ГЛАВА ПЯТАЯ

Томас лежал на спине, судорожно выгнувшись и широко открыв рот и глаза, зрачки от магии превратились в ярко-золотые кружки — натуралистическая скульптура, запечатлевшая пик сексуального наслаждения.

Я была так потрясена, что долго смотрела на него, сама себе не веря.

Томаса убила не ревнивая ведьма.

Французы называют оргазм «1е petit mort» — маленькой смертью. Смерть Томаса не была маленькой, — с другой стороны, люди существа хрупкие, им не по силам полномасштабный секс с моими соплеменниками вне пределов Зачарованных Земель.

Тело Томаса заливал бело-золотой свет, четкими контурами очерчивая накачанные мускулы, и на задворках сознания у меня появилась мысль о том, что недаром местные ведьмочки лупили из-за него друг друга метлами. А потом горе и гнев победили потрясение, и я бросилась к Томасу — безумная искра надежды заставила меня прикоснуться к нему, проверить, вдруг он еще жив, вдруг все это не взаправду, вдруг это какое-то хитроумное наваждение. Я протянула руку и осторожно прикоснулась пальцем к его лбу. Из открытого рта дымком поднялась золотистая дымка, и в воздухе разлился аромат медуницы.

Медуницей пахнет мое Очарование, мое собственное волшебство.

Меня обдало ужасом, волосы встали дыбом. Сердце отчаянно заколотилось. Я невольно сделала шаг назад, потом другой, а потом тоненько вскрикнула — плечи кольнула горячая игла охранительных чар. Я обернулась и включила магическое зрение. Дверь за спиной была по-прежнему открыта, ее застилала непроницаемая белая стена мучной пурги, но на пороге теперь подрагивали охранительные чары — словно пелена горячего воздуха: это были простенькие, не заказные, а купленные готовыми парализующие чары, к таким обычно прилагается большая табличка с надписью «Не подходить! Опасно!». Кому-то хотелось, чтобы полиция застала меня на месте преступления прямо-таки с дымящимся пистолетом в руках.

Какая гадина!

Вопрос о том, кто это сделал, почему и зачем, я оставила на потом. Как бы я ни хотела хоть чем-нибудь помочь Томасу, это было уже невозможно, зато я могла найти его бывшую — или ту красотку, которая здесь побывала, кто бы она ни была. Я осторожно пересекла пекарню. Одну стену целиком скрывали духовки со стеклянными дверцами, в их стальных глубинах плясали синие огоньки конфорок. К полу были привинчены два промышленных комбайна для изготовления теста, над гигантскими чашами зависли мешалки с плоскими лопастями. А у узкого прямоугольного окна рядом с задней дверью, запертой на засов и висячий замок, стояло с полдюжины больших металлических бочонков с мукой. Я внимательно их оглядела. В таком бочонке вполне можно спрятаться, однако чутье и тот факт, что на узком окне и задней двери тоже дрожали охранительные чары, подсказали мне: той женщины здесь давно уже нет.

Вспомнилось все, что я знаю о мышеловках. Кажется, отсюда так просто не сбежишь.

— Женевьева…

Я вздрогнула — звук собственного имени скользнул по коже печальным шепотом, нежным шелком. Месма. Я узнала этот голос, этот еле заметный акцент, — и обернулась, чувствуя, как сердце колотится в груди, словно у загнанной кошки.

Малик стоял у самого порога, и сумрак, сгустившийся вокруг него, заслонял мучную метель у него за спиной. Темные кудри сливались с чернотой длинного кожаного плаща, а чернота плаща сливалась с черной одеждой под ним. Я уже видела, как Малик напускает на себя эти тени, чтобы скрыться от чужих глаз. Он изучал меня, тени рассеивались, мерцала белая кожа, мерцали загадочные обсидиановые глаза, разрез которых выдавал азиатских предков. Когда-то мне казалось, что лицо у Малика слишком правильное, едва ли не хорошенькое, но это он играл с моим разумом, с моим зрением, а теперь, когда остался лишь легчайший намек на чрезмерную правильность черт, он был еще красивее, еще мужественнее, еще кошмарнее, чем в моих воспоминаниях, преломленных воображением.

