Капитан Пирожков

За власть Советов

Вскоре пробил час, когда обстоятельства потребовали от команды выступить на линию огня.

В один из первых дней августа, когда «Товарищ» стоял у пристани Галево, ночью с берега донеслась стрельба, а далеко на горизонте заполыхало багровое зарево. Через несколько часов стало известно, что в поселке Воткинского завода контрреволюционные элементы, возглавленные эсерами, выступили против Советской власти.

Задерживаться в районе Галево было нельзя.

Только куда держать путь? Связи с Пермью не было. Приходилось самим принимать решение, как быстрее соединиться с основной массой работников флота, чтобы можно было активно помогать Красной Армии. Стали прикидывать: до Перми далеко, около 300 верст, гораздо ближе, меньше 100 верст, находился Сарапул.

— Мы теперь в Сарапуле очень нужны, — объяснил Пирожков команде. — Вот что пишут газеты. Почитайте.

Он развернул номер сарапульской газеты «Труженик» за 24 июля и показал оперативную сводку, которая была опубликована на первой полосе. В сводке сообщалось: Мензелинский отряд ведет глубокую разведку; в село Николо-Березовка прибывают новые отряды Второй армии; отряд Камбарского завода охраняет линию Екатеринбург — Казань…

— Теперь сами можете представить, какое там положение. Все эти места знакомы каждому из нас…

Посоветовавшись с командой, Пирожков распорядился отвалить от пристани и идти в Сарапул.

У села Гольяны увидели вооруженную банду. С берега подавали пароходу знаки пришвартоваться. Долго размышлять не пришлось.

— Вперед, до полного!.. Работать на все отсечки!.. — крикнул Яков Михайлович через переговорную трубу в машинное отделение.

На пароход посыпался град пуль. Стреляли из винтовок. Потом застрекотал пулемет. Пули в нескольких местах пробили надстройку.

Первое боевое испытание команда выдержала с честью. Никто не дрогнул. Яков Михайлович умело вел судно. Искусно маневрируя, он благополучно вывел пароход из зоны обстрела.

В Сарапуле команда «Товарища» узнала, что между Гольянами и Галево к Каме пробились отряды из офицеров, меньшевиков и эсеров, организовавших антисоветские мятежи в Ижевске и Воткинске.

Линия фронта проходила недалеко от Сарапула и это чувствовалось в городе. По улицам патрулировали вооруженные рабочие и красноармейцы. Всюду были развешаны объявления и воззвания Чрезвычайного военно-революционного комитета, созданного для подавления контрреволюции.

Штурвальный Иван Петрович Соколов достал на пристани воззвание, которое и зачитали вслух на палубе.

«Товарищи! Социалистическое отечество в опасности! — говорилось в воззвании. — Смертельная опасность грозит Советской России. Грозной тучей надвинулись враги свободного трудового народа, железным кольцом окружили они нас. Красновы, Дутовы, Семеновы давно проливают рабочую кровь, на помощь им предательски выступили чехословацкие легионы в союзе с заграничными банкирами. Монархисты, кадеты, эсеры, меньшевики, белогвардейцы, англо-французы — все объединились в безумном озлоблении и кровавой войной пошли на Советскую республику.

Подкуп, предательство, подлог — ничем не брезгуют враги трудового народа.

Уже заняты огромная область Приуралья и Приволжья — Самара, Уфа, Симбирск, Казань, Екатеринбург в руках наемников англо-французского империализма.

Преступные банды двигаются к Вятке и Перми…»

— Ух, сволочи, уже и на Пермь прут, — выругался один из матросов.

— Замолчи! Не мешай!..

И все продолжали внимательно слушать.

«..Преступные банды двигаются к Вятке и Перми, чтобы и здесь смести власть бедноты. Плетка белогвардейца уже нависла над спинами рабочих этих губерний.

В связи с грозной опасностью нашествия создан чрезвычайный военно-революционный комитет города Сарапула и его уезда.

Рабочие и крестьяне! Сплотитесь и окажите поддержку военно-революционному комитету, который будет беспощадно подавлять выступления контрреволюционеров.

