Глава XXIII Книга совращения

Мне пришлось побывать во многих городах с каналами, которые называют себя Малой Венецией, и должен сказать, что это пустая похвальба. Идти летним вечером вдоль Большого канала и любоваться сверкающей лунной дорожкой, которая пролегла между двумя сотнями залитых лунным светом дворцов; ощущать дыхание древних венецианских камней, хранящих дух плохо кончивших любовников и искателей приключений; слышать предательский голос города в плеске воды, разрезаемой острыми как стилеты носами гондол; забрести в поглощенную туманом улочку — вот что значит Венеция, и не в ее духе счастливое окончание романтических историй.

Если бы нам с Франческой суждено было встретиться в какой-нибудь «Малой Венеции», например в Брюгге или Кольмаре, то и последствия могли бы быть совершенно иными. Но настоящая Венеция наделяет своих обитателей греховностью собственной расточительной души. Наши отношения были обречены, еще не начавшись.

Я достал свою волшебную флягу из тайника над притолокой и поспешил по лабиринту улочек и переулков. Перешел мост, отделяющий еврейский квартал от остальной Венеции, быстро миновал спящего привратника и оказался в мире Ветхого Завета. Здесь отсутствовали христианские святыни — ни печальной Мадонны, ни искалеченных мучеников, — а мостовые были настолько узкими, что дома казались выше обычного. Надписи на иврите на деревянных дверях резали даже мой непросвещенный глаз, а окружающая квартал высокая каменная стена только усиливала ощущение, что это место не похоже на все привычное. Здесь не было прямых углов и перпендикулярных линий, дома громоздились друг на друга и нависали над дорогой, а в воздухе плыли ароматы сладковатого вина и необычной еды. В этом месте царил дух изгнания и заточения.

Та Венеция, которую я знал, была открыта и продуваема всеми ветрами, поэтому в темном гетто еврейского квартала я снова испытал приступ клаустрофобии. Грудь сдавило, Дыхание участилось и стало поверхностным. Ночь показалась испытанием воли, а не романтическим приключением, пока я не увидел свою возлюбленную на залитой лунным светом маленькой площади у широкого обрамления колодца. На Франческе было ее коричневое облачение инокини, но вуаль она не надела. Луна посеребрила ее волосы, и они отливали небесным сиянием. Я подошел к ней с уверенной улыбкой, но, когда доставал заветную флягу, моя рука дрожала. Голос Франчески тоже дрогнул.

— Это и есть твой напиток?

Я кивнул.

— Здесь нас могут увидеть. Спрячемся в переулке.

В тени домов меня снова охватила паника. Я старался успокоиться, как учил меня старший повар, но без его поддержки оказалось трудно нормализовать дыхание. Франческа не поняла, что со мной происходит.

— Я тоже взволнована, Лучано.

Она впервые назвала меня по имени, и это меня успокоило. А когда подошла ближе, я заметил, что она дышит так же быстро, как я.

Она погладила меня по щеке. Боже! Ее пальцы скользнули вверх по скуле, прикоснулись к родимому пятну. Когда она обвела его кончиком мизинца, я почувствовал, что заклеймен.

— Мне нравится твое родимое пятно, — сказала девушка. — Оно отличает тебя от других. И ты действительно не похож ни на кого, с кем мне приходилось встречаться.

— Как так?

Ее губы презрительно скривились.

— Мужчины смотрят на меня с вожделением, а женщины видят во мне служанку. Ты не такой.

Означало ли это, что я ей нравлюсь? Я боялся поверить и радовался, что владею любовным напитком, который не оставит в этом ни малейших сомнений.

Франческа тем временем провела ладонью по моей груди.

— Это самое отчаянное из всего, что мне приходилось делать. Я хочу быть свободной, но боюсь.

— Я буду тебя защищать.

Она склонила голову набок.

— Правда? — В голосе появились удивленные нотки. Она показала на флягу. — Этого я тоже боюсь.

— Я не причиню тебе вреда.

Франческа заглянула мне в глаза.

— Думаю, не причинишь.

Мои пальцы онемели, но я все-таки умудрился вытащить из горлышка пробку и подал ей флягу. Когда она подносила ее к губам, я напомнил себе, что ей необходимо возвратиться в монастырь до рассвета, и предупредил:

— Не больше одного маленького глотка, Франческа.

Она посмотрела на меня — почему-то это мгновение запомнилось мне так, словно все происходило медленнее, чем на самом деле, — и выпила темную жидкость, не отводя глаз, будто я был ее опорой. От этого я почувствовал себя сильным, способным ее защитить. Взял у нее флягу и расчетливо, меньше, чем накануне на кухне, глотнул. Заткнул флягу, поставил ее на мостовую, и мы посмотрели друг на друга, теша себя каждый своими надеждами.

— Ты правда возьмешь меня в Новый Свет? — спросила она.

— Да.

— И мы разбогатеем и у нас будет много красивых вещей?

— В Новом Свете возможно все. — Меня завораживали ее глаза, изгиб шеи, аромат — одно то, что она со мной. Я охватил ее лицо ладонями и коснулся губами ее губ. Они оказались теплыми и мягкими. Франческа откинула голову и закрыла глаза. Я притянул ее к себе, ощутил ее всю: бугорки грудей, изгиб талии, — и мое тело отозвалось на ее близость. Ее губы слегка раскрылись, и я уловил в дыхании горьковатый привкус любовного напитка. Ее язык прошелся по моим губам, и меня захлестнуло желание. Я стиснул ее, но она вырвалась, согнулась пополам, обхватила себя руками и простонала:

— Что ты со мной сделал?

