Изображая жертву

{ — Попрошу сдать оружие.

— Что?

Капитан, Люда и камера, сержант с прикованным преступником, а также Валя синхронно подняли десять глаз и один объектив на охранника.

Охранник в форме старшины милиции не смутился:

— В телецентр нельзя с оружием, по инструкции надо сдать. — Голос его был добрым, но строгим.

— Мы, в принципе, не убивать пришли, а наоборот — ответил за всех Валя.

Капитан медленно потянулся к кобуре и вдруг резко выбросил руку вперёд, сделав из кулака фигу.

— Товарищ капитан, здесь телевидение, прямые эфиры идут, поэтому есть инструкция...

— А как же он прошёл? — Капитан указал на прикованного к Севе длинноногого интеллигента в очках. — С двустволкой, не с пистолетом!

— Вы же знаете, он вырубил охранника.

— Я бы вас всех вырубил, всё ваше телевидение!

Из стеклянного проёма прямо на капитана выбежал щеголеватый телевизионный чёрт в костюме в крупную полоску с зелёным галстуком. На ногах у него были оранжевые ботинки, не стыкующиеся с общим видом.

— О, а мы вас ждём, нас предупредили, что приедет милиция — с преступником. — Щёголь бросил колючий взгляд на парня в наручниках. — Вы не возражаете, если мы всё заснимем, для программы. Мы готовим большое часовое шоу о захвате телецентра...

— Что?

— Мы хотим заснять, как вы всё будете проводить, все ваши действия. В режиме реалити.

— Это нельзя, — нахмурился капитан.

Но чёрт такой ответ даже не воспринял. Это не входило в его планы на сегодня — не снимать то, что решили на планёрке канала.

— Мы хотели бы прямо с вашего прихода, как вы из лифта выходите...

— Мы уже вышли... — более жёстко отреагировал капитан.

— Надо снова зайти и выйти.

Чёрт улыбнулся. Из стеклянного проёма стали выползать какие-то упыри с фонарями, штативами и телекамерами. За ними полезли другие, волосатые с синяками под глазами, — они окружили капитана, Люду, Севу с преступником и Валю и стали просовывать им прямо под одежду провода с прищепками.

— Что, зачем?! — Капитан пытался отбиться.

— Поговорите, раз-два, работают? — «Синяк» уставился на капитана в ожидании ответа.

— Что работают?

— Петлички! Раз-два, ну, поговорите!

— Отъебись от меня! — Капитан пхнул слишком назойливого волосатика.

— Отлично, работают! — Так же неожиданно, как появился, «синяк» исчез.

Чёрт скомандовал:

— Гримёры!

Из стеклянного проёма выбежали две толстые тётки и принялись мести по всем лицам колючими щётками.

— У вас одноразовые? — спросил Валя.

— Ага, — ответила толстуха и той же щёткой окропила лицо арестанта. Парень в наручниках сморщился и чихнул, подняв с лица всю уложенную пудру. Толстуха тут же замахала щёткой на поднявшееся облако и ловко загнала пудру обратно на лицо подследственного.

— Так, всё, всё, время, пожалуйста, начнём с лифта! — Щёголь нажал на кнопку, и двери лифта разъехались. — Входите, а когда двери откроются, идите на камеру! Снимем проход!

Чёрт затолкал милиционеров и преступника обратно в лифт. Двери закрылись. Полумрак лифта поглотил участников следственного эксперимента. Валя ликовал. Сева занервничал, как перед настоящими съёмками. Люда и капитан были возмущены. Люда — потому что во время следственного эксперимента будет ещё кто-то с видеокамерой, капитан — потому что им кто-то командовал, вернее, потому что кто-то ему указывал. Капитан не любил, когда ему указывали... Будучи подростком, он даже убежал из дома и начал жить отдельно от родителей именно потому, что они ему указывали — что одевать, с кем встречаться... Ещё один недовольный ждал, когда двери лифта откроются, — это подследственный.

— Я требую меня не снимать для шоу! Следственный эксперимент, пожалуйста! Шоу — нет!

Долговязый преступник проговорил эту фразу так громко, что её услышали, все, кто мог находиться сейчас в шахте лифта и за его дверями. Капитан положил руку на кобуру. Люда побледнела. Она почему-то решила, что вот когда двери лифта откроются, капитан, как заправский ковбой, выхватит пистолет и перестреляет всех работников канала, на хрен. Люда включила в своей камере режим ночной съёмки, чтобы драгоценные кадры вышли как надо.