Все к оружию, товарищи!»

Суровые слова воззвания дошли до сердца каждого члена команды. Матросы и штурвальные, кочегары и масленщики — все, кто находился на пароходе, готовы были немедленно встать на защиту Советской власти, и заговорили требовательно:

— Иди, капитан, договаривайся, чтобы нас отправили на фронт. Не хотим стоять у берега!

— Уже ходил к коменданту, — ответил Пирожков. — Обещают поставить на серьезное дело.

По распоряжению местных властей «Товарищ» был выделен для перевозки подкреплений и боеприпасов в прифронтовые районы Прикамья. В течение одного дня судно приняло боевой вид. Рабочие Симонихинского затона вместе с командой обшили штурвальную рубку второй стенкой и засыпали ее песком. На средней палубе в несколько рядов уложили мешки с песком и между ними устроили гнезда для пулеметов.

Ходить приходилось большей частью ночью, с погашенными огнями. Берега, скрытые во тьме, бывали неспокойными, по ним рыскали банды. Не раз случалось, что из лесных чащоб палили по пароходу, и тогда с «Товарища» давали в ответ пулеметные очереди. И снова только и слышно было, как колеса парохода шлепают по воде.

Близость фронта ощущалась с каждым днем все сильнее и сильнее. 8 августа по постановлению чрезвычайного военно-революционного комитета Сарапул и уезд были объявлены на военном положении, а еще через три дня комитет ввиду ряда контрреволюционных выступлений и близости фронта объявил Сарапул на осадном положении.

Над городом нависла серьезная угроза. Началась эвакуация.

Ночью 23 августа из Сарапула двинулась вниз по Каме целая флотилия, состоявшая из 56 пассажирских и буксирных судов. Эти пароходы по распоряжению штаба Второй армии Восточного фронта эвакуировались на Вятку.

На Средней Каме остались считанные суда. Среди них — «Товарищ» и «Зоя», которые продолжали выполнять задания военного командования.

Дни и ночи у Пирожкова были заполнены до края. Он даже перестал заходить к себе в каюту и находился то в штурвальной рубке, то на палубе. Лишь на час-два удавалось забыться в коротком, тревожном сне.

Большое удовлетворение доставляли ему беседы с красными бойцами, которых перевозил «Товарищ». Из каких только мест не встречались люди! Были среди них уроженцы Перми, Осы, Сарапула, Воткинска, Камбарки, Елабуги и других знакомых и незнакомых мест. И все они, несмотря на трудности, которые переживала тогда страна, верили в победу революции.

В один из рейсов, когда пароход перевозил большую группу бойцов Елабужского отряда коммунаров, Пирожков неожиданно встретился с Егором Михайловичем Федоровым. Бывший механик стал военным комиссаром. Одет он был в кожаную куртку, на фуражке алела пятиконечная звезда, на поясе в деревянной кобуре висел маузер.

— Яков Михайлович! — воскликнул он, увидев капитана, и бросился к нему.

— Егор! Какими судьбами!

О многом рассказал Федоров своему другу, пока пароход следовал к месту назначения.

— Родом-то я с Оки, муромский, — не торопясь говорил он, сидя с Пирожковым в штурвальной рубке. — Плавал там на пароходе. Потом пришлось перекочевать на Дон, а оттуда на Каму — жандармы не давали покоя. Все преследовали как большевика…

При слове «большевик» Яков Михайлович насторожился. Припомнились догадки, которые приходили на ум раньше, и он спросил:

— Дело давнее, Егор, скажи, ты ведь и тогда, на «Буром медведе», не иначе, как из политических был, по-теперешнему партийный. Я догадывался. Только все не было удобного момента, чтобы спросить… По простоте своей полагал, говорить об этом неловко…

Федоров улыбнулся:

— Да, в партии большевиков я уже несколько лет, еще до войны вступил, в 1912 году. Здорово доставалось. Тюрьму попробовал. А сразу же после Февральской революции оставил «Бурого медведя» и отправился к себе на родину. Из Мурома в Петроград поехал. Штурмовал Зимний дворец. А самое главное, видел и слушал Владимира Ильича Ленина…

— Самого Ленина! — удивился Яков Михайлович. — Это действительно дело. И как он? Что за человек? Что говорил?

