Хасинто. Книга 1

Глава 5

Дожди еще не прекратились, дороги не просохли, потому продвигались всадники медленно. Чавкали копыта, изо ртов коней и людей вырывался пар. Весна-то пришла, да теплеть еще не начало.

Обозы отставали: колеса телег вязли в земле, а в гористой местности, случалось, сходили с оси.

Ох как не вовремя напали враги на Бенито Алвареса! Вот бы хоть на полмесяца позже! Хотя им-то, врагам, хорошо: осадили крепость, встали лагерем — и не нужно тащиться по весеннему бездорожью.

Хасинто поежился, пытаясь согреться. Увы, бессмысленно. Хотя в сюрко[20] и в подбитом мехом плаще поверх кольчуги телу не было холодно, зато нос, щеки и пальцы ног изрядно мерзли. При взгляде на округу и вовсе казалось, будто не только люди — весь мир озяб: испятнанные тусклой зеленью горы и дымные тучи, изъеденная дождем земля и серые, похожие на голодных попрошаек вязы, буки, каштаны.

Вот бы в Леоне-Кастилии совсем не было зимы! Как в южном Аль-Андалусе. Говорят, в тех краях вообще холодов не бывает. Всегда плодоносят деревья, и на каждом поют райские птицы, цветы каждый день распускаются, зреют апельсины и другие, неведомые, плоды. Зверья и дичи немеренно, а золота так много, что самые бедные из мавров богаче рикос омбрес. Жаль, что все это досталось неверным, а христианские земли скудны и суровы. В этом испытание, посланное Господом, и наказание за грехи. Сначала нужно повергнуть измаильтян или обратить их в истинную веру, тогда благодатные края вернутся к христианам.

Ради этого все короли, да и рикос омбрес тоже, ходили и ходят войной на Аль-Андалус. Ну и еще, конечно, чтобы захватить побольше добра. Хотя… это одно и то же.

От мыслей отвлекли слова сеньора:

— Хорошо бы до замка де Вела добраться, пока не стемнело, иначе придется лагерем встать. Не хотелось бы.

Де Лара сказал это негромко, но Хасинто расслышал: он, как и Диего с Гонсало, ехал лишь в шаге от господина. А впереди и позади тянулась, будто змея, колонна рыцарей с хвостом-обозом.

Все-таки везет Диего! Они будут проезжать через владения его отца. Друг увидит родичей. Более того: его батюшка со своими людьми присоединится к войску, умножив и усилив его. А вот земли Хасинто находятся дальше и в стороне, его вассалы должны поджидать всадников у южного склона Пенья-Лабры — такое повеление сеньор отправил матушке Хасинто.

В замок де Вела все же успели засветло.

Перекличка рогов, грохот моста — и всадники потянулись за стены. Большинство воинов заночуют в гарнизонных жилищах, сараях, конюшне, а то и вовсе на земле. Лишь наиболее знатные смогут разместиться в самом замке. Скорее всего, и Диего — сыну, наследнику идальго Маркеса, — придется уступить свою опочивальню одному из идальгос.

За трапезой в этот раз прислуживали все три оруженосца. Понятно: рико омбре, сеньор, должен подчеркивать свое могущество и знатность, когда гостит у вассала.

А еда оказалась вкуснейшей! По крайней мере те куски телятины, что Хасинто ухватил со стола, и ядреный, пахучий овечий сыр. Благо, время на то, чтобы откушать, нашлось. Все-таки куда лучше не в одиночку за столом прислуживать: тогда можно и поесть, и в разговоры вникнуть.

Идальго Маркес — кучерявый, как Диего, только седой, — сразу Хасинто понравился. Весельчак и балагур, он сидел по правую от сеньора руку, потому его байки, зачастую приправленные богохульством, были отлично слышны. Иногда не удавалось сдержать смех. Идальгос же хохотали в голос, и дон Иньиго тоже. На губах Диего сияла гордая улыбка: ему явно нравилось всеобщее внимание к отцу.

Эх, обидно, что идальго Маркес отправит сражаться своих людей, но сам не пойдет — лоб перевязан, рука зажата между двумя дощечками и подвешена к груди. Как он пояснил: турнир неудачный.

Матушка Диего казалась полной противоположностью его отца. Сидела почти неподвижно, смотрела на рыцарей большими строгими глазами и скорбно поджимала губы. Когда беседы и смех на несколько мгновений смолкли, спросила:

— Дон Иньиго, как наш сын и наследник? Достойно ли служит? Не приносит ли вам огорчений?

Хасинто скорее почувствовал, чем увидел, как приятель сжался, будто в ожидании удара. Интересно: до этого похожий вопрос задавал идальго Маркес, но тогда Диего ничуть не волновался. Значит, он побаивается своей матушки. Неспроста, видать, рассказывая о родичах, упоминал о ней сухо и вскользь, а об отце говорил с охотой и воодушевлением.

— Прекрасная донья Раймунда, я нарадоваться не могу, что ваш сын — мой эскудеро. Храбрый, доблестный и верный, он обладает добродетелями, о коих иным кабальерос остается только мечтать. — Де Лара поднялся из-за стола, подошел к ней и поцеловал руку. — Но я не удивляюсь этому. У дамы, пленившей мое сердце, просто не могло быть иного сына.

Слышать от сеньора куртуазную речь оказалось непривычно. Вроде до этого он ни разу так не говорил, даже общаясь с доньями Беренгарией и Бланкой. С другой стороны, они — его родственницы, так что неудивительно.

— Благодарю вас, о рыцарь, — ответила донья Раймунда. — Похвала моего сеньора для меня дороже смарагдов.

— Я не могу называться сеньором прекрасной доньи, — дон Иньиго вновь поцеловал ее руку. — Я могу быть лишь ее верным паладином.

Он вернулся на место, и обоюдные любезности прекратились. Дальше разговор пошел о грядущей битве. Из груди Диего вырвался вздох облегчения, а плечи, до сих пор напряженные, расслабились.

