Хасинто. Книга 1

Глава 3

Рассвет лениво вползал в окно, расчерчивая серыми полосами стол и лежащие на нем книги, а в глубине комнаты все еще топталась больная ночь. Бессонная — Хасинто ни на миг не сомкнул глаз. То носился от стены к стене, от окна к двери, то, преклонив колени перед крестом, шептал молитвы. Под утро просто лежал, глядя в никуда.

Веки опухли от слез, воспалились и, наверное, покраснели. Глаза разъедало, будто в них песок насыпали. Но разве муки тела сильнее боли души? Нет! Лучше бы он страдал от ран, от лихорадки — от чего угодно! — лишь бы Марита была жива.

Прогудел рассветный рог.

Надо встать. Переодеться. Выйти из комнаты. Найти сеньора.

Такие простые действия, а кажутся чуть ли не подвигами…

Надо. Заставить. Себя.

Да, он утратил любимую, но не может лишиться еще и чести. Раз де Лара сказал, что утром этого дня ждет клятву эскудеро — нужно ее дать.

Хасинто приподнялся и сел на кровати. Встать, правда, не удалось, настолько непослушным было тело. Зато стоило разразиться колокольному звону, громко-пронзительному, и некая сила словно подняла, вздернула Хасинто на ноги. В глазах потемнело, он закачался, но быстро пришел в себя. Через несколько минут, облачившись в простую камизу, вышел из опочивальни, а потом из замка.

Хасинто не обнаружил сеньора ни у часовни, ни в ней. Когда же после утрени разошлись прихожане, остался сидеть на скамье, глядя на деву Марию. Казалось, она вместе с ним скорбит по Марии другой — Марии Табите.

За спиной вздохнула и застонала дверь, потом захлопнулась. Хасинто не оглянулся, даже услышав гулкие, отзывающиеся эхом шаги. Лишь когда тяжелая рука легла на плечо, вздрогнул и повернул голову. Дон Иньиго. А рядом с ним Диего стоит, улыбается.

Хасинто поднялся со скамьи и, встав напротив сеньора, поклонился. Тот задержал взгляд на его лице. Наверняка обратил внимание и на опухшие веки, и на искусанные губы.

— Доброе утро, — протянул де Лара. — Мне сказали, что вы здесь.

— Я счастлив вас видеть, дон Иньиго.

Какой же осипший у него голос! Вот и от Диего это не ускользнуло: оруженосец наконец перестал лыбиться, склонил голову набок, а между его бровей пролегла складка. Зато сеньор остался невозмутимым.

— Я и мои кабальерос собрались на охоту. Несколько неожиданно, понимаю. Хотел спросить, желаете ли поучаствовать? Вот только одеты вы не как для охоты, а как для… — он замолчал и многозначительно приподнял брови.

— Мой сеньор… Я так одет, ибо… вы говорили, что этим утром… Вот я и подумал…

— Желаете принести клятву? Вы все-таки решили сделать это сегодня?

Вестимо, это намек на его вчерашнее неподобающее поведение. Понятно, что теперь сеньор вряд ли хочет, чтобы Хасинто так скоро стал эскудеро.

— Дон Иньиго, я бы рад, но ни в коем случае не смею отвлекать вас от охоты. Не хочу вас задерживать. П-пр… — он осекся. Помнится, сеньора раздражали постоянные извинения.

— Диего, найди и приведи сюда трех рыцарей, — де Лара обращался к оруженосцу, но смотрел по-прежнему на Хасинто. — Выбери тех, кто породовитее, будь так любезен. И еще зайди в оружейню, возьми… Ладно, ты и так все знаешь. — Он махнул рукой. — Ступай же!

Юноша не заставил повторять дважды и тут же двинулся к выходу. Как только дверь за ним затворилась, дон Иньиго спросил:

— Вы правда уверены, что хотите принести клятву? Если нет, я не стану заставлять.

— Я уверен. Если позволите…

— Позволю. Или, думаете, я просто так отправил Диего за свидетелями?

В душе всколыхнулась благодарность. Ведь сеньор мог отказать, мог даже поиздеваться или с унизительной заботой поспрашивать о самочувствии. Но не стал этого делать. Напротив, он словно не замечал, как слаб сейчас Хасинто и как несчастен.

— Благодарю, мой сеньор! Хотя и жаль, что я вас задерживаю.

— Много времени это не займет, — хмыкнул Иньиго Рамирес. — Это вам не рыцарское посвящение.

Он отошел и сел на скамью по правую сторону от алтаря. Хасинто остался стоять, не смея отвлекать сеньора: неважно, от чего — мыслей или молитвы.

Дверь в часовню раскрылась через несколько минут, и на пороге появились три воина. Омыв пальцы в чаше со святой водой, они сотворили крестное знамение и прошли дальше.

Один из них держал в руках кроме шапки еще и пояс с мечом. Это для него, для Хасинто! По телу пробежала дрожь, горло сдавило от волнения.

Дон Иньиго поднялся навстречу своим людям, кивнул в знак приветствия, и они, ответив легким поклоном, приблизились.

— Сей отрок, — де Лара указал на Хасинто, — станет моим оруженосцем. Прошу вас быть свидетелями.

— Конечно, сеньор, — пробасил седовласый муж, насупив густые, как мох, брови.

— Тогда приступим.

Со стороны алтаря послышались шаги, и де Лара повернулся на звук.

— Приветствую, падре! Вы очень вовремя.

Из сакристии и впрямь выходил святой отец. Сейчас, в почти пустой церкви, он показался Хасинто куда менее внушительным, чем во время службы. Невысокий, худощавый, даже хрупкий: кажется, тронь его, и переломится, как сухой стебель.

— Услышал ваш голос, дон Иньиго, и вышел. На душе моей всегда становится легко и благодатно, когда вижу вас в Божьем доме.

Изящный наклон головы, полуулыбка на тонких губах. Падре, несомненно, из благородного рода.

— Мне тоже радостно здесь находиться, — откликнулся сеньор и, кивнув на Хасинто, сказал: — Я решил сделать этого юношу эскудеро. Благословите, прошу вас.

Он шагнул вперед, склонил голову. Святой отец осенил его крестом и прошелестел:

— Да снизойдет на тебя Божья благодать, сын мой.