— Я свои права знаю. Это сугубо личное дело, — ещё раз возмутился преступник.

— В Америке, между прочим, даже, как казнят, показывают. Садят на электрический стул и показывают, — так же громко выступил Валя в защиту телевидения.

— Недавно совсем писателя казнили, негра, я видел, — вот уже и Сева выступил на стороне сил зла и принялся подначивать капитана к съёмкам. — Очень шокирует. Влияет, я имею в виду, на подсознанье... когда всё это видишь... Этот писатель, он даже Нобелевскую премию чуть не получил, а Шварцнеггер его всё равно приговорил, — потому что Терминатор не может изменить свою программу.

Дверь лифта открылась. Капитан убрал руку с кобуры и вышел на свет к своим заслуженным минутам славы. Сева подтолкнул заключённого в печень и тоже взошёл под свет телевизионных софитов.

— Так, лицо, делаем хмурое лицо! — Щёголь стал махать руками и показывать, кому и как расходиться из лифта.

— Потом кудряш, да, отлично...

«Я сержант», — подумал про себя Сева, но не стал прерывать съёмки.

— Подпхни его ещё раз, кудряш, пусть у него слёзы потекут, да, пусть он рыдает, это так и должно быть, что место преступления так на него действует, всё-таки жену убил, не просто ведущую прогноза погоды, и оператора ещё...

Сева ещё раз ударил долговязого в сонное сплетение, и тот заревел, как плакса из младшей школы.

— А последним, вот вы, молодой человек, в бейсболке, у вас какая роль в следствии?

Валя молчал. Он задумался о глобальном обмане телевиденья, что вот он, этот чёрт, сейчас им руководит, а потом его голос вырежут, и телезрители решат, что Валя сам, без подсказок делал всё, как нужно...

Проход засняли. Капитан шёл первым, прищуриваясь и перекатывая во рту зубочистку, за ним Сева волочил длинноногого преступника, Валя от обилия камер и лжи очень смутился и шагал, как «Чужой», спрятав голову в плечи, а Люда прошла чисто по-женски, справедливо рассчитав, что в телевизоре лучше выставить формы, а не содержание.

— Так, где эта студия?

— Сюда, на меня, прямо. — Щёголь забежал вперёд, сделал сигнал операторам, чтобы продолжали снимать. — Вот тут он её и пристрелил.

Долговязый заплакал теперь, не потому что Сева ударил его, а от настоящих непридуманных чувств.

Капитан и все вошли. Студия была комнатой, приспособленной для съёмок всего, что производилось на канале. В глаза капитану сразу бросился широкий диван с тигровой обивкой и с крупными светящимися буквами над ним: «Трамвай желания». Рядом стоял стеклянный барабан, в котором ведущие «Трамвая» каждое утро разыгрывали призы — билеты в цирк или полотенца и кружки с логотипом канала. Валя часто, сквозь сон, смотрел эту утреннюю передачу. Она была очень фальшивой, потому что там всё время говорили про то, как хорошо, что надо просыпаться и идти на работу, ведущие всё время натужно хохотали и заражали всех разными желаниями — от банального, почистить зубы, до самого большого, которое только может случиться в жизни. Валя думал, что гораздо умнее было бы сделать грустную программу про утро, «Трамвай нежелания», потому что никто на самом деле не любит рано подрываться, это, может быть, самое главное насилие над человеком — пробуждение. Но уж если пробудился, то нет ничего лучше, как посмотреть с утра что-нибудь «скользкое». Было бы неплохо показывать с утра эротику по Центральному телевиденью. «Вечером кому она нужна? Вечером организм уставший. А утром самое то! Вы как мужчина, вы меня понимаете, я надеюсь?» — такое письмо написал Валя однажды министру печати и массовых коммуникаций. Но оно почему-то осталось без ответа.

— Так, а на диване пятно? — Капитан присел рядом с пятном, посмотрел в телевизионную камеру, как ведущий, — улыбаясь во всё лицо.

— Да, жертва потом тут лежала, — пробубнил щёголь, пролистывая свой личный сценарий того, как всё было.

— Так, а вторая жертва?

— Что?

— Вторая жертва где была?

— Оператор?

