История гражданской войны в СССР. Том 2 [Великая пролетарская революция (октябрь - ноябрь 1917 года)]

Глава восьмая. Пролетарская революция на фронте.

В ночь на 26 октября главнокомандующий Западного фронта генерал Балуев запросил Ставку, как быть с поступающими телеграммами об аресте Временного правительства:

«Я прошу дать указания Ставки — и немедленно, так как телеграммы Военно-революционного комитета скрыть от войск не могу»[553].

Наутро генерал Духонин сообщил Балуеву, какие меры принимает Ставка:

«Так как начинают проникать телеграммы с разными распоряжениями большевиков, то мы установили в Ставке, Могилёве и на станции дежурство членов комитета для задержки телеграмм»[554].

Ставка пыталась скрыть от солдат известие о свержении временного правительства. Расположенная в тылу Западного фронта, в захолустном губернском городке Могилёве, Ставка верховного главнокомандующего была средоточием монархических генералов и офицеров, составлявших её многолюдный штаб. На охране этого контрреволюционного гнезда стояли наиболее благонадёжные» войсковые части, как, например, 1-й Ударный полк, батальон георгиевских кавалеров и др. При Ставке находились и многочисленные центральные учреждения военизированных буржуазных организаций — Земгора (союза земств и городов) и Военно-промышленного комитета.

Ставку возглавлял начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Н. Н. Духонин. На деле он же был главковерхом, так как формально занимавший эту должность Керенский по сути дела был подставным лицом, «политической фигурой».

Духонин ещё только начинал большую карьеру. В начале войны он командовал полком, затем был генерал квартирмейстером штаба Юго-западного фронта и лишь в сентябре 1917 года получил назначение на должность начальника штаба верховного главнокомандующего. Духонин был монархистом. Учитывая сложившуюся обстановку, он, как говорит генерал Деникин, «скрепя сердце шёл по пути с революционной демократией»[555].

Духонин надеялся с помощью соглашательских комитетов восстановить в армии палочную дисциплину и продолжать войну до «победного конца». Но расчёты его не оправдались.

Ограниченный и недалёкий, Духонин всецело руководствовался советами и указаниями такой крупной фигуры в стане контрреволюции, как генерал Алексеев — бывший начальник штаба верховного главнокомандующего при Николае II, а затем при Керенском. «Алексеев настолько давил на личность Духонина, — говорит генерал М. Д. Бонч-Бруевич, — что Духонин, прежде чем дать какое-либо распоряжение, всегда по прямому проводу разговаривал с Алексеевым»[556].

При Ставке находился общеармейский комитет, состоявший из 25 членов — по одному представителю от каждого фронта, от отдельных армий, флота и т. д. Как и во всех армейских и фронтовых комитетах, избранных ещё весной или летом, большинство составляли здесь меньшевики и эсеры. Комитет не играл никакой самостоятельной роли, он лишь штемпелевал распоряжения Ставки. Характерный в этом отношении случай приводит находившийся в то время в Ставке белогвардеец А. А. Дикгоф-Деренталь:

«Незадолго до большевистского восстания образовавшийся при Ставке общеармейский комитет послал как-то Керенскому «очередную бумажку», начинающуюся словами:

«Мы требуем…»

Керенский вернул её обратно с пометкой:

«Общеармейский комитет не имеет права «требовать» у своего верховного главнокомандующего… Он может только «обращаться с просьбой».

История эта сделалась достоянием печати. Генерал Духонин был вне себя:

— Разве можно рассказывать о таких вещах журналистам? Но… время шло… Никакого землетрясения по случаю оскорбления демократического величества не произошло, и, успокоившись, генерал Духонин уже сам своим размашистым почерком синим карандашом делал отметки на «требующих» телеграммах:

«Требовать не имеют права!»[557].

Председателем общеармейского комитета был штабс-капитан С. Н. Перекрестов, решительный противник советской власти, ревностно поддерживавший позицию Духонина.

Могилёвский Совет рабочих и солдатских депутатов находился под влиянием меньшевиков, бундовцев и эсеров, а Совет крестьянских депутатов полностью шёл за эсерами. Самостоятельной большевистской организации в Могилёве до Октябрьских дней не существовало, была лишь фракция в объединённой социал-демократической организации.

Армия не любила Ставку, относилась к ней недоверчиво, считая её одним из главных виновников неудачных операций. «Восстание Корнилова вполне вскрыло тот факт, что армия, вся армия ненавидит Ставку»[558], — писал Ленин. Недоверие солдатских масс полностью оправдалось в Октябрьские дни: Ставка первая пыталась помешать советской власти в борьбе за мир. Больше того, Ставка вступила в борьбу с советской властью.

26 октября Духонин обратился с телеграммой к командующим фронтами и другим лицам высшего командного состава. Он излагал точку зрения Ставки:

«Ставка, комиссарверх и общеармейский комитет разделяют точку зрения правительства и решили всемерно удерживать армию от влияния восставших элементов, оказывая в то же время полную поддержку правительству»[559].

Это была программа действий Ставки и находившихся при ней высших армейских организации.

Всю неделю — с 25 октября по 1 ноября — Духонин провёл в переговорах по прямым проводам с командованием различных фронтов, нащупывая возможность мобилизации надёжных частей для подавления революции и делая распоряжения в этом направлении. В разговоре по прямому проводу с начальником штаба Северного фронта генералом Лукирским 28 октября Духонин указывал:

«С Юго-западного фронта высланы части в Киев, дабы заставить притихнуть большевиков»[560].

В телеграмме на имя главковерха от 31 октября он говорил, что для подкрепления правительственных войск в Москве «принимаются все меры». В то же время он старался занять надёжными частями наиболее важные в оперативном отношении пункты на путях к Петрограду и Москве. В разговоре с генералом Лукирским Духонин сообщал:

«Мною сделано распоряжение о прочном занятии войсками XVII корпуса станции Дно и Орша. Вероятно, это распоряжение приведено в исполнение, посланный на паровозе офицер, чтобы установить и проверить, ещё не вернулся»[561].

Председатель комитета по формированию ударных батальонов Аристов по заданию Ставки сообщил 31 октября о готовности ударных батальонов, разбросанных по разным фронтам, выступить на усмирение большевиков.

Общеармейский комитет в телеграмме на имя Викжеля, опубликованной 31 октября, заявлял: «Все меры, предпринимаемые Ставкой, проводятся под нашим контролем»[562]. Таким образом, соглашатели из общеармейского комитета брали Ставку под своё покровительство.

Со стороны Ставки не было недостатка и в угрозах. Ставка рассылала приказы прекратить большевистское выступление, в противном случае вся действующая армия силой поддержит это требование.

31 октября Духонин обратился с телеграммой в Новочеркасск к М. Богаевскому, помощнику атамана Каледина — вождя организующейся монархической контрреволюции на Дону. Духонин отвечал на предложение Богаевского организовать карательную экспедицию против большевиков:

«Готовность казачества стать на стражу государственного спасения для нас всех является поддержкой в эти трудные минуты… До последнего предела будем бороться для восстановления в данное время Временного правительства и Совета республики, а с ним и порядка в стране»[563].

Развернутая Ставкой широкая мобилизация контрреволюционных сил внезапно оборвалась 1 ноября. К этому времени Духонин получил известие о капитуляции Краснова под Петроградом и о бегстве Керенского. 1 ноября генерал опубликовал приказ о своём вступлении в должность верховного главнокомандующего. Этим же приказом он приостанавливал движение войск к Петрограду.

После грозных заявлений о сокрушении большевиков это было равносильно полному признанию неудачи задуманного им «крестового похода». Духонин занял выжидательную позицию, подтягивая к Ставке «благонадёжные» части.

По Северному фронту весть о революции в Петрограде распространилась, как огонь по сухой соломе.

Утром 25 октября в редакцию газеты «Латышский стрелок» зашёл солдат-телеграфист. Озираясь, он спросил редактора. Тот отозвался. Солдат отвёл редактора в сторону и секретно передал ему телеграмму. Она поступила из Петрограда окольным путём через Ревель и Юрьев. Оказалось, что соглашательский армейский комитет XII армии — Искосол — установил дежурства своих членов на телеграфе и не пропускал телеграмм, идущих в адрес революционных организаций. Телеграфист снял копию с задержанной телеграммы и принёс её в редакцию большевистской газеты с предложением «довести до сведения масс».

Телеграмма гласила:

«Враги народа ночью перешли в наступление… Замышляется предательский удар против Петроградского Совета. Газеты «Рабочий путь» и «Солдат» закрыты»[564].

Газета «Латышский стрелок».

Дальше в телеграмме давались указания не допускать отправки в Петроград воинских частей на поддержку контрреволюции.

Вскоре затем стало известно, что Временное правительство пало и вместо него образуется новая власть.

В состав Северного фронта входили три армии: XII, I и V Из них наибольшее значение имела XII армия, расположенная в непосредственной близости к столице.

Узнав о восстании в Петрограде, возникший нелегально военно-революционный комитет XII армии тотчас же выступил открыто. Он находился в городе Вендене, в непосредственной близости к окопам.

Утром 26 октября военно-революционный комитет оповестил части армии и население Вендена о своём образовании. В выпущенном им воззвании говорилось, что по примеру красного Петрограда в районе XII армии возник военно-революционный комитет, задачей которого было объединить все революционные силы XII армии.

В состав военно-революционного комитета вошли представители Центрального Комитета большевиков, революционной социал-демократии Латвии, военной организации большевиков XII армии,Исполнительного комитета латышских стрелков, Исполнительного комитета Совета солдатских депутатов XII армии, а также Советов солдатских, рабочих и безземельных депутатов Вендена, Вольмара и Юрьева.

«Нужно, чтобы ни один солдат XII армии не был направлен в Петроград на позорное «усмирение»[565], — говорилось в воззвании. Опираясь на военную организацию большевиков и Исколастрел — Исполнительный комитет Советов депутатов латышских стрелков, — военно-революционный комитет объявил себя органом власти XII армии. Немедленно было утверждено постановление Исколастрела о вызове с фронта нескольких латышских полков, которым было предписано занять города Венден, Вольмар и Валк. Находившемуся в Юрьеве запасному латышскому полку был отдан приказ перейти в распоряжение местного военно-революционного комитета и занять станцию, чтобы предупредить возможность продвижения частей с фронта в сторону Петрограда.

Все эти распоряжения были немедленно выполнены. 27 октября 1 и 3-й латышские стрелковые полки вступили в Венден.

Военно-революционный комитет получил в своё распоряжение необходимую вооружённую силу.

«Больше всего хлопот и наиболее скверное положение с латышами, — сообщал командующий XII армией генерал Я. Д. Юзефович главнокомандующему Северного фронта генералу Черемисову в разговоре по прямому проводу 28 октября. — Пришедшие вчера в Венден 1 и 3-й полки не ушли, захватили железнодорожную и телеграфную станции, арестовали много офицеров в двух полках 4-й бригады»[566].

Латышские стрелковые полки принадлежали к числу тех отрядов революции, которые не только сразу, без колебаний, перешли на сторону советской власти, но и активно, с оружием в руках, встали на её защиту.

В тылу XII армии, в городе Валке, на расстоянии 80 километров от Вендена, события развёртывались несколько иначе. Кроме штаба армии здесь находился Искосол — Исполнительный комитет Совета солдатских депутатов XII армии, — занявший непримиримо враждебную позицию по отношению к советской власти. Искосол, не переизбиравшийся с самой весны, сохранил эсеро-меньшевистский состав. Он повёл ожесточённую борьбу против большевиков: рассылал воззвания и обнадёживал Ставку и Керенского в полной поддержке со стороны XII армии.

В окопах за чтением газеты «Латышский стрелок».

Латышские стрелки.

Искосол рассылал «отряды смертников» срывать плакаты военно-революционного комитета. Его ударники нагрянули даже в редакцию газеты «Латышский стрелок», но, встретив здесь охрану из вооружённых латышей, быстро ретировались.

Но сил для отпора революции Искосол не имел. Соглашатели решили вступить в переговоры с большевиками, чтобы выиграть время, пока командование найдёт войска для обороны города Валка и дальнейшей борьбы с большевиками.

Вечером 26 октября Искосол предложил большевикам вступить в переговоры. Переговоры тянулись всю ночь. Позиция большевиков была ясна — власть должна перейти к Советам. Наконец Искосол дал слово активно не выступать, а наутро организовал «комитет спасения родины и революции» района XII армии и повёл ещё более ожесточённую кампанию против большевиков.

Одновременно под прикрытием переговоров с большевиками командующий армией генерал Юзефович начал стягивать к Валку наиболее надёжные части. 28 октября в разговоре по прямому проводу с Черемисовым он сообщал:

«С первого же момента начавшейся смуты я счёл необходимым ввиду серьёзности обстановки придвинуть к Валку 20-й драгунский полк и кроме того отдал распоряжение о приближении к району Валка остальных полков 17-й кавалерийской дивизии… Дать же захватить Валк латышам невозможно»[567].

Однако это делу не помогло. 29 октября 6 и 7-й латышские стрелковые полки вступили в город Вольмар, лежавший на пол-пути между Венденом и Валком, Революционные полки шли к Валку, где помещался штаб армии. Через два-три дня Юзефович докладывал Черемисову:

«У меня нет реальной силы… 17-я кавалерийская дивизия — более надёжная, но вынесла резолюцию: сохранение нейтралитета и выступление только для прекращения бесчинств и грабежей»[568].

Пока революционные полки шли к Валку, эсеро-меньшевики собрали в последних числах октября в городе Вендене съезд XII армии. Выборы на этот съезд происходили под сильным влиянием эсеров ещё до начала октябрьских событий. Голоса на съезде разделились почти поровну между большевиками и «левыми» эсерами, с одной стороны, и меньшевиками и правыми эсерами — с другой. Из 7 мест в президиуме 3 получили большевики. Председателем съезда вначале был избран большевик С. М. Нахимсон, а затем, после переголосования, — правый эсер М. А. Лихач, впоследствии один из руководителей белого правительства в Архангельске. Огромные толпы солдат местного гарнизона и многочисленные делегации с фронта окружили здание, где заседал съезд. Демонстранты бурно выражали свою солидарность с большевиками и требовали передачи всей власти Советам.

Почти по всем вопросам голосование дало большинство так называемым «кучинцам» — правым, которыми руководил комиссар армии, меньшевик Кучин. Но по вопросу об отношении к Октябрьской революции, несмотря на присутствие на съезде «самого» Чернова, победил левый блок, он получил 248 голосов против 243.

Новый армейский комитет был избран на паритетных началах — по 22 человека от правого и левого блоков.

При выборах большевики выдвинули следующие требования, принятые съездом:

1. Через две недели должен состояться новый съезд и перевыборы армейского комитета.

2. В новый состав армейского комитета не должен войти ни один из старых «искосольцев» — кучинцев.

3. Деятельность «комитета спасения» прекращается.

Во вновь избранном армейском комитете было два председателя: оборонец и большевик. Деловой работы комитет, естественно, вести не мог.

Тем временем латышские полки приближались к Валку.

4 ноября Юзефович вновь сообщал Черемисову:

«Сегодня утром 6-й Туккумский полк самовольно снялся из Вольмара и, при четырёх офицерах, выступил походным порядком в Валк, предполагая ночевать в Стакельне, где к ним должна присоединиться 1-я батарея 42-го тяжёлого дивизиона… Есть слух, что вслед за 6-м тронется в Валк и 7-й полк»[569].

Юзефович жаловался, что у него нет средств противодействовать этому передвижению большевистски настроенных полков. Черемисов ему отвечал:

«Чем же я могу тебе помочь? Если у тебя нет надёжных войск, на которые ты мог бы опереться, то у меня тем более таких войск нет»[570].

Частей, верных царским генералам, действительно не находилось, хотя Северный фронт был насыщен войсками более плотно, чем какой-либо другой. Этим и определялась крайне растерянная и нерешительная позиция командования и, в частности, Черемисова.

5 ноября 6-й латышский полк с музыкой вступил в город Валк. Фактическое руководство армией перешло в руки большевиков.

На состоявшемся 11–15 ноября чрезвычайном съезде XII армии большевики имели уже подавляющее большинство. Левый блок, возглавляемый большевиками, провёл в состав армейского комитета 48 кандидатов из 60, а так называемый «социалистический» блок — меньшевики, правые эсеры и трудовики — получил только 12 мест.

Центр Северного фронта занимала I армия, штаб которой находился в местечке Альтшванненбург. Здесь октябрьские события развивались более сложно, чем в XII армии.

Армейский комитет I армии с самого начала Октябрьской революции высказался против поддержки Временного правительства.

«I и V армии заявили, что они за правительством не пойдут, а пойдут за Петроградским Советом. Это я вам сообщаю решение армейских комитетов»[571], — докладывал генерал Лукирский Духонину в разговоре по прямому проводу 26 октября.

Однако в дальнейшем позиция, занятая армейским комитетом I армии, испытала значительные колебания, которые отражали тактику «левых» эсеров, имевших большое влияние в армейском комитете. Отказав в какой бы то ни было помощи правительству Керенского, армейский комитет вместе с тем не решался твёрдо заявить о признании новой власти. Эта нерешительность была понята враждебной стороной как симптом перемены в позиции комитета. 29 октября генерал Лукирский говорил по прямому проводу начальнику штаба I армии генералу Н. В. Пневскому: «Сейчас мне главкосев указал… что комитет I армии постановил поддержать Временное правительство»[572].