Дон Иньиго встал к падре вполоборота, а тот отступил на несколько шагов назад. Седой рыцарь вручил святому отцу меч.

Сейчас все случится! Осталось совсем немного — и Хасинто сделается оруженосцем!

Судорожно сглотнув, он трясущимися пальцами расстегнул и сбросил свой пояс. Тот, серебристо звякнув, змеей изогнулся на полу. Рядом упала шапка, до этого удерживаемая в руках.

Едва чувствуя ноги, Хасинто подошел к сеньору и опустился перед ним на колено.

Так, теперь слова. Лишь бы ничего не перепутать.

— Дон Иньиго, молю о чести стать вашим оруженосцем. Дозвольте принести клятву верности.

Вдруг де Лара откажет? Вдруг вчера и сегодня он намеренно обнадежил, чтобы сейчас унизить, покарать? Что Хасинто знает о доне Иньиго? Ни-че-го. Возможно, сеньор злопамятный и мстительный…

— Дозволяю, — ответил де Лара.

Его низкий голос взметнулся к сводам часовни, отразился от стен и опустился на Хасинто благословением. Опасаясь поверить в удачу, он едва удержался от того, чтобы сейчас же протараторить нужные слова. Но, сделав глубокий вдох, все-таки заговорил спокойно и размеренно:

— Мой сеньор, клянусь быть достойным носить ваше оружие. Клянусь защищать вас в бою и в миру пусть даже ценою собственной жизни. Клянусь быть верным, чего бы мне это ни стоило. Клянусь не лгать, не наносить вам оскорблений и не предавать. Да будет честь моя тому порукой!

— Да будет так. Я принимаю этого отрока в оруженосцы и беру под свое покровительство.

Дон Иньиго протянул руку, Хасинто принял ее в свою и коснулся губами.

Пальцы у сеньора шершавые и горячие… А вчера были прохладные…

Де Лара выставил в сторону открытую ладонь, в нее тут же легли пояс и меч, поданные падре.

— Встаньте.

Хасинто поднялся и замер, боясь лишний раз вздохнуть, пока сеньор его опоясывает.

— Служите верно, — молвил Иньиго Рамирес. — Пусть этот меч защищает Господа, меня и вас.

— Благословляю, сын мой. — Святой отец перекрестил Хасинто. — Служите верно.

— Служите верно! — вторили кабальерос.

Всё. Свершилось. Ощущение такое странное: будто всего миг пролетел и в то же время сутки, недели промчались.

Теперь жизнь его на два, три года, а может, и больше, неразрывно связана с сеньором.

Стоило выйти из часовни, как обжигающе-яркое солнце резануло Хасинто по глазам. Он зажмурился и не сразу увидел стоящих чуть поодаль Диего и Гонсало. Юноша радостно улыбался, на перечеркнутом шрамом лице второго оруженосца, напротив, отражалась лишь скука.

— Гонсало, Диего, — заговорил сеньор, — познакомьтесь с моим новым эскудеро, если еще не успели. Что же касается вас… — он перевел взгляд на Хасинто. — Я приглашал вас на охоту, но это было до присяги. Сейчас важнее, чтобы вы осмотрели замковое хозяйство и поняли, что от вас требуется. Диего все покажет и объяснит. И не огорчайтесь: это не последняя охота. Сейчас со мной отправится Гонсало, но в другой раз возьму кого-то из вас. — Сеньор повернулся к рыцарям. — Поторопимся. Думаю, остальные кабальерос, да и ловчие тоже, нас заждались.

Едва де Лара и его люди отдалились, Диего вздохнул и протянул обреченно:

— Возьмет кого-то из нас, да нескоро…

— Почему? — вообще-то Хасинто не очень интересовал ответ, но из вежливости спросить стоило.

— Не знаю… Может, вам больше посчастливится… А меня дон Иньиго не так уж часто звал на охоту, по крайней мере на опасного зверя. И когда я пажом был, и сейчас… В бой вообще всего один раз брал, причем сражаться не дозволил: велел позади воинства с запасными конями стоять. Самой битвы я толком и не видел… Так и хожу за лошадьми да псами, ну и тренируюсь, понятно. Для остального у нашего сеньора Гонсало есть.

Похоже, юноша ревновал и завидовал — это проскальзывало не только в словах, но и в тоне.

В другое время Хасинто расспросил бы Диего, не упустил возможности выяснить о сеньоре что-то новое. Но не сейчас: волнение схлынуло, на смену ему пришли опустошенность, безразличие, усталость.

Зато Диего, видимо, хотелось выговориться:

— Это, конечно, понятно. Гонсало дону Иньиго уже лет десять служит, не меньше. Это такие, как мы с вами: несколько лет — и в рыцари.

Отмалчиваться и дальше неправильно, придется все-таки задать вопрос.

— А Гонсало нет?

— Ну, он же то ли из консехо[18], то ли из бегетрии. Может, когда-нибудь сеньор и посвятит его в рыцари, кто знает? Но сами понимаете: кабальеро можно стать, а идальго нужно родиться.

— И как простолюдин сделался оруженосцем рико омбре?

— О! Это интересная история! — Диего взмахнул руками, с воодушевлением произнес: — Однажды… — и умолк, выжидающе поглядывая на Хасинто.

Наверное, хотел, чтобы он сам спросил. А ему ничего не хотелось. Разве что спать или плакать. Но если нельзя сделать ни первого, ни второго, то лучше притвориться, будто разговор ему любопытен. Может, он хоть немного взбодрит.

— И что за история? Расскажите.

Диего снова оживился.

— Однажды наш сеньор гостил неподалеку от Овьедо, у какого-то своего вассала. Ну и в город, понятно, время от времени выезжал. Гонсало прослышал об этом, а он давно мечтал стать эскудеро, причем не у кого-то из идальгос, а, представляете, у рикос омбрес! Вот и повадился ходить к дону Иньиго: то в городе подловит, то на выезде из замка. Просил, значит, чтобы сеньор наш взял его в оруженосцы, а тот, конечно, отказывал. Ну а зачем ему простолюдин, если дети идальгос почтут за честь ему служить? Но Гонсало все равно ходил и ходил, и просил. Как-то раз сеньору это надоело, так он его хлыстом и отходил. Ну, да вы видели, — Диего наискось провел рукой по лицу — от виска до шеи.