Как же подмывало спросить друга, почему он так сильно тревожился! Увы, возможности не представилось: не только эскудерос, но и многие рыцари остались ночевать в пиршественной зале. Кто на скамьях, кто на полу, подстелив плащи. Любопытничать же при стольких людях непристойно.

На заре, когда все поднялись и продолжили путь, стало тем более не до расспросов.

Во время следующей ночевки — в этот раз на холме, — появились вассалы Хасинто. Двадцать всадников. Самые близкие — Мигель, Чебито, Фернандо — подошли к нему почти вплотную. Радостно, как радостно видеть знакомые с детства лица!

— Мой сеньор, для нас счастье снова вас лицезреть!

Миго преклонил колено, Чебито и Фернандо ограничились поклоном.

— Я очень по вам скучал! — ответил Хасинто.

Обняв и расцеловав их, он широко улыбнулся. Наконец-то не один!

На третий день пути весна наконец потеснила зиму. Сквозь истончившиеся облака все чаще проглядывало солнце и синее небо, дожди прекратились. Земля под копытами еще хлюпала, и грязные брызги по-прежнему пятнали низ одежды, зато воздух попрозрачнел, а склоны гор, местами покрытые вечнозелеными кустарниками, окрасились где в изумрудный, а где в лазурный цвета.

Туман теперь стелился лишь над низинами. Среди утонувших в молочной дымке полей бурыми островками мелькали спины овец. Фигуры пастухов сливались с лошадиными, напоминая сказочных кентавров.

Один из едущих впереди идальгос обернулся, многозначительно глянул на дона Иньиго. Тот кивнул. Пять рыцарей сразу повернули коней и бросились вниз по склону.

Видимо, стадо принадлежало одному из врагов сеньора. Что ж, запасы скота в походе никогда не лишние, тем более до Тахо еще далеко, а что ждет в Эстремадуре и вовсе неведомо. Вдруг воевать придется не один день?

До Хасинто еле слышно доносились крики, блеяние и лай. Пастухи и собаки пытались уберечь стадо, но им это не удалось. Рыцари быстро заставили овец развернуться и погнали в другую сторону. Лай умолк — наверное, псов поубивали. Вилланов вышибли из седел, а может — отсюда не разобрать, — тоже убили. А зачем они полезли в схватку? Будто не понимали, что это глупо и бессмысленно. Отступись они сразу, остались бы целы, может, даже коней сохранили бы. Сейчас же кабальерос прихватили и их — вместе со стадом загнали на холм, а там присоединили к обозу. Лошадки, конечно, оказались плохонькие, для войны не годились, зато можно было нагрузить их чем-нибудь, немного облегчив телеги. Что прислужники сразу и сделали.

Закончились горы, идти стало легче. Солнце все сильнее пригревало, и Хасинто отправил плащ в вещевой мешок. Зажужжали первые мухи, пока ленивые и неповоротливые. Скоро и прочий гнус проснется. Ну и ладно. Зато настало долгожданное тепло!

По дороге трижды встречались деревни. Две из них сеньор велел не трогать: они принадлежали его родичу. А в третьей жили мудрые соларьегос[21]: они заранее отправили навстречу войску посланника — договориться, чтобы рыцари прошли мимо селения. Ради этого вилланы отдали немало добра. Теперь им будет куда сложнее собрать оброк для своего господина — некоего идальго Густиоса, вассала одного из неприятелей де Лары. Зато они сами, их дома, поля и женщины остались целы.

Паленсию пришлось обойти стороной — никто не пустил бы в город такое множество рыцарей. Но оттуда вслед за обозом потянулись девки. Хасинто никогда прежде не видел продажных блудниц и теперь то и дело на них косился. Такие разные! Молодые и не очень, одни хорошенькие, а у других лицо в оспинах и зубов не хватает. Интересно, неужели и на таких кто-то позарится? Хотя… рыцарей много, а девок нет. К тому же старые и некрасивые наверняка берут меньше, а то и вовсе отдаются за еду. Гадость какая!

На следующий день впереди показался Вальядолид. Возле него всадники переправились через Дуэро, и двинулись дальше — к Сьерра де Гредос. Обозные девки потянулись обратно к городам: переход через горы для них слишком тяжел, неминуемо отстанут.

— Хребет преодолеем — а дальше куда?

Диего спрашивал у Гонсало, но ответил дон Иньиго:

— Дальше в Толедо.

Зачем в Толедо, если Эстремадура лежит западнее? Конечно, хочется увидеть великий город — южный оплот истинной веры, — но это удлинит путь.

Невысказанные сомнения Хасинто разрешил сеньор:

— Не уверен, что вода в Тахо уже спала, можем хорошей переправы не найти. Лучше уж по мосту на тот берег переберемся.

Толедо! Раскинувшийся на холме, он виднелся издалека и поражал своим величием. Могучие стены казались несокрушимыми и, наверное, такими и были, крепостные башни высились над ними, словно грозные рыцари-исполины. Никогда еще Хасинто не видел такого большого и укрепленного города! Правда, он вообще лишь два раза бывал в городах, и то в детстве. К тому же они больше походили на деревни, разве что стеной обнесены — вот и все отличие.

Хотя, может, и Толедо внутри напоминает деревню?

Нет, не хочется в это верить! Таких стен достойны лишь столь же восхитительные дома и кастильо.

После коротких переговоров кабальерос вошли в ворота, и Хасинто открыл рот от изумления. Да, он не ошибся: город ничем не походил на виденные до сих пор поселения. В нем все казалось сплошной крепостью! Даже отдельные кварталы были огорожены, и вдоль бегущих вверх улиц и переулков высились глухие стены — серые и цвета охры.

А людей-то сколько! Они толкались в узких извилистых проходах, переговаривались, гомонили. Впрочем, рыцарям дорогу уступали: вестимо, чтобы под копыта не угодить.

