Клиника любви

Глава 11

Митя не появлялся и не звонил уже несколько дней, но Наташа не слишком волновалась. Она привыкла к таким его внезапным отлучкам, часто следовавшим после бурного проявления нежности. «Наверное, хочет перед свадьбой расставить акценты, показать, кто в доме хозяин», — решила она, но на всякий случай поинтересовалась у Сани, здоров ли ее жених, и, получив утвердительный ответ, стала спокойно его дожидаться.

Митя приехал утром, пока Петька был в школе. Наташа потянулась целоваться, но он довольно грубо отстранил ее и, не раздеваясь, прошел в комнату.

— Узнаешь? — Он бросил на стол журнал. — Думаю, комментарии излишни. Сейчас я соберу вещи и уйду. Об отмене свадьбы ты оповестишь своих друзей, а я — своих.

Он открыл шкаф, достал оттуда кожаную куртку и стал неловко укладывать в пакет.

— Я помогу, — прошептала Наташа, чувствуя, как внутри ее разливается серная кислота.

— Спасибо, справлюсь сам.

— Митя, прошу тебя, давай поговорим…

Он пожал плечами:

— О чем говорить? Или ты хочешь рассказать, что сделала это ради спасения ребенка от голодной смерти? А как еще можно оправдать тебя, я не знаю.

— Голодная смерть Петьке не угрожает, но я действительно сделала это ради него! Не хочу, чтобы он нуждался…

Не зря ей так не хотелось сниматься в этой рекламе!.. Но ей и в голову не приходило, что фотографию может увидеть Митя!

Наташа села на диван и закурила. Ей хотелось закричать, броситься Мите под ноги, не выпустить его из дома, но она знала: все это бесполезно.

Какая ужасная насмешка судьбы! Если бы Митя решил уйти от нее хотя бы на месяц раньше, до того как сделал ей предложение! Если бы у них не было последних недель, как солнечным светом, наполненных нежностью! Она узнала, что такое счастье, только для того чтобы немедленно потерять его.

— Митя, прости меня, — тихо попросила она.

Он уставился в распахнутый шкаф.

— Ты ни в чем не виновата, — глухо сказал он, не оборачиваясь. — Просто раньше я не знал, что ты способна сниматься в порнухе, а теперь узнал. И принять этого не могу. Я очень прошу тебя, Наташа, обойдемся без истерик. Что бы ты ни сказала, это не изменит моего решения.

Сейчас он был прежним Митей, холодным и безжалостным человеком, тем мужчиной, с которым она познакомилась и которого полюбила. Словно и не было в нем никогда этой нежности последних недель, когда он целовал Наташин живот, смеялся и шептал, как сильно любит ее… Неужели все это ей просто приснилось? Тот Митя простил бы ее. Или тогда он примерял на себя чей-то чужой облик и прикидывал, сможет ли измениться, стать таким на самом деле?..

Докурив, она поднялась с дивана и достала из шкафа аккуратную стопку отглаженных Митиных рубашек. Сложила в дорожную сумку, сверху положила его рабочие бумаги.

— Спасибо.

— Митя, умоляю тебя, — не выдержав, Наташа схватила его за руки, — если ты хоть немного любишь меня…

Он отвернулся и поджал губы.

— Еще раз прошу не устраивать сцен. Поверь, я хотел простить тебя, правда, хотел. Но не смог.

Он стряхнул с себя Наташу, взял сумку и вышел в прихожую.

Она побежала за ним, но Митя шел прямо к двери.

Когда дверь за ним захлопнулась, Наташа увидела оставленные у зеркала Митины ключи от ее квартиры. Она села на пол и дала волю слезам.

