Кровь на черных тюльпанах

Глава 1

Мишель еще раз взглянул на часы — «омекс-аутоматик» на моднейшем браслете, надетые специально для торжественного случая. Сегодня Мишель должен был сделать предложение Саусан, здесь на скамейке под старым эвкалиптом, гладкий ствол которого был исчерчен арабскими, английскими и французскими надписями, оставленными студентами многих выпусков Американского университета Бейрута. Эвкалипт каждый год сбрасывал кору, как змея кожу, словно хотел освободиться от этих надписей, шутливых и задорных, любовных и печальных, философских и скабрезных, но студенты знали его натуру, и надписи врезались глубоко в тело дерева, оставаясь на нем навечно.

В компаунде[9] университета, основанного еще в прошлом веке американскими миссионерами, стояла тишина, нарушаемая лишь щебетанием птиц в кронах старых деревьев, птиц, слетевшихся в университетский парк со всего Бейрута, где каждый мальчишка считал своим долгом охотиться на них с малокалиберной винтовкой. Посыпанные гравием широкие аллеи то спускались, то поднимались по склонам пологих холмов, на которых стояли старомодные университетские корпуса, сырые извилистые тропинки убегали в чащу парка, тщательно ухоженные клумбы радовали глаз красками экзотических цветов, аромат которых кружил голову.

Компаунд отгородился от города могучей каменной стеной, и у решетчатых ворот всегда стояли полицейские или солдаты. С университетских холмов, плавно нисходивших к набережной, открывался прекраснейший вид на море, на башню маяка, под которой был сооружен проточный бассейн. К бассейну из компаунда вел подземный ход — узкий тоннель, проложенный от спортивных площадок под набережную и открывавшийся в ее наружной, противостоящей морским волнам стене. Вход в тоннель тоже охранялся — администрация университета старалась закрыть компаунд для чужаков, словно таким путем можно было оградить студентов от политических страстей, уже с 1976 года бушевавших в Бейруте и во всем Ливане. Страсти эти проникали и в университет, и порой на его территории происходили ожесточенные стычки между студентами — членами враждующих партий, которых в Ливане развелось бесчисленное множество.

Дело доходило до стрельбы и поножовщины, и тогда в компаунд вызывали жандармов из знаменитой «16-й бригады», когда-то являвшихся основой правопорядка в Бейруте, но теперь, как горько шутили бейрутцы, занимавшихся главным образом охраной собственных казарм. Правда, в университетский компаунд они врывались бесстрашно, зная, что никакого сопротивления им здесь оказано не будет.

Разогнав дерущихся и схватив десяток первых попавшихся под руку студентов, жандармы удалялись. Арестованные через несколько часов возвращались в компаунд, где похвалялись своими синяками и шишками перед восхищенными их героизмом студентками. Но надо признать, что такое происходило нечасто, и большинство студентов прилежно грызло гранит науки, стараясь как можно скорее окончить учебу, получить диплом и уехать в какую-нибудь арабскую страну, а то и вообще куда-нибудь в Африку или Латинскую Америку зарабатывать большие деньги и наслаждаться сладкой жизнью, знакомой им по коммерческим американским фильмам, наводняющим кинотеатры Бейрута.

Об этом же мечтал и Мишель Абду, последний год изучавший в университете медицину.

В политику Мишель старался не вмешиваться. Он был из богатой христианской семьи, имевшей большие земельные владения в Южном Ливане и жившей доходами, получаемыми от арендаторов-издольщиков, большинство которых были мусульманами-шиитами, темными бедняками. Из поколения в поколение род Абду округлял свои владения, а чтобы не дробить их между многочисленными членами семейства, завел твердое правило: один из членов семьи управляет всей землей, а доходы делятся между всеми по договоренности.

Вот и сейчас старший брат Мишеля жил на юге, занимаясь землей, еще двое жили за границей — в США и Канаде, а Мишель, самый младший, получал доходную профессию в Американском университете и мечтал отправиться с докторским дипломом в Саудовскую Аравию, где можно за короткий срок заработать бешеные деньги — богатые шейхи от скуки любили лечиться. Но одинокому ливанцу, да еще христианину в стране ислама пришлось бы нелегко, и поэтому Мишелю необходимо было жениться.

Ему было уже двадцать шесть лет, и он любил Саусан, самую прекрасную девушку в мире, студентку того же Американского университета, последний год изучавшую искусство и мечтавшую стать актрисой. Мишель влюбился в нее, когда она выступала в «Братьях Карамазовых» — спектакле, поставленном студентами ее факультета на университетской сцене. Саусан играла Грушеньку, и Мишель был потрясен-то ли ее игрою, то ли образом, созданным гением Достоевского, а скорее всего — и тем, и другим сразу.

С тех пор Мишель стал исподволь разузнавать об этой высокой и стройной студентке с большущими, черными, как самая глухая ночь, глазами, с длинными, спадающими на плечи, тщательно ухоженными каштановыми волосами, волнующе хрипловатым грудным голосом и, судя по тому, как она командовала своими подругами, решительным и гордым характером. Сам Мишель бы мягок и добр. Его всегда тянуло к сильным натурам — может быть, это было неосознанное стремление укрепиться с их помощью самому, а может быть, и инстинкт самосохранения слабого существа, надеющегося укрыться от жизненных бурь за спиной сильного. Мишель не отдавал себе отчета в том, что тянуло его к Саусан, но тяга эта становилась все сильнее с каждым днем, и тогда, наконец, он признался самому себе, что влюбился, что жить без Саусан он не может.

В университетской библиотеке, в столовой, в аллеях университетского парка, на теннисном корте, в бассейне Саусан отныне видела грустные голубые глаза полноватого блондина. Он попадался ей везде и всюду и поспешно отступал, освобождая дорогу, когда они сталкивались. Объяснений такому поведению не требовалось, его быстро заметили и подруги Саусан, а затем и другие студенты. В конце концов отыскались и доброжелатели, которые помогли Мишелю заговорить с красавицей.

Сначала Мишель заикался, голос его дрожал, он не знал, куда деть свои большие руки, краснел под ее пристальным, чуть насмешливым взглядом. Вскоре Саусан начал забавлять этот робкий парень, так не похожий на других студентов: напористых, шумных, вспыльчивых. Она уже знала от подруг, кто он, и единственно, что мешало ей, — его вера, он был христианин.

Сама Саусан была из друзов[10], горного народа, живущего на склонах и вершинах хребта Ливан, гордого, независимого и воинственного. Друзы откололись от ислама много веков назад, но считали себя мусульманами, несмотря на то что ислам их таковыми не считал. Между друзами и христианами шла давняя и кровная вражда. Христиане упорно стремились в друзские районы, их тянула туда плодородная земля. Друзским феодалам выгодно было сдавать землю в аренду крестьянам-христианам, покорным, трудолюбивым, готовым от зари до зари отвоевывать у скал полоски карнизов, чтобы создавать пригодные для посевов и садов террасы.

Но с годами проникновение в горы чужаков становилось все более раздражающим — друзская община привыкла жить по своим скрытым законам и тайным обычаям. Простодушные и прямые горцы не могли конкурировать с христианами, возглавляемыми хитроумными маронитскими попами[11], за которыми стоял Ватикан с отцами-иезуитами. Христианские монастыри, один за другим возникавшие на проданных феодалами землях, становились сильнее и влиятельнее, чем друзские феодалы и эмиры. И, наконец, маронитские попы начали обращать в христианство горных жителей!

Недовольство переросло в ненависть. И достаточно было малейшей искры, пустякового столкновения, чтобы начаться резне. Пылали христианские и друзские деревни, взлетали на воздух стены монастырей и горные гнезда феодалов! Это началось в шестидесятых годах прошлого века, но и потом кровавые счеты много раз сталкивали христиан и друзов.

Саусан выросла в культурной семье. Ее отец был сначала учителем, потом стал инженером-строителем. Два брата учились за границей, а старшая сестра работала в Бейруте — в большой и влиятельной газете, склонявшейся влево. В университетском компаунде религиозные столкновения всячески предотвращались: иностранные профессора и преподаватели проповедовали веротерпимость, студенты-христиане, мусульмане и друзы — мирно соседствовали на лекциях, в библиотеке, на спортивных площадках, вместе учились, сдавали экзамены, получали дипломы, мечтали о тех днях, когда в паспортах ливанцев будет упразднена графа — «религиозная принадлежность», а ливанское государство будет строиться не на конфессиональной[12] основе.

И Саусан не имела ничего против христиан, а тем более против мягкого и робкого Мишеля, к тому же похожего, как ей казалось, на безвременно погибшего знаменитого французского певца Клода Франсуа. Но… Если говорить о серьезных намерениях, то как отнесутся к Мишелю там, в горах, ведь ее семья — часть клана самого шейха, старейшины которого отнюдь не столь веротерпимы?

Она часто бывала теперь с Мишелем, несколько раз они даже поцеловались, но… Никто и никогда не видел их вместе в городе, ведь это могло бы привести к самым серьезным последствиям, ибо честь девушки должна быть чиста — пятна с нее смываются только кровью.

Мишель нравился Саусан все больше и больше. Она не понимала, почему ее тянет к нему, но ее тянуло — и все сильнее. В его присутствии ее обычная насмешливость обращалась в застенчивость. Мишель же наоборот — становился все увереннее, он даже начал уже заговаривать о будущем. Казалось, что различие в религиях его не волнует, и Саусан и радовалась этому, и пугалась — разве можно думать о чем-нибудь серьезном, отмахнувшись от религии?

Сегодня Мишель ждал ее под старым эвкалиптом, и Саусан знала, что должен произойти серьезный разговор.

Время шло, Мишель то и дело смотрел на часы и терпеливо ждал. Здесь, в Ливане, не привыкли подчиняться часовым стрелкам и связывать себя такой обузой, как точность. «Букра», «баден» — «завтра», «потом» — слова ничего в Ливане не значащие, и от них всегда можно отмахнуться, произнеся магическое слово «малеш» — «ничего», «неважно», «ерунда», «наплевать»!

— Разрешите?

Задумавшийся было Мишель вскинул голову. Перед ним стоял невысокий, плотный человек с наголо обритой круглой головой, крепко сидящей на короткой массивной шее. На желтоватом полном лице его густо кустились сросшиеся на переносице черные с проседью брови, из-под которых весело и дружелюбно улыбались карие глаза. К вывороченным, по-негритянски сизым губам спускался мясистый нос, подбородок был тяжелый, квадратный. Да, красавцем этого человека не назовешь, но в лице его было что-то вызывающее симпатию. Мишелю показалось, что он его где-то видел, видел много раз — и уже тогда он был ему симпатичен.

— Вспоминаете, где вы меня видели? — словно прочел его мысли незнакомец и добродушно рассмеялся. — Я — Кожак. Помните телевизионную серию об американском детективе? Так это я.

Мишель ахнул: точно, незнакомец был вылитый Кожак, некрасивый, но обаятельный американский киногерой, упорный и непобедимый борец против преступности. Но как он вдруг очутился здесь, в компаунде университета, в Бейруте?

И опять незнакомец прочел мысли Мишеля.

— Не ломайте голову, мой друг, — широко улыбнулся он. — Я — не Кожак. Просто я очень похож на актера, играющего его, так похож, что меня принимают за него все, кто смотрел эту бесконечную и — увы! — так далекую от того, что на самом деле творится в жизни, серию. А я — Джеремия Смит, и мои далекие предки были рабами-африканцами, привезенными с Черного континента на хлопковые плантации нашего Юга.

«Нашего Юга, — отметил про себя Мишель, — значит, он — американец».

— Да, я американец, — повторил его мысль Джеремия Смит, и Мишель испугался: а вдруг этот человек действительно умеет читать мысли, ведь есть же такие люди. Мишель много слышал о таких феноменах, хотя, как медик, не очень в них верил.

Джеремия Смит тем временем извлек из внутреннего кармана коричневого твидового пиджака дорогой бумажник — крокодиловая кожа! — а из бумажника вынул визитную карточку, отпечатанную на голубоватом картоне, и протянул ее Мишелю:

— Будем знакомы, мистер… мистер…

Он не заканчивал фразу, ожидая, когда Мишель представится, и Мишель поспешил это сделать:

— Мишель Абду…

— …мистер Абду, — весело повторил американец. — Очень рад, очень рад, мистер Абду. Я — пресс-атташе американского посольства, вернее, исполняю его обязанности, пока мой коллега уехал в Штаты… — Смит подмигнул и понизил голос до доверительного шепота: — …и судя по всему не спешит сюда возвращаться.

Мишель взглянул на визитную карточку. «Джеремия Смит-Младший, первый секретарь посольства США в Ливане». Далее шли номера телефонов — два служебных и два домашних, адрес же был только служебный.

— Адрес и служебный и домашний одновременно, — поспешил объяснить американец (Мишель уже смирился с тем, что Смит читает его мысли!), — я живу в здании посольства, которое вы, конечно, хорошо знаете.

Мишель кивнул: кто же в Бейруте не знал американского посольства — огромного многоэтажного здания, стоящего на набережной почти напротив маяка и совсем неподалеку от университета?

— Можете звонить и заходить в гости, — шутливо продолжал Смит. — Хотя лучше просто заходить, телефоны в Бейруте работают не тогда, когда нужно вам, а когда у них есть настроение.

— Спасибо, — вежливо кивнул Мишель и подумал, что американец появился совсем некстати, ведь если Саусан увидит, что Мишель беседует с незнакомым человеком, она ни за что не подойдет к нему, и когда еще он наберется решимости сказать ей то, что он намерен сказать сегодня.

— Но не буду вам мешать, — дружелюбно улыбнулся американец и встал со скамейки. — Я ведь присел на минуточку — отдохнуть. Я часто прихожу сюда погулять, подышать, воздух у вас тут хороший, да горки крутоваты. Вот и приходится отдыхать… по-стариковски…

И он засмеялся приятным, мягким смехом и, прощаясь, протянул Мишелю руку. Мишель поспешно вскочил, тоже протянул руку и почувствовал, что рука у Джеремия Смита жесткая, что совсем не вязалось с той добродушной мягкостью, которой светилось его лицо.

— И… звоните! — еще раз мягко, но настойчиво повторил американец и дружески, доверительно, как старому знакомому, подмигнул: — Может быть, я вам чем-нибудь смогу помочь… кто знает!

«Сколько же ему лет? — подумал Мишель, глядя вслед Джеремии Смиту. — Сорок? Пятьдесят? Шестьдесят? Нет, на старика он совсем не похож, идет… уверенно, как молодой!»

— Кто это? — услышал он позади себя голос Саусан и, обернувшись, увидел, что она стоит в трех шагах от него и внимательно смотрит вслед уходящему Смиту.

— Так… один мой знакомый… американец… секретарь посольства, — вдруг неожиданно для самого себя небрежно ответил Мишель.

— Хорошенькие у тебя знакомые! — фыркнула Саусан, и лицо ее стало жестким. — И давно ты его знаешь?

— Да нет же! — смутился Мишель, поняв, что совершил ошибку, рассердившую его возлюбленную. — Я тут сидел… тебя все не было… он подошел, присел отдохнуть, представился… и все.

— Ну ладно, — смягчилась Саусан, видя, что лицо Мишеля от волнения пошло красными пятнами.

Она еще раз бросила взгляд в сторону американца, уже спустившегося почти к самой набережной, шумно выдохнула и села на скамейку, решительно заложив ногу на ногу.

На ней была красная рубашка с закатанными по локоть рукавами, укороченные джинсы, суженные книзу и перехваченные манжетами на изящных лодыжках. Туфли были тоже джинсовые, на низких каблуках.

Она вынула из сумки пачку «Мальборо», золотую, украшенную изумрудиком зажигалку, закурила и откинулась на спинку скамейки.

И тут на правой ее руке, державшей сигарету, Мишель увидел большой шрам, чуть выше локтя: розовато-белый, резко выделяющийся на загорелой коже. Мишель никогда не видел его раньше… — Что это? — неожиданно для самого себя спросил он.

Саусан досадливо поморщилась, спустила рукава и застегнула манжеты наглухо.

— Ты же доктор и сам должен разбираться в таких делах, — грубовато ответила она. — Военно-полевую хирургию вы изучаете…

— Пуля крупного калибра или осколок, — машинально определил он. — Ранение в мышечную ткань, кость не задета.

— Все правильно, доктор, — усмехнулась Саусан. — Пуля из крупнокалиберного израильского пулемета. Деревня Хальде, июль восемьдесят второго года. Наш отряд вместе с коммунистами и шиитами отбивал там израильские десанты. Ты помнишь, сколько раз мы их сбрасывали в море?

Мишель молча кивнул. В дни израильского вторжения летом восемьдесят второго он случайно застрял на Юге у старшего брата и лишь потом, к концу года, вернулся в Бейрут, начавший понемногу оправляться от кровавой бойни, учиненной здесь израильтянами. Впрочем, в те трагические дни он и не рвался в ряды защитников Бейрута, хотя и сочувствовал им.

Глава 2

— Хорошо, я согласна, а теперь поговори с мамой, — сказала ему Саусан на скамейке под старым эвкалиптом, когда он все-таки набрался решимости и просил ее стать его женой.

Это была традиционная фраза, означающая, что его предложение принято. Дальше будущему жениху полагалось отправиться в дом невесты и заявить ее матери о своих серьезных намерениях. С этого момента молодые люди считались помолвленными и начинались приготовления к свадьбе, растягивающиеся порою на многие и многие месяцы. У христиан и у мусульман они проходили по-разному, смешанные же браки были очень редки, и чаще всего при этом жена принимала религию мужа, но бывало и так, что каждый свою религию сохранял. Девушкам из общины друзов было легче: законы друзов позволяют им переходить в чужую религию, если это выгодно общине, но обязывают в душе оставаться преданным вере отцов.

В субботу после окончания занятий Саусан отправилась в горы, к родителям, чтобы подготовить их к визиту Мишеля.

Весь субботний вечер Мишель бродил по университетскому парку, бесцельно присаживался то на одну, то на другую скамейку и с ужасом думал: а вдруг родители Саусан откажут ему? Но тут же он начинал успокаивать себя: семья Абду хоть и христианская, но всем хорошо известно, что она никак не связана с правыми, с фалангистами или национал-либералами и что у нее всегда были прекрасные отношения и с шиитами, и с суннитами, и с друзами. Но тут его опять охватывали страхи и сомнения, и он срывался с места и бесцельно кружил по парку, выбирая самые безлюдные аллеи, пока усталость не заставляла его опускаться на очередную скамейку.