— Так это дон Иньиго его так?

— Истинно! Причем не только по лицу, а вообще. Но после этого — представляете! — Гонсало снова явился. Отлежался сколько-то дней — и явился. А ведь жизнью рисковал! Сеньор и убить его мог… Но Гонсало все равно… — в голосе Диего прозвучали уважение, даже восхищение. Неудивительно. Хасинто, пусть и был измотан до равнодушия, а тоже оценил отчаянную храбрость простолюдина. — Вот после этого дон Иньиго и принял его клятву, — закончил юноша.

— Это весьма… благородно.

— Да, дон Иньиго такой. Нам с вами повезло, что мы его оруженосцы. — Диего потер одну ладонь о другую и принял серьезный вид. — Эх, заболтались мы, а ведь мне нужно все вам здесь показать. Идемте? Или… — он замялся. — Может, вы голодны? Наверное, вечером не до еды было, с утра тем более. Если что, не стесняйтесь, скажите, у нас весь день впереди.

В последний раз он и впрямь ел давно, а все-таки не голоден. Да и как можно думать о чреве, когда Марита мертва, а он стал оруженосцем, и его долг — служить, не взирая ни на что.

— Все хорошо. Я не голоден.

— Ну, как знаете. Просто мне показалось, что ночь у вас бессонной выдалась, я и подумал: может, после трапезы взбодритесь. А так я вас понимаю: я перед клятвой тоже почти не спал.

Ох, знал бы Диего, отчего Хасинто не спал на самом деле, и что клятва здесь ни при чем. Но юноше нельзя этого знать. И никому нельзя. Нужно быть немее могилы.

…той, в которой Марита покоится…

Проклятье! Хватит, хватит об этом думать! Иначе он не запомнит ничего, что Диего покажет.

— Я готов. Ведите, — сказал Хасинто и выдавил улыбку.

— Хорошо. Куда хотите пойти сначала? Конюшня, псарня? Или, может, в оружейню? Или к соколам?

— Все равно. Вам виднее.

— Хорошо. Тогда давайте сначала к птицам, тем более конюшню вы уже видели и псов-чертяк тоже.

Диего рассмеялся, а Хасинто еле стерпел, чтобы не зажать уши. Звуки — те, что громче обычной речи, — оглушали.

— Соколятня там. Идем.

Диего указал куда-то, но Хасинто не разглядел и просто поплелся за ним. Всю дорогу тот болтал, но смысл слов почти не доходил до сознания, а веселость юноши угнетала и раздражала. Вот бы он умолк! По крайней мере, пока не доведет до соколятни и не заговорит по делу. Тогда Хасинто будет слушать внимательно.

К большому деревянному строению, возвышающемуся на сваях, вела длинная лестница. Хасинто вслед за Диего поднялся по ней и оказался возле узкой двери. Она была еще и низкой. Пригнув головы, чтобы не удариться о притолоку, они вошли внутрь.

Слабо, но узнаваемо запахло птичьим пометом, под ногами зашуршал гравий. Вокруг звякали бубенчики, шелестели крылья. Как только глаза привыкли к сумраку, Хасинто осмотрел помещение. В противоположной стене виднелся зарешеченный проем, справа и слева от него сидели соколы, ястребы — одни в клетках, другие на жердях и поперечинах.

В самом просторном месте птичьего царства, привязанный длинной веревкой к перекладине, восседал король птиц орел. Огромный, черно-бурый, только на шее золотистые крапинки поблескивали, да на крыльях по белому пятну красовалось. На голову была надета рыжая кожаная шапочка, закрывающая глаза, а из-под нее выглядывал хищный крепкий клюв, будто сделанный из камня или стали. Если подобный по темечку либо виску ударит, так убить может.

— Какой красавец… — не удержался Хасинто. В соколятне родного замка таких великолепных птиц не водилось.

— Красавица, — поправил Диего. — Это она. Торменда зовут. Помню, когда ее только приручали…

— Так что здесь делать нужно? — Прерывать собеседника, конечно, невежливо, но иначе Диего так и будет болтать, не умолкая. Хасинто же не в том расположении духа, чтобы вести праздные беседы.

— Ну, здесь от нас с вами много не требуется… Птиц надо время от времени на охоту брать — иначе хватку потеряют, но это дело сокольничих. К нам они обращаются, только если сами не успевают, выносом тоже они занимаются. А нас обычно просят воду сменить, — он кивнул на прикопанные в пол кадки. — Или покормить кого. Но вы в первую пору все равно каждый день сюда заглядывайте. Ну, чтобы птицы вас запомнили, к руке вашей привыкли. Рукавицы, кстати, вот, — он указал на стену позади себя. Там и впрямь висели длинные, до локтя рукавицы из толстой кожи, а еще кожаные петли и шнуры. — Вы ведь умеете с птицами обходиться?

Подобный вопрос даже обиден.

— Конечно!

— Ага… Я в этом не сомневался, не думайте, так, на всякий случай спросил. А, и вот еще, забыл предупредить: главное, к Торменде не прикасайтесь. Она только к сеньору и главному сокольничему привычна, ни к кому больше дон Иньиго не хочет ее приучать, — Диего умолк и будто задумался. Наконец продолжил: — Ну… раз уж я начал, то договорю: у него еще любимая кобыла есть — Эстрелла. И парочка любимых гончих — Пака и Лопе. Так вот: ими он тоже сам занимается, либо это делают те, кому сеньор лично доверил. Так что любимцев его без разрешения не трогайте, иначе он рассердится.

— Спасибо, что сказали.

— Ну и любимый эскудеро у него тоже есть… — проворчал Диего и усмехнулся. — Ладно, теперь идем на псарню.

Псарня. Оружейня. Конюшня. Снова подворье.

Он изо всех сил старался слушать, отгоняя слабость и сонливость. Это даже получалось, хотя и с трудом. Быстрее бы ночь пришла! Тогда Хасинто наконец-то сможет поспать. И пусть ему приснится Марита… Пусть это будет больно, и все же…

— Ну вот. Вроде основное я показал, — Диего развел руки в стороны и вздохнул. — Теперь на кухню? Чего-нибудь поесть?

Нет. Не хочется. Странное чувство: в животе крутит, даже побаливае, но при этом мысли о еде отвратительны. Аж тошнит.