Один вопрос посыпался за другим. Федоров долго рассказывал о Ленине, о своей жизни, расспрашивал Пирожкова о его делах.

Потом он как-то по-особенному тепло сказал:

— Рад за тебя, Яков Михайлович. От всей души рад. Я много раз убеждался, что ты не врос в старый режим, стремишься к свободной жизни, и верил — обязательно будешь с нами, большевиками. И вот встретил тебя в самом пекле, когда решается судьба Советской власти. Правильно ты поступаешь.

В это время в штурвальную рубку зашло несколько членов команды. Слово за слово, и они включились в беседу. Всех интересовало положение на фронтах.

— Трудно, видать, приходится Красной Армии? — спросил один из штурвальных у Федорова.

— Да, положение не из легких…

Егор Михайлович вынул из планшетной сумки карту, разложил ее на столике и стал водить карандашом по извилистым линиям.

— Россия, вон какая она, — сказал Федоров, — а всюду фронты. Посмотрите, вот Волга, а вот Кама. Неспроста потянулась сюда белогвардейская свора. По этим рекам перевозят сибирский хлеб, бакинскую нефть… А коль белогвардейцам удалось перерезать Волгу, лишились, значит, нефти. Продовольствие из Сибири сейчас тоже не идет. Вот поэтому нам необходимо во что бы то ни стало освободить Волгу и Каму. Иначе голод. Сами понимаете…

Федоров на минуту остановился. Окинул всех пристальным взглядом и с улыбкой сказал:

— Только падать духом не следует — положение скоро улучшится. На Волге начала действовать красная военная флотилия. Она уже выступила в поход на Казань. Флотилия ударит с Казани, а мы — отсюда, и вместе очистим Каму.

Беседа с комиссаром Федоровым воодушевила всех, и уже не такими страшными казались берега.

Пароход шел повышенной скоростью. Корпус так и содрогался от напряженной работы машины. Примостившись на корме, бойцы отряда пели:

В пункте высадки отряда последним с парохода сходил комиссар Федоров. Крепко, по-мужски обняв Пирожкова, он с привычной живостью сказал:

— Не говорю «прощай», а «до свиданья». Кончится война, должны увидеться..

К концу августа в Прикамье сложилась такая обстановка: суда, которые базировались в Перми, принимали участие в боях на участке Оса — Галево; Нижняя Кама почти от места впадения Вятки и дальше до Волги была захвачена белогвардейцами; на Средней Каме они ворвались в Сарапул; вражеские полчища топтали берега Белой. Все пароходы, которые находились в ведении советских военных властей и плавали ниже Сарапула, оказались зажатыми на небольшом участке Тихие горы — Соколки.

7 сентября «Товарищ» принял в Набережных челнах на борт свыше ста красноармейцев. Их надо было доставить в Смыловку для десантной операции. Отряд имел задание до подхода других частей удержаться на участке, где в Каму впадает Вятка.

— Прийти на место необходимо ночью. Высаживаться будем без шума, — объяснил командир отряда задачу.

Как уже установилось на пароходе, получив приказ — отправиться в рейс, Пирожков, не задерживаясь, прошел в рубку и занял свое место. Рядом с ним примостились лоцманы Григорий Андреевич Молоковских и Дмитрий Васильвич Ключарев.

Внимательно вглядывались судоводители то в берега, то в реку. Вот пароход миновал село Бетьки. На двадцатом километре показалась Елабуга с «Чертовым городищем» — древней круглой башней на высоком берегу. Затем мелькнули постройки Святого Ключа. А там дальше выплыл Сентяк. До цели было уже недалеко.

И в это время на Каме начал расстилаться туман. С каждой минутой он становился плотнее. Вскоре потерялись ориентиры. Река как бы слилась с берегом…

На пароходе отдали якорь и стали ожидать, пока туман рассеется.

