Флорес — остров, на котором говорят по-польски

Самолет, на котором я летел, почти сразу же после старта оказался над проливом, отделяющим Бали от острова Ломбок. Остров богов и демонов удалялся, становился вое меньше. Я втайне надеялся, что добрый Баронг дал мне в спутники какое-нибудь скромное божество, которое тоже любит бродить по свету и будет опекать меня в пути. Мы летели на восток. Слева по борту возвышался массив горы Ринджани. Вид у нее был внушительный. Как бы то ни было, а вершина этой горы поднялась из океана на высоту около четырех тысяч метров над уровнем моря.

Сто лет назад английский ученый Альфред Рассел Уоллес утверждал, что к востоку от пролива Ломбок начинается иной мир. По его мнению, на Бали кончалась характерная для Азии флора и фауна, включая тигров и слонов, а к западу от острова начинался животный и растительный мир, типичный для Австралии. Хотя современная наука и признает такое размежевание весьма упрощенным, эти различия все же действительно отчетливы, да и сами индонезийцы считают Малые Зондские острова обособленной, провинциальной частью своего государства. Нуса-Тенгара, то есть юго-восточные острова Индонезии, состоят из трех больших островов и ста одиннадцати (включая Бали) небольших островков. Эта территория никогда не находилась полностью под властью голландцев, да и сейчас индонезийское правительство только начинает помышлять о полной интеграции этих далеких окраин индонезийской «галактики».

Три больших острова — Флорес, Сумба и Тимор — находчивые индонезийцы сокращенно называют одним словом: ФЛОБАМОР — ФЛО-рес, Сум-БА и Ти-МОР.

Все, вместе взятые, острова Нуса-Тенгара занимают площадь в несколько десятков тысяч квадратных километров, однако никто еще точно не подсчитал численности их населения. По имеющимся приблизительным данным, оно составляет шесть-семь миллионов человек.

Если не считать военных и чиновников из Джакарты, то и поныне редко встретишь среднего индонезийца, который путешествовал бы куда-либо к востоку от Бали, а еще труднее найти жителя Флореса или Тимора, который направился бы к западу от своего острова. Дело в том, что эти люди чаще всего живут еще в условиях натурального хозяйства и поездка на соседний остров для них все равно что путешествие на Луну. Помимо финансово-экономических соображений Малые Зондские острова представляют собой барьер между Тихим и Индийским океанами, а проливы и каналы между островками Нуса-Тенгара являются чем-то вроде шлюзов между океанами, в результате чего на них преобладают сильные приливно-отливные явления и течения. Навигация в этой акватории для утлых парусных суденышек была и остается чрезвычайно опасной, и если она и имеет место, то только благодаря большому мореходному искусству островитян. Эпоха авиации еще не полностью коснулась Индонезии. Однако нет ныне у этого островного государства более важной задачи, чем развитие транспорта и связи.

Индонезия состоит приблизительно из четырнадцати тысяч островов, причем три тысячи из них необитаемы. Тридцать архипелагов, нанизанных на экватор, словно изумрудное ожерелье, составляют государство, расположенное на территории в 1904 тысячи квадратных километров.

Если все эти острова поместить на карте Европы, то они заняли бы все пространство между Каспийским морем и Ирландией, причем половина острова Суматра еще выдавалась бы в Атлантику; Индонезия едва разместилась бы поперек Австралии.

Как самостоятельное государство Индонезия провозглашена в 1945 году, после поражения японцев, которые разгромили бывшую Голландскую Ост-Индию.

В настоящее время Индонезия вступила в период своего очередного пятилетнего плана (Репелита II). Некоторые показатели последнего, касающиеся, в частности, добычи нефти, достаточно внушительны. Однако другие данные предвещают немалые трудности. Так, например, естественный прирост населения в течение ближайших пяти лет достигнет пятнадцати с половиной миллионов человек, то есть в среднем три миллиона новых жителей в год. Как их всех одеть, накормить, дать им образование и работу? Большинство этих людей появляется на свет на и без того перенаселенной Яве. Между тем согласно пятилетнему плану так называемой трансмиграции предполагается переселить оттуда на другие, почти пустынные острова всего около миллиона человек. Интересно отметить, что, если бы плотность населения в Польше была такой же, как на Яве, поляков было бы почти двести миллионов!

Развитие такого островного государства, как Индонезия, зависит в значительной мере от состояния ее транспорта, коммуникаций. Вот почему здесь строят новые аэродромы, порты и развивают водный транспорт. А пока по-прежнему огромную роль играют парусные суда вроде знаменитых макасарских шхун, без которых жизнь на многих островах замерла бы. Поэтому, несмотря на искусственный спутник связи, выведенный в 1976 году на стационарную орбиту и охватывающий своим действием всю Индонезию, владельцы парусных суденышек еще долго будут плавать среди тысяч островов по-старому, надеясь лишь на собственное чутье.


Монотонно рокочут двигатели маленького самолета. На горизонте вырисовываются очертания Флореса — красивого острова вулканического происхождения, одного из самых молодых островов индонезийского архипелага. Склоны его дымящихся вулканов изрезаны глубокими бороздами и уходят в море, и неизвестно на какой глубине они кончаются. Сейсмическое прошлое этого уголка совсем недавно получило подтверждение в результате извержения вулкана близ местности Энде, считающейся административным центром острова. К счастью, извержение много вреда не причинило, зато грохота было немало, а вулканического пепла в радиусе около ста километров еще больше.

Когда наш самолет подлетал к Энде, над коварным вулканом струилась лишь тонкая полоска дыма. На трассе нашего полета, вдоль посадочной площадки, виднелась большая скала, которую нашему пилоту удалось ловко обогнуть. Впоследствии я узнал, что уже несколько лет скалу собираются взорвать, чтобы обеспечить безопасность воздушного сообщения. Однако операцию эту бесконечно оттягивают — возможно, принимая всерьез интересную притчу, связанную с этим опасным островком.

