Красный Царицын. Взгляд изнутри

Вацетис

И. И. Вацетис[20] — бывший артиллерийский офицер. Он с высшим военным образованием. В 1909 году он окончил императорскую николаевскую академию[21] по второму разряду, т. е. без зачисления по генеральному штабу. Строевой его ценз также невелик: самая большая часть, которая находилась под его непосредственной командой, был латышский батальон еще во времена первоначального их комплектования, при их возникновении на северном фронте, Внешность Вацетиса самая неказистая: маленького роста, очень толстый, настолько, что фигура его представляется совершенно четырехугольной, с короткой совершенно заплывшей жиром шеей и микроскопическими постоянно воспаленными глазами, которые у него непрестанно бегают по сторонам. Одет он в костюм, представляющий нечто среднее между просто штатским и формой капитана волжского парохода. Держится главком чрезвычайно просто, особенно старательно подчеркивая простоту своего поведения в том случае, когда ему приходится встречаться по службе со старыми, так называемыми, бывшими генералами, из которых некоторые, состоящие на службе у советской власти, с весьма ясной и бросающейся в глаза утрировкой подчеркивают остатки былой дисциплины. Приемная его всегда полна народу. Очередь в приемах соблюдается мало; независимо от времени, принимаются главным образом, различный депутации, которых в ставке, когда она находилась в Арзамасе, было достаточное количество.

Нынешняя карьера Вацетиса следующая: в марте и апреле 1918 года он развертывал в Москве первую латышскую бригаду в дивизию. Эта работа длилась приблизительно до начала июня, когда обстоятельства, в связи с неудачами большевиков на среднем течении Волги, заставили совнарком для поправления их дел послать туда вновь сформированную дивизию латышей под начальством Вацетиса.

Всем известная неудачная попытка тогдашнего командующего восточными силами большевиков пресловутого Муравьева[22] изменить советской власти, кончившаяся его самоубийством немедленно выдвинула Вацетиса на пост вместо Муравьева.

Причина попытки к измене Муравьева осталась тайной для многих.

Причины же, выдвинувшие Вацетиса на пост главнокомандующего большевистскими силами, ясны и понятны: как ни низко пал Муравьев в своих злодеяний, но все же он был русский человек и, в конце концов, не мог не видеть, в какую пропасть ведут Россию современные ее правители из разного интернационального народа. Этот самый интернационал тоже отлично понял, что только нерусский человек может быть вполне надежен на таком ответственном посту и только нерусский человек будет в состоянии с легким сердцем бросать на русский народ латышей, китайцев и всякие другие интернациональные войска.

Совнарком ценит Вацетиса, Совнарком отлично знает, что другого им не найти. Другой, если даже и продастся совершенно искренно, то все-таки ему не будет такого доверия, как злобному латышу, для которого русский материал только материал, на котором он строит свое благополучие.

Совнарком может спать спокойно: Вацетис не изменит. Его не замучает совесть при виде разрушенной России, которую он ненавидит всей душой; его не замучают тени погубленных им десятков тысяч русских офицеров, как они замучили Муравьева и заставили в измене советской власти искать нравственного успокоения… Нет, ему все это нипочем. Что ему Россия, и что он России?!

Надо сознаться — советские власти сделали хороший и правильный выбор. О его талантах, как военного человека, речь будет еще впереди, сейчас же надо сказать только о том отношении, которое он имеет к делам вообще и о тех лицах, которые его окружают.

Вацетис очень хорошо чувствует, насколько он нужен советской власти, и манера его обращения с отдельными лицами совнаркома достойна описания.

Для того, чтобы было понятным его поведение, необходимо предварить читателей, что в настоящее время военное управление в совдепии сосредоточивается в руках троек, так называемых «военно-революционных советов» различных рангов. Сам Вацетис, как главком, находится в военно-революционном совете республики. Этот совет состоит из большого числа лиц, но как и в низких, подобных ему советах, военный его член вполне самостоятелен в оперативных вопросах и никому в отдаваемых им распоряжениях отчета не дает, контролируясь остальными членами совета только со стороны, так сказать, контрреволюционности отданного им распоряжения. Это, между прочим, одна из причин того, что в настоящее время в советских войсках стало несколько больше порядка и систематичности в действиях.

