Красная лилия

ГЛАВА XXII

— Ты что? Ты с ума сошла! — закричал Андерс.

Она мрачно улыбнулась и подошла к нам. Она стояла молча и смотрела на него. Потом протянула мне пистолет. Помедлив, я взял его и взвесил в руке.

— Ты знаешь, чей он?

Я покачал головой. Она села в кресло между нами. Андерс тупо смотрел на нее, словно ничего не понимал.

— Этот пистолет принадлежал Веннерстрёму. Ты помнишь его?

Я кивнул.

— Но разве он был не в сейфе у Нильманнов?

— Вот именно. А сейчас он здесь.

— Я могу объяснить, — быстро сказал Андерс и перегнулся через стол. — Густав дал мне его на время. Под фундаментом нашего дома живет барсук. Я много раз видел его поздним вечером. Там, на даче. Я читал о них. Их челюсти, схватившие кость, едва можно разжать. А потом еще и бешенство.

Он умолк, неуверенно глядя на меня.

— Слушай, — сказала Стина. — Даже я могла бы придумать историю поинтересней. Охота на барсука с пистолетом шпиона Веннерстрёма. Страх перед бешенством здесь, в Швеции, — и она закатила глаза. — Ты сейчас не на предвыборном собрании. Не надо нас недооценивать.

— Ты сказала, что Андерс лжет. Что ты имеешь в виду?

— В тот вечер он не был дома и не работал. Наоборот. Он отсутствовал. И вернулся очень даже поздно. И я знаю, где он был.

— Я тебя не понимаю, — тихо ответил Андерс, качая головой. — Что ты, собственно, хочешь этим сказать?

— Ах, ты не понимаешь? Я объясню тебе, о чем идет речь. Я больна от всего этого. Смертельно устала вечно исправлять твои промахи, заниматься всеми твоими проблемами. Следить, чтобы на всех твоих встречах ты стоял с расчесанными волосами и чистой совестью. Мне пришлось отказаться от своей карьеры и оказаться среди зрителей. Исправлять, объяснять и жертвовать собой. Но есть же предел! Я отказываюсь свидетельствовать на суде, что, когда убили Густава, ты был дома. Это сделал ты. Точно так же, как ты убил ту старую тетушку. Ты тогда тоже сбежал. Сменил имя. Использовал других, чтобы пробиться вперед. Ты всю жизнь идешь по трупам, а сейчас будешь премьер-министром, — засмеялась она с надрывом. — Наглый карьерист!

Андерс наконец пришел в себя, поборов удивление. Глядя на нее, он почти улыбался. И, обернувшись ко мне, сказал:

— Слышишь? Вот прекрасный пример глубокой неврастении. Стина всегда болтала о том, что я мешал ее развитию. Что она стала бы кем-то, если бы не пожертвовала собой ради меня. Все это чепуха. У нее нет никаких способностей и не было никогда. Поэтому она так агрессивна. Посмотри ее статьи. Послушай ее во время дебатов. Но я никогда не думал, что ты ненавидишь меня до такой степени, что можешь донести на меня за убийство, которого я не совершал.

— Я расскажу тебе все, что тогда произошло, — сказала она, не обращая внимания на слова Андерса. — Он смертельно боялся мемуаров Густава. Правда то была или нет, но Густав намекнул, что все расставит по своим местам. И Андерс поверил ему. У Густава не было сдерживающих центров. Кроме того, это сказалось бы неблагоприятно на положении его партии на выборах, изменило бы их результаты.

— Мемуары — одно, а убийство — нечто совсем другое, — заметил я. «Все ли у нее в порядке с психикой?» Я посмотрел на нее. Лицо бледное, тонкие губы бескровны, а глаза черные и колючие.

— Все имеет свою цену. А пост премьер-министра для Андерса — очень высокую. Он знал, где находится сейф и где Густав хранил ключ. Когда мы были там, в тот день, когда он убил Густава, Андерс взял из сейфа рукопись. И пистолет.