Легенда гласит, что из трех вулканов, окружающих Энде, один — женского пола, тогда как два других представляют сильный пол. Однажды два вулкана-«мужчины» воспылали любовью к «пухленькой» «девице»-вулкану и одновременно просили ее руки. Она предпочла более высокого и менее морщинистого претендента. Тогда разгневанный старший соперник снес голову молодому конкуренту.

Когда я целым и невредимым очутился на земле, то с места в карьер стал… священником. Все собравшиеся величали меня «патером». Это и понятно, поскольку единственные европейцы на Флоресе исключительно священники-миссионеры. Так не без оснований я начал расспрашивать, как добраться до миссии, хотя и не позволил ни разу поцеловать себе руки. Некий услужливый островитянин благополучно доставил меня на разболтанном грузовике к главе католической миссии в Энде и наотрез отказался принять от «священника» какую-либо плату.

Вот уже много лет польские миссионеры работают на Флоресе, и свыше двадцати священников из Пененжно под Ольштыном составляют польскую колонию на острове. Дело в том, что в мозаике господствующих в Индонезии вероисповеданий (индуизм, ислам, буддизм) приблизительно с XVI века Флорес является христианским анклавом. Почти ежегодно сюда прибывают новые польские миссионеры, заменяющие стареющих голландцев. Индонезийские власти по соглашению с польским правительством охотно принимают на острове священников из Пененжно, в частности потому, что, как заявил мне в Джакарте некий индонезийский дипломат, «люди они доброжелательные, не смотрят на индонезийцев свысока».

Глава католической миссии в Энде священник Ян Чахорек во время обеда очень огорчался, что наутро ему придется отправиться по неотложным делам миссии на противоположный берег острова, в Маумере. Для меня же это явилось чудесным подарком судьбы. Ничто не могло меня больше порадовать.

Нескольких послеобеденных часов мне должно было хватить на осмотр Энде и его окрестностей. Поездкой руководил, разумеется, энергичный глава миссии. Энде — всего лишь маленький городок. Жизнь убогого, немногочисленного населения, обитающего на берегах живописного залива, течет лениво, вращаясь в основном вокруг добычи повседневного пропитания. Несколько китайских лавчонок с продуктами далекой цивилизации, масса одетых в лохмотья детей, приветствующих польских миссионеров, одинокие рыбачьи лодки, вытащенные на берег, перекрещивающиеся улицы городка… И все это тонет в горячем и липком воздухе.

На этом фоне добротные, каменные строения миссии вместе с высоким зданием кафедральной церкви представляют собой как бы будущий облик городка. Отсюда к островитянам поступают практические инструкции об интенсивном возделывании почвы, здесь проводятся занятия на курсах по подготовке ремесленников, в типографии миссии печатаются первые буквари и получает образование молодежь, которой предстоит строить лучшее будущее острова.

— Люди здесь добрые и сердечные, — рассказывал священник Чахорек, отвечая на очередные приветствия встречных жителей Энде. — Правда, они бедны, зато нередко оказываются значительно счастливее зажиточных, но загнанных жизнью европейцев. Мы стараемся помогать им чем только можем. Миссионер здесь становится прежде всего траппером, а также плотником, лекарем, огородником, причем ему самому приходится справляться со всем. Мы живем с ними и для них. Часто не хватает лекарств. Наши священники, работающие в глубине острова, живут поистине в тяжелых условиях. Им приходится самим справляться со многими трудностями, вызываемыми климатом, отдаленностью от остального мира, предрассудками и обычаями островитян.


Поперек острова

На рассвете мы отправились в путь. Лендровер, принадлежащий миссии, отлично преодолевал извилистую, ухабистую дорогу, прекрасно справляясь со спусками и подъемами. Мы двигались по красивой местности, такой характерной для острова вулканического происхождения, поросшего джунглями. Вокруг крутые склоны, покрытые зеленью.

Вначале мы следовали вдоль единственной на острове телефонной линии, провода которой висели на утлых столбах. В мою бытность там эти малонадежные подпоры поросли довольно привлекательными, цветущими ветками. И если бы кто-либо вздумал послать на Флорес поздравительную телеграмму из Польши, то текст ее передавался бы по проводам, висящим на столбах, увитых благоухающими цветами. Это удобство, однако, не было должным образом оценено. Во многих местах жители острова изготовили из этой «бесполезной» проволоки вполне справные… гвозди. Нередко вдоль дороги попадались искусно проложенные, сделанные из разрезанных пополам бамбуковых пней акведуки, по которым из горных потоков стекали струи ледяной воды.

Дорога стала хуже, и лендровер катился еще медленнее. Несмотря на это, Чахорек решил показать мне Келимуту. Свернув в сторону, мы попали на тропу, на которой наша машина едва умещалась. Крепкие ветви густых зарослей хлестали по ветровому стеклу лендровера, по плечам пассажиров. Постепенно растительность становилась чахлой и наконец исчезла. Вскоре мы оказались на сильно пересеченном, выжженном солнцем плато. Пришлось выйти из машины и пешком взбираться наверх. Однако утомительный переход оплатился сторицей.

Передо мной чудесный букет — именно так следует его назвать — кратеров с красочными озерами в них. В каждом озере вода иного цвета! Природа создала подлинное чудо. Бледно-зеленая вода в кратере одного озера резко контрастировала с кроваво-красной другого озера, которое, в свою очередь, выделялось на фоне бурого зеркала третьего. Эта яркая игра красок на фоне мрачного пейзажа поражала и изумляла.

— Наверное, это минералы, расплавленные в тигле природы при высокой температуре извержения, хотя, в сущности, полной уверенности в этом нет. Никто из ученых еще не исследовал этих озер, — ответил на мой вопрос глава миссии.