Нарыдавшись, Наташа немножко побилась головой о стенку, чтобы прийти в себя. Ей было нечем дышать, казалось, что из квартиры внезапно выкачали воздух. А ведь нужно было идти за Петькой, кормить его, слушать рассказы о школьной жизни и при этом улыбаться! Вместо этого ей хотелось выть, может быть, кататься по полу, царапая себя за горло… Наверное, тогда ей стало бы легче, но ничего подобного она себе позволить не могла.

Как сомнамбула, она добрела до кухни, достала из холодильника бутылку какого-то алкоголя и сделала несколько больших глотков.

…Нет, сейчас она никого не может видеть!

Она с трудом вспомнила и набрала Санин номер. К счастью, подруга была не на дежурстве.

— Ты не могла бы сегодня забрать Петьку из школы и посидеть с ним? Я хочу напиться.

— Конечно, заберу. Что-нибудь случилось?

— Да… Митя меня бросил.

— Наташа!

— Я пока не готова это обсуждать. Поэтому без комментариев, хорошо?

— Ну конечно, Наташа!

— Спасибо.

Положив трубку, она допила то, что оставалось в бутылке, оделась и отправилась на улицу. Злосчастный журнал Наташа сунула в сумку. Чтобы он не попался на глаза еще и Петьке, она собиралась выбросить его в первую же урну.

Достав ключи от машины, Наташа повертела их в руках. Перспектива сесть за руль пьяной и попасть в аварию со смертельным исходом показалась ей очень заманчивой. Ведь жить с такой болью в сердце невыносимо!..

А что ее ждет в будущем? Одинокие дни и ночи, случайные ухажеры, безденежье, какая-нибудь дурацкая работа… Да, она отвечает за своего ребенка, но что она может дать ему теперь? А Елошевичи Петьку не оставят, за это она спокойна.

Но все же она была недостаточно пьяной, чтобы осуществить свое намерение. К тому же, если она устроит ДТП, могут пострадать другие люди — довольные жизнью и вовсе не собирающиеся сводить с ней счеты…

В результате она остановила такси и отправилась на Большую Конюшенную. Там было ее любимое тихое кафе, стилизованное под чайный домик и посещаемое в основном студентами. В этом кафе Наташа собиралась напиться.

Когда Саня позвонила ей на мобильный, Наташа, прежде чем найти его в своей сумке, несколько раз ее уронила. Судя по голосу, она была абсолютно пьяна. Все же Сане удалось выяснить, где находится ее подруга. Потом она перезвонила отцу и обрисовала ему ситуацию, правда, не объясняя причин Наташиного экстремального поведения. Анатолий Васильевич как раз принял душ и собирался усесться в халате перед телевизором, но, выслушав взволнованное сообщение дочери, только вздохнул и обреченно уточнил местонахождение Наташи.

Кафе располагалось в подвале жилого дома и имело очень скромную вывеску, поэтому Елошевичу пришлось побегать по кварталу, прежде чем он обнаружил вход.

Он опасался, что для возлияний Наташа выбрала какое-нибудь пафосное место с охранниками и фейс-контролем, куда его могут попросту не пустить. Но нет, по виду кафе оказалось не слишком дорогим, с уютным интерьером и тихой психоделической музыкой. Что-то похожее он видел в американских фильмах про Вьетнам.

Наташа сидела в углу. На столике перед ней стоял стакан, содержимое которого она не глядя яростно перемешивала соломинкой. Наташин взгляд был неподвижно устремлен вперед. Вместо глаз были две черные дыры.

Рядом с ней ерзал молодой, но уже потасканный хмырь. Повернувшись к Наташе, он что-то говорил, при этом избыточно жестикулируя. Судя по выражению Наташиного лица, она его не слышала.

Анатолий Васильевич пару минут понаблюдал за этой сценой и решительно подошел к столику.

— Отвали, убогий, — бросил он хмырю, сел и достал сигареты.

Наташа стала молча разглядывать Елошевича.

— Дядя Толя? Что вы здесь делаете? — нетвердо выдавила она из себя после продолжительной паузы.

