Карающий ангел

Глава 12

Вульгарные цветы. — Дурная привычка пребывать в ненужных иллюзиях. — «Вас трудно оторвать от низменной прозы!» — Фаня и Соня. — Тайный кукловод и его марионетки. — Почетная вдова Московской губернии. — Можно ли отринуть все искусственное?

Мы все вместе отправились на Арбат. Дверь нам открыла горничная Шура, которая, увидев лицо Михаила, непроизвольно ахнула и отшатнулась. Мне стало бесконечно жаль несчастного изуродованного человека, которому, вероятно, часто, может быть, ежедневно приходится переживать такие сцены.

— Держи себя в руках, Шура, — строго сказала я перепуганной девушке. — Это родственник Марии Антоновны, господин Хорватов. Теперь он часто будет бывать в моем доме. Прими у гостя шляпу!

Шурочка покраснела и попыталась сделать книксен.

На столике в прихожей стояла циклопических размеров корзина с огромными вульгарными розами, похожими на ярко-красные кочанчики капусты.

— Что это, Шура? — поинтересовалась я у горничной, замершей в растерянности у стены со шляпой Михаила в руках. Данный головной убор давно пора было определить на вешалку.

Шура снова произвела некий взбрык коленками, изображая книксен. Сегодня девушке явно отказала ее обычная грация.

— Корзину с розами из цветочного магазина доставили, Елена Сергеевна.

— Я ничего не заказывала в цветочном!

— Это презент, велено вам передать. Там карточка есть, но я не смотрела, чтобы вы не сердились за любопытство.

Капустообразные розы были присланы Мишелем, вернее, лже-Мишелем, как стало теперь очевидно. Карточка содержала краткое и довольно безграмотное послание, в котором трижды повторялось выражение «наш роман».

Маруся и подлинный Михаил уставились на меня с любопытством. Мне осталось только пожать плечами.

— Почему твой мнимый кузен считает, что у нас роман? Я довольно недвусмысленно ему отказала…

— Насколько я его знаю, — заметила моя подруга, — он вряд ли осознал, что получил отказ, до него все так медленно доходит. А по поводу романа… У него есть дурная привычка пребывать в ненужных иллюзиях. Каждый раз, как любое существо женского пола моложе семидесяти пяти лет спрашивает у Мишеля, который час, или заговаривает с ним о погоде, он решает, что у них роман, и хвастается этим на каждом углу. А ты хочешь, чтобы он не говорил о романе с женщиной, которой отважился сделать предложение?

— Шура, — я вновь подозвала горничную. — Будь добра на будущее, смотри на все карточки, поступающие в мой дом вместе с дурацкими презентами, за любопытство я обещаю тебя не ругать, и в случае обнаружения карточки господина Хорватова…

Я оглянулась на Михаила и сочла нужным дополнить:

— Того Хорватова, неприятного, ты меня поняла? Так вот, от того Хорватова ничего не принимать ни под каким видом — ни цветов, ни конфет, ни бриллиантовых колье, ни кульков с пряниками! Ты меня поняла?

— Да. Слушаюсь!

На этот раз книксен у Шуры получился уже вполне сносно.

Я приказала накрывать стол к ужину — после всех приключений нам не помешало бы подкрепиться, а разговор можно продолжить и за столом.

Пейзаж «Остоженка» кисти Щербинина, так галантно преподнесенный мне в подарок автором, уже успел обрести свое место в моем доме, украсив столовую. Заметив картину, Михаил улыбнулся, отчего дрогнули все бугорки и язвы на его изуродованном лице.

— Ба, а господин с мольбертом, пытавшийся меня преследовать, завершил-таки свой этюд? Талантливая работа.

— Еще бы, это ведь сам Щербинин.

— Неужели тот самый известный Щербинин? Модный художник? Кто бы мог подумать? Он показался мне таким олухом со своим мольбертом, когда гнался за мной на извозчике, выбрав для этой цели самого неповоротливого ваньку с сонной лошадкой.

Маруся почему-то покраснела, слушая кузена, и я даже, кажется, догадалась почему.