Я смотрел на крутые, недоступные склоны кратеров, глубоко уверенный в том, что если бы Келимуту находился несколько ближе к цивилизации, порождающей туристов (в Индонезии их мало), то он приобрел бы мировую славу и был бы широко разрекламирован в туристических путеводителях. Однако Флорес находится далеко от цивилизованного мира, и суровый в своей первозданной красоте остров представляется туристам, привыкшим к кондиционированному воздуху, теплым постелям и изысканной пище, чуть ли не пустыней. Первая и единственная группа зажиточных туристов, прибывшая на Флорес, кажется, в 1973 году, в панике бежала с острова еще до окончания программы экскурсии.

Наш лендровер снова в пути. Дощатые мостики подозрительно трещат, вызывая вполне понятное беспокойство. Порой просветы между бревнами этих шатких сооружений столь велики, что приходится останавливаться, выходить из машины и подкладывать под колеса доски, заранее припасенные для этого и уложенные в лендровере. Крутые спуски и пропасти, разверзающиеся у самых колес, стали уже обычным явлением. То насыщенные влагой тучи заволакивают все вокруг, то снова светит солнце, и вдалеке виднеются поросшие лесом вершины.

Вдруг водитель, худощавый индонезиец, резко тормозит и выскакивает из машины.

Улар, патер!

Змея на дороге! С интересом наблюдаю, как наш водитель молниеносно ударами паранга[Паранг (индонез.) — род мачете. Каждый островитянин всегда имеет его при себе. — Примеч. авт.] приканчивает двухметровую тварь. Обезглавленное длинное с желтой полосой вдоль живота туловище, триумфально поднятое вверх, все еще вздрагивает в последних конвульсиях.

— Ядовитая змея, — невозмутимо говорит Чахорек. — Она выплевывает яд на расстояние около трех метров. Может умертвить таким образом курицу или собаку. Если яд попадет на слизистую оболочку глаза или кожу человека, у него образуется страшная гноящаяся рана. Змей на острове много.

Вновь садимся в машину.

— Все местные змеи опасны? — спрашиваю я.

— Да нет, дело обстоит не так плохо. Например, змея улар тикус, как ее называют местные жители, совершенно безвредна и даже приносит пользу: истребляет мышей. Ее легко распознать, так как передвигается она подобно гусенице, попеременно сокращая одни части тела и растягивая другие.

Дорога уходит вниз. Мы снова сворачиваем в сторону от главной трассы и подъезжаем к уютной, окруженной горами котловине. Крыши хижин — из пальмовых листьев, а стены — из красиво сплетенных циновок. Вода! Наш автомобиль производит сенсацию. Шумная толпа ребятишек бежит за лендровсром. Маленькая церковь расположена на пригорке, рядом виднеется дом приходского священника. Хозяин в постели, он простудился. Проклятие! Здесь, в тропиках, даже незначительные колебания температуры сразу же пагубно отражаются на здоровье европейца. Но священник Аркадиуш Сивец встает и идет показывать гостям свое хозяйство. Блестит на солнце недавно покрашенная церковь. Священники говорят о своих коллегах из разных уголков острова, договариваются о необходимых поставках из Энде.

И вот мы уже снова в пути. Возле церкви еще долго виднелась маленькая фигурка польского миссионера. Он прощально машет нам рукой. Через какое-то время дорога внезапно обрывается — мы на берегу широкой реки с каменистым дном. Рядом остатки мостовых быков, погнутые пролеты. Вопросительно смотрю на главу миссии.

— В этом месте часто происходят катастрофические стоки горных вод. Мост сопротивлялся долго, но в последний дождливый сезон вода снесла его. Наверное, нового дождемся не скоро.

Лендровер, радиатор которого тщательно прикрыт капотом, медленно въезжает в реку. Наше путешествие становится несколько необычным. Автомобиль качается из стороны в сторону, словно пьяный, натужно хрипя, перекатывается по валунам. Трясет, как во время сильного шторма. Медленно, очень медленно съезжаем с камня на камень, проходя через залитые водой препятствия.

— А если воды в реке прибавится? — робко спрашиваю я, опасаясь прикусить язык.

— Тогда сообщение прекратится до того времени, пока вода не спадет, — невозмутимо отвечает Чахорек.

Добрых полтора километра тряслись мы в русле реки, все время опасаясь, что достающая до пола машины вода зальет двигатель. Однако переправа удалась. Победоносно взвыл двигатель, и мы торжественно выехали на другой берег. Нашли какую-то дорогу, немногим лучше предыдущей, но мне она показалась роскошной автострадой.

У дороги появляются хижины, видим прохожих с узелками и сетками. У некоторых широкие паранги и другие примитивные орудия — они возвращаются домой с полей. Еще несколько километров, и мы у Ледалеро. Здесь есть вполне благоустроенная духовная семинария.

Салемат, патер, — радостно приветствуют моегс провожатого молодые индонезийцы.

Они чем-то очень заняты и суетятся возле построек миссии. Многие из них раньше учились у него в Энде. В садике, напоминающем большой внутренний дворик, Чахорека встречают священники — преподаватели семинарии. После ужина я разговорился с одним из них, ксёндзом Юзефом Пенёнжеком, разумеется также поляком, только не из Пененжно, а из… Бразилии. Миссионер, преподающий в Ледалеро философию, очень обрадовался, когда узнал, что мне знакомы некоторые места этой далекой страны дремучих лесов.

— Возможно, вы встретите наших священников и на Тиморе. Там они тоже работают… — ксёндз Пенёнжек говорил на прекрасном польском языке, хотя на родине не был уже более десяти лет.