Однажды Вацетис отдал какое-то оперативное приказание, которое не понравилось видному члену коммунистической партии. Член этот был в Москве. Он немедленно вызвал Вацетиса к прямому проводу и стал ему высказывать свое неудовольствие по поводу того, что Вацетис распорядился, не посоветовавшись предварительно с ним. Этот нарком стал угрожать Вацетису партийным коммунистическим судом, на что Вацетис весьма в резкой форме ответил, что он их партийных судов не признает и за свои распоряжения несет ответственность лишь перед советом народных комиссаров и с ним больше разговаривать совершенно не желает. Конечно, так может говорить только Вацетис, который чувствует за своей спиной значительную силу латышских штыков.

Между прочим, Вацетис не коммунист, и как это не раз проскальзывало в его разговорах, не собирается быть таковым.

Но советская власть терпит его грубые выходки: он им необходим…

Интересно привести и мнения Вацетиса о его подчиненных вроде Сиверса, Киквидзе, Мироновых и прочих этого ранга начальниках.

В то самое время, как посланный Подвойским военный руководитель приехал к Вацетису для своего и Подвойского обеления, туда прибыла и депутация Сиверса для жалобы на Подвойского и его белогвардейскую компанию.

Вот что там произошло:

В приемной все встретились: и жалобщики, и приехавшие оправдываться.

После получасового разговора сиверцы вышли от главкома с сияющими лицами победителей, гордо смотря на приехавшего обелиться контр-революционера.

Позванный военный руководитель был принят тоже очень ласково и тотчас увидел, что его дело будет выиграно. Выслушав доклад о Сиверсе в самых коротких чертах, главком немедленно перешел на общее положение дел на фронте. Здесь досталось и Сиверсам, и Киквидзе, и Мироновым. Главком, не жалея образных сравнений, критиковал их действия: «Что же Сиверс по-прежнему продолжает интересоваться мануфактурой и сладким товаром, для спасения которого у него нет другого средства, как постепенное отступление с обвинением всех и вся в белогвардействе. Ну, а Киквидзе продолжает танцевать лезгинку от Елани до Мачехи и обратно?» Действительно, в то время Киквидзе раз десять наступал и отступал в этом районе, оправдывая свои бессмысленные передвижения какими-либо «стратегическими» соображениями, и, несмотря на категорическое приказание не посылать непосредственных донесений, главкому, все время беспокоил высшее командование своими собственными «стратегическими» планами.

— А что поделывает «безумный» войсковой старшина? Скоро ли надеется свергнуть своего соперника? Как его отношения с ближайшим другом Киквидзе?

Те мнения, которые Вацетис высказывал об этих начальниках, показали, что он их знает достаточно хорошо.

В этой же самой беседе главком развил подробности своих стратегических планов, которые были заключены следующими, с достаточным пафосом сказанными словами:

— Мы возьмем их в клещи. Покончим раньше с Доном — отдадим его трудовому народу. После покончим с добровольцами — сметем тех и других в море!..

В частной жизни Вацетис весьма прост и самым главным его развлечением состоит: хорошая выпивка и обильная еда. Причем время приема докладов, сочно при этом приговаривая: «Люблю поесть. Что же осталось теперь в этом мире как не одна еда».

Вацетис все время окружен латышами, и весь его конвой состоит исключительно из них. Чтобы попасть к главкому, надо пройти сквозь строй различных формальностей которыми заведывают исключительно латыши. В самом Арзамасе в то время был порядочный латышский гарнизон, который держал город в строгом повиновении и подчинении к новой в России власти.

Странно и обидно было видеть их гордые лица. Наблюдать образцовый порядок их воинских частей, в то же время замечая отвратительное безобразие в русских красноармейских частях и, будучи настроенным в противную от этих красных банд сторону, все же становилось обидно видеть, что в нашем народе так мало любви к своему порядку, к своему родному укладу. От наших можно было слышать только брань и поношение всего, что было раньше дорого и свято всем. И в то же время, тут же рядом у латышей слышать дорогие слова: Родина, честь, долг порядок и т. д. и т. д.

