Красная Волчица

22 ноября, воскресенье

Томас потянулся за кофейником, но он оказался пуст. От охватившего его раздражения Томас стиснул зубы, едва слышно вздохнул и бросил взгляд на жену, сидевшую за столом напротив него. Анника допивала четвертую кружку заваренного им, Томасом, кофе, опустошив кофейник до того, как он успел налить себе единственную чашку. Анника ничего не заметила, она была погружена в статью какого-то профессора, специалиста по исламу. В статье речь шла о том, кто такие, собственно говоря, иракцы. Волосы она скрутила в запутанный узел на затылке и машинально вертела в руке свисавший на лоб локон, болтавшийся в ее поле зрения. Халат был полурасстегнут, и Томас видел под махровой тканью матово поблескивавшую кожу жены.

Он отвел глаза и встал.

— Не хочешь еще кофе? — спросил он, не скрывая иронии.

— Нет, спасибо.

Она даже не подняла глаз, чтобы посмотреть на него.

«Я для нее просто мебель, — подумал он. — Инструмент, который позволяет ей безбедно жить и писать статьи о чем ей хочется».

Он снова стиснул зубы и наполнил водой маленький кофейник. В Ваксхольме у них всегда был электрический чайник — и у родителей, и у него с Элеонорой, но Анника считала, что им электрический чайник не нужен.

— Это еще один прибор. У нас и так повернуться негде. Кроме того, на газовой плите чайник закипает быстрее.

Она была права, но речь шла не об этом.

Речь шла о том, что ее диктат лишал его законного места в доме. Анника же занимала в нем слишком много места, и чем больше оно становилось, тем больше съеживалось его, Томаса, пространство.

До того события в туннеле он ощущал это неравноправие не так отчетливо. Тогда все происходило постепенно, шаг за шагом, она захватывала его жизненное пространство незаметно для него, дети приезжали домой, и она автоматически становилась главной, оттесняя его на второй план, но и потом, когда она снова вышла на работу, все осталось по-прежнему, она так и продолжала руководить бытом и детьми. Томас превратился в бесправного статиста.

Он внимательно посмотрел на жену, когда в чайнике начала кипеть вода. Резкая, угловатая, с большими мягкими грудями. Уязвимая, хрупкая, но свирепая.

Должно быть, она почувствовала, что он пристально ее рассматривает. Анника подняла глаза от газеты и удивленно посмотрела на мужа.

— Что такое? — спросила она.

Он отвернулся:

— Ничего.

— Ничего так ничего, — сказала она, взяла газету и вышла с кухни.

— Послушай! — крикнул он ей вдогонку. — Звонила мама и пригласила нас на обед. Я согласился. Надеюсь, ты не будешь возражать?

«Почему я об этом спрашиваю? — подумал он. — Почему я должен извиняться за то, что принял приглашение собственных родителей?»

— Что ты сказал?

Она снова появилась на пороге кухни. Газета, которую Анника держала в руке, волочилась по полу.

— Мы приглашены на обед в Ваксхольм, на двенадцать часов.

Она сильно тряхнула головой и возмущенно фыркнула:

— Как ты можешь принимать приглашения, не поговорив предварительно со мной?

Он отвернулся к плите, налил кипяток в кофеварку.

— Ты, как всегда, говорила по мобильному телефону, мне не хотелось тебе мешать.

Его охватило страшное желание так встряхнуть ее, чтобы развязался дурацкий узел на затылке, чтобы клацнули ее зубы, чтобы слетел с плеч халат.

Вместо этого он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Отвечая, он смотрел на кухонную вытяжку.

— Я не думаю, что мои отношения к моим родителям стоят меньше, чем твои отношения с твоими отцом и матерью.

Он услышал, как снова зашуршала газета, когда Анника вышла с кухни.

— Хорошо, — бесстрастно произнесла она из прихожей. — Возьми с собой детей, но я не поеду.

— Нет, ты поедешь, — сказал он, по-прежнему уставившись на вытяжку.

Она вошла на кухню. Он обернулся через плечо и посмотрел на нее. Анника была голая — в одних чулках.

— И что будет, если я не поеду? — спросила она. — Ты ударишь меня палкой по голове и оттаскаешь за волосы?

— Это было бы просто замечательно, — сказал он.

— Я пошла в душ.

Он проводил взглядом ее качающиеся ягодицы.

София намного круглее и соблазнительнее, и кожа у нее розовая. Анника же отдавала в едва заметную зелень, а на солнце ее кожа быстро становилась оливковой.

Она чужачка, подумал Томас. Маленькая зеленая женщина с другой планеты — колючая, бесформенная и неразумная.

Как можно жить с инопланетянкой?

Он попытался прогнать эту мысль и судорожно сглотнул.

Почему, зачем он сам так усложняет себе жизнь?

У него есть выход, но для этого он должен сделать выбор. Он может вернуть себе жизнь, по которой так тосковал, стать обладателем мягкой человечной женщины с розовой кожей, женщины, которая с радостью примет его в своей мансарде.

«Боже мой, — думал он, — что мне делать?»

В тот же миг зазвонил телефон.

Этого еще не хватало, подумал он. Это она. Зачем она звонит? Он же говорил ей, чтобы она не звонила ему домой.

Еще один звонок.

— Ты ответишь?! — крикнула Анника из душа.

Третий звонок.

У Томаса застучало в висках. Он бросился к телефону и снял трубку, пытаясь набрать побольше слюны в пересохшем рту.

— Вы звоните Томасу и Аннике, — услышал он, как будто со стороны, свои слова, произнесенные потрескавшимися от сухости губами.

— Я хочу поговорить с Анникой.

Это была Анна Снапхане. Она говорила таким голосом, словно ее душили, но Томас испытал такое облегчение, что ему стало горячо в паху.

— Сейчас, сейчас, — выдохнул он, — я ее позову.

Анника вылезла из ванны, обмоталась полотенцем и пошла к телефону, оставляя на полу мокрые следы. Острый камень продолжал немилосердно вращаться в груди, в голове неумолчно тянули свою песнь ангелы. Она прошла мимо Томаса, не взглянув в его сторону, от мужа тянуло таким холодом, что она села спиной к нему.

— Ты читала утреннюю газету? — придушенным хриплым голосом осведомилась Анна Снапхане.

— Ты с похмелья? — спросила Анника, сдвинув в сторону кусок сыра, чтобы поудобнее расположиться за столом. Томас громко вздохнул и отодвинулся на два миллиметра, чтобы дать жене поместиться.

— Да, я со страшного бодуна, но мне наплевать. Бьёрнлунд закрыла канал.

Анника отпихнула от себя хлеб, освободив еще больше места.

— О чем ты? — спросила она.

— Министр культуры только что оставила меня без работы. Это написано в газете.

Томас демонстративно отвернулся от Анники еще на четверть оборота и высоко вздернул плечи, подчеркнув свое отчуждение.

— Где это сказано? Я не видела, хотя только что читала газету.

— На первой странице вверху.