— Ну что ж, миссионерская работа требует большой подготовки. Проходит много лет, пока изучишь язык и обычаи населения, среди которого живешь. Прежде чем начать преподавать религию, приходится, как правило, терпеливо прививать разного рода навыки, диктуемые цивилизацией… Взять, например, местных жителей. В праздники они предпочитают лакомиться мясом крысы или собаки, считающимся деликатесом, а не кроликом, которых разводят здесь миссионеры. Тут уж не до севооборота, интенсивного современного земледелия, когда местные пастухи с наступлением сезона дождей отправляются по старинке на три месяца в горы к установленному на обрывистом поле шалашу, чтобы защищать урожай от обезьян и диких свиней.

В тот вечер я лег спать в удобную кровать с москитной сеткой. Сквозь муслин в окне, который заменял здесь стекла, была видна полная луна, слышался громкий стрекот цикад. На стене неуловимые гекконы охотились за насекомыми.


Маумере

На следующий день наш лендровер с шиком подкатил к зданию миссии в Маумере. По сравнению с Энде этот городок показался мне весьма оживленным. С увешанного флагами стадиона неслись крики болельщиков. Я увидел здесь несколько двухэтажных домов и порт с бетонной набережной. Мне сказали, что построили его недавно.

Недалеко от церкви тарахтел локомобиль, во дворе стояло несколько разобранных автомобилей, в пристройках — столярная и еще какие-то ремонтные мастерские. Вскоре к нашему лендроверу подошел худощавый мужчина. В перепачканных руках он держал гаечный ключ.

— Юзеф Лавицкий из Любавы, — представил его глава миссии.

Мой «опекун» быстро справился со своими делами в Маумере — с кем-то встретился, сделал необходимые покупки. Значит, через несколько часов мы возвратимся в Энде.

Брат Юзеф показал мне свои мастерские. Я скоро понял, что сама судьба послала его жителям острова. Юзеф — мастер «золотые руки». Он умеет открутить гайку, которую никто не в состоянии свернуть, соединить детали в двигателе, которые, по мнению его товарищей, совершенно не подходят друг к другу, заставить небольшой электрический мотор работать на полную мощность.

— Мне приходится чинить и пистолеты для местной полиции, — говорит с улыбкой Юзеф.

Я рассматриваю его хозяйство и наблюдаю за то и дело появляющимися клиентами. Вот молодой человек с японским велосипедом. Он просит починить цепную передачу. За ним следом появляется китаец с испорченным вентилятором. Тут же шестеро низкорослых индонезийцев вкатывают во двор сломанную «Тойоту». Юзеф осматривает автомобиль и устанавливает сроки ремонта.

Душно, я обливаюсь потом, несмотря на то что благоразумно стараюсь держаться все время в тени.

— Ну и жара же в этом Маумере, — бормочу я в свое оправдание.

— Ко всему можно привыкнуть, ко всему, — бодро приговаривает Юзеф, копаясь в перегретом моторе.

Короткий перерыв на обед. Замолкает локомобиль. Обедаю вместе с Юзефом. За столом оказалось двое европейцев и несколько индонезийцев — жителей миссии. Угощают рисом с мелко нарезанными листьями папайи. Считается, что это блюдо спасает от малярии. После обеда отдыхаем. Однако Юзеф вскоре покидает нас и возвращается в опустевшие мастерские. У него какая-то неотложная работа. Удивительно, ведь в тропиках не очень-то считаются со временем. Поистине неисчерпаемый запас энергии у этого человека!

Шесть часов вечера. Солнце уже село. Мы рассаживаемся под развесистым деревом. Масса комаров (правда, они не очень-то назойливы), больших ночных бабочек, жуков кружит возле лампы. В лучах света на дереве то тут, то там можно рассмотреть ловких ящериц, бессовестно использующих изобретение Эдисона, которое обеспечило им сытный ужин.

Для меня брат Юзеф вынимает банки с пивом, привезенные, видно, благодарными купцами.

— Мне здесь хорошо, за несколько лет привык и, как бы это сказать, чувствую себя на своем месте. О Польше понемногу начинаю забывать. Я здесь нужен, климат на меня не действует. Работу свою люблю. Мне нравится что-то ремонтировать. Быть может, вам покажется смешным, но после короткого отпуска в Европе я возвращался сюда, в Маумере, словно домой.

Во время нашего разговора Юзеф также был занят делом: ловкими руками он чинил дешевые японские часы.

— Сокровище одного старика, местного жителя. Он ими очень гордится.

На дереве без конца разыгрывались «драмы». Вот жирная ночная бабочка и грозно гудящий шмель погибли, проворно подхваченные ловким языком ящерицы.

— У нас довольно хорошо налажены контакты с соседними островами. Время от времени сюда даже заходит наше миссионерское судно. Если бы только иметь достаточное количество запасных частей, — вдруг размечтался Юзеф. — Сейчас у нас даже проводятся футбольные матчи среди местных команд. Если бы вы только видели, как выражают свои эмоции болельщики! Пойдем-ка завтра!

Пока мы вели беседу, ящерицы все пировали.

— Сначала я чувствовал себя здесь на чужбине. Теперь изучил язык, завел друзей. В западной, наиболее гористой части острова, то есть в Мангараи, намного хуже. Мучит одиночество. До ближайшего берега на острове несколько дней пути, часто поляки не имеют даже лошади. Они уже обращались к нам с отчаянными просьбами прислать… капканы для крыс. Район интересный. Время от времени появляется там какой-нибудь австралийский ученый. Европейцы почти никогда не бывают на Флоресе…

Стараюсь вытянуть из Юзефа побольше сведений о Мангараи, так как не очень-то рассчитываю на поездку туда.

— Езжу туда нечасто. Наш остров во многих отношениях неоднороден. Взять хотя бы комаров. Здесь они нам не очень досаждают, зато на западном берегу, например в Бари, они кровожадны, словно рыбы пираньи. Дело доходит даже до того, что местные жители садятся под вечер в лодки и немного отплывают от берега, чтобы хотя бы спокойно выспаться. Комары ведь не любят соленого бриза… В Мангараи я имел возможность однажды посмотреть на маин тйатйи.