Видеть почтение и любовь к своему начальству, которое всегда и в прежнее время, а тем более сейчас у латышей много строже и требовательнее, нежели в старых наших войсках. Сам Вацетис неоднократно с гордостью говорил: «Да, там плохо, но я пошлю туда латышей — порядок будет восстановлен!»

В чем здесь причина, сказать трудно и входить в подробности не отвечает настоящей статье, но в будущем при общих разборах положения в совдепии, вероятно, будет возможно провести некоторую параллель, которая может пролить свет, хотя бы отчасти, на этот вопрос.

Итак, Вацетис был невысокого мнения о своих начальниках отдельных частей и более высших соединений, но сам он тоже едва ли может быть причислен к выдающимся стратегам теперешнего момента.

Коснувшись стратегических способностей советского главкома, необходимо привести конкретный пример его деятельности.

В начале октября нового стиля 1918 года, давая директивы южному фронту в лице ее командующего бывшего генерала Сытина, Вацетис особенно настаивал на накоплении больших сравнительно резервов, которые по его требованию должны были направиться в распоряжение Сытина. Но в то же самое время сам Вацетис, властно вмешиваясь в распоряжения командующего Сытина личными приказаниями отменяющими приказания непосредственного начальника Сытина, разбросал все свои силы и поставил южный фронт в полную невозможность оказать активное сопротивление своему врагу, гораздо слабейшему, как численно, так и, конечно, технически.

В своих теоретических рассуждениях Вацетис был часто смешон, особенно, когда, чувствуя свое высокое положение, он старался усиленно подчеркнуть докладчику, что он совершенно не интересуется мелочами и требует лишь самую сущность. Каково же бывало, в конце концов, удивление докладчика, когда вслед за таким предварением сам главнокомандующий принимался за составление самых мелочных телеграмм, входил в редакцию и подробности отдачи самых незначительных приказаний.

В начале октября 1918 года в Козлове, в поезде Троцкого было большое совещание военно-революционного совета республики, на котором принималось важное решение о начале общего наступления на юг России, для приведения в исполнение обещаний Вацетиса скинуть в море Донское, Кубанское казачество и Добровольческую армию. На этом заседании председательствовал Троцкий. Главным военным лицом являлся, конечно, Вацетис. Кроме того, были наркомы: Мехоношин[23], Невский[24], Свердлов[25] и, кажется, приезжал из Москвы Аралов[26]. До начала заседания в вагоне у Вацетиса произошла весьма любопытная встреча: главнокомандующего и бывшего генерала Сытина. Сытин сильно волновался перед этой встречей. Составил длиннейший рапорт и при входе в вагон Вацетиса, с большим волнением в голосе начал свой доклад: «Товарищ, Народный Главнокомандующий, все товарищи южного фронта просили меня передать Вам, что они счастливы видеть в Вашем посещении начало активной работы, и, все, как один, обещают дружным напором опрокинуть зазнавшихся белогвардейцев…»

Так пишется история. Так в старое время, думая одно, говорили совершенно другое… Да что вспоминать: кто, кому, как и когда…

Абсолютно ни один товарищ из южной армии и не думал говорить ни одного слова Сытину. Всем было известно, что только недавно на всем фронте были случаи массового волнения и отказов именно наступать. Но так требует новый этикет, который лихо свободно изощряется в способах и приемах лести, продажничества и тому подобных действий.

Вацетис после такой порции лести был очень оживленный и с полной уверенностью развивал свои планы, подробности которых должны были стать предметом следующих заседаний военно-революционного совета республики.

Совещания эти длились три дня, после чего Троцкий уехал на юг для поднятия духа красной армии, а Вацетис отправился первоначально в Москву, а потом в объезд частей, которые предполагалось отправить для подкрепления сил южного фронта перед переходом в наступление.