Анника приподнялась и взялась за первую часть газеты, которую читал Томас. Тот раздраженно потянул газету на себя.

— Подожди, — сказала ему Анника. — Я только посмотрю. «Бьёрнлунд изменила условия цифрового вещания». Это?

— Руководство было проинформировано вчера поздно ночью. Они тотчас вылетели из Нью-Йорка. Самолет приземлился всего полчаса назад. Их уже известили о том, что передачи отменены. В половине третьего состоялась официальная встреча, на которой было формально заявлено о закрытии ТВ «Скандинавия». Я закончу свои дни репортером на радио в каком-нибудь медвежьем углу.

— Ну послушай, — сказала Анника и толкнула Томаса коленом, чтобы он подвинулся, — не надо думать о самом худшем. Почему бы вам не открыть спутниковый или кабельный канал?

Анна расплакалась в трубку, до Анники дошла вся серьезность положения, и ей стало совестно за совет.

— Подожди, я перейду к другому телефону.

Она бросила трубку на аппарат и случайно задела Томаса, спрыгнув с высокого стула.

— В чем дело? — взвился Томас, смяв газету на колене.

— Сиди, сиди, я пойду в спальню, — сказала Анника и как была, в полотенце, засеменила через прихожую в спальню.

Там она сбросила полотенце, нырнула под одеяло и сняла трубку.

— Все должно как-то разрешиться, — были ее первые слова. — В чем проблема?

Анна собралась с силами.

— Я же тебе об этом говорила, — сердито ответила Анна, но Анника не дала ей договорить.

— Для меня это были просто какие-то технические детали, и я тебя слушала плохо, можно сказать, из вежливости. Рассказывай.

Она удобнее уселась на подушки, пока Анна собиралась с мыслями.

— Основная идея затеи с ТВ «Скандинавия» — это возможность вещания на всю Скандинавию. Это означает вещание на двадцать пять миллионов потенциальных зрителей, а это одна десятая населения Соединенных Штатов. Для того чтобы охватить такое количество телезрителей, нас должны были принимать в каждом шведском домохозяйстве, а значит, вещание надо было осуществлять через «Тераком». Меньшей целевой группой нам не удалось бы вызвать интерес американской компании.

— «Тераком»?

— Это государственная вещательная компания, часть прежнего «Телеверка», но она стала прибыльным акционерным обществом одновременно с другими.

Ангелы замолчали, смущенные отчаянием Анны Снапхане. Анника вдруг почувствовала, что камень в груди успокоился и тихо лежал теперь в груди тупой неподвижной тяжестью.

— Нет ли других компаний? Может быть, вам стоит создать свою собственную?

— Ты шутишь? «Тераком» вышел на рынок, невзирая на то что на нем уже давно все заняли другие операторы цифрового вещания. Представляешь, какую конкуренцию он выдержал?

Анника расслабилась, принявшись искать выход. При этом в мозгу открылась какая-то дверь и отпустила прочь Томаса, Софию, детей и Ваксхольм.

— Но ведь очень мало таких зрителей, которые могут принимать цифровые передачи, — сказала она, — ведь для этого надо иметь специальный ящик. Неужели это и правда играет такую большую роль?

— Пару лет назад цифровых телевизоров действительно было мало. В США аналоговые сети уже прекратили свое существование, мы отстали приблизительно на год. Большое дело — предложения правительства. Там, где цифровые сети получают такие же права, как и все остальные отрасли вещания — например, спутниковые или кабельные, — там рынок просто взрывается.

В комнату ворвался отчаянный вопль Эллен, а через пару секунд на пороге спальни появилась и она сама. За ней бежал, глухо рыча, Калле, с согнутыми и растопыренными пальцами, изображая выпущенные когти.

— Мама, помоги, на меня напал тигр!

— Нет, — сказала Анника, пытаясь взмахом руки выпроводить детей из комнаты. Попытка успехом не увенчалась. Дети попадали на кровать в приступе истерического хохота. — Но я не понимаю, — сказала она в трубку, — как можно решением правительства закрыть канал.

— По настоящее время именно правительство решает, кто получит доступ к государственным телевизионным передатчикам — как аналоговым, так и цифровым. Аналоговых всего три, и это есть результат чисто политического решения: пунктов один, два и четыре. Или нет?

— Эллен, — сказала Анника, — Калле, идите одеваться. Вы сейчас поедете к бабушке с дедушкой.

— Цифровые передатчики требуют меньше частотных полос, — сказала Анна, — поэтому если упраздняют три аналоговых передатчика, то на их месте может появиться двадцать пять новых цифровых станций. Правительство наконец поняло, что не сможет никому приказывать, что и как вещать, если не делегирует право принимать решения относительно прекращения вещания своим телевизионным и радиостанциям.

— Мы не хотим ехать, там будет скучно, — сказал Калле от себя и от сестры, — там нам запретят бегать.

— Ну-ну, — сказала Анника, — идите чистить зубы и наденьте чистые рубашки.

— Все это было ясно и раньше, — продолжала Анна Снапхане. — Предложение о создании канала больше года рассматривали в риксдаге. Собственно, поэтому американцы и вложили деньги, но в утренних газетах раскрыли наконец тайну. Оказалось, что в директивах телевизионным и радиостанциям появилось еще одно предписание, которого не было в прежних редакциях.

Анника прогнала детей за дверь, закрыла глаза и сосредоточилась.

— И?..

— В парламентских обсуждениях фигурировали десять пунктов, которые должны были выполняться телевизионными компаниями, согласно третьей главе, точнее, ее первому, второму и четвертому параграфу от 1996 года. Теперь вдруг появился одиннадцатый пункт.

Анника откинулась на подушки.

— Итак, Карина Бьёрнлунд ударила во все колокола и в самом конце изменила правила игры.

— Да, все это произошло буквально на днях. Одиннадцатый пункт гласит: «Заявители с преимущественной долей иностранного капитала, вещающие на несколько стран внутри Скандинавии, но не на другие страны Европейского союза, не имеют права доступа к цифровым сетям».

— Но это значит, что…

Она услышала, что Томас на кухне кричит на детей.

— Все, кто выполняет данное условие, могут вещать, но только не мы.

— Исключительный закон о ТВ «Скандинавия», — сказала Анника. — Это не пройдет через риксдаг.

— Еще как пройдет, это предложение поддержали зеленые.

— При чем здесь они?

— Правительство поддерживает предложение о введении новой пошлины на автомобили. Со следующего года тарифы увеличатся, но только в том случае, если Карина Бьёрнлунд прикроет ТВ «Скандинавия».

Анника сама удивилась скепсису в своем тоне, когда сказала:

— Но это же полная нелепость. Зачем она это делает?

— Это, — сказала Анна Снапхане, — очень хороший вопрос.

Она тихо заплакала. На кухне снова раскричался Томас и заплакала Эллен.

От детского плача и отчаяния, пробивавшегося по телефонной линии из Лидингё, ангелы вдруг оживились и снова принялись петь, слова мешались, путались, и Анника вдруг словно мираж увидела перед глазами отрывок из дневника министра культуры.