Я сдвинула брови. Что-то было не так, и дело не в том, что я испугалась: вампиры — хищники, и их положено бояться, но это было какое-то другое чувство. Тут я поняла, что подумывать о соглашении с Маликом совсем не то же самое, что взвешивать эту мысль, когда вот он, стоит передо мной, словно ангел тьмы. Зараза. Наверное, Грейс и в этом права и я просто дурила себе голову, будто способна диктовать ему условия: явное влечение к нему и «Дубль-В» в моей крови не дадут мне отстаивать собственные интересы.

Твердо решив ни о чем с ним не договариваться, я произнесла: «Малик аль-Хан», радуясь, что прозвучало это суше мучной пыли.

Он наклонил голову — грациозное движение, пробудившее эхо минувшего. Не говоря уже о могуществе, которым он обладал, — уж я-то видела, на что он способен, — у него было еще и богатое прошлое, добрых пятьсот лет с гаком, хотя казался он примерно моим ровесником — а мне двадцать четыре. Как и все вампиры, он выглядел так же, как и в момент, когда принял Дар. Несуществующий ветерок пошевелил его волосы, приподнял края плаща, стряхнул покрывавшую его легчайшую белую патину, — а я опустила глаза, увидела мучную корку на собственной мокрой одежде и вздохнула.

Все самые удобные чары всегда достаются вампирам.

Взгляд Малика скользнул в сторону мертвого тела, лежавшего на столе между нами.

— С твоей стороны было неразумно входить сюда, не дождавшись полиции.

— Да-да, я, знаешь ли, и сама уже пришла к такому же выводу. — Я скривилась. — Надо полагать, ты не знаешь, не прячется ли где-нибудь здесь ведьма или еще кто-нибудь?

Малик закрыл глаза и сделал глубокий вдох:

— Никакая ведьма сюда, в эту часть магазина, не приходила — уже сутки, а вероятно, и больше, здесь не было никого, кроме нас с тобой и умершего.

Ясно, значит, Томасова бывшая здесь не ошивается, в бочонках просто мука. Тут мне в голову пришла еще одна мысль. Малик шел за мной по пятам — так, наверное, он слышал, что говорил парнишка?

— Мальчик из соседней лавки говорил тебе, что он видел, как сюда приходила женщина, и слышал, как они ссорились? — спросила я, прищурясь на него.

— Он солгал.

— Понятно. — Я поджала губы. Старое доброе вампирское чутье распознает невиннейшее вранье за пятьдесят шагов лучше любого детектора лжи. — Он что, тоже участвует в заговоре?

— Не обязательно; его разум несколько помутился. — Малик отбросил со лба завесу темных волос. — Как я уже упомянул, Женевьева, с твоей стороны было неразумно сюда входить.

Помутился разум? Из-за какого-то заклятия? Итак, я снова в мышеловке, только теперь в довершение всего рядом маячит страшенный вампирище. Да уж, не хочется начинать с этого новый день. Тут я с грустью поглядела на Томаса — вот у кого день начался куда как хуже моего, так что у меня все обстоит не так уж скверно. По крайней мере, пока не прибыла полиция.

Я хмуро посмотрела на Малика. Он-то зачем за мной пошел?

— Ты хоть понимаешь, что тут повсюду охранительные чары, и нам не выйти, а полиция приедет с минуты на минуту?

— Я сообщил молодому человеку, что услуги полиции не потребуются. — Малик чуть повернул голову, словно прислушиваясь, а заодно и продемонстрировал мне скульптурную линию профиля. — Он уверен, что ты разрешишь все вопросы, и забыл о случившемся.

Я похолодела. Он наслал на мальчика морок и дал ему указания. Этот вампирский трюк разрешен законом, ведь и другие разновидности гипноза никто не запрещает, пока они не приводят к преступлению. Значит, полиция сюда не ворвется и меня никто не арестует. И не спасет. Как в анекдоте про плохие и хорошие новости. Что ж, какое-то время я выиграю. Томас погиб. Кто-то убил его, чтобы подставить меня и… Я сжала кулаки: найду мерзавца и узнаю, зачем он это сделал! Мой взгляд с невольным подозрением упал на вампира, прекрасной статуей застывшего в трех футах от меня.

— Ты имеешь к этому отношение? — Я кивнула на труп.