Необходимо отдать должное верхам движения, что в их решениях и способах находить выход из затруднительного все время наблюдается масса гибкости и умения примениться к требованиям момента. В их действиях совершенно не наблюдается чрезвычайно вредной для данного момента прямолинейности и желания держаться узких рамок трафарета. В их действиях часто совершенно ясно видно, что изречения: «время-деньги» и «промедление времени смерти безвозвратной подобно» не есть для них только красивые слова, но самое настоящее и необходимое правило.

Такие лица, как Троцкий и Вацетис, в особенности первый, поражают своей энергией, заражают ею своих подчиненных, и, действительно, согласно германскому воинскому уставу строжайшим образом карают не за ошибки, которые естественно у неопытных совдеповцев случаются весьма часто, но, главным образом, кары налагаются за промедление или за бездействие власти.

Вот конкретные примеры: 10-го октября нового стиля Вацетис приехал в Москву. Его приезд совпал с осложнениями двух характеров. Первое — с тогдашней гетманской Украиной[27]. Против нее необходимо было выставить заслон, но сил не было. Тотчас же «товарищ Зусманович» получает приказ выделить половину всех продовольственных отрядов[28]. Люди этих отрядов занимались лишь добыванием продовольствия. В их частях тотчас же вспыхивает неудовольствие, но первая же попытка подавлена самым жестоким образом и через десять дней в районе Орла, Брянска и Курска собирается до тридцати тысяч войск при достаточном количестве артиллерии. Никаких соображений о затруднительности или невозможности привлечь людей на службу, на которую они не нанимались, не было принято во внимание.

В тоже самое время в районе Ижевского и Камско-Воткинского заводов самых необходимых время оружейных заводов вспыхнуло серьезное восстание рабочих[29]. Кроме того, это восстание ширилось в тылу второй советской армии и грозило лишить ее путей сообщения с тылом.

Немедленно половина всех отрядов по борьбе с контрреволюцией была отправлена в тот район.

Результаты первого формирования, из продовольственных отрядов, приходится чувствовать в настоящее время при событиях на Украине и на нашем главном направлении вдоль железной дороги…

А разве следующее — не разительный пример. Объявив всему совету, что нет более армии по принуждению, что нет больше начальства, а есть только выборные «старшие — товарищи», комиссары уже в июне месяце неуклонно проводят в жизнь обязательную воинскую повинность, полную отмену выборного начальства, дают ему полную свободу в стратегических вопросах, широко озабочиваются привлечением населения к военному образованию, открыв не только ряд военных училищ, но и приложив все старания к тому, чтобы военная академия имела полную возможность правильно функционировать.

На эту энергию большевизма надо обратить особое внимание, чтобы противопоставить им не меньшую энергию, что при известном опыте и умении работать естественно должно дать нам огромный перевес не только в технике выполнения, но и в привлечении на свою сторону всех тех, кому дорога идея Великой нашей Родины и Единого Русского народа, которые эти международные аферисты избрали объектом для опытов по прививке всевозможных утопических идей.

В нашем народе много потенциальной энергии. Ее надо уметь разбудить, и тогда мы дадим пример чрезвычайного полезного напряжения на всех поприщах и во всех областях. Военное дело особенно высоко стояло у нас тогда, когда во главе нашего несравненного солдата стояли лица легендарной энергии. Вспомним Суворова, вспомним Скобелева и его орлов Зеленых гор и Балканского перехода, вспомним легендарные подвиги наших солдат в эту кампанию.

Из Москвы Вацетис выехал в Нижний Новгород для осмотра 2-й нижегородской дивизии, которую предполагалось выслать на южный фронт в первую голову.

К 12-ти часам дня дивизия была выстроена на большой городской площади. В первый раз пришлось видеть мобилизованную красную армию на мирном положении перед парадом. В этой дивизии офицеры были призваны также по мобилизации, и их поведение было наиболее интересным.

После приезда на площадь Вацетис был вынужден ждать около часа: красноармейские части не были так аккуратны.