— Не город, а котел адовый, — проворчал Гонсало.

— Вы здесь бывали прежде?

Ясно, конечно, что бывал, но почему бы не спросить? Может, он расскажет что-нибудь интересное. Не Диего же допытывать, который, как и Хасинто, впервые тут оказался. Озирается, головой вертит.

— Доводилось и не раз, — ответил Гонсало. — С этой стороны смотреть особо не на что, зато по ту сторону богатых домов… Вот уж где рай на земле! Тихо и сады, а кое-где и музыканты играют. Ну, летом и осенью. Сейчас не знаю. Весной я тут впервые.

Хотелось бы посмотреть на эти сады. Вот бы ему тоже еще хоть раз довелось побывать в Толедо!

Крутой подъем сменился пологой улицей, а затем спуском. Значит, они прошли половину города, а то и больше.

Хасинто оглянулся. Хвост войска терялся где-то далеко, за поворотами, а по бокам от колонны небольшими и редкими группами шли горожане, вооруженные кто топором, кто луком. Решили присоединиться к походу, надеясь на поживу. Что ж, лишними не будут.

С каждым шагом южная стена становилась все выше, все внушительнее. Вот уже и ворота показались, а потом и мост. Правда, западный — плавучий. Хасинто не отказался бы увидеть легендарный восточный, возведенный еще римлянами. Но увы — он и остальные кабальерос здесь не для того, чтобы на город глазеть. Торопиться нужно. Мало ли, что за это время случилось с вассалом дона Иньиго. Вдруг его уже одолели, пленили, захватили замок? Похоже, сеньора беспокоили те же мысли. Он пробормотал:

— Надеюсь, Алварес еще держится. Если нет… Все равно нельзя отдавать те земли.

— Вы же не думаете, что он сдался? — спросил Гонсало. — У него добрая крепость.

— Да, амиго, ее взять непросто. Если внутри достаточно еды и воды. А вдруг нет?

— Ерунда! Воды хватит, не пустыня же. Колодцы, ручьи опять же. А снедь… И ее хватит. Пусть и впроголодь, а все же… Иначе что это за сеньор, если запасы не рассчитывает? Алварес же достойный идальго. Зря вы, дон Иньиго, растревожились.

— Верно, амиго, — усмехнувшись, бросил де Лара.

Теперь ясно, отчего Диего ревновал сеньора к Гонсало. Хасинто тоже заревновал. Он бы никогда не осмелился так запросто говорить с доном Иньиго, тем более перечить. Простолюдин же, который, возможно, никогда не примет рыцарское посвящение, болтал с ним чуть ли не как с равным, а де Лара называл его «амиго». Вот их с Диего он друзьями ни разу не звал…

С одной стороны, понятно: Гонсало рядом с сеньором уже лет десять, да и по возрасту ему ближе, с другой — обидно. Ну почему кабальеро-виллано значит больше, чем наследники инфансонов?!

Завистливые мысли улетучились, стоило ступить на мост. Под ним синела позолоченная солнцем Тахо, на другом берегу возвышались холмы, переходящие в горы, за спиной же, если обернуться, нависали грозные башни-стражники, закрывали небо. Впереди сияние, позади — тени. Красиво!

Почти день всадники двигались вдоль реки, прежде чем достигли Эстремадуры. Куда поведет де Лара дальше, Хасинто понятия не имел. Да и откуда ему знать, в какой части обширной Эстремадуры находится Нуево-Балуарте?

Выслав вперед разведчиков, сеньор повернул к югу.

Уже в сумерках войско пересекло равнину и взошло на холм. С него хорошо просматривалась противолежащая возвышенность, увенчанная замком и окольцованная стенами. У ее подножия в ползущей над землей дымке виднелись размытые пятна вражеских костров.

Осаждавшие, конечно, не могли не заметить подступившее войско. Что же мавры предпримут? Подождут до утра или сейчас же двинутся в бой? Нет… вряд ли сейчас. В потемках бросаться на холм слишком глупо.

— Добрались, — протянул дон Иньиго.

Он велел разбить лагерь, а сам подозвал своего ближайшего вассала — идальго Васкеса. Что они обсуждали, Хасинто не слышал: вместе с Диего и Гонсало он принялся устанавливать сеньорский шатер. А там и сумерки сменились темнотой. Интересно, де Лара решит напасть на неприятеля ночью или подождет до рассвета? Возможно, именно об этом он сейчас и совещается с Васкесом.

Впрочем, они уже договорились: идальго отошел, а дон Иньиго наконец отдал приказ:

— Поднимаемся до солнца. Ударим с первым лучом. Всем, кроме дозорных — спать!

Вот и замечательно. Все равно Хасинто не представлял, как это — воевать во мраке. Другое дело при свете дня. Тем более утром солнце будет светить им в спину, а сарацинам — в лицо.

Первый бой… Сердце колотится так сильно, что его стук отдается в висках. Дыхание тяжелое и частое, кончики пальцев немеют от волнения. Как же страшно! Но не трусливым обездвиживающим страхом, а будоражащим. Так и хочется, выставив копье, помчаться вперед, сломать вражеский строй, сокрушить неверных! Только вот беда: из-за спин рыцарей противников не углядеть. На заре Хасинто видел, как враги выстраивались в боевой порядок, но что творилось в их рядах сейчас, было неясно.

Друг предупреждал, что оруженосцев — кроме Гонсало, — в сражение вряд ли возьмут. Хасинто все равно надеялся, но Диего оказался прав: пришлось идти позади с запасными конями и оружием. Их с приятелем задача внимательно следить за сеньором. Только если что-то пойдет не так, они включатся в бой. Им нужно будет пробиться к господину и передать другого коня, если Эстрелла падет, другое копье — если это сломается, другой меч — если Труено выбьют из рук.

Хасинто владели противоречивые желания. Он мечтал поучаствовать в битве, но не хотел, чтобы сеньор лишился лошади или оружия.

