Испорченная реальность

Глава 13

Я шел по Пути Призрака. Не намеренно, не по своей воле. Меня подтолкнули, заставили.

Но я не изучал его, никогда не становился частью паствы, не продавал им душу. Путь отнял у меня друзей, и теперь есть только надежда, что ничего этого не случится, если реальность вернется на круги своя. Здесь Анна мертва. Иезавель очищена. Я понятия не имею, что с Вороной. Дайю теперь сама по себе. Если она выживет и не забудет, найдет меня в новой реальности.

Я сам полумертв, на мне серая краска, а голос охрип, надеюсь, не навсегда. Как и этот мир, я испорчен и жду, что новый сдвиг все исправит. Вернет. Не уверен, что окажусь в прошлом — в том мгновении, когда меня вышвырнуло из реальности, но от молитвы вреда не будет. Вот только я не умею молиться.

Голос помог мне выжить среди призраков. Теперь я за это расплачиваюсь.

Добрый малый снова щелкает шеей. Как будто не может двигаться без хруста суставов и мускулов. Он ждет, что я буду защищаться или умолять, но не хочет давать мне шанс.

— Они охотятся на меня, — говорю я.

— Я знаю, что они делают. Режут. Сдирают кожу.

Все его мускулы напрягаются — это видно даже сквозь лохмотья. Он не крупный, но крепкий и жилистый и знает, что делать.

— На тебе нет шрамов. Тебя не ободрали.

— Они пытались меня обратить.

— Ха! — Он не удивлен. — Никогда не видел, чтобы у них не получалось. Ври лучше. Что, черт побери, ты здесь забыл?

Он приближается, но я не отступаю. Не думаю, что убегу, если попробую. Он прямо передо мной. Если у него пистолет, он выстрелит мне в спину прежде, чем я развернусь. Если нож, перережет горло до того, как я сделаю шаг. Но мне кажется, он справится и голыми руками.

— Я же сказал, — говорю я, — я хочу пройти. Из пункта А в пункт Б. Сейчас я где-то посередине.

— Ты вспотел, — говорит он.

Ну да, разве это ненормально — потеть от страха?

— Сколько ты здесь? — спрашивает он. — День? Неделю? Думаешь, что-то знаешь, понял, как все устроено? Ни хрена ты не знаешь, ясно тебе?

— Я и не утверждаю, — говорю я, все еще поднимая руки. Не сдаюсь, просто хочу его успокоить. Словно говорю: я вхожу...

— Ты не такой смелый, каким пытаешься казаться, — заявляет он. Его дыхание пахнет виски, дешевым пойлом. Он так близко, что может схватить меня за горло. — Не такой, как большинство из них.

— Из кого?

— Из твоих призраков. Ха! Их серые штаны быстро желтеют, парень.

— Они отлично справляются, когда их десятка два.

— Ты чего-то хочешь. Я по глазам вижу, не ври. Чего именно? Что тебе нужно?

— Здесь — ничего.

— Все чего-то хотят. Плевать где. Скажи.

— Я хочу вернуть семью. И мир, который я потерял. Хочу возвратиться в реальность.

Он не смеется, не ухмыляется. Наклоняет голову без щелчка и спрашивает:

— Думаешь, это возможно?

— А разве нет?

— Конечно, да. Я знал одного типа, который это сделал. Вот только он изменился. Забыл о счастье. Вещи, которые теряешь, когда берешь свое, уже не вернуть, парень. Ты готов к этому?

— А у меня есть выбор?

— Пожалуй, нет. Не похоже, чтобы ты мог отстоять себе улицу.

— Сколько ты здесь?

Он ухмыляется — беззвучно скалится:

— Очень давно.

Я киваю. Он пропускает меня. Допрос окончен. Сам не знаю как, но я справился. Я иду дальше. Другого пути нет.

— Тебе повезло, — говорит он мне в спину.

— Почему?

