Из пушки на Луну

ГЛАВА XIV
Ночь в триста пятьдесят четыре с половиной часа.

В ту самую минуту, как снаряд погрузился в темноту, он пронесся над северным лунным полюсом на расстоянии менее 50 километров. Нескольких секунд оказалось достаточно для перехода из света в непроглядный мрак. Этот переход совершился неожиданно, без всякой постепенности. Луна погасла, словно горящая лампа от мощного дуновения.

— Провалилась навеки, исчезла наша Луна! — воскликнул Ардан с изумлением.

В самом деле, было похоже на то: ни отблеска, ни тени, — ровно ничего не осталось от диска, несколько секунд тому назад так сильно освещенного. Яркое сияние звезд еще резче выделяло черноту ночи.

То была темнота, которая в течение 354Ѕ часов господствует в каждой точке лунного диска. Снаряд, погрузившись в конус тени, отбрасываемой Луной, не мог больше подвергаться действию солнечных лучей.

Внутри снаряда господствовал абсолютный мрак. Путешественники не могли видеть друг друга. Понятно, явилось желание воспользоваться хоть каким-нибудь светом, и как ни жаль было Барбикену тратить газ, запас которого был ограничен, он должен был к нему прибегнуть, потому что Солнце решительно отказалось доставлять им свет.

— Проклятое Солнце, — кричал Ардан, — понапрасну заставляет нас тратить последние остатки газа!

— Ну, на Солнце не очень следует нападать, — сказал Николь. — Оно, пожалуй, не виновато. Если кто виноват, так главным образом Луна: она стала между нами и Солнцем.

— Неправда, виновато Солнце!

— Нет, Луна! Спор, быть может, протянулся бы еще долго, если бы Барбикен не вмешался в разговор приятелей.

— Друзья мои, — сказал он, — тут не виноваты ни Солнце, ни Луна. Виноват наш снаряд: вместо того чтобы лететь по тому направлению, как его прицелили, он; имел глупость уклониться в сторону. Если же еще строже относиться к делу, то скорее всего виноват тот злополучный болид, который заставил снаряд уклониться.

— Основательно сказано! — ответил Мишель. — По-моему, теперь остается только приступить к завтраку. Ведь мы всю ночь пронаблюдали, не грех немного и подкрепиться.

Мнение Мишеля было принято без возражений, и через несколько минут завтрак уже стоял на столе. Ели, однако, без аппетита, пили без взаимных приветствий и тостов. У каждого на душе было неспокойно. Непроглядная темь безвоздушного пространства навевала смутную тревогу. За завтраком все время толковали о долгой ночи в 354 часа — почти в 15 суток, — которую физические законы навязали обитателям Луны. Барбикен объяснил своим друзьям это любопытное явление.

— Это, бесспорно, любопытно, — говорил Барбикен. — Если каждое из лунных полушарий лишается солнечного света на целых 15 суток, то одно из них, над которым мы несемся в настоящее время, не пользуется возможностью видеть даже сияющую Землю в продолжение всей своей черной ночи. Если б так было на Земле, если б Европа, например, никогда не видела Луны, если б ее могли видеть только антиподы Европы, то представьте себе удивление европейца, заехавшего, положим, в Австралию!

— Тогда, значит, надо было бы путешествовать в Австралию для того только, чтобы увидеть Луну? — спросил Мишель. — Наверное, нашлось бы много охотников на эту прогулку.

— Вот именно такое же удивление, — сказал председатель Пушечного клуба, — должен испытывать селенит, явившись с той части Луны, которая противоположна Земле и никогда не видима нашим «землякам».

— А мы могли бы ее увидеть, эту сторону, если бы прибыли сюда во время новолуния, то есть пятью днями позже, — вставил Николь.

— Кроме того, — продолжал Барбикен, — сама природа благоприятствует жителям видимой части Луны, в ущерб их антиподам. На долю селенитов невидимой части выпали, как видите, ночи в 354 часа, ночи, темнота которых не рассеивается даже отраженным светом Земли. У селенитов видимой части Луны — совсем иное: едва только Солнце, светившее им сряду 15 дней, скроется за горизонт, как уже на противоположной стороне неба является блестящее светило — Земля, диск которой в 13 раз больше Луны, а следовательно, дает и света в 13 раз больше; притом же этот свет не уменьшается влиянием атмосферы, потому что на Луне атмосферы нет. И эта Земля сойдет с лунного горизонта только в минуту, когда на нем с противоположной стороны снова появится Солнце.

— Каково! — воскликнул Мишель.

— Итак, вы теперь понимаете, — продолжал Барбикен, не обращая внимания на замечание Мишеля, — что на видимой части диска селенитам живется хорошо: во время нашего полнолуния им светит Солнце, а во время новолуния — Земля.

