История Израиля. Том 1 : От зарождениения сионизма до наших дней : 1807-1951

Палестинские евреи и война

Несмотря на бурное развитие ишува, после начала мировой войны он оказался самым уязвимым участком сионистского движения. Напомним, что еще в XIX в. ашкеназские евреи Палестины в случае угрозы их безопасности обращались к европейским консулам, полагаясь на их защиту. Теперь, когда прежние соглашения отошли в прошлое и Турция вступила в войну, дело приняло другой оборот. В первое время после начала военных действий лишь немногие европейские евреи решили принять турецкое подданство со всеми его сомнительными преимуществами, произвольным налогообложением и не внушающим доверия судопроизводством. Однако в результате бесчеловечного обращения властей с теми, кто не имел подданства, умонастроение ишува изменилось. 17 декабря 1914 г. Беха ад-Дин, известный своим деспотизмом престарелый губернатор Яфо, приказал немедленно изгнать из этого портового города 6 тыс. проживавших там евреев из России. В тот же день полиция, арестовав 700 человек, погрузила их на итальянский пароход и отправила в Александрию. Перепуганные палестинские евреи начали собирать свои пожитки. За последующий месяц 7 тыс. человек покинуло страну. Остальные — большая часть ишува — не располагали достаточными средствами и остались, с тревогой ожидая дальнейшего развития событий. В этот момент руководство ишувом взяли на себя религиозные и общинные лидеры, они призвали евреев принять турецкое подданство во избежание преследований. В течение нескольких недель этому совету последовало 12 тыс. евреев. За год число их удвоилось. Угроза массового изгнания постепенно утратила свою актуальность.

Однако были и другие опасности. До войны христиане и евреи имели обыкновение откупаться от военной службы уплатой специального налога. Теперь такой возможности не было. Лучшее, на что они могли рассчитывать как представители образованного сословия, была привилегированная “трудовая повинность” в тылу, поблизости от родных. К зиме же 1915 г. и эта привилегия превратилась в настоящее наказание. “Трудовая повинность” распространялась и на молодых, и на стариков, которых заставляли мостить дороги или работать в каменоломнях, держали впроголодь и запирали на ночь в бараках, кишащих насекомыми. Много людей умирало. Тех, кто заболевал, объявляли симулянтами и сажали в тюрьму. Тем не менее на первых порах сторонников социалистического трудового сионизма не обескураживало такое обращение. Многие из них радовались возможности доказать свою лояльность оттоманским властям. Так, Бен-Гурион и Бен-Цви были среди тех, кто обратился к оттоманской администрации с просьбой разрешить еврейским формированиям участвовать в обороне страны. Эту идею поддержал Джемал-паша, командующий Четвертой армией и военный губернатор Палестины. Однако в последний момент его разубедил Беха ад-Дин, враждебно настроенный по отношению к национальным меньшинствам. Но некоторые молодые евреи все-таки цопали на военную службу: одни были призваны, другие пошли добровольцами. Среди тех, кто был послан в офицерские училища, а затем направлен на фронт, были Моше Шарет (Черток) и Дов Хоз[146] (впоследствии — выдающиеся деятели ишува).

Джемал-паша вскоре наглядно продемонстрировал турецкую политику по отношению к сионистам. В феврале 1915 г., после неудачных военных действий в районе Суэцкого канала, он вернулся в Палестину и решил привести нетурецкое население страны в состояние полной покорности. Джемал-паша назначил Беха ад-Дина своим “секретарем по еврейским делам”. Тот приказал закрыть Англо-Палестинский банк; затем последовали запреты на выпуск газет, работу школ и политических учреждений. Сионистам была запрещена любая общественная деятельность. Еще более мрачные перспективы предвещало то обстоятельство, что под вопрос были поставлены права евреев на их землю. Арабов подстрекали к нападениям на еврейские поселения. Когда Бен-Гурион и Бен-Цви выразили протест по поводу этих мер, они были высланы из страны вместе с другими сионистскими лидерами. Обстановка в еврейских “трудовых батальонах” становилась все мрачнее. Сотни молодых людей в кандалах были отправлены в тюрьмы в Дамаск и в Константинополь или осуждены заживо гнить на гранитных каменоломнях Тарсуса.

Палестинскому еврейству угрожали не только преследования Джемал-паши, тягот войны хватало и без этого. В результате английской морской блокады прекратилась помощь зарубежных филантропов и ввоз продовольствия. Урожай цитрусовых не был собран и погиб. Еврейских и арабских земледельцев обложили непосильными налогами, скот и продовольствие конфисковали, предоставив десяткам тысяч семей питаться одними кукурузными лепешками. За первые два года войны около 35 тыс. человек в Сирии, Ливане и Палестине умерли от голода; около 8 тыс. из них составляли евреи. Если ишуву удалось избежать еще большего голода, то не в последнюю очередь благодаря самодисциплине. Чрезвычайный комитет, образованный еврейскими организациями, распределял продукты среди бедных и безработных и даже учредил нечто вроде налога, который взимался с евреев Яфо и Тель-Авива; эти деньги предназначались для бесплатных столовых и организации общественных работ.

Весьма своевременной была и помощь влиятельных западноевропейских евреев. К ним принадлежал Артур Руппин. Немецкий гражданин, пользующийся уважением министра иностранных дел Германии Артура фон Циммермана, сторонника сионистов, он получил разрешение распределять в Палестине собранные за границей пожертвования. Еще важнее была деятельность посла Соединенных Штатов в Константинополе Генри Моргентау[147]. Моргентау сам был евреем. На первых порах он был склонен к нейтралитету в отношениях с оттоманскими чиновниками. Однако его озабоченность положением евреев и других меньшинств определенно принималась в расчет — в нем видели представителя могучего нейтрального государства. Джемал-паша весной 1915 г. ослабил жестокие репрессивные меры и приостановил ссылки и аресты — в основном под давлением Моргентау. Кроме того, посол США добился от Турции согласия на то, чтобы американские корабли доставляли в Святую землю предметы первой необходимости и деньги. До тех пор пока дипломатические отношения между Вашингтоном и Константинополем не были прерваны в апреле 1917 г., именно этот тоненький ручеек помощи из-за границы поддерживал существование ишува.

Между тем изгнанники не простили турецким властям их жестокости. В марте 1915 г. около 10 тыс. палестинских евреев нашли убежище в Египте.

Половина из них жила за счет средств еврейской общины в лагерях для беженцев в Габбари и Мафрузе. В спешке покинув Палестину, они оставили там дома, поля и семьи. Теперь, пребывая в состоянии вынужденной бездеятельности, они с неослабевающим вниманием прислушивались к рассказам о предстоящих операциях Антанты на Ближнем Востоке. Именно в среде этих непокорных молодых беженцев были предприняты первые попытки сформировать Еврейский легион[148] для военных действий против турок в Палестине. Эта инициатива, исходившая от еврейского журналиста из России Владимира Жаботинского[149], вызвала неоднозначную реакцию. С одной стороны, Великобритания выступала в союзе с ненавистным царизмом. С другой стороны, палестинские евреи опасались, что, если они не возьмут в руки оружие, их депортируют в Россию и заставят служить в русской армии (на самом деле на это предложение Англия ответила России отказом).

Среди эмигрантов выделялся Йосеф Трумпельдор, один из самых обаятельных и привлекательных людей в истории сионизма. Рослый, красивый человек, Трумпельдор был по профессии зубным врачом. Во время Русско-японской войны он пошел в армию добровольцем, был ранен, лишился руки, был награжден за храбрость, произведен в офицеры. Приехав в Палестину, он работал в галилейской квуце. Когда началась война, турки выслали Трум-пельдора. Он немедленно отправился в Александрию, намереваясь записаться добровольцем в английскую армию. В Мафрузе он познакомился с Жабо-тинским и вместе с ним энергично взялся за создание Еврейского легиона. Хотя английские власти в Египте благосклонно отнеслись к этой идее, они все же стремились ограничиться созданием еврейского транспортного подразделения, которое участвовало бы в военных действиях за пределами Палестины. Несмотря на то что Жаботинский поначалу этому воспротивился, Трумпельдор положительно отнесся к плану англичан. Если сражаться придется с турками, настаивал он, “любой фронт — это путь к Сиону”. Таким образом, в марте — апреле 1915 г. около 500 евреев были зачислены в особое транспортное подразделение — Отряд погонщиков мулов. Им было разрешено носить на погонах маген, Давид[150]. Подразделение должно было принять участие в готовящейся десантной операции на полуострове Галлиполи. Хотя Отрядом командовал английский офицер подполковник Джон Паттерсон[151], душой его был Трумпельдор, произведенный в капитаны британской армии.