Когда мы уже собирались сесть к столу и приступить к еде, в комнату вошла Шура и объявила:

— К вам господин Десницын. Прикажете принять?

Ну как же не ко времени черт принес нашего загробного пиита! Теперь, когда его связь с лже-Михаилом не вызывает сомнений, особенно нежелательно посвящать его в наши тайны.

Кстати, вот дело для вновь обретенного Марусиного кузена — разобраться со всеми тайнами поэта Десницына. Михаил — человек взрослый, опытный, поднаторевший в слежке (как долго он изводил нас с Марусей своими преследованиями!), из разговора на английском языке он сумеет извлечь нечто большее, чем слово «money», не зря же он жил в Англии — короче говоря, сменив на посту братьев Здравомысловых, он принесет больше пользы. Схватив Михаила за рукав, я увлекла его в смежную комнату.

— Пожалуйста, побудьте здесь! Я распоряжусь, чтобы вам потихоньку подали ужин сюда.

— Да, я понимаю, я не хочу пугать ваших гостей! Я и сам чувствовал бы себя неловко за столом, понимая, что моя внешность…

— Господи, Миша, о чем вы? Прекратите! Нам просто нужна ваша помощь! Сейчас в столовую пригласят человека, который каким-то образом связан с лже-Хорватовым, мы еще не во всем разобрались. Вам предстоит за ними последить! Пока попробуйте потихоньку понаблюдать за нашим гостем через щель в портьерах, только так, чтобы он вас не заметил, еще не время для вашего явления народу. Присмотритесь, может быть, вы его уже видели и что-нибудь о нем знаете? Я пойду приглашу его и оставлю ужинать.

Я вернулась в столовую и сказала горничной:

— Проси Десницына, Шура! О господине Хорватове ни слова!

Марусе я жестами и взглядами, уже ожидая появления на пороге Сони, также передала приказ молчать о вновь обретенном брате. Кажется, она меня поняла.

Варсонофий, заждавшийся в прихожей нашего приглашения и в конце концов получивший его, влетел как на крыльях.

— Для меня опять открылись двери этого дома! Меня принимают в райском уголке. Чудо, чудо! — вопил поэт, пребывая в полном восторге. — Моя жизнь снова наполнилась смыслом! Я парю в облаках… Солнце озарило меня своим золотым сиянием. О, разумеется, рано или поздно я разобьюсь о земную твердь, но почему бы не парить, пока мне даны крылья?

— Надеюсь, вы не откажетесь поужинать с нами, месье Десницын? — поинтересовалась я.

Вопрос носил формальный характер — в расчете на что иное, как не на приглашение к столу, посетил нас скорбный поэт в час, когда принято приступать к трапезе? Но Варсонофию такой прагматизм, осквернявший его возвышенные чувства, показался оскорбительным.

— Ах, Елена Сергеевна, вас так трудно оторвать от низменной прозы жизни! В вас нет никакого порыва, нет тоски по недосягаемому идеалу… В такой момент говорить о еде…

— Вы хотите сказать, что у вас нет аппетита?

— Да нет, я, собственно, не это имел в виду…

И вправду, на отсутствие аппетита Варсонофий, как, впрочем, и всегда, пожаловаться не мог.

К концу ужина, решив, вероятно, что сытые люди гораздо добрее, Соня, смущенно хихикая, попросил:

— Елена Сергеевна! Не одолжите ли вы мне пару-тройку рубликов?

— Пару-тройку? Вы имеете в виду, что вам нужно три рубля?

— Я имел в виду рублей пятьдесят, а если не жалко, то сотенку… Видите ли, завтра приезжает из-за границы моя матушка. Как любящий сын, я должен организовать достойную встречу родительнице, а это потребует расходов…

— Ну что ж, встреча матушки — это святое! Это делает вам честь, как любящему и заботливому сыну. Извольте.

Я принесла Варсонофию деньги и пригласила его вместе с почтенной родительницей к нам завтра ужинать. Поэт воспарил в такие заоблачные высоты блаженства, ощутив в своей руке хрустящую ассигнацию, что кинулся из тесных стен на волю, мотивируя свой поспешный уход необходимостью приготовить все к встрече мадам Десницыной.

