Когда мальчики становятся мужчинами

Холода

Чистое зимнее небо посмурнело и стало затягиваться тучами к ночи. Подобный им по внутреннему состоянию, продрогший, едва не трясущийся, бледный и какой-то пелёсый, вернулся в общежитие ЧанСоб, когда уже зажглись фонари. Ребята ещё не все вернулись с кратковременного отдыха, и в прихожей его встретил СонДже, идущий с кружкой чая к телевизору.

— Привет! Я думал, ты завтра только вернешься. Ты чего такой? Как сосулька, — юноша остался проигнорированным. Друг молча разделся рядом и, не посмотрев на него, прошел в спальню.

По пути к нему вышел ИльХун. Кого сейчас совсем бы не хотелось видеть. Но он не мог ничего изменить и не имел права прогонять того или посылать. Товарищ не знал ничего и его поступок не был предательством. Ведь если бы он сам осмелился сказать ему…

— ЧанСоб, прости, послушай… — отлично. Он всё понял. Или догадываться стал и ему дорассказал кто-то. Возможно, сама госпожа Ю, вернувшаяся за пальто. Он не хотел знать, даже думать о том, как она уходила отсюда, как побитая собака в глазах СоХен и как подранная, но гордая кошка в глазах ИльХуна.

Молодой человек продолжал не отвечать и открыл дверь последней комнаты. Сначала ему показалось, что в ней никого нет, но потом он разглядел ХенЩика, тотчас вставшего. Перед глазами всё ещё бегали темные круги и всё мутнело. Трудно было собраться, сфокусироваться на чем-то, оттого и выпадало что-то из вида. По лицу ХенЩика было ясно, что он в курсе всего, что здесь было и чем всё окончилось.

— ЧанСоб, мне жаль, — скупо, но сочувственно произнес он. ЧанСоб пробрел к своей кровати и сел на неё. — если хочешь поговорить или высказаться…

— Не надо жалости, ладно? — набрался он сил и выдавил из себя.

— Это не жалость, — ХенЩик подошел и сел рядом. — я просто поддержать хочу. Или, ты думаешь, я тебя не понимаю? Не могу понять?

— А что ты мне можешь сказать? «Я же говорил!». — ЧанСоб усмехнулся, горько, почти опять сорвавшись на тонкую дрожь, которая обычно предшествует слезам.

— Нет, я этого говорить не собирался, — он положил руку другу на плечо и тот выдержал прикосновение, не стряхнув её. Хотя любое физическое воздействие отзывалось болью. Как будто трогали сразу оголенные нервы. Он чувствовал себя посаженным заживо в металлическую статую, полую изнутри, которую начали накалять. Когда-то где-то существовала такая пытка.

— Но ты был прав, — признал парень, уткнув лицо в ладони. — все женщины одинаковые.

— Нет, не все.

— Все изменяют, — образ ДжеНы накладывался на любую женщину, абсолютно любую. Она была во всем, везде. Она была первой, поэтому показала ему жизнь, какая она есть. И уж в чем в чем, так в её неприглядной стороне, он не мог ей не доверять.

— Нет, не все! — настойчивее повторил ХенЩик. — Думаешь, НамДжу, к примеру, изменит ИльХуну?

— Дай угадаю — нет! Потому что, следуя мнению МинХека, он изменяет ей. И она слишком занята будет слежкой за ним, чтобы рогатить его самой! — ЧанСоб сжал кулаки и поднял взгляд, бьющийся в агонии, на товарища. Он всё ещё не знал, как дальше быть и какое применить лечение к почти смертельной ране.

— Нет, не поэтому, — друг сжал пальцы на его плече. — а потому что она не ДжеНа. И сотни, тысячи и миллионы женщин — не ДжеНа.

ЧанСоб скрипнул зубами. Да, черт возьми, они не она! Они лучше, порядочнее, чище и более любящие, но они — не она! Это был комплимент и оскорбление одновременно. Потому что ему нужна была она, такая как она… нет, всё-таки именно она, но без этого пятна позора, без гнилости, без этого эпизода их судеб. Но параллельной жизни не существовало, чтобы запрыгнуть в неё, где ничего подобного не случилось, и продолжить движение, не зная горя и разочарования.

— ХенЩик, как же дальше-то быть? — посмотрел на него с мольбой ЧанСоб, словно ища защиты. — Как теперь верить кому-то? Как?

— Верь, — друг кивнул ему, уверенно и надежно. — только выбирай кому ты веришь. Не упивайся заблуждениями, даже если очень уж хочется поддаться искушению.

— Да как же понять, где заблуждение, а где правда?