— А что это такое? — спросил я.

— Нечто вроде жестокого спортивного состязания, конечная цель которого — выбить бичом… глаз у противника. К счастью, такое «похвальное» намерение осуществляется довольно редко. Тем не менее борьба бичами — непременный атрибут каждого празднества в Мангараи. Она регулируется адатом — кодексом правил поведения в быту, которыми все еще руководствуются большинство индонезийцев. Такие состязания сильно накаляют страсти и доводят деревенских болельщиков до белого каления.

— Как же происходит маин тйатйи?

— Избиение бичом обставляется со всей торжественностью: бьют в гонги, поют песни, льют туак и т. п. Процедура несколько напоминает бой римских гладиаторов, поскольку противники вооружены неодинаково. Один, у которого длинный бич, — атакующая сторона, а другой защищается лишь маленьким щитом и большой дугой из нескольких связанных между собой бамбуков. Оба противника обматывают головы рубашками или кусками материи. Обычно состязаются две команды борцов. Соперники имеют право мериться силами по нескольку раз, однако, согласно адату, ударить бичом можно только раз, а затем приходится бич из буйволовой кожи заменить дугой и предохранительным щитом. Ну что ж, это справедливо! Бьешь, но и сам будешь бит. Удар бичом в голову считается хорошим приемом, но удар ниже пояса вызывает бурную реакцию возбужденных зрителей. В подобных случаях они готовы чуть ли не линчевать незадачливого борца. Удары сыплются, естественно, на обнаженные спины и торсы, рассекают кожу до крови и оставляют на теле соперников почетные шрамы. Миссионеры, разумеется, не разделяют восторга зрителей и выступают против этой мужской забавы, но пока адат оказывается сильнее нас.

Во время рассказа о флоресийских диковинах Юзеф продолжал старательно ремонтировать часы старика. Его монолог, который я выслушал с жадностью, изобиловал подробностями о приключениях островитян на море, о курьезных столкновениях адата с государственной администрацией и цивилизацией, вторгающихся в жизнь острова. Он говорил и о нага — духах предков и духах, покровительствующих каждому кампунгу, в существование которых свято верят все жители Флореса.

— Большинство индонезийцев верят также в то, что дом только тогда прочный, если под его углами закопаны человеческие головы. Наши священники долго удивлялись тому, что при постройке какого-нибудь приходского здания в лесу они неизменно наталкивались на сопротивление населения. «Дом должен быть крепким, а поэтому патер ищет человеческие головы», — опасливо внушали они себе. В более цивилизованных частях Индонезии еще голландцы ввели в адат новшество — под углами новых строений закапывали головы водяных буйволов. Недавно я прочитал в одной из явайских газет, что эта традиция все еще сильна.

Часы старика затикали. Оставалось поставить правильное время. Оказалось, что через пять минут в соответствии с режимом, установленным в миссии, будет выключен движок, дающий электрический ток. Сверкнул предупредительный световой сигнал. У меня едва хватило времени, чтобы привести себя в порядок перед сном. Уже ощупью добирался я до своей постели в гостеприимном помещении миссии.


На следующий день произошло забавное недоразумение. Дело касалось места в самолете, вылетавшем на остров Тимор, в Купанг. Юзеф был личностью известной. Поэтому не оставалось никаких сомнений, что у агента местной авиалинии, продавшего нам билеты в конторе, заваленной какими-то мешками и свертками, были самые лучшие намерения. Однако самолеты прибывали в Маумере нерегулярно. Последняя информация прозвучала так: «Самолет вылетит, когда придет его время». Нужно наведываться.

Чтобы как-то утешить, Юзеф повел меня на футбольный матч. Стадион был расположен в центре Маумере. Уже издали слышались крики болельщиков.

— Сегодня наша команда играет с командой из Ларантуки.

Стадион бурлил. Контролеры, даже не спросив билетов, почтительно нас пропустили. Мы сели на малой трибуне, предназначенной для местной знати.

Узнав у соседей счет, Юзеф сообщил мне:

— Один ноль в нашу пользу.

Футболисты в сказочно ярких костюмах босиком бегали по порыжевшей от солнца траве. Обе команды играли самоотверженно. Смелые атаки, прорывы, стремительные движения спортсменов вызывали у болельщиков тем большее восхищение, что матч проходил при температуре тридцать градусов жары. Не знаю, добьются ли когда-либо индонезийские футболисты лавров на международной арене, но считаю, что среди них есть великолепные игроки, не хуже бразильских.

Над стадионом пронесся громкий стон. Команда Ларантуки сравняла счет. Реакция болельщиков на игру спортсменов достигла кульминации. Каждый захват мяча, каждый промах вызывали бурную реакцию у зрителей. Небо дышало жаром, а по футбольному полю двадцать молодых людей носились в невероятном темпе.

Наконец-то гол! Торжествующий рев зрителей, казалось, всколыхнул печально свисающие листья пальм, окружавших стадион. Вскоре свисток судьи возвестил конец матча.

Направляясь к выходу, Юзеф не преминул похвастать своим гостем:

Вартаван дари Поландия, — говорил он.

Вдруг я остолбенел. Молодой человек, стоявший рядом с нами, абсолютно без акцента произнес:

— Томашевский! — и тут же перешел на индонезийский.

Юзеф перевел:

— Парень говорит, что польский вратарь в Мюнхене отбил два одиннадцатиметровых удара. Вы знаете, я об этом даже не слышал.

Я сказал, что действительно такое произошло, и тут же задумался. Меня отнюдь не восхищают огромные расходы, на которые идут в Польше ради рекордов. Однако если индонезийцу с Флореса, в Маумере, известно, что польскому вратарю на Олимпиаде удалось отбить два одиннадцатиметровых удара, то эти затраты, видно, не пропадают даром.