Основываясь на этом, Лукирский предлагал немедля избрать из состава армии «соответствующие пехотные части, в полной мере надёжные, для посылки в состав войск Керенского, собранных под Петроградом»[573].

Пневский удивлённо ответил Лукирскому, что произошло какое-то недоразумение, ибо армейский комитет «отнюдь не склонен поддерживать Временное правительство». К этому он добавил: «Безусловно надёжных полков в армии нет вовсе»[574].

31 октября из Гатчины за подписью Керенского в I армию поступило требование о посылке войск под Петроград. На другой день, 1 ноября, Генерал-квартирмейстер штаба Северного фронта Барановский телеграфировал Керенскому и Духонину: «Докладываю следующую телеграмму:

Нейшванненбург.

31 октября 13 часов.

По содержанию телеграммы номер 174 от 0 часов 20 минут 31 октября из Гатчинского дворца за подписями Керенского, Авксентьева, Гоца, Войтинского, Станкевича и Семёнова, доношу, что съезд I армии единогласно постановил ни одного полка не посылать.

Нотбек»[575].

Так окончились все попытки врагов революции получить какое-либо подкрепление из I армии. Командование самостоятельно уже не решалось и заикнуться об отправке войск.

30 октября в Альтшванненбурге открылся 11 армейский съезд I армии. На съезде присутствовало 268 делегатов, из которых 134 примыкали к большевикам, 112 — к «левым» эсерам и остальные — к меньшевикам-интернационалистам. Но среди большевиков недоставало на этом съезде партийных руководителей. «Среди большевиков не замечалось партийных работников-лидеров, и даже сам докладчик — офицер — заявил, что, хотя он и выступает от большевиков, сам — не большевик, а лишь пропитан настроением масс»[576], — так характеризовал работу съезда заместитель комиссара I армии поручик С. А. Себов.

По основному вопросу порядка дня — о текущем моменте — съезду были предложены две резолюции: большевиков и «левых» эсеров. Резолюция, предложенная большевиками, требовала безоговорочного признания советской власти и немедленной поддержки её вооружённой силой. Эсеровская резолюция, не отрицая в принципе признания советской власти, предлагала отложить вопрос о вооружённой помощи до «выяснения положения». К эсерам присоединились меньшевики-интернационалисты. Голоса разделились поровну. Выбрали «согласительную комиссию», предложение которой и было принято съездом в такой формулировке:

«В случае получения сведений о контрреволюционном движений двинуть на Петроград половину армии, другая половина остаётся на фронте»[577].

Съезд выработал воззвание, которое он разослал по телеграфу: «Всем, всем, всем». В воззвании говорилось:

«Власть Керенского считаем низложенной, просим присоединиться к I армии и оказать поддержку Военно-революционному комитету»[578].

В то же время на съезде была принята резолюция с требованием создания «однородной социалистической власти». К этому добавлялось, что партии должны быть представлены «пропорционально представительству на II съезде Советов»[579].

Против этой резолюции голосовали 25 человек и воздержались 30.

Таким образом, съезд скатился на позиции соглашательских партии, хотя солдатская масса стояла на стороне большевиков.

Меньшевики и эсеры хвастали, что провели на съезде «нейтральные» резолюции. Однако нейтрализовать этими резолюциями солдатские массы было невозможно.

«Успех большевистского движения даёт им много радости, — с горечью отмечал тот же поручик Себов, говоря о солдатах I армии. — Никакое правительство кроме большевистского, вернее, правительства мира, не может пользоваться успехом»[580] — добавлял он.

Съезд избрал новый армейский комитет, в состав которого вошло 60 членов. Часть из них была выделена в порядке фракционного представительства, часть утверждена съездом из числа представителей от дивизии. Большевики имели в новом армейском комитете 35 мест, эсеры — 19 и меньшевики — 6. Председателем был избран большевик, товарищами председателя — «левый» эсер и меньшевик. Кроме того в президиум были введены два секретаря — один большевик, другой «левый» эсер. Таким образом, уже самый состав президиума нового армейского комитета I армии, где двум большевикам противостояли тройка опытных в политической борьбе соглашателей, не давал большевикам возможности проводить свою партийную линию.

Позиция армейского комитета оставалась неустойчивой до середины ноября, когда состоялся новый армейский съезд, обеспечивший более твёрдое большевистское руководство. Но несомненно, что и в начальный период Октябрьской революции I армия в целом стояла на стороне большевиков. Отдельные части готовы были поддержать советскую власть с оружием в руках. Все попытки контрреволюции подкрепить свои силы за счёт I армии провалились.

Левый фланг Северного фронта занимали V армия, штаб которой находился в Двинске. Выехавший в Петроград на II съезд Советов председатель армейского комитета большевик Э. М. Склянский в ночь с 21 на 25 октября уведомил большевиков V армии о начавшемся в Петрограде восстании. Получив это извещение, большевистская фракция армейского комитета V армии немедленно приступила к организации военно-революционного комитета. 27 октября военно-революционный комитет известил Петроградский Совет, что из V армии могут быть отправлены в Петроград вооружённые части для поддержки восстания.

Между тем Ставка настойчиво требовала переброски войск на помощь Керенскому. Командование V армии готово было выполнить это требование, но, как передавал начальник штаба V армии генерал Попов генералу Лукирскому в разговоре по прямому проводу, дело осложнялось «большевистским настроением армискома (армейского комитета) и других вновь переизбранных комитетов». Затем Попов довёл до сведения Лукирского, что армейский комитет получил телеграмму, от II съезда Советов с предложением отправить из V армии части на поддержку восставшего петроградского гарнизона. Телеграмма обсуждалась на заседании армейского комитета, и лишь «случайным большинством вопрос был провален», — добавлял Попов.

На следующий день Попов сообщал в штаб Северного фронта генералу Барановскому:

«В армии создаётся острое положение… Вчера ночью армейский комитет большинством всего 3 голосов вынес постановление послать в Петроград 12 батальонов, 24 пулемёта с кавалерией, артиллерией, инженерными частями якобы с нейтральной целью для улаживания петроградского конфликта. Сегодня, 30 октября, представители большевистской части армискома предъявили командарму требование об осуществлении этого постановления. Командарм категорически отказал и принял решение помешать осуществлению этого намерения армискома, чего бы это ни стоило, применив все имеющиеся средства с полной решительностью, для чего в Двинске, на Двинском железнодорожном узле, собран особый отряд трёх родов оружия, кроме того приказано частям 1-й кавалерийской дивизии закрыть дорогу у станции Рушоны… Армейский комитет, по полученным сведениям, принял решение арестовать командарма, штаб и комиссаров»[581].

Эти разговоры по прямым проводам отражали ту острую борьбу, которая разгорелась в V армии вокруг вопроса: кому оказать поддержку — революции или контрреволюции. Командование попыталось оказать реальную помощь Керенскому: 29 октября из штаба Северного фронта поступил приказ срочно отправить 1-й броневой дивизион в распоряжение Керенского.

Командующий V армией генерал В. Г. Болдырев (будущий участник боевой контрреволюционной организации «союз возрождения» и член Уфимской директории, подготовившей в Сибири власть Колчака) 30 октября в 3 часа 40 минут дня начал приводить в исполнение распоряжение об отправке на помощь Керенскому броневого дивизиона. Однако соотношение сил было таково, что Болдырев вынужден был хитрить. Чтобы об отправке дивизиона не узнали большевики, дежурившие на вокзалах, отряд в составе 6 бронемашин отправили из Двинска по шоссе в Режицу, находившуюся в 85 километрах от Двинска. Здесь машины предполагалось погрузить в поезд — для дальнейшего следования в сторону Петрограда.

«В Двинске посадка была невозможна»[582], — сообщал по этому поводу генерал Барановский Духонину.

На другой день рано утром большевики узнали об отправке дивизиона. Немедленно был сформирован из надёжных частей небольшой отряд, человек в 30, при 5 пулемётах. Отряд отправился по железной дороге в Режицу, чтобы задержать броневые машины и вернуть их обратно в Двинск.

По прибытии в Режицу командир отряда увидел, что грузят броневики на платформы. Чтобы эшелон не мог уйти, отряд разобрал путь недалеко от станции. В большевистском отряде было немного людей. Они не могли тотчас же вступить в бой с хорошо вооружённым дивизионом броневых машин. Разобрав путь и оставив на станции несколько солдат для наблюдения, командир отряда со своими людьми отправился в город искать подкрепления. Но кроме караульной роты никаких воинских частей в Режице не оказалось, если не считать около 150 человек заключённых, сидевших на гауптвахте за выступление против Временного правительства.

Недолго думая, солдаты большевистского отряда отправились на гауптвахту и освободили заключённых. Снабдили их оружием и обмундированием из гарнизонного склада, достали десять пулемётов.

Общая численность отряда выросла до 200 бойцов при десяти пулемётах. Большевистский отряд внезапным ударом атаковал броневой дивизион, успевший уже погрузиться на платформы и готовый следовать дальше. Часть команды дивизиона перешла на сторону большевиков. Командир и офицеры, оказавшие сопротивление, были арестованы и отправлены на ту же гауптвахту, откуда только что вышли выступавшие против них солдаты. Эшелон с броневыми машинами вернулся в Двинск. А Духонин, говоривший в это время по прямому проводу с Барановским, спрашивал:

— Скажите, пожалуйста, пойдёт ли броневой дивизион? Он должен быть отправлен немедленно… Я приказываю это от имени верховного главнокомандующего и об исполнении прошу телеграфировать, ибо это крайне необходимо.

— Сию минуту передам ваше приказание, — поспешил ответить Барановский.

В конце разговора он сообщил Духонину, что дивизион «погрузился в Режице, но потом был задержан с арестом начальника эшелона»[583].

Это был решающий момент. Большевики показали, что они имеют реальную опору в армии. Командование почувствовало, что оно стоит на зыбкой почве и не может оказать никакого сопротивления грозной народной силе.

Захват большевиками бронедивизиона в Режице.

Рисунок В. В. Щеглова.

К 1 ноября все наиболее важные армейские учреждения в центре расположения V армии — Двинске — находились в руках большевиков. Войска в основной массе были на стороне советской власти. Но командующий армией генерал Болдырев всё ещё не сознавал, что утратил прежнюю власть. 31 октября в разговоре по прямому проводу с генералом Черемисовым, отвечая на вопрос, верно ли, что военно-революционный комитет препятствует передаче некоторых телеграмм, Болдырев пренебрежительно заявил:

«Нечто наподобие комитета, который фактической роли не играет. Первый день пытался стать на точку зрения руководства и даже контрассигнования моих распоряжений, но, получив категорический отпор, от этих попыток отказался»[584].

А на другой день, 1 ноября, в разговоре по прямому проводу с тем же Черемисовым Болдырев упавшим голосом говорил: «Произошло следующее. Двинск фактически во власти армискома… Вопрос об аресте командного состава не исключается. Хотя председатель армискома мне сейчас заявил, что с этой стороны опасений быть не может, так как вопрос оперативной части и прочности фронта всецело признаётся и ими, но при отсутствии в своих руках фактической силы, конечно, приходится допускать всякие возможности»[585].

«Всё руководство пока в руках большевиков армискома»[586], — закончил он свой доклад Черемисову.

Так проходили Октябрьские дни в V армии, которая одна из первых полностью стала на сторону советской власти.

В тылу Северного фронта в это время также развёртывались сложные события. Контрреволюция, пытавшаяся собрать силы, чтобы начать решительные действия против Петрограда, встречала сопротивление на каждом шагу. Борьба велась главным образом в узловых пунктах железнодорожных линий, в центре которых находился Псков — местопребывание штаба Северного фронта с многочисленными тыловыми учреждениями.

Псков — небольшой провинциальный город — почти не имел рабочего населения. Наличие в нём штаба фронта и других армейских учреждений с огромным количеством офицерства создавало неблагоприятную обстановку для широкой организации революционных сил. В местном Совете к началу октябрьских событий преобладали меньшевики и эсеры.

Большевики имели прочную опору в отдельных частях гарнизона и в ряде предприятий. Однако исход борьбы определялся здесь не только соотношением местных сил, но и прибывавшими с фронта частями, которые направлялись Ставкой на помощь Керенскому. Перед местными большевиками стояла задача склонить эти войска на сторону пролетарской революции, а если это не удастся, то хотя бы нейтрализовать их, а в крайнем случае остановить их дальнейшее продвижение на Петроград вооружённой силой.

В самом начале октябрьских событий на одном из заседаний Псковского Совета большевикам удалось провести предложении об организации военно-революционного комитета. Растерявшиеся соглашатели пропустили в него кандидатов, выставленных большевиками. После этого, по предложению большевиков, Псковский Совет был переизбран. Меньшевики и эсеры согласились на переизбрание под давлением вооружённых рабочих и солдат, явившихся на заседание Совета и потребовавших немедленного его переизбрания. Вновь избранный Совет обеспечивал большевикам полную поддержку.

Керенский, пробравшийся в Псков после своего бегства из Петрограда, нашёл там такую обстановку, при которой он счёл за благо открыто не показываться. То же самое советовал ему и Черемисов — главнокомандующий Северного фронта.

В разговоре по прямому проводу, генерал Лукирский так характеризовал Духонину положение в Пскове на 27 октября: «В гарнизоне Пскова пока спокойно, настроение удовлетворительное. Ночью было бурное заседание Искоборсева (Исполнительный комитет объединённых организаций Северного фронта. — Ред.). Постановлено арестовать комиссарсева и ваять под своё наблюдение все правительственные учреждения. Рано утром революционный комитет забрал 200 человек из пехотного гарнизона в своё распоряжение. Несколько минут тому назад ими введён караул на телеграфную станцию штасева для учреждения контроля над всей корреспонденцией. Я говорю с вами по аппарату, находящемуся в доме главкосева»[587].

Этот разговор происходил в то время, когда военно-революционный комитет начал уже занимать почту, телеграф и другие учреждения. Но в этот момент вдруг появились казаки, шедшие на помощь Керенскому. Они захватили вокзал, артиллерийские склады, казармы и арестовали некоторых членов военно-революционного комитета. По-видимому, это были две сотни, специально задержанные генералом Лукирским по приказанию Ставки, чтобы овладеть положением в таком важном узле, как станция Псков, в ближайшем тылу «армии» Краснова.

Оставшиеся на свободе члены военно-революционного комитета экстренно мобилизовали запасный батальон и автороту. Ночью революционные части напали на казаков. Произошла перестрелка, в результате которой оказалось несколько раненых. Казаки были окружены. Они дали обещание не принимать участия в подавлении революции.

В дальнейшем положение в Пскове менялось в зависимости от подхода к нему тех или иных воинских частей.

28 октября Лукирский сообщал Духонину, что посты военно-революционного комитета на телеграфе сняты. Об этом же говорил Черемисов командующему XII армией генералу Юзефовичу:

«У нас в Пскове революционный комитет сегодня ночью безболезненно ликвидировался, контроль над аппаратом был снят ещё вчера»[588].

Но 29 октября генерал Лукирский по приказанию Черемисова уже торопил V армию поскорее прислать в Псков части 3-го Уральского казачьего полка.

«Это необходимо, — говорил он, — ввиду назревающих беспорядков в Пскове возле тюрьмы и распределительного пункта… Вместе с тем крайне необходимо в состав псковского гарнизона направить в полной мере надёжную пехотную часть: полк или ударный батальон»[589].

«Надёжные» части с фронта не подходили. Тщетными оставались все старания штаба Северного фронта найти их. Большевики к этому времени освободили из Псковской тюрьмы свыше 300 солдат и несколько офицеров, арестованных при Керенском за выступление против Временного правительства. Освобождённые значительно подкрепили силы военно-революционного комитета, который, вопреки уверениям Черемисова, и не собирался ликвидироваться.

Главнокомандующий Северного фронта генерал Черемисов, может быть, лучше, чем кто-либо другой из генералитета, понимал настроение солдатских масс. Молодой генерал, считавшийся «демократически настроенным», начал выдвигаться с Февральской революции. В июньском наступлении Керенского он командовал XII корпусом, прорвавшим позиции противника. После ухода Корнилова с поста верховного главнокомандующего — с ним у Черемисова были натянутые отношения — Черемисов был назначен главнокомандующим армиями Северного фронта. С первых же дней Октябрьской социалистической революции, взвесив обстоятельства, Черемисов проявил отрицательное отношение к идее посылки войск с фронта на помощь Керенскому. Конечно, это делалось не по доброй воле, а в силу убеждения, что осуществить это невозможно. Сказывалась, по-видимому, и некоторая доля личной неприязни Черемисова к мелкобуржуазным партиям, которые он считал главными виновниками подрыва доверия к командному составу. Это ярко сказалось в его разговоре по прямому проводу с генералом Юзефовичем 4 ноября.

«Пресловутый «комитет спасения революции», — говорил Черемисов, — принадлежащий к партии, которая около 8 месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их. В то время как большевики успешно пропагандируют в войсках, эти господа ограничиваются только тем, что ссорятся между собой и требуют помощи от командного состава. Картина безусловно возмутительная»[590].

Этой характеристике нельзя отказать в меткости.

Иную позицию занимал комиссар Северного фронта Войтинский.

Примыкавший одно время к большевикам, он в начале Февральской революции был исключён из партии, перекочевал в меньшевистский лагерь и в Октябрьские дни выступил непримиримым врагом советской власти. В противовес военно-революционному комитету он организовал в Пскове в помещении комиссара фронта «комитет спасения родины и революции», который мало-помалу начал обрастать многочисленными разветвлениями на фронте и в тылу.