— Ты сегодня что-то пила? — громко спросила Анника, стараясь перекричать внутренние голоса.

Анна некоторое время молчала, потом ответила:

— Не-а. — Она шмыгнула носом. — Но я думала об этом и даже налила себе стакан джина, но потом вылила его в туалет. С меня хватит, понимаешь?

Шум на кухне стих. Рыдания перешли в отдельные всхлипывания, дети замолкли.

— Сначала Мехмет, потом еще и это. Я не выдержу.

— Еще как выдержишь, — сказала Анника. — Одевайся и приезжай ко мне. Только не садись за руль.

— Не знаю, смогу ли я.

— Сможешь. Томас с детьми уезжает в Ваксхольм. Мне целый день нечего делать. Обещай, что ты приедешь.

— Я не могу больше оставаться здесь, я не выдержу-у-у-у…

Послышался новый приступ плача.

— На меня все время пялятся какие-то подонки, Миранду приходится все время возить, то к ним, то ко мне, зимой надо все время убирать снег…

— Приезжай, посмотрим, какие квартиры сдаются. Тебе надо переехать, как делают все нормальные люди.

Анна замолчала, громко дыша в трубку — сначала лихорадочно, потом спокойнее.

— Мне надо подумать.

— Ты знаешь, где я живу.

Калле прошел к Аннике от входной двери в своих красивых зеленых сапогах с отражателями. Щеки мальчика раскраснелись, ему было жарко в верхней одежде, широко открытые глаза возмущенно блестели.

— Почему папа на нас сердится?

Анника наклонилась к сыну, погладила его по щеке.

— Папа устал, — сказала она. — Он очень много работает. Но скоро все исправится.

Она, улыбнувшись, посмотрела в глаза сыну, внушая ему спокойствие и уверенность, которых не чувствовала и сама.

— Я хочу остаться дома с тобой, — захныкала Эллен.

Анника посмотрела на дочку, вспотевшую от волнения.

— Ко мне приедет Анна, она очень расстроена, и мне надо помочь ей в одном деле.

— Взрослые тоже иногда расстраиваются, — изрек Калле.

Анника отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы, камень в груди снова зашевелился, разрывая ее изнутри. «Мои милые детки, мои любимые крошки».

— Вы же скоро вернетесь, — глухим голосом произнесла она, затягивая пояс халата.

Из холла в спальню вошел Томас. Он дымился от злости, казалось, над головой его повисла черная туча.

— Что ты ищешь? — окрепшим голосом спросила Анника.

— Мобильный телефон. Ты его не видела?

— Тебе обязательно брать его с собой?

Он посмотрел на нее как на идиотку.

— Ты не пробовал на него позвонить? — спросила Анника.

Презрение во взгляде Томаса сменилось удивлением. Он трудно сглотнул, наклонился над городским телефоном и набрал номер. Мобильный зазвонил в кармане его пальто.

— Езжай аккуратно, — сказала она, когда он выталкивал детей к двери.

Томас обернулся через плечо и бросил на жену затуманенный злостью взгляд.

Дверь захлопнулась. Анника стояла босиком на полу. Ноги леденил сквозняк, тянувший с лестничной площадки. Пол исчез, она его не чувствовала, находясь в каком-то тошнотворном свободном падении. Небо рушилось, в мозгу гремели ангелы. Она понимала, что семена отчаяния будут набухать и расти, пока не примут облик чиновницы среднего звена из объединения областных советов.

София Гренборг, думала она, София Гренборг, отвратительная, как сатана, начали вопить ангелы, они снова взяли власть, которой было лишились. Они выкрикивали свое возмущение нестройным хором.

София, этакая дрянь, не будет тебе блаженства!

Анника зажала ладонями уши, стиснула зубы и бросилась прочь от двери, нырнула в кровать и натянула на голову одеяло.

Не гулять красивой Софии по летним лугам блаженства!

Она постаралась утишить дыхание, чтобы избежать гипервентиляции и судорог.

Рагнвальд, подумала она. Владыка божественной мощи. Самолет на базе Ф-21. Взрыв. Горящий заживо молодой человек. Любовь к юной легкоатлетке и дрессировщице собак. Изучение богословия в Упсале, восторженное почитание председателя Мао. Убийство как профессия. Бенни Экланд — сомнительная личность, талантливый журналист, горький пьяница. Линус Густафссон, бдительный мальчик с копной непослушных волос. Курт Сандстрем, деревенский политик, твердо стоявший на земле.

Она отбросила одеяло и набрала прямой номер К.

Если он ответит, то это будет знак свыше, подумала она, постаравшись избавиться даже от мысли о том, что будет, если он не ответит, какие демоны завладеют ее душой.

Но он ответил, ответил своим обычным, немного усталым голосом. Анника рывком выпрямилась на подушках. Ангелы тотчас замолчали.

— Что-нибудь произошло за это время? — спросила она дрожащим голосом.

— Вы хотите услышать что-нибудь особенное?

Она закрыла глаза. Какое облегчение — слышать его голос.

— Я не думаю, что вы сидели без дела.

— Ой, да, не сидел, — сказал К. — Как вы думаете, чем мы занимались?

Она попыталась улыбнуться трубке.

— Нашим другом Рагнвальдом. Вы его нашли?

К. постарался скрыть вздох.

— Серьезно, — сказала она и принялась крутить телефонный шнур. — Что-то ведь у вас есть. Например, Курт Сандстрем. Что с ним произошло?

— Он умер, его застрелили.

Она откинулась на подушку. Камень в груди лежал неподвижно, она почти перестала его чувствовать.

— Ёран Нильссон из Саттаярви, — сказала она. — Как мог человек исчезнуть на тридцать лет так, что ни вы, ни Интерпол, ни ЦРУ, ни Моссад не можете его найти? Как такое возможно?

Несколько бесконечно долгих секунд К. молчал.

— Мы не сидели сложа руки, как вам, может быть, кажется.

— Правда?

Она подняла глаза к потолку.

— Вам было известно, что он живет во Франции, и неужели было так трудно его обнаружить? Надо было всего лишь вооружиться пылесосом и нажать кнопку.

— У французской полиции есть отличные пылесосы, которые улавливают даже очень мелкие частицы. Но эта частица все время просачивалась сквозь любые, самые мелкие фильтры.

Реальность вокруг Анники обрела четкие очертания, свободное падение прекратилось. Никакой тяжести, она воспарила — ей было хорошо и покойно.

— Как он ухитрился это сделать? Если он действительно так опасен, как вы думаете, если он действительно был международным профессиональным убийцей, получавшим кучу денег за мокрые дела, то как же он может постоянно от вас ускользать? Почему его никто не взял?

— Насколько велики были эти кучи денег, мы не знаем, как не знаем, играли ли в этом деле какую-то роль деньги. Может быть, он убивал из чистых и непорочных убеждений.

— Но тогда откуда вы вообще знаете, что это он?