Поздно вечером он пошел в город, в свою пустую старинную квартиру, в принадлежавший еще его деду дряхлый двухэтажный дом, окруженный небольшим садом и огороженный массивной каменной стеной. Предприимчивые дельцы уже давно и много раз предлагали семейству Абду продать им этот дом на снос, чтобы на его месте построить многоэтажное бетонное здание с квартирами для сдачи или на продажу. Но земля в Бейруте дорожала с каждым годом, и к чему было спешить, если деньги, наоборот, обесценивались с каждым днем? В этом доме останавливались во время наездов в Бейрут братья Мишеля и их семейства. Дом охранял Хассан, старик-шиит, отец одного из арендаторов земель Абду. С ним жила его жена, сухонькая, но крепкая женщина средних лет, которая успевала управляться и с собственными детьми — четырьмя мальчишками от семи до пятнадцати, и приглядывать за домом и садом, и вести скромное холостяцкое хозяйство Мишеля. Старшие дети Хассана уже ходили с оружием, а маленький однокомнатный домик, в котором они жили, был похож на арсенал. Мишель знал, что, кроме автоматов и пистолетов, там имелись крупнокалиберный пулемет, гранатомет и даже легкий миномет. И сам Хассан, и его дети были членами воинственной шиитской организации «Амаль», что означает «Надежда», так что дом Мишеля находился под надежной охраной.

Мишель попытался заснуть, но сон не шел, и он до рассвета проворочался с боку на бок, а когда темнота стала отступать, встал, прошел на кухню и сварил себе крепчайший кофе с кардамоном.

Закутавшись в байковый халат, Мишель вышел на балкон своей спальни, огражденный старинными узорчатыми чугунными перилами, и уселся в дряхлое, полуразвалившееся кресло. И дом, и все, что было в нем, приходило в ветхость. Моль ела старинные, поблекшие от времени персидские ковры, некогда дорогая восточная мебель разрушалась от сырости, а серебряные чеканные подносы, висевшие на серых стенах, чернели, серебряные кофейники, высокие, изящные, украшавшие вместе с другой серебряной утварью стенные ниши, покрывались патиной, как и бронзовые ножны и рукоятки турецких изогнутых сабель, считавшихся гордостью рода Абду.

«Надо будет все здесь отремонтировать и обставить новой мебелью», — подумал Мишель после того, как насладился первыми глотками огненно-горячего кофе. И тут же спохватился: для этого понадобились бы огромные деньги! Конечно, братья дадут в долг, но ведь придется отдавать, да еще и с процентами! Да и на свадьбу нужны будут деньги, и на выкуп невесты, на подарки ее родне… Что ж, без поездки в Саудовскую Аравию не обойтись, туда или еще куда-нибудь, где хорошие заработки и где платят в долларах или в какой-нибудь другой надежной валюте.

Мишель вздохнул и сделал еще несколько маленьких глотков. Чашечка из фаянса, расписанная аляповатыми китайскими драконами, опустела наполовину, в ней осталась лишь плотная, коричнево-черная гуща, пахнущая кардамоном. Уже совсем рассвело, и наступило воскресное утро, длинное, сонное, тишину которого нарушал лишь громкий треск мощных мотоциклов. Это продавцы газет и журналов спешили обслужить с самого раннего утра своих постоянных клиентов.

По узкой, заставленной по тротуарам автомашинами улочке, на которую выходила стена сада, тихо проехал на велосипеде старик, развозящий в торбах длинные палки «французского хлеба», еще теплого, хрусткого, приятно пахнущего семейным домом. У старика были постоянные клиенты, он передавал свежие батоны-палки бавабам (консьержам), и те осторожно звонили в квартиру, и отдавали хлеб вставшим с рассвета служанкам.

А вот появились и первые поклонники «джоггинга» — бега трусцой. В нарядных спортивных костюмах они затрусили по середине пустынной в этот час узкой улочки, устремляясь по переулкам вниз, на набережную. На набережной в это время было безопасно. «Комбатанты», как на французский манер именовали бейрутцы членов разных соперничающих полувоенных организаций, любили поспать подольше и ранним утром в Бейруте обычно не стреляли.

Мишель тоже был любителем «джоггинга». Он надел спортивный костюм — белый с широкими красными полосами по плечам и брюкам, белые с красными полосками спортивные туфли и минут через двадцать оказался на набережной, влившись в бесконечную вереницу трусящих горожан. На набережной было свежо. Тяжелые волны бились о бетонный парапет, обдавая бегущих соленой водяной пылью. Кое-где на выщербленных бетонных плитах уже образовались большие лужи, в которых отражалось нерешительное солнце, робко выглядывавшее из-за рваных, растрепанных ветром облаков, несущихся по серо-голубоватому небу.

Любители «джоггинга» старательно держались подальше и от луж, и от морских брызг, они были серьезны и сосредоточены, тщательно держали правильное дыхание и ритм.

Мишель добежал до маяка, миновал его, поравнялся с американским посольством, в многочисленных окнах которого отблескивали то прорывающиеся из-за облаков, то гаснущие солнечные лучики, и повернул назад, чтобы бежать вниз по набережной, к другому ее концу — километра два с половиной.

— Хай! Мистер Абду! — услышал он знакомый голос позади себя и, обернувшись, увидел Джеремию Смита, тоже в спортивном костюме, обтягивающем его кругленький живот и крепкие короткие ноги. Желтоватый голый череп американца радостно светился, глаза были дружелюбно прищурены, он широко улыбался, показывая идеально ровные, ослепительно белые зубы.

— Сабах эль-хейр! — весело приветствовал он Мишеля по-арабски и перешел на английский: — Доброе утро! А вы, я вижу, тоже любитель «джоггинга»?

Мишель перешел со спортивного шага на трусцу, продолжая думать о своем новом знакомом.

«Какая странная способность читать чужие мысли! Да еще тут же показывать, что он их читает. Кому приятно иметь дело с таким человеком? В конце концов, это бестактно… Но в общем-то он, видимо, человек открытый. Был бы хитрый, себе на уме… держался бы по-другому. А Саусан… что ж, у нее, как и у всех друзов, есть причины, чтобы ненавидеть американцев… Еще бы! Ведь американский линкор «Нью-Джерси» бил по друзским горам, а американские самолеты бомбили их… А с другой стороны — почему Джеремия Смит должен отвечать за свое правительство? Только потому, что он — на правительственной службе?»

Мишель огибал большую лужу, когда опять увидел американца. Тот сидел на парапете набережной, держась за грудь.

— Мистер Абду…

Голос его был слаб, на лице застыла неловкая улыбка, он тяжело дышал. И Мишель сразу понял, что американцу плохо.

— Наверное… сердце, — виновато и через силу попытался улыбнуться Смит.

Мишель решительно взял его запястье и подал знак — помолчать! Пульс у Джеремии Смита был учащенный… но ничего страшного, при беге он иным быть и не мог. Мишель приложил ухо к его груди… то же самое было и с сердцем.

— Ничего страшного, да? — опять виновато и с робкой надеждой спросил Смит. — Ведь правда… доктор?

«Откуда он знает, что я — доктор?» — удивился Мишель, и американец ответил ему:

— Не удивляйтесь… я понял, что вы доктор по тому, как вы профессионально ведете себя…

Он повеселел:

— Так значит… ничего страшного? Просто мне надо посидеть и отдохнуть? Тогда, знаете… давайте договоримся так. Вы побежите дальше, вниз по набережной, а на обратном пути, когда я отдохну, поможете мне добраться до посольства. Ну… не отказывайтесь! — Он заметил колебания Мишеля. — В конце концов… это ваш профессиональный долг… вы не имеете права оставлять больного без помощи!

И он дружески подмигнул Мишелю, показывая, что шутит.

— О’кей, — неожиданно согласился Мишель. «В общем-то он парень ничего, — думал Мишель об американце, продолжая бег вниз по набережной. — Саусан, конечно, понять можно… но какое отношение этот американец имеет к «Нью-Джерси»? Там — военные, а этот — простой чиновник с дипломатическим паспортом… может, и занимающийся всего лишь выдачей виз да хождением по приемам…»

Он сейчас же вспомнил, что Джеремия Смит сказал, что исполняет обязанности пресс-атташе, это воспоминание всплыло в памяти и сейчас же угасло, заглушенное другой мыслью: «Визы… выдает визы…», ну пусть не сам выдает, но может помочь получить визу в США… Для христианина-араба виза в Саудовскую Аравию, да еще контракт на работу там — дело непростое. Уехать с Саусан на несколько лет в США, может быть, даже получить гражданство. Уехать из Ливана, где все сбесились из-за религии, где вот уже столько лет льются реки крови».

Мишель замедлил бег, а затем и вовсе перешел на шаг. Круто повернул и побежал назад, моля бога, чтобы Джеремия Смит продолжал сидеть на парапете, чтобы он не ушел, чтобы можно было бы ему оказать хоть такую маленькую услугу — помочь дойти до посольства!

Смит сидел на том же месте и уже издалека, увидев спешащего к нему Мишеля, приветственно помахал рукою.

— Ну как вы? — спросил Мишель, не добежав до широко улыбающегося Смита несколько шагов. — Получше? Я помогу вам дойти до дома.

Глава 3

К полудню погода разгулялась, ветер разогнал обрывки облаков, небо поднялось, стало ярко-синим и глубоким. Ослепительно сияло солнце, и лучи его пронзали морскую воду, ставшую кристально прозрачной, манившей в себя зеленоватыми колеблющимися тенями. Длинные, пологие волны с легкими белыми гребешками плавно катили навстречу белоснежному катеру, легонько и ритмично ударяя в его днище, покачивая его с носа на корму. Бронзовые релинги горели желтым огнем, отбрасывая веселые солнечные зайчики в затемненные стекла высокой рубки, за которыми виделся рулевой в оранжевой нейлоновой куртке и голубой джинсовой шапочке с длинным, выступающим далеко вперед козырьком. Над рубкой трепетал на ветру флаг и звенели радиоантенны, крутились лопасти небольшого радара.

Это был большой прогулочный катер, превращенный фалангистами в полувоенное судно: на носу и на корме стояло по счетверенному крупнокалиберному пулемету, укрытому зеленым брезентом. Такой же брезент был натянут за рубкой и защищал от солнца стеклянный столик на затейливо изогнутых металлических ножках. Хозяин катера, человек лет тридцати, в темно-зеленой форме фалангиста, украшенной разноцветными нашивками, сидел развалясь в плетеном кресле, держал в руке высокий стакан с неразбавленным виски «Олд пар». Несмотря на прохладный ветерок, ему было жарко, прядь редких черных волос, зачесанных на лоб «а ля Гитлер», прилипла к распаренной потной коже. Темные очки закрывали почти половину его лица, но и сквозь их стекла взгляд хозяина катера был пронизывающе-холодным и жестоким. Тонкие бледные губы были плотно сжаты.

Он принимал гостей на своем катере, как радушный хозяин, но Мишелю было не по себе — слишком много крови было на этом главаре фалангистских боевиков, слишком страшные рассказы ходили по Бейруту о его делах.

Знал бы Мишель, что все так будет, ни за что бы не принял приглашение Джеремии Смита провести воскресенье на борту катера. Американец пригласил его после того, как Мишель помог ему добраться до посольства.

— Майкл, — сказал ему тогда Джеремия Смит у двери посольства, перед которой расхаживал часовой — американский морской пехотинец, белобрысый, стриженный наголо парень лет двадцати в пуленепробиваемом зеленом жилете, с автоматической винтовкой «М-16», висевшей на перекинутом через шею ремне. — Вы — мой спаситель. Нет, не возражайте, вы оказали мне уже одну услугу, а теперь я хочу вас попросить еще об одной.

— С удовольствием! — сразу же отозвался Мишель и подумал: чем больше он окажет услуг американцу, тем больше шансов рассчитывать на его помощь в будущем.

— Мои друзья пригласили меня в Библос покататься на катере, подышать морским воздухом. Поехали, а? Тем более что погода разгуливается.

Библос, старинный приморский городок, до которого всего три десятка километров по прекрасному шоссе — Мишель бывал там, приезжал загорать на чудесных песчаных пляжах по воскресеньям. Но теперь Библос был в христианской зоне, фронты гражданской войны отрезали его от «мусульманской» части Ливана…

— Вы ведь христианин? — уточнил Джеремия Смит, и Мишель кивнул.

— Впрочем, — продолжал американец, доверительно понизив голос, — мы поедем на моей машине… с посольским номером, а с ним нам ничего не грозило бы, даже если бы вы были самым фанатичным мусульманином.

Сейчас голос его звучал по-деловому, словно он уже не сомневался в согласии Мишеля и поехать с ним в Библос, и провести день в компании его друзей на море.

— Вы сейчас пойдете домой и переоденетесь, то же сделаю и я. А потом подходите к ресторану «Смаглерс инн»[13] — это неподалеку от вашего дома…

На этот раз Мишель не удивился, что американец знает даже, где он живет, он уже стал привыкать к мысли, что Джеремии Смиту известно о нем все.

«Смаглерс инн», — повторил он, словно запоминая, — да, это совсем рядом со мною.

— А я вас там подберу, — и американец взглянул на золотой «ролекс» на своем запястье, — ну… скажем… если сейчас девять часов, то… в одиннадцать. О’кей? У меня синий «шевроле»…

…Американец опоздал ровно на пять минут. Блестящая лакированная синяя машина бесшумно подкатила к узкому тротуару перед рестораном «Смаглерс инн», и Джеремия Смит, потянувшись всем телом из-за руля, распахнул перед Мишелем правую дверцу.

— Прошу, — пригласил он и сейчас же добавил: — Переедем «зеленую линию» — за руль сядете вы.

«Зеленой линией» в Бейруте вот уже много лет называлась полоса улиц и кварталов, разделяющих воюющий город на западный, «мусульманский», и восточный, «христианский», секторы. В лучшие времена по договоренности между «комбатантами» через нее открывалось несколько проездов, охраняемых с обеих сторон вооруженными «милициями», а точнее, боевиками враждующих сторон. Теперь период в жизни Бейрута был сравнительно спокойный и проезды между секторами были открыты.

— А вы хорошо экипировались, — заметил Джеремия Смит, скользнув взглядом по Мишелю, надевшему светлый костюм «сафари» с короткими рукавами и прихватившему с собой небольшую спортивную сумку, из которой выглядывал темно-зеленый шерстяной свитер. На цепочке висели затемненные очки.

Американец был во фланелевом двубортном пиджаке («клабджакет») с замысловатым золотисто-красным гербом неизвестного яхт-клуба, вышитым на накладном нагрудном кармане, в легких голубых брюках, гармонировавших с пиджаком цвета «неви блю». Белая рубашка-апаш обнажала мощную желтоватую шею, небрежно повязанную голубой косынкой. Глаза прятались под темными очками в дорогой черепаховой оправе, закрывавшей почти половину лица.

Заметив, что Мишель его с интересом разглядывает, американец засмеялся и тронул машину.

— А вдруг там будут хорошенькие девочки? — пошутил он, как бы объясняя свой щегольской наряд. — Мне, например, хорошенькие девочки нравятся, а вам, Майкл?

Мишель смутился.

— Ну… не краснейте же, шучу, шучу! — Голос Смита стал лукавым: — Я ведь знаю, что у вас есть… возлюбленная, может, даже уже и невеста. И не удивляйтесь, что я об этом знаю — об этом говорит весь университет. Дело-то… не совсем обычное — христианин и друзка! Ого, взрывчатая смесь! Ну ладно, ладно, сменим тему, не буду вас больше смущать.

Он ловко вклинился в поток машин, несущийся по Мазре, одной из главных магистралей западного Бейрута, и вывел «шевроле» из лабиринта узких улочек старых кварталов.

Они долго тянулись в длинных вереницах машин. Движение было оживленным, все, кто могли, спешили на воскресенье выбраться из города.

Джеремия Смит уверенно вел мощную машину, шесть цилиндров которой работали почти бесшумно. Мишель хотел было предложить американцу поменяться местами, но американец выглядел совсем здоровым и явно наслаждался быстрой ездой по превосходному шоссе.

Как получилось, что Мишель рассказал ему о своих чувствах к Саусан, о своих волнениях и страхе, что ее родные могут помешать им пожениться, о планах и надеждах на будущее, он не смог бы объяснить и сам. Джеремия Смит держался так просто и непринужденно, был так внимателен к нему, что Мишеля вдруг потянуло выговориться, раскрыться, найти у американца ободрение и поддержку.

…Теперь же, на катере, уходящем в мирную голубизну Средиземного моря, за столом с американцем и фалангистским фюрером Фади, Мишель вдруг подумал, что разоткровенничался зря, ведь он совсем не знал американца, тесные отношения которого с Фади отнюдь не служили ему лучшей рекомендацией; даже в маронитской среде этого фалангиста многие считали отпетым уголовным преступником и убийцей.

Джеремия Смит пил только грейпфрутовый сок. Он сидел, откинувшись в плетеном кресле, с наслаждением вытянув ноги, и шутливо рассказывал, как скучно и однообразно проводил «уик-энды» у себя дома — в нью-йоркском пригороде Рошели, тихом, благопристойном местечке с тщательно ухоженными зелеными лужайками и живописными каналами.

Джеремия Смит подшучивал над своими благопристойно-скучными соседями, над самим собою, степенно совершающим воскресный моцион с супругой, демонстрирующей новый наряд и цепким взглядом оценивающей наряды своих соседок, точно так же прогуливающихся с безликими, стандартно образцовыми мужьями и с положенным количеством детей — тремя, а то и четырьмя. У самого Смита их было трое — две девочки и мальчик, ходившие пока еще в младшие классы местной школы, и когда он рассказывал о своих детях, в голосе его была грусть.

Фади, все больше налегавший на виски, снисходительно улыбался и кивал. Чувствовалось, что рассказы американца ему неинтересны и непонятны. Фади угостил своих гостей перед выходом в море превосходным ланчем — в небольшом ресторанчике рядом со старинной цитаделью, построенной крестоносцами на городище, тысячелетиями бывшем сердцем Библоса. Со второго этажа ресторанчика открывался живописный вид на древние развалины, на цитадель, на короткую и тесную улочку, на которой обосновались лавочки антикваров и торговцев сувенирами. Когда-то здесь бродили толпы туристов, но теперь туристы в Ливан не ехали, и по улочке слонялись мордастые парни в темно-зеленой форме фалангистов, перепоясанные ремнями и увешанные оружием.

Отдав приказания официанту, пожилому, еще старой выучки, которыми когда-то славились рестораны Ливана, Фади извинился перед Мишелем и предложил американцу спуститься с ним вниз — в лавочку напротив, где у торговца появилось несколько древних финикийских монет — оказывается, Джеремия Смит был нумизматом и по его просьбе Фади иногда присматривал для него в местных лавочках что-нибудь интересное. Они отсутствовали с полчаса, и американец вернулся довольный приобретением. Пакетик с монетами он положил в нагрудный карман и то и дело ласково поглаживал его, благодарно кивая непроницаемому Фади.

Вот и теперь, потягивая из высокого стакана грейпфрутовый сок, вспоминая о детях и с наслаждением вдыхая бодрящий морской воздух, Джеремия Смит порой касался нагрудного кармана, словно хотел удостовериться, что пакетик с монетами на месте.