— Потому что я добрый малый.

Я медлю:

— Спасибо.

Моя передышка, если, конечно, это так называется, закончена. Я ухожу с улицы доброго малого, которая вовсе не принадлежит ему. Я в городе, полном призраков, и они меня ждут.

Не знаю, почему он дал мне уйти. Возможно, думает, что последствия моего решения страшней его мести.

Да, это воодушевляет.

Я иду медленно. Прячусь среди теней. Смотрю по сторонам одиннадцать раз прежде, чем перейти улицу. Прислушиваюсь, но слышу только стук своего сердца, мысли, плач ребенка из открытого окна, трель мобильника. Иногда я встречаю людей — одиночек, они идут на работу затемно, пекари, а не банкиры, мужчины и женщины с золотыми руками, добывающие деньги в поте лица. Я не знаю, что это такое. У меня была стабильная офисная работа, потел я, только если в лифт набивалось слишком много людей. Это вся моя жизнь.

До прошлой недели.

Но я вернусь. Теперь я осторожен. Прячусь, крадусь, избегаю открытых пространств. Передвигаюсь тихо и незаметно. Я как ниндзя, только убивать не умею, или вор, которым хотел стать в двенадцать лет. Я вооружен. И добрый малый сказал мне, какого цвета на самом деле призраки.

Теперь — во мраке — я иду медленней, скольжу по городу, избегая фонарей. Не хочу привлекать внимание, если кто-то посмотрит из окна или из полицейской машины. Не хочу, чтобы заметили.

Ищу серые лица и нахожу их. Они тоже прячутся в тенях — в отдаленье. Они не ищут меня, просто смотрят. Я немного успокаиваюсь.

Они ведь наблюдали за мной в первую ночь, когда я бродил по городу? Думаю, да. Прошло несколько часов прежде, чем я их заметил. Был недостаточно параноидален, но выучил этот урок.

Могу ли я, новичок в этом мире, не привлекать их внимания? Что отличает меня нынешнего от того, каким я был в ту ночь?

Кажется, я знаю ответ.

Думаю, чем дольше я оторван от своей реальности, тем ярче в их глазах. Мы существуем отдельно от мира, возможно, в каком-то чистилище, застряли здесь, хотя могли попасть куда-то еще. Или никуда. Это слишком сложно, чтобы рассчитать все варианты. Я знаю достаточно. Знаю, как все вернуть.

Я добираюсь до Элизабет-стрит без приключений. Это здорово. Впереди туннель — под железнодорожными путями в верхнем конце парка Белмор. Он ведет к Каслри и на Джордж-стрит, а это уже середина пути.

Туннель пугает меня. Не здесь ли снимали «Матрицу»? Не может быть, он не настолько длинный. И все же достаточно большой: когда я зайду в него, останется только два варианта. Если они преследуют меня, легко смогут напасть с обеих сторон.

Разве у меня есть выбор?

По крайней мере, там темно.

На самом деле, для полноценного туннеля он и правда слишком мал. В него въезжает машина, поворачивает на Элизабет, еще одна появляется ей навстречу. Город просыпается. Рассвет не за горами.

Я вхожу в туннель, сдерживая дыхание. Оказавшись на другой стороне, чувствую невероятное облегчение и уверенность, а потом замираю, увидев, что ждет меня в парке Белмор.

Я на углу, где трамвай поворачивает на Централ. Не думаю, что он ходит в такую рань. Тут стоят машины, например бронированный седан перед зданием справа. Еще несколько автомобилей едут через перекресток.

В парке, где мальчишки играли в соккер, где установили огромные экраны, чтобы показывать главные матчи, — рядом с беседкой, рощицей, в сплетении мощеных дорожек, — горит огонь. Стучат барабаны. Призраки в ярких масках пляшут вокруг костра, по ветру плещут серые ленты.