— Есть несколько вещей, в которых мы твердо убеждены и на сто процентов уверены, но есть гора трупов, по поводу которых у нас есть только подозреваемые.

Анника теперь чувствовала себя воспарившей на небеса — так хорошо и спокойно ей было.

— Но почему Рагнвальд? Он что, оставил отпечатки пальцев? Или салфеточки с подписями губной помадой на месте преступлений?

— У нас есть информаторы, — сказал К. — Есть, кроме того, методы разведывательной деятельности.

— Это звучит очень глупо.

Какое-то время они помолчали. В груди стало тепло и спокойно.

— В этом деле есть одна вещь, которую я решительно не понимаю, — сказала Анника, когда молчание затянулось так надолго, что она испугалась, что осталась на линии в гордом одиночестве. — Может быть, вам стоит подумать о том, чтобы каким-то образом вступить с ним в контакт. Ведь находят его те, кто дает ему поручения?

— Что вы имеете в виду?

— Кто-то же нанимает его на работу. Как его находят?

Полицейский комиссар несколько секунд колебался.

— Не для протокола, — сказал он, и Анника повертела головой. — Поручения он получал через ЭТА. Испанская полиция много лет подозревает одного врача из Бильбао в том, что он является его связным. Но полиции так и не удалось собрать достаточно доказательств для выдвижения обвинения и привлечения этого врача к уголовной ответственности. В Стране Басков это дело очень деликатное. Если коллеги узнают, что добросовестный человек подвергается преследованиям, то это может взорвать весь регион. Этот врач безупречный специалист, имеет семью и богатую практику в области внутренних болезней.

— А вы не могли сами нанять Рагнвальда? — спросила Анника. — Заманить его в ловушку?

Некоторое время К. молчал.

— Возможно, такие попытки предпринимались, но мне о них ничего не известно.

Видимо, здесь начиналась граница его откровенности, которую он не мог переступить. Она решила больше на него не давить. Потерла друг об друга ступни, чувствуя, что в них восстановилось кровообращение.

— Но где был его дом, когда он не жил во Франции?

— Он проводил достаточно много времени во Франции, — ответил К., который, казалось, снова обрел под ногами твердую почву, — но он там не жил постоянно. Мы думаем, что у него вообще не было постоянного места жительства.

— То есть он прожил в полевых условиях тридцать лет?

Послышался усталый вздох.

— Мы думаем, что он вел себя как приезжий из Северной Африки, — сказал К., — иногда примыкая к группе нелегальных иммигрантов, которые переходят из одного населенного пункта в другой в поисках сезонной работы.

— То есть к группе сельскохозяйственных рабочих? — спросила Анника.

— Да, они кочуют с места на место, из страны в страну, всегда готовые приступить к уборке урожая. В течение короткого времени они живут в бараках или особых лагерях. Это десятки тысяч людей, которые разбиваются на более мелкие группы, которые по окончании работы переходят на какое-то другое место, они все время в пути, все время в поисках цели, но никогда они не задерживаются долго на одном месте.

Анника машинально кивала, явственно видя перед собой этих людей, как в фильме Лассе Хальстрема. Как, кстати, он назывался?

— И никто из них ничего не рассказывает о других, — сказала она.

— Ни в коем случае. В этом смысле они очень спаянны. Никто не проявит никакого интереса к человеку, который вдруг исчезает на несколько недель, иногда на несколько месяцев. А иногда и навсегда.

— И никто не удивляется, если такой пропавший человек вдруг снова появляется, — вставила Анника.

— Это даже не обсуждается, — сказал К.

— Расчет после работы, и все.

— Да, банковских счетов у них нет, — сказал К.

— Никто их официально не нанимает, у них нет семей, о которых они заботятся.

— Напротив, у многих сезонных рабочих есть семьи, — сказал К., — некоторые из них кормят целый род, но к нашему Рагнвальду это не относится.

— Он собирает виноград и апельсины, а в свободное время отстреливает политиков.

— Когда не работает докером, сборщиком винограда или кем-то еще, он становится невидимкой, которую никто не видит и практически не оплачивает.

Снова наступило молчание.

— Но почему вы не взяли его теперь, когда он находится в Швеции?

К. тяжело вздохнул.

— Это не так легко, как кажется, — сказал он. — Труднее всего поймать убийцу, который убивает по причине фанатизма. Возьмите Ласермана. Он убил в Стокгольме десять человек — случайных прохожих — за полтора года, прежде чем его смогли поймать. Все это время он жил в городе, ездил на собственном автомобиле, по утрам здоровался с соседями по лестничной клетке — то есть, другими словами, был полным дилетантом. Тот парень, с которым мы теперь имеем дело, убил, насколько нам известно, четырех человек. Между этими убийствами нет никакой связи, если не считать мальчика, который был свидетелем первого убийства. Способы совершения преступления абсолютно не схожи между собой. Экланда насмерть сбила машина, мальчику перерезали горло, Сандстрема застрелили. Не найдено никаких отпечатков пальцев, волокна одежды на местах совершения преступлений тоже разные.

— Надо просто предположить, что перед каждым убийством он переодевался и надевал перчатки.

— Конечно надо, — согласился полицейский комиссар.

— Нет никаких свидетелей?

— Лучший свидетель — мальчик, мертв. Никто другой не может помочь следствию.

Анника вспомнила весь обмен репликами.

— Вы сказали, что этот парень убил четырех человек.

К. притворился, что не понимает.

— Что?

— Было еще одно убийство, — сказала Анника и машинально, не думая, что делает, выпрямилась. — Он снова убил человека. Кого? Где?

— Должно быть, вы ослышались. Я сказал «три».

— Оставьте, — сказала Анника. — В последние дни был убит кто-то еще, и опять родственники получили письмо с цитатой из Мао. Или вы рассказываете, что произошло, или я раззвоню об этом убийстве на весь свет.

К. рассмеялся:

— Хорошо хоть, что сделаете предупредительный выстрел. Над этим убийством ваш брат репортер уже кружит, как стервятники над полем боя.

Она фыркнула в ответ на его смех.

— Никто там не кружит, если убита не женщина. Ее муж уже, наверное, сидит, а утренняя газета удивит меня стандартной заметкой.

— Стандартной заметкой?

— «Семейная ссора закончилась трагедией». Слякотно, неинтересно, совершенно неописуемо. Говорите, что знаете, и тогда мы заключим сделку.

На несколько секунд молчание стало густым и насыщенным от тяжких раздумий.

— Я уже говорил раньше, — сказал он. — Вы берете меня за горло. Какого черта вы хотите знать?

Анника снова откинулась на подушки, по лицу ее пробежала мимолетная улыбка.

— И что, это убийство тоже никак не связано с тремя первыми?

— Насколько мы пока можем судить — нет, не связано. Маргит Аксельссон, педагог дошкольного учреждения в Питео, замужем, имела двух взрослых дочерей. Задушена на втором этаже собственного дома. Муж погибшей работал в ночную смену и обнаружил труп, когда вернулся домой.