Наконец, все было готово. Части взяли на караул. Музыка заиграла марш «Старый Товарищ», — Вацетис принял рапорт начальника дивизии и прошел по рядам. Главнокомандующий делал попытки здороваться с людьми: «Здравствуйте, товарищи». Некоторые части отвечали нестройно и нехотя «здравствуйте, товарищ командир», другие же угрюмо молчали, но красный главком шел дальше, не обращая внимания на эти мелочи. Офицерский состав, насколько можно было заметить, был более чем безучастен, на их лицах было написано полное безразличие.

Немедленно Вацетис вызвал всех начальствующих лиц до отделенных включительно и тут же на площади был устроен летучий митинг, на котором было объявлено, что дивизия выступает на юг против белогвардейцев.

Главком предложил начальству прокричать «ура» в честь радостного события: объявление похода. В ответ раздались такие жидкие и недоумевающие вопросительные крики, что Вацетис поторопился приступить к параду. Как ни бодрился главнокомандующий, но он должен был признать, что дивизия далеко не представляет собою того, что принято называть воинской частью. Особенно интересовало Вацетиса настроение офицерского состава, о чем он долго беседовал с комиссарами дивизии, которые не могли дать ему никаких реальных надежд на то, что офицеры преисполнены желанием служить советской власти.

Недовольный виденным и слышанным, главком вернулся в свой шикарный поезд и немедленно выехал в Арзамас в свой оперативный штаб.

Оперативный штаб главкома весьма немногочисленный: два личных адъютанта из латышей и два бывших офицера из ускоренного выпуска военной академии 1917 года: исполняющий должность Начальника Штаба Главнокомандующего капитан Майгур, который в то время был почти утвержден в этой должности, ибо пользовался особым довернем Вацетиса, и того же выпуска капитан Михайлов. Первый из них, капитан Майгур, казалось, совершенно вошел в орбиту большевизма, и на его плечах лежала вся работа и вся переписка, которую вел красный главком.

Штаб мог быть столь не многочисленен потому, что вся техника отправки и приема корреспонденции лежала на штабе Восточного фронта, который находился тогда в Арзамасе.

Второй член штаба, капитан Михайлов носил громкое прозвище «Казанской» за подвиг, оказанный в рядах Красной армии во время взятия города войсками Адмирала Колчака и чехословаками. Будучи отрезан от красных, принужденный оставаться в Казани, бывший капитан скрывался несколько дней в погребах, и после больших приключений вновь присоединился к совдепским войскам.

По приезде в Арзамас Вацетиса ждала большая неприятность, которая заставила его отложить предполагаемые дальнейшие поездки для осмотра частей, посылаемых на юг, и приложить все свои усилия для ликвидации катастрофического положения Царицына.

Числа 15 октября нового стиля в штабе главкома получился ряд отчаянных телеграмм из Царицына за подписями Сталина, Минина и Ворошилова. Последняя из них, полученная утром 17-го, гласила: «Положение отчаянное. Если не поможете снарядами, патронами и живой силой — катастрофа неминуема. Позднейшее исправление будет невозможно». Царицын был почти в агонии. Только случай мог его спасти.

Экстренно высланная ему на помощь Вольская дивизия разбежалась, не доезжая еще до Саратова. Больше сил взять было неоткуда… Даже продовольственные отряды были использованы.

Но, к несчастью, на этот раз, как и в августе месяце, большевикам пришел на помощь случай — на юге освободилась дивизия Жлобы, которая благодаря выгодному стратегическому положению, спасла Царицын для советской власти.

Но гений красного главнокомандующего в данном случае не играл никакой роли.

Причины невзятия Царицына, как и в первый раз, так и в теперешний — последний, лежали гораздо глубже и, слава Богу, теперь, можно надеяться, совершенно устранены.

Вот в руках каких «русских» людей находятся судьбы нашей Родины. Кучка самозванцев-интернационалистов призвала на пост главнокомандующего злобного латыша, которому чужды интересы России, непонятны ее исторические задачи и совершенно неуловимы душевные переживания и психика великого народа.