— Ну что на это скажешь? — Андерс вздохнул. — Разве ты сам не слышишь, как фантастически все это звучит?

А потом, умоляюще глядя на нее, добавил:

— Не забудь, черт возьми, Густав был отравлен! Он не был застрелен! Зачем мне нужен был пистолет?

— Ты взял и несколько капсул с ядом. Для верности. А вдруг тебе не захотелось бы воспользоваться пистолетом? Он ведь не совсем беззвучный. Может, ты хотел попытаться его переубедить? Но не вышло, и ты перед уходом тайком вложил капсулу в его бутылку.

— А откуда же пистолет? — я посмотрел на Андерса. — Ты что-нибудь знаешь об этом?

Он сидел молча и смотрел на меня, размышляя, говорить или нет.

— О’кей, — медленно сказал он. — Расскажу. Но все было совсем не так. Я не имею никакого отношения к его смерти. Да, в тот вечер я встречался с ним. Я понял, что он собирается что-то написать в своих мемуарах. Так он, по крайней мере, намекал. И даже в тот самый день. Да, его издатель был там тоже, когда мы приехали. Такой большой, бородатый парень, — он слабо улыбнулся мимолетному воспоминанию. Потом замолчал.

— Ну и?..

— Я хотел поговорить с Густавом, обсудить его книгу, но случая для этого не представлялось. Было слишком много народа. Я знал, что по вечерам он всегда сидит в беседке, и я пошел туда где-то сразу после семи.

— А пистолет? Он был с тобой?

Андерс кивнул мученически.

— Конечно, это было ужасно глупо, но я знал, что пистолет находился в сейфе, и взял его. На время, после ланча. Не знаю, чего я собственно хотел, наверное, напугать его. А потом я не решился положить его обратно. Конечно, надо было бросить его в озеро.

— Что сказал Густав, когда ты встретил его?

— Ничего. Он был мертв. Когда я подошел к беседке, — да, я шел туда через лес, — он уже лежал с белой лилией в руке.

— И что ты сделал?

— Убежал, конечно, — обрезал он. — Вниз, к машине, и пулей оттуда.

— А ты видел еще кого-нибудь?

Андерс кивнул.

— Какую-то машину. По дороге туда, а она не очень широкая, я чуть не попал в канаву. К счастью, обошлось. Машину я узнал. Хотя водителя и не разглядел, пытаясь удержаться на дороге.

— Чья машина?

— Бенгта Андерссона. Парня Сесилии.

— Поздравляю! — Стина с иронией смотрела на него. — Какая удача! Ты приходишь, Густав уже лежит мертвый на полу, и тебе не надо использовать пистолет. Убийцу ты тоже видел. И можешь на блюдечке с голубой каемочкой преподнести его нашему собственному мастеру-детективу. Но сейчас не предвыборное собрание, — резко заметила она. — Не надо нас недооценивать. Ты был там в тот вечер, ты знал, что капсулы с ядом хранятся в сейфе. И ты забрал и рукопись, и пистолет.

— Пистолет — да, но не рукопись, — он умоляюще посмотрел на меня. — Там не было ни одной бумажки, имеющей отношение к рукописи.

— Мне, конечно, придется все рассказать полиции.

— Сделай это, — сказала Стина, зажигая сигарету. — Но кто поверит тебе?

Я удивился:

— Но ты же сама все рассказала?

— Тебе — да. Чтобы мой божественный муж почувствовал хоть чуть-чуть, как дрожит под ногами земля и каковы его перспективы оказаться в башне из слоновой кости. Но кто сказал, что я расскажу все это кому-нибудь другому? — Она улыбнулась. — Этим я смогу держать своего любимого муженька. Наша жизнь, наверное, сложится немного иначе в дальнейшем.