— Естественно, его сразу заподозрили в убийстве?

— Вы попали пальцем в небо. Экспертиза показала, что смерть наступила до полуночи, а муж находился в центре связи базы Ф-21 вместе со своими коллегами до половины второго ночи, когда закончилась его смена.

Адреналин взыграл в мозгу Анники, она разогнула колени и машинально выпрямилась.

— Ф-21? Он работает на Ф-21? Значит, связь все-таки есть. Взрыв «Дракона».

— Мы уже проверили эту версию. Он проходил срочную службу на И-19, в Бодене, а на Ф-21 был назначен не раньше 1974 года. То, что место службы супруга жертвы совпадает с местом преступления и может быть каким-то образом связано с Рагнвальдом, никоим образом не кружит мне голову — в отличие от вас.

— Цитата, — сказала Анника. — Какую цитату он получил?

— Подождите секунду…

Он положил трубку на стол, и Анника услышала шуршание бумаг. Потом комиссар откашлялся и снова взял трубку.

— Народы мира, объединяйтесь и бейте американских агрессоров и их лакеев. Народы всего мира, будьте мужественны, боритесь, не отступайте перед трудностями, наступайте — волна за волной! Тогда весь мир будет принадлежать народу. Хищные звери всякого рода будут уничтожены.

Анника задумалась. Она даже не заметила, когда спальня перестала качаться.

— Хищные звери всякого рода будут уничтожены, — сказала она. — Хищные звери. Любого рода. Включая педагога дошкольного учреждения.

— Она также преподавала в рабочей школе — роспись салфеток и керамику. Мы не придаем большого значения цитатам, и я не хочу, чтобы ты к ним цеплялась. Девушка, которая ведет дело, считает, что эти цитаты — что-то вроде его метки, вроде росписи губной помадой на салфетке.

— Вы не получали никаких сведений от ФБР? — спросила Анника и свесила ноги с кровати, коснувшись горячими ступнями холодного деревянного пола.

— Это было в семидесятые годы. У нас есть свои досье на преступников за то десятилетие.

— Ну, простите, — извинилась Анника. — И к каким выводам пришла девушка?

— Легко догадаться. Мужчина, скорее пожилой, чем молодой, движимый ненавистью к обществу, о каковом в его голове сложился отчасти извращенный образ, оправдывает себя местью за унижения, которым подвергался в жизни. Одиночка, практически лишенный друзей, с низким уровнем самооценки, но с большой потребностью в самоутверждении. Не может долго удержаться на одном рабочем месте, умен, обладает большой физической силой. Приблизительно так.

Анника закрыла глаза и попыталась мысленно записать услышанное, понимая, что К. не стал распространяться о подробностях.

— Но зачем эта цитата? — спросила Анника. — Зачем эта метка территории?

— Он хочет, чтобы мы знали, кто он. Он невероятно презирает весь остальной род человеческий и считает нужным везде оставлять свою подпись как напоминание миру о себе.

— Наш бедный Рагнвальд, — сказала Анника. — Кажется, ему важно, чтобы его знали. Вы только подумайте, как все могло повернуться, если бы не было взрыва. Через три недели он бы готовился к нобелевскому ужину в Голубом зале.

По удивленному молчанию в трубке она поняла, что К. не в курсе.

— Карина Бьёрнлунд, — подсказала Анника. — Министр культуры. Она пойдет на нобелевский ужин. По крайней мере, ее пригласили. Если бы Рагнвальду не пришлось исчезнуть, то она вышла бы за него замуж.

— О чем это вы? — спросил К.

— Точно неизвестно, состоялся бы этот брак, но речь о нем шла…

— Послушайте, — разозлился К. — Из какого пальца вы все это высосали?

Анника покрутила телефонный шнур.

— Я высосала это из объявления о помолвке. Карина Бьёрнлунд должна была сочетаться браком в ратуше Лулео в четырнадцать часов в пятницу после взрыва.

— Не может быть, — отрезал К. — Если бы это было так, мы бы об этом знали.

— В то время оглашение было обязательным, и объявление о помолвке было напечатано в газете.

— И в какой газете можно найти это объявление?

— В газете «Норландстиднинген». Я получила его с кипой старых вырезок с материалами о жизни Карины Бьёрнлунд. А вы не знаете, что в то время они были вместе?

— О юношеской влюбленности? Этого уже давно нет. Она с этим покончила.

— Это надуманное оправдание. Карина Бьёрнлунд пойдет на все, чтобы спасти свою шкуру.

— Полно вам, — сказал полицейский комиссар. — Мисс Марпл заговорила.

Анника вспомнила письмо Германа Веннергрена, пожелание встречи для обсуждения важного вопроса. После этого министр культуры в последний момент внесла изменения в предложения правительства, с тем чтобы разрешение на вещание не касалось ТВ «Скандинавия». Она сделала именно то, на чем настаивал Веннергрен. Единственный вопрос заключается в следующем: какие аргументы привел представитель семейства, чтобы убедить министра культуры?

Анника вспомнила ее голос, когда Карина Бьёрнлунд была пресс-секретарем министра внешней торговли и отвечала на вопросы относительно последствий аферы ИБ. Вспомнила Анника и свой собственный рассказ о тщательно скрываемых тайнах социал-демократического правительства, рассказ, которым она поделилась с Кариной Бьёрнлунд. Несколько недель спустя Карина Бьёрнлунд — совершенно неожиданно — была назначена в Государственный совет.

— Поверьте мне, — сказала Анника, — я знаю о ней больше, чем вы.

— Мне надо идти, — сказал комиссар.

Теперь у Анники не было противоядия от ангелов, и они снова вернулись на сцену.

Она положила трубку и пошла к компьютеру. Включила его и надела чулки, пока загружалась программа. Она записала новые данные, почерпнутые из телефонного разговора, потом отвлеклась, чувствуя, что у нее вспотело под коленями и замерзла поясница.

В дверь позвонили. Анника опасливо открыла дверь, не зная, кто мог оказаться за ней. Ангелы затянули свою утешительную песнь, но быстро умолкли — на пороге стояла, с трудом переводя дыхание, Анна Снапхане с побелевшими губами и красными от слез глазами.

— Входи, — сказала Анника и сделала шаг назад, пропуская гостью в квартиру.

Анна молча вошла.

— Умираешь? — спросила Анника.

Анна кивнула, уселась на скамейку и сняла головную полоску.

— Похоже что да, — ответила Анна, — но помнишь, как было сказано в «Ушедшем поезде»?

— То, что не убивает, то укрепляет, — процитировала Анника и села рядом с подругой.

Пока Анна с треском расстегивала кнопки на куртке, пока кто-то на другом этаже спускал в туалете воду, пока внизу рычали подъезжавшие к остановке автобусы, Анника сидела все это слушала и смотрела на шкаф, где лежали ананасы, купленные на базаре в Стокторпе.

— В городе всегда очень шумно, — сказала Анна.

Анника медленно выдохнула.