Сопровождая Керенского в походе на Петроград, Войтинский непрерывно требовал от штаба фронта присылки подкреплений.

Но все эти требования не влекли за собой никаких реальных последствий. Силы большевиков крепли с каждым днём. Дальнейшие попытки продвижения казачьих эшелонов севернее Пскова встречали вооружённый отпор со стороны военно-революционного комитета.

3 ноября в разговоре с Духониным по прямому проводу Черемисов передал ему рапорт начальника псковского гарнизона генерала Н. С. Триковского, который так характеризовал положение в Пскове:

«Доношу, что местный гарнизон города Пскова полностью находится во власти революционных организаций крайнего направления и в контакте с Военно-революционным комитетом Петрограда»[591].

Таким образом, революция одержала победу и в тылу Северного фронта — самого важного по отношению к революционному Петрограду. Попытки контрреволюционной Ставки укрепиться в тылу Северного фронта и создать здесь плацдарм для нападения на Петроград были отбиты. По отношению к другим фронтам, где контрреволюция ещё пыталась мобилизовать свои силы, Северный фронт превратился в аванпост пролетарской революции.

После Северного фронта крупнейшее значение для успешного завершения пролетарской революции имел Западный фронт. Он лежал ближе других фронтов к Москве и — после Северного фронта — к Петрограду. В тылу Западного фронта находился центр генеральской контрреволюции — Ставка верховного главнокомандующего.

Окопы Западного фронта тянулись от Двинска до Пинска. Штаб фронта находился в Минске. Так же как и на Северном фронте, здесь стояли три армии: III, X и II.

II армия занимала крайний левый фланг Западного фронта — Пинские болота. Штаб армии находился в Слуцке, но наиболее жизненным центром её являлся Несвиж, расположенный ближе к окопам. В Несвиже находился и армейский комитет.

26 октября фракция большевиков армейского комитета получила известия о восстании в Петрограде. Большевики немедленно предъявили комитету требование о признании новой власти. Комитет, состоявший на две трети из соглашателей, отклонил это требование. Тогда большевики вышли из его состава. Многие из них разъехались по фронту поднимать на борьбу за советскую власть солдат-окопников. А большевики, оставшиеся в Несвиже вместе с товарищами, прибывшими из Минска, развернули работу военно-революционного комитета.

Ещё до начала октябрьских событий, в противовес казакам 2-й Уральской казачьей дивизии, стоявшим в Несвиже, большевики вызвали туда 32-й Сибирский полк. 26 октября сибирцы подошли к Несвижу. В частях II армии большевики — члены армейского комитета — боролись за немедленные перевыборы дивизионных и корпусных комитетов, за выборы делегатов на армейский съезд, который должен был собраться 1 ноября, за контроль над штабами и телеграфом и за захват корпусных газет.

Полковые комитеты в большинстве полков были уже большевистскими. Исключение представляли лишь некоторые полки IX и III сибирских корпусов: в первом сильны были украинские националисты, во втором — эсеры. Захват власти в полках совершился очень быстро. Командный состав оказался настолько изолированным, что не мог оказать никакого сопротивления.

О настроении большинства частей II армии можно судить по резолюции, принятой 27 октября на объединённом заседании полкового, ротных и командных комитетов 18-го гренадерского Карсского полка.

«Мы только что пережили авантюру Корнилова, — говорится в этой резолюции, — теперь снова предатель Керенский двигается на Петроград, чтобы задушить свободу и залить её кровью пролетариата, умирающего теперь в бою на улицах. Карсский полк заявляет, что пусть знают предатели-палачи, мы умрём за рабочих и крестьян. Мы стоим за передачу власти Советам, за мир и землю. Да здравствует Военно-революционный комитет»[592].

Гренадеры были настроены особенно революционно. В двух дивизиях гренадерского корпуса, занимавших линию окопов вблизи Несвижа, большевики повели усиленную кампанию за перевыборы дивизионных комитетов. Съезд 2-й дивизии был назначен явочным порядком на 28 октября. Дивизионный комитет вначале пытался игнорировать требования о созыве съезда, но когда увидел, что делегаты собираются помимо него, вынужден был считаться с совершившимся фактом.

Съезд гренадерского корпуса.

Рисунок С.С. Бойм.

На съезд прибыло около 250 делегатов. Был серый, слякотный день. Не переставая лил дождь. Всюду стояла непролазная грязь. Для проведения съезда был отведён наскоро сколоченный барак — столовая штаба дивизии. На столах, сдвинутых к стене, кое-как разместилась делегаты. Провести фракционное заседание большевикам было негде, поэтому ограничились лишь выяснением партийной принадлежности делегатов. Сделали это так: перед открытием съезда делегатам — большевикам и сочувствующим предложили отойти налево, всем остальным — направо. Подавляющее большинство делегатов выстроилось налево. С другой стороны осталась кучка людей во главе со старыми комитетчиками.

Съезд стал целиком на позиции большевиков. Почти без прений была принята резолюция о недоверии соглашателям, о поддержке советской власти и перевыборах комитетов. За резолюцию большевиков голосовали 210 человек, резолюция эсеров собрала только 35 голосов. Обескураженные соглашатели прибегли тогда к демагогии. Они потребовали:

«Пусть большевики скажут здесь прямо — гарантируют ли они, что завтра будет заключён с немцами мир?»[593].

Большевики не успели ответить. С задних скамей поднялся солдат, рядовой 5-го Киевского полка, беспартийный. Он заговорил просто, образно, убедительно.

— Не надо думать, — сказал он, — что большевики возьмут из кармана да и выложат перед нами мир, хлеб и землю, как кисет с махоркой. Нет, за мир и за землю надо ещё бороться. И мы будем бороться за них вместе с большевиками![594]

Эсеры отказались участвовать в выборах нового дивизионного комитета «за невозможностью совместной работы с большевиками». В новый дивизионный комитет вошли только большевики и сочувствующие им. Съезд постановил отозвать прежних представителей дивизии из корпусного комитета и послать вместо них новых — большевиков.

За большевиками пошла и 1-я гренадерская дивизия. 27 октября на общем собрании её полковых и бригадных комитетов обсуждался вопрос о созыве армейского съезда. Собрание заявило:

«Находя действия армейского комитета не отвечающими воле и требованиям масс… требуем роспуска членов — эсеров и социал-демократов-меньшевиков. Фракции большевиков встать в исполнение обязанностей революционного комитета II армии до созыва армейского съезда… Свое требование поддержим силой оружия… Будем исполнять распоряжения, санкционированные фракцией, которой доверяем свои силы. В их распоряжение пойдём по первому требованию»[595].

Вслед за дивизионными съездами был назначен общекорпусной съезд гренадеров. Прямо с дивизионного съезда ночью, пешком, большевики — делегаты 2-й дивизии — направились в штаб корпуса, находившийся верстах в восьми от дивизии.

Утром 29 октября делегаты занялись подготовкой съезда. Они овладели небольшой корпусной типографией, в которой печатались «Известия исполнительного комитета гренадерского корпуса». Один из делегатов, бывший наборщик, встал за наборную кассу. Печатание соглашательских «Известий» тотчас же было прекращено, вместо них стали набираться большевистские листовки.

Открытие съезда назначили на 30 октября. Ожидали ещё некоторых запоздавших представителей. Разбившись на группы, делегаты оживлённо обсуждали вопросы предстоящего съезда. Было около 3 часов дня. Вдруг, перебивая гул спорящих голосов, раздался тревожный звук телефона. Звонили из штаба 2-й гренадерской дивизии. Взволнованный голос сообщил, что на участке дивизии неожиданно началось наступление немцев. Пользуясь попутным, ветром, немцы пустили газы. В течение часа было выпущено три волны. Однако ветер скоро изменил направление, и газы отнесло в сторону. В 4 часа дня началась сильная артиллерийская перестрелка. По приблизительным подсчётам в ней участвовало до 150 орудий с каждой стороны. Снаряды непрерывно прорезали воздух. Орудия грохотали в непосредственном соседстве с помещением, где собирались делегаты съезда. Немецкие снаряды, разрываясь, выбрасывали облака удушливых газов. В пятом часу вечера из штаба корпуса сообщили, что под прикрытием артиллерии немцы пошли в атаку. Немецкая пехота ворвалась в окопы на участке 7-го гренадерского Таврического полка.

Настроение стало тревожным. У многих возникло подозрение: не провокация ли это? Не сговорились ли с немцами генералы и Временное правительство о сдаче фронта, чтобы подавить революцию?

Большевики, собрав фракционное заседание, постановили: провести съезд во что бы то ни стало.

Съезд открылся в 5 часов вечера в обширной землянке — штабном клубе. Были приняты все меры предосторожности: на столах лежали груды противогазовых масок, в землянку доставили воду. У входа наложили кучу соломы для костров. Орудийная пальба не прекращалась, над полями стоял непрерывный гул, толстый бревенчатый настил землянки сотрясался от ударов. Но заседание проходило организованно.

Съезд открыл председатель корпусного комитета. Он тут же сложил свои полномочия и скрылся. Но меньшевики и эсеры не хотели сдавать свои позиции. Ссылаясь на «тяжёлое положение фронта» и запугивая делегатов немецким наступлением, они предложили создать Объединённый корпусный комитет «на паритетных началах». Съезд решительно отверг это предложение. В принятой резолюции он горячо приветствовал совершившийся в Петрограде переворот и заявил о своей готовности в любой момент выступить на защиту советской власти. Со специально выделенным делегатом съезд послал горячий привет вождю пролетарской революции Ленину.

Вновь избранный большевистский корпусный комитет немедленно взял власть в корпусе в свои руки. Он подчинил себе командование, овладел радиостанцией и организовал контроль над штабом.

Вскоре после того как разошлись делегаты, утихла и артиллерийская канонада. Немцы, очевидно, рассчитывали на то, что переворот в Петрограде расшатает, ослабит фронт, и хотели этим воспользоваться. Однако их нападение встретило решительный отпор. Бой носил ожесточённый характер, закончился он только ночью. Гренадеры упорно защищались. Они потеряли до 1 500 человек убитыми и ранеными, но все немецкие атаки были отбиты. Особый порядок, боеспособность и упорство проявили полки, раньше других совершившие у себя большевистский переворот.

Даже генеральская секретная сводка вынуждена была отметить: «30 октября обнаружилось, что боевая устойчивость частей всё же даёт им возможность упорно оборонять позиции и предпринимать короткие местные удары. Бой 30 октября вызвал даже известное воодушевление и подъём духа у большинства солдат»[596].

Сколько бумаги было испорчено для доказательства, что большевики разложили армию, что большевики виноваты в повальном бегстве солдат с фронта! На большевиков клеветали кадеты. Ушаты похабной браки выливали эсеры. Неистовствовали меньшевики.

Ещё раз повторилось то, что имело место под Ригой в августе 1917 года. Тогда солдатские большевистские газеты, издававшиеся в Риге — «Окопная правда», «Окопный набат», — были предметом подлой травли, которую обрушивали кадеты, меньшевики и эсеры в течение ряда месяцев. Большевиков обвиняли в том, что они работают на немецкие деньги, проповедуют дезертирство, измену и пр., а когда дело дошло до зашиты Риги от немцев, то именно полки, воспитанные на «Окопной правде» и «Окопном набате», — большевистские полки дрались мужественнее всех. Этого никак нельзя было скрыть.

Все газеты (за исключением эсеровского «Дела народа») напечатали сообщение — доклад управляющего военным министерством Савинкова, одного из руководителей эсеров, ярого врага большевиков — о доблести и мужестве большевистских полков, оборонявших Ригу.

«Были полки (под Ригой. — Ред.)… большевистские, которые сражались с исключительным мужеством и потеряли до трёх четвертей своего состава, в то время, когда другие такие же полки не выдерживали ни малейшего натиска противника»[597].

Наступая на Ригу, немцы бросили свои лучшие части. Части Северного фронта вынуждены были принять на себя тяжёлый удар. В огне гибли целые дивизии. Небезызвестный Войтинский, помощник комиссара Северного фронта, вынужден был заявить в печати, что солдаты дерутся стойко, неся огромные потери, они задерживают продвижение противника[598]. Особенно героически сражались под Ригой латышские стрелки. Несмотря на полное изнеможение, они снова и снова бросались в бой.

Не только Войтинский, но и другие комиссары Временного правительства на фронтах вынуждены были выступить с публичными опровержениями буржуазных клеветников.

Помощник комиссара одной из армий Румынского фронта Лунчинский опубликовал сообщение о том, что газеты неправильно освещали отход наших частей в районе Новоселицы, представленный газетами как сознательное открытие фронта.

Лунчинский, как и Войтинский, вынужден был признать, что наступление противника, предпринятое после сильной артиллерийской подготовки, несоизмеримо более крупными силами, было задержано. Полки и роты, несмотря на то, что противник стрелял химическими снарядами, смело бросались в контратаки, проявляя высокую доблесть и геройство[599]. И это были полки, среди которых было сильно влияние большевиков.

Так было в те августовские дни, задолго до Октябрьской революции, и на других фронтах.

Но вот в октябре из армии прогнали защитников буржуазии. У власти стали большевики. Солдаты получили ясное, чёткое представление о целях борьбы. И солдаты, вчера отказывавшиеся идти в наступление за интересы буржуазии, сегодня умирали за власть Советов. Переход власти в руки народа поднял боевое настроение, воодушевил солдат на борьбу за приобретённую советскую родину.

СОЛДАТЫ 7-го ГРЕНАДЕРСКОГО ТАВРИЧЕСКОГО ПОЛКА ИДУТ В КОНТРАТАКУ ПРОТИВ НЕМЦЕВ 30 ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА.

Рисунок А. Н. Малиновского и В. Биюскина.

Победу Великой Октябрьской социалистической революции народные массы, армия и флот правильно восприняли — как гарантию от полного разгрома страны германским империализмом. Откровенное предательство буржуазии и помещиков, совершавших один предательский акт за другим, отдавших Ригу, Эзель и Даго, явно собиравшихся отдать немцам Петроград, лишь бы расправиться с революцией, открыло всем глаза. Народные массы смотрели на большевиков как на единственную силу, способную организовать защиту родины и кончить войну. Ленинское положение: «Мы оборонцы с 25 октября», выражало чаяния всего народа, собиравшегося всеми силами защищать полученные в результате пролетарской революции землю и свободу. Бесчисленное количество опубликованных и неопубликованных резолюций воинских частей всех фронтов, армий, корпусов, дивизий и т. д. подтверждает, что армия и флот, предаваемые корниловскими генералами, были готовы защищать свою свободную страну. Не было случая, чтобы и до победы Октябрьской социалистической революции и в особенности после её победы какая-либо воинская часть не выполнила своего долга. Больше того, армия старалась уберечь и командный состав, способный ещё искренно встать на защиту страны. И советское правительство шло полностью навстречу этим стремлениям.

Одним из первых мероприятий советской власти явилось создание более крепкого военного аппарата. Для этой цели было решено использовать военных специалистов, не исключая и самых высоких, но лишь в том случае, если бывшие офицеры действительно честно встанут на защиту родины.

Так, через два дня после ареста Временного правительства были освобождены из Петропавловской крепости бывшие военный и морской министры последнего состава Временного правительства — генерал Маниковский и адмирал Вердеревский. Обоим была предложена работа по обороне страны. Генерал Маниковский согласился взять на себя работу по военному ведомству. Впоследствии генерал Маниковский работал в Красной армии.

30 октября Военно-революционный комитет Петроградского Совета предписал всем чинам штаба Петроградского военного округа, Военного и Морского министерств немедленно явиться к месту своей работы[600].

10-й Особый полк петроградского гарнизона, приветствуя 27 октября победу революции и власть Советов, заявил:

«Только такая власть, в среде которой не было бы внутренних разногласий и которой верило бы население (демократия), способна вывести страну из хозяйственной разрухи и разгрома германского империализма»[601].

Солдаты понимали, что Октябрьская социалистическая революция направлена против империализма русского и германского. Они вела борьбу против русской буржуазии, которая их гнала на несправедливую войну, и германской военщины, с которой они сражались в продолжение трех с половиной лет.

Уже в дни борьбы за победу пролетарской революции солдаты инстинктивно чувствовали тайный сговор между российской буржуазией и немецким империализмом, боявшимся революции народных масс в России не меньше русских империалистов. Эта боязнь сговора русских и германских империалистов после победы революции ещё более возросла. Нападения империалистов на молодую Советскую республику можно было прежде всего ожидать со стороны Германии. И солдатские массы на фронте требовали не только мира, но и сохранения жизнедеятельной и боеспособной армии на случай попыток борьбы против Советской России.

Так, только что организовавшийся военно-революционный комитет II армии в первом своём приказе потребовал, чтобы все учреждения и лица командного состава армии оставались на своих местах. Военно-революционный комитет принял все игры для того, чтобы нормальная жизнь армии не нарушалась и ее боеспособность не понизилась[602]. Через некоторое время армейский съезд II армии ещё раз подтвердил в декларации, что оперативно-боевая и хозяйственная деятельность в частях армии ведётся прежними органами под контролем комиссаров армейского военно-революционного комитета[603]. Когда начались переговоры о перемирии с немцами, советское правительство в приказе по армии и флоту потребовало:

«Стойте крепко в эти последние дни, напрягите все силы и, несмотря на лишения и голод, держите фронт. От вашего революционного упорства зависит успех»[604].