Такой главнокомандующий был нужен интернациональной компании, и в лице латыша Вацетиса большевистский совнарком нашел то, что искал.

Гиттис

Первое мое знакомство с теперешним командующим армиями большевиков на южном фронте бывшим полковником Владимиром Алексеевичем Гиттисом[30] произошло на позициях под городом Станиславом в Галиции, где в 1916-м году он, будучи подполковником, временно командовал одним из полков 7-й армии, командир которого был только что отрешен от командования. Молодой подполковник, в виду его выдающихся боевых и административных качеств был назначен в тот полк для того, чтобы привести его в порядок до приезда нового командира, а быть может, что было вполне возможно, остаться в дальнейшем командиром этого полка.

Гиттис вышел на войну адъютантом одного из полков 17-ой пехотной дивизии и в самом скором времени был награжден Георгиевским крестом за выдающийся подвиг приведения полка в порядок и спасения положения, в то время, когда его командир полка совершенно потерял голову.

В мирное время Гиттис прошел все должности в полку от квартирмейстера до полкового адъютанта; детально знал все сложное управление полком со всеми его крючкотворствами, а, кроме того, прекрасно умел обращаться и разбираться в том элементе людей, который представлял из себя контингент офицеров наших армейских полков.

За два месяца его временного командования полком он, надо отдать ему справедливость, выяснил многие вопросы, разобрался в людях и к тому времени, как я приехал принимать этот полк, он передал его мне не только в полном порядке, но кроме того, пробыв там моим помощником около двух месяцев, дал мне полную картину полка с такой верностью, которая указывала на его исключительную наблюдательность.

В отношении как солдат, так и офицеров Гиттис всегда проявлял значительную строгость, но в то же самое время его справедливость была, вне всякого сомнения, а потому он пользовался неизменным уважением. Свой коренной полк он любил, как могли любить только старые, хорошие офицеры. Эту любовь он доказал тем, что отказался от хорошего места помощника командира корпуса и ушел обратно в свой полк, где получил только батальон, ибо был там всего младший подполковник.

Грянул гром революции. Гиттис не был в числе пострадавших, но и не был среди прихвостней революции.

Второй раз мне довелось встретиться с ним в Петрограде, в пресловутой комиссии генерала Поливанова[31], а в дальнейшем переименованной в комиссию по преобразованию войск. И тут Гиттис был на высоте. Он был прислан от восьмой армии и, как подобает чисто строевому наблюдательному и весьма развитому офицеру, сразу стал в открытую оппозицию всевозможным новаторам и реформаторам нашей многострадальной армии.

В ответ на все истерические крики и вопли: «Мы покажем всему миру, что может сделать свободный солдат. Мы откроем новые горизонты военного искусства и т. д. и т. д.» Гиттис, без страха примкнувший к строевой партии «чернецовцев» в военной науке[32], совместно с этой весьма малочисленной партией, настаивал на оставлении в армии всего того, чем она крепка и спаяна в одно целое.

Тут я теряю следы дальнейшей деятельности Гиттиса на период свыше года. Вся его старая деятельность, его характер, убеждения и та прямота, с которой они эти убеждения всегда высказывал, все наводило меня на мысли, что в настоящее шаткое время я нисколько бы не был удивлен, если бы пришлось услышать о самосуде большевистски настроенной толпы над полковником Гиттисом.

Больше встречаться мне с Гиттисом не довелось.

Но в бытность мою в секретно-разведывательной командировке в октябре 1918-го года, находясь в ставке «Красного Главкома» Вацетиса я к глубокому своему удивлению, среди списков командующих советскими армиями увидел фамилию Гиттиса…

Он тогда командовал 6-й армией и находился на Архангельском направлении[33]. Я усомнился: да тот ли это Гиттис или только родственник или однофамилец, но наведенные мною справки не оставляли места никаким сомнениям — старый доблестный офицер, георгиевский кавалер, человек, казалось, определенных воззрений на все то, что происходит в нашей армии, сам перешел на сторону врагов права, порядка и людей, столь открыто признававших необходимость разрушения той армии и той России, которых Гиттис, казалось так пылко любил и понимал.