После высадки на галлиполийском побережье Отряд погонщиков мулов показал себя самым достойным образом. Солдаты подвозили на мулах припасы к переднему краю под ураганным огнем; восемь человек было убито, пятьдесят пять, в том числе и Трумпельдор, ранено. Еще 150 молодых евреев, находившихся в Египте, вызвались пойти добровольцами на смену раненым и убитым. Во время эвакуации из Галлиполи зимой 1915 г. Отряд погрузился на транспортное судно одним из последних. К этому моменту он уже прославился в сионистских кругах. Однако у евреев, остававшихся в Палестине, известия о нем вызывали озабоченность: турки могли отомстить за деятельность Отряда ишуву. Чтобы отвести от себя угрозу и продемонстрировать лояльность, большая группа евреев с криками прошествовала по улицам Иерусалима, осыпая проклятиями “предателей”. Так или иначе, мужество Отряда погонщиков мулов не произвело никакого впечатления на английское командование: после окончания галлиполийской кампании подразделение было распущено. Тем не менее его создание, не получившее тогда признания ни у евреев, ни у англичан, было первым шагом в направлении сотрудничества между Великобританией и сионистским движением.

Ближний Восток и военная политика Великобритании

После того как разразилась мировая война, Ближний Восток приобрел особое значение в военных планах Антанты. С 1914 г. Великобритания строила свою ближневосточную политику на одном неизменном принципе — безопасности Суэцкого канала. Во время войны неприкосновенности этой транспортной артерии, жизненно важной для английской торговли, дважды (в январе 1915 г. и в августе 1916 г.) угрожали операции турецкой армии. Хотя в обоих случаях вторжение было остановлено, эти попытки обратили внимание англичан на уязвимость Суэцкого канала со стороны Палестины. Чтобы предотвратить опасность, военные штабы в Каире приступили к интенсивной разработке новой политической стратегии. Она заключалась в том, чтобы поднять находившиеся под турецким господством, но не смирившиеся с ним народы на совместную борьбу против Турции. Эту идею впервые высказал выдающийся арабский деятель эмир Абдаллах ибн Хусейн[152], старший сын Хусейна, хашимитского владыки Мекки и Медины. Еще перед войной Абдаллах посетил генерала Китченера[153] в Каире и попросил у Великобритании помощи и защиты для династии своего отца от оттоманского гнета. Через некоторое время англичане возобновили с ним переговоры, которые продолжались до начала войны в форме прямой переписки между самим Хусейном и сэром Генри Мак-Магоном, верховным комиссаром Великобритании в Египте.

Обмен письмами закончился тем, что осенью 1915 г. между Хусейном и Мак-Магоном была достигнута договоренность. В письме верховного комиссара Хусейну от 24 октября со всей определенностью говорилось, что Великобритания готова “признать и поддержать независимость арабов во всех областях, пределы которых были названы…” (речь шла обо всем арабском прямоугольнике, включая Сирию, Аравию и Месопотамию), за исключением “областей Сирии, находящихся к западу от районов Дамаска, Хомса, Хамы и Алеппо…”. В ответ на поддержку англичан хашимитские арабы должны были присоединиться к Антанте в войне против Турции. Более того, после войны новое арабское правительство должно было “искать совета и руководства только у Великобритании”. После того как стороны пришли к соглашению, в июне 1916 г. началось арабское восстание, которое возглавил второй сын Хусейна, эмир Фейсал. Помощь восставшим впоследствии оказывали английские советники, среди которых был Т. Э. Лоуренс[154]. В течение полутора лет это восстание, в котором участвовало от 10 до 20 тыс. арабов, играло важную роль в ходе английских военных действий против турецкой армии в Аравии и Восточной Палестине.

Однако, вступив в соглашение с Хашимитами и позаботившись таким образом о своих послевоенных интересах, англичане не забыли и об интересах Франции. Оттоманская империя представляла собой угрозу не только для Суэцкого канала; кроме того, ее экономическая и политическая отсталость открывала большие возможности для укрепления имперской мощи западноевропейских стран. Сознавая открывающиеся возможности территориальной экспансии, Великобритания уведомила правительства Франции и России о намеченной договоренности с Хусейном. Хотя Мак-Магон старался обеспечить ключевую роль Великобритании в качестве “советника” в будущем арабском правительстве “плодородного треугольника”, он ясно дал понять Хусейну в письме от 24 октября 1915 г., что Западная Сирия остается, как и предполагалось, областью французского влияния.

Зимой 1915–1916 гг. эта позиция была подтверждена в ходе переговоров между Великобританией, Францией и Россией. В январе 1916 г. сэр Марк Сайкс, представитель Англии, и французский эмиссар Франсуа Жорж-Пико пришли к соглашению относительно распределения сфер влияния в арабских странах в послевоенный период. Великобритании предназначались территории, охватывавшие большую часть Месопотамии и Трансиордании, а также Южная Палестина. Это соглашение не входило в противоречие с договоренностью, достигнутой ранее Мак-Магоном и Хусейном, и не препятствовало намерениям французского правительства. Французы планировали в той или иной степени держать под своим контролем Южную Турцию, Сирию, Северную Палестину и район Мосула в Верхней Месопотамии.

Какая же судьба ожидала в таком случае Палестину? Если в течение ряда лет Франция стремилась закрепить за собой особые культурноэкономические права в Сирии (соглашение Сайкса-Пико должно было придать им конкретное содержание), желание Парижа распространить свои права и на Святую землю нельзя не признать логичным. Что ни говори, большая часть Палестины, за вычетом иерусалимского санджака, находилась под непосредственным оттоманско-сирийским управлением. Однако уже в январе 1915 г. русское правительство стало выражать сильнейшую озабоченность предполагаемыми французскими претензиями на Палестину. В Петрограде, разумеется, было известно, что главным проводником европейского религиозного влияния в Святой земле является францисканский орден, располагающий там большим числом церквей, мужских и женских монастырей. Однако интересы у православных в Святой земле были не менее значительны, чем у католиков, и охранялись столь же ревностно, особенно во всем, что касалось окрестностей Иерусалима и Вифлеема. Наконец, и Великобританию Палестина привлекала не меньше, чем Францию и Россию, хотя в данном случае на первый план выступали, конечно же, не религиозные, а военные соображения. С точки зрения Лондона, область, расположенную в такой близости от Суэцкого канала, просто невозможно было отдать под контроль другого государства. Конечно, министр иностранных дел сэр Эдуард Грей был слишком трезвым политиком, чтобы потребовать для Великобритании монопольного влияния в Палестине и тем самым вступить в конфликт с союзниками. Он предложил компромиссную формулировку, которая в конце концов удовлетворила и Париж, и Петроград. Речь шла об объединенном управлении союзников на основной территории Палестины.

В результате соглашение, достигнутое в январе 1916 г. Сайксом и Жорж-Пико и впоследствии поддержанное русским министром иностранных дел Сазоновым, включало и договоренность о франко-русско-английском совместном управлении в зоне, которая охватывала Центральную Палестину. При этом ни Англия, ни Франция не отказывались от своих интересов в Святой земле. Например, Великобритания должна была контролировать Ако и Хайфский залив; английская железная дорога, проложенная через французскую Сирию, должна была соединять Хайфу с Багдадом. Кроме того, в британскую сферу влияния попадали Южная Палестина и смежные районы Трансиордании — тем самым зона совместного управления оказывалась с трех сторон окруженной британскими владениями. Во французскую сферу влияния включалась Северо-Западная Палестина, в том числе и вся Верхняя Галилея с ее плодородными пшеничными полями, водными ресурсами и почитаемыми святынями. Впоследствии по соглашению, заключенному в сентябре 1917 г., Италии тоже была предоставлена возможность участвовать в совместном управлении Палестиной.

Между тем начиная с лета 1916 г. в Синае и Палестине все в большей степени разворачивались военные действия Великобритании против Турции. До этого момента боевые операции англичан на Ближнем Востоке, в проливах и Месопотамии, оборачивались для них тяжелыми поражениями. По-видимому, Синайский полуостров представлял собой удобный плацдарм для прямого вторжения в оттоманский Левант. После того как в июне 1916 г. военное руководство Британской империи пришло к этому выводу, английская штаб-квартира в Каире приступила к организации и снаряжению 150-тысячного Египетского экспедиционного корпуса, которому предстояло двинуться прямиком на Палестину. 22 декабря 1916 г. английские части при численном превосходстве напали на турецкие позиции в Эль-Арише и захватили их. В начале января 1917 г. был взят Рафах, а в марте экспедиционный корпус подступил к Газе — воротам Палестины. На протяжении трех недель англичане дважды пытались захватить Газу, но не могли преодолеть мощную турецкую оборону. Командующий британскими силами был смещен. На смену ему пришел генерал сэр Эдмунд Алленби[155], боевой офицер, отважный кавалерист. Он немедленно приступил к реорганизации своих дивизий и разработке плана прорыва в направлении Северного Негева.

Однако, в то время как Алленби готовил наступление, английские чиновники из Министерства иностранных дел и военного ведомства все больше беспокоились о том, что прежние дипломатические усилия могут лишить их серьезного преимущества. Возможно, компромисс, сводившийся к совместному управлению Палестиной, был неизбежен в ту пору, когда Великобритания была вынуждена отказаться от наступательной политики на Ближнем Востоке после своих поражений. К тому же как раз в то время французы приняли на себя основную тяжесть военных операций на Западном фронте. Однако спустя несколько месяцев лондонским политикам уже трудно было согласиться с идеей французского анклава в Палестине, пусть даже при наличии совместного управления союзников. Ведь весной 1917 г. Алленби повел десятки тысяч английских солдат в наступление. Именно поэтому британский военный кабинет ответил отказом на неоднократные союзнические предложения Франции, стремившейся принять участие в военной операции.