— Я вас спрашиваю, я откуда знаю кто!

— Оператор упал за камерой.

— Погиб при исполнении. — Валя сделал грустное лицо.

— Хорошо. — Капитан встал с дивана желаний. — Где студия погоды?

— Вот она. — Щёголь направился в угол комнаты, капитан и все последовали за ним. Проходя, Валя обратил внимание на стол «Новостей».

— Тут у нас рир, — просветил его чёрт.

— Что?

— Видите, ткань натянута, её высвечивают фонарями, и тут наши девушки читают прогноз...

— И раздеваются? — пошутил Валя.

— Да, — серьёзно ответил щёголь.

Капитан осмотрелся. Осмотрелся ещё раз и заключил:

— Хорошо. Люда, включай. Так, Горилкин, на камеру, чётко, всё, как было, и кончай, давай, это, сопли утри. Двоих одним выстрелом положил, мужик, значит, не баба. Втяни слёзы, и поехали! Рассказывай!

— Я не хотел...

— Куда он смотрит! — Люда решила быть стервой, потому что сейчас она снималась на телевидении.

— Ты куда смотришь? — Сева перестал отражать, что его снимают для шоу, и все камеры для него стали камерами Люды, а все люди за камерами — Людами. Он слегка толкнул Горилкина в грудь, и тот закашлялся.

— Так, товарищ сержант, что вы делаете?! Давайте, отстегните подозреваемого. — Капитан решил косить под либерального следователя. Он даже вставил в рот зубочистку, как Сталлоне в его любимом фильме «Кобра», чтобы казаться более крутым. «Чем чёрт не шутит, — думал капитан, — кто его знает, куда это кино дойдёт, смотрел же президент «Девятую роту», значит, он всем таким интересуется». — Куда вы смотрите? — Капитан вежливо обратился к подследственному.

— Туда. — Горилкин указал освободившейся рукой в камеру, снимавшую для канала.

— Сюда смотри, понял? — Люда обвела маленький объектив своей камеры указательным обильно наманикюренным пальцем, а потом навела этот палец на Горилкина и произнесла: «Пух!»

— Так, хватит баловаться, Люда! Так, Горилкин, мы ждём, — всё ещё либерально попросил капитан.

Валя отошёл к столу «Новостей», сел на место ведущего. Он считал, что спокойно мог бы вести «Новости», потому что знал лично тех, кто их вёл сейчас. Просто этих ребят с журфака одели в костюмы, прилизали, толстые тётки замазали их лица пудрой, — но дело это не поменяло, все они — наркоманы. Одного Валя видел в университетском туалете с торчащим в руке шприцем, он сейчас ведёт главную программу недели, делает комментарии, берёт интервью у политиков. В этом не было ничего плохого, просто Валя не понимал, зачем после всего такого устраиваться на канал? Зачем тогда было париться, наркотики принимать, или это как раз следствие наркомании, что люди после неё становятся такими прилизанными, интересуются ставками доллара и евро, приглашают к себе на беседу депутатов, носят галстук и так гладко выбриваются?

— Я сидел дома, — начал Горилкин, — набирал на ноутбуке наброски... к роману...

— Ты писатель... вы, что ли? — Капитан снова отошёл к дивану желания и сел на него. Его рот тут же вытянулся в улыбку. Люда встала ближе к столу «Новостей», чтобы охватить капитана и Горилкина. Получился такой треугольник: Люда — капитан — Горилкин. Это если не учитывать Валю, который был как бы вне. Именно Валя подумал о треугольнике и вспомнил, что великий Пифагор учил во всём искать треугольник. «Найдёшь треугольник, и проблема решена». Кстати, и счёт, если верить Пифагору, начинался с цифры три. То есть никаких один, два — сразу три. Валя окинул студию взглядом. Тут был ещё один треугольник: щёголь и два канальных оператора. То есть выходило, что здесь на самом деле две каких-то стихии, а он сам ни то ни сё. Вале это нравилось — не принадлежать ничему. За такой расклад он очень любил Пифагора. Хотя ещё и Сева сейчас находился вне. Он отстегнулся от своего подопечного и не принадлежал сейчас ничему. Причём настолько сильно, что Валя его даже и не заметил.

— Я колумнист, — наконец ответил капитану Горилкин.

— Как? — Капитан заулыбался ещё шире.