После этих слов пребывавший в раздумье хмырь счел за лучшее тихо ретироваться.

— Я приехал за тобой. Собирайся.

Наташа откинулась на спинку кресла и вообще как-то растеклась по нему.

— Нет, я останусь здесь. А вы идите. От меня все уходят. Митя ушел… Так что свадьбы не будет.

— Все образуется. — Анатолий Васильевич так и думал, что Наташины «неприятности», как выразилась его дочь, связаны с женихом. — Это у него предсвадебная лихорадка, такое бывает. Побесится и вернется. Может, он уже ждет тебя дома, а ты здесь сидишь.

Она энергично покачала головой и в три глотка выхлебала содержимое своего стакана.

— Он не вернется. Никогда. И я сама в этом виновата… Пойду возьму еще выпить. Вы будете?

— Сиди уж, я сам принесу.

Подойдя к стойке, первым делом Анатолий Васильевич попросил Наташин счет и внимательно изучил его. Она весь вечер пила какие-то дикие коктейли, и сумма набежала большая. Вздохнув, Елошевич расплатился по счету и заказал сто граммов сухого мартини для Наташи и кофе для себя.

— Я снялась в порнухе, — с вызовом сообщила Наташа, когда он вернулся. — И Митя меня не простил.

Не зная, что сказать на это, Елошевич погладил Наташу по руке. Он всегда знал, что карьера модели до добра не доведет, но какой смысл говорить это теперь?

— Не рассказывай, если не хочешь.

— Да что там! Я еще и показать могу! — Неловким жестом она выхватила из сумочки журнал.

Услышав слово «порнуха», он ожидал чего-то гораздо худшего, чем эта фотография в журнале. Но, взглянув на нее, почувствовал настоящую боль. Он и не подозревал, что ему будет так больно на это смотреть…

Неужели на фотографии та самая Кузя, Наташка Кузнецова, подруга его Саньки, тощая большеротая девчонка с круглыми глазами и длинными, как у насекомого, ногами?..

«Если бы Тоня не умерла так рано, она не допустила бы превращения Наташи в шлюху. Но Тони не стало, а я был слишком поглощен своим горем, чтобы как следует заботиться о девочках. Я всегда говорил, что считаю Наташу за дочь, а что я сделал для нее? Только позволял ей ухаживать за собой и за Саней. Но о том, что творится в ее душе, я ничего не знал и не хотел знать…»

— Ну как? — с усмешкой спросила Наташа.

— А что, красиво. Можно, я оставлю себе?

Елошевич принужденно улыбнулся и спрятал журнал во внутренний карман куртки.

Без его помощи Наташе вряд ли удалось бы сесть в машину. Но и так она умудрилась удариться лбом о крышу.

Устроившись наконец на переднем сиденье, она сняла туфли, положила ноги на торпеду и заявила:

— Я немного подшофе.

— А то я не вижу! Вон как стекло запотело, — сердито сказал Елошевич, возвращая Наташины ноги в стандартное положение.

Она закурила и мстительно выпустила дым ему в лицо.

— Черт, куда же тебя такую девать?

— Знамо дело. Мешок на голову, и в воду!

— Молчи, дура! Я имею в виду, что ребенок не должен видеть мать пьяной. Уже половина второго, до утра ты вряд ли проспишься… Знаешь, поехали ко мне. У меня две комнаты, так что я вполне могу тебя приютить. Сейчас позвоню Сане, скажу, чтоб утром Петьку в школу отвела. А ты спокойно придешь в себя, опомнишься… Да?

Она махнула рукой:

— Делайте что хотите, мне все равно!

Елошевич представил, как изумятся соседи, если увидят его среди ночи с красивой и абсолютно пьяной девушкой, и нажал на газ.

— Извини, у меня не убрано…

Анатолий Васильевич слегка покривил душой: у него как раз было убрано, но аккуратистка Наташа никогда не признала бы его интерьеры образцом чистоты и порядка.