— А ты скажи, что сердце не подсказывало тебе, что не стоит связываться с этим человеком? Скажи, что не чувствовал, как не хотелось идти у неё на поводу? — ЧанСоб сжал губы в кривую линию. Конечно, чувствовал, конечно, знал. Всё это было ясно и понятно, и он сопротивлялся, но сдался. Проиграл. — Вот видишь. Поэтому, просто всегда слушай своё сердце.

ЧанСоб увидел рядом с подушкой две коробки в цветной фольге. Интуитивно он угадал, которая из них была от ДжеНы. Протянув руку и задержав её над подарком, парень осторожно решился и подтянул его к себе. Сверху была записка, на которой он мельком разглядел почерк бывшей любовницы и не стал вчитываться. Взяв его в руки, он поднялся и, дойдя до мусорной корзины, швырнул его в неё.

Первое время он просто не брал трубку, отключая звук. Постоянные репетиции и разъезды часто не давали по нескольку часов смотреть на телефон, облегчая его участь. Но ДжеНа была настойчива. Она звонила и звонила, желая поговорить. О чем? ЧанСоб не представлял, что ей сказать. Она стала чужой, не той, не его любимой. Он будто оказался в прошлом, где мадам Ю настырная и похотливая наглая женщина, от которой ему хочется поскорее избавиться. Звонки не прекращались в течение четырех дней, и он воспользовался услугой черного списка. Теперь за него делать работу будет техника. Пусть ДжеНа до бесконечности слушает гудки, будто занято, или абонент вне зоны действия сети, или тишину — без разницы. Его это больше не волнует! Поставив на зарядку телефон, ЧанСоб задремал, стараясь смириться с тем, что больше на экране не появится её номер с её фотографией. Больше он не будет испытывать соблазна поднять и выговорится. Больше их ничего не свяжет. Но ненависть… она жгла внутри, даже когда никого не было рядом, даже когда его уже никто не тревожил. Если бы можно было превратить всю злобу в птицу и выпустить из клетки своих мыслей. Он не хотел ей зла. Он не хотел хотеть ей зла. Но дни шли, а попытки забыться и простить были тщетными.

На пятый день случилось то, чего он боялся. Она приехала к общежитию, чтобы поговорить. Он выхватил взглядом фиолетовый BMW, стоявший чуть в стороне, моментально. Она стояла у него и сорвалась с места, чтобы подойти, но ЧанСоб растолкал всех и влетел в микроавтобус. Все это видели. Уже все понимали и знали каким-то образом, что произошло. Ему казалось, что он вывернут наружу, просвечен рентгеном и перманентный стыд охватил его, как пламя костра, охватывающее приговоренного к сожжению. За собственную трусость, за невозможность ничего изменить, за слабость и наивность, заведшую его в подобное положение. Никто другой из них не оказался бы на его месте. А он глупец.

Сев подальше от окна машины, он уткнулся в плеер и не поднимал взгляда, вставив в уши наушники и врубив музыку почти на всю громкость. ЧанСоб не хотел видеть ДжеНу. Никак, никогда. Даже мелькнувшая её тень заставила душу выкрутиться и застрадать. Он не должен знать во что она одета, как сегодня накрашена и как уложила волосы. Забрала ли или слегка приподняла? Или сделала замысловатую прическу с косым пробором? Или распустила локоны, как он любил, когда они лежали на подушке… Ничего этого он знать не желает!

Кто-то из его товарищей украдкой выглядывал на женщину, кто-то не замечал её из солидарности ЧанСобу. ИльХун не смотрел на неё, потому что ему тоже было совестно. Он ничего не знал и задним числом осознал, какой совершил громадный промах. Он стал тише, незаметнее и старался всё свободное время уходить из общежития к своей девушке. Не то, чтобы не теребить драму в сердце товарища, не то, чтобы исправить содеянное перед НамДжу, которая не узнала ни о чем и могла продолжать любить его.

На этой же неделе он не смог избежать столкновения. Она поджидала его внутри агентства, возле раздевалки, перед репетицией. Парни, продолжавшие мучиться от гнетущего ощущения свидетельствования чего-то нехорошего, ускорили шаг и растаяли за углом. Все понимали, что бесконечно так продолжаться не может. ЧанСоб, как бы ему того ни хотелось, тоже смирился с тем, что один разговор ему ещё вынести придется.

— Здравствуй… — робко начала женщина. Молодой человек смотрел перед собой, в стену, а она стояла сбоку. Но, как он не пытался абстрагироваться и не присматриваться, даже уголок его глаза разглядел, что она была в джинсах, простых утепленных кедах; «Боже, где же её каблуки?!» — проскочила вспышка в голове. Волосы зачесаны в хвост. На лице, или это мираж, но, кажется, нет макияжа. Лицо само тянулось в бок, но ЧанСоб упорно держал его прямо.