Армия и флот в большинстве своём хорошо понимали, что впредь до заключения мира нужно крепко стоять с оружием в руках, защищая страну от всяких неожиданностей.

В IX и L корпусах II армии большевики взяли власть так же быстро, как и в гренадерском. Лишь в 5-й дивизии IX корпуса вышла небольшая заминка: здесь переходу власти в руки большевиков пытались помешать украинские националисты.

В III Сибирском корпусе 27–28 октября происходил корпусный съезд, выборы на который были произведены ещё до октябрьских событий. Голоса разделились здесь поровну — между большевиками и соглашателями. Съезд избрал совершенно неработоспособный «паритетный» комитет, который большевики были вынуждены распустить. Фактически и в этом корпусе власть перешла в руки большевиков.

31 октября в Несвиж начали съезжаться делегаты — большевики, избранные солдатами на армейский съезд. Соглашательский армейский комитет пытался помешать открытию съезда, но ни у комитета, ни у комиссара, ни у командующего армией не было реальной силы для этого. Съезд открылся 1 ноября в замке князя Радзивилла. Был избран военно-революционный комитет II армии. Он принял особую декларацию о революционном правопорядке в армии.

Всю полноту власти в армии съезд передал своему исполнительному органу — армейскому комитету. Контрреволюционные выступления пресеклись немедленным отстранением виновных от должности и арестом. Аресту подлежал всякий, кто открыто не признавал власти нового правительства.

Декларацией отстранялся от должности комиссар Временного правительства, а фронтовой «комитет спасения» объявлялся изменником родины и революции. Члены этого комитета подлежали задержанию. Всем войсковым комитетам предоставлялось право выдвигать кандидатов на соответствующие командные должности с утверждением их вышестоящими комитетами. В исключительную компетенцию комитетов передавались всё политическое руководство, культурно-просветительная работа и вопросы использования вооружённой силы для выполнения всякого рода гражданских задач.

Так завершился Октябрьский переворот во II армии, давшей при этом крупные подкрепления большевикам.

X армия занимала центр Западного фронта. Её штаб находился в местечке Молодечно. О том, как было встречено здесь известие о восстании в Петрограде, рассказывают в «Правде» от 4 ноября 1917 года делегаты 107-го Троицкого полка.

«Весть о перевороте, — пишут они, — пришла 26 октября. Встречена она была с восторгом, криками «ура». Состоялось собрание всего полка, который вынес резолюцию за полную поддержку новой власти… 27-го была получена другая телеграмма о взятии Петрограда Керенским, с призывом не верить Военно-революционному комитету и об аресте большевиков. Этой телеграмме никто не поверил»[605].

Несколькими днями раньше в 107-м Троицком полку была принята резолюция о передаче всей власти в руки Советов. С этой резолюцией делегаты 107-го полка объездили несколько полков своей дивизии: 105, 106 и 108-й. Всюду солдаты единогласно присоединились к резолюции 107-го полка. Даже в ударном батальоне подавляющее большинство солдат присоединилось к резолюции, и лишь небольшая кучка протестовала, требуя ареста делегатов.

Резолюция была доставлена в комитет 27-й дивизии с тем, чтобы делегат от дивизии доставил её на II Всероссийский съезд Советов. Дивизионный комитет сначала отказывался принять эту резолюцию. Когда же делегаты пригрозили, что они сами доставят её на съезд, комитет принял, но на съезд её не доставил, а положил под сукно.

Так было накануне Октябрьского переворота не только в 27-й дивизии, но и в других частях X армии. Разрыв между солдатской массой и соглашательскими войсковыми комитетами стал к этому времени совершившимся фактом.

Армейский комитет X армии, получив первые известия о восстании в Петрограде, совместно с правительственным комиссаром обратился к армии с воззванием, пророча гибель революции. 28 октября в Молодечно состоялось армейское совещание представителей полковых, дивизионных и корпусных комитетов, вернее, представителей соглашательских, по преимуществу, верхушек этих комитетов. Но и при таком положении около 50 человек высказалось на совещании за большевиков. Эсеры и меньшевики насчитывали на своей стороне около 100 человек. Небольшая группа представителей заняла «нейтральную» позицию, воздерживаясь при всех голосованиях.

Совещание было бурным. Большевики требовали полного признания советской власти и созданного II съездом Советов правительства. Эсеры и меньшевики, осуждая восстание, предлагали признать источником власти петроградский «комитет спасения родины и революции», которому и поручить формирование правительства. Большевики отказались участвовать в согласительной комиссии по выработке резолюции и ушли с совещания, после этого соглашатели провели свою резолюцию и ввели в армейский комитет ещё 14 своих единомышленников из числа участников совещания. Армейскому комитету они предложили выделить «комитет спасения свободы и революции» и войти «в тесный контакт с подобным комитетом Западного фронта».

Задержать развитие революционных событий в X армии всё же не удалось. Секретная сводка Западного фронта отмечала:»29 октября комитетом штаба 2-й Сибирской стрелковой дивизии установлен контроль телефонной и телеграфной станций штаба. Телеграммы за подписями комиссаров и комитета уничтожались. Начальник дивизии и комендант штаба вначале были арестованы, но вскоре освобождены»[606].

События на местах — в полках и дивизиях — развивались ускоренным темпом. 7 ноября в Молодечно открылся III армейский съезд X армии. На нём присутствовало около 600 делегатов, из которых почти две трети шли за большевиками. Когда выбирали президиум, за список большевиков было подано 326 голосов, за список эсеров и меньшевиков — 183. В президиум вошли 8 большевиков и только 4 соглашателя.

На открытии съезда выступил председатель старого армейского комитета меньшевик Печерский. Он пытался запугать делегатов: — Чувствуете ли вы, что мы уже у последней черты, что страна гибнет?.. Впереди простановка железнодорожного движения, оторванность от центра, голод, разбой… анархия и гибель, и верная гибель страны[607].

Но запугивания уже не действовали. Докладчики с мест один за другим оглашали наказы, говорившие о полной поддержке новой власти. В наказах выражалось единодушное требование о немедленном отстранении от дел старого состава армейского комитета. Ещё до избрания нового комитета старый комитет был вынужден передать все дела президиуму съезда.

Съезд постановил признать советскую власть и безоговорочно поддержать Совет народных комиссаров.

Съезд закончился избранием нового армейского комитета, в котором большевикам была обеспечена руководящая роль. Был образован военно-революционный комитет, немедленно приступивший к ликвидации контрреволюционных проявлений в армии. Борьбу приходилось вести главным образом с соглашателями, сопротивление которых было здесь сильнее, чем в других армиях Западного фронта. Командный состав армии, не имея опоры в войсках, оставался сравнительно пассивным.

Положение в III армии напоминало октябрьские события в I армии Северного фронта. Армейский комитет III армии состоял в большинстве из эсеров левого крыла. Как только были получены вести о восстании в Петрограде, комитет обратился к солдатам, призывая их к спокойствию. Но комитеты многих частей уже выносили большевистские резолюции.

«Окраска этих резолюций — ярко большевистская, что указывает на то, что агитация большевиков, об усилении которой единогласно доносили все командиры корпусов, не была напрасна и подготовка большевистского восстания в войсках велась достаточно интенсивно»[608], — отмечала секретная сводка военно-политического отделения штаба Западного фронта.

В другой сводке отмечалось особенно революционное настроение в XV корпусе III армии:

«Слухи о текущих событиях, только что дошедшие до солдатских масс, грозят серьёзными осложнениями: массы развращены агитацией большевиков и могут оказаться весьма восприимчивыми ко всякого рода агитации. Корпусный и дивизионный комитеты настроены против Временного правительства, Керенского и буржуазии»[609].

Одной из первых перешла на сторону пролетарской революции 6-я дивизия XV корпуса. 29 октября на общем собрании войсковых комитетов 6-й дивизии была принята резолюция, приветствовавшая переход власти в руки Советов.

За эту резолюцию единогласно голосовали 22, 23 и 24-й полки дивизии, инженерная рота и артиллерия.

Ещё более бурно развивались октябрьские события в XXXV корпусе III армии. С первых же дней Октябрьской социалистической революции в корпусе образовался большевистский военно-революционный комитет. Он сразу порвал всякую связь с соглашательским корпусным комитетом и взял под контроль штаб корпуса… Над командирами установили контроль. Начальник 55-й пехотной дивизии работал в присутствии приставленных к нему солдат. Телеграммы Керенского задерживались или сопровождались примечаниями, опровергающими их содержание.

Командующий армией генерал Д. П. Парский пытался двинуть против восставшего корпуса карательную экспедицию. Для этого намечались три полка и две бригады 2-й Туркестанской казачьей дивизии. Казаки стояли в тылу III армии. Дивизия считалась более или менее надёжной. С её помощью командование надеялось навести «порядок», но привести в исполнение свою угрозу оно оказалось не в силах.

2 ноября в Полоцке, где находился штаб III армии, открылся II армейский съезд. Он был созван соглашательским армейским комитетом с целью нащупать опору в армии. Но и на этом съезде в большинстве оказались большевики. В президиум были избраны 4 большевика, 3 эсера, 2 меньшевика и 1 эсер-максималист.

Еще до открытия съезда. 1 ноября, была избрана согласительная комиссия для выработки общей декларации. В неё вошли по четыре представителя от каждой фракции — большевиков, меньшевиков, эсеров и эсеров-максималистов. Комиссия работала почти всю ночь с 1 на 2 ноября и весь следующий день. В конце концов эсеры-максималисты ушли из комиссии, заявив, что они выступят на съезде с самостоятельной резолюцией. Остальные фракции достигли соглашения на основе признания декретов о мире, о земле и других постановлений II съезда Советов, а также законодательных актов Совета народных комиссаров. Но наряду с этим выработанная согласительной комиссией резолюция говорила о создании «объединённой социалистической власти на почве соглашения между обоими лагерями демократии».

Затем выступившие на съезде докладчики с мест огласили свои наказы. Ни один из них не говорил о защите Временного правительства. Армия была на стороне большевиков. Понятной была та «уступчивость», которую проявили соглашатели в переговорах с большевиками. Не имея никакой опоры в армии, они вынуждены были лавировать, ища «соглашения между обоими лагерями демократии». Однако большевики III армии, вступив на путь такого «соглашения», не обольщались объединительными тенденциями. Докладчик от фракции большевиков говорил: «Наша программа — власть Советам. Мы готовы идти на уступки перед правым крылом демократии, но ни шагу не отступим в деле дальнейшего углубления и расширения революции»[610].

Всё же за выработанную согласительной комиссией резолюцию голосовали все фракции съезда за исключением небольшой группы эсеров-максималистов. Затем съезд вынес постановление о переходе всей власти в армии в руки армейского комитета.

В новом армейском комитете большевики получили 30 мест, эсеры — 22, меньшевики — 4, максималисты — 4 и беспартийные социалисты — 6. Председателем комитета был избран большевик, товарищами председателя — эсер (председатель старого армейского комитета), меньшевик и большевик. Кроме того в президиум комитета были введены 4 секретаря: большевик, эсер, меньшевик и эсер-максималист. По постановлению съезда при армейском комитете был создан военно-революционный комитет, в состав которого вошли представители всех фракций пропорционально их численности на съезде.

Военно-революционный комитет известил командующего армией, что ни одно его распоряжение не будет исполнено без санкции комитета. У командующего не оказалось возможности противиться этому контролю.

Но достигнутое на съезде межпартийное соглашение скоро рухнуло. Когда на одном из первых же заседаний армейского комитета был поставлен вопрос о посылке революционных подкреплений в Минск, меньшевики и эсеры выступили с яростными возражениями. При голосовании за посылку подкреплений было подано 33 голоса, против — 24. Меньшевики и эсеры заявили протест, ссылаясь на то, что решение о посылке войск «противоречит постановлению армейского съезда» и вызывает ту самую гражданскую войну, для избежания которой они «приложили все усилия». Вскоре соглашатели и совсем ушли из военно-революционного комитета, проводившего твёрдую революционную линию.

Большевизация армии шла быстрыми шагами. 18 ноября за отказ приступить к мирным переговорам с немцами военно-революционный комитет отстранил от должности командующего армией генерала Парского. Вместе с ним были устранены начальник штаба Лебедев и начальник полоцкого гарнизона Нечаев. Командующим армией был назначен председатель армейского комитета большевик, подпоручик Анучин, начальником гарнизона — солдат-автомобилист Чудков. В отделы штаба были введены комиссары военно-революционного комитета. Так завершился Октябрьский переворот в III армии.

В центре Западного фронта — в Минске, где находился штаб фронта, известия о событиях в Петрограде были получены в тот же день — 25 октября. Президиум Минского Совета, состоявший из одних большевиков, немедленно выпустил приказ № 1, которым объявил о переходе к нему всей власти в городе.

К 2 часам дня приказ был расклеен по городу. Одновременно были освобождены из тюрем и гауптвахт арестованные большевики. Они начали собираться на Петроградской улице, у здания Совета. Ещё в тюрьме они организовались в боевую единицу, им нехватало только оружия. Вскоре из артиллерийских складов привезли пулемёты, винтовки и необходимую амуницию. Из освобождённых большевиков составили 1-й революционный имени Минского Совета полк. Им были заняты все караулы в городе. На почту, телеграф и в другие учреждения Совет послал комиссаров.

Никто не решался оспаривать власть Минского Совета. Фронтовой комитет, городская дума и другие учреждения бездействовали. Даже штаб фронта, внушавший наибольшие опасения, спокойно принял комиссаров, назначенных Советом.

Минский Совет, ставя своей задачей не нарушать оперативную работу штаба фронта, издал 26 октября постановление, в котором он заявлял:

«Исполнительный комитет доводит до сведения всех частей фронта и местного гарнизона, что все боевые приказы оперативного характера, исходящие от главнокомандующего Западного фронта генерала Балуева, должны беспрекословно исполняться. Политическая сторона деятельности штаба Западного фронта фактически находится в руках Минского Совета рабочих и солдатских депутатов»[611].

В тот же день вечером в Минске был образован большевистский военно-революционный комитет Западной области. Председателем комитета был избран А. Мясников.

Поход Керенского на Петроград явился сигналом для выступления минских агентов контрреволюции. Центром её стал фронтовой комитет Западного фронта. 27 октября под руководством комиссара фронта и члена фронтового комитета меньшевика Колотухина в Минске был создан «комитет спасения родины и революции Западного фронта».

Вскоре после создания «комитета спасения» в городе показались его вооружённые патрули. Они потребовали от караулов военно-революционного комитета сдачи постов. Эсеры отпечатали свои воззвания и расклеивали их по городу. В 3 часа дня на улицах Минска появились казаки. Дворы и площади были заняты кавалерийскими частями. На площади Свободы расположились артиллерия и пулемёты. Кровавое столкновение казалось неизбежным.

Вооружённые силы контрреволюции исчислялись предположительно в 20 тысяч человек. В распоряжении «комитета спасения» находились Кавказская кавалерийская дивизия, стоявшая неподалеку от Минска, корпус польских легионеров и другие части. Большевики могли им противопоставить 1-й революционный полк имени Минского Совета, насчитывавший около 2 тысяч человек, да небольшой отряд Красной гвардии преимущественно из железнодорожных рабочих. Из частей местного гарнизона целиком на стороне большевиков были лишь команды зенитных башней. Получить же помощь с позиций,стоявших от города за 100 километров, Минский Совет не успел.

Выступление Мясникова при вооружении 1-го революционного имени Минского Совета полка.

Рисунок С. И. Волуцкого.

Дальнейшие события показали, что силы «комитета спасения» были значительно меньше, но несомненный перевес был всё же на его стороне. «Комитет спасения» предъявил военно-революционному комитету ультиматум с требованием полного подчинения.

Немедленно было созвано совещание областного большевистского центра. Выбирать приходилось из двух возможностей: отклонить ультиматум и, опираясь на наличные силы, вступить в неравный бой пли завязать переговоры с «комитетом спасения», чтобы выиграть время и подтянуть революционные части с фронта.

Минские большевики решили использовать вторую возможность. В результате переговоров соглашение с «комитетом спасения» было достигнуто на следующих условиях:

1) «Комитет спасения» отказывается от посылки вооружённых частей на Петроград и Москву и не пропускает таковых через Минск.

2) «Комитет спасения» признаёт амнистию политических арестованных, произведённую Минским Советом, но находит необходимым их разоружить.

3) Минский Совет посылает в «комитет спасения революции» двух представителей Минского Совета.

4) «Комитету спасения» временно принадлежит вся власть в районе Западного фронта[612].

Орудия и пулемёты были убраны с площадей. Караулы военно-революционного комитета передали посты частям 2-й Кавказской кавалерийской дивизии и разместились в казармах недалеко от Совета. Город оказался во власти «комитета спасения». Однако ни одна сторона не соблюдала полностью взятых ею на себя обязательств. «Комитет спасения», обязавшийся препятствовать переброске войск с фронта на Петроград и Москву, при малейшей возможности нарушал это условие. В то же время известия, приходившие с фронта, не радовали членов «комитета спасения). Дивизия за дивизией, корпус за корпусом высказывались против Временного правительства и утверждали советскую власть. Почва ускользала из-под ног соглашателей. 1 ноября на заседание «комитета спасения» явился представитель съезда гренадерского корпуса II армии,

— Гренадеры осуждают деятельность «комитета спасения» на Западном фронте, — заявил он, — Они требуют, чтобы «комитет спасения» признал совершившуюся революцию и подчинился новому правительству. В случае отказа съезд потребовал насильственного разгона «комитета спасения». Для проведения в жизнь этих требований корпус примет все меры[613].