19 апреля специальный комитет по территориальным условиям мира под представительством лорда Керзона единогласно подчеркнул важность британского контроля над Палестиной в послевоенный период. Два дня спустя Ллойд Джордж сообщил лорду Берти, послу Великобритании во Франции, что “французам придется согласиться на британский протекторат в Палестине”. Далее премьер-министр отметил, что международное управление Святой землей “для нас совершенно неприемлемо… Контроль над Палестиной — это, собственно говоря, возможность контролировать Египет”. Однако факт британского военного присутствия в Святой земле не являлся в глазах правительства Ллойд Джорджа решающим аргументом для переговоров с союзниками насчет своих территориальных претензий. Это означало бы нарушение принципа, провозглашенного президентом США Вудро Вильсоном и пришедшим к власти в России Временным правительством, о недопустимости территориальных приобретений военным путем. В момент, когда еще не просохли чернила на соглашении сэра Марка Сайкса с Жорж-Пико, требовалась более “возвышенная” аргументация. Английское правительство не сразу осознало, что подходящие доводы — в его распоряжении. И доводы эти, как ни странно, могли представить евреи.

Истоки англо-сионистского альянса

В начале войны позиции Сионистской организации никак нельзя было назвать прочными. Дело в том, что нигде, даже в Восточной Европе, сионизм не смог завоевать массовой поддержки. В России расширялась и приобретала влияние деятельность Бунда, а ортодоксальные евреи все еще сохраняли недоверчивое отношение к сионизму. В Западной Европе движение сталкивалось с упорным противодействием ассимилированного еврейского “истеблишмента”. И кроме того, непрочному положению сионизма нанесла дополнительный удар война. Правление Сионистской организации, переместившееся в нейтральный Копенгаген (Копенгагенское бюро), не добилось сколько-нибудь заслуживающих упоминания результатов. Лидеры движения находились каждый в своей стране, поэтому оно было лишено централизованного руководства.

Кризису способствовало и то, что сионисты разделяли патриотические чувства своих соотечественников. В Австрии Сионистская федерация заявила, что призывает еврейскую молодежь к добровольной военной службе. В Германии официальный сионистский еженедельник “признал, что наши [еврейские] интересы целиком и полностью совпадают с интересами нашей страны”. Во всей Европе наблюдалась тенденция не только отождествить интересы евреев с национальными интересами государств, в которых они жили, но и согласовать цели сионизма с военной политикой этих государств. Это особенно относилось к Германии, где Артур Хантке и Рихард Лихтхейм[156] пытались убедить берлинских чиновников в необходимости создания еврейского национального очага в Палестине, который, несомненно, станет оплотом немецкого влияния в Леванте. Впрочем, эти попытки особого успеха не имели — Германия не собиралась портить отношений с союзной Турцией.

Дипломаты других стран разделяли общее безразличие, а то и неприязнь к сионизму. Французское правительство, например, предполагало, что поскольку Герцль, Нордау, Вольфсон и другие лидеры раннего сионизма по образованию и культуре принадлежат к Центральной Европе, то еврейское национальное движение является “авангардом германского влияния”. В Петрограде едва ли можно было ожидать симпатий к еврейскому национализму в то время, когда военное командование осуществляло массовые высылки еврейского населения в глубь России[157]. Наконец, Англия как будто тоже не давала надежды на то, что окажет поддержку сионизму. Хотя английское еврейство насчитывало четверть миллиона, большую часть его составляли русские эмигранты, слишком бедные и забитые, чтобы оказывать сколько-нибудь заметное влияние на общественную жизнь. Что касается ассимилированных английских евреев, то они по большей части отвергали саму сионистскую идею, а британское правительство относилось к ней с тем же равнодушием, что и правительства других великих держав.

Однако были среди английских политиков и государственных деятелей люди, знакомые с сущностью сионизма и относившиеся к нему без предубеждения. Еще за несколько лет до переговоров Герцля с Чемберленом в британской прессе начали появляться статьи о сионизме. В августе 1902 г. в Лондоне состоялся Четвертый Сионистский конгресс — его заседания широко освещались в печати. Затем в парламенте, где тогда заседали Ллойд Джордж и Бальфур, рассматривались и обсуждались планы относительно Эль-Ариша и Восточной Африки. Во время переговоров Герцля с Чемберленом лорд Мильнер был верховным комиссаром Южно-Африканского Союза, и еще тогда он получил достаточно полное представление о сути сионизма и даже стал горячим сторонником этого движения. Генри Уикхем Стэд, впоследствии редактор газеты “Таймс”, дважды встречался с Герцлем (в 1896 и 1902 гг.); сионистский лидер и его воззрения произвели на Стэда большое впечатление.

Если связи между Англией и сионистским движением возродились и окрепли после 1914 г., то объясняется это, в частности, и теми качествами, которые были присущи новым активистам движения, по воле случая оказавшимся к началу войны в Англии. Их признанным лидером был д-р Хаим Вейцман, сорокалетний преподаватель химии в Манчестерском университете. Вейцман родился в России, учился в Германии и Швейцарии. В Англии он отстаивал интересы сионизма с той же ясностью и убедительностью, которые были присущи ему еще в молодые годы, когда на первых Сионистских конгрессах он возглавлял Демократическую фракцию. Вскоре Вейцман сумел приобрести верных сторонников среди выдающихся представителей английского еврейства. Наиболее влиятельным среди них был Герберт Сэмюэл[158], занимавший пост министра внутренних дел в правительстве Асквита[159]. Сэмюэл проявлял некоторый интерес к сионизму и прежде, но с начала войны он — еще до встречи с Вейцманом — начал задумываться о том, какие дипломатические выгоды может принести Великобритании протекторат над еврейским национальным очагом в Палестине. Именно из соображений соблюдения национальных интересов Великобритании Сэмюэл и изложил эту идею премьер-министру Асквиту и министру иностранных дел сэру Эдуарду Грею, но те поначалу приняли ее сдержанно.

Однако Сэмюэл стоял на своем. После встречи с Вейцманом, устроенной редактором “Манчестер Гардиан” Чарлзом П. Скоттом, Сэмюэл и юрист Гарри Сакер, английский еврей, познакомили лидера сионистов с рядом выдающихся общественных деятелей Англии. Среди них был и редактор “Таймс” Стэд, в котором снова пробудился интерес к сионизму. Затем через Скотта и Стэда Вейцману удалось завязать контакты с политическими лидерами Великобритании, в том числе с Ллойд Джорджем, Уинстоном Черчиллем и лордом Робертом Сесилом. Отношения с ними особенно упрочились после того, как Вейцман успешно выполнил заказ английского Адмиралтейства. В 1916 г. его вызвали в Лондон и предложили помочь в разработке производства ацетона, который входил в состав взрывчатого вещества — кордита. Вейцман два года вел исследования и наконец получил прекрасный результат.

За это время окрепли его дружеские связи. Человеческое обаяние лидера сионистов сыграло немалую роль в его дипломатическом триумфе последующих пяти лет. Сам облик Вейцмана, всегда подчеркнуто элегантного, с высоким открытым лбом и внимательным, острым взглядом, не мог не привлекать внимания. Он превосходно говорил по-английски, а легкий русский акцент придавал его речи своеобразие. Много лет спустя сэр Роналд Сторрс характеризовал Вейцмана как

Сэр Чарлз Уэбстер, впервые встретившийся с Вейцманом в 1917 г. в военном министерстве, считал его величайшим государственным деятелем своего времени.

Как подчеркивал Уэбстер, Вейцман при этом умел учитывать национальные и культурные интересы собеседников — например, мистическое почитание ветхозаветных традиций и особенно Святой земли религиозными англосаксонскими, валлийскими и шотландскими протестантами. Позднее Ллойд Джордж писал, что во время первой встречи с Вейцманом в декабре 1914 г. речь зашла об исторических местах Палестины, которые англичанин “знал лучше, чем карту Западного фронта”. Святой землей на протяжении всей жизни интересовались и Бальфур, и Ян Христиан Смуте, член военного кабинета. Они глубоко осознавали исторические обязательства христианства по отношению к евреям. В их глазах этот долг был еще более подкреплен личными заслугами Вейцмана перед Антантой, его бескомпромиссной преданностью Англии, неоднократными заверениями, что судьба сионизма раз и навсегда связана с интересами союзников. Так, например, письмо 1916 г., в котором Вейцман порывал с “нейтральным” Копенгагенским бюро, по пути было, естественно, без ведома его автора, перехвачено Скотланд-Ярдом и впоследствии расположило власти в его пользу.