Протрубили рога. Грянул крик: Сант-Яго! — и конница понеслась вниз по склону. Развевались вымпелы на копьях, как тысячи сердец грохотали копыта, с корнем вырывая траву. Брызгами разлетались комья земли, а в воздух поднималась влажная пыль, забивалась в ноздри и лезла в глаза.

Кажется, весь мир загудел, застонал, когда два воинства схлестнулись. Залязгало железо. Стук копыт и яростные крики слились воедино.

Кто кого теснит, разобрать, увы, не получалось, да и сеньора в гуще схватки было не различить. Лишь когда рыцари начнут биться небольшими отрядами или один на один, его удастся увидеть и узнать: по вымпелу на копье, доспехам, щиту.

Непонятно, сколько прошло времени, прежде чем строй распался. Для Хасинто мгновения иногда растягивались — и движения воинов казались слегка замедленными, — а иногда, напротив, минуты пускались в галоп, и он не мог уследить, что вообще происходит на поле боя.

Конные бились с конными, попутно круша пеших, имеющих неосторожность попасться на пути. Лучники оказались умнее и под копыта не лезли — некоторых легковооруженных всадников, а также коней даже убили.

Но хватит глазеть по сторонам! Для Хасинто главное смотреть на сеньора, видеть только его и всегда находиться неподалеку.

Де Лара и шестеро кабальерос теснили группу сарацинов. Дон Иньиго сбросил одного копьем. Пронзил или нет, отсюда не видать. Ну и ладно. Все равно спешенный рыцарь — воин лишь наполовину. Еще один мавр пал: де Лара убил его лошадь, и она придавила своего наездника.

А вот и Гонсало поразил противника — рассек мечом шею. Быстро и красиво.

Другие воины тоже не отставали, хотя теперь их вместе с эскудеро оставалось четверо: двое спешены или мертвы. Но сарацинов еще меньше — всего трое. Еще чуть-чуть, и рыцари их одолеют, затем бросятся на помощь другим. Скорей бы!

Дьявол! Неверные успели раньше! Аж семь всадников бросились на выручку своим. Против десятка врагов сеньору не устоять…

Хасинто быстрым взглядом окинул битву: все воины еще заняты своими противниками, только оруженосцы — такие, как он и Диего, — стоят позади, наблюдая за своими сеньорами. Рыцари же, поглощенные боем, не замечают, что дону Иньиго грозит опасность.

Хасинто не может просто так стоять и смотреть, как де Лара с четырьмя всадниками воюет против сарацинов, коих в два раза больше! Пусть Эстрелла не пала, копье не сломалось, меч и щит целы, и все-таки… Он спать ночами не сможет, если сеньора убьют или, что вероятнее, пленят! Какой же он эскудеро, если останется жив и свободен, когда господин будет мертв или в плену? Такого позора он себе никогда не простит!

Хасинто повернул голову и столкнулся взглядами с Диего. В черных как маслины глазах друга сверкала решимость. Похоже, им владели те же мысли, что и Хасинто. Слов не понадобилось. Они едва заметно кивнули друг другу, оставили запасных коней на милость Господа и, пришпорив собственных, понеслись на помощь сеньору.

Лишь бы успеть, пока не случилось непоправимое!

Ветер бил в глаза так, что они слезились. Крики рыцарей становились все громче и, несмотря на шлем, иногда в общем гаме различались отдельные возгласы.

— Malparido!

— Кастилья!

— Аллаху акбар!

— Гори в аду!

Они с Диего оказались в гуще схватки. Чтобы прорваться к сеньору, нужно было справиться с тремя сарацинами, что неслись навстречу, преграждая путь. Проклятье! А их только двое!

Двое? Нет! К ним с Диего пристраивались другие рыцари: тоже заметили, что требуется помощь. Слава Сант-Яго!

Принять удар меча на щит. Уклониться от копья. Самому ударить! Язычник тоже уклонился, гори он в пекле! Какой-то лучник выпустил в Хасинто стрелу, она скользнула по кольчуге, з-зараза! Хоть на миг, но отвлекла.

Круговерть, такая круговерть — ничего не понять. Мысли не успевают за телом. Рука наносит удары, рука поднимает щит, а ноги и язык приказывают Валеросо. Осознание же приходит лишь через мгновения.

Кто-то сбоку занес над Хасинто меч. Нет спасения, ведь напротив другой противник — с копьем. С двумя не сладить. Но хотя бы одного дьявола нужно повергнуть, прежде чем пасть самому!

— Умри! — зарычал он.

Приняв вражеское копье на щит, резко увел его в сторону, одновременно выбросил вперед свое. Из проткнутой шеи сарацина багровым водопадом хлынула кровь, тело вылетело из седла и, перекувырнувшись, шлепнулось на землю. Но почему сам Хасинто до сих пор жив? Где другой мавр, с мечом?

Хасинто развернулся. Как раз чтобы увидеть: Чебито спешил второго врага. Чебито! Конечно, вассал по воспитанию, служивший еще отцу, не мог бросить его в беде!

Наконец удалось пробиться к дону Иньиго. Они успели. Де Лара, хвала создателю, был жив и, кажется, не ранен.

Хасинто, не раздумывая, бросился на сарацина — одного из тех, кто угрожал сеньору и его воинам. То же сделали другие рыцари и Диего.

Сверкали на солнце рдяные от крови лезвия мечей и наконечники копий, блестели шлемы, развевались плюмажи и вымпелы. Мелькали лица, плясали кони, иногда пытаясь укусить противников или ударить копытами их лошадей.

На Хасинто ринулся очередной враг — высокий, широкоплечий и явно бывалый. Его удары едва удавалось отражать, самому же не довелось нанести ни одного: защититься бы успеть, и то ладно.