— Коммунист. — Сева выпрыгнул из вне и заржал. — Всех коммунистов мы в девяносто первом...

— Тихо! Лимоновец, что ли? Социал... левый... социал? — Капитан занервничал. Ему не хотелось превращать все в политику, тем более при телекамерах. Люда, наоборот, оживилась. Она читала в Интернете, что французская интеллигенция вся сплошь и рядом, левая, поэтому кадры судилища над юным большевиком могут всколыхнуть Канны. В голове она прикинула, что можно будет грамотно всё нарезать и подать убийство ведущей прогноза погоды с раздеванием как акт протеста против буржуазного фарисейства, захлестнувшего телевидение и все сферы.

— Он ведёт колонку в журнале «Арт-гид», в глянце, — пишет о книжных новинках. — Щёголь своим голосом, как щёлочью, смыл с Людиной плёнки всё её нафантазированное кино.

— Я и сказал — ко-лу-мнист! — оправдался Горилкин.

— Так, тихо! Вы что, знаете его? — постановочно поинтересовался у чёрта капитан.

— Учились вместе, — также постановочно ответил щёголь.

— Так...

Валя, в отличие от капитана, был в курсе, что в их городе все учатся в одном университете, а потом идут либо на канал, либо колумнистами в глянцевые журналы. Ну, ещё дизайнерами.

— А почему сказал про роман? — продолжил реалити-следственный-эксперимент капитан.

— Я по ночам, в свободное время, как хобби, пишу...

— Так, дальше. — Капитан на диване превращался в типичного ведущего «утреннего трамвая»: он широко улыбался и всем своим видом выражал желание принимать мир таким, какой он есть. Не хватало только, чтобы он крутил барабан, но, видимо, это ещё было впереди.

— Я по работе читаю много книг. Мне надо писать на них рецензии. В основном вся современная литература это гадость, жалкие поделки!

— Правильно, я тоже так считаю! — Люда напоролась на вытянутую от уха до уха улыбку капитана и ушла в свою съёмку. Внутри она чувствовала прилив, потому что всё то же самое она думала про современное русское кино. Слова Горилкина придали ей уверенность в том, что она держит камеру в верном направлении.

— Пишут выскочки, дилетанты, язык у них сплошь из штампов, как в телевизоре, и в глянцевых журналах. Герои недоумки, генетический мусор, и на самом деле то, что они делают, это не романы, а комиксы! Мне больно, что русская литература скатилась до такого. Нет поиска, какой-то духовной осмысленности, человека нет! Одни зомби, наркоманы, дельцы без чести, люди, не знающие традиций! Все идут в литературу, чтобы заработать, а я...

Валя сидел в кресле ведущего «Новостей» и не мог поверить, что все эти слова говорит молодой человек, колумнист глянцевого издания. На мгновение Валя представил себя ведущим «Международной панорамы». Была такая программа на советском телевидении. Её ведущий — Фарид Сейфуль-Мулюков под мрачные картинки пригородов Парижа и Сан-Франциско начитывал тексты о том, как тяжело живётся на чужбине русским эмигрантам и как вообще тяжело живётся, если ты живёшь не в СССР. Валя представлял сейчас себя Фаридом Сейфуль-Мулюковым, который связался с собкором советского телевидения в Нью-Йорке. У Вали были записи «Международной панорамы» на кассетах, которые можно было прослушивать в магнитофоне. Фарид Сейфуль-Мулюков был его любимым голосом. Отец, который записывал «Международную панораму» на магнитофон «Романтик», говорил Вале, что эти кассеты теперь как свидетельства с Атлантиды. Её уже нет, а голос Фарида Сейфуль-Мулюкова можно поставить в магнитофон, точно так же, как поставили пирамиды в Египте. Потому что пирамиды на самом деле придумали в Атлантиде, а в Египте это просто инсталлированная память. Валя часто задумывался, что так и тело человека — всего лишь пометка, знак, что в этом месте была душа. Тело это обелиск, надгробие, возле которого надо молчать и вспоминать о душе.

— Я решил, что должен написать роман. Но не просто роман, а образец, идеальное произведение, которое бы всколыхнуло общество. Напомнило человеку о его высшем назначении. Что он не мусор, не пыль, а образ и подобие. Я хотел и искренне верил, что такое возможно, — чтобы силой слова заставить всех проснуться... Мне нужно было только найти Слово, понимаете, Слово, которое было вначале...