На фоне этих дружеских отношений речи Вейцмана о “британском протекторате над еврейским национальным очагом” начали вызывать все более одобрительную реакцию официальных лиц. Время решительной переоценки ближневосточной политики наступило в последние недели 1916 г., когда Ллойд Джордж стал премьер-министром, а Бальфур — министром иностранных дел. Как признал новый кабинет, соглашение Сайкса—Пико больше не могло служить достаточно надежной гарантией британских интересов в Палестине. Но, может быть, евреи не в меньшей степени, чем арабы, могут быть полезны для установления там британского господства?

Собственно, уже в начале войны Ллойд Джордж предлагал аннексировать Святую землю. В его представлении еврейская Палестина под британским управлением могла стать логическим итогом и дипломатическим шедевром имперской политики. Он не участвовал в принятии соглашения Сайкса—Пико, которое считал проявлением “самоуверенности”, основанной на ошибочных расчетах. Сионизм, возможно, предоставлял шансы для пересмотра этого документа. В то же время за сотрудничество с сионистами выступали лорд Мильнер, ближайший друг Ллойд Джорджа в правительстве военного времени, лорд Роберт Сесил — заместитель министра иностранных дел, Филипп Керр — советник премьер-министра по иностранным делам и, главное, три молодых секретаря по ближневосточным делам в составе военного ведомства: сэр Марк Сайкс, Леопольд Эмери и Уильям Ормсби-Гор.

Неоценимое посредничество

Наибольшим влиянием в этой группе пользовался Сайкс, способствовавший упрочению связей между правительством и сионистским руководством. Для главного секретаря военного ведомства это была необычная роль, особенно если учесть, что Сайкс не испытывал особой любви к евреям, которые постепенно начали проникать в английское общество. Правда, во время пребывания в Палестине он был восхищен сионистскими колониями и оценил их обновляющее воздействие на еврейский народ. Однако не вызывает сомнений, что пробудившаяся в нем симпатия к сионизму была обусловлена отнюдь не заботой о будущем еврейства. Хотя поначалу Сайкс сомневался, стоит ли отказываться от заключенного в 1916 г. соглашения с Францией, в последующие месяцы он принял точку зрения своих коллег, выступавших за пересмотр ближневосточной политики. Таким образом, в число народов, ждущих освобождения от оттоманского господства, — армян, арабов, греков, в которых Сайкс видел естественных ближневосточных союзников Великобритании в борьбе против Турции, — неизбежно попадали и евреи-сионисты. Эта идея принадлежала не самому Сайксу. Она возникла в октябре 1916 г. в беседах с д-ром Мозесом Гастером, главным сефардским раввином Лондона, сионистом Агароном Ааронсоном[160] и армянином Джеймсом Малкольмом, выросшим в Англии выходцем из Ирана. Еще в юности Малкольм стал приверженцем сионизма — отчасти по убеждению, отчасти в надежде, что “еврейские финансисты помогут армянам…”. Через Малкольма и Гастера Сайкс познакомился с Вейцманом. Их встреча состоялась 7 февраля 1917 г. К этому времени целью Сайкса стало объединение британских и сионистских интересов. “С английской точки зрения, — говорил он Эмери, — процветающее еврейское население в Палестине, обязанное своим утверждением на этой земле и развитием британской политике, могло бы иметь неоценимое значение для защиты Суэцкого канала от нападений с севера и стало бы промежуточным пунктом для авиационных линий, ведущих на Восток”.

Теперь решающим фактором стала быстрота действий — в первые дни нового, 1917 г. началось наступление англичан в Палестине. Поэтому на встрече 7 февраля Сайкс дал понять сионистскому руководству, что правительство, возможно, благожелательно отнесется к возникновению еврейской государственности в Святой земле. Правда, он еще не мог сделать достоянием гласности соглашение, которое было заключено с Жорж-Пико и теперь связывало руки военному кабинету, однако заметил, что Великобритания пока не обладает свободой действий на Ближнем Востоке. Далее он предложил сионистам взять на себя инициативу и убедить союзные правительства поддержать идею еврейского национального очага в Палестине. Если этот шаг встретит сочувствие, легче будет добиться и естественного следствия такого решения — британского протектората. Вейцман и остальные согласились с Сайксом и решили немедленно обратиться к французскому и итальянскому правительствам.

Сайкс, сам оставаясь в тени, тщательно все отрежиссировал. Нахум Соколов, в то время ближайший сотрудник Вейцмана, впоследствии писал:

Усилия Сайкса принесли плоды. Хотя Министерство иностранных дел Франции недвусмысленно воспротивилось каким бы то ни было изменениям в соглашении Сайкса—Пико, оно с благожелательным вниманием отнеслось к проблеме еврейского национального очага. Очевидно, выбора у французов не оставалось: слухи (как оказалось, ложные) о готовящемся в Берлине заявлении, благоприятном для сионизма, убедили Париж в том, что еврейский национализм — “штука серьезная”. 4 июня французское Министерство иностранных дел направило Соколову письмо с заверением, что “французское правительство… не может не сочувствовать вашему делу, триумф которого связан с победой союзников”. В Риме папа Бенедикт XV обнаружил не меньшую сердечность; не характерное для Его Святейшества доброжелательство по отношению к евреям было вызвано тактическими соображениями: еврейский анклав в Палестине под британским покровительством мог предотвратить влияние русского православия в Святой земле.

Конечно, союзникам Великобритании было нетрудно понять, с какой целью англичане поддерживают сионистов. Уже 6 апреля 1917 г. Сайкс откровенно уведомил Жорж-Пико, что военные усилия Англии в Палестине должны быть приняты в расчет на мирной конференции. “[Пико] убежден, — писал в апреле 1917 г. президент Франции Пуанкаре в своем дневнике, — что в Лондоне наши соглашения теперь считают недействительными”. Безусловно, и сами сионисты понимали, что англичане рассчитывают с их помощью расширить сферу своего политического влияния. Более того, их устраивала эта роль — ведь дружеская поддержка могучей империи стала теперь почти официальной. Именно поэтому Вейцман и его соратники, с нетерпением ожидавшие обнародования декларации военного кабинета, недоумевали, почему поддержка Великобритании не принимает формы открытого обязательства. Они, конечно, и не подозревали о предшествующей договоренности с Францией. “О существовании этого соглашения мы узнали не от Сайкса, — вспоминал Вейцман. — Только много месяцев спустя поняли мы, что же мешало продвижению дела”. О подробностях соглашения Сайкса—Пико первым узнал Ч. П. Скотт, редактор “Манчестер Гардиан”. Не вникнув в суть дела, он передал эти сведения Вейцману. Тот пришел в ужас и обратился к лорду Роберту Сесилу, но не услышал ни опровержения, ни подтверждения. Вместо этого Сесил начал убеждать Вейцмана, что сделано еще далеко не все, чтобы убедить правительство выступить с официальной декларацией о единстве целей Великобритании и сионистов. Было бы весьма кстати, если бы евреи в Англии и за ее пределами открыто высказались в пользу британского протектората в Святой земле. В этих словах, кроме всего прочего, содержался прозрачный намек: в ответ на благосклонное отношение правительства к сионизму евреи всего мира должны проявить абсолютную преданность делу Антанты.

Qui pro guo[161] дружбы с евреями

Убеленный сединами миф о богатстве и могуществе мирового еврейства восходит к эпохе барокко[162], когда придворные еврейские банкиры служили надежной опорой для многих королевских династий Европы. Столь же серьезно относились к этому мифу и в XIX в., когда процветало семейство Ротшильдов, а Пальмерстон[163] убеждал оттоманскую Турцию разрешить широкомасштабную еврейскую колонизацию Палестины, “ибо богатство, которое они [евреи] с собой принесут, увеличит достояние во владениях султана…”. В XX в. этот миф воспринимался с той же серьезностью. В феврале 1917 г. Сайкс писал Жорж-Пико: “Если могущественная сила иудаизма почувствует, что в своих стремлениях… она близка к цели, то есть надежда, что порядок и прогресс воцарятся в Аравии и на Ближнем Востоке”. Почти все правительства воюющих стран испытывали ужас перед властью мирового еврейства — властью, по сути дела, мифической. Примечательно, что и Германия, и Франция во время войны включили евреев-советников в состав своих миссий в Соединенных Штатах. Считалось, что они способны обеспечить соответствующему правительству поддержку американских евреев. Более того, до вступления США в войну казалось, что чаша весов склоняется в этом смысле в пользу немцев. Еврейский истеблишмент в Америке составляли, в основном, выходцы из Германии. Выдающийся финансист Джейкоб Шифф[164] и ему подобные не скрывали своих прогерманских настроений. На тех же позициях стояли эмигранты из России, не забывшие жестоких преследований царского режима.