Языки пламени не освещают меня — они слишком далеко. Никто из призраков, кажется, меня не видит. Один стоит на крыше беседки, вскинув руки, словно приказывая морю расступиться, и говорит с толпой. Тут, наверное, сотня призраков, больше, чем я видел в пещере, большинство окружили костер и проповедника, другие расползлись по парку чернильными пятнами. Это служба? Призыв к оружию?

На углу возвышается здание, за ним парковка, огражденная железной сеткой. Открытое пространство. Я не настолько глуп, чтобы попадаться им на глаза.

Крадучись я поворачиваю на Каслри. Стараясь не шуметь, пригнувшись, перебегаю улицу — так, чтобы между нами оказалось здание. Наблюдаю за их маленькой вечеринкой из теней.

Чувствую себя так, словно только что увидел их штаб. Пришлось приложить все силы, чтобы не сбежать. Я не хочу, чтобы их привлек звук шагов. Тогда мне не спастись.

Я бросаю последний долгий взгляд на беседку — теперь ее едва видно. Конечно, никого из призраков я не узнаю. Но все равно смотрю. Гадаю, не Капитан ли Страх стоит на крыше, тот, что утащил меня в лес. Король призраков умер, да здравствует король? Проклинает он меня или превозносит?

Я не хочу знать.

Следующая улица — Кэмпбелл. За зданием, за парковкой, я иду по дальней стороне дороги. Отсюда мне ничего не увидеть. Надеюсь им тоже.

Если я оставлю их штаб позади, буду ли в безопасности?

Джордж-стрит. Если в Сиднее есть главная улица, то это она. Туристы, магазины, офисы — все тянется к северу. Городская ратуша в центре. Рокс с одной стороны, Чайнатаун с другой, Джордж-стрит начинается кварталом восточнее станции «Централ» и идет почти через весь город. Утро еще не началось, но люди уже спешат туда-сюда. Их немного, не толпы, которые можно увидеть позже, но достаточно, чтобы перевести дух. Я один из многих. Призраки не сразу меня увидят. Возможно, я смогу это сделать.

Большинство магазинов еще закрыты, но дорожное движение оживает.

Я перехожу улицу по светофору и иду к Бродвею. Деньги остались у Дайю, придется шевелить ногами.

Я вижу край Чайнатауна. Здесь я впервые приобщился к ямча[51] — в чайной на Диксон-стрит, одной из многих в этой паре кварталов. Карен привела меня сюда в мою первую неделю в Сиднее. Я не могу сказать, был ли у нас праздник, но помню, как мы зашли в одну из местных лавочек и купили набор бронзовых царей — ростом меньше мизинца, для каждой из сторон света. Они стоят на моем письменном столе. Ждут моего возвращения.

На каждом углу меня встречают воспоминания. Оживают как картинки перед глазами, но они уже не часть моего мира. Теперь я понимаю предложение Иеремии и ценю его. Если я не смогу справиться, соглашусь. Буду умолять, если надо. Иначе это проклятие меня убьет.

Призраки повсюду или только здесь?

Я не видел ни одного — с парка. Неужели удача на моей стороне?

Я замечаю таких же, как я. Один прячется у двери церкви, другой бредет по переулку. Как и меня, их не замечают нормальные люди, жильцы этой реальности.

Я тоже был таким, не видел тех, кто живет на краю окоема.

Старый китаец играет на палке со струнами, кажется, она называется эрху. Водит по ним смычком, сидя на стуле. Он слеп, глаза покрыты пленкой, белые, лишенные цвета, и все же они на меня смотрят, а он играет. У его ног лежит кепка — в ней несколько серебряных монет. Как он живет, если даже не видит призраков?

Я начинаю понимать, что под нашим миром есть еще один и призраки только его часть.

Он говорит что-то по-китайски мне вслед. Я знаю только Ni hao, «привет», но он произносит не это. Надеюсь, что-то вроде: «Удачи тебе!»

— Спасибо, — говорю я.

