Кадет

26

Степа лихорадочно мял газету.

— Еще не поздно, Митяй?

— Который час, Степа?

— Только еще два часа, Митяй.

— Господи, вот время-то тянется! Вот мы подождем еще один день… и не примут…

— А вдруг не примут? — сказал испуганно Митя. — Ведь мне только семнадцатый год.

— Примут, не унывай.

В газете, отпечатанной на желтоватой грубой бумаге, рядом с призывом о вступлении в отряд были напечатаны другие объявления: «Интимная сцена в кафе А.Т. Ежедневно в 3 часа». «Молодая блондинка желает завести переписку с целью знакомства с интеллигентным офицером. Предпочтение — высоким брюнетам».

Но они этого не читали.

Представительный горбоносый полковник, подняв голову, спросил:

— Вы хотите служить?

— Так точно, — оробев, ответили они и вытянулись.

— Завтра можете на фронт выступить?

— Можем.

— Пожалуйста, заполните анкету.

На другой день добровольцев принял под свою команду другой полковник и повел их по шоссе за Александровские ворота, где на одной из дач квартировал штаб заместителя раненого в бою князя.

Небо было голубое. Слегка пылила дорога. Все старались идти возможно лучше. Молодые добровольцы и бывшие офицеры робели. Говорили, что капитан, принявший отряд, ходит в русской гимнастерке, усы распущены и ругается. Больше всех робел Митя. «Возьмет и скажет, — думал он, — зачем пожаловал? На казенные хлеба захотел, по тыловой части? Нам таких не надо». И Митя поглядывал на Степу, который шел, беспечно улыбаясь. Митя знал, что плохих солдат капитан таскал из строя за воротники шинелей и выбрасывал вон из отряда.

Перед дачей отряд выстроился. Все замерли, подтянулись и выпрямили спины. Вышел капитан в зеленой гимнастерке — про усы правду офицер сказал, — плотный, коренастый, глазами всех проколол и пронзительно крикнул:

— Здорово, друзья!

Добровольцы ответили и сами поняли, что недружно. Митя тянулся, как в корпусе: руки по уставу, грудь вперед, глаза в глаза.

— Ну, прежде чем принять вас в отряд, я должен обрисовать вам картину, и после моих слов кто желает служить — тот пожалуйста, а запись в бюро ничего не значит, — сказал капитан, и нельзя было понять, строго ли он это сказал или с усмешкой. Он замолчал и посмотрел испытующе.

— Поступивший в отряд может по трем причинам выбыть из строя. По двум легальным и одной нелегальной. Нелегальная — дезертирство и карается смертной казнью, о ней распространяться не приходится. Первая легальная — по ранению или болезни, если начальство отпустит, а вторая легальная если убьют человека.

Капитан переступил с ноги на ногу.

— Срок службы не ограничен. Разговоров быть не может. Тяжело служить, — помолчав, наставительно сказал капитан. — Нет ничего, ни комфорта, ни удобств. Сегодня сорок верст прошли, а завтра бой, и никаких штабов, и никаких теплых мест… Я понимаю ваш порыв, но, может быть, вы скороспело решили. Отказывайтесь, господа, еще не поздно. — Капитан выжидательно замолчал.

Многие вышли из строя. Среди них было несколько офицеров и часть молодежи.

— Да, господин капитан, мы не представляли…

— Напрасно беспокоились. Таких нам не надо. С Богом.

Капитан внимательно присматривался к строю. На левом фланге, где находились Митя и Степа, стояли мальчики-добровольцы.

— Да вы юнцы совсем, — сказал капитан левому фронту. — Вам дома с книжками сидеть, вы винтовку не понесете.

Стоявший среди них Митя покраснел. «Возьмет и выкинет, — подумал он, — я документов не предъявил, а в условиях написано, что не моложе семнадцати лет. Вдруг узнают?… Если спросят, сбрехну, что семнадцать».

— Ну? — вопросительно сказал капитан и улыбнулся.

Добровольцам от его взгляда стало тяжело и стыдно, но никто из них строя не вышел.

Началась разбивка по ротам. Митя подошел к капитану и, не доходя до него четырех шагов, козырнул и сказал:

— Господин капитан, разрешите мне и моему двоюродному брату зачислиться в пулеметную роту.

— Обратитесь к капитану Эголину, примет ли он.

Эголин, офицер высокого роста, подозрительно посмотрел на мальчиков, одетых в рванье.

— Вы кто?

— Кадет… Лицеист…

«Не поверил», — подумал Митя и покраснел. Но капитан принял их в пулеметную роту.