Фронт пришел на помощь минским большевикам не только резолюциями. Как только во II армии было получено требование Минского Совета о помощи, военно-революционный комитет армии решил двинуть на Минск бронированный поезд, стоявший на разъезде Хвоево в расположении гренадерского корпуса. Вывести поезд было поручено одному из членов комитета — железнодорожнику Пролыгину, служившему в армии фельдфебелем.

Утром 29 октября товарищ Пролыгин явился на разъезд и договорился с командой о выступлении в сторону Минска. Офицеры и машинисты, отказавшиеся подчиниться, были арестованы. Поезд повёл сам Пролыгин.

Шли медленно, ощупью, опасаясь подрыва пути. На станции Негорелое навстречу поезду вышла делегация минского «комитета спасения». Она безуспешно пыталась «уговорить» солдат. Бронепоезд двинулся дальше.

Тогда навстречу ему из Минска по приказу «комитета спасения» отправлен был поезд с рабочими для разборки пути. По дороге, узнав, в чём дело, рабочие арестовали своих руководителей, а на станции Фаниполь, встретив возвращавшуюся делегацию «комитета спасения», арестовали и её.

Обе попытки задержать бронепоезд Провалились. Тогда председатель «комитета спасения» меньшевик Колотухин вместе о офицером штаба Западного фронта Завадским помчался на автомобиле навстречу бронепоезду. На 712-й версте автомобиль остановился. Колотухин и Завадский направились к железнодорожному полотну. Белое облачко взрыва показалось над насыпью. Рабочие, заметившие взрыв, побежали к месту происшествия. Колотухин и Завадский, бросив автомобиль и инструменты, кинулись в лес. Подоспевшие рабочие обнаружили на месте взрыва развороченные рельсы. Но замысел контрреволюционеров вызвать крушение бронепоезда не удался: поезд уже прошёл.

Бронепоезд, прибывший из II армии в Минск.

В ночь на 2 ноября бронепоезд прибыл в Минск. Вслед за ним подошёл к городу батальон 60-го Сибирского полка, направленный тоже из II армии. Прибытие этих частей положило конец господству «комитета спасения» в Минске.

В городском театре собрался Минский Совет. С докладом выступил товарищ Мясников. Он предложил резолюцию, утверждавшую советскую власть. Тысячи рук поднялись за неё.

Опираясь на реальную вооружённую силу, большевистский военно-революционный комитет вновь объявил себя органом власти на фронте.

Главнокомандующий фронта генерал Балуев, при поддержке которого «комитет спасения» утверждал свое кратковременное господство в Минске, вынужден был заявить о своей «готовности» работать вместе с большевиками. Участник этих событий в Минске товарищ Каменщиков рассказывает по этому поводу:

«В ответ на письмо Балуева военно-революционный комитет решил предъявить ему требования: кавалерия должна быть немедленно выведена из Минска, командующим войсками Минска и окрестностей, а также комендантом города должен быть назначен полковник Каменщиков… Балуев все это принял, кроме одного: он отказался отдать приказ о моём назначении командующим войсками Минска и его окрестностей. Я вступил в эту должность по приказу военно-революционного комитета»[614].

Соотношение сил в Минске изменилось. Под влиянием большевистской агитации Кавказская кавалерийская дивизия отказалась поддерживать контрреволюцию. Попытка председателя «комитета спасения» меньшевика Колотухина вызвать крушение бронепоезда дискредитировала «комитет спасения». 4 ноября комиссар фронта был арестован.

Так победила советская власть в центре Западного фронта — в Минске.

Ещё несколько пунктов в тылу Западного фронта сыграло значительную роль в утверждении пролетарской революции — Орша, Смоленск, Вязьма.

Орша — крупный железнодорожный узел на прямом пути между Ставкой и Петроградом, — с одной стороны, и между Минском и Москвой — с другой. Ставка крепко держалась за Оршу. В окрестностях Орши неспроста стояла 2-я Кубанская казачья дивизия: казаки должны были обеспечить исполнение приказов Ставки в этом важном пункте. С первых же дней Октябрьской социалистической революции сюда стати двигаться воинские эшелоны, предназначавшиеся для подавления восстания пролетариата в Петрограде и Москве. Оршанский Совет рабочих и солдатских депутатов был в руках соглашателей: здесь господствовали эсеры, меньшевики и бундовцы.

Положение большевиков в Орше в Октябрьские дни было крайне тяжёлое. 26 октября на заседании исполнительного комитета Оршанского Совета комендант города полковник Шебалин заявил:

— Восстание большевиков в Петрограде скоро будет ликвидировано. Все главные пункты уже захвачены юнкерами. В Орше мы подавим всякое выступление.

В ответ раздались протесты большевиков:

— Вон его! Снять!..

Полковника сменит начальник милиции меньшевик Иванов. Бросая злобные взгляды в сторону большевиков, он начал: — По моему приказанию милиция сегодня заняла вокзал.

Там, где нужно, установлены пулемёты. И не допущу большевистских бесчинств…

Казачий офицер из Кубанской дивизии уверял соглашателей, что казаки целиком на их стороне.

Совет принял постановление организовать «комитет спасения». В него вошли и представители городской думы. Городской голова, старый большевик И. Н. Лепешинский, сложил свои полномочия.

Большевики развили энергичную деятельность на предприятиях и в частях гарнизона. Они потребовали перевыборов Совета. Соглашатели о перевыборах не хотели и говорить. Перевыборы начались явочным порядком.

Вечером 27 октября состоялось заседание Совета. Большевики были представлены на нём уже гораздо полнее. Заседание прошло очень бурно. Соглашатели не хотели признавать вновь избранных депутатов.

Весь день 28 октября большевики провели на предприятиях и в частях гарнизона. Попытки соглашателей помешать перевыборам потерпели крах. В артиллерийском парке против большевиков выступил было один офицер, но солдаты его едва не растерзали. Спасли офицера большевики.

Вновь избранный Совет рабочих и солдатских депутатов заседал в этот же день. В нём не было ни одного соглашателя. Меньшевики, эсеры и бундовцы заседали в старом Совете.

На первом же заседании нового Совета был образован военно-революционный комитет.

Военно-революционный комитет немедленно установил связь со всеми частями гарнизона и назначил в них комиссаров, а на железнодорожной станции создал военный пункт для наблюдения за прибывающими эшелонами.

Узнав о возникновении в Орше военно-революционного комитета, минский «комитет спасения» направил туда правого эсера Макаревича в качестве комиссара Оршанского узла. Макаревич прибыл в Оршу 29 октября, где немедленно был арестован.

К этому времени в Оршу прибыли 2 эшелона большевистски настроенных солдат 623-го пехотного полка. Военно-революционный комитет задержал их на станции и привлёк к охране города. С помощью этих солдат удалось парализовать Кубанскую казачью дивизию. А затем большевики привлекли на свою сторону рядовых казаков.

Почва горела под ногами контрреволюционеров. 31 октября начальник Кубанской казачьей дивизии Николаев, в задачи которого входило обеспечение свободного продвижения на север войск, идущих на помощь Керенскому и Краснову, телеграфировал в Ставку:

«Комитет большевиков ввёл в город роту 623-го пехотного полка, 2 эшелона которого до сих пор остаются на станции. Большие вооружённые патрули от этой большевистской роты ходят по городу, особенно мимо телеграфа, занятого 10 казаками. Завтра они предполагают занять все учреждения, мне предъявить силой требования, которые я сегодня категорически отклонил. У меня силы для противодействия нет, эскадроны из Минска еще не прибыли, желательна присылка броневиков»[615].

Солдаты 623-го полка задержали 300 сибирских казаков, следовавших из Минска в Смоленск[616].

1 ноября комендант города полковник Шебалин, хвастливо заявлявший 26 октября, что он «подавит всякое выступление», телеграфировал прямо в адрес Духонина:

«Положение Орше критическое. Утром 1-го станция Узловая и город будут во власти большевиков. Всем властям предъявлены ультиматумы. Драгуны не прибыли, противодействовать нечем. Целый пехотный полк стоит в эшелонах на станции, из них рота вечером вошла в город. Чтобы спасти положение, вышлите к 8 часам 4 броневика и батарею. Телеграфирую не по команде, не стерпела душа»[617].

Но телеграммы не помогали. Большевики полностью овладели городом. Оршанский военно-революционный комитет стал на пути движения контрреволюционных сил с фронта.

Задерживали эшелоны разными способами: одних солдат большевики склоняли на свою сторону, других разоружали. Если применение силы угрожало кровопролитием, эшелон отводился в карьер версты за две от станции и ставился так, что не только разгружаться, но и выйти из вагонов было очень трудно. Простояв сутки, прибывшие начинали упрашивать коменданта отправить их «в каком угодно направлении».

Смоленск лежит на прямой дороге из Минска к Москве. В Смоленске находился штаб Минского военного округа. Командовал округом генерал Лещ, комиссаром Временного правительства был Галин. Последний незадолго перед тем разогнал Калужский Совет рабочих и солдатских депутатов.

Город был переполнен воинскими частями и тыловыми учреждениями Западного фронта. При штабе округа были сосредоточены наиболее надёжные части. Однако большая часть гарнизона была настроена большевистски.

26 октября, тотчас по получении известий о восстании в Петрограде, собрался Смоленский Совет. Меньшевики и эсеры потребовали, чтобы Совет осудил восстание. Но предложенная ими резолюция была отвергнута подавляющим большинством голосов. Меньшевики и эсеры ушли с заседания Совета в городскую думу, где собирались все контрреволюционные силы. В этот же день дума объявила о создании в Смоленске «комитета спасения». Большевики, оставшиеся в Совете, создали военно-революционный комитет, в который вошли 4 большевика, 2 «левых» эсера и 1 анархист.

Вскоре военно-революционный комитет получил сведения, что по приказу штаба округа казаки готовятся напасть на Совет. Большевики начали укреплять здание Совета — бывший губернаторский дом, В саду поставили два бомбомёта и миномёт. Не надеясь на служащих городской телефонной станции, провели полевой телефон в артиллерийский дивизион — наиболее преданную Совету часть. В здании Совета был установлен воинский караул. В окна выставили пулемёты.

«Комитет спасения» объявил в городе военное положение. По улицам стали разъезжать патрули казаков, появились броневики. На окраинах были выставлены заставы.

Меньшевики и эсеры из «комитета спасения», подделав подпись председателя военно-революционного комитета, отобрали в авиационном парке 41 пулемёт. Этот «успех» окрылил соглашателей. Они бросились в другие воинские части. Но всюду встречали отпор. В лёгком артиллерийском дивизионе выступление эсеров и меньшевиков кончилось арестом офицеров. Тогда начались попытки разложить наиболее преданные большевикам части. С этой целью в тяжёлый артиллерийский дивизион неизвестно кем была прислана цистерна спирта. Вмешательством большевиков начавшаяся попойка скоро была прекращена.

В городе обстановка становилась все напряжённее. Приближалась неминуемая развязка.

30 октября в 8 часов вечера открылся пленум Совета. С докладом выступил вернувшийся из Петрограда делегат II съезда Советов «левый» эсер М. И. Смоленцев. Переполненный зал жадно ловил каждое слово докладчика. Рассказ о героической борьбе питерского пролетариата был встречен с восторгом. Вдруг в зале появился правый эсер Казаков в сопровождении двух военных. Казаков подошёл к трибуне и прервал докладчика. Он предъявил ультиматум:

— «Комитет спасения» требует, чтобы члены Совета сдали орущие и немедленно очистили помещение. Для выполнения даётся срок — 30 минут. Если это не будет выполнено, по зданию Совета будет открыт огонь[618].

Наступило замешательство. «Левые» эсеры рекомендовали разойтись. Представители рабочих и делегаты воинских частей предложили отвергнуть ультиматум, но группа «левых» эсеров уже потянулась к дверям. На улице все они были арестованы контрреволюционерами. В здании Совета осталось человек сорок большевиков, решивших не подчиняться ультиматуму. Они стали готовиться к обороне. Представителей артиллерийского дивизиона отрядили за помощью в свои части, выпустив их незаметно из здания. В комнатах и коридорах погасили свет.

Стоявшим у окон большевикам были видны мелькавшие в саду тени белогвардейцев. Перебегая за деревьями, белые приближались к зданию Совета. Вскоре с их стороны раздались выстрелы. Из окон Совета последовал ответ. Завязалась горячая перестрелка. Казаки бросились к дому, но вынуждены были отхлынуть. Атаки повторялись несколько раз, все они были отбиты. Но силы осаждённых были незначительны по сравнению с нападавшими. Из Совета пробовали связаться по телефону с воинскими частями. Но все телефоны оказались выключены. Вдруг зазвонил полевой телефон, которым Совет был связан с лёгким артиллерийским дивизионом. Посланный за помощью представитель дивизиона сообщил, что принимаются меры к защите Совета.

Около 2 часов ночи стрельба внезапно оборвалась. К зданию Совета подошла делегация «комитета спасения». Впереди шёл в качестве заложника арестованный казаками «левый» эсер Смоленцев. Делегация предложила защитникам Совета сдаться. Но большевики и на этот раз ответили решительным отказом.

Снова началась перестрелка. Под огнём белогвардейцев один из защитников Совета выбежал во двор и навёл миномёт на здание городской думы, где заседал «комитет спасения». Раздался выстрел. Мина ударила в крышу думы и причинила значительные разрушения. Спустя немного времени по думе и штабу Минского военного округа начала бить лёгкая артиллерия. Около 4 часов утра караульный полк двинулся к центру города, перестреливаясь с отрядами «комитета спасения».

«Комитет спасения» переполошился. Он снова направил делегацию в Совет. Но вид у делегатов был теперь совершенно иной. Они предложили прекратить стрельбу и явиться в думу для переговоров.

Военно-революционный комитет потребовал: 1) распустить «комитет спасения»,

2) прекратить военные действия со стороны штаба округа и немедленно вывести из города казачьи части,

3) освободить всех арестованных.

После долгих переговоров эти требования военно-революционного комитета были приняты. Но на другой день «комитет спасения» и штаб военного округа нарушили соглашение. При помощи казаков они попытались захватить артиллерийские батареи. Снова завязался бой. На помощь к артиллеристам подоспели отряды автомобильной школы, караульного полка и сапёрного батальона. Белогвардейцы бежали.

Весь день 31 октября в разных частях города происходили стычки с отрядами «комитета спасения». Наконец воинские части штаба округа были разоружены. Казаки покинули город, часть из них была обезоружена. 1 ноября, после ухода казаков, на Смоленска бежал Галин, комиссар Временного правительства.

Одержав победу в городе, военно-революционный комитет прочно занял железнодорожный узел. Несколько воинских эшелонов, следовавших в Москву на подавление восстания, были задержаны и разоружены.

Немалую роль в задержании эшелонов, следовавших в Москву на подавление восстания, сыграл и Вяземский военно-революционный комитет. Власть в Вязьме в Октябрьские дни без сопротивления перешла в руки военно-революционного комитета. Боевые стычки разыгрались здесь позднее.

29 октября комитет получил сообщение о приближении к Вязьме эшелона, направлявшегося в Москву. Немедленно были мобилизованы для задержания эшелона воинские части и красногвардейские дружины. Поздно ночью военно-революционный комитет получил телеграмму от командира эшелона с требованием сложить оружие.

Три казачьих эшелона уже стояли на станции Редякино, в нескольких верстах от Вязьмы. В военно-революционном комитете возникли разногласия. Незначительным большинством голосов было решено начать переговоры и послать делегатов на станцию Редякино. Казаки воспользовались этим для того, чтобы продвинуть эшелоны к самому городу, а затем от переговоров отказались. Лишь после этого военно-революционный комитет двинул против них пулемётную команду и пехотные части. Завязался бой, в котором казаки понесли значительные потери. Чтобы выиграть время, они предложили военно-революционному комитету возобновить переговоры. От них потребовали безоговорочной сдачи оружия. Казачьи офицеры было заупрямились. Опять началась перестрелка. Она продолжалась до тех пор, пока казаки не сдали оружия.

В Вязьме были разоружены и другие эшелоны, пытавшиеся прорваться к Москве на помощь белогвардейцам. В их числе были броневые отряды, ударники и пулемётные части.

В закреплении успехов Великой пролетарской революции Западный фронт и его тыл сыграли большую роль.

На Юго-западном, Румынском и Кавказском фронтах Великая пролетарская революция развивалась в более сложной обстановке, чем на Северном и Западном.

Развернувшаяся здесь борьба за советскую власть велась не только против генералитета и контрреволюционных организаций, но и с враждебными советской власти националистическими объединениями, по территории которых проходили фронты. Это были: Украинская центральная рада, буржуазные организации Закавказья и румынские власти.

Фронтовой комитет Юго-западного фронта, получив известия о событиях в Петрограде, решил оказать сопротивление выступлению большевиков.