Я обнял ее, зарылся лицом в ее волосы.

— Это пройдет.

— О Боже!

— Пройдет, обещаю.

В следующую секунду накатило и на меня. Мы вдвоем опустились на землю и привалились к потрескавшейся штукатурке стены. Я потерял способность говорить, но продолжал держать ее в своих объятиях, и мы страдали вместе. Не могу сказать, сколько прошло времени, но вот она ожила в моих руках.

— О! О Господи!

— Что я тебе говорил, — пробормотал я, преодолевая отступающую тошноту.

— Все совершенно хрустальное.

Когда в желудке успокоилось, я неловко попытался погладить ее по волосам, но Франческа оттолкнула мою руку, освободилась из объятий и, держась за стену, стала подниматься. Оглянулась, словно потерялась в каком-то удивительном месте, затем вытянула перед собой руки и пошла прочь.

— Ты был прав: я свободна.

— Франческа…

Она удалялась в темноту, повторяя:

— О Господи, как это здорово…

Я пополз следом, окликая ее по имени, но она скрылась во мраке еврейского квартала. Я с трудом поднялся, но, покачнувшись, с такой силой упал вперед, что разбил себе лоб о каменную мостовую.

А очнулся, лежа в неловкой позе на спине, и стал смотреть на испещренную бороздками луну, висевшую в ночном небе между крышами. Что-то пошло не так: ведь я рассчитывал, что Франческа будет рядом. Попытка сосредоточиться не удалась: все предметы перемещались и плыли в фантастическом хороводе. Мысли ускользали прежде, чем я успевал за них ухватиться.

Меня окутали запахи еврейского квартала — я ощутил вкус поджаристых пресных лепешек, сметаны и горьких трав. Наскочил на дверь, ударился липом, отлетел в сторону. Сполз на ступени крыльца и долго не мог сообразить, как там оказался. Услышал что-то из-за деревянной двери, поднял глаза и не мог оторвать взгляда от вырезанной на притолоке надписи на иврите. Меня ранил каждый звук, каждый запах, все, к чему прикасался, и я понимал: что-то не так. Франчески не было в моих объятиях. Где же она?

Ночь промелькнула словно раздробленное отражение в разбитом зеркале: бесполезные поиски Франчески в изломах кирпичной стены, усиленные до боли звуки и запахи, смеющийся надо мной лик Луны, растущее ощущение неудачи и бесконечные провалы в черные глубины пропасти.

Когда все кончилось, я очнулся на площади — лежал выгнувшись, раскинув руки и ноги и смотрел на силуэты крыш на фоне едва светлеющего неба. Нащупал полупустую флягу на мостовой, подобрал и отправился искать Франческу. И все время спотыкался, как пьяница, который прихватил бутылку со вчерашнего вечера и несет ее за горлышко домой.

Франческа свернулась клубочком на чьей-то лестнице и, еще не совсем проснувшись, дрожала от сырости. На ее коричневом одеянии остались белые известковые следы — видимо, отслоившаяся от камня штукатурка, которую она сбила, наткнувшись на стену. Шелковистые светлые волосы рассыпались по лбу и закрыли глаза, но когда я попытался убрать их, то обнаружил, что они приклеились к щеке засохшей слюной.

— Пить, — пробормотала Франческа.

— Нет времени. — Я поднял ее на ноги. — Светает.

— Но я… — Она откинула назад волосы и посмотрела на призрачную луну на утреннем небосклоне. — Светает?

— Надо идти. Пора.

— Светает… О Господи!

В утреннем сумраке мы выбрались из еврейского квартала, и дымка с моря свивалась у наших ног. По дороге нам попалась возвращающаяся домой усталая проститутка. Она рассмеялась, когда мы споткнулись о храпящего в стелющемся по земле тумане пьяного. Из открытого окна донесся плач младенца, с улицы пекарей потянуло свежевыпеченным хлебом. Мы спешили изо всех сил и тяжело дышали. Но еще не совсем пришли в себя — наш шаг был неверным, и мы то и дело натыкались на углы. Франческа что-то бормотала себе под нос.

— Что ты говоришь?

— Это было великолепно.

— Я представлял все несколько иначе.

— Волшебство. Что там еще в этой книге? Я хочу знать больше.

Черт!

— Ты говорил, что в ней есть формулы изготовления золота и вечной молодости?

— Это только слухи.

— Но ты сказал, что именно поэтому ее ищут. — Франческа помолчала и подняла на меня глаза. — Я тоже ее хочу. Хочу эту книгу.

— Что?

— Если ты раздобыл любовный напиток, то сможешь достать и все остальное. С такими формулами мы сможем уехать куда угодно. Сделай что-нибудь.

— Но…

— Что такое одна ночь свободы? Мне нужна целая жизнь. А тебе? — Франческа отвернулась от меня. — Если ты меня любишь, принеси мне книгу.

— Франческа… — Я схватил ее за руку, но она вырвалась и побежала. У стены монастыря пригладила волосы и стряхнула штукатурку с рясы.

— Нам надо завладеть этой книгой, Лучано. Это наш единственный шанс устроить себе настоящую жизнь. — Она по-мальчишечьи забралась на увитую жасмином стену, и в это время с монастырской часовни прозвенел колокол к утренней молитве.

Уже с другой стороны она бросила мне на прощание:

— Книга, Лучано.

Загрузка...