Старик хмыкает, кладет смычок на колени.

— Куда спешишь? — спрашивает он на ломаном медленном английском.

— Есть дела.

— Ты, случаем, не пел раньше? — интересуется он.

— Нет.

— Плохо. Я знаю мелодии китайской оперы.

Он снова берет смычок, начинает играть и больше на меня не смотрит. Мне становится грустно, ведь это метафора нашей жизни. Жестокая реальность.

Впереди Джордж-стрит оканчивается развилкой, Бродвей уходит вправо. Я сворачиваю, иду через перекресток и оставляю Сидней позади.

Думаете, я беспокоюсь о том, чтобы добраться куда надо, проскользнуть мимо призраков, избежать столкновения с не-такими-добрыми-малыми. Но нет, я вспоминаю Карен. Все мысли о ней.

Я снова переживаю нашу встречу. Вижу ее рыжие волосы и татуировку и чувствую, что мир сходит с ума.

Я никогда раньше не понимал идеи уровней.

Уровни цивилизации: под нашим привычным миром лежит подземка, оставшаяся от предыдущего сдвига.

Уровни реальности: это посложней. Не могу точно объяснить. Вдруг это все в моей голове? Что, если я ошибаюсь и Антонио Феррари, Иеремия и даже глава призраков лишь мои лица? Что, если я провалился в трещину пространства и времени и оказался здесь?

Что, если моя реальность никогда не терялась, а потерялся я сам? Я даже знал одного человека, который мог попытаться ответить на все эти вопросы — мою подружку из колледжа.

Одна мысль пугает: если меня никогда здесь не существовало, вдруг она не убила себя? Может, она живет припеваючи в Нью-Йорке, работает в Брукхейвенской национальной лаборатории[52]? Исследует кварки, тяжелые ионы и прочую жуть, водит «порше», мчится по шоссе Уильяма Флойда? Конечно, ее легко найти, она ведь звезда, гений.

Я не стану этого делать. Ни за что. Во-первых, времени у меня мало. Во-вторых, узнав, что она жива и единственное отличие реальностей — во мне... я не смогу жить дальше. Не вынесу тяжести знания. К черту.

Соберись. Ага, легко сказать. Соберись. Словно это ответ на все вопросы.

Уровни самосознания: а вот это сложнее всего. Смогу ли я? Сделать это? Нажать на спусковой крючок? Неделю назад я бы о таком и не подумал. Теперь у меня нет выхода. Другие дороги ведут в Шан-хай — все, кроме Пути Призрака.

Карен поймет. Возможно, не здешняя Карен, а моя, и ей будет все равно: я ведь вернусь.

Неделя у нее уже прошла? Звонила ли она в полицию? Проверяла ли больницы? Связалась ли со СМИ? Скучает ли Тимми по папочке? Счастлив ли он на руках у Карен?

Все, чего я хочу, — снова оказаться в ее объятиях. Посмотреть в зеленые глаза и увидеть не себя, но нас, все, что мы делали, что сделаем, одну жизнь на двоих. Я хочу, чтобы она снова была счастлива. Что бы ни случилось, какое бы сомнение ни вызвало ее «что, если», мы все исправим.

Но я изменился. На мне остались шрамы. Нельзя идти по Пути Призрака и не пострадать. Такова жизнь. Берешь то, что дают, и движешься дальше. Или нет, но, думаю, это не вариант.

Я справлюсь.

Я смогу.

У меня за спиной рассветает. Утро безоблачное. Розовые полоски тянутся за горизонт, небо синеет, звезды исчезают. Луны не видно. Солнце еще не показало своего лица, но уже скоро.

Единственная загвоздка случится, если я постучу в дверь, а откроет Анджела, мама Карен, и скажет, что дочки нет дома. Вдруг у нее есть парень в этой реальности? Партнер? Что, если она провела ночь где-то еще? Я не смогу ее найти.

Часы тикают.