Правую руку, плечо, половину спины пронзила острая как игла боль, пальцы онемели, сами собой разжались, не в силах удержать копье. В голове зазвенело, заскрежетало, будто внутри черепа железо билось о железо, перед глазами все поплыло и размазалось, смешалось в пестрый клубок. Седло ушло куда-то вбок, Хасинто же заскользил вниз, и вниз, и вниз… Миг — и он столкнулся с чем-то широким и как металл жестким. Это земля.

В плече хрустнуло. Правый бок взрезала, обожгла такая боль, словно в кожу и даже в кости вонзились раскаленные прутья. Из горла вырвался хрип.

Воздух… где воздух? Невозможно… Дышать невозможно… Вот так и приходит погибель… Сейчас его добьет кто-нибудь… Спешенный, лежащий на земле кабальеро — слишком простая добыча…

Воздух в легкие все-таки ворвался, но лучше от этого не стало. Он казался таким обжигающе-ядовитым, что Хасинто заорал. Не только от муки, но и от беспомощности, от понимания, что гибель близка.

Лишь бы сознание не потерять! Встретить костлявую лицом к лицу и с оружием в руках. Нельзя сдаваться. Нельзя умирать такой жалкой смертью — от рук черни или под копытами лошадей. Пусть щит и копье он потерял, но меч по-прежнему с ним — ножны неприятно врезаются в бедро.

Оттолкнувшись левой ладонью от земли, Хасинто поморщился, застонал и, неудачно сжав зубы, прокусил язык. Во рту появился железистый солоноватый привкус, зато подняться на ноги получилось. Он сплюнул кровь и оглянулся, ища Валеросо. Коня не было. Это понятно: посреди боя у жеребца не получилось бы стоять неподвижно, дожидаясь, пока хозяин придет в себя.

Хасинто выхватил меч из ножен.

Какое все-таки благо, что и отец, и сеньор учили его биться левой рукой тоже! Она подчинялась куда хуже правой, но это хоть что-то! Главное, он превозмог боль и теперь умрет в бою, а не покорно валяясь на земле.

Покачиваясь, Хасинто сделал шаг. Вокруг кипела битва, но отсюда, снизу, не удавалось разобрать, кто побеждает.

Нужно скорее выбрать противника, хватит медлить. Нужно убить его коня.

Хасинто бросился к ближайшему сарацину, сейчас занятому схваткой с другим рыцарем. Уже приготовился вспороть тугой живот каурой кобыле, но тут перед глазами возникла ладонь в перчатке. Он не думал — рука сама вернула меч в ножны и вцепилась в руку спасителя.

Рывок. Оттолкнуться от земли и прыгнуть. Вправо и вверх.

Несколько мгновений, и он снова — хвала всем святым! — верхом. Пусть не на своем коне, пусть позади спасителя. Позади Гонсало. Это ничего. Жеребец у оруженосца могучий, выносливый, ему хоть и тяжело, а двоих не столь уж крупных всадников он должен выдержать. А для спасителя Хасинто не станет обузой. Главное, не упасть снова: больная рука едва слушается, держаться ею за Гонсало сложно.

Обнажив клинок, он принялся отражать удары, предназначенные оруженосцу, лошади и ему самому. Правда, это довелось сделать лишь несколько раз. Сражение затихало: осажденные наконец вырвались из крепости и помогли. Соединившись, воины Леона и Кастильи быстро разгромили мавров, ведь теперь христиан стало куда больше, чем неверных. Хотя хуглары, наверное, споют по-другому…

Даже не верилось, что битва заканчивалась. Хасинто озирался в поиске противников, но их почти не осталось. Рыцари уже начали спешиваться, стягивать шлемы и кольчужные капюшоны, прикладываться к поясным флягам и вязать пленных.

— Слезайте, — бросил Гонсало.

Хасинто сполз с лошади, скрипя зубами от боли. За ним спрыгнул и спаситель.

— Что это с вами? — спросил он.

— Ничего страшного. Руку слегка повредил. Пройдет.

По крайней мере, хотелось в это верить. Лишь бы не перелом: кости не всегда срастаются как надо. Это ушиб можно залечить, а вывих — вправить.

— Хорошо, что сами живы, — хмыкнул Гонсало, снимая шлем и подшлемник.

Хасинто думал сделать то же самое, но правая рука отказывалась подниматься, а управиться только левой было непросто.

— Я помогу, — сказал Гонсало и стащил с его головы шлем.

— Спасибо. И за то, что спасли, тоже спасибо. Благослови вас Бог.

— Вы дороги сеньору, а у меня была возможность помочь. Жаль, другому не получилось. — Он почесал блестящую от пота макушку и, нахмурившись, повторил: — Жаль, но там это было не в моих силах. И хоть он не особенно ко мне благоволил, а я все-таки… не знаю… попривык к нему, что ли? Привязался по-своему. Даже странно… Ведь сколько таких эскудерос на моей памяти было?! Ну, таких, с благородной кровью. Одни уже рыцари, другие — покойники.

Хасинто едва вникал в слова Гонсало. Сейчас, когда битва закончилась, ярость и страх утихли, дыхание выровнялось, зато боль стала нестерпимой. Руку тянуло вниз так сильно, будто вот-вот вывернет из сустава, будто она весит, как десяток кольчуг. Он попытался прижать ее к груди и едва не взвыл. Нет уж, пусть лучше висит, нужно пореже ее беспокоить. А еще найти себе важное, очень важное занятие, чтобы отвлечься. Например, помочь тем воинам, кто ранен сильнее, чем Хасинто. Или, может, сеньор даст какое-то поручение. Неважно. Лишь бы забыть о собственных муках. Ведь умудрился же он несмотря на них участвовать в бою.

Гонсало вздохнул и пробормотал:

— Да… Я буду скучать по Диего.

Хасинто будто чем-то тяжелым ударили. Колени задрожали, голова закружилась, левое веко задергалось.