Однако сейчас ей было все равно. Прямо в сапогах и куртке она уселась на стул и смотрела, как Анатолий Васильевич застилает диван.

— В ванной постарайся не шуметь. Вот тебе халат, тапочки. Да сапоги-то сними! Или ты уже не в состоянии?

— Я не такая уж и пьяная, — глухо сказала Наташа. — Просто мне очень плохо. Так чего-то хочется умереть.

— Да ладно тебе! Все еще наладится…

Она отрицательно покачала головой.

— Ну, хочешь, завтра возьмем Петьку и поедем на недельку в Синя вино? Я буду топить печку, а ты гулять по берегу Ладоги… Или поезжай одна в какой-нибудь Египет, мы с Саней за Петькой присмотрим.

Она опять мотнула головой.

— А зря! Смена впечатлений помогает… Ну скажи, чем тебе помочь?

— Пристрелите меня!

Наташа, как пингвин в холода, стала хлопать себя по бокам в поисках сигарет. Не обнаружив их в куртке, полезла в задний карман брюк, приподнялась со стула и тут же завалилась на пол.

— Не каждый день приходится слышать такие сочные матюги, — одобрил Елошевич.

Он опустился на колени, чтобы помочь ей подняться. Взял Наташу под мышки, потянул… Не обретя равновесия, она качнулась к нему… Губы их случайно встретились.

Это была такая же ужасная случайность, как падение горящей сигареты в бочку с бензином, как неправильный перевод стрелки на железнодорожной развязке, когда два поезда несутся навстречу друг другу. И наступает момент, когда ничего уже не исправить.

…Над узкой кроватью Елошевича вырастал ядерный гриб, и планету разносило на куски. А потом эти куски, кружась в темноте и безмолвии, соединялись снова, и, откуда ни возьмись, появлялся воздух…

И вот уже робкая жизнь выглядывала из-за камня зеленой ящеркой, распускалась в расселине первым блеклым цветком… А потом шумела вода, отовсюду поднимались зеленые побеги, и кричали птицы. Проходили грозы, и воздух звенел хрусталем, и пахло яблоками…

Как обычно, Елошевич проснулся оттого, что Пират сидел на его подушке и мурчал, проникновенно и умильно глядя на хозяина.

— Уйди, пидарас, — привычно пугнул он кота, но тут же осекся.

«Господи, Наташа!.. Надо срочно идти чистить зубы».

Только через минуту он сообразил, что рядом никого нет.

«Наверное, пошла умываться».

Он потянулся и встал. Часы показывали половину седьмого. Он хотел собрать Наташины вещи, которые, как смутно помнилось, они вчера раскидали по всей комнате.

Но вещей не было. Зато на письменном столе, придавленный его мобильником, лежал лист бумаги.

«Может, она просто пишет, что поехала отвозить ребенка в школу», — посетила его трусливая мысль, пока надевал очки.

«Умоляю, простите меня! — было написано на листе детским почерком. — Простите и забудьте! Я так виновата, но я не понимала, что я делаю! Пожалуйста, не думайте обо мне плохо».

…Что ж, счастье пришло слишком внезапно и покинуло его слишком быстро, чтобы он успел к нему привыкнуть.

«Но то, что было, останется со мной».

…Ему вспомнилась Тонина начальница, живая легенда Североморска Элеонора Сергеевна. Бабка прошла и Первую, и Вторую мировые, курила как паровоз, ругалась матом и при этом носила крахмальные кофточки с детсадовскими жабо. Когда жена умерла, Элеонора навестила его, почти свихнувшегося от горя, молча выпила с ним бутылку водки, а уходя, сказала: «Я тебя утешать не буду. Я даже не знаю, станет ли тебе легче со временем. Но умные люди в свое время научили меня: как бы ни было тяжело, утром нужно обязательно убрать постель и выйти на улицу. Попробуй, вдруг хоть чуть-чуть поможет».