— Я чувствую что-то вроде освобождения, — медленно проговорил Андерс, словно не слышал, что она сказала. — От того, что ты все знаешь. Эти годы были ужасны. Даже когда мне удавалось загнать все вглубь, все равно все сидело во мне. По ночам снились кошмары. Что-то мелькнет в темноте, идет дождь, я слышу звук упавшего тела. И она лежит там, а я стою на дороге. Абсолютная тишина, и только дождь. Она лежала совершенно неподвижно. Единственное, что двигалось, — переднее колесо ее велосипеда. Вертелось, вертелось… — он проглотил комок в горле. — В листве дуба замерцали огоньки … — и замолк.

Домой я возвращался на метро, идти пешком всю дорогу не было сил. Долго пришлось ждать поезда во влажном каменном склепе-станции: прошло почти десять минут, прежде чем щелкнуло на путях и замерцал свет в туннеле.

«Неужели все это было так?» — раздумывал я, бродя по перрону. Густав что-то сказал своему бородатому издателю, и Андерс еще больше испугался. Он видел, где лежит ключ, отправляется незаметно туда и забирает рукопись. Сует в карман и несколько капсул, и пистолет Веннерстрёма. Интересно, он все это спланировал заранее или сделал импульсивно? Он знает, что вечерами Густав сидит в беседке. Возможно, они даже договорились там встретиться. И вот Андерс пробирается через лес, чтобы поговорить с Густавом, попытаться уговорить его отказаться от разоблачений в мемуарах. В кармане у него пистолет. Там же несколько капсул. Но Андерс утверждает, что, когда он приходит туда, Густав уже мертв. И что он встречает машину Бенгта, мчащуюся по узкой лесной дороге.

Много ли в этом правды? Почему Стина отреагировала так? Неужели она хотела показать, кто сильнее, отомстить за то, что столько лет стояла в тени, отбрасываемой Андерсом? Но она же сказала, что ничего не подтвердит. Будет отрицать все, что я смогу утверждать. Мой покерный набор из единственной королевы и четырех королей сократился до двух джокеров: Бенгта и Андерса.

Придя домой, я позвонил Калле Асплюнду на его виллу на острове Экерё. Он только что поставил перемет. Я знал, как это делается, сам однажды принимал участие. На сотни крючков нанизываются червячки, осторожно и медленно спускается сам перемет. Но очень многое зависит от того, кто гребет. Лодка должна идти не очень быстро и не очень медленно.

Калле внимательно слушал и, в виде исключения, не перебивал. Наконец, заявил:

— Я все это знал. Но это официальная тайна для узкого круга в полиции — тот несчастный случай со смертельным исходом и то, что Фридлюнд управлял машиной пьяный.

— Но все так и осталось в тайне.

— Не было повода все это раскрывать. Он предстал перед судом и понес наказание. Отсидел всего месяц. Прав лишили. Но это же было двадцать лет назад, и разгребать это сейчас, особенно когда он стал видным политиком, нет никакого резона. Нельзя же подвергать его дискриминации только за то, что у него в жизни все сложилось удачно. Другие же преступления не раскрываются и не становятся достоянием широкой публики. Наказание же дается для того, чтобы напугать и исправить. Если ты переехал кого-нибудь, все равно всю жизнь будешь помнить об этом. А потом, подумай о политических последствиях, если бы кто-нибудь из нас позволил просочиться этому в прессу.

— Вот именно, — возмутился я. — Ты сам назвал мотив преступления! Если бы мемуары Густава были опубликованы, никому не было бы так худо, как ему.

— Это неизвестно. Пока еще ведь рукописи так и нет. А то, что ты рассказываешь об Андерссоне, тоже интересно. Кроме того, ты ведь знаешь, как, собственно, отреагировал бы Габриель Граншерна на угрозу разоблачения своего нацистского прошлого. Может, просто пожал бы плечами, а может, и нет. Кстати, а кто знает, нет ли в этих архивах еще чего-нибудь похлеще? Да, если бы Йенса Халлинга разоблачили как тайного торговца оружием и неплательщика налогов, имеющего тайные банковские счета в Швейцарии, то ему светила бы невеселая перспектива, тем более когда он становится шефом ИМКО, а?