— Так.

— И я решил, что для этого мне необходимо поехать в Грецию.

— Вот как?

— Потому что именно в Греции начались все искусства, там слагал свои гимны Гомер и Орфей играл на семиструнной арфе, пока его не разорвали на части злобные женщины...

— Чего только не было в Греции... — Щёголь усмехнулся, капитан пальчиком погрозил ему.

— Я решил, что только там, в колыбели всего лучшего на Земле, можно начать историю заново.

— Какое отношение это всё имеет к убийству?

— Моя жена считала меня... неудачником...

— Ха! — Щёголь показал капитану и всем, что это ещё мягко сказано.

— В общем, как она выражалась... мудаком... Я ей всё рассказал о своих планах, поделился, как с близким человеком... Я сказал ей, что буду копить деньги на поездку в Грецию, писать рецензии на книжки, и для других ещё журналов писать, днями писать и копить... Стася очень зло посмеялась над этим, она сказала, что таким способом я заработаю только на месячный проездной в метро и на презервативы, чтобы таких неудачников, как я, не плодить.

— Стася? — Люда широко открыла второй, свободный от объектива, глаз, и все заметили, что она его в принципе не зажмуривает.

— Профи, — шепнул один оператор с канала другому.

— Да, я так не могу, — ответил тот.

У Люды бешено заколотилось сердце, потому что похвалу из уст коллег любой человек слышит редко, тем более всё это было не специально подстроено, для лести, а прозвучало спонтанно, без задних мыслей.

— Это имя, — высунулся щёголь. — У неё из-за имени и был самый высокий рейтинг среди девочек, хотя фамилию для созвучия я как раз выдумал, и это сыграло, — Стася Бёсина. Я подумал, в этом есть что-то бесовское, запретное, и это выстрелило...

— Так, хватит. — Капитан, как пластинку, крутил в голове имя «Стася» и накладывал на него звучание своего имени «Стас», — получалось «Стасс — я». Очень смутно в нём вызревало какое-то предчувствие, что такое совпадение отнюдь не простая случайность. — Продолжайте, Горилкин.

— В ту ночь я не мог уснуть, всё грезил моим будущим романом. Я встал с кровати, включил телевизор...

— Стася, то есть жена, спала с вами? — усилил запретное капитан.

— Как? Нет. Вы же знаете...

— Мы сейчас — как будто — ничего не знаем, вам же в тюрьме ещё объяснили, что это проверка... нам надо проверить, как всё было, кого и как вы убили, давайте не удивляйтесь ни одному моему вопросу и отвечайте!

— Да... понятно... В ту ночь со Стасей я не спал, Стася была на работе.

— На канале?

— Да. То есть нет. Я тогда думал, в «Звёздном»...

— Городке? Она что, сказала вам, что космонавтом работает? — Капитан запрокинулся на спину и ногой крутанул барабан, все загоготали.

— Это универсам... «Звёздный»... в их районе. — У щёголя от смеха выступили слёзы.

— А вы откуда знаете? — Капитан резко прервал всеобщее веселье.

— Я же живу там же. — Щёголь смутился. — Стася там и правда работала на кассе, я её там и встретил. После работы, часа в два ночи возвращался, за сыром с плесенью зашёл. Гляжу, на кассе такая эффектная девушка пропадает. Я её и пригласил на телевидение.

— Так, то есть вы её и раньше знали?

— Шапочно. Я его знал, по университету, учились в одно время. — Щёголь вытянул носок оранжевого ботинка в сторону Горилкина, при этом Валя успел заметить вышитый золотом иероглиф на его носке.

— Так, то есть потерпевшая по вашей вине оказалась здесь?

— При чём здесь вина?! — Щёголь от волнения «дал петуха». — Наоборот, в ночную смену в «Звёздный» какие только упыри не вваливаются, а зарплата маленькая. Один при мне, у него «приход» был, он молоко с полки схватил и выдул прямо там, а на кассе наблевал. Я Стасе и предложил. Во-первых, это и по деньгам лучше и чище, и потом, в телевизоре это ж слава. Она, правда, говорила тут всем, что для своего колумниста в ночной прогноз погоды пошла, чтобы ему на Грецию заработать...

При этих словах Горилкина переклинило, и он заголосил, как плакальщица в фильме Линча «Малхолланд Драйв».