Даже Ллойд Джордж придерживался господствующего мнения о “еврейском влиянии” в других государствах. Пусть это суждение и было совершенно ложным — важно то, что премьер-министр разделял его. Положение союзников в 1917 г. было критическим: Россия фактически вышла из войны, Франция была истощена, во французской армии зрел мятеж, Италия была деморализована после военных поражений; немецкие подводные лодки, вселявшие ужас, топили вражеские суда; на фронт не прибыла еще ни одна американская дивизия. Все усилия дипломатии были сосредоточены на том, чтобы использовать американские силы и удержать Россию в составе Антанты. “В решении этих двух задач, — писал Ллойд Джордж, — большую роль играло общественное мнение России и Америки, а потому мы [считали]… что в обеих этих странах многое зависит от дружественного или враждебного отношения еврейства”. Собствейно говоря, после того, как Соединенные Штаты вступили в войну, возможная враждебность или поддержка со стороны американских евреев потеряла всякое значение. С другой стороны, отношение русских сионистов к Антанте было раз и навсегда отравлено их ненавистью к царизму. Это стало очевидным в июне 1917 г., когда Усышкин и другие русские сионистские лидеры передали Луи Брандайзу[165] и Вейцману, что они не отождествляют цели сионизма с интересами одной из противоборствующих сторон. В этом заявлении звучала плохо скрытая неприязнь к участию России в союзе Антанты.

Владимир Жаботинский испытал это отношение на себе. Когда началась война, ему было тридцать четыре года. Русский еврей, блестящий оратор, писатель, поэт и журналист, Жаботинский в качестве военного корреспондента либеральной газеты “Русские ведомости” отправился на Западный фронт. Когда Оттоманская империя включилась в военные действия, он понял, что в случае освобождения Палестины от господства турок перед сионизмом откроются уникальные возможности. После этого, стремясь подчеркнуть верность сионистов Антанте, Жаботинский спешно взялся за организацию Еврейского легиона “для освобождения Святой земли”. Первым результатом этих усилий стал Отряд погонщиков мулов, который был послан не в Палестину, а в Галлиполи и впоследствии расформирован. В начале 1915 г. Жаботинский на время вернулся в Россию. Там сионисты, видевшие в любой военной поддержке Антанты помощь ненавистному царскому правительству, подвергли журналиста остракизму. У себя на родине, в Одессе, Жаботинский был публично заклеймен в городской синагоге как предатель. На улице к его матери подошел Усышкин, который сказал ей: “Вашего сына следовало бы повесить!”

После этого Жаботинский продолжил свою деятельность в Лондоне. Однако и там дело обернулось скандалом. Выступая в Ист-Энде перед толпой евреев, эмигрантов из России, он был освистан и согнан с трибуны. В Англии, как и в России, евреи не желали вступать ни в легион, ни в какую-либо иную воинскую часть, которая должна была сражаться против врагов царской России. Кроме того, большинство лидеров английского сионизма, за исключением Вейцмана, холодно отнеслись к планам Жа-ботинского, хотя и по другим причинам. Они понимали, что палестинские евреи — заложники Турции. Если бы стало известно, что их зарубежные собратья проводят мобилизацию с целью освобождения Святой земли, ишув, вероятно, разделил бы судьбу армян, которых незадолго до этого турки уничтожали как потенциальных изменников[166].

Эту аналогию никак нельзя было считать натяжкой: в 1917 г. к таким же трагическим результатам чуть не привела деятельность небольшой группы палестинских евреев, передававших военные сведения англичанам. Организатором их был Агарон Ааронсон. Сын земледельца-сиониста, Аарон-сон был известен как талантливый агроном. В 1906 г. он получил международное признание, открыв разновидность древнейшей дикой пшеницы в Галилее. Через четыре года, благодаря поддержке министра сельского хозяйства США и субсидии богатого американского еврея, Ааронсон создал агростанцию в Атлите, деревне, расположенной на побережье, на краю Кармельской гряды. Там в течение ряда лет он занимался всесторонним изучением методов земледелия в засушливых областях. Однако Ааронсон и его помощник Авшалом Файнберг не только искали способ улучшения плодородности почвы; они ясно понимали, что ни у Эрец-Исраэль, ни у ишува, нет будущего под властью жестоких и ленивых оттоманских чиновников. Это убеждение лишь окрепло, когда с началом войны евреев и арабов начали изгонять из страны и обирать до нитки, а армяне пережили жесточайшую резню, и жалкие, умирающие армянские беженцы потянулись в Палестину. Ааронсон и Файнберг думали, что необходимо способствовать изгнанию турок из Палестины. Эти взгляды разделяла маленькая группа их друзей, в том числе отец, братья и сестры Ааронсона и несколько молодых сотрудников агростанции.

Едва началась война, Ааронсон и его товарищи стали ждать британского вторжения. Когда вместо этого была осуществлена высадка в Галлиполи, группа решила сама наладить связь с англичанами и систематически поставлять им информацию о передвижениях турецких войск в Палестине.

Для такой работы Ааронсон и его сотрудники находились в исключительно выгодном положении. Они были старыми поселенцами, их знали как агрономов, им было предоставлено право свободно передвигаться по Палестине для организации борьбы с саранчой. Файнбергу и брату Аарон-сона Александру удалось успешно пройти через расположение турецких войск и добраться до Египта. Английские чиновники в Каире встретили их предложение довольно холодно. Однако осенью 1916 г. Агарон Ааронсон получил тревожные сведения о том, что турки концентрируют значительные силы, пытаясь осуществить вторую попытку вторжения в зону Суэцкого канала. Следовало каким-то образом известить англичан. Необходимо было также, чтобы они осознали еще одну опасность: если Палестина в ближайшее время не будет освобождена, население ее может не пережить голода, охватившего всю страну. Перед Ааронсоном встала задача — попасть в Англию и вступить там в прямой диалог с представителями власти.

Такая возможность представилась благодаря другому вторжению — нашествию саранчи. Ааронсон встретился с Джемал-пашой, командующим Четвертой армией, и убедил турецкого генерала разрешить ему поездку в Германию для “исследования маслянистой разновидности кунжута”. Попав в Германию, Ааронсон отправился в нейтральный Копенгаген, а там с помощью Сионистского Копенгагенского бюро разработал план, позволивший ему добраться до Англии и в то же время остаться вне подозрений. В октябре 1916 г. он отплыл в Соединенные Штаты. Согласно предварительной договоренности, в море пароход был перехвачен английским военным катером, Ааронсона “арестовали” как турецкого гражданина и доставили в Англию. Уже через несколько часов после приезда в Лондон он рассказал все, что знал, главе Скотленд-Ярда сэру Бэзилу Томпсону. Агроном представил убедительные доказательства возможности разгрома турок в случае вторжения войск союзников в Палестину. Томпсон, на которого эта информация произвела большое впечатление, в ноябре послал Ааронсона в Египет для встречи с английскими военными. Они были поражены не меньше Томпсона и на этот раз обещали активно сотрудничать с еврейской разведывательной сетью. Ааронсон остался в Каире в качестве связного между своей группой в Атлите и англичанами. Стоит отметить, что в течение нескольких недель пребывания Ааронсона в Лондоне он встретился там с целым рядом официальных лиц, в том числе с Сайксом, Эмери и Ормсби-Гором. На всех он произвел глубокое впечатление своими сионистскими идеалами и мечтой о еврейском национальном очаге в Палестине под британским протекторатом. С тех пор все меморандумы Ормсби-Гора по палестинской проблеме несли на себе отпечаток идей Ааронсона.

Между тем организация Нили, представлявшая собой еврейскую разведывательную сеть (Нили — аббревиатура библейских слов: “Вечность Израиля не обманет”), действовала еще восемь месяцев. Ею руководили сестра Ааронсона Сара и ее помощник Йосеф Лишанский. Члены Нили собирали подробные сведения о турецких военных базах и передвижении войск. Информацию они передавали на английский фрегат, который раз в две недели по ночам бросал якорь неподалеку от Атлита. Разведывательные данные имели огромное значение для англичан. Когда Алленби весной 1917 г. принял командование Египетским экспедиционным корпусом, он обратился к членам Нили за подробными сведениями о том, как обороняется Беэр-Шева, на которую было намечено наступление. Сара Аа-ронсон и ее товарищи немедленно взялись за выполнение задания. В их донесениях содержались важные сведения о погодных условиях, местонахождении водных источников и малярийных болот, качестве дорог, ведущих в Беэр-Шеву из Негева. “В очень значительной мере именно благодаря отважной работе молодых разведчиков, — писал секретарь Алленби капитан Реймонд Севидж, — командующему удалось достичь такого успеха в его действиях”.