— По крайней мере, не так ощущаешь свое одиночество, — отозвалась она и встала. — Будешь что-нибудь? Вино, кофе?

Анна Снапхане продолжала сидеть на скамейке в холле.

— Я бросила пить, — сказала она.

— Да-да, такой уж сегодня день. — Анника смотрела через балконное окно на сад внизу.

Кто-то по небрежности не закрыл дверь помещения для хранения отходов, и теперь это сделал порыв ветра, гулявшего между домами.

— У меня такое чувство, будто меня столкнули в бездонную пропасть и я все падаю и падаю, — вымолвила Анна. — Все началось с Мехмета и его новой дамы, потом пошли разговоры о том, что Миранда должна жить у них, ну а теперь пропала и работа. Я уже не знаю, за что мне ухватиться. Если я еще буду пьянствовать, то падение станет еще быстрее.

— Я тебя хорошо понимаю. — Анника оперлась рукой о дверной косяк.

— Когда я иду по городу, все это бросается в глаза. Я не могу понять, реально ли то, что я вижу. Мне трудно дышать, все вокруг серое, а люди похожи на призраков. Мне кажется, что половина из них уже мертва. Вопрос в том, жива ли я. Да и можно ли так жить?

Анника кивала, с трудом проглатывая слюну. Дверь помойки грохнула еще два раза: бум-бум.

— Добро пожаловать во тьму, — сказала она. — Это грех, что тебе пришлось составить мне компанию.

Прошло несколько секунд, прежде чем Анна поняла, что подруга не шутит.

— Что случилось? — спросила она, встала, сняла куртку, шарф и повесила их на крючок вешалки, подошла к Аннике и тоже посмотрела на хлопающую дверь помойки.

— Масса всяких вещей, — ответила Анника. — На работе я просто просиживаю штаны, потому что Шюман запретил мне писать о терроризме. Он думает, что я чокнулась после туннеля.

— Ну, понятно, — сказала Анна и сложила руки на груди.

— Мне изменил Томас, — продолжила Анна, понизив голос почти до шепота. Слова отражались от стен и повисали под потолком.

Анна скептически посмотрела на подругу:

— Да ну, почему ты так думаешь?

У Анники сдавило горло, она не могла произнести противных липких слов. Она посмотрела на свои руки, откашлялась и подняла глаза к потолку:

— Я их видела. У торгового центра. Он ее целовал.

У Анны приоткрылся рот. В глазах остались недоверие и скепсис.

— Ты уверена? Может быть, ты ошиблась?

Анника покачала головой и снова опустила взгляд на руки.

— Ее зовут София Гренборг. Она работает в объединении областных советов, заседает в той же комиссии, что и Томас. Ну, ты знаешь это дело с угрозами в адрес политиков…

— Тьфу ты черт, — сказала Анна. — Какая свинья. Что он говорит? Извивается, как уж на сковородке?

— Я ничего ему не сказала, — ответила Анника. — Надеюсь разобраться с этим своими средствами.

— Что ты такое говоришь? — возмутилась Анна. — Ясно, что тебе надо с ним поговорить.

Анника вскинула глаза на подругу:

— Я знаю, что он хочет оставить меня и детей. Он мне лжет. Впрочем, он и раньше изменял.

Анна опешила:

— С кем еще?

Анника попыталась рассмеяться, чувстуя, что камень выдавливает из ее глаз слезы.

— Со мной, — выпалила она.

Анна Снапхане тяжело вздохнула и внимательно посмотрела на Аннику своими агатовыми глазами:

— Ты должна с ним поговорить.

— К тому же я слышу ангелов, — сказала Анника и тяжело вздохнула. — Они поют мне, говорят со мной. Как только мне становится тяжело, они сразу начинают петь.

Она закрыла глаза и замурлыкала меланхолическую песню: несут летние ветры тоскующему сердцу желтые лилии…

Лицо ее застыло и потемнело.

— Тебе нужна помощь, — сказала Анна. — Ты меня слышишь, Анника?! Дело нечисто, ты не можешь оставаться наедине с этим!

Она шагнула к Аннике и так ее встряхнула, что у той клацнули зубы.

— Не распускайся! Слушай, что я тебе скажу.

Анника вырвалась из рук подруги.

— Ничего, все в порядке, — тихо сказала она. — Они исчезают, как только я начинаю о чем-то думать. Их не бывает, когда я работаю. Хочешь кофе?

— Я хочу зеленого чая, — ответила Анна. — Если он у тебя есть.

Анника пошла на кухню неожиданно пружинистой походкой, нутром чувствуя разочарование и смятение ангелов. Она их разоблачила, выдала. Они-то были уверены, что смогут поддерживать, утешать и терроризировать ее и никто не будет об этом знать.

Она налила воду в маленькую медную кастрюльку, щелкнула зажигалкой, оказавшейся под рукой, и зажгла газ, подивившись тому, что крохотная искорка вспыхнула мощным синим пламенем.

Утешение страждущим, пели теперь ангелы, слабыми разрозненными голосами, любимой дочке солнечного света…

Анника судорожно вдохнула и прижала ладони к вискам, чтобы заставить их замолчать.

В кухню, в чулках, вошла побледневшая Анна. Она испытующе посмотрела на Аннику.

Та попыталась улыбнуться.

— Думаю, что они просто пытаются меня утешить, — сказала она. — Они поют только очень светлые, милые вещи.

Она вышла в кладовку и принялась в полутьме шарить руками по полке в поисках чая, который считала зеленым.

Анна Снапхане уселась за стол, и Анника чувствовала, как она взглядом буравит ее спину.

— Это не они, — сказала Анна, — это ты сама. Ты что, не понимаешь? Ты сама себя утешаешь, обнимаешь ребенка внутри себя. Тебе никто не пел этого, когда ты была маленькой?

Анника злобно выругалась по поводу своих мозговых извилин, найдя на самом деле какой-то давно просроченный японский чай, подаренный ей когда-то кем-то на работе.

— Ты серьезно хочешь переехать? — спросила она, войдя на кухню как раз в тот момент, когда закипела вода. — Могу порекомендовать Кунгсхольм. Мы там когда-то немного пожили.

Анна подобрала со стола какую-то крошку, помяла ее между большим и указательным пальцами и задумалась, прежде чем ответить:

— Я почему-то думаю, что Мехмет в конце концов переедет к нам или мы с ним продолжим встречаться вечно, понимаешь? Он принадлежит нам, и жить без него… это неправильно. Мне только грустно, тоскливо и неприятно, когда я вижу, как старик с нижнего этажа заглядывает мне под халат, когда я спускаюсь за газетами.

— Так что же для тебя самое важное? — спросила Анника, разливая сквозь ситечко чай по чашкам.

— Миранда, — не колеблясь, ответила Анна. — Я хорошо понимаю, что не могу становиться в позу мученицы и пожертвовать всем, что важно для нее, но дом в Лидингё всегда очень много для меня значил. Вообще-то я одобряю функциональный стиль, но мне трудно жить без нормального убранства и отделки.