— Нет, пожалуй. Лучше скажите, что теперь мне нужно делать?

Диего хохотнул, бросил:

— До сих пор не голодны? — и добавил: — Понимаю. У меня в первый день так же было. Ну, вы тогда… С псами рано еще… Они должны, как и птицы, к вам привыкнуть. Так что сегодня я сам ими займусь. Только поем сначала. А вы лошадей погоняйте, некоторые застоялись. Спросите у конюхов, которые именно. А я пошел.

Хасинто долго и бездумно смотрел в спину юноши. Затем встряхнулся: мотнул головой, потер глаза, поводил плечами, чтобы взбодриться, и вернулся в конюшню.

Валеросо, как всегда, радостно заржал, учуяв хозяина, и Хасинто не выдержал: подошел к жеребцу, уткнулся лицом в теплую шею, втянул ноздрями родной, напоминающий о доме и монастыре запах. Прости, Валеросо… Не тебя сейчас нужно проездить, а чужих — господских — скакунов.

Как же хочется зарыться в его гриву и уснуть! Прям вот так — стоя.

Хасинто через силу оторвался от Валеросо и вышел из стойла. В левом от дверей углу сидел мальчонка лет десяти. Может, сын одного из младших конюхов или просто помощник. В конюшне Варгасов тоже околачивались такие вот мальчишки. Присматривали за лошадьми, убирали навоз, следили, чтобы огонь масляных ламп не попал на сено. Наверное, и этот тем же занимается.

— Которые застоялись? — спросил Хасинто.

— А! Покажу! Щас!

Мальчишка вскочил на ноги и метнулся вправо.

— Вот, Вьенто, — он указал на огненно-рыжего коня с длинной черной гривой. — И вот эта, — грязный палец с обкусанным ногтем тыкнул на кобылу в яблоках. — Беличча.

— Начну с Вьенто.

— Ага! Знаете, где гуляться?

— Вокруг замка и на воинской площадке?

— Ага! — обрадовался мальчишка. — А дерьмо, если на мостовую наложат, так я уберу, вы только скажите.

— Непременно.

Вьенто оказался покладистым. Проезжая его, Хасинто в очередной раз едва не задремал, зато с Беличчей пришлось помучиться, и тут уж стало не до сна. Норовистая кобыла не желала слушаться. Она словно проверяла, достаточно ли силен незнакомый ездок духом и телом, чтобы она его на себе возила. Ох, не ту лошадь сеньор бесихой обзывал! Эстрелла-то, наверняка, посговорчивее. А эта поганка то идти отказывалась, то на дыбы порывалась взвиться, то шею выворачивала, стараясь дотянуться до ног Хасинто зубами. Он же, как назло, именно сегодня был слаб — и духом, и телом. Но все-таки справился: где хлыстом, где окриком и шпорами.

Вернув поганку на конюшню, взял следующего коня, а после и о своем Валеросо позаботился: погонял его сначала, а затем и почистил.

День перевалил за полдень. Впору бы отдохнуть, но не тут-то было. Появился Диего.

— Идемте мечи-доспехи начищать?

— Да, хорошо, — вздохнул Хасинто.

Не так уж просто, оказывается, быть оруженосцем, и не так уж интересно. Только и делаешь, что трудишься, как крестьянин на полях. Хотя такая честь того стоит.

Вечер не наступил, даже не опустился — он приплелся, еле-еле шевеля тенями-лапами. Упаси Сант-Яго, если еще и тянуться будет так же долго, как день. Дожить бы до полуночи!

Его познабливало, веки закрывались сами собой. Ног он, кажется, вовсе не чувствовал, словно вместо них были деревянные подпорки, причем сделанные из гнилого дерева, вот-вот готового расщепиться на влажные волокна.

Диего же — проклятие небесное! — все не унимался. Они уже и оружие дона Иньиго начистили, и на псарне во второй раз побывали. Оруженосец знакомил Хасинто с гончими, попутно объясняя, какой нрав у той или другой псины.

До умопомрачения подмывало выругаться — длинно, заковыристо, от души. Конечно, он не стал этого делать — не такой уж глупец и невежа.

— Со всем управились, — сказал юноша. — В полночь еще нужно двор и замок обойти, проверить, чтобы все спокойно было. Нынче это я сделаю, завтра вы или Гонсало. А сейчас, пока не стемнело, давайте, что ли, на мечах побьемся?

Вот теперь сдерживаться стало куда сложнее. Схватить бы какой-нибудь булыжник и стукнуть им по этой кудлатой башке в синей шапке! Изо всех сил! Чтобы Диего оставил наконец в покое, а не предлагал воинские забавы, когда Хасинто едва на ногах держится!

Можно отказаться, сославшись на усталость. Тем более это правда. С другой стороны: стоит ли проявлять слабость перед новым знакомым? А вдруг тот воспримет это как трусость?

Хасинто пожал плечами и бросил:

— Ладно. Хотя сегодня я вряд ли достойный соперник…

Взяв тренировочные мечи, они двинулись к воинской площадке. Там встали друг напротив друга, готовые к поединку, и в эту миг загудели, перекликаясь, рога. Громыхнул, опускаясь, мост, потом еле слышно донесся собачий лай. Возвращение рыцарей с охоты спасло Хасинто от неминуемого и позорного проигрыша. Из груди вырвался вздох облегчения, но Диего, похоже, принял его за расстроенный.

— Да, жалко… — сказал он, закусил нижнюю губу, почесал затылок и вложил меч в ножны. — Рановато они. Видать, удачно поохотились. Ладно, что ж теперь… Идемте сеньора встречать.

С возвращением де Лары и кабальерос подворье оживилось, тихий вечер наполнился множеством звуков. Цокали копыта, ворчали собаки, бряцали шпоры, раздавались голоса и смех. Туши оленя и кабана, лисицы и всякой мелочи вроде зайцев и белок с глухим шлепком падали на камни. Тут же подбегали слуги и волокли все это в замок.

Конюхи уже уводили на конюшню скакунов, а псари — собак.

Среди мельтешения зверья и людей Хасинто не сразу заметил сеньора. Понял, в какую сторону смотреть, лишь когда Диего потянул за рукав.