Деятельности Нили пришел конец в сентябре 1917 г., когда в руки турок попал один из почтовых голубей, использовавшихся разведчиками. Через две недели член Нили Нааман Белкинд был схвачен при попытке добраться до Египта. В конце концов полиция добралась и до разведывательной базы в Атлите. Большая часть разведчиков Нили была арестована, в их числе и почти все члены семьи Ааронсон. Судьбу их нетрудно было предугадать. Чтобы избавить своего престарелого отца от побоев, Сара Ааронсон сдалась властям добровольно. Ее начали пытать, добиваясь признаний. На третий день пыток она выхватила из ящика револьвер и выстрелила в себя. Парализованная, она прожила еще несколько дней. Пыткам подвергались и другие. Один из них, Реувен Шварц, покончил с собой. Белкинда и Лишанского повесили в Дамаске. Хотя о деятельности Нили знала лишь горстка палестинских евреев, только неизбежность прихода англичан в Иерусалим спасла ишув от эпидемии арестов, а возможно, и от массовых казней и депортации. В этих условиях большинство поселенцев-сионистов не заняло четкой позиции по отношению к Нили или отнеслось просто враждебно. Они всегда недолюбливали Ааронсона, который славился своей антипатией к социализму. Как мы помним, среди членов Поалей Цион было немало таких, кто изо всех сил стремился доказать свою лояльность оттоманскому режиму. Поэтому ишув отказал в помощи уцелевшим разведчикам Нили. Их, впрочем, были единицы. Сам Агарон Ааронсон, остававшийся в Каире, дожил до мирного времени. Однако, согласно канонам классической трагедии, история Нили закончилась в марте 1919 г., когда самолет, в котором Ааронсон летел из Лондона на Парижскую мирную конференцию, потерял управление над Ла-Маншем и упал в море.

Рождение декларации

Несомненно, лидеры британского сионизма сперва колебались, стоит ли поддержать планы Жаботинского относительно Еврейского легиона, именно потому, что не забыли трагической судьбы агентов Нили. Вероятно, уязвимость ишува толкала Вейцмана и его коллег на то, чтобы добиваться от английского правительства какой-то декларации в пользу сионизма. Однако, узнав о существовании соглашения Сайкса—Пико, они поняли, что теперь стоит пойти на риск, чтобы избежать расчленения территории Палестины и ишува и создания изолированных друг от друга областей, подчиненных враждующим державам. Поскольку наступление Алленби в Палестине стало неминуемым, и Вейцман, и британский военный кабинет считали, что нельзя откладывать принятие правительственного заявления, в котором будет говориться об одностороннем английском контроле над Святой землей.

Не исключалась также возможность того, что Турция выйдет из войны и, таким образом, сохранит и власть над Палестиной, и целостность империи. В Вашингтоне полагали даже, что такой вариант заслуживает изучения и что для этого пригодятся “надежные” турецкие источники, которыми располагал Генри Моргентау. Поэтому в мае 1917 г. государственный департамент предложил бывшему послу (ушедшему со своего поста в апреле, после разрыва дипломатических отношений между Турцией и США) начать переговоры на эту тему при посредничестве неких “третьих лиц” в Швейцарии. Моргентау охотно взялся за это дело. На первых порах Лондон оказывал ему помощь, но вскоре там спохватились, вспомнив немецкое происхождение и связи Моргентау. Так или иначе, перед самым началом наступления Алленби было крайне невыгодно предоставлять туркам возможность выйти из войны. Сионисты разделяли недоверие к этому плану. По просьбе английского Министерства иностранных дел Вейцман согласился встретиться с Моргентау и его спутником Феликсом Франкфуртером[167] на Гибралтаре. Эта встреча состоялась 4 июля. В ходе длительной беседы лидер сионистов объяснил Моргентау и Франкфуртеру, что турки едва ли пойдут на сепаратный мир, отказавшись тем самым от контроля над Арменией, Сирией и Палестиной, поскольку союзники настаивают на освобождении этих земель. Как вспоминал Вейцман, “г-на Моргентау не пришлось убеждать в том, что он должен отказаться от своего плана, — он убедил себя в этом сам”.

К этому времени и Вейцману, и Бальфуру с его сотрудниками было уже ясно, что затягивать дело рискованно и что больше нельзя откладывать принятие официальной декларации, провозглашающей поддержку еврейского национального очага английским правительством. Сайкс и Ормсби-Гор были убеждены, что Берлин собирается опередить союзников и выступить с собственным заявлением в поддержку сионизма (они, однако, заблуждались). Кроме того, в мае Объединенный комитет, организация ассимилированных английских евреев, местного истеблишмента, опубликовал в “Таймс” резкую антисионистскую декларацию, подчеркнув тем самым расхождения в отношении еврейства к возвращению в Святую землю и неопределенность британского подхода к палестинской проблеме. Теперь Бальфура уже не нужно было убеждать в том, что сионизм нуждается в официальной санкции. Надо иметь в виду, что интерес министра иностранных дел к сионизму возник задолго до этих событий и не был случайным. Еще в 1906 г. в Манчестере, где он баллотировался в парламент, Бальфур первым из политических деятелей Англии встретился с Вейцманом. “Благодаря этому разговору с Вейцманом я понял, что еврейский патриотизм — уникальное явление, — рассказывал впоследствии Бальфур. — Любовь евреев к их земле заставила их отклонить угандийский план. На меня не могло не произвести впечатления то, что Вейцман категорически отказался даже говорить об этом”. К 1917 г., когда дружеские связи между Вейцманом и Бальфуром восстановились, симпатии последнего по отношению к сионизму ничуть не ослабели. Подобно Смутсу и Ллойд Джорджу, министр иностранных дел был воспитан на Библии, а детальное знание еврейской истории и того, как христиане обращались с евреями, оставило в его душе чувство вины. “Они [евреи] познали изгнание, рассеяние и гнет, — говорил он в 1917 г. Гарольду Николсону. — Если мы сумеем предоставить им убежище, надежный дом на их родине, их национальный гений расцветет во всей своей полноте и будет развиваться дальше”. Конечно, в расчетах правительства главное место занимали имперские интересы. Однако, что касается Бальфура, то его приверженность идее еврейского национального очага, бесспорно, только усиливалась благодаря духовной связи с идеями сионистского мистицизма. Поэтому в ответ на настоятельное пожелание Вейцмана 17 июня 1917 г. Бальфур предложил, чтобы сионисты сами составили соответственную декларацию, и обещал поддержать ее в военном кабинете.

Ближайшие сотрудники Вейцмана Сакер и Соколов немедленно начали работу над текстом заявления. Поскольку в тот момент военный кабинет стремился узаконить свои претензии на Палестину, в документе могла быть изложена программа-максимум. Сакер предлагал, чтобы правительство признало Палестину “еврейским государством и национальным очагом еврейского народа”. Более осторожный Соколов выступал за то, чтобы правительство ограничилось утверждением, что Палестина является “национальным очагом еврейского народа”. В результате компромисса был составлен проект, в котором был принят вариант Соколова. Затем в ходе многочисленных консультаций с Ормсби-Гором в текст был внесен ряд изменений. Тем не менее и окончательная редакция, подготовленная к 18 июля, не содержала недомолвок. “Правительство Его Величества, — говорилось в документе, — выражает свое согласие с принципом признания Палестины национальным очагом еврейского народа. Правительство Его Величества приложит все усилия для достижения этой цели и будет обсуждать необходимые для этого методы и средства с представителями Сионистской организации”. Во время официального обсуждения на заседании кабинета 3 сентября текст был одобрен министрами.

Как ни парадоксально, противодействие было оказано единственным евреем в составе правительства Ллойд Джорджа, Эдвином Монтегю, государственным секретарем по делам Индии, родственником Герберта Сэмюэла. Несмотря на аристократическое происхождение (отец его был лорд Суэйтлинг), Монтегю все же пришлось приложить немало усилий для того, чтобы отмежеваться от своих иудейских корней и получить признание в привилегированных правительственных сферах. На этот раз вопрос о еврейском национальном очаге поставил его перед сложной проблемой “двойной лояльности”. “Стремление [евреев] к государственности вызывает у меня ужас, — писал он 8 августа 1916 г. сэру Эрику Драммонду. — Если я его поддержу, то как англичанин и патриот должен буду подать в отставку и заявить о своем нейтралитете…” Теперь же, 3 сентября 1917 г., Монтегю начал говорить о том, что декларация в поддержку сионизма вызовет тревогу индийских мусульман и поставит в сложное положение английских евреев. Энергия, с которой он выступил против сионизма как “порочного политического учения”, заставила остальных министров отложить окончательное решение.

Сионисты и их сторонники в правительстве считали это лишь временной отсрочкой. Ллойд Джордж спокойно перенес вопрос о декларации на повестку дня следующего заседания. Однако, когда правительство собралось 4 октября, Монтегю с удвоенной энергией выступил против проекта. “Он чуть не плакал”, — писал впоследствии Вейцман. Сопротивление Монтегю и его союзников — лорда Керзона и Гертруды Белл — не повлияло на позицию Бальфура, Смутса, Ллойд Джорджа и других сторонников сионизма, но показало им, что для решения вопроса необходим более нейтральный вариант текста. Поэтому, пока Вейцман и его сторонники продолжали добиваться утверждения предложенной ими декларации, Эмери и Мильнер работали над компромиссной формулировкой, которая и стала основой Декларации Бальфура. Предлагавшаяся ранее фраза о признании Палестины национальным очагом еврейского народа была заменена новой, менее определенной. Это изменение глубоко огорчило сионистов, однако вступить в полемику они не рискнули.