— Что?.. Диего?.. — Вот и ослабла боль в руке. Но какой ценой?! Да лучше бы он катался по земле, вопил и плакал! — Что с ним?.. Где он?! Где Диего?!

— Где-то… — протянул Гонсало. — Как и многие. Где-то здесь, на поле. Сарацинский дьявол пробил его кольчугу, проткнул живот, Диего с лошади упал. Тогда я и видел его в последний раз.

Нет… Только не это. Друг погиб… Почему?! Ну почему Господь это допустил?! Не слишком ли многих он забрал к себе за неполные два года? Отец, Марита, теперь Диего… Нельзя роптать, но удержаться невозможно.

— Я тоже упал с Валеросо… Но я же не умер…

— Ну так и живот вам не проткнули. Вам повезло. Диего повезло меньше.

Хасинто и сам все понимал, но так и подмывало воскликнуть: а вдруг он всего лишь ранен?! Не хотелось прислушиваться к жестокому разуму, говорящему: после такой раны не только не выживают — от нее умирают долго и в страданиях.

— Почему… Ну почему такое случилось?!

— Всевышний его знает… — Гонсало пожал плечами. — Да, Диего жаль, но главное, что дон Иньиго жив. — Он огляделся и спросил: — Раз уж вы ранены, то, может, постоите пока здесь, присмотрите за Милитанто? А я пойду, узнаю у сеньора, какая помощь нужна.

В груди загорелась злость. Миг — и стала такой жгучей, что, казалось, сожжет самого Хасинто.

— Я не собираюсь тут стоять, — процедил он. — Сами следите за своим Милитанто. А мне нужно Диего найти. Но вам не понять. Вы… — он запнулся и с презрением бросил: — Вы другой!

Гонсало отпрянул, вскинул брови вроде как в удивлении, а шрам на его лице покраснел и изогнулся. Словно полураздавленный дождевой червь! Хасинто не стал дожидаться, пока этот простолюдин, этот кабальеро-виллано опомнится и что-то ответит — сразу бросился прочь.

Позже, когда метался по полю, разыскивая друга, из глубин души с робким укором выглянула совесть. Она говорила: ты нагрубил своему спасителю и едва не оскорбил его. Разве на языке не вертелось уничижительное «виллан»?

Совесть, правда, быстро спряталась, обожженная гневом. Гонсало сам виноват! Эти его слова: Диего жаль, но главное, что дон Иньиго жив! Разве можно такое говорить? Да, благо, что с сеньором все хорошо, но это прозвучало как: жаль, что де Лара копье сломал, зато сам цел.

В нос били запахи крови, железа и размазанной по земле травы, солнце слепило глаза и освещало изломанные трупы. Столько мертвых! С посиневшими лицами, с раздавленными руками и ногами, с рассеченными головами. Многие кони бродили без всадников… Интересно, где Валеросо, жив ли? Он выяснит это позже. Сейчас важнее найти Диего. Вообще-то он должен быть недалеко, ведь они сражались в одном отряде. Хасинто всматривался в каждого лежащего воина, будь то убитый или раненый. Со всех сторон на кастильском и сарацинском доносились стоны и крики, проклятия и молитвы.

— Скажи матушке, что я…

— Йашраб…[22]

— Добей меня… амиго… прошу…

— Верую в Бога единого, отца всемогущего…

— Чинто…

Ему послышалось?

— Чинто! Хотя бы вы целы, слава Создателю!

Теперь он узнал голос де Лары и обернулся. В нескольких шагах прямо на земле сидел сеньор. Простоволосый. Шлем и подшлемник валялись рядом, рука лежала на голове Диего. Кудри друга теперь лишь слегка вились и, влажные, липли к шее, щекам, лбу и подбородку… Будто склизкие водоросли, запутавшись в которых Хасинто однажды едва не утонул.

Дон Иньиго осторожно, прядь за прядью, убирал их с вспотевшего лица юноши. На губах Диего пузырилась кровавая пена, из горла вырывался свист. Из-под разодранной кольчуги виднелась ярко-алая расщелина, и ее никто не пытался перевязать, не пытался остановить кровь. Не было смысла. Это лишь отсрочило бы гибель и сделало еще мучительнее.

Страшнее всего оказалось видеть широко распахнутые глаза, в которых страдание сплавлялось с… удивлением? Словно он не верил, что умирает. Хасинто тоже не верил, не хотел верить!

Диего! Пожалуйста! Выживи!

Шагнув к другу, он рухнул на колени и вскричал:

— Диего!

— Тише, — прошептал де Лара и повторил: — Тише. Не мучай его.

Хасинто отвел взгляд. Слишком невыносимо смотреть и — молчать. В двух шагах, склонив головы, стояли вассалы идальго Маркеса. А им-то каково сознавать, что не уберегли единственного сына своего сеньора?

Де Лара выпрямил спину и повернулся направо. Почувствовав его движение, Хасинто посмотрел туда же, куда он. Приближался незнакомый падре в сопровождении Гонсало.

— Наконец-то. Я боялся, он не успеет… — пробормотал сеньор и обратился к святому отцу: — Это мой эскудеро. Отпустите ему грехи, прошу…

Падре едва заметно кивнул и сел по другую сторону от Диего. Одной рукой сжал его руку, а пальцем другой начертал крест на лбу.

— Отпускаю тебе грехи, сын мой. Покойся с миром, — он что-то неразборчиво забормотал на латыни, потом отчетливее произнес: — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.[23]

В душе Хасинто стремительно образовывалась пустота. Диего был единственным другом во владениях де Лары, единственным, кто стал близок. Но скоро он уйдет. И никто не облегчит его муки. Если бы умирала лошадь, сеньор избавил бы ее от страданий, добив. Но человека нельзя. Остается смотреть, как он скребет пальцами землю, морщит лицо, шевелит окровавленными губами, пытаясь что-то сказать. А слышны только клокотание воздуха в горле и хрипы, хрипы… Пройдя через муки, Диего очистится, ему будет уготовано место в Царствии небесном, но как же больно все это видеть тем, кто пока на земле!