День закончился как всегда — сначала предупреждающее мерцание лампочек, а затем тишина, наступившая после того, как выключили движок.


Дракон с Комодо

Поездка на только что отремонтированном вездеходе обещала быть интересной. Машина шла отлично. Нам удалось подняться несколько в гору и заехать к флоресийцу, который симпатизировал полякам.

— Все здесь весьма гостеприимны, в чем, впрочем, вы убедитесь сами. Угощают, как в Польше.

Завидев Юзефа, хозяин на мгновение скрылся в хижине, а затем вновь появился с бутылкой в руке. Когда мы подошли ближе, он сидел, скрестив ноги и держа перед собой бутылку, произнес что-то — видимо, приветствовал нас.

— Сначала выпьем туаку, так требует адат. — Мой спутник коснулся ладонью бутылки. — Значит, что приветствие принимаю, — шепнул он.

Хозяин наполовину наполнил скорлупу кокосового ореха какой-то жидкостью, напоминающей разбавленное молоко, и подал напиток Юзефу. Другую «чарку» он протянул мне. Туак на вкус напоминал смесь несвежего пива со свернувшимся молоком.

— Из чего его готовят? — тихо спросил я.

— Это перебродивший сок пальмовых листьев. Стебель надрезают, подставляют кусок бамбука и ставят на некоторое время в тень.

Тут завязалась беседа, увы, без моего участия, ведь я знал всего лишь десяток-другой слов на бахаса индонезия. Кроме туака гостеприимный хозяин потчевал нас также кофе с растущего здесь же, во дворе, куста и мини-шашлыками на вертеле. Шашлыки были хорошо прожарены, поэтому я не стал допытываться, из какого мяса они приготовлены.

Когда у меня сильно затекли ноги, я присел на какое-то бревно и машинально потянулся к низкорастущим листикам. Они тут же свернулись. Я протянул руку — то же самое: листики сжимались, обнажая более светлую оборотную сторону. «Настоящая мимоза», — думал я, пугая растение и забавляясь этим занятием.

— Пойдем, увидим еще кое-что более удивительное, — сказал Юзеф, подходя ко мне с хозяином.

За находившейся поблизости оградой бродил какой-то зверь. Не то крокодил, не то… В общем, какое-то крупное животное с невероятно длинным хвостом. Я вопрошающе посмотрел на моего спутника.

— Это дракон с Комодо, — оказал он.

Я бросился фотографировать. Черно-серое туловище, раздвоенный желтый язык, высовывающийся из сплющенной головы, мощные лапы с большими когтями и змеевидно извивающийся хвост. Варан (Varanus komodensis) впервые обнаружен в 1911 году голландским летчиком, совершившим вынужденную посадку на небольшом островке. Уникальное животное, обитающее исключительно на трех небольших островках — Падаре, Риндже и Комодо, — спорадически встречается также в западной части острова Флорес. Однако родиной этого напоминающего ископаемое пресмыкающегося считается Комодо, где обитают самые крупные экземпляры варанов.

Вдоволь насмотревшись на отяжелевшего варана, я захотел узнать о нем как можно больше.

— Чем же питается это чудовище? — спросил я.

— Прежде всего падалью: мертвыми козами, дикими свиньями, буйволами. Он не брезглив. Но иногда нападает и на живых обезьян и других животных. В прошлом году здесь побывали два австралийских зоолога, они уверяли, что голодный варан опасен: накидывается даже на человека. Он плохо плавает, но, как и подобает рослой ящерице, хорошо лазит по деревьям, — объяснили мне.

— Как же он попал сюда? — поинтересовался я.

— Вероятно, его привезли сюда на лодке из окрестностей Бари. Это на западном побережье, по соседству с Комодо. Вряд ли он долго проживет здесь. Австралийцы сказали, что варан в неволе быстро погибает. Ни в одном зоопарке мира нет этого зверя, как нет и сумчатого медведя коала. Правительство Индонезии взяло варанов под охрану и создало для них строго защищаемый заповедник, кажется, на Ринджа, — был ответ.

— Хотелось бы попасть на Комодо. Как туда добраться? — расспрашивал я.

— Это не так просто. Нужно получить особое разрешение, но, если даже удастся как-то получить его, все равно поездка на Комодо в это время года невозможна. Ни один владелец сампана не отважится отправиться туда, — сказали мне.

— Почему? — полюбопытствовал я.

Оказывается, в это время, а точнее, в течение нескольких месяцев в году остров Комодо отрезан от мира из-за возникающих в проливе мощных течений и водоворотов. Во время движения вод в океане это происходит во всех проливах у Зондских островов.

И тем не менее поездка на Комодо однажды все-таки состоялась.

«Утром мы отправились по самому рискованному отрезку пути. Нам пришлось преодолевать опасные течения, пересекать проливы, отделяющие Ринджа от Комодо. Наш рулевой уверял, что мы доберемся до места назначения. Сейчас еще не так поздно, а вот уже недели через две попасть туда будет невозможно.

Когда мы миновали последний островок и уже были готовы к решающему броску, рулевой неожиданно изменил курс — повернул к ближайшему островку. Оказалось, что его помощник заметил на песчаном берегу черепашьи следы, а ведь яйца черепахи считаются деликатесом даже в самой изысканной кухне. На безлюдном островке яиц так и не нашли, и „капитан" дал команду отчаливать…

Мы столкнули лодку с берега, парус надулся, и нас сразу же подхватило течение. Небольшие волны били о левый борт лодки. Мы повернули к ним носом, стараясь держать лодку наискосок. Море стало темно-синим, волны пенились. Слева находились Флорес, Ринджа, пролив и остров Комодо, впереди — залив Комодо, у входа в который возвышались три скалистых островка, похожие на трезубец Нептуна. Справа — просторы необъятного, ясного и казавшегося спокойным моря…

Жители единственной деревни на этой обширной, необжитой территории заметили пытавшуюся приблизиться к ним лодку и вышли посмотреть на нежданных гостей. Дети вошли даже в воду…

На следующий день мы отправились к указанному месту. Козьи внутренности и головы — отличная приманка для варанов. Пролежав два дня на тропической жаре, они отравили своим запахом по крайней мере половину острова, несомненно привлекая и искушая варанов.