Теперь Ллойд Джордж был готов к тому, чтобы окончательно решить вопрос. Однако сперва премьер-министр намеревался получить твердые заверения в том, что дипломаты поддержат сионистские устремления. К этому моменту никто на Западе не сомневался в том, что идея еврейского национального очага явным образом связана с перспективой британского протектората. Поэтому Ллойд Джордж должен был увериться в том, что декларация, содержание которой предполагает установление протектората, впоследствии не приведет к серьезным осложнениям на мирной конференции. В конечном счете проблема могла быть решена благодаря престижу и влиянию правительства Соединенных Штатов. Правда, Вашингтон не объявлял войнь! Оттоманской империи. Но все равно Соединенные Штаты, вне всякого сомнения, оказывали решающее влияние на все аспекты мирного урегулирования, включая и будущее Святой земли.

Президент Вильсон, разумеется, не мог не знать о позиции американского еврейства, которое все больше склонялось к поддержке сионизма. Кроме того, этой ориентации способствовало и то, что в это время на территории Соединенных Штатов начала действовать штаб-квартира сионистского движения “в изгнании”. Когда в августе 1914 г. началась война, член сионистского руководства Шмарьягу Левин направлялся из Америки в Европу. Пароход, на котором он плыл, вернулся обратно, и Левин остался в Нью-Йорке, где основал Временный комитет по общесионистским делам. Именно благодаря деятельности этого Комитета в конечном счете и был спасен ишув. Обращения Комитета в государственный департамент способствовали расширению деятельности Моргентау, который увеличил гуманитарную помощь палестинскому еврейству. Кроме того, председатель Комитета Луи Д. Брандайз пользовался в Америке широкой известностью — в 1916 г. он стал первым евреем, включенным в состав Верховного суда Соединенных Штатов. По предложению Вейц-мана и при полной поддержке Бальфура к Брандайзу была направлена просьба использовать то влияние, которое он мог оказать на президента, в связи с готовящимся британским заявлением по Палестине. Сперва юриста постигла неудача. Когда и сентября Вильсон ознакомился с первоначальным проектом декларации, у него возникли возражения против некоторых ее формулировок, которые он счел чрезмерно решительными. Однако англичане настаивали, и 6 октября из Лондона был передан в Вашингтон второй вариант декларации, составленный Эмери и Мильнером. Против него Вильсон уже не возражал. “Я обнаружил переданный Вами меморандум насчет сионистского движения, — писал 13 октября президент своему доверенному консультанту полковнику Хаузу. — Кажется, я не сказал Вам, что поддерживаю предложенную [Лондоном] формулировку… Я поддерживаю ее и прошу Вас им об этом сообщить”. 16 октября в Лондоне получили телеграмму Хауза — именно это и требовалось сторонникам сионистов.

31 октября военный кабинет, не вняв возражениям Монтегю и Керзона, проголосовал за декларацию. Отметим, что в этот момент стремление вытеснить Францию из управления Палестиной уже не играло решающей роли — армия Алленби вот-вот должна была занять Святую землю, после чего ситуацию определяло бы присутствие там внушительного Египетского экспедиционного корпуса. Дело заключалось скорее в настойчивом стремлении завоевать признательность мирового еврейства — это и повлияло на решение военного кабинета. На поддержку евреев рассчитывал и Ллойд Джордж. “Сионистские лидеры, — позже писал он, — с определенностью обещали нам, что, если союзники сохранят свою приверженность… еврейскому национальному очагу в Палестине, сионисты сделают все возможное, чтобы предоставить союзникам… поддержку и симпатии евреев всего мира. Это обещание сионисты выполнили в точности…” На решение кабинета повлияли и другие факторы. Одним из них была искренняя личная привязанность Бальфура (а также Смутса и Ллойд Джорджа) к Святой земле и еврейскому народу. “Под конец жизни, — рассказывала племянница Бальфура леди Дагдейл, — он говорил мне, что, по его убеждению, то, что он сумел сделать для евреев, было самым важным делом его жизни”. Другие члены правительства могли руководствоваться еще более сложными мотивами, например протестантскими религиозными убеждениями, памятью о многовековых страданиях евреев, а может быть, и желанием способствовать чему-то гуманному и созидательному в разгар кровопролитной войны.

Примечательно, однако, что сама декларация написана в сдержанном тоне, в ней нет и следа религиозного или мистического чувства. Документ был составлен в форме письма, датированного 2 ноября и адресованного лорду Ротшильду, председателю Британской сионистской федерации. Содержание декларации таково:

Первоначальный проект, предложенный сионистами, призывал к преобразованию Палестины “как национального очага (выделено мной. — Авт.) еврейского народа”. Использованный в обоих вариантах текста термин “национальный очаг” до этого был неизвестен международному праву. Сионисты приняли его на своем конгрессе в 1897 г., чтобы избежать термина “еврейское государство”, который мог раздражить турок. В 1917 г. Соколов снова прибег к этому выражению. Однако Бальфуру следовало бы считаться с реальностью и обозначить границы еврейского расселения в Палестине. Ведь “национальный очаг” мог оказаться сколь угодно маленьким анклавом в Палестине. Как мы увидим, через пять лет от его территории были отрезаны обширные нагорья Трансиордании, а еще пятнадцать лет спустя Королевская комиссия предложила новую ампутацию, опять-таки не нарушая буквального прочтения Декларации. Кроме того, фраза о необходимости защищать “гражданские и религиозные права существующих в Палестине нееврейских общин” могла быть использована как оправдание для ограничения или даже приостановки еврейской иммиграции в угоду арабскому национализму. Так впоследствии и вышло.

И тем не менее, дальнейшая судьба Декларации не отражала первоначальных помыслов ее авторов. “Я надеюсь на то, — говорил Бальфур своему другу в 1918 г., — что евреи будут преуспевать в Палестине и в конце концов создадут еврейское государство”. Тогда же лорд Роберт Сесил заявил: “Мы хотим, чтобы арабские страны были для арабов, Армения — для армян, а Иудея — для евреев”. В 1920 г. Черчилль, который в момент принятия Декларации Бальфура был министром обороны, говорил о “еврейском государстве на берегах Иордана… в котором смогут жить три-четыре миллиона евреев”. А Смутс, входивший в военный кабинет, в 1919 г. предрекал возникновение “великого еврейского государства”. Ллойд Джордж подробно разъясняет намерения его кабинета:

“Предполагалось, что, когда настанет время для создания представительных учреждений в Палестине (при том условии, что евреи к этому времени оценят возможности, открывшиеся перед ними благодаря идее национального очага, и будут составлять явное большинство населения), Палестина сможет стать еврейским государством. Мысль о том, что еврейская иммиграция будет искусственно ограничиваться, чтобы евреи оставались в меньшинстве, не приходила в голову ни одному из тех, кто занимался планированием нашей политики. Подобную мысль сочли бы несправедливой и жульнической по отношению к тому народу, к которому мы обращались”.

Стоит остановиться на том, какие плоды принесло обращение к “мировому еврейству”. В Англии евреи были потрясены и преисполнены признательности, об этом свидетельствуют их собрания по всей стране и бесчисленные благодарственные резолюции. Воодушевленное такой реакцией, правительство, стремившееся усилить этот эффект и в других странах, учредило особый Еврейский отдел в управлении информации. Штат отдела состоял в основном из сионистов. В его задачи входила подготовка литературы, предназначенной для зарубежных еврейских общин. Декларация Бальфура была издана миллионными тиражами, листовки с ее текстом сбрасывались с самолетов над Германией и Австрией. Три недели спустя известия о Декларации достигли России и вызвали там восторг. В больших городах у британских консульств собирались ликующие толпы. Поток петиций и приветственных телеграмм от еврейских общин хлынул в Лондон к Бальфуру со всех концов света: из Шанхая, Александрии, Кейптауна.

Если главная цель военного кабинета заключалась в том, чтобы привлечь симпатии “нейтрального” еврейства на сторону Великобритании, то успех превзошел все ожидания. Добрым знамением было, например, то, что евреи Салоник, считавшиеся “мозговым центром” движения младотурок, горячо поддержали демарш англичан. Противники Великобритании до такой степени были напуганы пропагандистским триумфом Декларации, что с опозданием начали предпринимать шаги в том же направлении. В Константинополе Талаат-паша, всемогущий министр внутренних дел, объявил, что намерен снять ограничения с еврейской иммиграции в Палестину. В январе 1918 г. по предложению еврея Имануэля Карассо, депутата турецкого парламента, Талаат-паша одобрил учреждение чартерной компании для поощрения еврейской колонизации Палестины на принципах автономии. В Берлине заместитель государственного секретаря официально одобрил решение Турции. Тем временем Талаат-паша пригласил ведущих представителей немецкого и австрийского еврейства в Константинополь, чтобы обсудить с ними сельскохозяйственную колонизацию и автономию Палестины. В августе турки направили раввина Хаима Наху-ма в Голландию и Швейцарию, чтобы он обеспечил им поддержку со стороны евреев.