Однако настроение комитета далеко не отражало настроения солдатских масс фронта и тыла. Известия о восстании в Петрограде дошли до солдат Юго-западного фронта позднее, чем на других фронтах. Но как только солдатская масса и на этом фронте узнавала о великих событиях в Петрограде, она спешила выразить свою солидарность с петроградскими рабочими и солдатами. 31 октября начальник штаба VII армии генерал Гришинский доносил в штаб Юго-западного фронта:

«В XXII корпусе усиленная большевистская агитация ведётся солдатами 6-го полка, где вынесена резолюция о поддержке большевиков… В 1 гвардейском корпусе на соединённом заседании полковых, дивизионных и корпусного комитетов после бурных прений вынесена следующая резолюция: соединённое заседание заявляет о полной солидарности с петроградским гарнизоном и Всероссийским съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в их борьбе за создание твёрдой революционной власти…»[619].

2 ноября командующий XI армией генерал Промотов телеграфировал в штаб фронта:

«В V армейском корпусе настроение крайне нервное, симпатии к большевизму растут особенно в пехоте, сильно ухудшилось отношение к офицерскому составу в 7-й пехотной дивизии. В XXXII армейском корпусе 403-й Польский полк за исключением пулемётной и других мелких команд вынес большевистскую резолюцию с протестом против снятия войск с фронта. 48-й тяжелый артиллерийский дивизион вынес подобную большевистской резолюцию… Большевистское настроение в частях корпуса растёт»[620].

Центром революционного движения в тылу Юго-западного фронта явилась Винница. Там была сильная большевистская организация. Местный Совет рабочих и солдатских депутатов целиком находился на стороне большевиков. За большевиками шёл и местный, значительный по численности, гарнизон.

События в Виннице начали назревать ещё до восстания в Петрограде. В воинских частях происходили митинги, собрания, принимались резолюции о немедленной передаче власти в руки Советов. Ввиду «опасного настроения» власти решили в трёхдневный срок вывести из Винницы на фронт наиболее большевизированные части. В числе их был 15-й запасный полк. Узнав об этом, полк в полном составе подошёл к зданию Винницкого Совета. Делегаты полка заявили, что без распоряжения Совета солдаты на фронт не выступят. После митинга у Совета полк в полном порядке вернулся в казармы. Действия полка вызвали сочувствие других частей гарнизона. Был создан военно-революционный комитет. Отправку 15-го полка на фронт решили задержать. Оружия без ведома военно-революционного комитета не выдавать. Авиационной части поручили под видом учебных полётов следить за подходом к Виннице правительственных войск.

Комиссар Юго-западного фронта меньшевик И. И. Иорданский, получив 24 октября сведения о выступлении 15-го полка, послал в Винницу отряд с броневиками под руководством своего помощника Т. Д. Костицына и полковника Авраамова. Попытка отряда Костицына, прибывшего в Винницу 25 октября, вывезти оружие из складов успеха не имела. Караул заявил, что без разрешения военно-революционного комитета и Совета он оружия не выдаст. Костицыну пришлось вступить в переговоры с последними. На совместном заседании военно-революционного комитета и Исполнительного комитета Совета Костицын предложил: немедленно выдвинуть 15-й полк на фронт, выдать оружие и арестовать большевиков, вносящих смуту в войска. Обсуждение предложений Костицына было перенесено на пленум Совета. Почти единогласно (при 4 против) принято постановление не выполнять предъявленных требований. В свою очередь Совет потребовал немедленной смены в городе всех комиссаров Временного правительства, ареста Костицына и разоружения его отряда. Костицын вызвал себе помощь. В тот же день в его распоряжение прибыли юнкера с броневиками и артиллерией.

Получив донесение, что Костицын направляет к зданию Совета броневики, а юнкера готовятся к нападению, военно-революционный комитет отдал распоряжение частям винницкого гарнизона о выступлении. Юнкера неожиданно открыли огонь по зданию Совета, — начался бой.

Со стороны восставших в действие были введены примкнувшие к ним броневики и авиачасть.

Перевес был на стороне восставших. Юнкера отступили. Утром 29-го, получив новые подкрепления, они открыли артиллерийский огонь по городу и начали наступление со стороны вокзала. Винницкий гарнизон и рабочие оказывали упорное сопротивление, однако противник имел теперь превосходство. Восставшим пришлось отступить. Поздно ночью 29 октября они заявили, что хотят вступить в переговоры. Костицын запросил у Иорданского по прямому проводу Инструкций. Иорданский потребовал безусловной сдачи революционных войск. После этого часть восставших рассеялась по окрестностям, часть была разоружена, отдельные отряды ещё долго оказывали упорное сопротивление, но и они в конце концов вынуждены были сдаться.

События в Виннице привлекли внимание Ставки. Исход боя, по-видимому, сильно беспокоил Духонина. 29 октября в разговоре по прямому проводу с Балуевым, информируя последнего о событиях в Виннице, он сообщил: «Поле борьбы осталось за нами, несмотря на то, что большевики бомбардировали с аэропланов войска, верные правительству»[621].

Однако 30 октября он вновь запрашивал по прямому проводу штаб Юго-западного фронта: «Окончательно ли ликвидировано дело в Виннице?»[622].

Начальник штаба генерал Стогов ответил, что «пока таких определённых донесений нет, но уже передано, что бой кончился, мятежники бегут, но верные войска столь утомлены, что преследовать не могут»[623].

Ставку недаром тревожило восстание в Виннице.

В окрестностях Жмеринки был расположен II гвардейский корпус. Представитель Винницкого военно-революционного комитета обратился за помощью к ближайшей артиллерийской бригаде этого корпуса. На собраниях бригады рассказали о боях в Виннице. Тут же была выбрана тройка для организации выступления. Соседний пехотный полк также принял решение выступить вместе с бригадой. Большевистские делегаты Винницы продолжали объезжать полки корпуса. В некоторых полках собирать солдат приходилось самим делегатам, так как полковые комитеты, в большинстве состоявшие из эсеров, заявляли, что собраний и выступлений они не допустят.

На другой день корпус был готов к выступлению. Собрались делегаты всех частей. Обсудили план выступления. Решили двинуться по трём направлениям: Жмеринка — Винница — Киев — Бар. Руководство выступлением возложили на избранный тут же военно-революционный комитет. В части назначили комиссаров. На следующий день по намеченному плану корпус выступил. Часть командного состава, отказавшегося следовать вместе с солдатами, арестовали. Кексгольмский полк шёл с командиром во главе и всеми офицерами.

Артиллерийская бригада, Кексгольмский и Волынский полки вошли с развевающимися знамёнами — «Вся власть Советам!» и с оркестром в Жмеринку, заняли вокзал, сменили караул, прекратили движение эшелонов с войсками Временного правительства на Москву, отправили свои части в Киев, а артиллерию в Винницу. Железнодорожники оказали восставшим помощь.

Но выступление II гвардейского корпуса опоздало. Восстание в Виннице было уже подавлено. В Винницу направилась для расправы следственная комиссия. Представители городской управы 30 октября благодарили помощника комиссара Костицына за «твёрдость и отсутствие колебания, столь редкие у представителей власти в наше время»[624].

Фронт не успел придти на помощь винницким большевикам.

Соглашатели на Юго-западном фронте приняли все меры к тому, чтобы задержать победное шествие пролетарской революции. Они создавали «комитеты спасения», действовавшие в согласии с Украинской радой, как, например, в Особой армии. «Комитеты» фактически передоверяли политическую власть командующим армиями царским генералам.

В середине ноября назначен был чрезвычайный съезд армий Юго-западного фронта. Соглашатели верхушечных армейских организаций созывали съезд с целью поддержки создаваемого в Ставке правительства во главе с Черновым. Однако в ходе подготовки съезда эта затея лопнула, как мыльный пузырь. Ярким свидетельстве м провала этой затеи являются наказы, данные делегатам съезда. Сводка этих наказов дала такую картину: за власть Советов и признание Совета народных комиссаров высказались 150 частей, 2 армии, 2 корпуса, 1 гарнизон и 1 штаб дивизии, за однородную социалистическую власть всех социалистических партий — 102 части, 3 корпуса, 1 дивизия и 1 гарнизон. Все наказы требовали немедленной передачи земли земельным комитетам и немедленного заключения перемирия и мира.

Съезд открылся 18 ноября в Бердичеве. На нём присутствовало около 700 человек с решающим голосом и около 100 с совещательным. Из числа делегатов с решающим голосом большевиков было 267, эсеров — 213, из них около 50 «левых», меньшевиков — 47, украинцев, среди которых были националисты, — 73 и часть беспартийных.

Придавая особое значение съезду, эсеровский центр мобилизовал для участия в нём свои лучшие силы. До открытия съезда на заседании эсеровской фракции присутствовал специально приехавший Авксентьев. Встретив явное несочувствие части фракции, он не осмелился выступить на самом съезде. От меньшевиков прибыл член Центрального комитета Вайнштейн.

Первыми в порядке дня съезда стояли доклады с мест. Доклады ещё раз показали, что большинство солдатской массы и на Юго-западном фронте стоит на стороне совершившейся революции. Из 25 докладчиков, выступавших с наказами в руках, 14 требовали организации советской власти на местах и поддержки Совета народных комиссаров. За однородное социалистическое правительство на платформе II съезда Советов и его решений высказалось 11. Подавляющее большинство докладчиков с мест настаивало на переизбрании общеармейского, фронтового и армейских комитетов.

Многие наказы, требовали предания суду организаторов и руководителей контрреволюции, в том числе Керенского, упразднения войскового правительства на Дону, расформирования ударных батальонов. Горячие прения вызвала телеграмма Румчерода (Исполнительный комитет Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области), тогда ещё находившегося в руках соглашателей. Румчерод призывал съезд оказать помощь общеармейскому комитету, готовившему вооружённый отпор революционным войскам, продвигавшимся к Ставке. Невзирая на усилия эсеров и меньшевиков добиться поддержки общеармейского комитета, съезд тем не менее, нашёл, что «общеармейский комитет не отвечает настроению широких масс»[625], и потребовал немедленного сложения им своих полномочий.

Вопрос о власти обсуждался три дня. От меньшевиков выступил Вайнштейн, заявивший, что большевики «ведут Россию в пропасть». От Центрального комитета эсеров — Булат, который возводил на большевиков такие небылицы, что вызвал своей речью дружный смех всего зала. Резкая борьба развернулась вокруг резолюций, которых было три:

1) эсеров и меньшевиков,2) блока «левых» эсеров, украинских националистов и беспартийных и 3) большевиков.

Эсеро-меньшевистская резолюция провалилась первой. Тогда эсеро-меньшевистский блок, не желая допустить принятие резолюции большевиков, поддержал своими голосами резолюцию «левых» эсеров и украинцев. Она и была принята в основу. Большевики категорически отказались от участия в дальнейшем её обсуждении. «Левые» эсеры оказались в меньшинстве, пользуясь этим, правые эсеры и меньшевики внесли в резолюцию несколько своих поправок.

Колебания «левых» эсеров поставили под угрозу дальнейшую работу съезда. При голосовании резолюции, с внесёнными в неё эсеро-меньшевистским поправками, она была отвергнута голосами большевиков, присоединившихся к ним беспартийных и самих её авторов — «левых» эсеров. Договориться об общей резолюции оказалось невозможным. Апеллируя к своим избирателям, большевики покинули съезд. К ним присоединились «левые» эсеры и беспартийные. Ушли также многие солдаты и из эсеро-меньшевистского блока. Съезд оказался сорванным. Однако на следующий день, 24 ноября, между фракциями было достигнуто соглашение об организации временного военно-революционного комитета как высшей власти на фронте. Через три недели предполагалось созвать новый фронтовой съезд. В состав военно-революционного комитета, избранного в тот же день, — вошли 18 большевиков, 9 правых эсеров, 5 «левых» эсеров, 2 меньшевика и 1 беспартийный. Председателем был избран большевик. Украинцы заявили, что они подчиняются только Украинской центральной раде, и войти в состав военно-революционного комитета отказались.

Через день военно-революционный комитет издал приказ № 1, который объявлял, что высшей властью в стране является Совет народных комиссаров. Приказ предписал освободить всех политических заключенных и прекратить все дела по обвинению в политической пропаганде против наступления и невыполнения боевых приказов.

Попытки противников советской власти найти опору на Юго-западном фронте рухнули. Однако в ходе дальнейших событий на этом фронте, как и на соседнем с ним Румынском, пришлось выдержать большой напор контрреволюции.

На Румынском фронте ещё больше, чем на Юго-западном, соглашатели чувствовали себя хозяевами положения. При получении первых же известий о восстании в Петрограде, они совместно с генералитетом приложили все старания к организации контрреволюционных сил для противодействия надвигающимся событиям. Штаб фронта, возглавляемый монархически настроенным генералом Щербачёвым, находился в Яссах. Здесь по инициативе комиссара фронта Тизенгаузена возник своеобразный «военно-революционный комитет» Румынского фронта. В состав этого комитета вошли: сам Тизенгаузен — правый эсер, его помощник Андрианов — тоже правый эсер, затем от фронтового отдела Румчерода два правых эсера и три меньшевика.

Прикрываясь названием, которое для солдатской массы означало борьбу за утверждение советской власти, соглашатели начали поспешно организовывать свои силы. По примеру других военно-революционных комитетов, именем которых он прикрывался, соглашательский «военно-революционный комитет» прежде всего объявил, что вся полнота власти на фронте переходит к нему. Затем он предложил немедленно создать подобные комитеты в армиях, корпусах и дивизиях всего Румынского фронта. На них он возлагал контроль над телеграфом и всеми поступающими распоряжениям, а также обязанности «не допускать самочинных выступлений». Для решительного же подавления «всякого рода бесчинств и анархий» решено было сформировать «сводную революционную дивизию из трёх родов оружия, из надежнейших и преданнейших делу революции товарищей»[626].

Задумав организовать карательный отряд для борьбы с попытками восстания, каким по существу должна была явиться «революционная дивизия», соглашатели хотели опереться в своих действиях на более активную поддержку фронта. Для этой цели они решили созвать экстренный фронтовой съезд, который и был назначен на 30 октября в румынском городке Романе, местопребывании штаба IV армии.

Формированию «революционной дивизии» было уделено особое внимание. 26 октября всем командирам и комиссарам армий и корпусов была разослана срочная телеграмма от имени генерала Шербачёва и «военно-революционного комитета» с предложением немедленно приступить к формированию «революционной дивизии». Порядок формирования должен был обеспечить дивизию таким составом, который являлся бы «надёжнейшим и преданнейшим делу борьбы с перекатывающимся к фронту восстанием». Снабжённую в изобилии всеми боевыми средствами дивизию предполагалось сосредоточить к вечеру 30 октября в особо указанных пунктах.

Однако формирование бронированного кулака контрреволюции задержалось. Как ни старались соглашатели помешать проникновению на фронт сведений о революционных событиях в Петрограде, они все же просачивались в полки. Некоторые части, стоявшие ближе к Юго-западному фронту, сравнительно рано были осведомлены об этом. Так, например, 32-я дивизия VIII армии ещё 26 октября на объединённом заседании полковых комитетов вынесла постановление отправить на имя Петроградского Совета такую телеграмму:

«32-я дивизия приветствует истинных борцов за волю, за землю и мир, сообщает, что в случае если Временное правительство задумает на этот раз устроить трудовому народу кровавую бойню, то все вооружённые силы 32-й дивизии в распоряжении большевиков»[627].

В этот же день 165-я дивизия той же армии послала Петроградскому Совету телеграмму, не оставлявшую никаких сомнений относительно истинного настроения солдатской массы.

Экстренный фронтовой съезд открылся 31 октября. На нём присутствовало около 80 эсеров, 40 меньшевиков и 15 большевиков. В порядке для стояло только два вопроса: текущие события и формирование «революционной дивизии». От эсеров с «программной» речью выступил на съезде помощник комиссара Андрианов. Он заявил, что выступление большевиков бросило вызов остальным партиям. «Кто к ним присоединится, тот подлежит ответственности, как за тягчайшее государственное преступление»[628], — говорил Андрианов по поводу большевиков.

Выступивший затем представитель большевиков отметил необходимость восстания против Временного правительства. «Если же эсеры и эсдеки-меньшевики будут это движение подавлять, то им грозит опасность оказаться на той стороне баррикады, где находится и буржуазия»[629], — подчеркнул он в заключение своей речи. В таком же духе выступал и другой делегат-большевик.

Последовавшие затем сообщения с мест свидетельствовали, что настроение и сочувствие солдатских масс далеко не в пользу организаторов съезда.

В отдельных случаях даже эсеро-меньшевистские докладчики вынуждены были признать, что сочувствие солдатской массы на стороне большевиков. Представитель 3-й Туркестанской дивизии, меньшевик заявил, что он был избран на съезд только потому, что в дивизии находится 3 года. Сама дивизия сплошь большевистская. Разложили её, по его мнению, «царицынские пополнения». Другой представитель этой дивизии в своей речи подчеркнул что выступление петроградского пролетариата есть борьба «за свои права, за освобождение от ига капитала. Никакой поддержки Временному правительству дивизия не окажет»[630].

В предложениях, принятых съездом за основу для резолюции по текущему моменту, значился пункт: «Фронтовой съезд считает выступление большевиков актом революционным, но несвоевременным и недопустимым»[631].

Председатель съезда Лордкипанидзе внёс от имени эсеров поправку по этому вопросу с осуждением выступлений большевиков. После бурных прений поправка была принята. Тогда большевики покинули съезд.

В состав «военно-революционного комитета», утверждённого съездом, от эсеров и меньшевиков вошли прежние лица. Большевики и украинцы своих представителей не дали.