— Здравствуйте, — приглушенно ответил он.

— ЧанСоб… я знаю, что ты сейчас думаешь и чувствуешь… — ДжеНа даже говорила по-другому. В её контральто исчезли переливы, и остался ровный грудной тон. — но постарайся понять, что сейчас внутри меня происходит! Я раскаиваюсь! Я никогда в жизни ни о чем не жалела, а сейчас жалею! Слышишь? Я ненавижу себя за то, что я сделала!

— Мне жаль, что это доставляет Вам дискомфорт, — ЧанСоб поджал губы. Ему хотелось начать ругаться не переставая, кричать ей в лицо, но нет. Он не позволит себе этого.

— Какой дискомфорт?! Милый, у меня сердце кровью обливается! — она вновь протянула руку, но он многозначительно дернулся, и она остановила жест. — Не отталкивай меня, прошу. Давай поговорим!

— Нам не о чем разговаривать, извините, — он сделал шаг.

— Постой! — ДжеНа нагнала его тут же и преградила путь. Не смотреть на неё стало сложнее. Теперь парень отвернулся в сторону. — ЧанСоб, мне плохо без тебя! Я же не вру тебе, что люблю! Пожалуйста, злись, ударь меня, если хочешь, но давай переживем этот момент? Давай забудем его вместе?

— Я не понимаю, о чем Вы, — молодой человек посмотрел ей в глаза, и стоило огромных актерских усилий, чтобы не дрогнула ни одна мышца. Ни туши, ни теней, ни подводки. Какая же она другая, изменившаяся. Соленая влага, наплывающая на карие очи, придает им синеватый оттенок. Два красивых озера, на дне которых ложь, ложь, ложь! — я всё забыл. Абсолютно всё.

— ЧанСоб! — крикнула она, когда он плечом потеснил её и пошел дальше. В голосе её заскрежетало рыдание. Внутри у него сжалась мерзкая, неуместная жалость. — Неужели ты думаешь, что я никогда не переживала ничего такого? Неужели думаешь, никогда не прощала? Что, мне личное всегда сахаром было? Со мной и хуже поступали! И намеренно, а не как я — по глупости! Я дура, да! Я сама себе жизнь порчу, а мне её ещё и другие портили. Но когда я была моложе, я умела прощать!

— Вот видите, прощение — удел неопытной молодости, — бросил, не оборачиваясь, ЧанСоб. — а Вы сполна меня одарили опытом. С моей стороны неблагодарно им не воспользоваться.

— Прекрати, пожалуйста, прекрати говорить так! — ДжеНа опять догнала его, уже не решаясь даже замахнуться на касание. — Ты не такой, я знаю. У тебя душа красивая, понимаешь? Ты обижен, рассержен, да… но ты можешь простить, ты можешь понять! Ты же добрая злюка…

ЧанСоб сжал челюсти, чтобы не схватить её и не обнять. Каждый раз, когда они опять начинали сквернословить, браниться или громко ссориться, ДжеНа могла насупиться и назвать его врединой, или злюкой, и тогда он оттаивал и успокаивался. И всё шло дальше мирно и складно. Но теперь это не сработает.

— Люди меняются, — парень тут же сам усмехнулся своим словам. — но не Вы, судя по всему.

— ЧанСоб, я никогда больше не сделаю ничего подобного! Я клянусь тебе, прошу тебя! Поверь мне, прости, я только тебя хочу! Мне никто больше не нужен! — её голос сорвался на хрип и она замолчала. Видно, ей трудно было говорить дальше. Она повторяла одно и то же, ходила по кругу. Однако, пытаясь и пытаясь, ДжеНа нашла в себе упорности на шелестящий шепот. — Сколько людей, сколько семей терпят измены и живут дальше. Некоторым изменяют многократно, ещё и не любят их, но они терпят. А я люблю тебя и готова всё сделать, лишь бы ты простил.

— Да, семьи, пары, — ЧанСоб пожал плечами. — а нас ничего не связывает. И не связывало. Всё, что держало друг с другом неких мадам Ю и Ли ЧанСоба — это любопытство и жажда секса. Когда они исчерпаны, то им больше незачем быть вместе.

— ЧанСоб! — промолвила она, но он больше не стал задерживаться и пошел на тренировку, оставив её в пустынном коридоре. Она выбрала свободу, её никто не принуждал к ней. Только, если ты не понимаешь разницу между свободой и одиночеством — не надо потом жаловаться на то, что ты никому не нужен.