Малик в ответ посмотрел на меня, как всегда, бесстрастно, а затем грациозно и целеустремленно направился вокруг стола. Он обошел ноги трупа и двинулся ко мне, а я усилием воли заставила себя остаться на месте — не позволю какому-нибудь вампиру себя запугать! Наконец он остановился, полы плаща щекотали мне голые ноги. Темный аромат пряностей пополам с запахом выделанной кожи вился вокруг меня, и во мне замерцала страсть. Я решила не обращать на нее внимания — когда в крови бродит «Дубль-В», это не более чем химическая реакция, вызванная близостью вампира. Говори-говори, шепнул у меня в голове насмешливый голосок. На него я тоже решила не обращать внимания.

— Похоже, это дело твоих рук, Женевьева, — промурлыкал Малик, глядя на меня сверху вниз, и его дыхание щекотало мне волосы.

— Ага. — Вздернув подбородок, я посмотрела ему прямо в лицо. — Можно подумать, я сама не догадалась, за исключением одной мелочи — я его не убивала.

— Именно так звучит стандартный ответ в обоих случаях — и когда обвиняемый невиновен… — он обвил прохладными пальцами мое левое запястье, и синяки так и запылали от его прикосновения, — и когда виновен.

— Малик, я из волшебного народа. — Я выдернула руку. — Мы никогда не лжем.

— Это правда. — Его голос лизал меня, словно языки пламени. — Но правда бывает разной.

— Отлично! — зыркнула я на него. — Поговорим как зануда с занудой: да, представители волшебного народа не способны на заведомую ложь, но они… — Я осеклась; я ведь и сама была из волшебного народа, хотя росла в другой обстановке. — Но мы обычно можем пройтись по самому краешку правды и направить на неверный путь. Разумеется, и вампиры устроены так же.

Он отстранился — так стремительно, что я едва не упала. Потом склонился над мускулистой грудью Томаса и, закрыв глаза, с силой втянул носом воздух.

Я оцепенела от ужаса.

— Какого лешего ты делаешь?!

Он медленно поднял голову и посмотрел на меня — в зрачках мерцали алые огоньки магической мощи.

— Запах очень похож на твой. — Лицо его стало хищным. — Он едва различим.

Под его настойчивым взглядом у меня все внутри похолодело от дурных предчувствий, и я твердо решила постоять за себя.

— Да, знаю, пахнет жимолостью. Но он умер часа два назад, а у меня есть алиби на всю ночь, хочешь верь, хочешь нет. — Грейс, Ханна… Конечно, полагаться на Ханну и Дария не стоило бы, но ведь ей кое-что от меня нужно. А до этого я была с Финном, считала призраков.

— Нет. — Малик задумчиво глядел на труп сверху вниз, между бровей залегла тонкая складка. — Этот человек был убит лишь совсем недавно, самое большее полчаса назад.

— Да он же весь отвердел! — Тут я вдруг поняла, насколько отвердела определенная часть тела Томаса, и осеклась. Он лежал тут мертвый и не мог защититься, так что нечего мне было каламбурить. Я отмахнулась от этих мыслей и продолжила: — Трупы коченеют не раньше чем через два-три часа после смерти!

— Тело еще не достигло стадии rigor mortis. — Малик отступил на пару шагов, чтобы подробнее изучить мертвеца. — Это пример трупного окоченения иного рода — если смерть наступила в момент крайнего напряжения и сильного возбуждения, мышцы погибшего застывают в том положении, в котором она их застигла. Так бывает, если человек утонул или у него произошел разрыв сердца, когда он от кого-то спасался, а иногда — при перегрузке из-за сексуальной стимуляции, как в данном случае.

Я едва не спросила его, на каких курсах он такого наслушался, но вовремя одумалась. Вампиры часто становятся не просто свидетелями смерти, но и ее причиной, особенно сейчас, когда масштабная рекламная кампания заставила оболваненную публику заглотить кровавый крючок вместе с наживкой, леской и грузилом. Вообще-то, вампиры и сами считались мертвыми до одного судебного процесса в семидесятые годы: тогда некая вдовушка, оставшаяся без наследства, потому что ее богатый муж принял Дар и завещал свои миллионы новой Госпоже, решила, что ей выгоднее считаться разведенной. Она наняла врачей, которые доказали, что в дневное время у вампиров наличествует мозговая активность, следовательно, с клинической точки зрения никакие они не мертвые. К тому же решение судьбы выдернуло еще один гвоздик из крышки гроба, где покоились вампирские права человека, — какое удачное совпадение, правда?