Тем не менее едва ли эти меры оказали существенное влияние на евреев, проживавших в воюющих государствах. В Лондоне рассчитывали, что Декларация Бальфура, благодаря воздействию на зарубежных евреев, может значительно укрепить позиции Антанты. С удвоенной энергией стремясь обеспечить эту поддержку, Вейцман и Брандайз телеграфировали своим друзьям в Россию, призывая их обратиться к новому большевистскому правительству, чтобы оно приняло участие в военных действиях союзников. Конечно, из этого ничего не вышло. Военный кабинет проявил исключительную наивность, понадеявшись, что русские евреи смогут оказать сколько-нибудь заметное влияние на новую советскую власть. Десятка два влиятельных евреев-большевиков были закоренелыми врагами еврейского национализма. В то же время в Германии и Австро-Венгрии еврейство сохраняло неколебимую преданность своим правительствам. В этих странах сионисты — Боденхеймер, Варбург, Хантке, Франц Оппенхеймер[168] — напрасно стремились убедить власти в необходимости шага, соответствующего демаршу Великобритании. Во Франции евреи, менее многочисленные, чем в Англии, отреагировали на Декларацию Бальфура со сдержанным воодушевлением. Анри Бергсон, Эдмон Флег[169] и другие выдающиеся представители французского еврейства выражали свое удовлетворение, однако официальные объединения французских евреев заняли в вопросах еврейского национализма двойственную позицию.

Зато реакция американских евреев была совершенно однозначной. Известие о Декларации привело их в такой же восторг, как и евреев Англии и России. Как и в этих странах, в Америке еврейство выражало свою признательность с огромным энтузиазмом; большие демонстрации состоялись в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго и других городах. Однако Соединенные Штаты уже вступили в войну. Ненавистный русский царь был свергнут. Ничто больше не могло воспрепятствовать американским евреям в их поддержке военных усилий США, ничто не мешало усилению энтузиазма.

В 1937 г. сэр Роналд Сторрс удачно охарактеризовал тогдашнюю реакцию еврейства: “Американский заем [Великобритании] прошел, как и следовало ожидать. У Советов, которые как раз заклеймили сионизм как буржуазную уловку, англичане сочувствия не нашли. А немецкие евреи остались неколебимо верны Германии — теперь весь мир видит, как их за это отблагодарили”.

Еврейский легион и освобождение ишува

Возможно, одним из самых важных последствий Декларации в военном плане было то, что Жаботинскому удалось наконец организовать Еврейский легион. После свержения монархии в России, в феврале—марте 1917 г. сопротивление этому плану среди евреев начало ослабевать. Кроме того, готовящееся поздней весной 1917 г. наступление англичан в Палестине в значительной мере устраняло угрозу турецких репрессий. К этому времени Жаботинский сумел убедить военного министра лорда Дерби в том, что еврейские боевые части ничуть не хуже других смогут послужить интересам сионистов и англичан в Палестине. В результате в августе Ллойд Джордж и Бальфур официально утвердили решение о наборе евреев в особый пехотный полк, который должен был воевать на палестинском фронте.

В этот ответственный момент задача организации первого еврейского подразделения, названного “38-м батальоном королевских стрелков”, была поручена полковнику Джону Паттерсону, бывшему командиру Отряда погонщиков мулов. Паттерсон был ирландским протестантом. Его особое отношение к евреям, как и отношение Бальфура, было окрашено мистицизмом. “Многие, — писал позднее Паттерсон, — полагают, что британцы не кто иные, как одно из утерянных колен [Израиля][170]. К тому же мы так много переняли из жизни еврейского народа благодаря Библии, что евреи среди нас никогда не почувствуют себя чужаками”. Как и следовало ожидать, первыми в батальон вступили около 120 ветеранов Отряда погонщиков мулов. Кроме того, он был пополнен евреями-иммигрантами из лондонского Ист-Энда. Активную агитацию с этой целью вел Жаботинский, который добровольно пошел служить рядовым, а позже получил звание лейтенанта и стал адъютантом Паттерсона. На первых порах хилые, голодные, выросшие в гетто волонтеры выглядели не слишком воинственно. Однако обучение принесло свои плоды. Когда, наконец, в феврале 1918 г. 38-й батальон королевских стрелков, сверкая штыками, промаршировал через Сити и Уайтчепл, даже те, кто сперва был настроен скептически, почувствовали радость и гордость. Батальон приветствовал лорд-мэр Лондона.

Добровольцев набирали и за пределами Англии. Паттерсон и Жабо-тинский разослали письма по всем еврейским общинам Северной и Южной Америки. К этому времени уже была принята Декларация Бальфура, в России пало самодержавие, сторонники социалистического сионизма не выступали против легиона, так что в Соединенных Штатах и Канаде вскоре началась запись волонтеров в британских консульствах и на вербовочных пунктах. Среди первых шести с половиной тысяч были Бен-Гурион и Бен-Цви, в 1915 г. изгнанные Джемал-пашой из Палестины и проделавшие долгий путь через океан. Теперь их в числе других добровольцев направили в учебный лагерь в Новой Шотландии, а в августе 1918 г. они уже снова пересекали Атлантику в составе 39-го и 40-го батальонов королевских стрелков. Затем, после дополнительного обучения в Англии, добровольцы погрузились на транспорты, которые под конвоем японских военных судов прошли через Средиземное море. Уже в марте 1918 г. авангард 38-го батальона высадился в Александрии и разместился в учебном лагере неподалеку от Каира.

Приезд добровольцев был весьма своевременным. В 1917 г. положение палестинского ишува стало критическим. В конце марта, когда вот-вот должно было начаться наступление англичан, Джемал-паша отдал приказ о выселении всех евреев, еще остававшихся в Яфо и Тель-Авиве. Даже те, кто ранее подал прошение о турецком гражданстве, считались потенциальными изменниками. Теперь они, лишившись крова, потянулись в поисках временного пристанища в поселения Иудеи. Затем беженцев оттеснили еще дальше на север — в еврейские земледельческие колонии Галилеи. Там еще до их появления катастрофически не хватало рабочих мест и продуктов. Сотням людей угрожала голодная смерть. Многие еврейские девушки выжили лишь потому, что торговали собой в гарнизонах турецких и немецких военных частей, размещенных в Галилее.

В октябре 1917 г. Алленби начал наступление в Палестине. Начальная стадия кампании превзошла самые оптимистические ожидания генерала. Усиленный десятками тысяч солдат из стран Британского Содружества[171], Египетский экспедиционный корпус быстро продвигался вперед, захватив Беэр-Шеву, 16 ноября — Яфо, а еще через три недели — Иерусалим. 11 декабря 1917 г. Алленби с непокрытой головой вошел в древнюю столицу и обратился с речью к мусульманским, христианским и еврейским старейшинам, собравшимся на ступенях Башни Давида. “Мы пришли сюда, — заявил генерал, — не как завоеватели, а как освободители. Мы намерены положить начало новой эре братства и мира в Святой земле”. Эти события произошли в праздник Ханука, посвященный триумфу Маккавеев, освободивших древнюю Палестину и начавших новую эру еврейской национальной славы. И вот в декабре 1917 г., зажигая свечи в менорот (ритуальных подсвечниках) в Иерусалиме и повсюду в странах диаспоры, религиозные евреи в своих благодарственных молитвах отмечали это удивительное совпадение.

Но ликование было преждевременным. Когда начались зимние дожди, наступление Алленби приостановилось, и на севере Палестины евреи остались заложниками турецкой военной администрации. Теперь о безопасности не могло быть и речи, турецкая армия начала конфискацию еврейского имущества, а тысячи дезертиров терроризировали поселенцев, грабили их и даже убивали. Конец турецкой оккупации в Палестине превратился для ишува в тяжелейшее испытание. Когда англичане, возобновив наступление весной, к сентябрю 1918 г. окончательно сокрушили противника, еврейское население, составлявшее до войны 85 тыс. человек, насчитывало менее 55 тыс. При этом по меньшей мере 8-10 тыс. человек погибли от голода, болезней и отсутствия медицинской помощи. В кампании 1918 г. принимал участие и Еврейский легион. Как только его солдаты ступили на Святую землю, Жаботинский немедленно приступил к вербовке молодых палестинских евреев, избежавших изгнания и репрессий турецких властей. Для военной службы пригодными оказались всего несколько сотен человек, но именно они стали самыми надежными бойцами легиона. Весной 1918 г. еврейские подразделения поначалу были размещены для патрулирования в Иорданской долине, где можно было ожидать турецкой контратаки. Затем, после неоднократных просьб Паттерсона, Еврейскому легиону было разрешено принять участие в решающем осеннем наступлении. В этот момент в легионе насчитывалось 5 тыс. солдат, что составляло одну шестую британской оккупационной армии. В нерегулярных частях Фейсала[172] в 1918 г. арабов было примерно в два раза больше. Легион, таким образом, вовсе не был символической боевой единицей. В деле подтверждения прав евреев на национальный очаг в Палестине легион сыграл столь же значительную роль, что и шедшие наперекор трудностям пионеры-сионисты. Действия Еврейского легиона имели не меньшее значение, чем Декларация Бальфура. Под покровительством Англии, под стягом освободительного движения вооруженные и готовые к борьбе евреи настолько громко заявили о себе, что ликвидировать их плацдарм в Палестине стало теперь непросто.