окажешься безумно влюбленной девицей, полной романтических идей, которые со временем только разобьют твое сердце и станут доставлять бесконечные неприятности сразу после медового месяца.

Сейчас Игрейна и поучала, и вспоминала прошлое, как будто делясь со мной мудростью, накопленной за годы нелегкой жизни.

Она помолчала и протянула руку к чайнику, чтобы убедиться в том, что чай еще теплый. Я взяла чайник, она кивнула, протянула свою чашку и, когда наши чашки были наполнены, снова откинулась на спинку стула.

— И вот позавчера вечером Артур приехал, в полном восторге от своей будущей жены, и я подумала, не влюблен ли он сам. Он рассказывал о твоем умении ездить верхом и о чем-то, называемом стременами, и о том, что ты интересуешься всем и каждым. Он не мог остановиться, говоря о твоих замечательных качествах, которые так радовали его, и я подумала: хорошо, что наконец-то он по-настоящему доволен. А это важно.

Снова наступила тишина. Спустя некоторое время Игрейна продолжила, глядя прямо на меня:

— Артур говорит, что люди уже обожают тебя, а это прекрасное начало. Но я не могла понять, как же ты относишься к ним. Поэтому утром я подошла к окну, чтобы увидеть, какая ты.

Королева-мать подняла чашку, и я уловила веселую искорку в ее глазах, когда она взглянула на меня поверх нее.

— Я была почти уверена, что увижу невзрачную, неуклюжую, крикливо одетую девушку, которая будет отбиваться от шумной толпы, перепугавшись чуть ли не до потери сознания. А вместо этого передо мной предстала юная красавица, отвечающая людям той же признательностью, какую они дарили ей. Люди чувствуют, когда ты искренне их любишь, и тогда так же относятся к тебе. И если это правда, твоя задача станет гораздо проще. Очень трудно быть верховной королевой женщине застенчивой и скрытной, — добавила она очень тихо.

Королева-мать поставила чашку и безмятежно скрестила руки на коленях, будто забыв о моем присутствии. Но когда она наконец посмотрела на меня, улыбка была ослепительной и лукавой.

— Мне бы хотелось, дорогая, чтобы твоим свадебным даром было умение ценить то, что дано тебе судьбой. Это лучше, чем сильная страсть, или чрезмерное честолюбие, или всепоглощающая преданность другому человеку. Тогда, похоже, народу повезет с королевой, а ты самой природой рождена, чтобы радоваться своей судьбе. А Артуру… не знаю, понимает он это или нет… ему необыкновенно повезло.

Она ласково засмеялась, словно забавляясь слепотой мужчин, и я поймала себя на том, что смеюсь вместе с ней.

Затем Игрейна сказала, что пришел ее черед слушать, и стала расспрашивать меня обо всех событиях моей жизни, и прошлой, и настоящей. Я рассказала ей о матери и Регеде, о Кети и Нонни, о Быстроногой и Эйлбе, и, конечно, о Винни, Бригит и моем отце. Мы проговорили до вечера, и она потребовала передать моим домашним, что я остаюсь у нее обедать.

Для женщины, отрекшейся от мира и заточившей себя в монастыре, она обладала удивительным умением быстро распознавать характер человека, и ее оценки были проницательными и трезвыми.

— Тебе очень повезло, дитя, — сказала она, когда я рассказала о сватовстве короля Марка. — Я знала Марка много лет и не пожелала бы ни одной женщине оказаться в его постели. Он хвастун и трус, не любимый своим народом и сам не любящий его. До сих пор ни одна женщина не удовлетворяла его запросам, и я сомневаюсь, что когда-нибудь такая найдется. Хотя, — добавила она с лукавой улыбкой, — если бы я оставалась язычницей, то была бы склонна думать, что богиня запутает Марка в сети его собственных требований и превратит на старости лет в игрушку для какой-нибудь стройной девчонки. Такое бывало и раньше, богине это известно.

Я не рассказала ей только о Кевине и о своей встрече с Владычицей. Мне было любопытно поговорить и о Моргане, и о Моргаузе, но я не решалась. С этой ясноглазой женщиной было очень приятно и интересно беседовать, и я не хотела вносить напряженность в наши отношения. Поэтому Игрейна застала меня врасплох, сама заговорив о дочерях.

— Тебя уже познакомили с моей дочерью Морганой? — неожиданно спросила она. Я покачала головой. — Ну, не важно, вскоре это случится. С Морганой довольно… трудно общаться… ее нелегко понять. Не то чтобы она была намеренно жестокой или сеяла раздоры, подобно Моргаузе… нет, я не думаю, что Моргану можно назвать человеком, сознательно склонным к обману. Моргана попадает в неприятное положение из-за того, как она выражает свои убеждения. Она глубоко религиозная, истовая язычница, не имеющая ни времени, ни терпения для тех, кто не разделяет ее верований, которые, по ее мнению, неопровержимы. Возможно, она и не считает людей порочными… просто слепыми или упрямыми для того, чтобы раскрыть сердца старым богам и принять их милость. Я уверена, что она не понимает, как отпугивает от себя людей. — Игрейна вздохнула. — Ну, ладно, это становится похожим на желание заставить других следовать близкой мне вере. То, что начинается с духовного рвения, слишком часто превращается в самонадеянность и фанатизм.

Меня восхитила четкость, с которой Игрейна определила характер своей дочери, и я поблагодарила королеву-мать за то, что она поделилась со мной сокровенными мыслями.

— Возможно, тебе станет немного проще, если ты будешь предупреждена заранее, — ответила она.

Мне хотелось узнать и о Моргаузе, но уже опускались мягкие весенние сумерки, и пора было уходить.

— Моя дорогая, — сказала Игрейна, держа меня за руки и ласково улыбаясь. — Уже много лет я с таким удовольствием не болтала с молодой женщиной. Утер отослал моих дочерей, когда они были маленькими, поэтому мне не удалось порадоваться их взрослению от девичества до того, как они стали королевами. Я счастлива, что у нас состоялось такое милое знакомство, и надеюсь, что тебе тоже было приятно.

— О да, — сказала я. — Буду с нетерпением ждать следующей встречи.

По настоянию Игрейны Ульфин подал мне длинную накидку, потому что для такого позднего времени я оказалась слишком легко одетой. Это был красивый плащ, щедро подбитый мехом.

— Смотри, чтобы она не простудилась, — предостерегла она Ульфина, когда тот накинул плащ мне на плечи. Я было запротестовала, но она тихонько рассмеялась. — Наша южная погода очень переменчива, дитя, и будет плохо, если на свою свадьбу ты попадешь с насморком.

Итак, я тепло поблагодарила ее и по дороге домой заметила, что она оказалась гораздо дружелюбнее, чем я ожидала. Ульфин довольно усмехнулся:

— Обычно Игрейна ведет себя иначе. Она, кажется, действительно полюбила тебя, и многие сказали бы, что ты получила от нее наилучшую похвалу.

Мы миновали таверну, из которой высыпали на площадь гуляки, хвастаясь, ругаясь и поднимая кубки в бесконечных тостах за своего короля. На мой взгляд, они не слишком отличались от северян — кельт тоже всегда найдет повод лишний разок зачерпнуть из бочки. Я подумала о том, что Артур был бы доволен исходом моего посещения королевы-матери, как осталась довольна я.