Козьи головы мы привязали к ветке дерева над пересохшим руслом реки, а сами спрятались в густых зарослях на расстоянии нескольких метров от приманки. Как мы и предполагали, долго ждать не пришлось. Вараны вышли из зарослей, они были перед нами как на ладони. При каждом нашем неосторожном движении они высоко поднимали головы и замирали на месте. В такой позе вараны стояли несколько минут. Они так сливались с окружающей природой, что различить их было просто невозможно. Убедившись наконец, что вокруг никого нет, они медленно двинулись вперед. Это были медлительные, флегматичные животные с длинными хвостами (длиннее туловища). Хвосты лениво покачивались влево и вправо при каждом шаге, а змеевидный кончик оставлял за собой след на песке. Вараны шли с опущенными головами и высунутыми, необычайно длинными языками, словно хотели коснуться ими каждого встречного предмета. Кончик его был расщеплен, как у змеи. Глядя на этих ленивых, толстокожих тварей, трудно представить, что они могут внезапно сорваться с места и нагнать молодого буйвола или даже косулю.

Я отполз к устью реки, так как вдоль берега моря двигался еще один, более крупный варан. Укрывшись за дюной, я наблюдал за ним. Вот он приблизился на расстояние около тридцати метров, увидел меня, но не остановился. Он подходил все ближе. Испугавшись, что варан голоден, я отошел к дереву, чтобы в случае опасности искать на нем спасения. Когда чудовище оказалось всего в нескольких метрах от меня, я хотел уже было вскарабкаться на сук, но варан, видно, решил не связываться со мной. Медленно, как танк, он повернул назад, прошел немного вдоль берега и снова уполз в заросли. Это был один из самых крупных экземпляров, которые мне когда-либо довелось видеть. В длину он был, пожалуй, около трех метров. Я внимательно исследовал его следы. Расстояние между лапами достигало шестидесяти сантиметров, длина же одного шага составляла сантиметров восемьдесят. Крепкие когти глубоко врезались в песок…

Я вернулся к дереву, к которому мы привязали приманку. Там уже собрались несколько варанов. Они задирали кверху головы, но дотянуться до соблазнявшей их падали никак не могли. Мы отчетливо видели их шеи и груди. Хребты старших и более крупных особей были совсем серыми. От них невозможно было оторвать взгляд.

Один молодой варан, очевидно, не выдержал мук голода, он оглянулся и зашагал к дереву, на ветвях которого висел лакомый кусочек. Острые когти чудовища вонзались в ствол, как в масло. На своих сильных лапах варан поднимался все выше и выше. Любопытно, что он перепутал деревья и взбирался по стволу соседнего дерева. Вдоволь насмотревшись на этих крупнейших в мире пресмыкающихся, мы вернулись в деревню!»[К сожалению, автору книги не удалось побывать на острове Комодо. Описание поездки на Комодо взято из дневников священника Станислава Ограбека, которые под заглавием «Странствия по Флоресу» были опубликованы в 1973 г. Несомненно, это в польской литературе первый репортаж с Комодо. — Примеч. авт.].


Рыбаки из Вуринга

Над лагуной раскинулась большая деревня. Вдоль длинной, тянущейся полукругом улицы стояли на сваях несколько десятков добротных, опрятных хижин. Характерный запах сушеной рыбы доносился издалека и выдавал род занятий местных жителей. Сети, развешанные повсюду, импровизированные судоремонтные верфи — все было живописно, как и море, замыкавшееся у устья залива синеватым массивом скалистого островка.

На якоре, близ побережья, рядом с рыбачьими лодками, стояли более крупные шхуны, несомненно курсирующие между островами, участвуя в своего рода морской торговле. Деревня имела зажиточный вид. Подвешенные на стенах возле некоторых домов велосипеды, рев транзисторных приемников, доносящийся из хижин, красноречиво свидетельствовали о том, что жители поддерживали контакты с внешним миром, причем наверняка без посредничества таможенников.

Увидев меня, дети пришли в неописуемый восторг. Куда бы я ни направлял объектив своего фотоаппарата, в видоискателе, словно чертик, выскочивший из игрушечной коробки, оказывались какой-нибудь улыбающийся малыш или целая группа кривляющихся озорников. Пришлось прибегать к разным хитростям, чтобы время от времени снимать облюбованный мною объект. И тем не менее я предпочитаю это назойливое позирование перед объективом враждебному отношению к фотоаппарату, например, в арабском мире.

Впрочем, мальчики вскоре подружились со мной. Завидя меня, они смеялись и показывали на меня пальцами. Девочки оказались не такими смелыми, но наблюдать за ними представляло больший интерес. Лица у них были размалеваны известью, а у некоторых они напоминали пятнистую шкуру пантеры.

На коралловом грунте, служащем основой для забивки свай под хижины, валялись черепашьи панцири, использованные батарейки, размытые водой раковины, рыбные кости и т. п. Глядя на все эти «жанровые» картинки, я, осоловев под палящим солнцем, вспоминал о покрытых снегом родных местах, особенно тогда, когда пот с моего лица струился на камеру. А было это в ноябре!

Тем временем Юзеф взбирался по тревожно скрипящим лестницам хижин и вел какие-то беседы с местными жителями на верандах с бамбуковыми полами. На фоне высоко проплывающих в небе облаков двигались рогатые паруса, усиливая тем самым очарование экзотического пейзажа.