Фади несколько раз пытался заговорить о политике, о мусульманской угрозе, нависшей над христианским Ливаном, о том, что фалангисты всегда были верны идеалам западной демократии и что Запад должен занять, наконец, в ливанском кризисе четкую позицию. Но Джеремия Смит ловко переводил разговор на другую тему и разок даже легонько осудил экстремистов, имевшихся и в мусульманской, и в христианской общинах, в ответ на что Фади досадливо поморщился и заявил, что главный экстремист в Ливане — это шейх Фарид-бей и что чем скорее его постигнет судьба его отца, шейха Фуада, тем будет лучше для всех — и для христиан, и для мусульман.

Катер тем временем то и дело менял галсы, курсируя то в одном, то в другом направлении вдоль берега, казавшегося издалека неровной прерывистой полоской. Рулевой словно искал в море известное и нужное ему место. Но вот рев двигателей стал слабее, и Мишель понял, что моторист сбавил обороты. Пена, бегущая от носа катера вдоль бортов, стала меньше, ее шипение — тише.

Из-за рубки появился фалангист в белой матросской одежде, в кокетливом синем берете с большим красным помпоном. Он остановился, ожидая, пока Фади позволит ему приблизиться.

Прошло еще несколько минут, катер еще больше замедлил движение, его двигатели теперь работали на холостом ходу, и он скользил по инерции по голубовато-зеленой воде, бесшумно рассекая длинные пологие волны. Ветерок стих, и на них не было теперь привычных пенных барашков. Джеремия Смит рассказывал о своей встрече с эмиром Шехабом, хранителем бейрутского Национального музея, которому он предложил передать коллекции музея финикийских монет на временное хранение в какой-нибудь из музеев США, но старик наотрез отказался.

— Старик — чудак… и все же как можно не оценить его патриотизм. Мы, американцы, тоже патриоты, но…

Дикий человеческий крик прервал его на полуслове, и Мишель инстинктивно вскочил: годы гражданской войны приучили его к мгновенной реакции. И тут же послышался тяжелый всплеск. Мишель бросился к ближайшему борту и вдруг увидел почти под собою, в зеленоватой воде, под медленно скользящим днищем катера человеческое лицо с глазами, обращенными вверх и полными ужаса. Человек быстро погружался, и руки его судорожно дергались, не в силах остановить погружение. Он кричал под водою-из широко открытого рта рвались к поверхности пузырьки воздуха… Тело человека шло вниз вертикально, будто что-то тянуло его ко дну за ноги.

— Человек! — в ужасе крикнул Мишель, оборачиваясь к американцу и Фади, привставшим в своих креслах.

— Назад! — рявкнул Фади, и на его скулах выступили каменные желваки.

— Но… — отшатнулся от борта Мишель, видя, как рука Фади судорожно рвет кобуру, висящую у него на зеленом матерчатом ремне. — Человек…

— Фади! — рявкнул почти в то же мгновенье американец голосом, которого Мишель у него никогда до того не слышал. — Отставить, Фади!

Лицо Джеремии Смита было жестким, черты лица мгновенно заострились. Он стиснул кисть правой руки Фади, терзавшей застежку кобуры — Фади шумно, всей грудью выдохнул и опустил руку.

— Мистер Абду, вернитесь на место! — все тем же, не терпящим ослушания, голосом приказал американец. — Немедленно!

Мишель, словно загипнотизированный, шагнул к столу и безвольно сел, повинуясь жесту Джеремии Смита, указавшему ему на плетеное кресло.

Глава 4

Саусан возвращалась в Бейрут в плохом настроении. Разговора с родителями не получилось. Не то чтобы они наотрез запретили ей думать о браке с христианином, нет… Просто мать покачала головой и молча подняла глаза к небу, когда Саусан рассказала ей о предложении, сделанном Мишелем, а затем лишь кивнула в сторону мужской половины дома. Это означало, что сказать дочери она ничего не может и слово за отцом.

Вечером после ужина, когда отец обычно усаживался покейфовать с наргиле на каменной террасе, увитой виноградом, с которой открывался вид далеко вниз — на долину Бекаа и сверкающее расплавленным золотом, тающее в лучах заходящего солнца озеро Караун, домашние подходили к нему, чтобы обратиться с просьбами, на которые в другое время последовал бы решительный отказ. В такой момент его можно было уговорить, выпросить у него согласие, которое он, впрочем, мог отменить уже на следующее утро.

И когда Саусан подошла к нему, этот крепкий старик с длинными, лихо закрученными к ушам серебряными усами поспешно затянулся табачным дымом, пропущенным через воду в стеклянном сосуде. Он знал, что сейчас последует какая-нибудь сомнительная просьба, в которой он не сможет отказать своей любимице.

И все же… он ожидал чего угодно, только не того, о чем его просила Саусан. А просила она разрешить ее другу-христианину приехать сюда, в горы, и поговорить с матерью о… Старик поперхнулся дымом наргиле. Что? Христианин… сюда, в горы… в горы, куда путь этим извечным врагам друзов заказан навсегда? Ну ладно бы еще это иностранец… даже пусть греко-католической или греко-ортодоксальной веры. Но ливанец! Да еще маронит!

Старик так стиснул своими еще крепкими зубами мундштук наргиле, что мундштук треснул, а это уже привело его в ярость — мундштук был еще от деда и считался семейной реликвией. И все же старик сдержался: не к лицу мужчине показывать свои чувства женщине — пусть даже любимой дочери.

— Ты говоришь, что он из семьи Абду? — спросил он, чтобы выиграть время и решить, как бы помягче дать понять дочери, что ее затея безумна и ни к чему хорошему привести не может.

— Да, он из семьи Абду, — твердо отвечала Саусан: она хорошо знала отца и уже все поняла. — Он маронит.

— Я знаю семью Абду! — Старик с досадой повертел в узловатых пальцах треснувший мундштук. — И все же он — маронит. И он уведет тебя от нашего народа. Ни вы с ним никогда не сможете приехать в наш дом, в наши горы, ни мы с матерью не сможем поехать к ним.

— Но его семья живет на юге, там нет фалангистов, там шииты…

— Не объясняй мне, кто где живет в Ливане, — отмахнулся отец, — я знаю это лучше тебя…

— Но… папа… я люблю его, я не могу без него… я не знаю, что сделаю, если…

В голосе Саусан мольба сменилась угрозой. И старик дрогнул. Слишком хорошо знал он твердый и властный характер своей любимицы, она была вся в него, вот только вспыльчива… Но это ничего, это пройдет с годами, когда придет мудрость. Теперь же надо только выждать, выиграть время, время, которое рано или поздно успокаивает и не такие горячие и бурные страсти.

Старик задумался, и Саусан не мешала ему, сидя рядом на корточках и глядя снизу вверх в его затуманенное лицо. Так прошло несколько минут. Наконец отец вздохнул и опустил на нее тяжелый взгляд:

— Ладно… Я поговорю с шейхом Фаридом… Посмотрим, что скажет он, глава нашего клана. Ты знаешь, что без него я решить ничего не могу.

— Но… он за границей! — вырвалось у Саусан.

— Он не вечно будет за границей. У него много дела и у нас в горах, и внизу — в Бейруте. Сегодня он за границей, а завтра уже, может быть, будет здесь…

— Но когда? Когда? — настаивала Саусан, и в голосе ее были слезы.

— Когда? — Отец нежно погладил ее по голове. — Этого никто не знает, а если кто знает — тот не скажет. Те, кто убили его отца, шейха Фуада, хотят убить и шейха Фарида. Ты же знаешь, сколько уже было на него покушений, и он должен быть осторожен… Так что надо ждать. Не знаю сколько, но… ждать!

Саусан решительно выпрямилась:

— Хорошо! Завтра я спущусь в Бейрут и буду ждать. Буду ждать, что скажет тебе шейх Фарид. Нет… Ты сообщишь мне, когда будет шейх — в горах или в Бейруте, и я пойду к нему сама. Все, я так решила!

В ответ отец лишь молча покачал головой: не к лицу мужчине спорить с женщиной, ей надо приказывать. Так издавна ведется у всех мусульманских народов, хотя здесь, у друзов, женщина может войти даже в число посвященных в самые высшие таинства друзаизма и вершить судьбы мужчин, если только судьба наградила ее волей и сильным характером. А все это у Саусан было, и отец втайне гордился ею. Гордился и надеялся на время…

…Саусан вспомнила этот разговор, ведя свой крошечный дамский «фиатик» по горному серпантину вниз, в Бейрут. Было раннее утро понедельника, и Саусан торопилась к началу занятий — к учебе она относилась серьезно и старалась занятий не пропускать. Ее пятнадцатилетний брат Марван сидел рядом с нею и весело болтал. Он состоял в штабе шейха и тоже возвращался в Бейрут после того, как провел несколько дней в горах, отдыхая от не любимого им города. Он был уже взрослый мужчина, боец. Пятнистая униформа ловко сидела на нем, автомат был привычен его рукам, он много раз глядел в лицо смерти и не боялся ее.

Дорога была пустынной, редкие машины проносились навстречу «фиатику» на большой скорости, их водители спешили поскорее проскочить опасный участок, в любой момент здесь могли начать рваться снаряды фалангистов или друзов, а то и армейских батарей. Здесь было что-то вроде «ничейной земли», по которой рыскали диверсионно-разведывательные группы противников. Но в последние месяцы в гражданской войне наступило затишье и никаких серьезных инцидентов не происходило, поэтому Саусан и ездила из Бейрута домой каждую субботу, чтобы вернуться в университет рано в понедельник.

До города оставалось совсем недалеко. Еще один поворот — и он откроется внизу, а там пройдут заставы шиитов, начнутся населенные ими южные пригороды, тесные, полуразрушенные снарядами кварталы бедноты. Саусан прекрасно знала дорогу, она автоматически притормаживала, где это было необходимо, и прибавляла газ, где это было возможно, а сама думала о том, что скажет Мишелю, как сообщит ему о настроении родителей. Марван дремал, на горных дорогах его всегда почему-то укачивало, хотя и был он исконный горец.

Они заметили засаду, когда было уже поздно что-либо предпринимать. За выступом скалы, на самом крутом повороте, нависшем над пропастью, на небольшой щебеночной площадке стоял зеленый «мерседес», возле которого курили двое парней в спортивных костюмах. Еще двое поправляли тяжелые автомобильные шины, видимо только что положенные ими поперек дороги. У всех были в руках автоматы.

Первой мыслью Саусан было остановить машину и повернуть назад — маленький юркий «фиатик» был на это способен. Затем мелькнула мысль: проскочить с ходу между разложенными на дороге шинами — это тоже было возможно на маленькой машинке. Но даже те секунды, которые отняли у нее колебания, оказались роковыми. Парни вскинули автоматы — и Саусан поняла: одно неосторожное движение — и они откроют огонь.

— Прыгай! — приказала она брату, вскинувшему было автомат. — Фалангисты!

Марван уже понял это — только они могли устроить засаду именно здесь — между постами друзов и шиитов. Марван резко распахнул дверцу и кубарем, сгруппировав тело, как его учили боевики-инструкторы, выкатился на обочину в тот момент, когда Саусан бросила свой «фиатик» прямо на шины и сразу же изо всех сил нажала на тормоз так, что машину развернуло боком к засаде. Это оказалось так неожиданно для фалангистов, что они на мгновение растерялись, не зная, в кого стрелять — в девушку за рулем или в мальчишку в пятнистой форме и с автоматом уже катившемуся с обочины вниз, в кусты.

Двое фалангистов бросились следом за ним, двое направили оружие на Саусан и стали осторожно приближаться к «фиатику», напряженно следя за каждым ее движением.

— Выходи! — крикнул высокий, атлетически сложенный блондин, распахнув дверцу.

Убедившись, что в машине, кроме нее, никого нет, он опустил автомат. Второй фалангист, поменьше ростом и помоложе, все еще державший Саусан на прицеле, рассмеялся:

— А кавалер-то твой, красавица, сиганул в кусты, как заяц! Все вы такие… друзы, храбры только за камнями…

— А ты храбрый только здесь, со мной… — зло бросила ему Саусан, вылезая из машины и стараясь понять, что происходит под откосом, где слышались возбужденные крики фалангистов, бросившихся за Марваном.

— Документы, — рявкнул рослый блондин и сорвал с ее плеча джинсовую сумку. — Друзка?

Саусан промолчала, а он рванул молнию на сумке, запустил в нее руку и принялся рыться, презрительно морщась: обычная дамская дребедень, косметика, зеркальце, платочек, бисерный кошелек с мелкими банкнотами. Когда в его руке оказалась золотая зажигалка, украшенная изумрудиком, он хмыкнул, небрежно подбросив ее на ладони, поймал и сунул в задний карман своих синих спортивных брюк. Затем ему попалось удостоверение личности Саусан. Он раскрыл его и сразу же взглянул на графу «Религия».

— Точно. Друзка, — констатировал он и кивнул другому, судя по их схожести, его младшему брату.

Тот довольно засмеялся и вдруг состроил свирепую физиономию:

— Террористка? Везешь взрывчатку? Оружие? Отвечай, а то…

И угрожающе повел автоматом.

— Студентка Американского университета… — прочел старший в удостоверении. В голосе его проскользнуло уважение, сейчас же сменившееся насмешкой: — Что ж, значит — коллеги. Я тоже учусь — в колледже Сен-Жорж, буду фармацевтом. А ты?

— Изучаю искусство, — спокойнее ответила Саусан: внизу, под откосом, уже ничего не было слышно. Видимо, брат ее был далеко.

— Искусство? — удивился блондин. — Зачем друзам искусство? Вы же — дикари, как и ваш шейх!

В ответ Саусан лишь скривила губы.

— Ладно! — Голос фалангиста стал жестким. — Сейчас мы проверим, какое искусство ты изучаешь, и если найдем оружие или взрывчатку… пристрелим на месте. Ключи! Ну!

И он протянул руку, требуя ключи от «фиатика», которые Саусан автоматически вынула из замка зажигания, выходя из машины. Саусан бросила их в протянутую фалангистом ладонь и демонстративно отвернулась.

— Пьер! Осмотри машину, — крикнул фалангист младшему, и тот, взяв у него ключи, распахнул багажник и принялся копаться в большой дорожной сумке Саусан.

— Одни бабьи тряпки, — доложил, наконец, он, и лицо блондина смягчилось.

— Твое счастье, — ухмыльнулся он и вдруг спросил: — А кем ты хочешь стать после университета?

Мысль о том, что Саусан изучает искусство, видимо, глубоко задела его. Девушка презрительно фыркнула в ответ.

— Наверное… артисткой? — разозлился он. — Конечно, с такой смазливой рожицей все бабы мечтают стать артистками. Но смотри…

Голос его стал зловещим:

— Я сейчас отвезу тебя в штаб, и если ты там будешь валять дурака и строить из себя немую, одной смазливой физиономией в горах станет меньше. Мы ее тебе так распишем, что будешь годиться только на роль Квазимодо… если вообще будешь еще на что-нибудь годиться… ведьма!

Он обернулся к Пьеру:

— Дождись ребят, а пока с Камилем прихвати здесь еще, кто попадется. Я повезу эту ведьму на ее пылесосе к нашим. Сдается мне, что она может оказаться родственницей шейха Фарида, ценная добыча! Держи!

Он бросил свой автомат Пьеру и, достав небольшой кольт, направил его на Саусан:

— Садись за руль и не дури, если нарвемся на твоих друзей. Царство божье меня не страшит, а вот тебя-то в ад я отправить в любом случае успею!

Он швырнул распотрошенную сумку Саусан на обочину и сильно ткнул девушку коротким стволом кольта в плечо:

— Ну!

Саусан молча села за руль. Он обошел машину и сел рядом, направил кольт ей в бок и предупредил:

— Смотри же, без фокусов! Поехали!

Саусан тронула машину, осторожно проехала между шин, которые чуть сдвинул в стороны Пьер, и увидела, что впереди, улегшись за большим валуном, пристроился с ручным пулеметом еще один фалангист, видимо, тот самый Камиль, о котором говорили. Метров через пятьдесят дальше от шоссе круто отходила каменистая полоса грунтовки, спускавшаяся по лысому склону в неширокую, засаженную садами долину.

«Они пробрались сюда этим путем — по долине», — подумала Саусан, зная, что долина выходит своим северным концом к заставам фалангистов. Асфальтированной дороги там не было, но узкая грунтовка, по которой вывозится урожай из садов, наверняка существовала. Долина считалась «ничейной землей», постоянных застав здесь не было, но патрули друзов или шиитов могли и попасться — об этом Саусан только и молила сейчас судьбу. Она не знала, что сделает, если это произойдет, но если произойдет, была уверена — что-нибудь она сделает наверняка. А пока надо было как-то усыпить бдительность ее вооруженного похитителя.

— Как тебя зовут? — не отрывая взгляда от разбитой и размытой зимними дождями грунтовки, спросила она фалангиста. — Мое имя ты прочел в моих документах, а вот как тебя зовут… я не знаю.

— Поль, — неохотно пробурчал он. — Как апостола карающего…

— Ты, наверное, спортсмен, Поль? — дружелюбно продолжала Саусан и вдруг предупредила: — Держись!

«Фиатик» ухнул в неожиданно возникшую на крутом повороте колдобину, и Поль ударился головой о низкий потолок машины.

— Да осторожнее ты! — зашипел он, перекидывая кольт из правой руки в левую, а правой потирая ушибленную макушку. — Так и шею сломать можно!

— Я же тебя предупредила, — миролюбиво ответила ему Саусан и продолжала как ни в чем не бывало: — А ты наверняка спортсмен… Такие хорошие фигуры, как у тебя, бывают только у спортсменов… А раз так, мог бы и успеть сгруппироваться… Где же твоя спортивная реакция, Поль?

В последних словах ее звучало подтрунивание.

— Спортивная реакция… — проворчал он нарочито зло, явно польщенный комплиментом красивой друзки. — Поменьше болтай, да смотри лучше за дорогой. Реакция… Сама знаешь, как трудно ехать пассажиром, когда привык сидеть за рулем сам Таких шишек набить можно…

«Фиатик», наконец, спустился в долину, и Поль приказал повернуть налево по грунтовке, которая была не лучше той, по которой они только что спустились, зато довольно прямой. Саусан прибавила скорость, теперь она уже решила, что будет делать.

— Тебе нравятся «фиаты»? — начала нащупывать она тему, которая увлекла бы ее конвоира. И неожиданно попала в точку.

— «Фиаты»? — фыркнул он презрительно. — Такие жестянки, как твой? Не-ет…

Он засмеялся:

— Я люблю машины скоростные, красивые… Вот как «рено-фуэго». Классный кар, модерн!

— А «мерседес»? — подзадорила его Саусан. — По-моему, лучше машины нет… особенно для Ливана.