Томительно прошел час, другой, а туманное покрывало, окутавшее реку, рассеивалось очень медленно. Больше стоять было нельзя. Надо было выполнять задание, и пароход тихо поплыл дальше.

Вот-вот должны быть Сокольи горы. Здесь Кама справа принимает Вятку. Яков Михайлович стоял на мостике и раздумывал: «В ста верстах отсюда, в Вятских Полянах, находятся суда, эвакуированные со Средней Камы. Там Советская власть, а здесь враг напирает со всех сторон. Скорее бы разгромить подлую контру…»

Мысли нарушил орудийный выстрел. Затем раздался второй, третий… Снаряды разрывались на развилке водных дорог, в том месте, где плыл пароход «Товарищ».

— Попали в засаду… — сквозь шум и грохот услышал Пирожков голос командира отряда.

Сразу же прозвучала боевая тревога.

По пароходу палили с военных кораблей. Снопы пламени, которые выбрасывали из своих жерл орудия, летели с середины реки. Но сколько их, вражеских судов?

Сквозь пелену тумана засекали каждую огневую точку. По вспышкам насчитали семь судов противника.

Один против семи. На «Товарище» не было орудий. Перевес явно на стороне врага. Однако бой приняли.

Вражеские суда с каждой минутой усиливали огонь. Снаряды рвались вблизи парохода, поднимая столбы воды и песка. Один снаряд угодил в корпус, появились раненые.

— Спускайтесь вниз и устраивайте раненых! — крикнул капитан лоцманам, — я один постою у штурвала…

Вот еще один снаряд потряс пароход. Загорелась надстройка. Языки огня рвались кверху. Члены команды и красноармейцы быстро стали взламывать деревянную обшивку, засыпать огонь песком и заливать водой.

Положение парохода, однако, было уже безнадежным. Через пробоину в корпусе врывалась вода, и кормовая часть судна стала погружаться.

«Нужно добраться до берега. Там отряд сможет действовать — свободно…» — решил Яков Михайлович. Вдруг он почувствовал, что ему обожгло пальцы на правой руке. Острая боль пронзила ногу. Сразу мучительно заныло все тело. Во рту пересохло. Кровь бешено стучала в висках. Поворачивать огромное, в человеческий рост штурвальное колесо становилось все труднее.

Превозмогая боль, Пирожков повел судно к берегу. Через разбитые стекла в рубку дул холодный осенний ветер, но пот с лица катился градом. Наконец израненный пароход коснулся песчаного откоса. Красноармейцы сбросили на сушу вооружение и один за другим стали спрыгивать с парохода.

Как раз в это время один из снарядов угодил в штурвальную рубку. Огненный ком ударил в глаза Пирожкову. Все вокруг сразу померкло. По щекам потекла теплая слизь. Показалось, будто тысячи игл вонзились в тело. Начала тлеть одежда. Он попытался выбраться из-под обломков, но потерял сознание.

— Капитан убит! — крикнул кто-то из команды.

Два матроса мигом бросились наверх, где была рубка, бережно взяли героя-капитана на руки и вынесли на берег.

Случилось это в шесть часов утра 8 сентября 1918 года напротив села Соколки.

Не слышал Пирожков прощальных слов благодарности, с которыми к нему обращался командир отряда, не видел он, как один из красноармейцев под дождем осколков, которые продолжали сыпаться на полузатонувший пароход, забрался на флагшток и снял красный флаг, чтобы враг не осквернил…

Жизнь капитана оказалась в большой опасности.

Однако Яков Михайлович переборол смерть. Не смогла она одолеть героя, который вывел изуродованный пароход из огненного ада и дал красноармейскому отряду возможность сойти на сушу и продолжать борьбу с врагами Советской власти.

Тяжелораненого, ослепшего капитана члены команды уложили в шлюпку.

— Скорей, скорей везите его, — торопил их сельский фельдшер, который делал перевязку.

С большим риском Пирожкова доставили в город Чистополь, который кишел белогвардейцами. Тайно устроили в больницу, и только здесь он пришел в себя. На глазах Яков Михайлович нащупал повязку. Потрогал ноги. Целы. Руки действуют. Только боль во всем теле и ничего не видно.