— Я-то знал, что это от лукавого, Греция... — Щёголь, ехидно улыбаясь, посмотрел на Горилкина. — Стася когда разде... прогноз читала, столько эсемесок приходило от телезрителей... Она была звездой...

— Эсемесок? — Капитан снова крутанул бутафорский барабан.

— По правилам прогноза, чем больше зрители шлют эсемесок, тем меньше одежды остаётся на ведущей, вы разве не смотрели, это самая у нас рейтинговая программа.

— Развели на телевидении бордель! Неужели нельзя обить диван чем-то приличным, тигровое всё, это же всё блядское, а ведь эту программу утром на больших экранах показывают, прямо на улице, я сам видел, детей в садик ведут и смотрят, что у вас тут на диване творится! А прогноз этот с раздеванием! Кому пришла такая идея в голову?!

— Мне. — Щёголь не без гордости признался в своём страшном грехе.

— Да... — Капитан тяжело выдохнул и снова крутанул барабан судьбы. — «Будь моя воля, к стенке бы я тебя», — подумал капитан, но не стал озвучивать эту далёкую от его нового либерального имиджа мысль.

Щёголь прочитал эту мысль в глазах капитана и очень струхнул. Он стал часто сглатывать слюну. Валя знал, что это нервная реакция. Так организм защищается от всего неприятного. Причём у каждого он по-разному защищается. Кто-то падает в обморок, чтобы пережить всё плохое. У кого-то даже начинается немотивированная икота или эрекция. В принципе, это самое лучшее — отрубиться, а потом, когда уже всё закончится, проснуться и рассмеяться. Валя читал, что в Америке даже есть такие фирмы, которые людям, ну, испытывающим жуткий страх в самолёте, ставят укол, чтобы человек вырубился. Такого пассажира представители фирмы сами заносят в самолёт, потому что укол, конечно, надо ставить ещё до аэропорта, потому что от одного вида аэропорта уже может начаться «приход». Тем более сейчас, когда из-за террористов туда нагнали так много страха. А ведь человек и без террористов много чего боится, связанное с самолётом. Вот, и такого клиента заносят, летят с ним, ухаживают во время полёта, смотрят, чтобы он не проснулся, и потом уже, когда привозят по конечному адресу, будят, и клиент, получается, как будто по волшебству оказался в другом городе или даже на другом конце света. У Вали сейчас промелькнула мысль, что, может быть, и смерть это что-то такое, какой-то перерыв в сознании, когда оно уже не справляется, и его чем-то таким колят, а потом его будят, и для него всё как в первый раз. Валя часто мечтал вот так вот оказаться при конце света, пускай многое пропустить, но конец посмотреть, потому что, как он думал, конец должен был быть самым интересным, и — он должен всё объяснить. Валя очень надеялся, что конец у всего именно такой — простой, логичный, ясный, — а не какой-нибудь открытый, многозначный. Это было бы самым страшным — открытый финал.

— У меня такая же мысль возникла! Один в один!

— Что? — Капитан перевёл взгляд на Горилкина, щёголь присел у стола с Валей, начал растирать лоб.

— Я включил телевизор, смотрю — там Стася... Она хоть и сильно косметикой была намакияжена... я её всё равно узнал... Она сначала в шубе была, в серой, в пятнах, как из рыси, а потом стали приходить «горячие эсемески», и она шубу сбросила, и у неё один бюстгальтер остался и трусики, тигровые...

Капитан в сердцах сплюнул.

— Я звук прибавил, она температуру на завтра начала объявлять, ветер северо-западный, а внизу идёт строка, эсемес-голосование, там, когда красная линия пошла, что как бы эсемесок много, Стася бюстгальтер сняла... Я кинулся в спальню, в кладовку, ружьё снял...

— Ружьё?

— Да, оно легальное, отцовское...

— Отец кто у вас, охотник?

— Нет, он в МЧС работает.

— Табельное ружьё?

— Да.

— Он кто, спасатель, пожарник?

— Бухгалтер.

— Вы, Горилкин, поспокойнее, ладно? У бухгалтера какое ружьё табельное?

— Ну, я не знаю, им выдали, отец говорил, что из них всех, кто в МЧС, составили бригады, птиц отстреливать...

— Как?

— Бороться с птичьим гриппом, их на озёра должны были вывозить...