Он убрал постель, принял душ, побрился, оделся и вышел на улицу.

Кафетерий находился рядом с домом, он был здесь завсегдатаем. Пластиковые столы, незатейливая стойка и пожилая барменша в белом халате напоминали ему забегаловки юности.

Он вежливо кивнул барменше, которая, радостно тряхнув антикварным перманентом, стала варить ему кофе. Это был ритуал: она почти каждое утро готовила кофе специально для него — что-то размешивала, потом долго колдовала над кофеваркой. Выходила кошмарная бурда, но Анатолий Васильевич покорно пил ее, стесняясь сказать, чтобы барменша приготовила ему лучше чаю.

На третьем глотке он придал лицу умоляющее выражение, а глядевшая на него барменша укоризненно покачала головой. Тогда он закатил глаза и страдальчески прижал руки к груди. Барменша нарочито тяжело вздохнула и достала для него пепельницу.

Это тоже был ритуал. В кафетерии не курили, но по утрам народу практически не бывало, и для постоянного клиента делалось исключение.

Закурив, Анатолий Васильевич уставился в окно. Через дорогу была почта. Странно, раньше он никогда не замечал ее. Он вообще был убежден, что с появлением мобильников и Интернета обычная почта захирела и скончалась естественной смертью. Но нет, дверь, выкрашенная в знакомый синий цвет, периодически распахивалась, и в нее заходили люди.

Интересно, пахнет ли на этой почте сургучом?

Нужно написать Наташе письмо.

Например: «Наташа, любимая моя девочка! Не тревожься о том, что произошло между нами, и не вини себя ни в чем. Если бы ты знала, как сильно я тебя люблю, то поняла бы, что эта ночь имеет очень мало значения».

Он жадно затянулся, вспоминая те немногие моменты «малозначительной» ночи, которые мог вспоминать без острой боли в сердце, и продолжал мысленно сочинять письмо.

«Я полюбил тебя, когда ты на даче утром жарила мне яичницу… — Нет, не так! — Не знаю, когда я тебя полюбил, но видеть тебя мне так же необходимо, как дышать. Видеть тебя и быть тебе полезным — на большее я никогда не рассчитывал, да мне и не нужно было. Просто в то утро я понял, что люблю тебя не так, как отец любит дочь. Ну и что? Я все равно был счастлив и сейчас тоже счастлив. Мне будет очень тяжело, если ты решишь, что теперь наши отношения должны измениться.

Все произошло так внезапно! Я не смог удержаться, воспользовался твоим состоянием… Но знай, я твой навеки, и самым большим счастьем для меня будет, если ты согласишься сохранить все, как было раньше! Поверь, то, что между нами произошло, никак не изменило моих чувств!»

«Нет, не пойдет!» Елошевич заказал вторую чашку кофе, чего не делал никогда. «Наташа не согласится, чтобы было, как раньше, если узнает, что я люблю ее. Она перестанет со мной встречаться, Петьке тоже не разрешит… А ведь ей сейчас очень будет нужна моя помощь. Если, конечно, этот индюк к ней не вернется. Черт, как это я не сдержался! Взял и все испортил. Такая у меня была светлая стариковская любовь, а я… Или пойти к ней? Признаться по-человечески, предложить руку и сердце? Вдруг?..»

Он засмеялся так, что барменша, которая вышла из-за стойки, чтобы подать ему кофе, отшатнулась и посмотрела оценивающе: все ли в порядке с постоянным клиентом?

«Тут возможны варианты. Самый простой — меня посылают подальше и отказывают от дома. Вариант второй: мне тактично объясняют, что это была ошибка, связанная с невменяемым состоянием, предлагают остаться друзьями, но больше не звонят и ни о чем не просят.