— «Мерседес»? Ну, «мерседес» машина надежная, на одной и той же всю жизнь проездить можно. Вот формы только у них… старомодные, как ни меняют модели, а в общем-то одно и то же. И почему их у нас в Ливане так любят? Да по отсталости и консерватизму!

Саусан прибавила газ, «фиатик» мчался все быстрее и быстрее по ставшей заметно ровнее и прямее грунтовке.

— Как решили еще наши деды, что «мерседес» — это престижно, так и пошло с тех пор. Ты посмотри, самый бедный крестьянин и тот сегодня у нас на «мерседесе». Пусть старом, битом, но на «мерседесе»! Настоящая девальвация! Стариковские машины, а для молодых…

Саусан резко ударила ногой в педаль тормоза, и «фиат» остановился, как вкопанный. Ее бросило вперед, хоть она и крепко держалась за руль, заранее подготовившись к этому. Она удержалась, но сидевший рядом фалангист нырнул вперед, головой в лобовое стекло, послышался глухой удар, звон, короткий вскрик… и он стал сползать с сиденья — с залитым кровью лицом и закрытыми глазами. Кольт выпал у него из руки.

Саусан схватила оружие и направила короткий тупой ствол в неподвижное тело потерявшего сознание фалангиста. Он не двигался и лишь чуть слышно застонал, когда Саусан переворачивала его тяжелое тело, чтобы достать из заднего кармана его спортивных брюк документы.

Рассматривать их она не стала, и быстро сунула в карман. Потом вытащила тяжелое тело из машины, развернула «фиатик» и понеслась обратно, в глубь «ничейной зоны», на ходу расчищая переднее окно от осколков ветрового стекла.

Оставив «фиатик» у того самого крутого склона, по которому несколько минут назад спустилась в долину, она проверила барабан кольта и, пригнувшись, стала подниматься наверх Восьми патронов, чтобы справиться с четверкой фалангистов, ей было вполне достаточно — стреляла она, как и большинство горцев, хорошо.

Глава 5

К началу занятий Саусан не приехала. Напрасно Мишель томился у старинных, красного дерева дверей ее колледжа, то притворяясь, что с увлечением читает газету, то прохаживаясь неподалеку — так, чтобы не выпускать из виду спешащих на лекции студентов. Но вот прозвенел звонок и опаздывавшие поспешно юркнули в массивную дверь, которая затворилась за ними с тяжелым вздохом, больно отозвавшимся в душе Мишеля. Его охватили тревожные предчувствия: ведь сколько раз по утрам в понедельник он вот так же встречал Саусан, возвращавшуюся от родителей точно к началу занятий! И никогда, никогда она не опаздывала, даже когда свирепствовали зимние грозы и шли проливные ливни, превращавшие улицы Бейрута в бурные мутные потоки, несущиеся вниз, к морю, и десятки машин бесконечно замирали с залитыми водой свечами.

Мишель отошел в глубь аллеи, обсаженной старыми олеандрами, и присел на каменную скамью, тронутую серо-голубым мхом. Отсюда был виден вход в колледж, и Мишель приготовился ждать, успокаивая себя, как мог.

Так он провел почти четыре часа. Звенели звонки, оповещая о конце очередной лекции и начале другой, начинались и кончались перемены, и веселые стайки подруг Саусан высыпали в аллею, сразу же оживляя ее громкими голосами и смехом. Студенты держались солиднее. Многие были с бородами и изо всех сил старались казаться агрессивными. Таков был стиль, диктуемый необходимостью постоянной готовности к самозащите. От кого? Да от кого угодно, в Бейруте каждый должен был думать о собственной безопасности и не надеялся ни на чью помощь. И поэтому парни были похожи на взъерошенных, готовых в любой момент вступить в драку боевых петухов. Агрессивность воспитывалась в них с детства, воспитывалась самой жизнью, которую они наблюдали вокруг себя и которой они жили. С семи-восьми лет у них было уже собственное оружие. Оружием в Ливане владели даже многие девчонки, не говоря уже о мальчишках. Владел им и Мишель, однако он был одним из немногих, кого не тянуло к оружию.

— Майкл, — услышал он вдруг над собою голос Джеремии Смита и встрепенулся… Задумавшись, он не заметил, как американец подошел к нему и теперь стоял рядом, широко и дружелюбно улыбаясь. — Не возражаете, если я присяду?

И, не дождавшись ответа, Смит сел рядом с Мишелем на скамейку, плотно, уверенно, устраиваясь поудобнее и надолго.

— Что это у вас такой грустный вид, Майкл? — дружески подмигнул он Мишелю. — Опять опаздывает ваша девушка?

Он, как всегда, все знал, но Мишель уже перестал этому удивляться.

— Вы всегда все знаете, — вяло констатировал Мишель лишь для того, чтобы из вежливости поддержать разговор.

Смит дружески положил руку с синеватыми ногтями на плечо Мишеля:

— А вы, Майкл, человек совсем открытый. Поверьте, я не угадываю ваши мысли, я просто читаю их на вашем лице. Хотя… не спорю, это тоже надо уметь и научиться этому дано не каждому…

— Ну вот, — слабо улыбнулся Мишель, — а я-то думал, что вы… колдун!

Они рассмеялись: Мишель грустно, а Джеремия Смит напористо весело, словно хотел передать свое хорошее настроение и Мишелю.

— А ведь я искал вас специально, Майкл, — вдруг оборвал он смех и сразу же стал очень серьезным.

Мишель с любопытством взглянул на него.

— Я хотел напомнить вам, что я просил вас… никому не рассказывать о том, что мы с вами вчера видели… — Он понизил голос: — …вчера на катере.

Кровь прилила к лицу Мишеля, он побледнел, губы его дрогнули, зрачки расширились, и, не в силах произнести ни слова, он кивнул.

— Немедленно прекратите… — крикнул Джеремия Смит, тыча пальцем в направление носа катера. — Слышите? Я требую!

Он выпрямился в своем кресле, на лбу выступили капли пота. Он крикнул это Фади, и лицо Фади перекосилось — он не привык, чтобы на него кричали.

— Я — требую! — яростным полушепотом повторил американец и положил тяжелые кулаки на стекло стола.

Фади вдруг нервно зевнул, провел ладонью по лицу, словно стирая гримасу ярости, и кивнул американцу. Затем резко встал, поправил полурасстегнутую кобуру, толчком отодвинул мешавшее ему кресло и твердым шагом направился за рубку — на нос катера.

Джеремия Смит проводил его ледяным взглядом, потом обернулся к Мишелю и развел руками:

— Фашисты остаются фашистами, ну что вы от них хотите!

В голосе и жесте его было осуждение, но осуждение это показалось Мишелю похожим на попытку оправдаться.

— Они бросили в море человека, — полуутвердительно-полувопросительно сказал Мишель, чувствуя в груди леденящий холод. — Они утопили кого-то…

— Они переняли опыт нашей мафии, — задумчиво сказал Джеремия Смит. — Наши мафиози ставили своих врагов ногами в ящик, который заливали бетоном. А потом выбрасывали с таким грузом за борт. Здесь фалангисты делают то же самое с заложниками-мусульманами…

Он поморщился:

— Извините, Майкл, но вы, ливанцы, меня удивляете. Вы гордитесь, что современная цивилизация проникла к вам глубже, чем к другим арабским народам, а более жестоких людей я, пожалуй, в своей жизни не видывал.

— Вы говорите о фалангистах? — нахмурился Мишель, слова американца задели его. Одно дело говорить о своем народе так самому, другое — иностранцу, пусть даже и такому неплохому человеку, как Джеремия Смит.

В ответ американец лишь печально улыбнулся:

— Если бы! Я читал о том, что в семьдесят пятом — семьдесят шестом годах, в самые первые годы гражданской войны, творили в Бейруте и те и другие. Фалангисты резали палестинцев в Тель-Заатаре, палестинцы резали фалангистов в Дамуре. Христиане расстреливали мусульман в порту и сбрасывали бульдозерами с причалов в море. Мусульмане-«мурабитуны» сталкивали пленных христиан с крыш высотных отелей, когда захватили засевших там фалангистов. А теперь вот… вы видели сами, что сделали у нас на глазах молодчики этого Фади! Эти парни потеряли человеческий облик, для них нет ничего святого. Ох, не желал бы я попасть в их руки в качестве врага. Подумайте только, представьте, как ваши ноги заливают раствором бетона и ждут, пока он затвердеет, чтобы выбросить вас потом… может быть, даже через несколько дней, в море. Страшно не то, что вы захлебнетесь и, вытянувшись во весь рост, пойдете на дно. Страшно само ожидание этого, страшно ощущать, как твердеет на ваших ногах бетон… Брр…

Его передернуло, он налил себе виски, подлил в стакан Мишелю. Катер тем временем заложил крутой вираж и понесся к берегу, с каждой минутой набирая скорость. Заметив это, Джеремия Смит удовлетворительно хмыкнул:

— На этот раз мы с вами спасли жизнь несчастным… тем, что ждут в трюме своего смертного часа. Но надолго ли? Впрочем, мистер Фади, как видно, не такой уж непреклонный тип, как о нем говорят. Хоть на время, но нам с вами он все же уступил… Не будем же требовать, чтобы он был лучше, чем есть…

Последнюю фразу американец произнес поспешно и полушепотом, указывая глазами Мишелю на появившуюся из-за рубки фигуру фюрера фалангистов. Тот широко улыбался, будто всего несколько минут назад и не хватался в ярости за пистолет.

— Идем в Джунию, — весело объявил он, сверкая красивыми, как у голливудского актера, зубами. — Оттуда вам будет ближе добираться в Бейрут. Я радировал, чтобы вашу машину перегнали из Библоса на нашу базу в Джунии.

И непринужденно, как ни в чем не бывало сев в свое кресло у столика, он поднял недопитый стакан:

— Чиерс! Ваше здоровье, джентльмены! И прошу извинить меня за маленькое недоразумение — парни неправильно поняли мой приказ и случайно утопили одного комми, красного. Им было приказано только попугать его, так сказать, совместить приятное — прогулку на катере с полезным, а он, болван, вырвался, ну и… Можно даже сказать, что он покончил жизнь самоубийством, такое ведь бывает, вы знаете: все коммунисты — фанатики.

— И все же вы могли бы… как вы сказали… попугать его не в нашем присутствии, Фади, — брезгливо проворчал Джеремия Смит. — Мы, американцы, не сторонники суда Линча…

— …хотя и не брезгуете им, — ехидно заметил Фади, но тут же спохватился: — Да что тут говорить, джентльмены, я признаю, что все получилось неловко, даже очень неловко, и прошу извинить меня и моих парней за этот маленький инцидент…

Он вежливо склонил голову:

— Как это… в Библии… Повинную голову меч не сечет!

На обратном пути из Джунии, северного пригорода Бейрута, Смит отдал руль Мишелю. Он вновь почувствовал себя плохо — барахлило сердце. Всю дорогу молчали. И лишь у ресторана «Смаглерс инн», пересаживаясь на место водителя, американец попросил Мишеля никому и нигде не рассказывать о том, что произошло на катере.

— Я ведь — дипломат, — сказал он. — Не дай бог где-то кто-то что-то скажет… появится в газетах… На нас ведь, на американцев, и так валят все, что только можно свалить. Я вас очень прошу, Майкл… никому ни слова. Договорились?

И когда Майкл кивнул, искренне обрадовался:

— Спасибо! А за мною долг не останется. Глядишь — и я вам смогу чем-нибудь помочь.

…Все это молнией промелькнуло теперь в мозгу Мишеля, пока Джеремия Смит смотрел на него странным, незнакомым ему до этого взглядом.

— Слушайте, Майкл, — сказал он со вздохом и положил руку на колено Мишеля. — Неприятная новость. Ваша невеста захвачена фалангистами. Полчаса назад позвонил Фади и сказал мне об этом. Ее ведь зовут Саусан?

До Мишеля не сразу дошел смысл сказанного.

— Саусан, — ответил он машинально. — Что? Что вы сказали?

…Потом Джеремия Смит что-то говорил ему — мягко, сочувственно, но Мишель не слышал его. Ужас охватил его, сознание затуманилось, он чувствовал, как стучит у него в висках, как бешено колотится сердце, а в мозгу крутилось: «захвачена фалангистами… захвачена фалангистами… захвачена фалангистами…» Вчерашняя сцена на катере вдруг возникла перед глазами, он видел все происходившее отчетливо, словно наяву, будто опять был там… у полубезумного Фади… Человек быстро уходил под воду и руки его напрасно пытались выгрести, задержать, прекратить погружение.

Да, именно так фалангисты расправлялись с заложниками, как называли здесь, в Ливане, людей, схваченных только за то, что они оказались не одной веры с теми, кто их захватил. Об этом писали в газетах, это все осуждали, но как только положение обострялось, как только на «зеленой линии» между Западным и Восточным Бейрутом раздавались первые выстрелы, «комбатанты» начинали хватать и прохожих и проезжих, проверяя у них документы, вернее — ту графу, где значилось — «Религия». И христиане хватали и уводили куда-то мусульман, и мусульмане хватали и уводили куда-то христиан. Потом иногда заложниками обменивались, но большинство пропадало без вести, и напрасно родные пытались отыскать хоть какие-нибудь их следы.

— Так, оказывается, ваша невеста родственница шейха Фарида? — донесся, наконец, до сознания Мишеля сочувственный голос американца. — Это все осложняет, вы ведь знаете, как фалангисты ненавидят шейха. И его родственница для них — ценная карта, даже козырь, пусть маленький, но все же козырь. По делать что-то надо… Я же обещал вам при случае помочь…

Только сейчас до Мишеля дошло, что американец предлагает ему свою помощь. Мишель судорожно схватил тяжелую руку Джеремии Смита:

— Прошу вас… Ради бога! Ведь Фади ваш друг… Он вас послушается! Попросите его… Прикажите ему отпустить Саусан. Пусть они возьмут вместо нес меня. Я — богат, мои братья заплатят за меня большой выкуп… Я… готов на все, только бы ее освободили. Они ведь убьют ее! Вы же сами видели, как они убивают людей… Прошу вас…

Джеремия Смит осторожно высвободил свою руку.

— Ну успокойтесь, Майкл, — проникновенно произнес он. — Вы же видите — я сам предложил вам свою помощь. Постараемся, чтобы все закончилось хорошо, но… вы сами видели — Фади человек психически больной, и что может вдруг взбрести ему в голову…

Мишель вскочил со скамейки.

— Поехали! Поехали к Фади! Поехали, пока не поздно! Пока они ее еще не убили! Прошу вас. Ну прошу же… Мы поедем на вашей машине, — торопился Мишель, — фалангисты ее знают, я видел это вчера… Они будут пропускать нас через свои посты… Мы быстро доедем. Ну что же вы медлите?

— О’кей, — вдруг согласился американец. — Хорошо, мы поедем на моей машине. Но еще лучше будет, если я сейчас же позвоню Фади в штаб. Так будет надежнее для вашей невесты…

— Спасибо! — обрадовался Мишель. — Только скорее… Скорее же! Мы можем позвонить из нашей библиотеки… Это здесь рядом.

И он подхватил американца под локоть, увлекая его к видневшемуся вдалеке старому зданию, облицованному диким камнем. Но Смит высвободил локоть и снисходительно улыбнулся:

— Такие дела, дорогой мой Майкл, обсуждаются не по всякому телефону. Да и мне не хочется, чтобы кто-нибудь здесь вдруг узнал, что я путаюсь с таким типом, как Фади.

Теперь он принимал решения:

— Сейчас мы пройдем ко мне… в посольство. Там у нас есть возможность разыскать этого подонка Фади, где бы он ни был. Я поговорю с ним. Но я его знаю — просто так он вашу невесту не выпустит, он что-нибудь обязательно потребует за это…

— Все, что угодно! Любые деньги… я даже могу отдать ему мои земли, у меня есть земли на юге… Я буду отдавать ему все, что заработаю, когда стану врачом…

Джеремия Смит покачал головою:

— Будем все же надеяться, что таких жертв не потребуется. Постараемся, чтобы дело ограничилось… ну, допустим, какой-нибудь небольшой дружеской услугой с вашей стороны…

Глава 6

Кабинет Джеремии Смита был поразительно безликим. Стандартная, покрытая серым пластиком металлическая канцелярская мебель. Большой двухтумбовый стол, два вертящихся кресла перед столом и один за ним. Между креслами низкий столик из хромированных металлических трубок, покрытый толстым затемненным стеклом. На стене за столом — большой американский флаг, а над флагом — портрет президента США. У противоположной стены серый диван и низкий столик, по обе стороны его — кресла на хромированных металлических ножках, обтянутые серым пластиком. Широкое и высокое окно с затемненным стеклом выходило на набережную, на море. На противоположной стене — большая, рельефно выдавленная из картона и искусно раскрашенная карта Ливана. Рядом — крупномасштабная карта Бейрута.

Лишь черная табличка со скромной белой надписью «Джеремия Смит», стоящая на письменном столе, свидетельствовала о том, кому принадлежит этот ничем не запоминающийся кабинет. Кроме нее, на столе стоял лишь черный, обычный телефон — дисковой, давно устаревшей модели.

Американец ввел Мишеля в кабинет и попросил подождать, пока он на несколько минут отлучится.

Пройдясь несколько раз по кабинету, тишина, пустые стены и серая мебель которого действовали успокаивающе, Мишель уселся в одно из кресел и настроился на долгое ожидание.

Кресло оказалось очень удобным, оно не только вращалось, но и отклонялось от вертикальной оси туда, куда отклонялось тело сидящего в нем человека. Повертевшись в нем и отыскав удобное положение, Мишель неожиданно задремал, измотанный и обессиленный событиями последних двух дней. Это длилось лишь одно мгновение — во всяком случае так ему показалось. Он вскочил в тот момент, когда дверь в кабинет бесшумно отворилась и вошел широко улыбающийся Джеремия Смит.

— Ну вот, — сказал он довольно, направляясь на свое место за письменным столом на фоне американского флага. Первая часть дела сделана! Остальное…

— Что сделано? Что — остальное? — резко подался к нему Мишель.

— Спокойно! Только спокойно! — весело выставил вперед обе ладони американец. — Садитесь… не волнуйтесь… и выслушайте меня. Да садитесь же!

Мишель послушно опустился в кресло.

— Вот так — удовлетворенно кивнул Джеремия Смит. — А теперь слушайте и не перебивайте. Я связался с Фади… — Он вздохнул. — Как мы с вами и думали, в обмен за вашу невесту он что-то от вас хочет…

Мишель сделал жест, демонстрирующий готовность подчиниться.