— Если ты посмотришь сюда… — Малик присел на корточки и указал на место, где ребра трупа соприкасались со стальной столешницей, — на коже проступила еле заметная фиолетово-красная полоса, похожая на легкий синяк. — Кровь начала отстаиваться только сейчас. Смерть наступила в пределах часа, вероятно, не раньше, чем ты вошла в пекарню.

Я прикинула все в уме. Томаса убили, пока я бегала, — на это время у меня не было никакого алиби.

— И я бы не смог ощутить присутствие тела, — договорил Малик, преспокойно выпрямляясь, — если бы оно не было таким свежим.

Какая прелесть!

— То есть ты шел за мной случайно, а зайти сюда решил исключительно ради того, чтобы снабдить меня компетентными сведениями о времени смерти, так, что ли?!

Малик снова бесстрастно посмотрел на меня, как будто на сей раз мой вопрос был таким дурацким, что на него и отвечать не стоило.

— Извини, я на самом деле так не думала, — процедила я. — Надо полагать, ты шел за мной ради моей же безопасности.

Он склонил голову, губы искривила лукавая усмешка:

— Если тебе угодно так думать…

— Скорее, ты боишься потерять то, что считаешь своей собственностью! — выпалила я и фыркнула. — И хочешь отпугнуть других вампиров, которым может что-то взбрести в голову!

— Женевьева, — в его голосе прозвучал намек на раздражение, — если бы ты была моей собственностью, никто на свете — за одним исключением — не рискнул бы вызвать мое недовольство. Однако в глазах вампирского сообщества после нашей последней встречи ты принадлежишь не мне — ты принадлежишь Розе.

Роза! Возлюбленная Малика, как назвала ее Ханна. Это была больная тема: Роза получила Дар именно от Малика, и в какой-то момент он твердо решил отнять его, лишь бы не позволять кому-то другому брать напрокат ее тело, пока не обнаружил, что беру его я. И все равно я не знала, в чью пользу он сделал выбор — в мою или в Розину.

— Даже если бы Роза и в самом деле была твоей Госпожой, — говорил между тем Малик, — а не марионеткой, в которую ты превратила ее тело, ей не хватило бы сил оградить тебя от тех, кто пожелал бы создать с тобой кровные узы. Терпеть подобное положение дел нельзя, со временем оно лишь усугубляется.

— Объясни, что ты имеешь в виду, — настороженно потребовала я.

— Сейчас не время это обсуждать, Женевьева. — Малик отряхнул руки, а затем показал на труп. — У нас есть более насущные дела. Кто-то приложил самые серьезные усилия, чтобы ложно обвинить тебя в преступлении. Есть ли у тебя какие-нибудь соображения по поводу того, кто это мог быть?

— Понятия не имею, — ответила я, а про себя добавила: «Но обязательно выясню». — Единственный раз, когда меня обвинили в убийстве, которого я не совершала, это сделал ты.

По его лицу пробежала тень досады.

— К несчастью для тебя, мои планы тогда рухнули. Если бы их удалось воплотить, ты не оказалась бы замешана во всех последующих событиях, а я теперь не был бы вынужден постоянно за тобой присматривать.

— Знаешь, насчет присматривать — или как там это называется — можешь не трудиться. Вот уж чего мне даром не надо, так это чтобы за мной по пятам шлялся вампир!

В темных омутах его глаз промелькнуло что-то опасное, и я нервно сглотнула — ужас перехватил горло. Малик протянул руку и снова стиснул мне левое запястье. Под его прикосновением жадно заколотился пульс.

— Я заявил свое право на тебя, — проговорил он и поднял руку, так что запястье оказалось у меня перед глазами — синяки расцвели, словно красные розы, и между бледными его пальцами сочилась кровь. — И никому не позволю узурпировать это право.

— Я не вещь, Малик, и никаких прав на меня у тебя нет! — отчеканила я, дрожа и от ярости, и от жажды, пронзившей все тело. — А если хочешь моей крови — давай поторгуемся, говори, что ты готов за нее предложить!

Он замер и уставился на меня, лицо его выражало какие-то непонятные мне чувства. Потом он поднял вторую руку и взял меня за подбородок, провел большим пальцем по губам. Они запылали, и от гнева не осталось и следа — его затушило желание, охватившее то ли меня, то ли Малика, то ли нас обоих, не знаю. Малик нагнулся ближе, его благоухание оглушило меня, пленило, обездвижило. Рука его огладила мне шею, скользнула в волосы, чуть потянула — и я бессознательным движением запрокинула голову, подставляя горло. Малик прижался губами к нежной тонкой коже под ухом — ласково, едва ли не благоговейно.