Падре читал молитву:

— Credo in unum Deum, patrem omni potentem…[24]

Хасинто плакал.

Диего тяжело и часто дышал.

Потом враз затих. Грудь больше не вздымалась, тело обмякло. Но морщинка на лбу не разгладилась, и глаза остались открытыми. Только теперь в них не было ничего. Ни-че-го. Смерть унесла душу.

Падре провел ладонью по его векам, закрывая.

— Pax tecum…[25]

— Амиго… — прошептал Хасинто.

Сеньор сжал его правое плечо. Тут и вспомнилось, что оно больное. Хасинто шумно втянул воздух и не удержался от стона. Де Лара тут же отдернул руку.

— Вы ранены? — спросил он, внимательно его оглядывая.

— Пустяки…

По сравнению со смертью Диего все пустяки!

— Попрощайтесь с другом, — сказал дон Иньиго. — А потом… Впрочем, вы сейчас мало чем поможете. Рука у вас… хорошего мало. — Он сокрушенно покачал головой. — Отдохни пока, а позже лекарь тобой займется.

При слове «лекарь» Хасинто поежился. Он их с детства боялся, с того дня, когда его покусала собака, и замковый врачеватель прижигал раны раскаленым докрасна железом. Шрамы от ожогов и по сию пору пусть слабо, но были заметны на левой икре и под коленом. А еще однажды его одолела желудочная горячка, и целитель заставлял пить горькие вяжущие настои. От них рвало целыми днями до боли в груди и горле, к тому же мучили неясные страшные мороки.

От де Лары, похоже, не ускользнули его сомнения.

— Не волнуйся, Чинто, это хороший лекарь. Он из мавров, учился в Аль-Андалусе.

Еще лучше! Если уж христианский врачеватель причинял такую боль, то чего ждать от измаильтянина? Хотя… о чем он вообще думает, когда друг мертв?!

Сеньор поцеловал Диего в лоб, затем поднялся и ушел вместе с падре. Один из вассалов идальго Маркеса тоже коснулся губами лба юноши и удалился, а второй — седой и морщинистый Манрике, — остался. По его щекам катились, не останавливаясь, слезы. Неудивительно: Диего вырос у него на глазах, потому эта смерть для старого кабальеро тяжелая потеря.

Наконец, спустя минут десять, Манрике вздохнул, утер лицо тыльной стороной ладони, пригладил волосы Диего и, целуя его, что-то прошептал. Затем, по-прежнему шмыгая носом, встал и пошел прочь. Хасинто остался с другом один на один.

{Я думал, мы вместе будем болтать о битве… Думал, будем спорить, кто убил больше мавров, хвастаться… А оно вон как вышло…}

Его лицо совсем белое. Кровь, размазанная по подбородку, алеет, словно на снегу.

Поцеловать, как и все, лоб. Попрощаться… Скоро Диего зароют в землю, и никогда больше Хасинто его не увидит.

На губах соль… Непонятно, от слез, или от невысохшего пота с лица друга.

— Прощай, амиго. Покойся с миром.

Сидеть здесь и дальше невыносимо. Боль душевная спорит с болью телесной, и обе одинаково сильны. Нужно что-то делать. Нужно чем-то себя занять.

Валеросо! Он все еще не знает, где Валеросо!

С одной рукой Хасинто не поможет воинам снимать доспехи с врагов, забирать их оружие, не поможет и рыть могилы, и перетаскивать раненых, зато своего коня он найдет. В конце концов, это, кажется, единственный друг, который у него остался. Хотя нет — есть еще Мигель, Чебито и Фернандо, но они скоро окажутся далеко — уедут в родовой замок Варгасов. Он же отправится в замок сеньора.

Толком ничего не различая, Хасинто поплелся прочь.

Кто-то уже копал могилы. Кажется, ополченцы и жители крепости. Неужели и друга похоронят здесь, на поле боя? Нет… Вот двое рыцарей подняли его и перетащили на одну из полегчавших к концу похода телег. Это правильно. Он знатный эскудеро, и погиб, защищая сеньора. Он достоин погребения внутри крепости, на давно освященной земле, где-нибудь возле церкви.

Кто-то собирал добычу. Кто-то помогал раненым. Кто-то — вестимо, падре — читал молитвы. А Хасинто все шел и шел, глядя в никуда. Нужно собраться, иначе как найти Валеросо?

Он долго бродил кругами, а потом за спиной раздалось холодное:

— Это ваш. Заберите.

Он оглянулся. Позади стоял Гонсало, держал Валеросо под уздцы.

— Спасибо, — пробормотал Хасинто, перехватывая поводья. Тут и вспомнил: вечный эскудеро его спас, но что получил вместо благодарности? — Гонсало, простите меня. Ну, за то, что наговорил. Вы уберегли от смерти, а я… Не знаю, что такое нашло. Я не хотел. Простите.

— Понимаю, — протянул Гонсало. — Друзей тяжело терять, и гнев сорвать хочется. Я понимаю.

Он ушел, а Хасинто, вцепившись пальцами в конскую гриву, уткнулся в нее. Сеньор сказал — отдохните. Вот он и отдохнет. Постарается ни о чем не думать, прижавшись правым боком к теплому конскому животу. Кажется, рука и плечо так болят меньше, а довольное фырканье жеребца успокаивает.

Сколько времени прошло, Хасинто не знал. Он словно выпал из привычного мира, погрузившись в иной, в котором существовали только смерть и терзания. А ведь воины Леона-Кастильи одержали победу! Но радости от этого не было и, наверное, не будет…

Хасинто очнулся, когда подошел Мигель и осторожно коснулся его запястья.

— Сеньор, дон Иньиго желает вас видеть. Он ждет в крепости.

— Да? Тогда отведите меня к нему, будьте добры. Я не знаю дороги.