— Значит, если надо, ты сможешь примириться с модерном? — спросила Анника и пододвинула Анне чашку.

— Это всего лишь национальная романтика. Шелуха.

Анника села напротив подруги и посмотрела, как та дует на горячий чай.

— Итак, Эстермальм?

Анна кивнула и поморщилась, ошпарив себе язык.

— Чем ближе, тем лучше, чтобы Миранда могла сама ко мне приходить.

— Насколько большая квартира тебе нужна?

— Насколько дорогая, ты хочешь сказать? У меня нет ни копейки на первый взнос.

Они пили чай, молчали и слушали, как время от времени хлопает на ветру дверь помойки в саду. Кухня тускло белела в неярком свете зимнего дня, ангелы неуверенно запели, камень снова зашевелился, царапая грудь.

— Смотрим hemmet.se? — спросила Анника и встала, не в силах больше сидеть.

Анна звучно дохлебала чай и пошла вслед за подругой к компьютеру.

Анника села и сосредоточилась на ярлыках и клавиатуре, запустила Интернет. С щелчком и протяжным стоном включился модем.

— Начнем с последних объявлений, — сказала она. — Трешка с балконом и камином на Артиллерийской улице?

Анна вздохнула.

Квартира была выставлена на продажу, сто пятнадцать квадратных метров, третий этаж, в превосходном состоянии, с новой кухней, выложенной кафелем ванной с биде, осмотр в воскресенье в шестнадцать часов.

— Четыре миллиона? — спросила Анна и, прищурившись, наклонилась к экрану.

— Три миллиона восемьсот тысяч, — ответила Анна. — Цена немного поднялась со дня подачи объявления.

— Забавная квартира, — сказала Анна Снапхане. — У меня нет калькулятора. Сколько мне придется платить в месяц за кредит?

Анника прищурилась, быстро считая в уме.

— Двадцать тысяч плюс взнос минус налоговая скидка.

— Давай посмотрим что-нибудь поменьше.

Они нашли двушку на первом этаже на нечетной стороне Валгаллавеген за полтора миллиона.

— Безработная, — сказала Анна и тяжело села на подлокотник кресла, — брошенная отцом ребенка, почти спившаяся и живущая в двушке на первом этаже. Можно ли пасть ниже?

— Репортер отдела культуры на радио Медвежьего Угла, — напомнила Анника.

— Да, ты хорошо понимаешь, что я имею в виду, — сказала Анна и встала. — Пойду посмотрю, что там на Артиллерийской улице. Там есть код?

Анника распечатала данные с кодом и телефоном маклера.

— Пойдешь со мной?

Анника отрицательно покачала головой и осталась сидеть на месте, слыша, как Анна возится в прихожей, натягивая сапоги и надевая куртку, шарф и полоску.

— Я позвоню расскажу! — крикнула Анна от входной двери, а ангелы затянули прощальную песнь: пока, Анна, сердце моего дома.

Анника поспешила возобновить поиск, и ангелы умолкли. Она нашла продающуюся квартиру в новом доме на Винтерсвиквеген в Юрсхольме. Квартира продавалась за какие-то шесть миллионов девятьсот тысяч.

Дубовый паркет во всех комнатах, открытая планировка между кухней и столовой, мозаика цвета морской волны в двух ванных комнатах, ровное и безопасное для детей пространство для зимнего сада. Чтобы узнать подробности, кликните здесь.

И она кликнула и дождалась, когда загрузятся картинки, показывающие быт чужих людей, а потом внимательно рассматривала двуспальную кровать в ослепительно-белой спальне с расположенной рядом ванной.

Здесь живет семья, подумала Анника, и эта семья решила переехать. Они позвонили маклеру, который оценил квартиру, привел с собой фотографа и написал глупый рекламный текст, выложил все в Сеть, и теперь каждый кому не лень может заглянуть в супружескую спальню, оценить вкус хозяев, изучить планировку их жилья.

Домой, запели ангелы. Хотим домой.

Она торопливо встала, пошла к телефону и дрожащими пальцами набрала 118–118. Когда на другом конце провода ей представилась телефонистка, Анника попросила соединить ее с Маргит Аксельссон в Питхольме.

— У меня есть телефон Торда и Маргит Аксельссон в Питхольме, — медленно произнесла телефонистка. — Здесь значится, что он инженер, а она преподавательница дошкольного учреждения. Это верно?

Анника попросила соединить ее с этим номером и принялась терпеливо ждать гудков. Ангелы замолкли.

Включился автоответчик старого образца, в трубке зазвучал радостный женский голос, сопровождавшийся шумом заезженной, множество раз прокрученной магнитной ленты.

— Привет, вы позвонили в дом семьи Аксельссон.

Ясно и четко, это наш дом, мы здесь живем.

— Торд и Маргит не могут сейчас подойти к телефону, а девочки в университете, поэтому оставьте сообщение после сигнала. Всего вам хорошего.

Анника откашлялась, пока, свистя и щелкая, включался магнитофон автоответчика.

— Привет, — сказала она, когда где-то в Питео на пленке прозвучал сигнал. — Меня зовут Анника Бенгтзон, я — корреспондент газеты «Квельспрессен». Сначала я хочу извиниться, что звоню вам в такой скорбный час, но у меня к вам очень важное дело. Я знаю о цитатах Мао.

Мгновение она поколебалась; знают ли родственники убитой, что до этого было три письма с похожим содержанием.

— Мне нужен Торд, — сказала она. — Я знаю, что это сделали не вы.

Она снова замолчала, прислушалась к приглушенному шороху пленки. Интересно, сколько ей еще придется молчать, ожидая, когда закончится запись.

— Несколько последних недель я расследую взрыв самолета «Дракон» на базе Ф-21 в ноябре 1969 года, — сказала она. — Я знаю о Рагнвальде, я знаю, что он был вместе с Кариной Бьёрнлунд…

На другом конце провода кто-то поднял трубку, шум пленки прекратился так неожиданно, что Анника подскочила на месте.

— Взрыв? — спросил хриплый мужской голос. — Что вы о нем знаете?

Анника сглотнула.

— Я говорю с Тордом?

— Что вы знаете об Ф-21?

Мужчина говорил глухо и враждебно.

— Какую-то часть, — ответила Анника и замолчала, ожидая продолжения.

— Вы не можете писать об этом в газете, если не знаете всего, — сказал мужчина. — Вы не можете этого делать.

— Более того, я не имею права этого делать, — сказала Анника. — Я звоню по другой причине.

— По какой же?

— Меня, среди прочего, интересует вот эта цитата: Народы мира, объединяйтесь и бейте американских агрессоров и их лакеев. Народы всего мира, будьте мужественны, боритесь, не отступайте перед трудностями, наступайте — волна за волной! Тогда весь мир будет принадлежать народу. Хищные звери всякого рода будут уничтожены. Что это означает?

Мужчина долго не отвечал. Если бы не звук работающего в его доме телевизора, Анника бы решила, что он положил трубку.