— Думаешь, ты вольна диктовать мне условия? Где, когда, сколько? — Его шепот щекотал мне ключицу. — А вдруг я не захочу вести переговоры, Женевьева? — Острые клыки провели черту по моей плоти. — Как ты меня остановишь?

Сердце у меня затрепыхалось. Мне стало больно от страстной необходимости отдаться ему — целиком. Я прижала ладонь к его груди, пальцами ощущая, какие у него твердые жилистые мышцы… и оттолкнула его, заставив язык выговорить слова, на которые тело никак не хотело соглашаться:

— Все, что я готова предложить, — это переговоры; а нет — так я тебя убью!

— Тогда переговоры.

Он улыбнулся, но линия губ выдавала печаль. Отпустив мое запястье, он отодвинулся — выстроил дистанцию. Я закрыла глаза, сопротивляясь порыву броситься к нему, сопротивляясь зову крови. Проклятый вампиришка! «Переговоры» — это от слова «говорить», а не от слова «морочить», но он, конечно, и сам это знает. Я перевела дух, сосредоточившись на слабом аромате жимолости, витавшем в воздухе, на еле заметной кислинке газа из духовок, на земляном запахе бродящего теста. Открыв глаза, я скосилась на запястье. Никакой крови уже не было, а синяки по-прежнему выглядели как тепловатые пятна на медовой коже. Просто этот гаденыш воспользовался моей впечатлительностью. Я стиснула кулаки от злости на себя за то, что так легко это допустила, и снова посмотрела на него.

Он между тем смотрел в оконце.

— Приближается рассвет.

Стоило ему заговорить — и я уже ничего не слышала, кроме звуков его голоса, ничего другого не ощущала, как будто зазвучала, набирая силу, тревожная сирена, вытесняя из сознания все прочие мысли. Меня физически затрясло от этого чувства, и я едва не пнула Малика от досады. Месма! Вот зараза, он же меня по-прежнему морочит! Мне-то рассвет нипочем, это Малику будет плохо! Вампиры не выносят солнца, для них губительны даже те жалкие отсветы пасмурного октябрьского утра, которые просочатся в окошко через несколько минут. Однако данный конкретный вампир, запертый вместе со мной в пекарне, казалось, не слишком тревожится, — правда, он был уже очень стар и опытен и не последовал бы за мной в мышеловку, если бы считал, что ему что-то угрожает, а значит, это опять игры. Какого лешего?!

— А что, если тебя застигнет рассвет, ты вспыхнешь синим пламенем и рассыплешься в прах? — спросила я с деланым ленивым интересом.

— Твой отец был вампир. — Малик нахмурился. — Однако же твой запас познаний о нашем племени, мне кажется, прискорбно скуден.

Я дернула плечом:

— Я знаю, что ты умрешь, если пронзить тебя колом, только надо еще отрубить голову и вырвать сердце, но, знаешь, мне раньше как-то не приходилось наблюдать, что бывает с вампиром на солнце без всяких защитных приспособлений, а на слово я вам не верю. Вот, например, до встречи с тобой я была уверена, что ревенанты не более чем страшная старинная легенда.

На эту шпильку он не отреагировал: ревенанты — жуткие скелеты в вампирских шкафах, и именно он доказал мне, что они не миф, а реальность.

— И я уверена, что это не единственный пробел в образовании, которое дал мне отец, — закончила я.

— Нет, — уронил Малик и сунул руки в карманы плаща. — Я не вспыхну и не рассыплюсь в прах, как и любой вампир, который уже добился независимости. Те, кто еще покорен своему Господину, зависят от его желания сохранить им жизнь. Тем не менее соприкосновение с солнцем причиняет мучительную боль, которую невозможно унять, поэтому многие предпочитают быструю и окончательную смерть, лишь бы прекратить страдания.

— Так с тобой-то что будет?

— Как я уже говорил тебе, Женевьева, я — носитель подлинного Дара. — Губы его сжались в угрюмую полоску. — Пока мой пепел не развеян по ветру, я способен исцелиться от любого увечья — и даже оправиться после целого дня, проведенного на ярком солнце… когда-нибудь.

— Что значит «когда-нибудь»? — испугалась я.

— На все нужно время.

