Изверг

•

Наверное, ему полагалось петь. Кантор что-то играл на органе.

Они вместе вышли из гулкого здания. Ребекка окропила гроб святой водой, сказала все, что нужно, потом обняла и его, и Агнес, старалась утешить, но не могла, собственное горе, злость, уязвимость вынудили ее резко оттолкнуть их от себя, посмотреть на них, тотчас вновь притянуть к себе, обнять и просто уйти.

Они молча стояли на дорожке. Солнце, как и раньше, лето, такое же долгое лето, как в ту пору, когда он ходил здесь с дедом.

Сейчас ее предадут земле, среди многих других.

— Мои соболезнования.

За спиной полицейские — хромой, что уже в годах, и Сундквист, который их допрашивал. Оба в черном.

Сами догадались или таков полицейский этикет? — подумал Фредрик.

— У меня нет детей, поэтому мне, наверное, не понять, но я терял близких и знаю, каково это.

Хромой пожилой полицейский смотрел вниз, на дорожку. Слова его звучали неуклюже, чуть ли не жестко, но Фредрик понял, что шли они от сердца и стоили больших усилий, чем казалось.

— Спасибо.

Они поздоровались, пожали друг другу руки. Сундквист что-то сказал Агнес, он не разобрал, что именно.

Молчание. Слышался лишь легкий ветерок, играющий вокруг, он дул уже несколько дней, может, дело к дождю, последний раз дождь шел три недели назад, и все, казалось, успели забыть, что существует что-то, кроме вечной жары.

Пожилой откашлялся и снова заговорил:

— Не знаю, имеет ли это для вас значение, но скоро мы его поймаем. Все наши люди брошены на поиски.

Фредрик пожал плечами.

— Верно. Вы не знаете, имеет ли это для нас значение.

— А что, имеет?

— Нет. Наша дочь умерла. Что бы вы ни сделали, этого не изменить.

Пожилой полицейский кивнул:

— Понимаю. Со мной было так же. Для нас это работа. Мы обязаны наказать преступника и предотвратить новые преступления.

Фредрик как раз взял Агнес за руку, собираясь уйти, немного побыть наедине со своим горем. Но сейчас обернулся к полицейским, посмотрел сперва на старшего, потом на второго, на Сундквиста:

— Что вы имеете в виду?

— Со вторника мы держим под наблюдением каждый детский сад, каждую школу.

— Поскольку ожидаете, что именно там он появится?

— Да.

Фредрик отпустил руку Агнес, перехватил ее взгляд, она ждала и могла подождать еще немного.

— Какие же это детские сады и школы?

— Здесь. В округе. Во многих местах, на большой территории.

— Вы наблюдаете, так как думаете, он сделает это снова?

— Мы наблюдаем, так как уверены, что он попытается еще раз.

— Почему?

— Нам известно, как он действовал раньше. И мы располагаем профильным заключением, психиатры и психологи обследовали его намного детальнее, чем любого другого заключенного в стране, он наверняка будет делать это снова и снова, пока не останется иного выхода, кроме самоубийства.

— Вы вправду уверены?

— Уже одно то, что он не прятался от вас перед… перед этим, по мнению психологов, означает, что он преступил последний рубеж, за которым существуют только разрушение, ненависть к себе, и больше ничего.

Он снова взял Агнес за руку. Кладбище такое огромное. Он одинок. И она одинока.

Они будут жить дальше, он, возможно, с Микаэлой, она с кем-то другим. Но оба всегда будут одиноки.

С кладбища они поехали в ресторан в центре Стренгнеса. Он высадил Микаэлу по дороге к их общему дому, долго держал ее в объятиях.

Дальше он поедет с Агнес, побудет с ней вдвоем, еще чуть-чуть.

Они сидели на воздухе, в неказистом внутреннем дворике, который в летний сезон становился частью ресторана. Столик был втиснут между стояком для выбивания ковров и велопарковкой, зато в тени, на легком ветерке, и поодаль от других посетителей.

Потом они поехали на станцию, но, когда Агнес уже собиралась купить билет в табачной лавке, служившей по совместительству билетной кассой, передумали. Фредрик предложил отвезти Агнес домой, в Стокгольм, тогда они еще немного побудут вместе, не станут прощаться именно здесь и сейчас, они выговорили себе сотню километров по запруженному шоссе, чтобы попробовать разобраться, как вышло, что они потеряли не только ребенка, но утратили связь друг с другом, двое взрослых людей, которых завтра будет соединять лишь общее горе.

Говорили они не очень много. Сказать-то нечего. Фредрик высадил ее на площади Санкт-Эриксплан, она сказала, ей нужно в магазин, не хотела идти прямо домой, в пустую квартиру. Они обнялись, она легонько поцеловала его в щеку, он провожал ее взглядом, пока она не исчезла за углом Бирка гатан.

Он бесцельно колесил по центральным улицам. Лето в разгаре, горожане разъехались, народу мало — одинокие туристы на пути к указанным на карте достопримечательностям, старики с тростями, которым уже не по силам выбраться за город, да кое-кто помоложе, у кого нет на это средств, а в остальном только пышущий зноем асфальт. Фредрик купил мороженое, сел под зонтиком, рядом с какой-то девушкой, и стал есть, меж тем как мимо проезжали пустые автобусы и редкие легковушки, потом остановился заказать минеральной воды у скучающего владельца кафе, потом поехал дальше по городу, который медленно возвращался домой, ужинал, ложился спать. По-настоящему так и не стемнело, короткая ночь и искусственное освещение большого города не подпускали настоящую темноту, и вскоре Фредрик уснул на переднем сиденье машины, прислонясь к боковому стеклу, на парковой аллее Юргордена.