— А мне кажется, — сказал Николь, — что это преимущество отчасти теряет свое значение, если принимать в расчет жару, которую им приходится переносить.

— Неудобство это одинаково для обеих сторон. Я.вам скажу, что, напротив, невидимой стороне Луны больше приходится терпеть от жары, чем видимой. Я говорю это преимущественно вам, Николь, потому что Мишель, вероятно, этого не поймет.

— Благодарю за комплимент, — сказал Мишель.

— Хотя это понять нетрудно, — сказал Барбикен: — ведь невидимая сторона пользуется солнечным светом и теплотой во время нашего новолуния, то есть когда Луна занимает место между Солнцем и Землей. В это время Луна находится ближе к Солнцу, сравнительно с тем положением, в котором она бывает во время нашего полнолуния. А это расстояние равняется двухсотой части того, какое отделяет Солнце от Земли; в круглых числах это 800 тысяч километров. Значит, невидимая сторона Луны на 800 тысяч километров ближе к Солнцу в то время, когда пользуется солнечными лучами.

— Справедливо, — ответил Николь.

— Совершенно иное… — начал было Барбикен.

— Одну минуту, — сказал Мишель, перебивая своего серьезного товарища.

— Что тебе надо?

— Я хочу продолжить объяснение…

— Это зачем же?

— Чтобы доказать, что и я кое-что понял.

— Ну, говори, говори, — ответил, улыбаясь, Барбикен.

— Совершенно иное, — начал серьезно Мишель, подражая тону председателя, — совершенно иное можно сказать о другой части Луны. Эта видимая часть бывает освещена Солнцем во время земного полнолуния; в это время Луна находится дальше от Солнца круглым числом на 800 тысяч километров, и теплота, получаемая ею, уже менее значительна.

— Весьма удачно изложено! — воскликнул Барбикен. — Знаешь, Мишель, что я тебе скажу? Для артиста, право, ты очень сообразителен…

— Да, не без того, — ответил небрежно Мишель. — Мы, парижане, вообще народ не вислоухий.

Барбикен важно пожал руку своему любезному спутнику.

— Однако, — заметил Мишель, — если мы окажемся селенитами, то поселимся не иначе, как на видимой стороне Луны. Люблю свет!

— Поселимся, если только атмосфера не собралась именно на невидимой стороне, как уверяют некоторые астрономы.

— Да, на это тоже не мешает обратить внимание, — согласился Мишель.

После завтрака путешественники принялись снова за наблюдения. Они погасили свет в снаряде и старались рассмотреть что-либо через темные окна. Но темнота была непроницаема. Нигде ни единой блестящей точечки.

Куда несся снаряд? Удалялся ли он от диска, или приближался к нему? Или его уносило в беспредельное небесное пространство? Как это определить?

Эти вопросы волновали Барбикена, но решить их он не мог.

Очень может быть, что всего в нескольких километрах находилась невидимая планета, но ни он, ни его товарищи ее не замечали. Если какой-нибудь шум и раздавался на поверхности Луны, они этого шума слышать не могли. Воздуха, проводника звука, не было, и он, значит, не мог им передать «стонов» Луны, которую арабские легенды величают «человеком, наполовину окаменевшим, но еще трепещущим».

Понятно, что все это могло взволновать каких угодно терпеливых наблюдателей. Как раз неизвестное-то полушарие и скрывалось от их глаз! Сторона, которая всего через 15 суток будет великолепным образом освещена солнечными лучами, теперь терялась в совершеннейшей темноте.

А через 15 суток где очутится снаряд? Куда увлекут его неизвестные притяжения? Кто мог это решить!

Астрономы полагают, что невидимое полушарие Луны по своему устройству совершенно сходно с полушарием видимым. Действительно, вследствие небольших колебаний Луны открывается почти седьмая часть этого невидимого полушария, и в этих областях усматриваются такие же горы и равнины, цирки, кратеры, какие уже занесены на карту видимого полушария. Можно, значит, с достоверностью предположить, что и там — та же природа, тот же мир, бесплодный и мертвый.

Но что, если атмосфера существует именно на той стороне? Что, если вместе с воздухом вода подарила жизнь материкам? Что, если растительность там еще сохранилась? Что, если животные населяют эти материки и моря? Что, если при этих условиях живет там и человек?

Сколько интересных вопросов можно было бы разрешить! Сколько загадок открылось бы при наблюдении этого полушария! И какое было бы наслаждение посмотреть на мир, доселе не доступный человеческому взгляду!

Но, к величайшему неудовольствию наших путешественников, невидимое для Земли полушарие оставалось и для них невидимым. Одни только созвездия привлекали их взоры, и, надо заметить, никогда астрономы не находились в таких благоприятных условиях для звездных наблюдений.