— Что со мной? Где я? — стал он взывать, не зная к кому.

К койке подошел врач.

— Лежите спокойно.

— Скажите, что со мной? — упрашивал Яков Михайлович.

— Вы ранены и находитесь в больнице.

— Где?

— В Чистополе…

Долго он не мог вспомнить, что с ним случилось. Лишь постепенно в памяти восстанавливалась картина боя у Сокольих гор. Артиллерийский огонь… Пароход горит… Воспоминания обрывались на моменте, когда красноармейцы выскакивали на берег…

Куда же девались члены команды? Почему он один? Как хотелось, чтобы кто-нибудь из родных или знакомых был около него.

О самом страшном несчастье, которое на него обрушилось, Яков Михайлович узнал через несколько дней, когда стали менять повязку на глазах. Сестра осторожно сняла бинт. Но вокруг стояла непроницаемая тьма…

Еще не веря себе, он потрогал руками глазницы и застонал от нестерпимой боли.

— Скажите, что с моими глазами?

— Их нет. Вытекли, — услышал он страшный ответ.

В бессилье заскрипел зубами. Забыл о боли, обо всем на свете. Мозг сверлила одна-единственная мысль — о вечной слепоте.

Как дальше жить? Вся его радость заключалась в том, чтобы водить по рекам караваны судов, продолжать дело отца, деда, прадеда, всех Пирожковых. А теперь… Какой же из него, незрячего, судоводитель?..

Но нет! Нельзя сгибаться перед несчастьем. В фронтовой обстановке следовало всего ожидать. Тяжело лишиться глаз — это верно. Но ведь он живет, он знает, за что боролся, и он еще поборется!

Родные больных, которые лежали в одной палате с Пирожковым, передавали, что делается на белом свете. На четырнадцатый день пребывания в больнице Яков Михайлович с радостью узнал: белогвардейцы в панике бежали из Чистополя. Бежали по всем дорогам, не оглядываясь.

Вверх по Каме поднималась Волжская красная военная флотилия. Ее вел Николай Григорьевич Маркин, бывший балтийский моряк, организатор и комиссар флотилии.

«Правду говорил Федоров, что с Волги красная флотилия ударит на белых и будет освобождать Каму», — вспомнил Яков Михайлович разговор со своим другом.

Белогвардейские полчища не выдерживали натиска советских моряков, которые действовали в тесном взаимодействии с частями Красной Армии. В течение нескольких дней были освобождены Елабуга, Тихие Горы, Набережные Челны.

А потом в больницу пришла горькая весть о гибели Маркина в бою под Пьяным Бором. Принесли эту весть раненые моряки, которые до эвакуации в госпиталь были помещены в больницу.

Пьяный Бор являлся для противника ключом к реке Белой, по которой можно было поддерживать связь с Уфой, где находилось «правительство» эсеровской «учредилки». Командование белых поставило перед своей флотилией задачу любой ценой задержаться у Пьяного Бора. Здесь враг сосредоточил также сухопутные части, артиллерию. Когда красная флотилия подошла к Пьяному Бору, Маркин на пароходе «Ваня-коммунист» отправился обследовать плес и установить силы противника. Но белогвардейцы заметили советский флагманский корабль. Замаскированные на берегу орудия открыли по нему огонь. «Ваня-коммунист» загорелся. Затем из-за острова появились шесть вражеских военных кораблей. Они создали такую плотную огневую завесу, что суда красной флотилии не могли пробиться к «Ване-коммунисту». Горящий флагман один мужественно отбивался от врага.

До самой последней минуты Маркин руководил на корабле боем. Когда был убит комендор, он занял его место у орудия. Но силы были слишком неравны. Вокруг бушевало пламя. Каждую секунду на «Ване-коммунисте» могли взорваться боеприпасы. Маркин отдал экипажу приказ оставить судно.

Один из матросов, отплывая от корабля, спросил:

— А ты, комиссар, почему не уходишь?

Маркин только молча посмотрел на него. Через несколько минут раздался оглушительный взрыв, и корабля вместе с комиссаром не стало.

