Глава двадцать шестая

Он вернулся в отдел около полуночи, усталый, голодный, промокший до нитки. Неопределенное, сложное чувство владело им. Чувство, похожее на удовлетворение, на облегчение и вместе с тем… Пустовойтов оставался у Элек-Елани, был мертв, и никакие торжества справедливости не воскресят его теперь.

Дверь в отдел оказалась запертой. С того дня, как поселился в «келье» Брюсов, дежурные не сидели под замком, наверное, опасались бабьих толков. «Эго еще что за новость? — подумал Ппрогов. — Жилец ушел?.. Или… Черт подери…» Он постучал громко, требовательно, и сразу услышал, как клацнули внутри засовы, дверь распахнулась и пропустила его.

При неярком свете он увидел дежурную, а в дальнем конце комнаты — Брюсова. Вид у того был решительный. Брюсов шумно дышал, присвистывая легкими. Левой рукой он сжимал рукоять пожарного топора.

Пирогов стремительно шагнул ему навстречу, но Брюсов не предпринял попытки уклониться, воинственно глядел мимо него.

— Зачем у вас топор? — резко спросил Пирогов и, не дожидаясь ответа, выдернул его из руки Брюсова.

— Товарищ начальник, — подошла сзади Каулина. — Геннадий Львович охраняет задержанного. — В голосе торжество победительницы.

— Доложите по форме.

Она стала по стойке смирно. Даже немного напряженней, чем следовало, но такая независимая натура была у нее: хоть немного, но по-своему.

— Товарищ начальник, во время моего дежурства в отдел явился… Якитов.

— Кто-о?

— Якитов, товарищ лейтенант, — подтвердил Брюсов. — Пришел и разлегся на моей постели.

Ошарашенный Пирогов не верил ушам своим. Возможно ли? Чтобы в один день столько…

— Полюбуйтесь на красавца, — жаловался Брюсов. — Три лежанки в комнатке, так он выбрал мою.

Корней Павлович осторожно, готовый сразу захлопнуть се, открыл дверь. Каулина поднесла лампу. В темноте «кельи» мелькнули, засветились и погасли широко распахнутые глаза. Дежурная ойкнула, попятилась. Пирогову тоже стало немного не по себе. Страшное это видение — сверкающие в темноте глаза одичавшего, загнанного человека. От блеска их и темнота не просто темнота, а целый другой мир. Мир, противоположный свету и солнцу.

— Выходите, — скомандовал Пирогов. Темнота зашевелилась, и на пороге камеры появился мужчина лет… Неопределенных лет, грязный, заросший, оборванный. Не человек, а кикимора болотная, смердящая, как нашатырь, хоть нос закладывай.

«Чего он искал, убегая из части? На что надеялся? — подумал Пирогов. — Как видел свое будущее? Ведь не таким, наверное… Или бежал не отдавая отчета, как головой в омут, а там будь, что будет?..»

— Я сам… — бормотал Якитов или тот, кто назвался его именем. — Я сам… Добровольно… Сам и добровольно… Ты скажи. Скажи, будь человеком… Ты скажи, что я сам. — Он обращался то к Брюсову, то к Каулиной. — Я сам пришел сказать… На Элек-Елани человек… мертвый. Висит… Мертвый… Я не виноват. Я увидел сегодня и решил, надо сказать в милиции… Вы думаете — я? Нет! Я не трогал… Я сам пришел сказать…

Загрузка...