— Не спешите, — предостерег его американец и откинулся на спинку кресла, которая покорно отогнулась под тяжестью его тела. — Вы, ливанцы, хорошо умеете торговаться. Я не знаю, что Фади хочет потребовать от вас — человек он жадный и понимает, что рано или поздно ему придется уносить отсюда ноги, да так, чтобы при этом где-нибудь в тихой европейской стране у него был бы солидный банковский счет. Но… — Американец многозначительно приподнял свой желтоватый палец с голубым ногтем: — …но мы найдем средство умерить его аппетит. Во всяком случае о том, что он от вас потребует, вы доложите мне.

— Но что мне делать теперь? Где найти Фади?

Джеремия Смит выпрямился, положил ладони на стол и заговорил четким деловым голосом:

— Сейчас вы поедете на своей машине в восточную зону, в штаб фалангистов. Где он — вы знаете, об этом в Бейруте знает каждый мальчишка. Они увешали его портретами своих вождей и флагами. Фади будет ждать вас там. Часовым скажете, что пришел… Мохаммед. Да, да, не удивляйтесь. Зачем кому-то знать, что к мистеру Фади наведывается Мишель Абду? Я же говорил вам, что такое знакомство чести не делает. К тому же… семья Абду всегда держалась подальше от фалангистов, и если друзы узнают, что вы общаетесь с Фади, Саусан никогда не будет вашей. Вы меня поняли?

— Понял. — Мишель встал, чувствуя, что начинает подчиняться властному голосу американца.

— Идите! — услышал он приказ, а когда взялся за ручку двери, прозвучало: — Завтра в шесть тридцать на набережной мы с вами встретимся. «Джоггинг» — прекрасная вещь, и ни в коем случае не прекращайте им заниматься… Мохаммед!

Превращение, произошедшее с симпатягой американцем, ставшим жестким и властным, только теперь неприятно поразило Мишеля. Но он тут же вспомнил, что даже не поблагодарил Джеремию Смита за помощь, и решил, что американец, наверное, просто поражен его невежливостью. Иначе с чего бы это ему вдруг стать таким официальным и сухим? Ладно, успокоил себя Мишель, сейчас главное не это, главное — скорее в штаб фалангистов, скорее к Фади — узнать, что он потребует за освобождение Саусан, и кто знает — может быть, Саусан сегодня уже будет на свободе!

…Все произошло так, как и говорил Джеремия Смит. Часовые у входа в штаб фалангистов — старомодное трехэтажное здание, выходящее фасадом на широкий проспект, главную магистраль восточного Бейрута, были предупреждены, и как только Мишель, назвавшись Мохаммедом, сказал им, что пришел к Фади, сразу же пропустили его. Молодой франт с тонким интеллигентным лицом, привычно похлопал его по карманам, по бокам, даже по брючинам и затем, убедившись, что у Мишеля нет оружия, приказал следовать за ним. В тесном подъезде на лестничной клетке первого этажа стоял ободранный канцелярский стол с телефонами, за которым сидел пожилой человек в форме ливанской армии, но с фалангистскими нашивками на рукавах. Он тоже был предупрежден о приходе Мохаммеда и сейчас же позвонил куда-то, бросив в телефонную трубку несколько тихих коротких фраз, потом кивнул, давая понять, что Мишель может пройти. Франт жестом приказал Мишелю следовать за ним, и они вошли в мрачный, полутемный коридор первого этажа, куда выходили плотно прикрытые двери. В конце коридора в старом мягком кресле дремал старик часовой, положив поперек колен американскую винтовку «М-16». Заслышав приближение Мишеля и его провожатого, он встрепенулся и выпрямился, спрашивая взглядом, в чем дело.

— К полковнику Фади, — бросил ему франт и раскрыл дверь справа от часового. Он пропустил Мишеля и отступил в полумрак коридора.

За дверью оказалась просторная, скудно обставленная комната. Два больших окна ее были забраны решеткой из толстых металлических прутьев. За старым столом, покрытым видавшим виды серым пластиком, сидел Фади — в полной фалангистской форме, но без знаков различия: то, что Фади именовался полковником, Мишель услышал здесь впервые. Фади о чем-то вполголоса говорил по радиотелефону.

Увидев Мишеля, Фади подмигнул ему, как старому знакомому, и указал взглядом на один из двух старых металлических стульев, стоящих перед столом, предлагая сесть и подождать, пока он окончит разговор.

Мишель послушно сел. Дверь закрылась, и он остался наедине с фюрером фалангистских боевиков. Фади продолжал разговор по радиотелефону, вернее, бросал время от времени в трубку «да» — «айва…», «айва…», «айва…», не забывая, однако, кивать Мишелю, предлагая ему набраться терпения.

В комнате было холодно, сыро, неуютно. Казалось, что все здесь временное, случайное — и стол, за которым сидел Фади, и два металлических стула, и канцелярский, обитый черным потертым кожзаменителем диван у серой стены, украшенной развернутым полотнищем ливанского флага — большой зеленый кедр на белом фоне, сверху и снизу — широкие красные полосы. За спиной Фади на стену были наклеены отпечатанные типографским способом портреты основателей Ливанской фалангии Пьера Жмайеля и двух его сыновей — Башира и Амина. На стене напротив окон красовались яркие типографские плакаты, изображающие молодцеватых фалангистов в боевой форме, с оружием в руках защищающих Ливан от палестинцев и «красных заговорщиков».

Фади, наконец, положил трубку, выставил локти на стол, подпер руками щеки и дружески кивнул:

— Ну?

Он ожидал, что Мишель заговорит первым о цели своего визита. А у Мишеля пересохло в горле, он оробел и не знал, с чего начать. Молчание могло затянуться, но в этот момент в дверь робко постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел старик часовой — без оружия, но с латунным, давно не чищенным подносом в трясущихся руках. На подносе стояли две чашечки кофе и два высоких, запотевших стакана с ледяной водой.

— Ахлян… Пожалуйста… — гостеприимно повел рукою Фади в сторону Мишеля, и старик послушно направился к гостю, шаркая ногами в тяжелых солдатских ботинках.

Мишель взял чашечку, вторую принял Фади, и старик удалился, переставив предварительно стаканы с водой с подноса на стол. Фади и Мишель молча проводили его взглядами и, когда дверь за ним закрылась, отхлебнули по глотку кофе. Теперь можно было начинать разговор, и Фади решил взять инициативу на себя.

— Один мой друг… — он пренебрежительно скривился, — просил меня оказать тебе некоторую услугу…

Мишель поспешно кивнул, подтверждая сказанное.

— Так вот, я человек прямой, — голос Фади стал жестче. — Я не буду рассусоливать, как это обычно делает мистер Смит. Мы с тобою не члены благотворительного общества, а деловые люди. Короче: услуга за услугу, плата вперед.

— Сколько? — поспешно выпалил Мишель, автоматически сунув руку в задний карман, где он на американский манер держал бумажник.

— Деньги? — цинично рассмеялся Фади. — Ты что же думаешь, мы берем заложников для того, чтобы потом торговать ими? Не-ет!

Он укоризненно покачал головою:

— А еще христианин! Ты что, не знаешь, как Христос изгнал торгашей из храма? Нет, дорогой мой единоверец, ты, я вижу, совсем уже обарабился, недаром ваша семейка так хорошо спелась с этими обскурантами-мусульманами.

Он опять покачал головой и насмешливо продолжал:

— А ведь мы, христиане, прямые потомки финикийцев, исконные хозяева Ливана, куда арабы-мусульмане пришли лишь в седьмом веке…

Фади явно тянул время, давая Мишелю дозреть, как нетерпеливому клиенту в торговой сделке. Но долго говорить ему не пришлось, в дверь постучали, и, бросив загадочный взгляд на Мишеля, Фади крикнул как профессиональный конферансье, объявляющий выход знаменитости:

— Введите!

Дверь распахнулась, и на пороге появился щуплый паренек в изорванной, окровавленной и перепачканной землей пятнистой униформе бойца-друза, за спиной которого возвышались два широкоплечих мордастых фалангиста в черных рубахах с закатанными по локоть рукавами. Фалангисты втолкнули паренька в комнату, поставили лицом к стене и вытянулись рядом, ожидая приказаний.

— Это Марван, брат твоей невесты, — голосом конферансье объявил Фади.

Услышав свое имя, Марван вздрогнул, хотел было повернуть голову, но один из фалангистов предостерегающе стиснул его плечо.

— Когда тебя взяли мои парни? — бросил Фади в спину пленнику. — Отвечай и не валяй дурака! Ну!

Охранник ткнул паренька кулаком в бок с такой силой, что тот застонал.

— Сегодня… сегодня утром, — чуть слышно ответил Марван.

— Где? — рявкнул Фади, багровея.

— Мы с сестрой… ехали… утром в Бейрут… а фалангисты… засада…

Марван замолчал, Фади метнул быстрый взгляд на Мишеля, потрясенного происходящим, и продолжал допрос:

— Где твоя сестра? Отвечай!

— Не… не знаю, — чуть слышно выдохнул Марван, и охранник опять сильно толкнул его в бок.

— Нашу машину… остановили фалангисты… Она крикнула, чтобы я прыгнул из машины… а сама поехала прямо на фалангистов…

Фади удовлетворенно улыбнулся и обернулся к Мишелю:

— Вот видишь? Слышал, что сказал этот… твой будущий родственник?

Марван дернулся, пытаясь повернуться и увидеть, с кем разговаривает Фади, но охранник опять ткнул его в бок тяжелым кулаком.

— Уведите! Да поаккуратнее там с ним, — приказал Фади фалангистам и добавил, когда они выволакивали парнишку из комнаты: — Много он все равно не знает, а нам он еще пригодится… живым и здоровым.

— Итак, — продолжал он, обращаясь к Мишелю тоном делового человека. — Теперь ты знаешь, что и твоя Саусан у нас. Или хочешь, чтобы я показал тебе и девчонку? Правда, я не уверен, порадуется ли она, увидев, что ты сидишь и пьешь со мною кофе. Боюсь, что после такого зрелища, когда мы освободим ее… если, конечно, мы с тобою договоримся… она не захочет даже и глядеть в твою сторону, а?

Мишель понурился — Фади был прав.

— Но… чего вы от меня хотите… за то, чтобы освободить Саусан и ее брата?

— И за то, чтобы она никогда не узнала, что ты договорился со мною! — насмешливо добавил Фади.

— Да, — согласился Мишель.

— Что ж… — помедлив, продолжал Фади. — Ты — человек небогатый, хочешь уехать из Ливана… на это тоже нужны деньги. На дорогу, на устройство, на то, на се… Ты — христианин, наш брат по вере христовой. А то, что до сих пор не участвовал вместе с нами в борьбе за правое дело, тоже понятно: ваши земли на юге, там шииты. К тому же тебя мне рекомендовал такой уважаемый человек, как Джеремия Смит…

— Так что же все-таки? — нетерпеливо перебил его Мишель.

— Хорошо, я скажу, — отчеканил Фади. — Ты должен будешь выполнить одно наше задание. Только одно! За это мы сделаем то, что просишь, — освободим твою девчонку, ее брата, сделаем так, чтобы никто никогда даже не узнал, что мы с тобою знакомы. Ты получишь американский паспорт и увезешь свою Саусан в Штаты. Там вам помогут найти работу и устроиться, и вы сможете пожениться, наплевав на все и всех. А когда придет срок и мы победим, ты вернешься в Ливан богатым человеком и национальным героем, станешь большим политическим деятелем и заживешь в свое удовольствие… У тебя будут поместья, виллы, яхты, слуги, ты будешь раскатывать по всему миру и жить в самых роскошных отелях, ты…

— Но что я должен сделать? — вырвалось у Мишеля.

— Ты должен будешь убить шейха! — выкрикнул Фади.

— Убить… кого? — в воцарившейся затем тишине переспросил Мишель, не веря тому, что он услышал. — Убить… кого?

Фади молчал, не сводя с лица Мишеля напряженного взгляда, и Мишель понял, что не ослышался. Ему назвали цену — цену, которую требуют от него за его счастье, за всю его будущую жизнь. В груди похолодело. Сердце громко и часто стучало: убить шейха, убить шейха, убить шейха…

— Не волнуйся, парень, — вдруг почти ласково заговорил Фади. — Все будет хорошо подготовлено. Этим займутся специалисты высшего класса, осечек у них не бывает. А ты нам нужен потому, что ты чист, как ангел, весь Ливан знает, что ты и твоя семья вне политики. Ты будешь вне подозрений и значит — по твоему следу никто не пойдет…

Глава 7

Рассвело всего лишь с полчаса назад, и на набережной пока было пустынно — «джоггеры» только появлялись и редкой цепочкой трусили, стараясь держаться поближе к парапету, за которым безмолвствовало зеркально ровное серовато-зеленое море. Солнце еще пряталось где-то за многоэтажными домами, выходящими на набережную, но через несколько минут и оно должно было ударить своими лучами в зеркальную морскую гладь — и тогда вода сразу вспыхнет ослепительной голубизной. В этот час свежесть заливала набережную, пахло морем — солью, смешанной с йодом, водорослями и рыбой.

Когда Мишель ровно в половине седьмого появился на набережной, Джеремия Смит был уже здесь. Мишель заметил его плотную фигуру, удаляющуюся ровной трусцой, и потрусил вслед, стараясь не обгонять других «джоггеров», бежавших в том же направлении. Он рассчитал, что американец добежит до того места, где набережная делает крутой изгиб и начинает подниматься в горку, и повернет назад. Так оно и случилось. Добежав до подъема, Джеремия Смит потоптался на месте, несколько раз подпрыгнул, похлопал себя руками по бедрам и устремился навстречу Мишелю.

Они быстро сближались и Мишель соображал, что ему делать, когда они столкнутся лицом к лицу. Беседовать с американцем на виду у всех ему не хотелось. Он смутно подозревал, что Джеремия Смит играет далеко не последнюю роль в событиях, происходящих теперь в его жизни. Со вчерашнего дня ему чудилось, что за ним кто-то следит, и каждый взгляд случайного встречного казался ему теперь подозрительно внимательным и настойчивым. Ему чудилось, что весь город знает, что он побывал вчера в штабе фалангистов. При виде бойцов в форме друзской милиции, разъезжавших по городу на джипах под красными флагами с эмблемами прогрессистов, он на мгновенье задерживал шаг, и сердце его начинало гулко биться. Порой его охватывал панический страх, но отступать было некуда — в его руках были жизни Саусан и ее брата. О том, что ему придется заплатить за них жизнью шейха, он не думал. Шейх был для него фигурой из другого мира. Он не понимал, зачем Джеремия Смит приказал ему доложить о том, что за разговор состоится у него с Фади, и все же втайне надеялся — а вдруг что-то произойдет и американец, возмущенный требованием фалангистов, вытащит его вместе с Саусан и ее братом из этой ужасной истории.

— Хай! — крикнул Джеремия Смит, немного не добежав до Мишеля. — Прекрасное утро! Присоединяйтесь, побежим вместе!

Он замедлил бег, давая Мишелю возможность сменить темп и пристроиться, и, дождавшись, когда Мишель сделал это, вполголоса приказал:

— Рассказывайте. Только коротко. Вместе пробежим триста метров. Дальше побежите один. Ну! — поторопил его Джеремия Смит. — Рассказывайте же.

Мишель принялся рассказывать, сбиваясь с дыхания, теряя ритм бега. Американец же, не сбавляя темпа, бежал ровно, энергично работая локтями и тщательно сгибая ноги в коленях.

— Короче! Короче! — бросал он иногда, когда Мишель пытался пуститься в подробности или сообщить о своих чувствах по тому или иному поводу. И тогда Мишель подчинялся, обрывал себя на полуслове, ускорял рассказ…

— Итак! — поставил точку американец, когда Мишель повторил фразу, произнесенную Фади и так потрясшую его, — «…убить шейха!» При этом он метнул на разволновавшегося Мишеля острый взгляд и побежал медленнее, словно обдумывая услышанное.

— Приходите сегодня на ланч в нашу кантину в посольство, вы знаете, где это?

— Знаю, — с готовностью подтвердил Мишель. — Ее знает весь Бейрут!

Джеремия Смит неопределенно усмехнулся:

— Да, настоящий проходной двор в нижнем этаже посольства. Модное местечко, из-за которого мы когда-нибудь взлетим на воздух. Но… — Он опять усмехнулся: — …надеюсь, что это произойдет не сегодня и мы с вами успеем поговорить за ланчем. А пока я поразмыслю над тем, что вы мне рассказали…

…Когда Мишель ровно в час дня вошел в кантину американского посольства — официально просто столовую, обслуживаемую одной из ливанских компаний, Джеремия Смит сидел за столиком в дальнем углу с газетой в руках. В переполненной кантине было шумно и накурено, пахло жаренным на древесных углях мясом.

Посетители кантины громко болтали между собою, как старые знакомые, но были среди них и такие, кто, как Мишель, явился сюда явно впервые. Их можно было определить по неловкости и любопытству, с которым они осторожно оглядывали помещение кантины, украшенное абстрактной живописью и большими фотографиями Нью-Йорка, Вашингтона, Чикаго, Лос-Анджелеса, прославленных видов Скалистых гор, Бруклинского моста, Аляски. Новички держались завсегдатаев, которые вели себя самоуверенно, как члены Клуба избранных. О том, что кантина была таким клубом, Мишель уже слыхал — завсегдатаями этого заведения были и некоторые студенты Американского университета.

— Ценю точность, — похвалил Смит, придвигая стоящий рядом с ним стул. — В Штатах она вам пригодится, это признак деловитости. К сожалению, здесь точность не в ходу…

И он пренебрежительно кивнул в сторону набившихся в кантину посетителей. Мишель сел, и сейчас же появился официант, крупный мужчина средних лет в засаленном малиновом смокинге и с несвежей малиновой салфеткой, перекинутой через руку. Он принес с собой и поставил на стол большой букет гвоздик: американец и Мишель сразу же оказались невидимыми для большинства посетителей. Второй официант, помоложе, поставил на стол высокий стакан с апельсиновым соком для американца, такой же стакан, но с двойной порцией виски, блюдечко со льдом и бутылочку соды для Мишеля, тарелку с подсоленным миндалем и тарелочку с тонко наструганной морковью, политой лимонным соком.

Смит аккуратно сложил «Нью-Йорк таймс» и положил ее на уголок стола, взял стакан с соком и приподнял его, словно чокаясь с Мишелем:

— Чиерс! За удачу, Майкл! За вашу удачу!

Мишель глотнул неразбавленного виски, стараясь унять волнение: сейчас американец должен сказать ему что-то такое, что, может быть, определит всю его дальнейшую жизнь.

Старший официант принес металлические подносики с толстыми, пышущими жаром бифштексами, на поджаристой поверхности которых выступали капельки сока. Гарниром служили мелкие кубики моркови в белом сладком соусе, золотистые ломтики жареного картофеля, бронзовые кружки лука, прожаренного в оливковом масле.