Знать своего врага, знать своего противника во всех его деталях, не скрывая от себя его талантов и достоинств не только, как воина и соперника на ратном поле, но и как человека необходимого, ибо всем известно, самым важным элементом боевой обстановки является человек — сам по себе, как таковой. А потому, да не подумает читатель, что мое описание Гиттиса есть скорее хвалебный гимн и может не соответствовать духу времени, запросам и вкусам читающей публики.

Если читатель возобновит в своей памяти мою характеристику бывшего командующего армиями южного фронта «товарища» Павла Павловича Сытина (см. «Донскую Волну» за 1919 г.), то он конечно не найдет и сотой доли тех похвал, которые относятся к Гиттису. Из широкой публики Гиттиса никто не знает. Я сам, как видно, только случайно познакомился с ним. Но, да не поленится читатель справиться о П. П. Сытине, и он увидит, что я дал правильную его характеристику — беспринципного, за деньги все могущего сделать человека.

Гиттис много моложе таких столпов военно-ученого мира, находящегося на службе у большевиков, как Клембовский[34], Гутор[35], Сытин и т. д., и зная их, и зная его, я уверенно могу сказать, что Сытин и компания заблуждаться не могут, а ищут только место, где больше дают… Гиттис же, не знаю — заблудился ли он, или тут дело еще сложнее?.. Но относительно его я уверен… Получи он соответствующий толчок извне, хотя бы такой, когда власть имеющий мог бы ему тем или другим путем напомнить его долг и обязанность… Если бы он услышал энергично-твердое: «Полковник, я вам приказываю»…

Быть может, красные раскаялись бы в том, что вверили ему армию.

Бывший генерал Каменев

По сведениям из Совдепии новым главнокомандующим всеми «красными» силами назначен бывший офицер генерального штаба бывший генерал-майор Каменев. Служба этого бывшего офицера протекала большей частью в штабах и он во время прошлой кампании не командовал никакой строевой частью. Каменев[36] в мирное время служил в Петроградском Военном Округе, где мне приходилось довольно часто его встречать, кроме того он был большой любитель скачек, играя с увлечением на тотализаторе.

Его достаточно высокую фигуру зачастую можно было видеть в то время, когда он жадно следил за интересующей его лошадью. Его внешность жгучего брюнета, с большими черными навыкате глазами иссиня-черными, пушистыми усами очень походит на румына.

Повторяю, на тотализаторе Каменев играл с большим увлечением и азартом. Вероятно, его страстная натура и была причиной того, что он увлекся авантюрой и попал в русло большевистского потока.

В продолжение всей войны мне ни разу не довелось встречаться с Каменевым.

Грянул гром большевизма и я, волею судеб и моей секретной задачи, очутился в конце августа нового стиля 1918-го года в ставке тогда всесильного, а теперь тоже, судя по газетным известиям, арестованного[37] бывшего главкома большевиков латыша Вацетиса. Тут в приемной, полной разного сброда и насквозь пропитанной запахом крепкого табаку латышской носогрейки, я встретился с теперешним Главкомом, тогда в свою очередь ожидавшем инструкций и указаний от своего предшественника, от Вацетиса, как только что получивший восточный фронт против адмирала Колчака. Естественно, мы, как старые знакомые, немедленно разговорились. Я, как лицо, задача которого главным образом состояла в проведении секретных целей моей организации, попробовал прозондировать причины его службы у большевиков и взгляды вообще, из которых, конечно, я в этом был уверен тогда, первые — граничили с ошибкой или принуждением, а вторые были совершенно «контрреволюционны». К большому моему сожалению, начатый разговор мне не удалось довести до желанной определенности. В самый его разгар, когда из полунамеков можно было уже составить всю картину нравственного мучения переживаемого новым командующим восточным фронтом, его и его помощника вызвал Вацетис в свой кабинет.

