Каменный Пояс, 1982

Я шел в огонь,

Он зубы свои скалил,

Ему, видать, понравилась игра.

А город спал, морозен и хрустален,

И ничего не ведал до утра.

Гостеприимно выстроились стены,

Спешил в тепло усталый человек,

А я стоял у дымного мартена,

Тяжелый пот отряхивая с век.

Мне в эту ночь то плакалось, то пелось,

Гудела сталь в оплавленном ковше,

И ничего так страшно не хотелось,

Как устоять на этом рубеже.

Чугун похож, конечно, на дракона,

Когда дыхнет из каменного горна

Огнем и серой, звездами и мглой,

И лишь глаза прикроет горновой,

И кажется — качнулась даже домна;

Пошел чугун, коварный и упорный,

Когтями жидкими нащупывая путь,

Уже готовый в сторону плеснуть.

А горновой над струями слепыми,

Как дрессировщик с прутьями стальными…

Ползет чугун, свивает два кольца,

Гудит, брезгливо сплевывает шлаки,

А горновой, как под броней, под шляпой,

И пот ручьем с прекрасного лица.

О, как чисты два этих существа,

Две силы, непохожих друг на друга,

Две воли, где ни боли, ни испуга,

А на победу равные права!

Иди, чугун, волшебный рудный зверь,

Послушный, золотой и полновесный.

Твоей красой, как благородной песней,

Вновь человек наполнился теперь.

Под потоками дыма и пара,

Как солдаты, построившись в ряд,

Не боясь ни жары, ни угара,

Заводские деревья стоят.

Их не скоро и осень иссушит,

Лето полностью им отдалось.

Видно, в их деревянные души

Много силы железной влилось!

С закатом солнца вышла за холмы —

Костерный дым по лугу расстилался.

Вставал едва приметный круг луны,

И сонно перелесок улыбался.

Не розам, а ромашкам полевым

Соловушко готовил серенады,

Не ожидал пленительной награды

И, может, этим был неповторим.

Где откровенен в тяжести металл,

немая боль моя не стала глуше…

А я-то, брат, наивно полагал —

к железу встану, успокою душу.

Мол, отцвела беда — и с глаз долой.

Стена прочна, и пламя непорочно…

Но отчего же на душе непрочно,

и зреет горький плод над головой?

Ошибки бесконечные мои…

Повинны вы в прозрении целебном:

я знаю, как железо пахнет хлебом

и почему безжалостны ручьи

к сугробам рыхлым…

Ко всему ревную

покой, достаток, искренних друзей…

В реке не стало золотых язей —

к верховьям подались, в свою родную

живую заводь…

Высохла она.

А я сегодня отправляюсь в детство…

Сверши-ка, память, колдовское действо

и прорасти, как солод, семена

моих воспоминаний, где ошибки

всего лишь были шишками на лбу.

Благослови на светлую судьбу,

за женщин грустных наказуй не шибко.

Беда — бедою,

а добро — добром…

Но все же есть великая основа:

коль за молчанье платишь серебром,

то самым чистым золотом — за слово.

Я, не раздумывая, жгу черновики,

Они сгорают медленно и тихо.

Как пыль дорог, ложится на ботинки

Огарок недописанной строки.

Из желтых листьев лета не сложить,

Из пепла не создать стихотворений.

Осенний город в пелене сомнений

Глаза неярких фонарей смежил…

А проблеск недописанной строки

В осеннем дыме возникает снова.

Но горький запах вновь приносит слово,

Из-за которого я жгу черновики.

И строки растворяются в огне,

Неяркое тепло совсем остыло.

Сгорает на бумаге слово «было»,

А слово «будет» греется во мне.