Бродвейский торговый центр неестественно тих. Перед Сиднейским университетом никого, только несколько бегунов и женщина в тряпье на скамейке. Смотрит на меня. Еще одна пропащая душа.

Когда я сдвину реальность, что с ними станет? С призраками, с Иезавелью, с Дайю? Если они не принадлежали к моему миру, то все вокруг них изменится, так? Иезавель мертва или ранена, и этого не исправить. Они вспомнят меня. Буду ли я выглядеть как тот, кто прошел по Пути Призрака, среди бродяг и отщепенцев?

Могло быть хуже. Призраки ужасны, но я провел с ними несколько дней. Не всю жизнь. Мне не нужно ждать дня, когда я поблекну.

Не нужно — из-за Карен Николс, в девичестве Финли, жены, матери, красавицы. Я не могу ее разочаровать.

— Ты испорчен.

Я едва не пачкаю штаны. Скрытый тенями призрак подпирает косяк арочной двери.

— Пропустишь вечеринку, — говорю я, кивком указывая назад. К парку Белмор и мессе.

— Тебе здесь не место.

— Расслабься, — говорю я.

Он склоняет голову к плечу.

— Ты следишь за мной, знаю, — продолжаю я.

Его глаза расширяются.

— Вредитель.

— Ага, это я, — признаюсь я. Достаю пистолет и целюсь ему в голову. Палец на спусковом крючке. Я удивлен, как крепко держу оружие. Смотрю на ствол, направленный призраку в голову, и притворяюсь, будто знаю, что делаю. — Язва призраков.

Он улыбается, поднимает руки, отступает в нишу.

— Я просто передаю послание, — говорит он. — Хочешь его услышать?

— Просвети меня.

— Ты мертв.

Я смеюсь, качаю головой:

— Пока нет.

— Мы все это знаем, — говорит он. — Язва. Вредитель. Порча. Истребление.

Палец на спусковом крючке дрожит. Если не выстрелю, они последуют за мной. Я утратил бдительность, поверил, что уже справился. Попался, как любитель. Я и есть любитель. Это не оправдание. У меня был второй шанс.

Если я выстрелю, все услышат. Увидят. Другие призраки, обычные люди, полицейские, кто угодно. Я теперь слишком бросаюсь в глаза, привлекаю внимание, направляя пушку в лицо незнакомцу на центральной, оживленной улице. Здесь нет переулка или подземного перехода.

К счастью, подняв взгляд от ствола, я понимаю, что призрак нервничает сильней, чем я. Оглядывается по сторонам. Ждет подмоги? Я тоже осматриваюсь. Пока никого.

Он говорит:

— Удачной охоты, — и бросается бежать — к Сиднею, в обратную сторону. Быстро исчезает из виду, вмиг растворяется среди теней.

Я понимаю намек и срываюсь с места.

Бежать глупо.

От этого задыхаешься. Начинают болеть колени. Осмотреться по сторонам невозможно. Нельзя спрятаться, и если ты не олимпиец, то и выглядишь по-дурацки.

Но, думаю, это лучший вариант, если ты в опасности.

Призрак — желтый под серостью — не представляет угрозы. И все же я бегу.

Останавливаюсь, миновав два квартала, подпираю стену какого-то дома, пытаюсь отдышаться. Оглядываюсь, ищу на улице призраков, что-то неправильное. Я не знаю, что теперь правильно.

Главный намек — на передовицах. Напротив меня газетный киоск. Сегодняшние «Сидней морнинг геральд» и «Дейли телеграф» уже выставлены в витрине — огромные постеры первых страниц с заголовками, упоминающими президента CШA Кина. Я о нем не слышал. Неужели мой голос настолько важен? Нет. Другие вещи тоже поменялись — в голове Карен или случайно, потому что ей было все равно. Когда ее мозг перестроил реальность, осталось ли там место для других с их вариантами развития событий?