Несмотря на этот перерыв разговора последней заключительной его фразой было определенное полусознание, что обстоятельства сильнее его самого и… тут последовал столь безнадежный взмах рукой, что, повторяю, снова не оставалось никакого сомнения в том, что сердцем и душой генерал Каменев в том месте России, где свободно и гордо развевается наше национальное трехцветное знамя…

Дальнейшие мои задачи вынудили меня немедленно покинуть Арзамас, где была тогда ставка Вацетиса и штаб восточного фронта, новых руководителем которого стал Каменев.

Следующий мой приезд в Арзамас был в начале октября нового стиля того же 1918 года. В данном случае я приехал на совершенно других основаниях и, если в августе я был в Арзамасе как поднадзорный и обвиняемый, который должен заботиться об оправдании, то в октябре все ходы и выходы для меня были открыты, ибо задача и пост, на который мне удалось пробраться, давали полную к тому возможность.

Помня настроение Каменева и желая завязать, если бы моя разведка в этом направлении была бы успешной, весьма полезную связь с командующим восточным фронтом, я снова попытался при свидании с Каменевым начать с ним разговор на так досадно прерванную тему.

Новый командующий фронтом принял меня очень радушно. Но, вероятно, заботы о фронтовых делах, а быть может и некоторая подозрительность и осторожность в его новом положении заставили его в этом случае вести разговор настолько уклончиво, что и со своей стороны, сердцем чувствуя, что по всему своему прошлому Каменев не может быть настоящим большевиком или сочувствующим их планам и замыслам, все-таки не мог решиться поставить ему для меня вопрос нужный, даже и настолько откровенно, как это было сделано мною, как это было сделано мною первую нашу встречу в приемной у Вацетиса. Весь тон одного нашего разговора был настолько грустен, что он казалось имел темой любимого умершего человека, имя которого каждый из разговаривавших боялся назвать. Дабы не сделать один другому жестокого нравственного страдания.

Я встал, простился и вышел. В то самое время, когда я прощался с Каменевым, его глаза, ясно и определенно, так же, как и во время первой встречи его губы, ясно и определенно говорили: «Да, тяжело. А еще тяжелее то, что я не могу быть откровенным и не могу сказать вам о всем том, что так волнует мою душу!»

Теперь Каменев поднялся на самую высокую ступень большевистской военной лестницы… Падать оттуда ему придется несомненно. Исход этого падения понятен каждому… И, как сейчас, я вижу грустное лицо, как сейчас, слышу грустные слова: «Тяжело. Ох, как тяжело!» Да, конечно, тяжело идти против своих убеждений. Еще тяжелее что чувствовать, что изменяешь долгу.

В данном случае я осмелился написать только мои личные впечатления и то, что чувствовал тогда своим внутренним я…

Дела Каменева в прошлом, настоящем и будущем покажут, насколько я был прав в своих предположениях, вернее в том, что я инстинктивно чувствовал.

В настоящее время телеграф принес известие, что этот новый «красный главковерх», бывший генерал Каменев, за боевые отличия получил, по представлению Цика, орден «Красного Знамени» 1-ой степени. Вне всякого сомнения, таковое известие весьма знаменательно и показывает, что все на свете меняется: вероятно изменились и воззрения самого Каменева. Привык ли он к своей новой должности, или случилось еще что-либо более сложное в его жизни и повлияло на него в сторону перемены его настроений, сказать весьма трудно, а гадать не стоит. Во всяком случае в лице нового главковерха «красных» мы имеем человека, политическую физиономию которого определить весьма и весьма затруднительно…

Это не латыш Вацетис, для которого Россия и русские звук пустой, а нравственный и умственный багаж которого сводился в словам: «люблю поесть, да и что же осталось теперь делать, как не есть — только одно и осталось»…

Это и не Павел Павлович Сытин, бывший генерал генерального штаба, весь моральный запас которого сводился к жажде наживы по вывозу и спекуляции на мануфактуре, а честолюбивые замыслы требовали достижения места «главковерха» путем какой угодно подлости…

Правду о Каменеве выяснит история, а пока будем довольствоваться тем, что говорят нам наши чувства.