— Сколько времени? Сколько дней, недель, месяцев?

— Окно выходит на север, сегодня пасмурно… пожалуй, полтора-два месяца.

Тьфу, пропасть, я хотела услышать совсем другую цифру. Конечно, нельзя допустить, чтобы он вышел из строя так надолго. День за решеткой я еще вытерплю, но полтора месяца… Я бросила взгляд на тело Томаса. Мне ведь еще надо разобраться с убийцей.

— Если ты сейчас отсюда выйдешь, успеешь вовремя добраться до безопасного места?

— Да. — Лицо его стало задумчивым. — Но почему тебя так беспокоит моя судьба?

— Хватит со мной в игры играть, Малик! Когда сюда наконец нагрянет полиция, меня, скорее всего, арестуют по обвинению в его убийстве! — Я махнула рукой в сторону трупа. — А ты шел за мной, и я готова спорить, что ты точно знаешь, где я была каждую минуту со вчерашнего вечера! — Я улыбнулась, прекрасно зная, что до глаз улыбка не дошла. — Ты — мой купон «Из тюрьмы — бесплатно!».

— Ты хочешь, чтобы я подтвердил твое алиби? — уточнил он, как будто сам об этом не задумывался.

— По-моему, с того раза за тобой должок, правда? — Это был не вопрос, а утверждение. — К тому же тебе кое-что от меня нужно. — Причем я подозревала, что речь идет не только о крови. — А иначе зачем ты полез за мной сюда, чтобы, так сказать, предложить помощь? — Это тоже был не вопрос, а утверждение. — Если я буду сидеть в тюрьме, пока ты не поправишься, никого из нас такой выход не устроит, так?

Малик наклонил голову, молчаливо соглашаясь со мной, затем двинулся к открытой двери в торговый зал и прикоснулся к косяку. Когда его рука задела охранительные чары, волшебство вспыхнуло, словно спичка.

— Перед нами по-прежнему стоит некоторое препятствие, Женевьева.

— Ерунда, — отмахнулась я с уверенностью, которой вовсе не ощущала.

Встала перед черным ходом и включила магическое зрение. На двери пульсировала черная решетка оборонительных чар, а когда я присмотрелась внимательнее, то увидела, что и те, и другие, и третьи чары — на обеих дверях и на окне — соединены словно бы длинными черными проводами. Если я хочу выпустить Малика, надо убрать все заклятия. На то, чтобы снимать их как положено, не оставалось времени, а взламывать было нельзя: пекарня была слишком маленькая, никому не хочется оказаться под градом осколков стекла и острых щепок, а значит, оставался только один вариант — впитать чары. Разумеется, и у такого варианта были свои недостатки.

— На всякий случай, чтобы ты знал… — начала я, поворачиваясь к Малику, и вытаращила глаза: он достал мобильник и писал сообщение. Зачем, а главное, кому?! Мне всегда казалось, что он одиночка, в отличие от прочих лондонских вампиров, к которым по первому писку сбегаются все члены их кровных семей. Я тряхнула головой и продолжила: — Когда я сниму чары, скорее всего, от магии со мной что-нибудь сделается, но ты, пожалуйста, не обращай на это внимания, договорились?

Малик поднял голову и с любопытством посмотрел на меня:

— Что же с тобой произойдет?

— Трудно сказать — ну, вырублюсь на пару секунд, волосы дыбом встанут, а может быть, и ничего не случится. Волшебство — штука капризная, но обычно все быстро проходит. Так что беги спасайся, а на закате вернешься с моим алиби.

— Как пожелаешь, — отозвался он и снова защелкал кнопками.

Напоследок я еще раз взглянула на Томаса; мне не хотелось оставлять его здесь одного, но я понимала, что в силах для него сделать только одно — найти убийцу.

Потом я набрала побольше воздуху, вытянула руки и призвала чары.

Магия обрушилась на меня, словно тонна кирпичей, она дробила кости и крушила плоть, набила мне легкие пылью, так что казалось, будто я дышу бритвами. Краем сознания я слышала собственные крики — раскаленное пламя охватило меня с ног до головы. Огонь застилал глаза. Жесткие руки схватили меня за запястья, рванули, выдернули плечи из суставов. Рот наполнился кровью — густой, медно-сладкой; нос заложило от запаха горелого мяса. А кирпичи все падали и падали — и меня засыпал целый курган волшебной щебенки.

Загрузка...