— Значит, ты не веришь, что это был Андерс?

— Веришь — не веришь. Оставь это для церкви по воскресеньям. Когда речь идет о расследовании убийства, надо знать, а не верить и гадать. Мы не имеем права спекулировать на том, у кого был повод радоваться смерти Густава и почему. Нужно гораздо большее: доказательства и свидетели. Лучше всего — признание. Вот практически и все.

— Ты думаешь о Сесилии Эн?

— Вот именно. Романтическая юная девушка, которую он использовал и отверг. Отчаяние, горе, злость. Прощальное письмо от Густава, возбужденный разговор в беседке. Она лучше, чем кто-нибудь другой, знает, что находится в сейфе, где лежит яд. А потом раскаяние, раскаяние и печаль. Отчаяние. И она, не выдержав, кончает жизнь самоубийством. А в качестве наказания использует тот же яд, каким она отравила Густава. Он пишет прощальное письмо. А она, умирая, берет в руку лилию как символ того, что их объединяет. Добавь заколку, которую ты нашел в воде, где растут белые лилии, и в довершение тот факт, что все засовы и запоры были закрыты изнутри. Вот это факты, дорогой мой. И мы должны исходить из этого. С какими бы гениальными рассуждениями и предположениями ты ни пришел. Объявляйся снова, когда появится какое-нибудь мясо. А сейчас я должен посмотреть спортивное обозрение. Привет, — и он положил трубку.

«Он для себя уже все решил», — думал я, сидя и глядя на белый телефон. Калле Асплюнд закончил свое расследование. Убийство и самоубийство. Я понимал его, считал, что он прав, поскольку он исходил из своих позиций. Многое было против всех замешанных, но существовали и другие, кого я не знал, но кто должен был угодить в тончайшие сети, которые Калле Асплюнд и его коллеги расставили по всей стране. Но когда все было взвешено, проанализировано и пропущено через компьютер, когда все было сделано и сказано, на сцене осталась всего лишь красивая Сесилия.

Я медленно прошел на кухню, налил Клео немножко сливок и нашел в буфете забытую сигару «Прыжок оленя» в длинном алюминиевом чехле, на одной стороне которого изображен олень в прыжке. Нет, в общем-то я не курю, но одна хорошая сигара создает правильное настроение и задает тонус мыслительной деятельности. Сигары — это продукт культуры иного рода, чем сигареты машинного изготовления. Сделанные с любовью, впитавшие труд многих поколений. Выбор листа, иногда даже скрученные вручную. Они горят медленно, издают утонченный, изящный аромат. Синевато-серый дым медленно поднимается к потолку. Курение сигары дает умиротворение и расслабление, чуждо горячим спорам и аргументам. Только возвышенные разговоры о благородных вещах. Во всяком случае, время от времени хорошая сигара нужна для спокойных размышлений, а это мне как раз и требовалось, мне надо было разобраться во всех своих впечатлениях.

Я долго сидел в сумерках на террасе и смотрел на чистые черные крыши из листового железа, на зелень острова Шеппсхольм. Мой взгляд добирался до самого Юргордена. Мягкая темно-синяя рука летней ночи покоилась над городом, обрамляла Старый город, водное пространство. Белый остров Чапмана светился между стенами домов, чайка низко плыла над крышами, распластав застывшие крылья. А я думал о Густаве Нильманне и обо всех, с кем встретился в мое тиведенское лето. О Сесилии. О Бенгте. Но никак не мог найти правильного направления, отыскать, кто же двойной убийца. И я понял причину. Калле Асплюнд прав. Убийство и самоубийство с Густавом и Сесилией в главных ролях. Все факты, вся логика вели в ту сторону. Но я не мог убедить себя. Что-то не сходилось. Я не знал только — что.