— Это реально сейчас, — Люда закивала головой и камерой, — поголовно везде куры дохнут, а скоро люди начнут, если всех диких птиц не перестрелять.

— Так, тихо, ладно, тоже мне, перестрелять, геноцид тогда птицам объявите! — Капитан неожиданно натолкнулся на очень болезненную для себя тему. Его до глубины души раздражали кадры по телевидению, где люди в бахилах тысячами сжигали птиц и целые армейские подразделения отстреливали из автоматов диких уток и гусей на водоёмах. Это, правда, походило на массовый геноцид людей против куриц. Капитан вырос в деревне, и он не мог видеть, как из-за чьих-то страхов впустую уничтожается столько выращенного мяса.

— Отец с вами спал?

— Нет, он в своей комнате спал.

— Я это и спрашиваю. Дальше.

— Дальше, я не помню, как всё, поймал машину, приехал, охраннику прикладом дал, забежал сюда, Стася уже до трусиков дошла...

— Так, и?..

— Снимать стала, а они у неё в каблуках спутались...

При этих словах Горилкин зарыдал.

— Ну, ну. — Капитан вдруг как-то подобрел и спросил Горилкина в другой тональности. — Тебя как зовут?

— Гори-и-и-л-кин...

— Имя твоё как?

— Л-е-е-в...

«Сейчас скажет, лев — царь зверей, — подумал Валя. — Если бы Горилкина звали Валя, что бы он ему тогда сказал?»

— Ну, лев — это царь зверей, а вы плачете... нехорошо царю плакать! Значит, плавочки в каблуках спутались, да?

— Да-а-а...

— Ну-ка, Валя, вставай, — скомандовал капитан.

Валя вышел из-за стола «Новостей», встал в эпицентре. Все камеры нацелились на него. «Теперь я попал между двух треугольников, — подумал Валя. — Наверное, это самое плохое, по Пифагору».

— Раздеваться?

— Что?

Щёголь привстал, впервые с интересом оглядел всё Валино тело.

— Жертва трусы снимала, запнулась, мне снимать? — переспросил капитана Валя.

Все услышали, как Люда и ещё пара операторов начали работать камерой на приближение фокуса. Капитан уткнул голову вниз и молчал. Вдруг он вскочил, уцепился в обивку дивана и что есть силы дёрнул. Обивка затрещала, в руках капитана оказался тигровый кусок. Он кинул его в сторону Вали:

— Вот, это твои трусы!

Валя только сейчас понял, что капитан, наверное, не хотел, чтобы он раздевался. Это вполне понятно, потому что не все любят мужской стриптиз. Но, скорее всего, у капитана сегодня вообще была другая цель, напрямую не связанная с убийством Стаси Бёсиной. По крайней мере, утренняя программа этого дьявольского канала уже осталась без дивана.

— Давай, снимай их! Запинайся! Урод! — Капитан окончательно растоптал имидж либерала, хотя до этого Валя окончательно растоптал всякую надежду капитана на то, что этот фильм когда-нибудь посмотрит президент.

Валя подобрал тигровую шкуру, снял брюки и приложил её поверх своих плавочек к бёдрам. Щёголь закатил глаза. Сева гоготнул. Валя, имитируя, что это трусы, начал снимать с себя тигровую шкуру, запнулся ногой, начал скакать.

— Так? — выкрикнул он, танцуя на одной ноге, как самый настоящий витязь в тигровой шкуре.

— Так, — простонал Горилкин.

— Давай показывай, — заорал капитан на Горилкина, — как ты что сделал, вот он — это она, вот её трусы, запнулась и?!

— И я выстре-е-елил...

Валя наконец мог пасть ниц. Кусок тигровой обивки был под ним, и он вдруг подумал, что всё получилось, как в Элевсинских мистериях, то есть только теперь, когда он лёг на шкуру убитого животного, всё только начинается.

— Так... Дальше.

Горилкин открыл рот, но не смог говорить, его душил комок слёз. Вместо него заговорил щёголь:

— Она замертво упала, и оператор тоже, — он был за ней, снимал, и его тем же патроном, наповал. — Щёголь привстал, знаком показал операторам с канала, чтобы обе камеры держали его. — Я был тут, за стеклом, в аппаратной, там даже это стекло треснуло от рикошета, видите. — Щёголь показал на стекло, камеры взяли его жест. — Потом я тут же выбежал, кинулся сперва к Стасе, потому что она женщина, я думал, что, может, ей ещё можно помочь, я перенёс её на диван, общупал... нащупал пульс, но его не было...