Вопрос о «революционной дивизии» был решён в положительном смысле, и «военно-революционному комитету» поручено было её формировать.

Фронтовой съезд в Романе, задуманный эсерами как орган мобилизации сил против готовящегося восстания солдатских масс на фронте, не достиг своей цели. Несмотря на видимое большинство, съезд показал шаткость позиций эсеров и меньшевиков и на Румынском фронте. Солдатская масса и здесь большевизировалась всё больше и больше. Нажим её на армейские комитеты заставил последние отказаться от участия в формировании «революционной дивизии».

«Считаем сохранение в армии спокойствия и единства лучшим залогом её верности революции, а участие в формировании может вызвать недовольство и эксцессы в солдатских массах»[632], — заявил, например, армейский комитет VI армии.

Состоявшийся затем съезд крестьянских депутатов Румынского фронта также осудил эту затею.

«Съезд, получив известие о формировании на Румынском фронте дивизии для посылки в Петроград, находит такое явление недопустимым и решительно протестует»[633] — говорилось в его постановлении.

«Революционная дивизия» так и осталась несформированной. Вопреки соглашательским резолюциям армейских и корпусных комитетов, отдельные корпуса и дивизии, а затем и целые армии начинали переходить на сторону советской власти.

Яркую картину нарастания революционных событий на Румынском фронте представлял чрезвычайной съезд 48-й дивизии IV армии.

Контрреволюционных офицеров провожали с трибуны шиканьем, свистом, руганью. Когда дело дошло до уничтожения знаков различия и полетели кокарды и нашивки, — офицерство потянулось из залы под гул улюлюканья и свиста.

В день окончания съезда был арестован начальник дивизии генерал Е. Ф. Новицкий. Движение, начавшееся на съезде 48-й дивизии, закончилось переворотом во всей IV армии. Командующий армией генерал А. Ф. Рагоза был арестован, комиссар армии эсер Алексеевский дал обязательство выехать за пределы Румынского фронта. Освобождённый через несколько часов генерал Рагоза опубликовал в «Вестнике IV армии» заявление, в котором просил освободить его от командования армией. «Никакой новый начальник сейчас с армией не справится»[634], — заявил он.

В армии был создан большевистский военно-революционный комитет. Старый армейский комитет, скрывавший от солдатской массы распоряжения новой власти, был разогнан. На последнем заседании этого комитета, в присутствии огромной солдатской аудитории были оглашены скрытые телеграммы:

— Известна ли вам, товарищи, вот эта телеграмма? — спросил солдат-большевик, оглашая телеграмму с предложением начать мирные переговоры.

— Нет, не знали. Мерзавцы! Долой их, вон!

— А известна ли вам вот эта телеграмма? — И солдат прочёл распоряжение главковерха о приостановке на всём фронте военных действий.

— Нет, не знали. Скрыли, предатели! Пулю им в лоб, довольно подурачили!

Меньшевик председатель упал в обморок.

Старый комитет кончил своё существование.

Заседание полкового комитета на фронте в Октябрьские дни.

Рисунок С.С. Бойм.

Так подходила к Октябрьскому перевороту на Румынском фронте солдатская масса. Её сочувствие было целиком на стороне советской власти. Но тем не менее здесь, как и на Юго-западном фронте, в силу указанных выше обстоятельств, окончательное торжество советской власти задержалось. Выступления Украинской центральной рады и румынских властей создали на этих фронтах сложную обстановку гражданской войны.

На Кавказском фронте находилось 5 армейских корпусов:

I Кавказский, IV Кавказский, V Кавказский, VI Кавказский и II Туркестанский. Вместе с мелкими подразделениями к октябрю 1917 года здесь было в общей сложности около 200 тысяч человек.

Эта армия стояла на Турецком фронте.

Кроме неё в Персии находился особый экспедиционный корпус. Весть о Великой пролетарской революции быстро всколыхнула солдатские массы и на этом далёком фронте. С первых же дней восстания в Петрограде секретные сводки штаба Кавказского фронта с тревогой начали отмечать это.

«Выступление большевиков Петрограда большинством частей на фронте и в тылу встречено спокойно», — сообщали сводки за время с 21 по 28 октября. Но те же сводки с тревогой указывали:

«Настроение 4-й Кавказской стрелковой дивизии в связи с выступлением большевиков и последним приказом о дисциплинарной власти резко ухудшилось. 25-й Кавказский стрелковый полк под влиянием агитации отдельных лиц быстро разлагается… В 6-й Кавказской стрелковой дивизии настроение возбуждённое»[635], — и т. д.

Затем сводки штаба Кавказского фронта начале отмечать усиленный рост влияния большевиков. Влияние большевиков особенно заметно в Кавказской армии в 506-м Почаевском и 508-м Черкасском полках, — говорилось в сводке за время с 28 октября по 4 ноября. О значительном усилении влияния большевиков, лозунги которых приобретают в солдатской среде все больше и больше симпатий, отмечалось в последующей сводке. В более поздних сводках ещё определённее подчеркивалось растущее влияние большевиков.

Об этом же говорили и донесения начальников отдельных частей и укреплённых районов. Командир 5-й Туркестанской стрелковой дивизии доносил в штаб фронта, что в полках преобладает большевизм. Начальник эрзерумского укреплённого района генерал-майор Зигель, характеризуя влияние политических партий в подчинённых ему частях, сообщал об увеличении числа большевиков. Это увеличение шло с такой скоростью, что в следующей сводке, в графе «влияние политических партий», генерал Зигель уже отмечал: преобладают большевики.

В тылу Кавказского фронта события развёртывались с той же последовательностью. Секретная сводка штаба Кавказского военного округа от 27 октября отмечала:

«В Туапсе 26 октября Совет солдатских депутатов вынес резолюцию о захвате власти».

Дальше в сводке говорилось, что в остальных гарнизонах Кавказского — военного округа солдатские комитеты работают «в контакте с войсковыми начальниками» и что «наибольшим влиянием пользуются социалисты-революционеры»[636].

Однако «влияние» социалистов-революционеров скоро начало выдыхаться. В сводке от 18 ноября говорилось:

«В Пятигорске, Ботлихе, Темир-Хан-Шуре, Кутаисе, Туапсе и Новороссийске наибольшим влиянием пользуются большевики».

В той же сводке указывалось, что в Баку большевики назначили своих комиссаров во все военные учреждения. «Последнее мероприятие, — говорилось в сводке, — вызвало сочувствие среди большинства солдат»[637].

В дальнейшем сводки штаба Кавказского военного округа регистрировали усиливающееся влияние большевиков в гарнизонах Тифлиса, Владикавказа, Георгиевска, Петровска, Эривани, Сарыкамыша и других городов. Великая пролетарская революция и здесь находила горячий отклик. Как отмечает одна из сводок, солдаты чутко прислушивались к происходящим в столицах событиям.

Вместе с тем особенности Кавказского фронта налагали свой отпечаток на развитие здесь революционных событий. Обстановка, в которой находились русские солдаты на этом фронте, была иная, чем на других фронтах. Население прифронтовой полосы и глубокого тыла принадлежало к разным национальностям. Быт и язык этого населения были чужды русским солдатам. В прошлом самодержавие разжигало вражду как среди национальностей этого края, так и русских к ним. Русские солдаты чувствовали себя здесь чужими. Да и местное население не питало к ним доверия. В лице русской военщины оно видело лишь гнёт и порабощение. Среди солдат Кавказской армии родилось требование: «Скорее домой!» — в Россию, где шёл последний бой с помещиками и другими эксплуататорскими классами. Туда спешили и солдаты. Даже нестроевые части вооружались. «В армии появился новый вид психоза, — сообщал командующий Кавказской армией генерал Одишелидзе главнокомандующему фронта генералу Пржевальскому, — повальное требование оружия всеми нестроевыми частями и командами»[638].

11 ноября в Тифлисе образовался «Закавказский комиссариат» — контрреволюционное объединение грузинских меньшевиков и других мелкобуржуазных партии Закавказья. С помощью большевиков, солдаты фронта быстро разобрались в классовом характере комиссариата. «Требующими оружие командами обыкновенно выставляется следующий мотив: закавказское правительство отделилось от России, оружие же русское, а потому его нужно вывозить в Россию»[639], — так говорили со слов солдат офицеры. Командующий VI Кавказским корпусом доносил в штаб фронта, что 18-й Кавказский стрелковый полк явно стал на сторону большевиков. Он постановил:

«Не признавать Кавказский краевой Совет (Закавказский комиссариат), а подчиняться Ленину, которому идти на помощь»[640].

Таково было настроение солдат Кавказского фронта. Контрреволюция и здесь не могла найти себе опоры.

Ставка принимала лихорадочные меры, чтобы приостановить победное шествие революции на фронте. В Ставку стекались руководители разбитых в Петрограде соглашательских партий.

4 ноября в Могилёв прибыли бывший военный министр Временного правительства Верховский и члены Центрального комитета партии эсеров Чернов, Фейт, Шохерман, Несколько позднее сюда же явились Гоц, Скобелев и др. К этому времени «Ставка кишмя кишела разного рода бывшими, будущими и жаждущими быть…» государственными деятелями. Непрерывно являлись то члены общеармейского комитета, то представители организаций, то всякие прочие «люди с планом»[641].

Там же находились и представители иностранных миссий. Союзные дипломаты диктовали свои условия Ставке. Отказавшись признать советское правительство, они начали сноситься непосредственно с Духониным, подчёркивая этим, что Ставка является для них единственным органом власти.

Общеармейский комитет и приехавшие в Ставку эсеро-меньшевистские главари в единении с контрреволюционным генералитетом решили противопоставить Совету народных комиссаров новое правительство, организованное в Ставке.

В ночь на 8 ноября из Ставки от имени общеармейского комитета армейским организациям фронта была разослана телеграмма с предложением «действующей армии в лице её фронтовых и армейских комитетов взять на себя инициативу создания власти»[642]. Комитет предлагал наметить кандидата на пост министра-председателя.

«Со своей стороны, — говорилось в телеграмме, — общеармейский комитет выдвигает на этот пост кандидатуру вождя партии социалистов-революционеров Виктора Михайловича Чернова»[643].

Вечером 8 ноября Чернов уже выступал в здании Могилёвского Совета, как кандидат на пост премьера. Могилёв готовился стать вторым Версалем.

«Министерский».

Карикатура В. И. Дени.

Но без поддержки армии нечего было и думать о борьбе с советской властью. Солдатские массы не хотели воевать за чужие интересы. Они готовы были продолжать борьбу с немцами, если этого потребуют интересы народа. Они готовы были грудью стать за советскую власть, но не продолжать войну за интересы капиталистов. Контрреволюция решила сыграть на этой жажде солдат кончить антинародную войну. Ставка попыталась взять в свои руки инициативу заключения мира с Германией. Дело, таким образом, шло вовсе не об удовлетворении народных чаяний, а о том, чтобы, обманув солдат обещанием близкого мира, свалить советскую власть.

Контрреволюционная кампания на фронте развернулась под лозунгом, уже потерпевшим крушение в Петрограде, — организации «однородной социалистической власти», которая-де одна только в состоянии дать немедленный мир.

Из армейских комитетов отдельных армий Юго-западного и Румынского фронтов в Ставку потекли требования о скорейшем заключении перемирия. А как предпосылка к этому должно было быть создание «социалистического правительства».

«Комитет спасения» Особой армии Юго-западного фронта обратился в Ставку с требованием немедленного перемирия и образования «социалистического правительства». Общеармейский комитет демагогически заявил, что единственным препятствием на пути к миру является правительство Ленина.

Таким языком заговорили вдруг те, кто ещё вчера кричал, что нужно продолжать войну совместно с Антантой. Смысл их слов был ясен: нужно было выбить почву из-под ног большевиков, перехватив у них лозунг мира. Да и сам Духонин непрочь был начать переговоры о перемирии при другой политической обстановке.

«Учитывая всю сложность нашей современной политической жизни, — говорил он, — я бы, быть может, принял на себя тяжесть и ответственность в данную минуту и приступил бы к выполнению задачи привести Россию к миру путём соглашения с союзниками и враждебными государствами, но я был поставлен в невозможность даже думать об этой работе»[644].

Духонин с солдатской откровенностью высказал то, что прожжённые политиканы старались прикрывать цветистыми фразами: мирные переговоры можно было начать от имени какого угодно правительства, только не от большевистского. Об этом «невозможно» было «даже думать». Но перехватить у большевиков лозунги мира непрочь были и генералы.

10 ноября представители союзных миссий вручили Духонину официальный протест «против всякого нарушения условий договора от 5 сентября 1914 года», которым Россия торжественно обязалась не заключать отдельно перемирия и не приостанавливать военных действий. Но одновременно союзные послы за кулисами предлагали своим правительствам разрешить России начать мирные переговоры с Германией. Разумеется, это делалось не с целью поддержать начатую большевиками борьбу за мир, а с намерением «выбить из рук большевиков оружие». Английский посол Бьюкенен телеграфировал своему правительству в Лондон:

«По моему мнению, единственно правильный путь, оставшийся для нас, состоит в том, чтобы возвратить России её слово и сказать её народу, что, понимая, как истощён он войной и дезорганизацией, неразрывно связанной с великой революцией, мы предоставляем ему самому решить, захочет ли он добыть себе мир на условиях, предложенных Германией, или продолжать борьбу вместе с союзниками… Я вовсе не защищаю какого-либо соглашения с большевистским правительством. Напротив, я думаю, что принятие указанного мною курса выбьет из их рук оружие, так как они уже не будут в состоянии упрекать союзников в том, что они гонят русских солдат на убой ради своих империалистических целей»[645].

А затем в Ставке была получена телеграмма за подписью итальянского атташе. В ней говорилось, что союзники в принципе ничего не будут иметь против, если Россия, не выдержав тяжести войны, одна заключит мир с Германией.

Таким образом, представители Антанты поддержали Ставку, надеясь таким путём свалить советскую власть. Однако слетевшиеся в Ставку соглашатели не смогли договориться. Шли непрерывные заседания общеармейского комитета. Последний никак не мог принять окончательного решения по вопросу о создании «общесоциалистического» правительства и о вооружённом сопротивлении большевикам.

В конце концов общеармейский комитет вынужден был заявить, что попытка немедленно создать власть в Ставке провалилась.

Решили:

1) власти Совета народных комиссаров не признавать,

2) власть должна быть создана из представителей партий от народных социалистов до большевиков,

3) охранять нейтралитет Ставки вооружённой силой и не допускать туда ввода большевистских войск.

Не ограничиваясь выпуском декларации, комитет по прямому проводу сообщил Викжелю, что «во избежание гибельного для дела революции столкновения, выдвигает на пост верховного главнокомандующего лицо, пользующееся доверием обеих сторон». Викжель одобрил это предложение и обещал внести его на обсуждение Всероссийского центрального исполнительного комитета Советов.

Кстати, как только представители Антанты убедились, что соглашатели вместе со Ставкой не в состоянии организовать власть, они взяли телеграмму итальянского атташе обратно. Представители Антанты объявили телеграмму подложной.

Советской власти необходимо было прежде всего разбить контрреволюционный замысел Ставки и её советников. Ещё 27 октября советское правительство обратилось к воюющим державам с предложением мира. Не получив ответа на это обращение в течение 12 дней, Народный комиссариат по иностранным делам 8 ноября передал послам союзных стран ноту, в которой предлагал немедленно заключить перемирие на всех фронтах и приступить к мирным переговорам.

Одновременно верховному главнокомандующему генералу Духонину было предписано:

«Тотчас же по получении настоящего извещения обратиться к военным властям неприятельских армий с предложением немедленного приостановления военных действий в целях открытия мирных переговоров»[646].

Генерал Духонин оставил это предписание без ответа.

Тогда Ленин вместе со Сталиным в ночь с 8 на 9 ноября связались по прямому проводу со Ставкой. Около 4 часов утра они вызвали Духонина к проводу. В ультимативной форме ему было предъявлено требование немедленно приступить к переговорам о перемирии. Духонин отказался.

В. И. ЛЕНИН и И. В. СТАЛИН У ПРЯМОГО ПРОВОДА ВО ВРЕМЯ ПЕРЕГОВОРОВ С ГЕНЕРАЛОМ ДУХОНИНЫМ.

Картина П. М. Шухмина.

Стало очевидным, что царский генералитет — Ставка и подчинённые ей армейские штабы — начинает борьбу против пролетарской революции. Гражданская война на фронте вступила в новую фазу, Ленин и Сталин сместили Духонина с поста главнокомандующего, а утром 9 ноября обратились к солдатам фронта по радио, призвав их сорвать контрреволюционный замысел Ставки.

«Солдаты! — говорил Ленин — Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира, вы окружите их стражей, чтобы избежать недостойных революционной армии самосудов и помешать этим генералам уклониться от ожидающего их суда. Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок.

Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем.

Совет народных комиссаров даёт вам право на это.

О каждом шаге переговоров извещайте нас всеми способами. Подписать окончательный договор о перемирии вправе только Совет народных комиссаров.

Солдаты! Дело мира в ваших руках! Бдительность, выдержка, энергия, и дело мира победит!»[647].

Сопротивлению генералов были противопоставлены революционные действия масс. Это был единственно правильный путь в сложной обстановке контрреволюционной борьбы против советской власти. Ленин подчёркивал, что к борьбе за мир Советом народных комиссаров призвана вся солдатская масса. Перед ней поставлена задача — не дать контрреволюционным генералам сорвать дело мира. Генералы должны быть окружены революционной бдительностью.