— Такой человек! Такой человек! — не переставал восхищаться Пирожков, слушая рассказы раненых с «Вани-коммуниста» о храбрости комиссара Маркина.

Яков Михайлович ни перед кем в больнице не открывался — кто он и откуда, выдавал себя за матроса с буксирного парохода, а перед моряками не выдержал — рассказал им о «Товарище» и о сражении возле Сокольих гор.

— Выходит, что и ты, папаша, вроде военной моряк? — спросили его.

— Военный или гражданский — не в этом дело, — ответил Пирожков, — только и мы, камские бурлаки, постоять за Советскую власть умеем.

Разговоры теперь были для Пирожкова спасительным средством. Во время их не так сильно ощущалась тягость слепоты. Целыми днями он слушал, о чем между собой разговаривали больные.

Очень переживал Яков Михайлович, когда до больницы дошли слухи о зверствах белогвардейцев в Прикамье, о «барже смерти», которую они держали на плесе в Гольянах.

Свыше 700 партийных и советских работников, а также сочувствующих Советской власти загнали белогвардейцы в темные трюмы баржи. Попали туда и многие водники. Заключенные находились в невыносимых условиях. Днем и ночью в барже стоял мрак. Под сланью плескалась вода, обдавая всех сыростью. Со всех углов доносились стоны избитых и больных, а те, кто еще держались на ногах, бродили по темным и смрадным трюмам, словно живые тени. Все они были обречены на смерть. За двенадцать дней стоянки баржи в Гольянах белогвардейские палачи замучили более трехсот человек.

— Ни один из них не остался бы в живых, если бы не подоспела красная флотилия, — донеслось до слуха Якова Михайловича.

Это была правда. Белогвардейцы собирались расправиться со всеми узниками «баржи смерти», но помешали советские моряки. Когда при занятии Сарапула в октябре 1918 года в штабе флотилии узнали про «баржу смерти», там было принято решение совершить в Гольяны рейд и вызволить арестованных. План был смелый. Четыре миноносца, отправившиеся в Гольяны, выдали себя за отряд белогвардейского адмирала Старка, находившегося в Уфе. В целях маскировки на миноносце спустили красные флаги и подняли андреевские.

По прибытии в Гольяны миноносцы сразу направились к барже. Командир с головного миноносца заявил охране, что имеет из Уфы приказ доставить баржу на Белую. Никто из белых не усомнился в правдоподобности этого заявления. Храбрые моряки без единого выстрела увели баржу из-под самого носа белогвардейцев и вырвали из их лап 432 борца за власть Советов.

Жуткие рассказы о злодеяниях белогвардейцев не давали Якову Михайловичу покоя. Почти все Прикамье оказалось в руках врага. За несколько дней до нового 1919 года колчаковские войска захватили Пермь. Немного позже они ворвались в Орел. Пирожков часто думал о своем доме. Узнать бы, как там идут дела, как здоровье жены и детей.

А дома беспокоились о Якове Михайловиче. В августе 1918 года Анисья Васильевна получила из Сарапула письмо от мужа. После этого он как в воду канул. О его судьбе ходили разноречивые слухи: одни говорили, что Пирожков погиб при затоплении парохода, другие передавали, что его, тяжелораненого, захватили белогвардейцы. Проверить же эти слухи не было никакой возможности.

Анисья Васильевна несколько раз расспрашивала знакомых капитанов, где они встречали Якова Михайловича в последний раз. Потом узнала: в Орел доходят письма от капитана парохода «Зоя» Александра Ивановича Десятова. Пошла к Десятовым и попросила узнать в письмах о судьбе ее мужа. Долго не приходил ответ. Наконец в июле 1919 года долгожданное письмо пришло. Александр Иванович писал: «Нашел Якова Михайловича в Чистополе, четыре месяца лежал в больнице, сейчас живет в богадельне. Не видит глазами…»

К тому времени советские войска очистили от белогвардейской нечисти все Прикамье. Анисья Васильевна решила немедленно поехать в Чистополь и привезти мужа. Ей помогли получить проездной билет, посадили на пароход. Но доехала она только до Сарапула. Там узнала, что Яков Михайлович утром проследовал на пароходе в Пермь… Как только услышала это, немедленно бросилась искать пароход, чтобы во что бы то ни стало застать мужа в Перми и вместе с ним вернуться домой.