— А где был Горилкин?

— Он стоял тут, с ружьём, с бешеными глазами, как хищник, я ещё подумал, что он спокойно может в меня выстрелить, потому что двустволка, но я решил, что я всё равно исполню свой долг, я...

— Так, то есть он стоял неподвижно?

— Да.

— Оператор?

— Что?

— Он что делал в это время?

— Он был убит.

— То есть что?

— Ну, он лежал, вот тут. — Щёголь ткнул оранжевым носком в пол рядом с собой.

— То есть снимать он не мог?

— Нет.

— Валя, ляг теперь, где оператор.

Валя перекатился вместе с обивкой.

— Так. Кто же тогда вёл съёмку убитой ведущей? — капитан произнёс эти слова очень тихо, так, что потребовались большие усилия расслышать его. Обычно так играют роли великие театральные актеры — самое важное они говорят еле слышно, бормочут, чтобы публика напрягалась и прочувствовала, что это действительно самый важный момент постановки.

— Я подумал... — начал придумывать щёголь.

— Так.

— Мне из аппаратной сделали знак, что эсемес-голосование не прекратилось, а просто даже зашкаливает... Ведь никто не прекратил эфир, всё передавалось, я имею в виду выстрелы, убийство, то есть всё так и шло...

— Так.

— Я тогда встал за камеру, потому что в этом... — голос щёголя в носках с иероглифом задрожал, — в этом и был мой долг перед ней и перед погибшим оператором, перед всеми, кто слал свои эсемес в поддержку Стаси, продолжить их дело и давать в эфир программу, несмотря ни на что!..

Операторы с канала оторвались от своих камер и подняли вверх большой палец. Щёголь поверил сам себе, и на его глазах проступили слёзы.

— Значит, именно вы организовали и собственноручно провели показ в прямом эфире убитой голой женщины?

— Да... — Щёголь почувствовал злорадство в голосе капитана и добавил: — У нас все к этому готовы, встать в нужный момент хоть за камеру, хоть за монтажный пульт, если с кем что случится... Это телевидение... нас так учили...

— Вы всё сказали? — оборвал щёголя капитан.

— Ну, да...

— Мы ещё спросим, кто вас и чему учил! А сейчас против вашего канала будет заведено дело за показ в прямом эфире реального убийства и потом ещё раздетого до наготы тела ведущей прогноза погоды в течение всего ночного эфира... И теперь мы знаем, кто конкретно за этим стоит!

— Ни одного звонка против, эсемески все восторженные... Поймите, люди хотели быть рядом с ней в такую минуту... — начал оправдываться щёголь.

— Это называется игра на животных инстинктах, да, Лев? — Капитан подмигнул совсем уже упавшему духом Горилкину. — Ничего, мы этот зоопарк прикроем.

Капитан оглядел всех вокруг. Операторы телеканала спрятались за свои камеры.

— Сева, выводи Льва, Валя... Валя, заснул?! Вставай, молодец, сегодня.

Капитан посмотрел на щёголя и скомандовал Севе:

— Так, одень на него наручники!

— Так они ж заняты! — Сева кивнул на Горилкина.

— Как? За что? — Щёголь сделал рывок в сторону двери, но лежащий на полу Валя в тигровой шкуре поймал его за ногу.

— Привяжи его к себе чем-нибудь, поедет с нами! — Капитан ещё раз прокрутил барабан и направился вон из студии. — Люда, выключай! — крикнул он на ходу.

Валя взял с пола кусок тигровой шкуры, свернул его, начал вязать запястье нового преступника.

— За что... за что?.. — бормотал щёголь, но никто ему не ответил. Вале приказали только связать, а отвечать на такие глобальные вопросы никто Валю не просил. И он промолчал, хотя точно знал, — «за что»...

Операторы канала сняли для шоу ещё один проход, финальный. Первым уходил капитан, потом Люда, за ней Сева с Горилкиным, и последним шёл Валя, тащивший за собой привязанного за тигровую обивку чёрта в оранжевых ботинках. Одна камера как раз взяла крупный план обивки. Наверное, оператор тоже решил, что здесь это будет нелишним. }