Джеремия Смит вонзил вилку в бифштекс, из которого брызнул золотистый сок, отрезал изрядный кусок мяса и с наслаждением отправил его в рот. Закрыв глаза и подвигав тяжелыми челюстями, он блаженно улыбнулся и с шутливой назидательностью обратился к Мишелю:

— Ловите мгновение, Майкл! Наслаждайтесь жизнью и делайте ее. Куйте свое счастье, ловите за хвост удачу! И будущее ваше — в ваших руках! Аминь.

Он запил мясо апельсиновым соком и кивнул на тарелку Мишеля:

— Ешьте, что же вы! Душевные переживания — это одно, а телесное здоровье — другое. В здоровом теле-здоровый дух.

Неожиданно он поднял руку и замахал кому-то за спиною Мишеля:

— Хай, Селим! Хай!

Мишель непроизвольно обернулся и увидел щуплого парня, пробирающегося к ним между столиков. Парень был одет в черную куртку из добротной турецкой кожи, в тонкий черный свитер с высоким воротником, плотно облегающим его тощую кадыкастую шею, и модные голубые джинсы с широким кожаным ремнем, украшенным несколькими замысловатыми посеребренными бляхами. Половину худого нервного лица скрывали черные очки, плотно цеплявшиеся за большие оттопыренные уши. В отличие от большинства сидевших за столиками парней, вид у него был совершенно не воинственный.

— Хэлло, мистер Смит, — произнес он мелодичным голосом и застыл у столика, словно ожидая приглашения присесть.

— Садитесь, Селим, — поспешил пригласить его американец, и пока Селим осторожно, стараясь не производить шума, отодвинул стул, Смит, наблюдавший за ним, с ласковой снисходительностью представил его Мишелю:

— Прошу любить и жаловать! Мой хороший друг — Селим, умница, да еще с золотыми руками. Будущее светило американской электронной промышленности…

Тонкие губы Селима дрогнули в улыбке, и он протянул Мишелю костлявые бледные пальцы.

— Как насчет ланча? — предложил американец Селиму. — Я угощаю.

— Нет, нет! Шукран джазиле! Большое спасибо, — решительно отказался Селим, откровенно разглядывая Мишеля.

Джеремия Смит пожал плечами и принялся за свой бифштекс.

— Между прочим, — продолжал он, обращаясь к Мишелю с набитым ртом, отчего голос его стал глуше и невнятнее: — Селим поможет вам, Майкл, в вашем деле. По крайней мере он мне это обещал. Не так ли, Селим?

— Так, — кивнул Селим, упорно продолжая разглядывать Мишеля. — Бизнес есть бизнес.

— Угу, — подтвердил американец.

Мишель и Селим молча смотрели, как он подчищает куском хлеба соус с тарелки, как допивает апельсиновый сок, как смачно вытирает полные губы белоснежной салфеткой, держа ее сразу двумя руками. И вдруг Мишель подумал, что они с Селимом ведут себя как цирковые животные перед самоуверенным укротителем, выгнавшим их на арену.

Вытерев губы, Джеремия Смит отложил салфетку, отодвинул от себя пустую тарелку, с сожалением глянул на нее и облизнулся:

— А бифштекс был славным!

И вдруг неожиданно встал, упреждая чуть выставленными вперед руками попытки Мишеля и Селима последовать его примеру:

— Нет, нет! Сидите, друзья, сидите! У вас есть о чем поговорить, я не буду вам мешать… И… — Он понизил голос и добродушно, по-отечески подмигнул: — Вы — мои гости, все, что закажете, — оплачено. Ешьте, пейте, как говорится, за счет заведения… А у меня… — Он поднес к глазам тяжелую руку с золотым «ролексом» на широком запястье: — …деловое свидание. Извините! Бегу, бегу, бегу!

И не успели Мишель с Селимом сказать и слова, как он поспешно отошел в глубь кантины — к стойке бара, за которой дюжий и мрачный парень убивал время, перетирая пестрым полотенцем чистые стаканы. Парень привычно распахнул дверцу в стойке и Джеремия Смит, скользнув в нее, исчез за портьерой, скрывавшей дверь, видимо ведущую во внутренний коридор посольства.

Проводив американца взглядом, Селим оживился и махнул тонкой костлявой кистью бармену:

— Как всегда, Джонни, мне и моему приятелю!

Бармен мрачно кивнул и потянулся за бутылкой «Олд пар» — дорогого, рассчитанного на ценителя, виски. Молодой официант в малиновом смокинге услужливо принес стаканы с тройной порцией виски, золотящегося на голубоватых кубиках льда. Селим взял стакан и коснулся им стакана, предназначенного Мишелю:

— Чиерс, Мохаммед! За знакомство!

— А тебя ведь зовут… не Селим! — неожиданно сказал он.

— Так же, как и тебя зовут… не Мохаммед! — рассмеялся тот в ответ и, тут же став серьезным, понизил голос: — Слушай, Мохаммед! Я тебя знаю, как Мохаммеда, а ты меня-как Селима, и чем меньше мы будем знать друг о друге, тем лучше будет для нас обоих. Наш с тобой бизнес — не торговля дамскими шляпками, и у него свои правила. Не мы их придумали, но подчиняться им придется для нашего же с тобой блага. Понял? И вообще с этой минуты чем меньше ты будешь задавать вопросов, тем лучше. Если хочешь, конечно, чтобы дело твое выгорело, но…

Голос его стал угрожающим:

— Запомни! Раз уж ты ввязался в эту историю, назад дороги нет.

Не зная, что сказать в ответ, Мишель вертел в пальцах стакан с виски, не отводя взгляда от золотистой жидкости, в которой быстро таяли голубые кубики льда. Он чувствовал, что в нем закипает раздражение против Джеремии Смита: ничего себе — друг! Обещал подумать, что-то посоветовать, подсказать — и вот свел с типом, который ведет себя так, будто он, Мишель, уже член банды убийц. А ведь он даже еще по-настоящему и не решил, как ему быть… что делать, чтобы спасти Саусан и ее брата. И все же то, что происходило сейчас, лишало его воли.

— Сейчас мы с тобою поедем в одно местечко, — продолжал Селим. — Операцию намечено провести в ближайшие дни, и ты сразу должен включиться в ее подготовку, времени у нас остается мало.

— Что я должен буду делать? — осевшим вдруг голосом спросил Мишель.

— Приедем — узнаешь, — отрезал Селим и встал. — Поехали!

Глава 8

Селим припарковал свой старенький, помятый во многих местах «фольксваген» в глухом и узком тупичке, сжатом двумя старыми трехэтажными домами, построенными, судя по традиционной мусульманской архитектуре, еще в начале прошлого века, когда Бейрут был захолустным портовым городом Оттоманской империи. На веревках, натянутых между нависавшими над тупичком ветхими деревянными балконами, болталось застиранное белье. Окна первых этажей — высокие и узкие, закрыты толстыми ржавыми прутьями и серыми от времени деревянными ставнями-жалюзи. Из окон слышались гортанные голоса арабских радиодикторов, рыдания знаменитой на весь Ближний Восток ливанской певицы Фейруз, чьи-то громкие разговоры, мужской смех, плач младенца. В тупичке пахло горящим древесным углем, шиш-кебабом, острыми приправами и пряностями, туалетным мылом и керосином. Это был старый квартал, все еще сопротивляющийся наступающим на него со всех сторон современным железобетонным башням, тесный, перенаселенный, живущий своей замкнутой обособленной жизнью, своими традициями, своими радостями и печалями. В другое время дня тупичок был полон детьми, у стен сидели старики, устроившиеся на расшатанных венских стульях, сохранившихся с давних времен. Старики задумчиво курили наргиле и блаженно жмурились, наслаждаясь теплом солнечных лучей, ухитрившихся проникнуть даже в узкую и сырую щель тупичка. Но теперь был час обеда и отдыха и тупичок был пуст.

— Сюда, — сказал Селим и кивком головы указал Мишелю на обитую ржавым железом узкую дверь в серой стене, почти вплотную к которой он поставил свой горбатый «фольксваген». Рядом с дверью торчала кнопка электрического звонка. Селим протянул руку к звонку, и за дверью послышался какой-то сложный, переливчатый перезвон, а затем чьи-то шаги. Прошла минута, потом дверь со скрипом отворилась, и в полутьме уходящего внутрь коридора появился плотный крепыш в пятнистой военной куртке и с пистолетом в руке. Кивнув Селиму, он взглядом спросил его о Мишеле: кто?

— Мохаммед, — бросил ему Селим, и парень отступил, пропуская их. Мишель отметил, что его здесь ждали.

Селим уверенно пошел вперед по узкому полутемному коридору, в который выходили двери четырех или пяти комнат старинной квартиры, обставленной типичной арабской мебелью — низкой, мягкой, затейливо украшенной резьбой и позолотой. Все двери, кроме одной, самой дальней, были распахнуты, и в комнатах за ними никого не было. Селим уверенно толкнул ладонью последнюю дверь, за которой оказалось что-то вроде радио — или электромастерской, освещенной тремя чертежными лампами, укрепленными на деревянных верстаках, заставленных какими-то приборами, заваленными пучками проволоки, полупроводниковыми схемами, миниатюрными инструментами. За одним из верстаков пожилой мужчина с воспаленными глазами, прикрытыми зеленым пластмассовым козырьком, ковырялся в пластмассовой коробке, чем-то похожей на радиоприемник. В руках у него была тонкая отвертка и паяльник с длинным «жалом». Он даже не повернулся на скрип открывшейся двери и сосредоточенно продолжал свое дело.

Войдя вслед за Селимом, Мишель мгновенно окинул взглядом комнату — просторную, но заставленную картонными ящиками и коробками разных размеров, тремя старыми мягкими креслами и металлической солдатской койкой, прикрытой серым одеялом. На койке валялась американская автоматическая винтовка «М-16», рядом с нею — кожаная плетенка с круглыми зелеными гранатами. Под окном, наглухо закрытым изнутри железными ставнями, стоял ручной пулемет с заправленной в него лентой. Тут же на полу-новенький никелированный поднос с кофейником и тремя скромными чашечками белого фаянса с остатками кофейной гущи.

— Садись, — приказал Селим Мишелю и махнул рукой в сторону кресел. — Привыкай к обстановке…

Сам он тут же плюхнулся в кресло и с наслаждением вытянул ноги, с усмешкой наблюдая, как Мишель осторожно садится напротив него, все еще продолжая оглядывать странную комнату. Парень, впустивший их, остался стоять на пороге, не сводя любопытных глаз с Мишеля и не выпуская из рук пистолета. Минуту-другую в комнате царило молчание, и в тишине было слышно, как сопит у верстака человек, колдующий над пластмассовой коробкой. Наконец, он удовлетворенно вздохнул, положил отвертку и паяльник на верстак, отодвинул от себя коробку и повернулся на вертящемся стульчике.

У него оказался острый, пронизывающий взгляд, умный и холодный, словно вместо глаз были льдышки. Крепкие, резко очерченные губы ярко алели на желтоватом рябом лице, над губами нависал большой толстый нос с перебитой переносицей.

— Мохаммед? — полувопросительно-полуутвердительно произнес он низким хрипловатым голосом, оценивающе оглядывая Мишеля.

Мишель кивнул, во рту у него пересохло, он понял, что именно от этого человека теперь зависит вся его судьба.

— Меня зовут Сами, — продолжал рябой, а затем кивнул на парня, все еще стоявшего в дверях. — Этого — Валид. А с Селимом ты уже знаком. У нас мало времени, чтобы определить, на что ты способен. И поэтому будешь делать то, что я тебе прикажу, понятно? Но прежде всего запомни, что ты будешь работать в паре с Селимом. У него на счету уже немало удачных акций, и тебе придется у него поучиться. И прежде всего конспирация — ради твоей же собственной шкуры. Понятно?

— Понятно, — чуть слышно выдохнул Мишель, чувствуя, что на шее у него затягивается невидимая петля.

— Ничего, парень! — вдруг смягчился Сами и улыбнулся, показав крупные желтые зубы. — Все будет о’кей! И если будешь стараться, мы сделаем из тебя настоящего боевика, абадая![14]

И вновь лицо его стало жестким:

— А сейчас ты отправишься с Селимом в одно местечко, где вы будете мирно пить пиво и тихо беседовать, наслаждаясь жизнью… за счет фирмы, в которой ты теперь работаешь вместе с нами.

Сами перевел тяжелый взгляд на Селима, и тот сразу подобрался и выпрямился в кресле.

— Идите! — резко бросил Сами и, повернувшись на своем стульчике к верстаку, принялся ковыряться в пластмассовой коробке.

Селим сделал Мишелю знак, и оба они направились к выходу из комнаты. Валид пропустил их и пошел сзади, словно конвоир. Лишь у самого выхода из квартиры он молча отстранил их, подошел к двери, заглянул в глазок и, убедившись, что снаружи никого нет, выпустил их в тупичок.

А еще через двадцать минут, попетляв по лабиринту городских улиц, Селим остановил свой «фольксваген» перед скромным заведением без вывески, что-то вроде бара или закусочной. В небольшом помещении, выходящем высоким — от пола до потолка — окном сразу на две улицы, была мраморная стойка и стеклянная витрина-холодильник с немудреными закусками из мяса, фасоли, свежих и маринованных овощей. У входа в заведение красовался большой никелированный шкаф, в котором на медленно вращающихся вертелах жарились курицы, подпекаемые ровным огнем газовых горелок. Три из пяти столиков перед стойкой были заняты. Лысый старик с седой щетиной на дряблых щеках, стоявший за стойкой в несвежем белом фартуке, встретил Мишеля и Селима вопросительным взглядом, и когда Селим заказал ему две большие банки пива «Хейникен», равнодушно кивнул.

Они уселись за столик у самого окна. Старик поставил перед ними высокие стеклянные кружки и зеленые банки «Хейникена», затем подошел еще раз и принес блюдечко с жареными, посыпанными солью дынными семечками. Проделав все это, он удалился к себе за стойку и принялся перетирать стоявшие на ней кружки и стаканы.

Селим ловко содрал язычки тонкой жести, закупоривавшие банки, разлил пиво по кружкам и пододвинул одну из них Мишелю:

— Давай… за счет фирмы!

— За счет фирмы, так за счет фирмы, — согласился Мишель и взял кружку.

Они молча выпили пиво, и Селим заказал еще пару банок «Хейникена». Приятная теплота растекалась по всему телу, снимала напряжение, располагала к благодушию.

— И часто тебе приходится вот так… за счет фирмы? — добродушно спросил Мишель Селима, глаза которого уже хмельно блестели.

— Это что… — хвастливо отозвался Селим. — Мелочь, чепуха. Подумаешь — пиво. Случаются расходы и куда больше, фирма свое дело знает. Вот подожди — провернем мы эту работку, увидишь тогда! Озолотимся. Только смотри… не ошалей! Начнешь швырять деньги направо-налево, обратишь на себя внимание и… фирме ты больше не нужен!

Он выразительно закатил глаза к небу, чиркнул пальцем по своему горлу и издал хрипящий звук, будто перерезал его.

— Тут до тебя был у меня партнер… Абадай! Да дураком оказался, в «Казино дю Ливан» зачастил. Загулял, запил, закрутил с девками… Ну наши и засекли. На большое дело мы идем с тобой, парень! Провернем его — можно и сматываться, на всю жизнь обеспечены будем. Понял? Дед нам с тобой паспорта в зубы — и в Штаты, да еще и там работенку обеспечит, такие, как мы, им нужны.

— Дед? Какой дед? — переспросил Мишель и вдруг понял, что речь идет о Джеремии Смите. — При чем тут… Дед?

— Будто не знаешь! — усмехнулся Селим. — Что там — Сами! Такой же, как мы, только корчит из себя мудира[15]. Да если бы он бомбы так хорошо не мастерил, Дед давно бы от него избавился — кому нужны старые крысы, боящиеся из своего подвала даже нос высунуть.

— Бомбы… Значит, Сами делает там… бомбы, — выдохнул Мишель. — И… все эти взрывы… — Мишель в ужасе смотрел на захмелевшего Селима. — Машины с динамитом… динамит в мусорных баках, в баллонах для газа… перед школами… перед мечетями и церквями… Дед?

— Про нас, динамитчиков, газеты пишут, что мы — израильская агентура. Что ж… И израильская тоже, — пожал плечами Селим. — ЦРУ или «Моссад»[16] — у них тут дела общие. Только ЦРУ побогаче, да и размах у него побольше. А так — один черт!

— Так значит… мистер Смит… из ЦРУ?

Селим насмешливо прищурился:

— Да ты что, парень? Действительно с Луны свалился или дурачком прикидываешься? Мне, конечно, Дед своих верительных грамот не вручал, но то, что он шеф бейрутской «станции»[17] ЦРУ — это точно!

Мишель был ошеломлен. Вот тебе и Джеремия Смит, такой внимательный и заботливый, пьющий только апельсиновый сок и в то же время нанимающий Селима, Сами и им подобных для убийств на улицах западного Бейрута ни в чем не повинных людей, чтобы доказать, что здесь царят анархия и беспорядок!

— Мы не зря здесь пьем пиво, парень! Вон тот серый дом напротив, видишь? Смотри и запоминай! Когда нам скажут, мы поставим там наши машины. Не у самого дома — ближе по улице и дальше за ним. А сами будем ждать-один здесь, а другой дальше — там тоже есть заведение, как это. Завтра я покажу тебе его, а ты запоминай, запоминай… Ты или я, кто-нибудь из нас придет сюда в день «Икс» и… когда «мерседес» шейха будет проходить мимо оставленной нами машины, нажмет кнопку… Тррах! Взрыв, пламя! И все!

…Да, назад ходу не было. Теперь Мишель уже не мог выбирать и колебаться. Теперь у него была лишь одна единственная возможность — заплатить за жизнь Саусан и ее брата жизнью шейха.

Он расстался с Селимом в закусочной после нескольких кружек пива. Голова была тяжелой, и он отказался от предложения Селима довезти его на «фольксвагене» до дома, сказав, что хочет пройтись пешком и проветриться. Мишель помог охмелевшему Селиму сесть в машину, подождал, пока тот скрылся в ближайшем переулке, и пошел по людной улице к серому особняку — цели предстоящей операции. Ему было любопытно — чей это дом? Бейрутский дом шейха, как он знал, находился довольно далеко отсюда — в квартале, населенном друзами, и хорошо охранялся. Улочки и переулочки, ведущие к нему, были уставлены многотонными кубами бетона так, что автомобилистам приходилось медленно лавировать между ними. Скорости здесь не развить — это было сделано после того, как однажды ночью дом шейха был обстрелян из гранатометов с промчавшегося мимо автомобиля. И в каждом переулке, и у самого дома стояли посты друзской милиции — вооруженные до зубов парни в пятнистой форме, на рукавах которых были красные повязки с эмблемой прогрессистов — в белом круге автомат и крест-накрест с ним крестьянская мотыга. Парни останавливали каждую машину — открывали багажник и капот, осматривали изнутри кабину. С помощью больших зеркал, насаженных на длинные палки, они проверяли, не прикреплена ли взрывчатка к днищу автомобиля, внимательно и придирчиво изучали документы водителей, а порой и обыскивали их. И, конечно же, ни одной незнакомой им машине не разрешалось даже замедлять ход, проезжая мимо дома шейха, не говоря уже о том, чтобы остановиться поблизости.