Иньиго Рамирес стоял, положив правую ладонь на шею своей кобылы, а левой похлопывал по плечу какого-то рыцаря. Улыбался, что-то увлеченно говорил. Диего и Хасинто приблизились, и он повернулся к ним.

— А, вот и вы! Диего, возьми Эстреллу. — Он бросил юноше поводья. — А ты… вы, Хасинто, ступайте на кухню. Скажите там, пусть в пиршественную залу еду несут. Побольше и побыстрее. Нас много, и мы зверски голодны. Гонсало я на вечер освободил, Диего с конями, так что за столом сегодня прислуживаете вы и Ордоньо — это мой паж. Только будь добр, надень на себя еще что-нибудь.

Верно. Хасинто совсем забыл, что на нем одна камиза. Так и проходил в ней весь день, а Диего — что б ему пусто было! — ничего не сказал!

В пиршественной зале торжественные и заздравные речи сменялись веселой болтовней и байками. Рыцари перебивали друг друга, вспоминая сегодняшнюю охоту и прежние, рассказывали о сражениях, турнирах, корридах, славя себя и других. В иное время Хасинто слушал бы о приключениях, затаив дыхание, но сейчас от гвалта и громкого смеха болела голова и звенело в ушах. Ноги болели тоже: он уже час и даже больше стоял за спиной сеньора вместе с Ордоньо — тем пажом, которого видел позавчера. Рыжий как Иуда юноша поглядывал на Хасинто не просто с неприязнью — с ненавистью. Да что такого он ему сделал? Чем вызвана его злоба?

Ох, если бы все ограничилось только взглядами! Но нет. Ордоньо незаметно для остальных пытался то отпихнуть Хасинто, то будто бы случайно ударить локтем под ребра. Ответить бы наглому пажу, да где уж тут! Хасинто первый день оруженосец, да еще и обессилен. Глаза едва видят, ноги едва держат, а нужно следить, чтобы у сеньора под рукой всегда были лучшие блюда. Сгребать со стола обглоданные кости и бросать их собакам. Подливать вино в кубок. А конца трапезе все не предвидится. Слуги вносят и вносят новые яства. Кажется, на кухне даже умудрились зажарить пойманных сегодня зайцев. Когда успели?

Запахи сводили с ума, заставляя изголодавшийся желудок сжиматься. К горлу поднималась неприятная жгуче-кислая волна, голова начинала кружиться. Будто просто боли недостаточно!

Хасинто пытался отвлечься на разговоры, но до слуха долетали только обрывки:

— …Мартинес тогда огромный выкуп запросил…

— …и тут конь мой пал, но Сантьяго — здравия тебе, амиго! — взял меня на своего и…

— Славного борова мы тогда завалили. Клыки — во! Сам размером с быка! Вот честное слово!

Лишь слова дона Иньиго — он-то всего в шаге находился, — донеслись отчетливо:

— Один мой друг разъяснил, почему на корридах отчаянная храбрость — не храбрость, а глупость.

— Сеньор, излишняя смелость, может, и неумна, но… Помню, один идальго… зато потом долго о нем говорили… а хуглар даже…

— Немного чести — от быка смерть принять. Уж лучше — и полезнее, и славнее, — на поле боя. Еще лучше самому врага сразить. Но как это сделать, если на тот свет еще по юности отправишься? Из-за бычьих рогов или копыт…

«Один мой друг»… А ведь де Лара, наверняка, о его отце! Ну да, тогда, на озере, он говорил: тот отчитал за корриду. Теперь ясно, почему.

Дальше голоса дона Иньиго и его собеседника вновь растворились в окружающем шуме.

Хасинто наклонился, чтобы наполнить кубок сеньора, и в этот миг до неприличия громко заворчало, забулькало в животе. Хотелось верить, что де Лара не расслышал этого среди смеха и болтовни. Вот только он, похоже, прекрасно расслышал и скосил на Хасинто глаза. Хорошо хоть не обернулся и ничего не сказал. Зато мерзавец-Ордоньо издевательски скривил губы.

Тянулось, тянулось время — наконец дотянулось до вожделенного мига, когда Иньиго Рамирес поднялся из-за стола. Пожелал рыцарям славного пира, хорошей ночи и вышел из залы. Хасинто и Ордоньо отправились за ним.

Теперь оставалось добраться до опочивальни и уснуть.

— Найди Диего и вместе обойдите двор, — велел сеньор пажу. — А вы осветите мне путь.

Хасинто вынул из кольца в стене факел и, подняв его выше, встал в шаге от дона Иньиго.

Они дошли до середины лестницы, когда она вдруг расплылась и завертелась перед глазами. Руки, ноги стали неподъемными, а голова невесомой. Хасинто затягивало в какую-то черную тесную яму, а шатало так, будто он перепил вина. Еще немного — и с лестницы свалится… Он нащупал стену и привалился к ней боком — холод пробрал даже сквозь одежду, но не отрезвил.

Не упасть. Главное, не упасть… Сделать хотя бы шаг вперед. Нужно сказать сеньору, чтобы подождал…

Язык не ворочается, не слушается, будто чужой. Стена куда-то отползает… Нет… она просто становится вязкой и засасывает в себя… Надо удержаться на ногах. И еще факел! Нельзя его выронить! Но где он? Где факел?! А, у сеньора. Что? Почему у него?

Холодно. Как холодно. И темно…

Чья-то рука смыкается на предплечье… Горячая.

Похлопывание по щеке. Голос:

— Эй, что с тобой? Хасинто!

Окружающее приобрело четкость, словно он вынырнул из туманной мглы на свет. Одновременно накатил стыд.

— Дон Иньиго… Уже все хорошо… Хорошо. Простите.

Он попытался забрать факел, но сеньор не позволил. Отвел руку назад и встряхнул Хасинто за плечо.

— Гарсиас, вы не спали этой ночью, я заметил. Но думаю, дело не только в этом. Признавайтесь: когда вы ели в последний раз? И не смейте лгать!

Сказать правду? Это и нужно бы сделать, но тогда сеньор узнает, что Хасинто соврал вчерашним утром: сказал, что оттрапезничал, а на самом деле ел только в вечер приезда. С той поры два дня минуло… Хотелось бы уйти от ответа, но неясно, как.

— Сеньор, я был не слишком голоден.