— Конечно.

Миго забрал у него поводья и, время от времени оборачиваясь, повел к стенам, в которых зияли распахнутые ворота.

Путь не запомнился: ни по двору, ни по лестницам замка. Все расплывалось, как в предутренней сумеречной дымке, а голова гудела, будто из руки боль добралась и до нее.

Лишь когда Мигель довел до входа в предоставленную дону Иньиго опочивальню, Хасинто пришел в себя и ударил по деревянной двери тяжелым кованым кольцом. Услышав позволение войти, открыл ее и ступил внутрь.

— Чинто! — воскликнул сеньор. — Идите сюда!

Де Лара и впрямь его ждал. Миго, откланявшись, удалился, а Хасинто закрыл за собой дверь и замер на пороге.

— Вот лекарь, о котором я говорил. Ибн Якуб, — дон Иньиго указал на молодого крепкого мужчину. — Покажите ему руку.

Вообще-то очень не хотелось это делать. Лекарь-мавр! Хотя, стоило признать, внешне он не отличался от христиан. Хасинто видел его в походе, но даже не догадывался, что тот — измаильтянин. Такая же, как у всех, одежда. А еще светлое лицо и голубые глаза. Лишь брови очень густые и темные, но это и среди своих нередко встречается. Да что говорить — у самого Хасинто такие же.

Не осмеливаясь перечить, но приготовившись к худшему, он приблизился к врачевателю. Тот с помощью сеньора принялся стягивать с него кольчугу — это оказалось настоящей пыткой. Рука не слушалась, мавру еле-еле удалось найти такое положение, чтобы вытащить ее из рукава. Все это время Хасинто стонал, а иногда кричал: хотел сдержаться, но не получалось. Из глаз против воли катились слезы.

Наконец — прошла, наверное, вечность! — кольчуга с грохотом упала на пол.

Сарацин надавил на опухшее плечо, затем его пальцы побежали вниз, к запястью. Хасинто стискивал зубы, со свистом вдыхая и выдыхая воздух, лекарь же удовлетворенно качал головой.

— Ну что? — спросил де Лара.

— Ничего страшного. Почти. Кость не сломана, а вывих надо вправить. Тогда все будет хорошо.

— Ну так вправляй.

Врачеватель порылся в сумке и достал плотно скрученную в валик кожу.

— Зажмите это зубами, — велел он Хасинто, затем поставил его на колени, ухватился за предплечье, другую руку просунул под мышку и предупредил: — Сейчас будет очень больно. Но все же постарайтесь не двигаться.

Mierda! Разве может быть больнее, чем когда с него кольчугу стаскивали?!

Как оказалось, может. Сарацин сначала потянул, а потом дернул его руку так, будто хотел окончательно вывернуть из сустава или оторвать.

Хасинто рычал, хрипел, вонзаясь зубами в валик: еще немного, и сломает их.

По жилам вместо крови будто раскаленная сталь бежала. Его прошибал пот и одновременно била дрожь.

Раздался хруст.

Это кость! Проклятый мавр сломал ее!

Железная хватка наконец ослабла, затем лекарь разжал пальцы, и рука Хасинто упала, с глухим шлепком ударившись о бедро.

— Сейчас станет чуть-чуть легче, — проронил неверный.

Легче и впрямь стало, хоть и ненамного. Правая часть тела горела, под кожей плясали десятки, сотни иголок, а боль пульсировала, то накатываясь, то отступая.

Ибн Якуб поднял Хасинто на ноги, согнул его руку и, плотно обмотав льняной тканью, подвесил к груди.

— Спасибо, — сеньор подошел к врачевателю и коснулся пальцами его плеча. — Помоги теперь и другим, кому еще не успел. Ты знаешь, я отблагодарю как должно.

— Рад услужить. А ваш эскудеро пусть вот это выпьет. — Он подхватил с пола пузатую льняную сумку, пошарил в ней и достал крошечную склянку. — Половину перед сном — и сон будет крепким и сладким, как мед. Половину на заре — и боль уйдет, как ночь.

Если это снадобье и впрямь настолько чудесно, что и спать после него хорошо, и животом страдать не придется, и боль исчезнет — тогда Хасинто готов признать: сарацинские лекари хороши.

Де Лара взял у ибн Якуба склянку, тот же, прижав ладони к груди, попятился и скрылся за дверью.

Хасинто тупо стоял, баюкая руку и не зная, даже не думая, что делать дальше и куда идти. Дон Иньиго все решил за него.

— Вам и правда лучше поспать. Но в замке, увы, места немного, а на подворье сейчас суета, сумятица. Как и на конюшне… Спите здесь.

— Но Диего… проводить…

— Похороны, заупокойная — всё завтра. Сегодня еще слишком многое нужно сделать для живых. — Сеньор протянул склянку, и Хасинто, как было сказано, отпил половину. — Теперь спите. Там.

Де Лара кивнул на стену напротив кровати. Возле нее, поверх соломы, лежали шкуры. Будто заранее приготовленные.

Хасинто послушался и сел на них. Нужно было лечь, как велел дон Иньиго — а он уткнулся лицом в колени и неслышно разрыдался. Вернее, это ему казалось, что неслышно. Но сеньор заметил. На голову опустилась тяжелая ладонь, несколько раз провела от лба до затылка. Словно де Лара пытался утешить, словно его волновали чувства эскудеро. А может, и впрямь волновали?

— Хасинто, тебе еще не раз придется терять друзей. И каждый раз это больно. Увы, война — это не только подвиги и победы…

Захотелось прильнуть к груди дона Иньиго и плакать, плакать. И чтобы он гладил, гладил, гладил по волосам. Пусть сеньор не останавливается! Пусть говорит и говорит. Лишь бы как можно дольше чувствовать тепло его руки на своей голове…

— Доброго сна, Чинто.

Де Лара в последний раз встрепал его волосы и вышел из опочивальни.