— Вам не звонили другие журналисты? — спросила она, не дождавшись ответа.

Она слышала, как мужчина судорожно сглотнул. Резкий звук в микрофоне заставил ее отодвинуть трубку от уха на несколько сантиметров.

— Нет, — сказал мужчина. — Для них вся картина ясна как день.

Он замолчал. Аннике показалось, что он заплакал. Она ждала.

— Они написали, что меня увезли в полицию для допроса, но отпустили за недостаточностью улик.

Анника молча кивала. Верно, кто же станет звонить убийце.

— Но это не вы, — сказала она. — Полиция уверена в этом на сто процентов.

Мужчина тяжело перевел дух. Голос его дрожал, когда он снова заговорил.

— Это теперь не играет никакой роли, — сказал он. — Соседи видели, как меня увозили в полицейской машине. Теперь все будут говорить, что это я убил Маргит.

— Будут до тех пор, пока не схватят виновного, — сказала Анника. Мужчина на другом конце провода снова начал плакать. — Будут, пока полиция не возьмет Ёрана Нильссона.

— Ёрана Нильссона? — переспросил он и высморкался. — Кто это?

Анника поколебалась, прикусив язык. Ей было совершенно неведомо, что знает этот человек.

— Он известен также под своей кличкой, — сказала она. — Рагнвальд.

— Вы имеете в виду… Рагнвальда? — сказал мужчина и тут же выплюнул другое имя: — Желтого Дракона?

Анника вздрогнула:

— Простите, но что вы сказали?

— Я его знаю, — возбужденно произнес Торд Аксельссон. — Сумасшедший маоист, он крутился здесь. Был революционером в Лулео в конце шестидесятых. Я знаю, что он вернулся, знаю, что он сделал.

Анника судорожно схватила бумагу и ручку.

— Я никогда раньше не слышала, что его другое прозвище — Желтый Дракон, — сказала она. — Именем Рагнвальд он пользовался в своей маоистской группе, которая собиралась на митинги в подвале библиотеки.

— До этого они были Дикие Звери, — сказал Торд Аксельссон.

Анника на секунду замерла.

— До того они были Дикие Звери, — повторила она, записывая.

На линии снова наступило молчание.

— Алло? — произнесла Анника.

Мужчина испустил тяжкий вздох.

— Девочки вернулись, — тихо сказал он, поднеся трубку ко рту. — При них я не могу говорить.

Анника задумалась на долгие три секунды.

— Мне надо быть завтра в Лулео по другим делам, — сказала она. — Я могу заглянуть к вам, чтобы поговорить без помех?

— Маргит умерла, — потухшим голосом сказал Торд. — Ничто на свете уже не может ее спасти. Но я никогда ее не обманывал, понимаете?

Анника продолжала машинально записывать.

— Я хочу лишь выявить связи, — сказала она. — Я не стану ничего писать ни о Маргит, ни о ком другом.

Мужчина снова тяжко вздохнул и на несколько мгновений задумался.

— Приходите в обед. Девочки будут в полиции, и мы сможем поговорить без свидетелей.

Она записала адрес, уточнила, как добираться, и они договорились, что она придет около двенадцати.

Она положила трубку и не трогала ее бесконечно долгую минуту. Ангелы молчали, но сильно звенело в левом ухе. Тени на стенах стали длинными и хаотичными. Они двигались, когда мимо проезжали машины и качались в такт движениям уличных фонарей.

Теперь надо было договариваться с руководством газеты.

Она позвонила на коммутатор, дождалась своей очереди. Работал Янссон.

— Как ты себя чувствуешь, ведьма? — ласково спросил он и выдохнул в трубку клуб дыма.

— У меня появилось срочное дело, — ответила Анника. — Мною движет простая человечность. В пригороде Питео живет один бедолага. У него убили жену, и весь городок считает, что это сделал он.

— И?.. — спросил Янссон, стараясь не показаться слишком заинтригованным.

— Можно дать гарантию, что это не он, — сказала Анника. — Он находился на работе, в шести милях от места преступления в компании трех коллег, когда было совершено преступление. Кроме того, у полиции есть подозреваемый, они знают, кто виновен, но это не играет никакой роли для мужа убитой женщины. Соседи видели, как его увозили утром в полицейской машине, и вынесли свой окончательный приговор. Местные газеты написали, что он был допрошен в полиции, но отпущен за недостатком улик. В поселке теперь его до самой смерти будут считать убийцей.

— Ну, — возразил Янссон, — это еще неизвестно.

— Подумай о ситуации, в какую попал этот человек, — сказала Анника. — Он не только потерял жену, которую очень любил, он потерял уважение людей, в окружении которых прожил всю свою жизнь. Как он будет жить дальше?

Она замолчала и стиснула зубы, достаточно и того, что она уже наговорила.

— И теперь старушка хочет предложить помощь и поболтать с беднягой?

Анника откашлялась.

— Завтра за обедом. Я могу звонить и заказывать билеты?

Янссон громко вздохнул.

— Да, да, — сказал он. — Ты же свободный репортер.

— К тому же все это не имеет никакого отношения к терроризму, — сказала Анника.

Редактор фальшиво рассмеялся.

— Слышал, что Шюман запретил терроризм, — сказал он.

— Ничего, даст Бог день, даст и пищу, — отрезала Анника и положила трубку.

Потом она набрала номер бюро круглосуточного заказа билетов для газеты, заказала билет на 9.40 до Каллакса и взяла напрокат автомобиль. Не самый маленький, спасибо.

Едва она успела закончить разговор, как распахнулась входная дверь и в дом с криками и визгом ворвались дети, брызжущие нерастраченной энергией. Анника быстро подошла к компьютеру, вышла из Сети, выключила компьютер и поспешила в холл.

— Мама, знаешь, бабушка и дедушка дали нам конфет, потому что мы не бегали у них и хорошо себя вели, а папа купил газету с голыми тетями, а у дедушки болело сердце, а мы пойдем в парк — ну пожалуйста!

Она, смеясь, подхватила их обоих на руки — таких неуклюжих, теплых и ароматных — и стала медленно их качать.

— Конечно пойдем. У вас есть сухие варежки?

— Мои такие противные, — сказала Эллен.

— Мы найдем другие, — успокоила ее Анника и открыла шкаф с ананасами.

Мимо, не повернув головы, прошел Томас.

— Завтра я улетаю в Лулео на один день, — сказала она, натягивая перчатку на растопыренные пальчики Эллен. — Тебе придется отвезти и забрать детей.

Он остановился у входа в спальню, вздернул плечи до мочек ушей. Казалось, он сейчас обернется и лопнет от ярости. Анника ждала взрыва, но ничего не произошло.

Он прошел в спальню, зажав под мышкой вечернюю газету и «Кафе», и закрыл за собой дверь.

— Мы идем, мама?

— Конечно, — ответила Анника, надела куртку, открыла балконную дверь, взяла санки и повернулась к детям: — Ну, пошли?