— Ну да… — де Лара прижал его спиной к стене. — Стойте здесь. Не вздумайте уйти.

Он спустился на несколько ступенек, а потом до Хасинто донесся окрик:

— Ордоньо!

Быстрые гулкие шаги, звонкий голос:

— Слушаю, дон Иньиго.

Демоны ада! Как жаль, что распроклятый паж не успел уйти далеко!

— Отведи Хасинто на кухню, пусть чего-нибудь съест. А станет отказываться — накорми силой.

— Конечно, сеньор.

Унизительно до отвращения! Да только он не в том положении, чтобы возражать.

Когда Ордоньо приблизился, Хасинто отлепился от стены: не хватало еще, чтобы паж тащил до кухни, будто немощного.

Стоило отдалиться от Иньиго Рамиреса, и недруг с насмешкой бросил:

— Что это вы такой хилый? Тренируйтесь больше, а то оружие сеньора удержать не сможете.

— Умолкни!

Доведя Хасинто до кухни, паж противно ухмыльнулся.

— Дальше сами справитесь? Или мне правда накормить вас?

— Ступай прочь, — процедил Хасинто. — У тебя же еще остались дела? Вот и выполняй их.

— Как скажете, эскудеро, — пропел Ордоньо и, с издевкой поклонившись, ушел.

Ох, врезать бы ему по роже! Так, чтобы все зубы повыбить! Не сегодня, конечно. Сегодня он и зайца не пришибет, что уж говорить о своем ровеснике. Пока лучше выбросить его из головы.

Кухонная служанка Рената ласково улыбнулась, сверкнула черными как угли глазами и дала Хасинто бараньи ребрышки, все еще теплые, хамон и ржаную лепешку. Вкуса он даже не почувствовал, но чрево отозвалось: сперва болью и урчанием, а потом сытой тяжестью.

Когда он добрался до опочивальни, то стянул сапоги и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Тут же закачало на волнах, а потом погрузило во тьму, в которой не было сновидений.

Хасинто в седьмой раз поражал щит и в седьмой раз уворачивался от мешка с землей, кружащего вокруг столба после каждого удара. Хорошо, что сеньор начал тренировку именно с этого. Конные занятия с копьем или пикой Хасинто всегда удавались. Так пусть де Лара видит: новый эскудеро вовсе не такой слабак, каким мог показаться вчера. И пусть это видит гад-Ордоньо — он и еще два пажа стоят за оградой и наблюдают за тренировкой.

— Довольно! — сказал де Лара. — Молодец. Ни разу не промахнулся. Теперь посмотрю, как у вас с мечом. Диего, головы давай!

Юноша с готовностью подхватил необожженные грубо слепленные горшки и пристроил на столбы, торчащие по окружности площадки. Затем забрал у Хасинто копье и, ободряюще подмигнув, подал меч. И почему вчера дружелюбный Диего так раздражал? Хотя дивиться нечему. Просто сам Хасинто давеча был совсем не в духе, только и всего. Он, конечно, и сегодня далеко не счастлив, но хотя бы выспался.

Диего поправил парочку горшков и ушел за ограждение.

— Начинайте! — велел сеньор.

Лишь бы не опозориться. С мечом Хасинто управлялся чуть хуже, чем с копьем. Но что если бы это было настоящее сражение, и вместо глиняных голов перед ним находились вражьи? Сарацины не станут спрашивать, насколько хорош он в бою.

— Спасайтесь, мавры, — шепнул Хасинто. — Давай, Валеросо, не подведи.

Пришпорив коня, он бросился в битву.

Замах меча. Руку расслабить и — удар! Первый враг повержен. Пал с рассеченной башкой. Второй тоже. Третий — мимо. Вот пакость! Четвертый, пятый — есть! Шестой увернулся: сброшен со столба, разбит, но не мечом. Не считается.

Еще два промаха. Еще два попадания. Все. Головы закончились.

Неплохо, но можно и лучше.

— Неплохо, но можно лучше. — Надо же, сеньор слово в слово повторил его мысли! — Иногда вы слишком стараетесь посильнее ударить. Из-за этого плечо, рука напряжены, а бьете слабее. Горшки, конечно, разрубаете, но если перед вами будет воин в хорошем шлеме… Промахи, к слову, тоже из-за этого. Ладно, Гарсиас, слезай.

Хасинто спрыгнул с Валеросо и привязал его с другой стороны от плетня.

— Вот, возьми, — де Лара указал на лежащие у ограждения палки и плетеные щиты. — Диего, и ты.

— Дон Иньиго, а может, мы на мечах сразу? Друг с другом? — в голосе юноши проскользнули молящие нотки, а брови сложились домиком. — Мы можем…

— К столбам! — велел сеньор и оглянулся на пажей. — Вы, юноши, тоже.

Хасинто, Диего и остальные взяли щиты, палки, встали каждый напротив своего столба-врага. Конечно, поединок друг с другом был бы интересней. Хотя лучше уж тяжеленная палка в твердой руке, чем меч, выскальзывающий из пальцев, как вчера.

— К бою!

Хасинто вызвал в себе боевую ярость и напал на столб. Рубил его палкой. Отходил, закрываясь щитом, снова набрасывался. Так, словно это и впрямь враг. Если думать иначе, то пользы от упражнения будет мало.

Сеньор тренировал их с Диего почти каждое утро. Зачастую к занятиям присоединялись пажи. Смешливый Сантьяго и не по годам спокойный, рассудительный Фабрицио оказались замечательными юношами. Чего, конечно, нельзя сказать о нахальном Ордоньо. Когда сеньор ставил его против Хасинто, паж с таким зверским видом размахивал палкой, словно хотел не просто победить, а убить. Благо, ему редко удавалось первое и не удавалось второе.

По-прежнему неясно, за что Ордоньо так его ненавидит. А еще, кажется, считает, будто он недостоин быть эскудеро Иньиго Рамиреса. Глупец! Что бы он понимал! Да Хасинто будет лучшим оруженосцем! Приложит для этого все усилия. Он и сейчас тренируется чаще и дольше других. Он станет незаменимым! Приняв же рыцарское посвящение, постарается остаться рядом, сделаться близким вассалом Иньиго де Лара. Как отец. А потом… потом, покрыв себя славой, уйдет к рыцарям-храмовником. Чтобы они ему радовались, а не относились, как к обычному послушнику.