И вот она в Перми перед красивым особняком, принадлежавшим до революции пароходчику Мешкову. Теперь здесь управление водного транспорта. Сердце Анисьи Васильевны сильно стучало от волнения, когда она поднималась по лестнице. Где искать мужа? Кого спросить? Осмотрелась вокруг и вдруг видит: у окна стоит в раздумье какой-то мужчина с взлохмаченной бородой. Сразу узнала милые, дорогие черты и неудержимо бросилась к мужу…

Как он изменился! Она вглядывалась в него и глотала слезы, с трудом сдерживая рыдание. Похудел и постарел. Недавно ему исполнилось сорок четыре года, а седина уже посеребрила его виски и ниточками вплелась в бороду.

— Почему ты не писал? — переспрашивает она в который раз.

Яков Михайлович гладил ее маленькие руки и, ухмыляясь в бороду, говорил:

— Хотелось самому приехать. Без поводыря…

Несколько раз он пробовал шутить, но настоящей шутки не получалось. Анисья Васильевна хорошо понимала, что этими шутками он хочет смягчить то большое горе, которое навалилось на него и на всю семью.

В Орел выехали вместе.

Встретили Якова Михайловича сердечно не только родные, но и далекие знакомые. Несколько дней в доме не закрывались двери. Все расспрашивали его, рассказывали ему. Каждого он обнимал, проводил пальцами по лицу, как будто хотел припомнить знакомые черты.

Много разных новостей услышал он в те дни.

— Помнишь, Михайлыч, штурвального Владимирцева?

— Как же не помнить.

— Его уже нет в живых. Вместе с братьями Молоковских и еще с одним колчаковцы расстреляли. Всех на месте и зарыли. Потом уже наши перенесли их в братскую могилу на площадь.

— Жаль их. Хорошие люди были. Работяги.

— А про Шанина Осипа не говорили тебе?

— Еще не успели. А что с ним сталось?

— Сбежал с колчаковцами.

— Ну и черт с ним! — зло махнул рукой Пирожков. — Расскажите лучше, как работает флот.

— Сожгли разбойники в Левшино самые лучшие пароходы.

Еще по пути в Пермь Яков Михайлович слышал о злодеянии, совершенном колчаковцами в районе Левшино. Перед отступлением из Перми белогвардейцы загнали в устье Чусовой почти весь камский флот, затем выпустили в реку из береговых резервуаров несколько тысяч тонн нефтепродуктов и подожгли их. Горючая масса расплывалась по реке и охватывала суда пламенем. Двое суток горела Чусовая. В огне погибло свыше ста пассажирских, буксирных и стоечных судов.

Теперь еще раз, со всеми подробностями, рассказали Пирожкову о недавних событиях в Левшино. С помощью друзей он попытался восстановить в памяти названия погибших судов. Ведь каждый пароход, который плавал по Каме, ему довелось видеть не раз. Какие тут только пароходы не вспомнили! «Ливадию», «Каму», «Кунгур», «Ерша», «Мефодия», «Пермь», «Александра»… Названиям не было конца.

— Оставили Каму без флота, — горевал Яков Михайлович. — Наш, народный, был, поэтому супостаты и сожгли его. Сколько теперь сил понадобится, чтобы восстановить эти суда.

Такие большие потери, как Камское пароходство, не понесло в гражданской войне ни одно пароходство.

Когда Пирожкову рассказали, что команды «Василия», «Звениги» и других не дали колчаковцам погубить свои суда и, рискуя жизнью, увели их в верховья Камы, его охватила большая радость.

— Молодцы! Настоящие водники!..

Якова Михайловича не спрашивали, что он будет делать, став слепым. Сам всем говорил:

— Сидеть дома не буду. Пока живу, с Камой не расстанусь! Тридцать лет, до самой смерти, он не отступал от своего слова.