И все же на шейха уже было совершено несколько неудачных покушений, и он предпочитал жить у себя в горах, спускаясь в Бейрут лишь в самых редких случаях. О том, что он побывал в городе, становилось известно лишь после того, как он благополучно ускользал в горы, и к этому все привыкли, и все понимали, что иначе нельзя. Впрочем, и в своем родовом гнезде шейх не проводил много времени. Газеты сообщали то о его визитах в Дамаск, то в Амман, то в Триполи, то в Аден. Он был вездесущ и в то же время неуловим — он знал, что за ним идет охота, и извлек урок из гибели своего отца. И все же теперь кому-то удалось вызнать, что он должен скоро побывать в сером трехэтажном особняке в западном Бейруте. Может быть, этим людям был уже известен и день его появления, и даже час. А это значило, что у них был кто-то свой в окружении шейха… или в окружении того, кому принадлежал серый особняк.

Глава 9

Отныне Мишель почти не бывал в университете, проводя почти все дни с Селимом. Селим забирал его где-нибудь на людной улице. Старенький «фольксваген» притормаживал точно возле него, и Мишель поспешно юркал в полуоткрытую Селимом дверцу машины. Они много раз уже проезжали мимо серого трехэтажного особняка, и теперь Мишель знал, что этот дом принадлежит одному уважаемому политическому и государственному деятелю, известному своими умеренными взглядами и стремлением к посредничеству между фалангистами и их противниками.

Возле особняка прогуливался полицейский, не позволявший никому ставить машину рядом с воротами. Но улица была коммерческой, движение напряженным, стоянок поблизости не было — и на тротуарах парковали машины хозяева ближайших магазинов и те, кто приезжал сюда по делам или за покупками.

В день «Икс», объяснял Селим, специальная группа с утра поставит машины так, чтобы их нельзя было миновать, выехав из особняка. Затем в точно назначенное время эти машины уступят места машинам, которые пригонят Селим и Мишель, а затем надо будет ждать в закусочных поблизости, пока члены третьей группы не подадут знак, что машина шейха выезжает из особняка и едет по улице в сторону той или другой машины-«ловушки».

Но пока день «Икс» был им неизвестен, и оба они нервничали, желая, чтобы все это поскорее кончилось. Сами приказал, чтобы они не разлучались и держали с ним постоянный контакт — звонили бы по телефону в его берлогу каждый час. Паролем, означающим, что шейх в городе и операцию нужно начинать, должна была служить фраза: «Мама просит позвонить». Специально для этой операции, получившей кодовое название «Молния», Сами сконструировал хитроумные устройства, взрывающие адские машины на расстоянии. Они были вмонтированы в корпуса небольших радиокассетников «Сони». Сами очень ими гордился. Стоило включить приемник, как радиопередатчик посылал сигнал в настроенное на него взрывное устройство.

Селим высоко оценил «игрушки» Сами, который охотно объяснил ему и ничего не понимающему в электронике Мишелю, что сделанное им можно считать открытием и когда-нибудь он запатентует его в Штатах. Пока же секрет изобретения хранится в его голове. Заодно он предупредил, что при попытке заглянуть в потроха «игрушек» они взорвутся, так как снабжены надежным защитным устройством, рассчитанным на то, чтобы отправить любопытную душу прямо на небо.

К этому времени Мишель уже знал, что Селим по образованию техник-электроник, имел в западном Бейруте свою мастерскую, но что-то там пошло у него не так, он пытался расширить дело и подыскал для этого солидного компаньона, владельца магазина радиотехники. Компаньон неожиданно свернул бизнес и бежал из Ливана в Южную Америку вместе со всем капиталом Селима. А тут еще кто-то из конкурентов взорвал мастерскую Селима, и парень совсем сел на мель.

Бывая все время вместе, Мишель и Селим невольно и постепенно все больше и больше узнавали друг друга.

Откровенность за откровенность, и как-то, когда от мыслей о судьбе Саусан стало совсем уж невмоготу, Мишель рассказал Селиму о том, как он оказался втянутым в операцию «Молния», и тот самым искренним образом посочувствовал ему: история Мишеля в духе арабского Востока — злые духи, разлучившие возлюбленных… безутешный, потерявший от любви и горя разум, герой, готовый на все в борьбе за счастье…

На глазах расчувствовавшегося Селима даже выступили слезы, и тронутый его сочувствием Мишель не вспомнил, что чувствительный партнер со спокойной совестью расставлял по западному Бейруту начиненные взрывчаткой машины и получал деньги за убийство ни в чем не повинных людей. Теперь уже и Мишель думал об убийстве шейха гораздо спокойнее. Кто, в самом деле, был ему этот шейх? Горный феодал, живущий по-княжески во дворце и стремящийся к власти уже не только в своих краях, но и во всем Ливане! Почему Мишель должен жалеть о шейхе, если тот оказался на пути к его счастью? Убийство? Ну и что же! Ливанцы каждый день убивают друг друга вот уже столько лет, и никто не испытывает при этом ни малейших угрызений совести!

Обо всем этом любил разглагольствовать Селим. Говорил он убежденно, и Мишель только удивлялся его неоспоримой, как ему теперь казалось, аргументации. Селим часто ссылался при этом на имена известных иностранных политических авторов, а когда Мишель как-то спросил, где он доставал их книги, усмехнувшись, ответил, что брал их у мистера Смита. Он не упускал случая, чтобы поиздеваться над упрямым неверием Мишеля в то, что американец был далеко не тем симпатичным и безобидным человеком, каким его считал Мишель. А Мишель не верил или, вернее, не хотел верить в это.

В редкие минуты, когда он оставался один, Мишель несколько раз звонил по телефонам, указанным на визитной карточке Джеремии Смита, но телефоны были немы. И их молчание тяготило Мишеля. Несколько раз по утрам он появлялся на набережной — в часы, когда он встречал здесь Джеремию Смита, занимавшегося «джоггингом», но того на набережной не было. А между тем Мишеля почему-то очень тянуло увидеться с ним. Нет, он не будет задавать американцу дурацких вопросов — правда ли то, что говорит о нем Селим? Он просто посмотрит, как американец будет с ним держаться — теперь, когда операция «Молния» уже подготовлена и день «Икс» наступит завтра, послезавтра, вот-вот… Мишель спросит его — нет ли каких-нибудь новостей о Саусан и каким образом фалангисты будут выполнять обещание Фади… потом, после операции «Молния»? Бизнес есть бизнес, как говорит Селим, и Мишель вот-вот выплатит цену, которую потребовал Фади, а что потом? Нет, встреча с Джеремией Смитом становилась для Мишеля все более и более необходимой. Психологический порог он переступил, операция «Молния» была теперь для него лишь обычной сделкой, и в душу закрадывались сомнения — не обманет ли его Фади, как самый обычный торговец?

Он поделился своими сомнениями с Селимом, и тот скептически ухмыльнулся:

— Сегодня в Ливане люди не верят даже самим себе, не то что кому-то. А Деду ты, парень, теперь не нужен, у него уже другие дела. Да и кто ты такой? Новичок, который даже не показал еще себя в деле.

Он вдруг задумался, а затем продолжал уже мягче:

— Но если ты хочешь что-нибудь узнать о твоей девушке… В этом тебе я, наверное, смогу помочь… есть у меня тут один знакомый.

Мишель растроганно прижал правую руку к сердцу и чуть склонил голову:

— Если можно, Селим…

— Да можно же! — фыркнул хвастливо Селим. — Я ему и не такие услуги оказывал. Двух конкурентов его рванул — тррах! И двух видеоклубов нет. Так-то, парень!

Он хлопнул Мишеля по плечу:

— Значит, договорились. Завтра мы все узнаем. А сегодня…

Он посмотрел на свои часы:

— Сегодня, сейчас мы с тобой, парень, подъедем в одно местечко, где для нас кое-что приготовили. О’кей?

«Местечко», куда они приехали, оказалось глубоким и просторным подземным гаражом в самом центре города — под одним из давно построенных высоких зданий. Это был одновременно и гараж, и мастерская по ремонту автомашин. Пандус, спускающийся туда из переулка, был перегорожен толстой цепью, скрепленной висячим замком с кольцом, вделанным в бетонную стену. У стены в рваном плетеном кресле сидел парнишка в зеленой куртке и белесых джинсах, лохматый, с землистым лицом наркомана.

Селим уперся радиатором своего «фольксвагена» прямо в цепь и небрежно развалился, ожидая, когда парень отомкнет ее. Судя по тому, как парень им улыбнулся, Селима здесь хорошо знали. Цепь со звоном упала на бетонный, исчерченный мелкими канавками пандус, и они спустились вниз, в залитое ярким электрическим светом просторное помещение. Здесь было около десятка машин самых разных марок, возле которых возились люди в синих, видавших виды комбинезонах. Жужжали дрели, звенел металл, свистела воздушная помпа, пахло перегретым машинным маслом, бензином, краскорастворителями Здесь регулировали двигатели, чинили электропроводку, лудили, красили, шлифовали, полировали. Под мастерскую были отведены центральный и левый отсеки подвала, правый был отдан под стоянку и освещен гораздо хуже. Машины стояли там в два ряда, и свободных мест между ними не было.

Селим направил «фольксваген» в центр, а навстречу ему вышел среднего возраста плотный мужчина в синем рабочем комбинезоне и таком же синем берете. Лицо его было сонным и равнодушным. Селим вышел из «фольксвагена» и пожал ему руку.

— Ну, Самир, покажи-ка нам наших красавиц, — весело потребовал Селим, и мужчина в комбинезоне, молча повернувшись, повел их в глубь подвала, где царил полумрак. Там, в самом дальнем углу, стояли рядом два «мерседеса» далеко не самых последних моделей — бежевый и серый, скромные, что называется, рабочие лошаденки. Они были покрыты дорожной пылью, небрежно стертой лишь со стекол. Номера на них были грязные, кое-где облупленные и тронутые ржавчиной. Таких машин на ливанских дорогах и улицах — тысячи, и никто на них не обращает внимания.

— Какой выбираешь? — обернулся Селим к Мишелю и тут же опередил его: — Я беру бежевый, это мой цвет, на бежевых машинах я еще ни разу не сорвался.

— Тогда мне — серый, — равнодушно согласился Мишель и вдруг понял, что именно эту машину, начиненную взрывчаткой, ему придется брать из подвала и перегонять туда — к трехэтажному особняку… может быть, даже завтра. В горле у него пересохло, руки вдруг задрожали. Но Селим не заметил охватившего его волнения.

— Запомни моего приятеля, Самир, — обернулся он к сонному мужчине в комбинезоне. — Мы с ним сейчас заберем у тебя ключи от этих красавиц…

Самир равнодушно пожал плечами, порылся в широком кармане и извлек оттуда две небольших сцепки ключей. Разложив их на мозолистой ладони, он подумал мгновенье, потом протянул одну Селиму, другую Мишелю.

— Проверять не будем, ты свое дело знаешь, — кивнул Селим в сторону «мерседесов». — А заберем их на днях, так что жди — придем за машинами порознь, как всегда.

Самир безразлично кивнул. Было видно, что он давно уже привык ко всему и ничему не удивлялся. И все же Мишелю показалось, что он перехватил мгновенный взгляд, брошенный на него Самиром, словно тот оценивал его или хотел запомнить.

Мишель взял протянутые ему ключи. Они были прикреплены к потертому металлическому брелоку с изображением знака зодиака — «скорпион».

— Значит, бывший хозяин твоей машины родился под «скорпионом», — объяснил Селим, бросив взгляд на брелок в руках Мишеля. — А моей…

Он взглянул на брелок на ключах, врученных ему Самиром, и рассмеялся:

— А на моих — «дева», мой зодиак! Видишь, какое совпадение? Хороший знак, мне, как всегда, повезет, парень. Вот только тому, кто до меня гонял этот бежевый «мерседес», не повезло…

Мишель вопросительно взглянул на него.

— Конечно же, не повезло, если у него отняли машину, — пояснил самым обыденным тоном Селим. — Да и твоего «скорпиона» наверняка выкинули из-за руля где-нибудь среди бела дня. Как это пишут газеты — угон машины «по-ливански»: обгоняют машину, останавливают ее, пистолеты в руках… давай ключи и выматывайся!

Мишелю опять стало не по себе. Ему вдруг показалось, что он стоит в болоте, которое медленно, но упорно засасывает его — все глубже и глубже. «Назад хода нет» — вспомнилось ему любимое выражение Селима.

— Как пишут в книгах, которые мне давал Дед, для нас это не уголовное дело, а политическая борьба, — сказал Селим. — И пусть твоя еще чересчур нежная совесть будет спокойна. В борьбе против такого дьявольского наваждения, как коммунизм, хороши все средства!

Сонный Самир уже отошел, и теперь они стояли между серым и бежевым «мерседесами», ключи от которых лежали в их карманах.

— Да разве шейх… коммунист? — не выдержал Мишель беспардонной болтовни своего партнера. — Горный князь, феодал. Да он сам шарахается от красных, как правоверный мусульманин от свинины. А ты говоришь… коммунизм!

Селим с интересом посмотрел на него.

— Ого, парень! Да у тебя начинают прорезываться зубки. Это хорошо, а то я думал, что ты совсем уж размазня. А такой, как сейчас, ты мне больше нравишься, я начинаю тебя уважать… — В словах его звучала насмешка, но насмешка дружелюбная. — …может быть, скажешь еще чего-нибудь?

— А что говорить? — будто выпустив пар, сник Мишель. — Не знаю, что ты там вычитал в книжках, но терроризм есть терроризм и преступление есть преступление, какими бы красивыми и высокими словами их не называли. И не за политическую идею мы с тобой занимаемся вот этим… — Он кивнул на бежевый «мерседес», прислонившись к которому стоял Селим, и продолжал: — Просто ты хочешь заработать большие деньги… Может быть, чтобы стать потом уважаемым бизнесменом, а может быть, даже и большим политиканом… да разве ты такой в Ливане один? Как у нас говорят — каждый строит себе свой собственный магазин… — Мишель с отвращением тряхнул головой. — А я… ты знаешь, почему я сейчас здесь с тобою. И плевать мне на твои идеи, которых ты нахватался не знаю там у кого!

— Все? — спокойно дослушал его Селим. — А теперь… Неужели же ты считаешь меня таким дураком? Да, мне нужны деньги! Да, я хочу выбраться из той ямы, в которой оказался в этой проклятой стране, где все болтают о политике и все занимаются уголовщиной! Да, я такой же, как все. И ты станешь таким же, как все, или не выживешь, пропадешь, потеряешь все, как я. Конечно, мы с тобою лишь мелкие сошки, и нам перепадают лишь крохи от больших кусков пирога, которые хапают те, кто стоит над Фади и такими, как мы и он. Но дай мне только сделать мой первый миллион, а дальше дело пойдет, вот увидишь, не я первый и не я последний. Кто-то сказал, что в основе каждого богатства лежит преступление. Ну и что? А я не хочу барахтаться в нищете, я хочу стать миллионером, а уж тогда вещать с колокольни высокой морали.

Он вдруг успокоился и дружелюбно, с сочувствием улыбнулся Мишелю:

— Ты — чудак, какие давно… ох как давно мне не попадались.

Мишель промолчал. Да и что ему было ответить? Ведь он был из богатой семьи и никогда не знал, что такое разорение и нищета.

— Ладно, пошли, — тяжело вздохнул Селим. — А то мы тут такое с тобой наговорим, парень… Сами жалеть будем, да еще как! В нашем колледже таких разговоров не любят.

Он обнял Мишеля за плечи:

— А в общем-то оба мы загнаны с тобою в угол, да только по-разному.

Они вернулись к «фольксвагену», сели в него и выехали по пандусу вверх. Лохматый парень вновь отомкнул цепь, опустил на бетон пандуса и, когда они осторожно переезжали ее, весело улыбнулся Мишелю, со стороны которого на этот раз оказался.

— Ну видишь, теперь тебя тут знают, и когда настанет день «Икс», ты придешь сюда за своим «мерседесом» без меня, — уже совсем другим тоном сказал Селим.

Он не глядел на Мишеля, делая вид, будто полностью увлечен ездой по забитой автомашинами узкой улочке. И Мишель понял, что Селим жалеет о том, что наговорил в подвале.

Они молча доехали почти до дома Мишеля — впервые за все время их короткого знакомства. И Мишель не удивился тому, что Селим знает, где он живет, хотя Мишель ему об этом никогда не говорил. Он вообще уже перестал чему-либо удивляться — все, что творилось вокруг него, не зависело от него и подчинялось чьей-то чужой воле.

Не доехав до дома метров пятидесяти, Селим остановил машину и задумчиво опустил голову. Мишель продолжал сидеть на своем месте, почему-то чувствуя неловкость от того, что они должны расстаться.

— Может, зайдешь ко мне? Выпьем кофе? — неуверенно предложил он, не зная, как отнесется Селим к такому приглашению: он догадывался, что сейчас оба они грубо нарушают правила конспирации.

— В другой раз, парень, — вздохнул Селим, словно очнувшись. — В другой раз.

Он положил худую руку на плечо Мишеля:

— А ты иди, парень. И думай о том, что все это кончится и ты забудешь обо всем со своей девушкой, вы будете счастливы и богаты, и у вас будет много детей. Иди, парень, домой… Иди.

Глава 10

На следующее утро Мишель и Селим, как обычно, встретились в условленном месте. На этот раз это было маленькое кафе неподалеку от университета, где в обеденное время обычно собирались студенты, но по утрам оно пустовало. Заказав кофе, Селим попросил у хозяина разрешения позвонить, и тот выставил на мраморную стойку громоздкий телефонный аппарат. Селим опустил в широкую щель аппарата большую белую монету-одну лиру, аппарат включился, и Селим набрал номер Сами. Тот не сразу взял трубку, а когда взял, голос его был сонным и недовольным:

— Айва… Да…

— Мама не просила позвонить? — спросил Селим.

— Мама нам что-то не звонит, — ответил Сами и сладко зевнул. — До завтра… маасалями…[18]

— Маасалями, — ответил Селим и положил трубку.

Значит, и сегодня они свободны. Операция «Молния» все откладывалась и откладывалась, и Селима, как чувствовал Мишель, это уже начинало раздражать. Да и у Мишеля нервы были напряжены до предела.

— Значит, так, парень, — объявил он Мишелю, допив свою чашечку кофе. — Поскольку в нашем колледже и сегодня выходной день, отправляйся-ка ты домой… или сходи в университет, посиди в библиотеке. Спросят, почему в последние дни не показывался, скажи, что приболел. А завтра к десяти утра в «Луну», знаешь, где это?