Пока это лишь мечты, но рано или поздно они станут явью.

Несколько раз сеньор вывозил его и Диего на озеро, где заставлял плавать. В том числе и в доспехах — старых, покрытых ржой. Дважды брал Хасинто на охоту. На второй раз даже позволил один на один сойтись с вепрем, задерживаемым собаками.

Тот день незабываем! Стоит о нем подумать, и воспоминания захлестывают с головой. Кажется, будто все было даже не вчера — сегодня.

Выходя с тяжелым копьем против разъяренного зверя, Хасинто не мог сдержать волнения, но при этом был очень осторожен. Следил, чтобы вепрь не бросился под ноги или не ринулся с другой стороны. Не позволив сбить себя и вспороть клыками, Хасинто вонзил в него копье. Оно вошло в звериную плоть с треском и чавканьем. Хлынула кровь, но кабан не умер: все еще напирал, сам себя насаживая на древко. Руки дрожали от напряжения. Казалось, еще чуть-чуть, и Хасинто опустит копье, не выдержит напора тяжеленной туши. Пусть это ничем не грозило — вепрь почти повержен, рыцари его добьют. Но лучше самому дождаться, когда зверь испустит дух. Из груди вырывались хрипы, в подреберье кололо, а кабан все не подыхал. Хасинто зарычал, сделал еще одно усилие и — насадил зверя по самую перекладину. Тот завалился набок. Повержен! Какое блаженство наконец-то опустить руки и выпустить копье! Еще большая радость — видеть одобрение рыцарей и сеньора. Дон Иньиго довольно засмеялся, хлопнул его по плечу и сказал: «Славная добыча, Чинто».

Де Лара в последнее время часто называл его сокращенным — домашним — именем, и Хасинто это нравилось. Тем более что за этот месяц он услышал от сеньора больше добрых слов, чем за всю жизнь — от отца. Правда, тот вообще никогда не хвалил. Ну, хоть не ругал сильно, бил редко — и то благо.

Диего обзавидовался, когда Хасинто рассказал об охоте.

— Мне сеньор никогда не разрешал в одиночку на кабана… — пожаловался юноша и сразу себя успокоил: — Разумеется, только потому, что я младше тебя. Только поэтому.

Что верно, то верно. Диего и впрямь на год младше. Еще и слабее, но об этом ему лучше не говорить. Зато приятель уже больше года в оруженосцах, а Хасинто поздновато стал эскудеро. Но ничего. Он будет сильным, доблестным и яростным в битвах. Он все сделает, чтобы стать рыцарем как можно скорее — раньше, чем Диего.

Как же хорошо, что сеньор принял клятву! Пусть радость омрачена скорбью по Марите, но… любимой уготовано место в раю. Значит, он грустит не о ней, а о себе: о том, что никогда ее не увидит. И о сеньоре, как ни странно, грустит тоже. Ведь дону Иньиго наверняка тяжело было смириться с утратой. Может быть, он даже винит себя в смерти жены. Еще бы: такой знатный рыцарь, рико омбре, и не уберег, потерял, прожив с ней всего два года.

Де Лара старался не показывать печали, но иногда были заметны и отсутствующий взгляд, и горестно поджатые губы, и углубившиеся морщины на лбу и переносице. При том, что сеньор вообще-то довольно сдержан. Хасинто ни разу не слышал, чтобы он на кого-то кричал или просто повышал голос.

Зато ударить мог и сильно.

Диего несколько дней проходил с разбитыми губами и носом. Хотя друг сам виноват. Это надо же было додуматься: попытаться укротить необъезженного коня! Не только без повеления, но даже без разрешения! Жеребец в итоге и ограждения снес, и кусты поломал, что возле часовни, служанку, на пути попавшуюся, с ног сбил. Хорошо хоть не затоптал. Так и носился, пока Хасинто, Ордоньо и конюхи кое-как не угомонили его, не стреножили.

Ох, с каким же видом Диего сползал с коня! Сам бледнющий, глаза как плошки, губы трясутся, зубы стучат. К тому же, на его беду, конец приключения застал сеньор.

— Диего, подойди, — процедил он.

Юноша не посмел ослушаться. Побледнел еще сильнее — Хасинто даже не думал, что такое возможно! — и приблизился.

Де Лара смотрел Диего в глаза до тех пор, пока тот не опустил голову — видимо, осознав вину всецело.

Конюхи уже увели истошно ржущего жеребца, прочих слуг было не видно и не слышно — наверное, сочли за лучшее убраться от хозяйских глаз подальше. Тут тишину и взрезали оплеухи — хлестко, звонко! Хасинто даже зажмурился, будто сам их получил. Открыв же глаза, глянул на приятеля. Тот стоял, прикрывая рукавом лицо, но кровь все равно просачивалась и яркими оспинами кропила серые камни.

— Ступай на конюшню, Диего, — проговорил сеньор на удивление спокойным, даже будничным тоном. — Перечисти всех лошадей, какие там есть, и задай им сена. Думаю, к вечерне управишься.

— Да, дон Иньиго, — прогнусавил юноша и, по-прежнему прижимая руку к лицу, поплелся прочь.

Стоило ему отдалиться, как Ордоньо подлетел к Хасинто и набросился с обвинениями. Говорил вполголоса, но так, чтобы сеньор услышал:

— Вот зачем вы его подзадоривали? Видите, к чему это привело?

— Чего? Я не понимаю…

— Еще как понимаете. Вы его подначивали, я слышал, — громким шепотом ответил Ордоньо.

Вот же хитрый сукин сын!

— Чинто, это правда? — спросил де Лара.

— Нет! Я вообще не понимаю, о чем он!

— Ну да, не знаете, — хмыкнул паж. — А разве не ваши слова: ой, Диего, тебе смелости не хватит коня объездить.

— Это неправда! Ложь! Сеньор, спросите у Диего! Я такого не говорил!

— Ну конечно, Диего не станет жаловаться и обвинять, — проворчал Ордоньо. — Он не такой. А вот ты трус! Имел бы смелость — признался, повинился!

Ну все! Держись, подонок!

Хасинто повернулся к пажу и, размахнувшись, врезал кулаком по роже. Ордоньо отлетел, потом зарычал и, сжав кулаки, бросился на него. Неизвестно, чем бы закончилась драка, не вмешайся де Лара. Он схватил Ордоньо за шкирку, а его оттолкнул.