Или реальность снова сдвинулась? Я пропустил свое окно?

Меня выворачивает. Ничего не могу с этим поделать. Рвоты немного, но она течет по тротуару. Люди обходят меня по широкой дуге Я их понимаю. От меня воняет, я болен и застрял в кошмаре. Или не застрял, не знаю. Нужно это выяснить. Спросить у кого-то, кто уже проходил через это. Пережил пару сдвигов после своего. Люди снуют по улице. Небо светлеет, розовая лента зари тонет в лазури, тени вытягиваются под солнцем.

Призрак наверняка знает. Он все еще наблюдает за мной, может, идет по пятам, а может, есть и другие, а это ошибка. Ошибки я не допущу, предпочту меньшее зло. Если уже слишком поздно, то убивать ни к чему. Это бессмысленно. Нажать на спусковой крючок? Попрощаться с Карен? Лучше я сам умру.

Так что я возвращаюсь.

Выпрямляюсь. Вытираю рот и футболку. Расправляю плечи. Делаю глубокий вдох и иду. Спокойный. Уверенный. Рука в кармане сжимает рукоятку «магнума», поглаживает теплый черный металл. На самом деле, синий. В слабом утреннем свете тьма отливает синевой.

Похоже, я действительно ничего не знаю.

Не делай худших ошибок, не оступись, не испорти все. У меня только один шанс, на второй не хватит сил. Рука дрожит, правая, та, что будет нажимать на спусковой крючок. Нижнее левое веко дергается: маленький тик. Хочет закрыться, отгородиться от всего, что мне предстоит. Я понимаю. Будь я глазом, тоже бы за себя переживал.

Если они наблюдают за мной, им, наверное, кажется, что я сломался. Сблевал, а теперь возвращаюсь назад. Защитники реальности запишут очко на свой счет. Может, даже забудут об истреблении и встретят меня на Пути Призрака.

Мне плевать.

И я не сдался. Просто не хочу ошибиться.

Призрак выходит из ниши, ухмыляется. Мрачно шепчет:

— Истребление.

— Знаю-знаю. — Я не вытаскиваю пистолета, но руку держу в кармане. Оглядываюсь по сторонам — других призраков поблизости нет, никого похожего на нас. Приглядевшись к своему новому товарищу, я вижу, что он невысокий и тощий — серая краска на костях. Под гримом на лице проступает шрам. Похоже, многих так пометили. Но не меня. Пока. Мои шрамы — внутри.

— Ты испорчен, — говорит он. Снова.

— Когда был последний раз? — спрашиваю я.

В его глазах — вопрос.

— Последний сдвиг? — объясняю я. — Когда изменилась реальность?

Его ухмылка становится шире:

— Ты не знаешь?

— А ты?

— Ты новенький, да? Я уже два года среди теней.

— Это очень круто, но мне плевать.

— Нет, — говорит он, теперь чуть смелее, когда понимает, что мне от него что-то нужно. — Реальность постоянно меняется. Каждый миг. Думаешь, твой сдвиг последний? Взгляни-ка на того парня, ой, а вот и еще один. Черт, реальность просто трещит по швам. Снова, ты прикинь.

Он смеется: тихо, но отчетливо.

— Реальность — это гребаная река, текучая, переменчивая. Посмотри, она вновь изменилась. Ух ты!

Он поднимает глаза к небу — в них тоска:

— Это такой прекрасный мир. О нет, опять сдвиг. Проклятье.

— Ни черта ты не знаешь, — говорю я.

— Может, и нет. И все же побольше тебя, раб.

— Что?

— Ты раб. Испорченный, в оковах своих представлений. Думаешь, твоя реальность — главная? Единственная-неповторимая? Готов поспорить, ты хочешь вернуться. Не можешь жить со скоростью двести километров в минуту, да?