Одежда прилипла к телу. Светлый костюм измялся, да и умыться не мешало бы. Проснулся он рано, по-утреннему бодрые утки кричали наперебой с пьяными тинейджерами, которые возвращались домой. Стокгольм улыбался, и Фредрик немного прошелся, чтобы расправить спину, болевшую после пяти часов сна в сидячем положении.

Он снова сел в машину, проехал по Юргорденскому мосту, мимо концертного зала имени Бервальда, остановился на парковке перед Шведским телевидением. Последний раз они виделись три года назад, Винсент ушел из «Дагенс нюхетер», стал телевизионщиком, редактором в редакции новостей, выпускающей «Раппорт» и «Актуэльт», когда Фредрик заходил, он сидел в дальнем конце огромного зала, полного гула голосов, раздавал репортерам телеграммы и короткие информационные сообщения. Позднее, примерно год назад, он перебрался в утренние новости, кромсал ночные происшествия, варил из них новую кашу, как он сам выражался, и стал с тех пор стандартной деталью огромной фабрики новостей, и при наличии жены, детей и быта это пока вполне его устраивало.

Фредрик ждал у бюро пропусков. Попросил постного вахтера в форме предупредить Винсента Карлссона, и немного погодя тот сообщил, что минут через десять редактор Карлссон подойдет.

Винсент верен себе. Фредрик увидел его сквозь оконное стекло: приветливый, высокий, темноволосый, в нем чувствовалась этакая притягательная сила, которая заставляла женщин улыбаться ему; Фредрик не раз был тому свидетелем, когда они еще студентами Института журналистики заворачивали по дороге домой в кабак и Винсент вдруг упирался взглядом в барную стойку, говорил «Она будет моей», подходил к самой очаровательной девчонке во всем заведении, затевал разговор, смеялся, дотрагивался, а потом уходил оттуда с ней под ручку, такой уж он уродился, легко вызывал симпатию, а вот послать его к черту было невозможно, даже когда он этого заслуживал.

Винсент помахал вахтеру, попросил открыть запертую дверь.

— Фредрик, что ты здесь делаешь? Ты знаешь, который час?

— Пять.

— Четверть шестого.

Синий линолеум и белые стены, они шли по коридору, которому не было конца.

— Я хотел с тобой связаться. В смысле — приватно. Но боялся помешать, не знал, черт возьми, что сказать, я понятия не имею, что сказать сейчас, чтобы не брякнуть… нелепость.

— Вчера мы похоронили Мари.

Фредрик видел, как Винсенту нелегко, как ему не хватает слов, как он растерян перед тем, чего никогда не поймет.

— Не надо ничего говорить. Я знаю, ты стараешься, и ценю это, но, честное слово, забудь, мне сейчас требуется совсем другое.

Бесконечный коридор, теперь уже новый.

— Что же тебе требуется? Вид у тебя ужасный, ты знаешь, что можешь прийти сюда или ко мне домой когда угодно, но почему именно сейчас, в пять утра, на следующий день после похорон Мари?

— Мне нужна твоя помощь. Именно твоя. Это единственное, что мне сейчас требуется.

Вверх по лестнице. Мимо большого редакционного зала.

— Туда тебе сегодня нельзя. Ни в коем случае. Половина нашего эфирного времени заполнена Бернтом Лундом, и тобой, и Мари, и полицией. Слишком многие удивятся. Поэтому зайдем лучше вот сюда. Тут до восьми никого не будет.

Винсент провел его в небольшое помещение — три письменных стола по трем углам. Потом вышел и быстро вернулся с двумя чашками кофе.

— Держи. Думаю, тебе на пользу.

Фредрик кивнул:

— Спасибо.

Минуту-другую оба молча пили кофе, избегая смотреть друг на друга.

— Времени у нас достаточно. Я попросил второго утреннего редактора ненадолго подменить меня. Толковая дамочка, куда лучше меня. Если это пойдет в эфир, оно и к лучшему.

Фредрик потянулся к одному из письменных столов.

— Сигаретка. Можно мне одну, как думаешь?

— Ты ведь бросил.

— Сегодня закурю.

Он с трудом выковырял из пачки сигарету, без фильтра, марка заграничная, незнакомая.

Закурил, выпустил дым, их окутала белая пелена.

— Помнишь, как ты помог мне прошлый раз?

— Конечно. С Агнес.

— Я думал, она трахается с тем ублюдком-экономистом. И ошибался. Но именно благодаря тебе выяснил, кто он такой.

Винсент демонстративно отмахнулся от дыма. Фредрик немедля затушил сигарету о дно чашки.

— А теперь?

— То же самое.

— То же самое?

— Личные данные. Все, что сможешь откопать.

— Кто?

— 640517-03501.^[4]

— Кто?

Фредрик достал листок из внутреннего кармана пиджака.

— Бернт Лунд.