«Солдаты получили предостережение: стеречь контрреволюционных генералов, — говорил Ленин — … Если момент, когда солдаты пойдут на переговоры о перемирии, будет использован для измены, если во время братания будет произведено нападение, то обязанность солдат — расстрелять изменников тут же без формальностей»[648].

В то же время Ленин указывал, что никакое дело мира не было возможно, пока во главе действующей армии стоял такой человек, как Духонин.

«Когда мы шли на переговоры с Духониным, — говорил он, — мы знали, что мы идём на переговоры с врагом, а когда имеешь дело с врагом, то нельзя откладывать своих действий»[649].

Обращение Ленина к армии с призывом взять в свои руки дело мира усилило влияние советской власти на фронте, увеличило число её сторонников. Солдатская масса даже отсталых фронтов, как Юго-западный и Румынский, начала энергично втягиваться в революционную борьбу за мир.

Одновременно были приняты меры для ликвидации контрреволюционного гнезда в Ставке. Для занятия Ставки из Петрограда, по распоряжению Ленина, был отправлен сводный отряд. В него входили два эшелона Литовского полка и команда матросов Балтийского флота.

Началось также формирование отрядов для занятия Ставки и на фронте. С этой целью из Петрограда был направлен на Западный фронт Тер-Арутюнянц.

10 ноября назначенный Советом народных комиссаров верховный главнокомандующий специальным поездом выехал из Петрограда на фронт. Вечером 11 ноября он прибыл в Псков. Главнокомандующему Северного фронта генералу Черемисову по телефону предложено было явиться к главковерху. Черемисов отказался этому подчиниться. Распоряжение было подтверждено в письменной форме. Черемисов отвечал уклончиво. Признать нового главковерха открыто он не хотел, но и от сношений с ним не отказывался.

Черемисов был снят с должности главнокомандующего Северного фронта.

Генералу было приказано вести оперативную работу до назначения преемника. Однако 13 ноября Черемисов сбежал из Пскова в Петроград, где и был задержан.

12 ноября поезд главковерха прибыл в Двинск — центр V армии. Командующий V армией генерал Болдырев, так же как и Черемисов, отказался явиться к главковерху. Он вызвал по прямому проводу Ставку и сообщил Духонину о своём отказе. Духонин ответил:

«Считаю, что вы поступили совершенно правильно… Да хранит вас господь»[650].

Болдырев заверил Ставку, что он будет твёрдо вести свою линию до конца. Но конец этот наступил неожиданно скоро. В тот же день Болдырев был отстранён от должности и арестован. Вместо него командующим армией был назначен генерал Антипов.

В ночь на 12 ноября в штаб фронта в Минске явились представители Военно-революционного комитета в сопровождении значительного вооружённого отряда. Генералу Балуеву было предложено подчиниться директиве советского правительства о перемирии. Балуев отказался. Тогда ему было объявлено об отстранении от должности и о назначении вместо него главнокомандующим Западного фронта большевика — полковника Каменщикова. Балуев вынужден был сдать свою должность.

Духонин тотчас же известил Балуева телеграммой, что подобная сдача должности недопустима. Но было уже поздно. Ставка попыталась передать командование войсками Западного фронта начальнику снабжения фронта генералу М. Н. Ярошевскому. На его имя Духонин дал телеграмму:

«Ввиду болезни генерала Балуева предлагаю вам вступить в командование Западным фронтом»[651].

Однако генерал Ярошевский не рискнул выполнить предписание Духонина. Предприимчивее его оказался генерал Б. С. Малявин. Ссылаясь на статью 112 Положения о полевом управлении войск, он объявил себя временно исполняющим должность главнокомандующего Западного фронта. Но дальше подписания приказа о самоназначении дело не пошло. По предписанию нового главнокомандующего фронта Малявин был арестован.

Сопротивление генералов на других фронтах и Ставки ещё не было окончательно сломлено. На другой день после смещения генералов Болдырева и Балуева Духонин в разговоре по прямому проводу с главнокомандующим Румынского фронта генералом Щербачёвым подтвердил:

«Ставка продолжает держаться взгляда, изложенного мною вам в телеграмме от 9 ноября. Буду бороться против насильников до образования правительственной власти, признанной всей страной»[652].

Открыто мятежнические выступления Духонина вызвали приказ советской власти об объявлении его врагом народа. Распоряжения Духонина ни передаче, ни исполнению не подлежали. Все лица, поддерживающие Духонина, объявлялись подлежащими суду.

Честные, преданные родине офицеры подчинялись законному советскому правительству. Так, например, командующий II армией генерал Н. А. Данилов целиком подчинился действиям советской власти.

14 ноября комиссар Военно-революционного комитета прибыл в Полоцк в штаб III армии. Вопрос о занятии Ставки был обсуждён на заседании армейского комитета. Последний принял решение немедленно выделить соответствующие части для выполнения этой задачи. К формированию отряда приступили в XXXV корпусе, отличавшемся наибольшей революционностью в Октябрьские дни. На разведку в Могилёв отправили надёжных людей из числа военных. Им поручили выяснить состояние сил противника, постараться перетянуть, кого можно, на свою сторону. Если удастся, — сколотить хотя бы небольшой отряд, который смог бы в нужный момент выступить с оружием, в руках изнутри Ставки.

Отряд, сформированный в XXXV корпусе III армии, должен был наступать на Могилёв с севера, через Оршу. Он предназначался в помощь сводному отряду, подходившему к Орше из Петрограда.

Формирование второго отряда для занятия Ставки происходило в Минске. В отряд входили: 1-й имени Минского Совета революционный полк, 60-й Сибирский стрелковый полк, бронепоезд под командой Пролыгина, две бронемашины, рота пехоты и сапёры. Минский отряд был двинут на Могилёв с юга через Жлобин.

Узнав об этих приготовлениях, Ставка поспешно начала вызывать с Юго-западного фронта казаков и ударные батальоны. Но казаки уже не являлись той опорой, которую они представляли раньше. Большевистские идеи проникли в их среду. Прибывший в Ставку 4-й Сибирский казачий полк начал колебаться. Воинственнее держались ударники.

17 ноября в Станке стало известно о движении на Могилёв сводного отряда.

— Матросы идут! — разнеслось по Ставке.

В ночь на 18 ноября было созвано совещание общеармейскою комитета. В порядке дня стоял вопрос об образовании «центральной государственной власти». На совещании были представлены Кавказский, Румынский и Юго-западный фронты. Западный и Северный — отсутствовали. Эти фронты даже не ответили на приглашение общеармейского комитета. Здесь же находились Духонин, верховный комиссар Станкевич, чины штаба и представители прибывших на защиту Ставки ударных частей.

Но вместо вопросов «государственной власти» совещанию пришлось заняться более скромными делами. Всех волновало известие о приближении к Ставке советского отряда. Говорили долго. В конце концов незначительным большинством при огромном количестве воздержавшихся постановили: 1) Ставку по мере возможности сохранить в прежних руках,

2) немедленно принять меры к переводу её в Киев,

3) начать с Советом народных комиссаров переговоры, которые должны предотвратить борьбу,

4) в подкрепление своих доводов угрожать вооружённой силой,

5) вооружённой силы ни в коем случае не применять,

6) главковерх должен быть назначен с согласия общеармейского комитета и Всероссийского центрального исполнительного комитета,

7) из компетенции Ставки изъять вопросы о мире и перемирии.

Принятые решения уже не имели никакого практического значения.

Присутствовавший на совещании полковник Грейм заявил, что в случае бездействия Ставки неминуема гибель всей армии. Он предложил «во что бы то ни стало остаться на местах и продолжать работу»[653].

«Настроение штабных офицеров было — бежать»[654], — говорил один из работавших в Ставке, генерал М. Д. Бонч-Бруевич. Штабные офицеры так и начали поступать.

Но Ставке уже угрожала опасность с другой стороны. Могилёвский Совет рабочих и солдатских депутатов, бывший до сих пор послушным орудием в руках соглашателей, начал менять свои позиции. Под влиянием событий стоявшие в Могилёве части проникались революционным настроением. Агитация большевиков, прибывавших сюда на разведку, как, например, из Полоцка, завершила дело. Депутаты Совета переизбирались. И, наконец, на заседании Исполнительного комитета Могилёвского Совета вечером 18 ноября большевики одержали окончательную победу над соглашателями. Когда в Ставке шло совещание общеармейского комитета и принимались грозные решения, на заседании Исполнительного комитета Могилёвского Совета был избран военно-революционный комитет. В состав его вошли также представители от военно-революционного комитета Западного фронта и от армий.

Около 5 часов утра 19 ноября Духонин позвонил по телефону Станкевичу. Он просил верховного комиссара немедленно придти к нему: «были получены весьма важные известия». Когда пришёл Станкевич, в комнате у Духонина уже собрались высшие чины Ставки. «Сведения» заключались в том, что ещё недавно «надёжные» части отказывались защищать Ставку.

Станкевич, поручик сапёрных войск, очень хитрый, «настоящий иезуит», по характеристике генерала Бонч-Бруевича, в этот последний момент предложил Духонину бежать. Автомобиль для побега был подготовлен Станкевичем заранее. Духонин один вышел из Ставки и направился в условленное место, где его должен был ожидать Станкевич. Автомобиль запоздал. Духонин раздумал и вернулся к себе в Ставку. «Вскоре прибывший автомобиль увёз из Могилёва одного Станкевича»[655], — рассказывает Бонч-Бруевич.

Когда исчезла всякая возможность вооружённого сопротивления, Ставка решила перебросить свою резиденцию в другое место. Одни предлагали для этого Киев, другие — центр Румынского фронта — Яссы. Но осуществить это не удалось: перед помещением Ставки появились возбуждённые толпы солдат. Они заявили, что не выпустят никого из Ставки.

Созванное затем оперативное совещание Ставки предложило общеармейскому комитету прекратить своё существование, а членам его вместе с участниками совещания — разъехаться. Но и уехать было невозможно. В распоряжении Ставки уже не было никаких средств передвижения. Затруднительным становился даже самый выход из помещения Ставки. Духонин говорил своим приближённым, что «его собственный денщик следил за ним».

19 ноября Могилёвский военно-революционный комитет объявил:

«Во исполнение приказа правительства народных комиссаров, волею Октябрьской революции поставленных, Могилёвский военно-революционный комитет, состоящий из представителей Исполнительного комитета Могилёвского Совета рабочих и солдатских депутатов и представителей военно-революционного комитета Западного фронта и армий, объявляет себя высшей властью в городе Могилёве и окрестностях и берёт на себя контроль над деятельностью Ставки»[656].

Духонин, отстранённый от должности, был объявлен находящимся под домашним арестом. Объявлено было также о роспуске общеармейского комитета и заключении его членов под домашний арест.

С севера и юга к Ставке приближались революционные войска. С севера к Орше подходили эшелоны петроградского отряда, с юга к Жлобину — отряд, сформированный в Минске. Из-под Орши в Могилёв был отправлен на отдельном паровозе генерал С. И. Одинцов с поручением выяснить положение в Ставке. Была твёрдая уверенность, что Ставка окажет сопротивление. Прибыв в Могилёв и выяснив положение в Ставке, генерал Одинцов в 5 часов 10 минут вечера 19 ноября по прямому проводу известил, что Ставка никаких мер к сопротивлению принимать не может.

В ночь с 19 на 20 ноября при непосредственном участии Ставки под Могилёвом развернулись события, имевшие большое значение впоследствии. Из местечка Быхова, расположенного в 20 километрах от Могилёва, бежали генералы Корнилов, Деникин, Лукомский, Романовский, Марков, Эрдели и другие руководители подавленного в августе контрреволюционного мятежа. Корнилов и его единомышленники содержались в Быховской тюрьме под «охраной» Текинского полка и георгиевских кавалеров. В последний момент Духонин предупредил «заключённых» о необходимости побега и сделал распоряжение освободить их.

Участники августовского мятежа во главе с генералом Корниловым в Быховской тюрьме.

«Утром 19-го, — рассказывает один из бежавших, генерал Деникин, будущий вождь южной контрреволюции, — в тюрьму явился полковник генерального штаба Кусонский и доложил генералу Корнилову:

— … Генерал Духонин приказал вам доложить, что всем заключённым необходимо тотчас же покинуть Быхов.

Генерал Корнилов пригласил коменданта, подполковника Текинского полка Эргардта, и сказал ему:

— Немедленно освободите генералов. Текинцам изготовиться к выступлению к 12 часам ночи. Я иду с полком.

Поздно вечером 19 ноября комендант Быховской тюрьмы сообщил георгиевскому караулу о полученном распоряжении освободить генерала Корнилова, который уедет на Дон… В полночь караул был выстроен, вышел генерал, простился с солдатами, поблагодарил своих «тюремщиков» за исправное несение службы, выдал в награду 2 тысячи рублей…

В час ночи сонный Быхов был разбужен топотом коней: Текинский полк во главе с генералом Корниловым шёл к мосту и, перейдя Днепр, скрылся в ночной тьме»[657].

Деникин, Лукомский и другие генералы, содержавшиеся в Быховской тюрьме, переодевшись в штатское платье, уехали на Дон по железной дороге.

В ту же ночь из Могилёва бежали представители иностранных миссий, члены общеармейского комитета и часть чинов штаба, в том числе генерал-квартирмейстер Дитерихс, заведующий оперативной частью полковник Кусонский, начальник связи Сергиевский и почти все офицеры оперативного отдела. Они оставили армию даже без оперативного руководства.

20 ноября утром отряд матросов вступил в Ставку. В лохматых шапках, в чёрных шинелях, с ружьями через плечо, медленно проходили моряки по опустевшим городским улицам. Духонин был арестован и помещён в поезде главковерха. У вагона собралась громадная толпа, возбуждённая известием о бегстве Корнилова и других контрреволюционных генералов. Толпа требовала выдачи ей Духонина. Солдат удалось успокоить заявлением: советская власть будет судить Духонина за его преступления.

Но вскоре под окнами вагона вновь зашумели солдаты, и ещё более густая толпа всё плотнее и плотнее окружала вагон. Несмотря на увещания и сопротивление караула, Духонин был вытащен толпой из вагона и убит.

Текинский полк под командой генерала Корнилова, покинув в ночь на 20 ноября Быхов, взял направление на юго-восток. Опасаясь погони, Корнилов спешил выйти из могилёвского района. Заметая следы, он гнал полк по глухим просёлочным дорогам, делая переходы главным образом ночью. «В попутных деревнях жители разбегались или с ужасом встречали текинцев»[658], — рассказывает генерал Деникин.

Наступавший на Ставку с юга отряд революционных войск под Жлобином встретил сопротивление ударников, уходивших из Ставки. 20 ноября у 22-го разъезда между Жлобином и станцией Красный Берег завязался бой, продолжавшийся несколько часов. Ночью ударники скрылись. 21 ноября отряд вступил в Жлобин. Дальнейшее движение его было приостановлено ввиду занятия Ставки петроградским отрядом. Когда обнаружилось бегство Корнилова, для задержания его из отряда были выделены бронепоезд под командой Пролыгина и два батальона 266-го Поречинского полка, переброшенного на усиление отряда из XXXV корпуса III армии. 22 ноября части эти были двинуты в сторону Гомеля.

На седьмой день бегства, 26 ноября, Корнилов подошёл к железнодорожной линии Гомель — Брянск в районе станции Унеча. Из села Красновичи, где полк имел последний привал, Корнилов направился к деревне Писаревке, намереваясь восточнее станции Унеча пересечь железнодорожную линию. Встретившийся по дороге крестьянин предложил провести полк в наиболее безопасном месте. Но когда проводник подвёл текинцев к опушке ближайшего леса, внезапно раздался ружейный залп. Стреляли почти в упор. Оказалось, крестьянин умышленно навёл Корнилова на засаду преследовавших его частей.

Полк отошёл обратно, к селу Красновичи. Оттуда Корнилов бросился в другую сторону, намереваясь перескочить железнодорожную линию западнее станции Унеча. Но едва он приблизился к полотну же лесной дороги около станции Песчаники, как из-за крутого поворота показался бронепоезд и огнём всех своих орудий обрушился на текинцев. Попадали убитые и раненые. Под Корниловым свалилась лошадь. Полк рассыпался. Головной эскадрон круто повернул в сторону и ускакал, окончательно оторвавшись от полка. Впоследствии он был разоружён в местечке Павличи за городом Клинцами.

После того как полк был отброшен от железной дороги, Корнилов кое-как собрал небольшие остатки текинцев.

Бросив остатки полка и переодевшись в штатское платье, Корнилов бежал на юг по железной дороге.

Матросы из отряда, занявшего Ставку.

Так закончилась ликвидация Ставки. В её лице был разрушен главный очаг контрреволюции на фронте, откуда исходили многочисленные попытки задушить пролетарскую революцию. Впереди ещё предстояла борьба с контрреволюцией на других фронтах — Юго-западном, Румынском и Кавказском, куда стекались остатки разбитых сил противника, но эта борьба уже не была страшна. И там поднимались волны народного гнева против вековых поработителей. Солдатские массы чутко прислушивались к тому, что делалось на наиболее революционных фронтах, и начинали, следовать их примеру. Силы новой власти росли. Два передовых фронта, наиболее мощных — Северный и Западный — целиком стояли на её защите.