Ничто действительно не могло сравниться с великолепием этого звездного неба. Алмазы, врезанные в небесный свод, сверкали чудеснейшими огнями. Взор обнимал небосклон от Южного Креста до Полярной звезды.

В этом пространстве снаряд двигался, точно новое светило, созданное руками человека. Созвездия сияли тихим светом; они не мерцали потому, что не было атмосферы, которая при неодинаковой влажности и плотности своих слоев служит причиной звездных мерцаний. Звезды здесь блистали, точно кроткие глаза, смотревшие в глубокий, непроницаемый мрак среди ненарушимого безмолвия.

Путешественники долго и молча наблюдали звездный небосклон, на котором обширный диск Луны образовывал громадную черную впадину.

Но мало-помалу прелесть созерцания сменялась тягостным ощущением. Пронизывающий холод вскоре покрыл стекла окон с внутренней стороны слоем льда. Солнце уже не согревало своими лучами снаряда, и каюта мало-помалу утрачивала скопившуюся в ней до того теплоту. Эта теплота быстро рассеивалась в пространстве. В снаряде произошло значительное понижение температуры. Вследствие этого внутренняя влага при соприкосновении со стеклами превращалась в лед. Скоро слой льда уничтожил возможность наблюдений над тем, что делалось вне снаряда.

Николь посмотрел на градусник и увидал, что температура упала до 17° ниже нуля.

Барбикен, невзирая на свое желание соблюдать экономию, вынужден был пустить в ход теплоту газа. Низкая температура становилась невыносимой. Путешественники рисковали замерзнуть.

— Ну, мы не можем пожаловаться на монотонность нашего путешествия, — заметил Ардан. — Что за разнообразие, хотя бы в температуре! То нас ослепляет яркий свет и мы испытываем невыносимую жару, точно индейцы в льяносах, то погружаемся в непроницаемый мрак и мерзнем от стужи не хуже полярных эскимосов! Право, жаловаться нечего. Природа, можно сказать, всячески старается нам угодить!

— А какова внешняя температура? — спросил Николь Барбикена.

— Та же, что и всегда в межпланетном пространстве, — ответил Барбикен.

— Ну, так, значит, теперь именно время сделать тот опыт, который мы не могли произвести, когда, выражаясь поэтически, купались в солнечных лучах, — сказал Ардан.

— Ты прав, — ответил Барбикен, — более удобного времени, конечно, не выберешь; теперь мы именно находимся в таком положении, что можем как нельзя лучше измерить температуру межпланетного пространства. Надо приготовить термометр.

Понятно, что обыкновенный термометр не дал бы никаких результатов при таких исключительных обстоятельствах. Ртуть замерзла бы в своей трубке, потому что она в жидком состоянии может оставаться только до 39° ниже нуля. Но Барбикен запасся прибором, который мог показывать чрезвычайно низкие температуры.

Барбикен приготовился пустить его в дело.

— Только как же мы за это примемся? — спросил Николь.

— Нет ничего легче, — ответил никогда и ничем не затруднявшийся Ардан. — Мы быстро откроем окно, выбросим прибор; он последует за снарядом с примерной покорностью, а через четверть часа мы его достанем.

— Рукой? — спросил Барбикен.

— Рукой, — ответил Мишель.

— Ну, мой друг, не советую этого делать: рука твоя превратится под влиянием этого страшного холода в ледяшку.

— Неужто?

— Тебя словно обожжет раскаленным железом. К тому же я еще не уверен, точно ли предметы, выброшенные нами из снаряда, следуют за нами.

— Почему же? — спросил Николь.

— Да потому, что если мы летим в лунной атмосфере, то, как бы она ни была разрежена, все же предметы эти должны от нас отставать. Темнота мешает нам удостовериться, тут ли они, а потому, чтобы не рисковать термометром, привяжем его; таким образом удобнее будет втянуть его обратно.

Совет Барбикена был принят.

Окно быстро отворили, и Николь кинул термометр, привязанный на короткой веревке.

Окно приоткрыли всего на одну секунду, но этой секунды было достаточно, чтобы внутрь снаряда проник жесточайший холод.

— Тысяча чертей! — вскрикнул Мишель Ардан, — Здесь с успехом можно заморозить даже белых медведей!

Барбикен оставил термометр на полчаса; это было более чем достаточно, чтобы прибор принял температуру окружающего пространства. Затем термометр быстро втянули обратно в снаряд.

Барбикен воскликнул:

— 263 градуса ниже нуля!

Такова ужасающая температура небесного пространства! Такова, может статься, и температура лунных материков, когда ночное светило утрачивает через лучеиспускание всю теплоту, которою оно запасалось в течение: 15-суточного солнечного освещения.