Я делаю шаг назад, качаю головой. Это не отвращение — разочарование. Он не сказал мне ни слова правды. Безумец, даже по меркам призраков. Вечеринка на Централ, наверное, уже закончилась, солнце светит, но я понимаю, почему он не с ними. Мне он тоже не нужен.

— Испорченный раб. — Он говорит так, словно пробует слова на вкус. — Мне нравится, как это звучит. А тебе?

— Толку от тебя никакого.

— Вообще-то, нет, — внезапно говорит он и бросается на меня. Я отскакиваю, но он хватает меня за руку и тащит к себе сильней, чем я думал. Тянется к пистолету. По крайней мере, мне так кажется. Выхватывает нож и ранит меня, несмотря на то, что я уворачиваюсь. Боль обжигает. Я оступаюсь. Падаю, вырываюсь из его хватки. Перекатываюсь на бок. Он пинает меня — под ребра, выше пистолета, в рану.

Мне повезло, нож меня едва задел, но порез кровоточит и горит, а от пинка серого ботинка в теле взрывается боль, такая, что переворачивает на живот.

Призрак придавливает меня к земле. Коленями упирается мне в ребра. Одной рукой хватает меня за волосы. В другой у него нож. Одно движение, и я мертв, все, сайонара[53].

Но он не убивает меня, пока нет. Наклоняется ко мне, чтобы прошептать, тихо-тихо, выговаривая каждый слог:

— Конец еще одной реальности, да?

Призрак лезет мне в карман, достает пистолет.

— А вот это уже кое-что, — говорит он, упирая ствол мне в загривок. Я чувствую его. Горячий, совсем не ледяной, синий, а не черный, в миллиметрах от моего мозга. — Истребление.

Я ерзаю, корчусь, кручусь, подпрыгиваю, толкаюсь, извиваюсь, как червяк, и непонятно как оказываюсь на спине. Теперь пистолет целится в тротуар у моей головы, руки призрака дрожат, а нож пришлось отбросить. Мы оба в смятении, он не знает, что делать, и я тоже. Как школьники на автобусной остановке. Размер имеет значение, а я в любом случае тяжелее этой тени.

Я рвусь вперед и сбрасываю его. Он отшатывается. Теряет равновесие. Одной рукой я сжимаю ствол, другой — его горло. Я везучий ублюдок. Мы заваливаемся набок, но теперь сверху уже я. Оба забываем про пистолет, а нож отскакивает с обочины. Я снова и снова бью его по лицу. Не думаю ни о чем, просто нападаю... защищаюсь. Он вскидывает руки, пытается закрыться, оттолкнуть меня. Везде кровь, его и моя, и осколки зубов. Его лицо — настоящее месиво, красное течет по серому: из носа, с разбитых губ.

Я слезаю с него, тянусь за «магнумом», все еще сжимая кулаки. Вокруг люди, свидетели с широко распахнутыми О ртов. Нас снимают по крайней мере на два мобильника. Я беру пистолет, поднимаюсь на ноги. Немного покачиваюсь, но в остальном цел. Голова кружится. Тело саднит. Порез на боку дергает. Обжигает, когда я его касаюсь.

Призрак не встает, но приподнимается на локтях. Ало ухмыляется. Плюется кровью. Говорит:

— Конец еще одной реальности, вредитель.

Я засовываю пистолет в карман и ухожу. Перед глазами плывет, наверное это хорошо, ведь иду я куда-то не туда. Люди — небольшая толпа — расступаются, уходят с дороги. Они все видели пистолет. Один что-то шепчет в мобильник — это нормальный шепот, не хриплое придыхание призраков, но его звонок помешает мне. Нужно отсюда убраться. Я бреду, сам не знаю куда, сворачиваю налево на первом перекрестке. Ни к чему уходить далеко.

Снова налево, теперь на улице, параллельной Бродвею, направо. Я не узнал самого важного. Я в крови и привлекаю внимание. Мне больно.

Здесь недалеко.

Ничто теперь меня не остановит.