У берега маневрировали лодки — маленькие однодеревки с боковыми поплавками, связанные лубяными волокнами паруса из циновок или залатанных лоскутов материи. Однако все эти детали были видны лишь вблизи. Зато издали зрелище было удивительное: подлинное морское изящество и грациозность. Лодки ловко маневрировали, используя каждое дуновение ветерка, каждую настоящую большую океанскую волну. Рулевыми были пяти-шестилетние мальчишки. Очевидно, эти карапузы научились ходить иод парусами раньше, чем по земле. В этом нет ничего удивительного, особенно если рассматривать вопрос с точки зрения истории.

Современные ученые не сомневаются в том, что на многочисленных островах Индонезии много тысяч лет назад существовала школа мореплавания, в которой обучались далекие предки нынешних жителей Тихого океана. Где-то здесь, на Сулавеси, Яве или Флоресе, чуть ли не тридцать тысяч лет назад началась подлинная история Океании. Тут проходили потоки протомалайцев, отнюдь не простейшим путем постепенно заселивших Меланезию, Микронезию и Полинезию. Они дошли до самого острова Пасхи. Цепь островов сегодняшней Индонезии являлась в те времена «помостом», по которому из Юго-Восточной Азии столетиями передвигались люди. Отступали, смешивались, учились мореплаванию и судостроению и углублялись все дальше в район океана, заселяя разбросанные там островки суши. Наука сегодня не в состоянии тщательно исследовать и воссоздать в деталях столь длительный процесс, однако общепризнано, что «викинги Тихого океана» приплыли в Океанию с Зондских островов. Заманчивая теория Тура Хейердала о том, что родина жителей Полинезии — Южная Америка, утратила уже почти всех своих серьезных сторонников. До сих пор еще признают, что отдельные плавания на бальзовых плотах могли иметь место (и Хейердал убедительно доказал это), однако они не повлияли на происхождение коренных обитателей Океании.

Известно, что народы, населявшие индонезийские острова, никогда не имели в своем распоряжении больших судов средиземноморского типа. Их рискованные плавания по безбрежному океану на утлых лодках внушают ужас современным мореходам. Однако они плавали в открытом океане по трассам протяженностью несколько тысяч миль и… достигали цели. Не удивительно, что на островах, еще не разъеденных сегодня цивилизацией, таких, как, скажем, острова Тробриан или Флорес, искусство мореплавания дети всасывают с молоком матери.

Я с удивлением наблюдал за маневрами флотилии лодок, принадлежащих детям рыбаков, которые, несмотря на свой детский возраст, вряд ли посещали специальный детский садик «юных мореплавателей».

— Знаете ли вы, — сказал подошедший к нам Юзеф, — что жители близлежащего острова Ломблем ежегодно в июле отправляются на подобных, немногим лучше этих, лодках на охоту за китами? Более того, такая охота довольно часто оказывается удивительно успешной!

Я покачал головой. Подумать только: лодки без единого гвоздя, китобои с ручными гарпунами. Ведь у какого-нибудь гигантского кашалота или финвала по меньшей мере равные шансы с людьми.

Мы еще немного погуляли по кампунгу. Рыбаки приветствовали нас улыбками, но своих повседневных занятий не бросали — они чинили сети, конопатили лодки, нанизывали на веревки свежевыловленную рыбу. Я заметил, что все жители — от молодых до стариков — были приверженцами такого метода труда, который мы называем «хорошей работой». Это и понятно. Ведь если сеть окажется дырявой, а острога — кривой, то рыба, возможно единственная за день, улизнет и семья останется голодной. Все рыболовное снаряжение всегда должно быть в полном порядке, нужно как следует научиться ловить рыбу и ходить на утлых лодках-долбленках, постичь законы природы. Всем этим премудростям рыбаков научила сама жизнь.

Возвратившись в Маумере, я узнал, что мой самолет на Тимор «вылетит, возможно, завтра», если… Тут следовало несколько таких оговорок, что я уже никак не мог поверить в свое счастье: самолет прилетит сюда, в Маумере, если только… он вылетит из Купанга. Посадку в Энде он совершит в том случае, если ветер будет слабым. Но если даже ветер сильным не будет, то все равно прибытие самолета из Энде в Маумере зависит также от… плотности облаков, которые в полдень соберутся над центральной частью Флореса. К тому же посадка самолета в Маумере будет зависеть и от настроения пилота…

Надежда была слабой, и тем не менее я все-таки улетел!

В самолете все места были заняты. Я оказался единственным европейцем на его борту. Со вздохом облегчения я опустился в кресло. В самолете было прохладно. Когда мой сосед улыбнулся мне, я с ужасом увидел, что его рот полон… крови. Я испугался, но тут же опомнился. Бетель! Это своеобразное месиво из листьев, напоминающее жевательную резинку, — излюбленное лакомство, причем не только в этих местах.

Должно быть, он летит к невесте, подумал я, вспомнив, что у местных жителей существует любопытный способ ухаживания. Если молодой человек хочет жениться, то, прежде чем сделать девушке предложение, он должен преподнести ей бетель, причем обязательно в присутствии родителей. Если невеста принимает подарок, тогда считается, что дело приняло положительный оборот. Девушка жует дар жениха, а когда месиво, тщательно перемешанное со слюной, достигает соответствующей консистенции, счастливая невеста выплевывает красную массу и передает ее жениху, который не тратил время даром, а готовил в качестве реванша подобную же порцию. Обмен «снарядами» из бетеля означает, согласно адату, начало законной процедуры сватовства. В последующие несколько недель происходит обмен целыми килограммами бетеля, что доказывает силу и искренность любви молодых. Посещениям жениха сопутствуют, конечно, разные мелкие подарки, и все это продолжается до тех пор, пока наконец не определится за невесту цена и две соединенные бетелем души не станут супругами.

Загрузка...