И наконец, Наташа может согласиться. Из жалости ко мне, из любви к Петьке, на которого, как она считает, я хорошо влияю. И будет жить с нелюбимым, к тому же немолодым и небогатым человеком. Вот это уже будет с моей стороны подлость. Подло было уже то, что я воспользовался ее слабостью и провел с ней ночь, но воспользоваться слабостью и провести с ней жизнь — это чересчур!..»

«А вдруг она меня любит?» — пришла в голову совсем невозможная мысль, и он еле удержался, чтобы не покрутить пальцем у собственного виска. Тогда бы Наташа не сбежала!

…На почте пахло сургучом, и почтальонши были в синих сатиновых халатах, как во времена его молодости. На прилавке стояла крутящаяся стойка с бланками поздравительных телеграмм — Елошевич повернул ее, выбирая самый красивый.

«Уже забыл», — написал он текст телеграммы и подал в окошко.

Когда Саня узнала, что Миллер бросил Наташу, она сразу подумала, что он сделал это из-за Вероники Смысловской. «Старая любовь не ржавеет», «от ненависти до любви один шаг» — все эти банальности приходили ей в голову, когда она, уложив Петьку, смотрела в телевизор, не осознавая, что происходит на экране.

«Вот сучка, — думала Саня злобно, — явилась ни раньше ни позже, а прямо накануне свадьбы! Где она, интересно, раньше болталась, и вообще, не она ли виновата в том, что Миллер стал замороженным эсэсовцем? Наверное, все нервы мужику измотала, кровь выпила и бросила его ради своего старикашки. А теперь заявилась: здрасте, вот и я, прошу любить и жаловать!

Стоп, Саня, а тебе это ничего не напоминает? Не помнишь ли ты, случайно, такого Ванечку Семенова, который каждый вечер встречал тебя из института и писал за тебя дурацкие рефераты по общественным наукам? Ты тоже послала его подальше, решив почему-то, что достойна большего, хотя у тебя не было для этого ни малейших оснований. А сейчас тебе вдруг захотелось его отыскать и свалиться ему на голову со своей любовью, опоздавшей Бог знает на сколько лет! И после этого ты будешь осуждать Смысловскую?! И вообще: не лезь, без тебя разберутся».

С этими мыслями она выключила телевизор, поставила будильник и легла спать.

Но разбудил ее не будильник, а Наташа.

— Ты что, не доверяешь мне отвести сына в школу? — Зевая, Саня вышла в прихожую и смотрела, как подозрительно спокойная Наташа снимает куртку и сапоги. — Спала бы себе…

— Не хочу, чтобы Петька знал, что мать не ночует дома. Ты еще чайник не включала? Холодная вода есть кипяченая?

— «В пьянстве не замечен, но по утрам жадно пьет холодную воду», — процитировала Саня. — Между прочим, из-за тебя я недоспала свои законные полчаса.

— Не ворчи. Хочешь, я за это пожарю блинчиков?

— Тебе сейчас только блинчиков не хватает. Прими душ и ложись спать.

Зевая во весь рот, Наташа прошла на кухню и стала жадно пить прямо из чайника. Струйка воды стекала по ее подбородку на свитер, но она ничего не замечала. Саня наблюдала за ней с удивлением.

— Все-таки блинчики я сейчас сделаю, — объявила Наташа, напившись. — А что ты на меня так смотришь?

— Ничего.

— Ты удивлена, что я не задыхаюсь в слезах и не падаю тебе на грудь?.. Саня, во всем виновата только я.

Размешивая тесто, она поведала подруге историю своего разрыва с Миллером.

— Ну вот, — закончила Наташа. — Теперь уже ничего не изменить. Он вообще-то сильно переживает, поэтому ты его как-нибудь утешь, ты это умеешь.

Саня сказала, что не видит причин утешать Миллера, и поэтому никаких утешений он от нее не дождется. И вообще ей не платят за сеансы психоанализа, которые приходится проводить с этим сдвинутым уродом.