Как только за отлетевшим поэтом захлопнулась дверь, я почти бегом бросилась в соседнюю комнату к Михаилу. Наш гость был чрезвычайно возбужден, по его лицу среди язв и бугров расплывались еще и красные пятна. Ужин, который по моему распоряжению принесла ему Шура, стоял на подносе нетронутым.

— Невероятно, невероятно! — повторял Михаил, расхаживая из угла в угол. — Ведь я уже видел, видел этого человека и не узнавал его! А теперь узнал, когда послушал, как он говорит! Это же Варсонофий, нет никаких сомнений, Варсонофий!

Я понимала, что Марусин кузен по какой-то причине сделался не в себе, но мне хотелось вернуть его к способности вести членораздельную человеческую беседу.

— Миша, послушайте, то, что поэта зовут Варсонофий, мы давно знаем, в этом действительно нет никаких сомнений. А больше вам о нем ничего не известно?

— Простите меня, Елена Сергеевна, я от неожиданности просто обезумел и веду себя дико. Помните, я рассказывал вам о вдове-эмигрантке с двумя мальчиками, они жили в Лондоне и после моей болезни вступили с отцом в сговор. Я все не так объясняю, но, впрочем, неважно. Знаю, вы меня поймете! У этих мальчиков были странные, допотопные имена, кажется, их дедушка по матери был фанатичным старообрядцем и что-то такое выдумал при их крещении. Старшего звали Нафанаил, а младшего Варсонофий. Я хорошо знал их в детстве, Фаню и Соню, мы в Лондоне вместе играли… Так вот, Нафанаил как раз и занял со временем мое место, а его брат Варсонофий…

— Боже милосердный! Так они братья! Теперь понятно, что их связывает и почему они встречаются. Значит, это лже-Мишель приставил к нам своего родного братца для шпионажа и диверсий… Вот кто организовал все покушения в Слепухине!

— Простите, но я не уверен, что Соня способен организовать какие-нибудь покушения. Он всегда был такой романтик, что называется, не от мира сего… Бормотал какие-то мрачные стихи. Еще в раннем детстве: «Туча поднимается, дождик начинается…» Что-то в этом роде… Конечно, известную пушкинскую фразу про «гений и злодейство» трудно отнести к Соне, он, мягко говоря, не гений, но представить, что он замешан в убийствах, просто невозможно!

— Вы хотите сказать, что он не знает обо всех преступлениях брата? Не похоже, что он не в курсе событий…

— Елена Сергеевна, для таких изощренно жестоких планов, которые кто-то претворяет в жизнь, недостаточно коллективного ума братьев Десницыных, включая и то, что известно под названием ума у Варсонофия. Поверьте, организатор этой криминальной интриги нам еще неизвестен, а братья — лишь марионетки в руках опытного кукловода.

— Михаил, если вам не трудно, называйте меня просто Елена или даже Леля, как мои близкие. Маруся мне почти родная, значит, и вы не совсем чужой человек. Так получилось, что я уже называю вас по имени. Давайте будем на равных. Не надо окружать меня излишним уважением. Стыдно все время давать понять женщине, что она — почтенная вдова.

— Неужели вы вдова, Елена Сергеевна, простите, Елена?

— Я не просто вдова, я, если так можно выразиться, неоднократная вдова, хроническая. Меня можно уже величать почетной вдовой Московской губернии, и вряд ли какой-нибудь даме удастся побить мой рекорд по масштабам вдовства за короткий период времени. Но не будем об этом, это так скучно… Условности требуют, чтобы я вела себя как почтенная матрона, но мне этого совершенно не хочется. Не то чтобы я уж совсем не считалась с условностями, но я столько пережила в своей жизни, что считаю себя вправе отринуть все искусственное. Тем более что борьба за право любой женщины сбросить с себя ярмо условностей — одна из важнейших составляющих моей жизни. Пойдемте, Миша, пить чай, Маруся нас заждалась.