— Вы! Оба! Ни с места!

Ослушаться сеньора не посмели ни Хасинто, ни паж-гаденыш. Стояли и шумно дышали, злобно косясь друг на друга.

Сукин сын Ордоньо! Оклеветал перед сеньором. Ясно, кому тот поверит: пажа знает давно, а его всего месяц. Тем более что уже на второй день знакомства Хасинто показал себя с дурной стороны.

На плечи навалилась тяжесть, в носу защипало от жалости к себе. Ведь он ни в чем не виноват, но пострадает из-за наветов. Теперь дон Иньиго посчитает его подстрекателем и трусом.

— Ордоньо, извинись перед перед моим эскудеро.

Что?! Хасинто ослышался? Или ему снится прекрасный сон?

— Почему я должен… — забормотал паж.

— Не расслышал? Извинись. Или мало досталось от него? — Иньиго Рамирес кивнул на Хасинто. — Могу добавить.

Ордоньо молчал, потупившись.

— Извиняйся же наконец, — повторил де Лара. — Не медли.

Паж повернулся к Хасинто и, тщательно избегая смотреть в глаза, выдавил:

— Прошу, извините.

Теперь сеньор перевел взгляд на Хасинто и приподнял брови. Ясно, чего ждет.

— Извиняю, — сквозь зубы ответил он.

Де Лара кивнул и сказал:

— Ордоньо, ступай к донье Беренгарии. Она собиралась на конную прогулку. Сопроводи.

— Да, сеньор, — упавшим голосом откликнулся паж.

— И на будущее: помни свое место. Еще одно оскорбление кого-то из оруженосцев — и я прикажу тебя высечь. Это ясно?

— Да, сеньор.

Он ушел, и де Лара подозвал Хасинто.

— Теперь признавайся, Гарсиас: он сказал правду?

— Нет, дон Иньиго! Нет! Я понимаю, вы можете мне не поверить. Но я поклясться готов! В часовне! Перед падре! Перед образами!

— Ладно-ладно, успокойтесь. Я вам верю. Верю, — он отвел взглял, затем пожал плечами и, будто извиняясь за пажа, произнес: — Ордоньо неплохой юноша. Только скромности ему не хватает, терпения. Пока этого не поймет, эскудеро не станет. Но… знаете, мне не понравилась ваша драка. Если бы я не разнял, вы могли проиграть. Это никуда не годится. Эскудеро должен быть сильнее пажа во всем и всегда. Не только сражаясь на мечах копьях или палках. Завтра. Да, завтра же я буду учить вас драться без оружия.

— О, спасибо! Спасибо, дон Иньиго!

И как он мог совсем недавно чуть ли не ненавидеть де Лару? Разве многие сеньоры обладают столькими добродетелями? Суровый и благородный, строгий и справедливый, сильный и честный. Несомненно, это удача — быть его оруженосцем.

— И еще, — продолжил де Лара. — Запомните: никогда и ничего не делайте без позволения, если на то нет нужды. Диего замечательный наездник… Я же не раз сетовал, что конь этот неукротим, как ураган — так и думаю его назвать, кстати. Вот Диего и вздумал угодить мне, а заодно покрыть себя славой. К чему это привело, сами видите, — он указал на искалеченные кусты, ограды и, нахмурившись, пробормотал: — Благо хоть сам мальчик цел остался… Не повторяй его ошибок.

На следующий день Хасинто не выдержал, рассказал другу о выходке Ордоньо и посетовал:

— В толк не возьму, чем я ему не угодил. Что ли рожа моя ему не нравится?

— Скорее твое положение при сеньоре. Он самый старший из пажей. Он даже старше меня. А все еще не эскудеро. Вот и злится. На меня тоже злился, но не так сильно. Клеветать по крайней мере не пробовал. Хотя это понятно… Мы с ним воспитывались вместе. А ты только приехал — и сразу оруженосец.

— Значит, в этом дело…

— Ага. Думаю, так. Но не волнуйся: позлится, привыкнет и перестанет.

— Хорошо бы. А на тебя-то вчера что нашло?

— Дурость, — он усмехнулся распухшими губами и с неохотой пояснил: — Дон Иньиго мне сказал как-то, что наездник я даже ему на зависть. И, мол, нужно меня отправить это… лошадей укрощать. Смеясь сказал. А я все равно… — он махнул рукой. — Да ладно, что теперь говорить!

Все же молодец Диего, что оправдываться не стал, а признал ошибку, как есть.

— Не огорчайся, — Хасинто ободряюще потрепал товарища по плечу. — Всякое бывает…

— Да я не огорчаюсь! Хорошо хоть зверюга этот меня зубищами за шоссы не потаскал. То-то бы позор был!

Охота на кабана, приключение Диего и ссора с Ордоньо оказались единственными памятными событиями за месяц. Остальные дни протекали размеренно: утреня, тренировки до полудня, работа, вечерня, прислуживание за трапезой.

А потом с сеньором случилось что-то непонятное. Таким Хасинто его еще не видел.

С утра он и Диего поджидали дона Иньиго неподалеку от замка: он говорил, что в этот день с ними позанимается. Когда де Лара показался, они шагнули ему навстречу, но сеньор грубо оттолкнул и его, и Диего.

— Прочь! — прорычал он и ушел куда-то в сторону часовни.

Когда де Лара отдалился, товарищ пробормотал:

— О нет… Только бы не как в прошлый раз…

— А что было в прошлый раз?

— Да то и было: сначала ходил мрачнее тучи, потом уехал. С Гонсало и некоторыми кабальерос. А вернулся еще мрачнее, даже в пиршественный зал не выходил. Да вообще никуда не выходил! Так и сидел в опочивальне. Только и приказывал, что еду принести или вино. И упаси Господь о чем-нибудь его спросить! Рычит! А если еще переспросить осмелишься, так вовсе… ну… это… — он указал на свое лицо.

— Но почему?

— А я знаю? Догадываюсь только… Наверное, все из-за той беды…

— Какой беды?

— Ох, не здесь, — вздохнул Диего. — Идем… не знаю… на площадку. Раз сеньор не в духе, сами потренируемся. Там и расскажу.