Да, Мишель знал это маленькое кафе, оно было неподалеку от того, где они сейчас сидели.

— А ты… — хотел было спросить он о планах Селима, не решаясь напомнить ему о вчерашнем обещании разузнать, что с Саусан и ее братом. Но Селим понял его:

— А я поеду в восточный Бейрут… как обещал тебе вчера. Может быть, чего-нибудь и раскопаю… Но… — Он сделал паузу, и Мишель весь напрягся. — Раньше чем завтра мы с тобою не встретимся. Понял, парень? Завтра в «Луне»!

Он подмигнул Мишелю, встал и ободряюще потрепал его по плечу:

— О’кей?

— О’кей! — благодарно улыбнулся ему Мишель, не вставая из-за столика.

Он уже знал правила игры. Теперь Селим должен был выйти из кафе один, а Мишель не раньше чем через десять минут и пойти в противоположную сторону. Подождав положенное время, Мишель вышел из кафе и, как учил его Селим, остановился словно бы в раздумье, не торопясь осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, пошел налево-в сторону университетского компаунда. После вчерашнего визита в подвал, где стоят «мерседесы», Мишель вдруг всем своим существом понял, насколько опасным было дело, в которое его втянули, и что то, что Селим именовал конспирацией, требовало самого серьезного отношения.

Мишель дошел до университетских ворот, охраняемых бравым полицейским в малиновом берете и двумя мальчишками-солдатами с «М-16». В университете уже шли занятия, в компаунд никто не входил и никто не выходил, и Мишелю показалось, что и полицейский, и солдаты уже издалека внимательно смотрят на него. Ему стало не по себе, и он прошел мимо, стараясь не ускорять шага и не оглянуться. Уже метров через двести он успокоился и высмеял сам себя за напрасные страхи, но решил, что возвращаться назад теперь глупо — лучше уж спуститься на набережную и посидеть на ней — подышать морским воздухом и скоротать время за чашечкой кофе.

Он так и поступил и просидел два часа на маленьком плетеном стульчике, выданном ему старым негром, торговавшим кофе и предоставляющим такие стульчики клиентам, отдыхающим поблизости от его автокофейни в надежде, что чем дольше они здесь задержатся, тем больше понадобится им кофе. Это не было его собственным изобретением. Такие же автокофейни были припаркованы к тротуару вдоль всей набережной, и владелец каждой расставлял плетеные стульчики напротив своего передвижного заведения — вплотную к парапету, отделяющему тротуар набережной от моря.

Залитая ярким полуденным солнцем набережная была пустынна, здесь было тепло и в то же время свежо, ветерок доносил прохладу горных вершин, ослепительно сияющих своими снежными шапками на фоне синего безоблачного неба. Все дышало миром и покоем, и Мишелю казалось, что время остановилось. Он не заметил, как задремал, пригретый ласковыми лучами весеннего солнца, а когда очнулся от дремы и взглянул на часы — было уже начало второго, время ланча. Он почувствовал, что проголодался.

Мишель машинально пошел вдоль набережной в ту сторону, где напротив университетского компаунда возвышался бетонный маяк, а дальше стояло многоэтажное здание американского посольства, отделенное от набережной небольшим чахлым сквером. И лишь оказавшись около него, Мишель понял, что шел именно сюда: мысль о том, что ему необходимо разыскать Джеремию Смита, подспудно направляла его действия.

Он пересек сквер и оказался перед дверью в посольскую кантину, перед которой дремал уже знакомый ему старик охранники стояло несколько машин с бейрутскими номерами. Машин с белыми дипломатическими номерами среди них не было, и Мишель заключил, что автомобили, стоящие перед кантиной, принадлежали гостям. Старик охранник лениво приоткрыл веки, но тотчас же сомкнул их, даже не спросив, кто такой Мишель и куда он идет.

Мишель взглянул на свои ручные часы, было уже половина второго — самое время ланча. Он вошел в кантину, полную табачного дыма, запахов пива, жареного мяса, специй. Здесь было обычное столпотворение — гул голосов, толчея посетителей и официантов, звон вилок и ножей, стук тарелок и стаканов. Все тот же бармен ухватил Мишеля цепким взглядом, узнал его и, по-приятельски ему улыбнувшись, указал глазами на угол — тот самый, где Джеремия Смит недавно угощал Мишеля ланчем и свел с Селимом. За столиком, стоявшим там, кто-то сидел, отгородившись «Нью-Йорк таймс», и Мишель догадался, что это был Джеремия Смит. Американец, словно почувствовав появление Мишеля, опустил газету и улыбнулся, затем приглашающе помахал рукою.

Мишель облегченно вздохнул и понял, что до последнего мгновения боялся не застать здесь Смита и теперь искренно рад встрече с ним.

— Хай, Майкл! — приподнялся американец навстречу Мишелю и протянул ему руку: — А я-то все гадаю, куда это вы пропали.

Он пододвинул Мишелю свободный стул:

— Садитесь, я покупаю вам ланч.

— Хорошо, что я вас нашел, — сказал Мишель и взял стакан виски.

— И я рад видеть вас живым и здоровым, да еще в прекрасном настроении, — расплылся в улыбке американец. — А то уже стал волноваться — не сотворил ли этот сумасшедший Фади чего-нибудь и с вами.

Он благодушно рассмеялся, но сразу же оборвал смех, и лицо его стало сочувственно-внимательным:

— Так рассказывайте же… где были, что делали. Или — загуляли с этим… как его… с Селимом? — Джеремия Смит шутливо погрозил Мишелю толстым пальцем с голубоватым ногтем. — Вы с ним поосторожнее. Я вас в прошлый раз не успел предупредить — парень, мягко выражаясь, с фантазиями, да и на деньги падок, ох как падок!

— Да нет, — почему-то смутился Мишель. — Он парень вроде бы ничего.

— Ну что ж, — успокоился американец. — Рад, что вы нашли с ним общий язык, до сих пор это редко кому удавалось.

На лице американца сияла широкая дружеская улыбка, и, глядя на этого добряка и симпатягу, Мишель с удовлетворением подумал, что был прав, не поверив в то, что говорил об американце Селим.

— Вы правильно делаете, когда осторожно подходите к тому, что говорят люди друг о друге, — прочел его мысли Джеремия Смит и задумчиво повертел в толстых коротких пальцах стакан с апельсиновым соком. — Все это так индивидуально и относительно — человек хороший, человек плохой… Я, например, уверен, что нет людей хороших или плохих. И вы, и я, и любой другой могут быть для кого-то хорошим, а для кого-то плохим — все зависит от того, как к кому мы относимся, ведь правда?

— Правда, — неуверенно согласился с ним Мишель, подумав, что американец чем-то наверняка все-таки насолил Селиму.

— То же самое можно сказать и о национальном характере. Ну, скажем, у типичного американца — главные национальные черты одни… у русского — другие… у ливанца — третьи… Не так ли?

— У нас говорят, столкни ливанца в море — и он вынырнет с рыбой в зубах, — улыбнулся Мишель.

— Вот видите, — обрадовался американец подтверждению своей мысли. — Значит, вы, ливанцы, главной чертой своего национального характера считаете предприимчивость! Но своей предприимчивостью вы вызываете зависть в соседних странах! Мне как-то довелось услышать там и такое выражение: ливанец — это не национальность, а профессия! — Джеремия Смит тут же ласково положил ладонь на запястье Мишеля: — Но это говорят завистники, только завистники. А нам, американцам, ваша предприимчивость и деловитость по душе, у нас в этом плане с вами много общего. Хотя я не понимаю одного вашего бывшего министра: он сказал как-то мне, что ливанец по натуре космополит и его родина там, где он делает деньги. Мы, американцы, тоже делаем деньги во всем мире, но мы — патриоты… Только не обижайтесь!

— Наши министры говорят и не такое, — все-таки обиделся Мишель. — А мы, ливанцы, любим свою страну — я говорю о народе, а не о министрах. Хотя и среди министров попадаются всякие… в том числе и патриоты. А ловкачи, пройдохи и проныры есть в каждой нации, и нельзя по ним судить обо всем народе.

— Браво! — Джеремия Смит хлопнул от удовольствия в ладоши. — Вы мне нравитесь все больше и больше, Майкл, и я рад, что судьба свела меня с вами. Меня всегда тянет к идеалистам, а их, к сожалению, в наше время так мало! Но об этом мы с вами поговорим как-нибудь потом. А сейчас расскажите, как ваши дела. Помог ли вам чем-нибудь Селим? У него с фалангистами и даже с этим сумасшедшим Фади связи самые тесные. Я ведь и познакомился с ним через Фади. Парень рвется в Штаты, хочет закончить там свое образование, ну и, наверное… мечтает зацепиться, найти работу и даже получить американское гражданство… — Американец сочувственно вздохнул: — Здесь, в Ливане, многие сейчас хотят этого. Наш консульский отдел завален работой, но… не так-то все просто. Мы не хотим пускать к себе кого попало. Ну вот Селим и помогает мне в разных мелочах… съезди туда, отвези или привези то-то. Я и подумал — а почему бы ему не помочь и вам, Майкл?

Мишель улыбнулся, и в его улыбке американец заметил иронию.

— Что такое? — искренне встревожился он. — Что-нибудь не так?

— Да нет же, все именно так, — спохватился Мишель. — Но вы же сами сказали, что он служит Фади… и делает то, что Фади требует от него… и от меня.

Американец склонил голову, на лице его появилось сожаление. Он вздохнул и поднял взгляд к потолку, словно покоряясь решению свыше.

— Вы были у Фади и знаете, что это за фрукт, — сочувственно произнес он. — После того, что вы мне рассказали о предложении Фади, я сам говорил с ним, думал, что мне удастся убедить его не впутывать вас и вашу девушку в его грязные делишки. Но… увы! Его трясет от ненависти к тому, на кого он вас натравил. Он считает, что все беды христиан в Ливане исходят именно от шейха Фарида и как только шейха не станет, в Ливане все сразу изменится, все станет, как раньше, когда страна процветала… Вот видите, оказывается, Фади тоже по-своему хочет добра Ливану и тоже по-своему — патриот.

— Он — маньяк и убийца! — вырвалось вдруг у Мишеля. — Патриоты не путаются с ЦРУ или «Моссадом», не получают деньги от какого-то там Деда за взрывы на улицах…

Он осекся, поняв, что проболтался о том, о чем ему рассказывал Селим, а ведь Селим так просил его не говорить ни с кем на эту тему! Что-то скажет теперь Смит? Ну конечно же — он не Дед, такого не может быть. Но он — американец… ЦРУ… «Моссад»…

Джеремия Смит рассмеялся:

— Селим начитался шпионских книжек, которые берет в нашей библиотеке — тренируется по ним в английском языке, благо что эти книжки так примитивно написаны. ЦРУ… «Моссад»… На них теперь принято валить все. И то, что они действительно делают, и то, что не делают. А взрывы на улицах… Еще Грехэм Грин приписывал их в своем «Тихом американце» ЦРУ. Но теперь-то всем известно, что тогда в Сайгоне шла борьба за власть между тамошними милитаристами, которые и лили кровь ни в чем не повинных людей!

Он печально покачал головой:

— Точно так же, как феодалы-милитаристы дерутся сегодня здесь, в Ливане, и так же льется кровь… А у нашего Селима… я же говорил вам, буйная фантазия… Да и как ей такой не быть… Вот вы — выручите вашу девушку, и прощай, Фади! Я обещал вам помочь уехать в Штаты. А Селиму так просто от Фади не уйти, слишком много он знает, а Фади не любит оставлять опасных свидетелей. Но хватит об этом.

Джеремия Смит расплылся в широкой улыбке:

— А у меня есть для вас новости…

— Саусан? — перехватило дыхание у Мишеля, и он сразу же забыл обо всем, о чем они только что говорили.

— Ваша девушка и ее брат живы и здоровы. Фалангисты обращаются с ними неплохо. Во всяком случае лучшего отношения от этих фашистов ожидать не приходится. Мои друзья из ЦРУ, — он понизил голос, — надеюсь, вас не шокирует, что кое-кто из моих друзей зарабатывает свой хлеб насущный в этой организации? Так вот… по моей просьбе они намекнули Фади, что заинтересованы в строгом соблюдении условий вашей с ним сделки.

Мишель хотел было возразить, что ни в какую сделку с Фади он не вступал, что Фади прижал его к стене и навязал ему свои страшные условия, но американец не дал перебить себя.

— Так вот… — Голос его окреп. — Мои друзья принимают на себя всю ответственность за то, что ваша девушка и ее брат будут освобождены немедленно, как только… шейх будет убит.

Последние слова он произнес почти через силу и брезгливо поморщился, словно в них было что-то крайне неприличное и оскорбительное для него самого.

Наступило молчание. Мишель не знал, что делать — благодарить ли американца за его заботу о Саусан и ее брате, расспрашивать ли подробности того, что Джеремии Смиту удалось узнать о них?

Американец с сочувствием и пониманием смотрел на него.

— Не надо благодарить меня, — мягко сказал он. — Если человек может помочь своему ближнему, он обязан сделать это. И я тоже хочу, чтобы весь этот кошмар побыстрее остался позади. Вы, наверное, уже совершенно измотались — шутка ли, так долго быть в таком страшном напряжении!

Мишель растроганно кивнул — Джеремия Смит понимал его, как никто!

Глава 11

В эту ночь Мишель долго не мог заснуть. Если раньше где-то в глубине души он все время испытывал сомнения в том, что ему удастся вырвать Саусан и ее брата из рук фалангистов, то теперь все сомнения исчезли. Да и как же иначе, ведь теперь освобождение заложников гарантировали американцы, да еще сотрудники ЦРУ!

Заснул он лишь под утро, и снилось ему что-то радостное и приятное, но что — он так и не смог вспомнить. Резкий звонок будильника подбросил его в постели ровно в семь часов. Он специально поставил будильник на этот час, чтобы не опоздать на встречу с Селимом в кафе «Луна».

Быстро побрившись, наскоро позавтракав и одевшись, он пошел уже к двери, как вдруг вспомнил, что забыл захватить с собою «игрушку», сделанную Сами, и вернулся в спальню, где у него на тумбочке стоял приемник «Сони». Мишель с вечера крутил ручки его настройки — приемник работал превосходно! И Мишель даже подумал, хорошо, что заминированные «мерседесы» стоят так далеко от его дома — вне досягаемости минипередатчика, скрытого в корпусе «Сони», а то бы… Но потом ему пришло в голову, что приемно-взрывное устройство будет включено в машинах лишь тогда, когда начнется операция «Молния» — в день «Икс», и не раньше, и игрушка Сами пока безопасна, если только не пытаться открыть ее. Этого Мишель делать не собирался.

Захватив приемник и перекинув тонкий ремешок, прикрепленный к его кожаному футляру, через плечо, он неторопливо направился в ту сторону, где в узких и запутанных переулках затерялось скромное кафе «Луна», тихое и по-домашнему уютное, каких еще немало осталось в Бейруте.

Селим уже ждал его, усевшись за покрытый мрамором столик. Он слушал передачу последних известий, настроив свой «Сони», абсолютно такой же, какой висел на плече у Мишеля. Вид у него был растерянный, нетронутая чашечка кофе, стоявшая перед ним, давно остыла. Увидев Мишеля, Селим встрепенулся и приветственно приподнял руку, одновременно указав кивком головы стоявшему за стойкой хозяину, на свою чашечку. Хозяин, толстый, с широким расплывшимся лицом и горообразным животом, принялся хлопотать у экспресс-автомата.

Селим был явно не в настроении, и Мишель встревожился:

— Ты что… не выспался?

— Не обращай на меня внимания, парень, — попросил он Мишеля. — Просто я очень устал, да и надоело мне все это до черта! Тут до твоего прихода я звонил Сами. Опять ничего! Говорят, что мама, может быть, попросит позвонить ей послезавтра…

Он разом выпил кофе и вдруг безо всякого перехода спросил:

— А ты что… нашел все-таки Деда?

Мишель удивленно вскинул голову. Он сам хотел сказать Селиму о том, что виделся вчера с Джеремией Смитом, но только потом… после того, как Селим рассказал бы, что ему удалось разузнать о Саусан и ее брате.

Селим внимательно смотрел ему в лицо.

— Да, нашел, — признался Мишель и разозлился сам на себя. И чего это он оправдывается? В конце концов, они с американцем уже чуть ли не друзья, а кто такой Селим? Обычный уголовник. Уж кому-кому, а Селиму вот так, как ему, Мишелю, американец наверняка помогать бы не стал. Как он сказал о Селиме — «что-то отвезти, что-то привезти»… Мальчик на побегушках!

— И ты его спрашивал… о твоей девушке? — понизил голос Селим, не сводя с Мишеля испытующего взгляда.

— Ну спрашивал! — с вызовом ответил Мишель, со злорадным удовлетворением видя, как вдруг изменилось лицо Селима.

— И что он тебе сказал? — тревожно спросил Селим.

— Сказал, что Саусан и ее брат живы и здоровы и что с ними обращаются нормально… насколько это возможно для фалангистов. И еще сказал, что его друзья… гарантируют освобождение Саусан и ее брата сразу же, как только мы… провернем это дело!

О том, что друзья Джеремии Смита — сотрудники ЦРУ, Мишель упомянуть не решился.

Но Селим не заметил запинки, с которой сообщил ему Мишель о гарантиях американцев. Он еще больше помрачнел, прикусил губу и принялся нервно барабанить пальцами по столику. Потом поднял взгляд на Мишеля, вздохнул и неожиданно улыбнулся:

— Ну что ж, значит, так оно и есть. Мабрук![19]

— Спасибо, — обрадовался перемене в его настроении Мишель и тут же добавил извиняющимся голосом: — Ты не думай, что я тебе не доверяю. Просто если как-то еще можно узнать о Саусан, то почему бы не использовать все возможности? Тем более — видишь, даже твои друзья, как ты говоришь, не сразу могут это сделать. А Джеремия Смит хорошо знает самого Фади. И Фади… я сам видел — уважает его.

Селим пожал плечами: мол, это твое дело, и посмотрел на старые бронзовые часы, висевшие над стойкой. Стрелки их только что показали ровно десять — и в тот же момент дверь в кафе растворилась и вошел Валид, тот самый, что охранял берлогу Сами. В левой руке у него была пластиковая сумка, правая рука — в кармане широкой куртки.

Колокольчик, прикрепленный к двери, дзинькнул, и хозяин за стойкой приоткрыл тяжелые веки, встречая очередного клиента. Но Валид отрицательно помотал головой, давая понять, что ничего заказывать не будет, и направился к столику, за которым сидели Мишель и Селим. Став так, чтобы загородить их спиной от хозяина кафе, Валид поставил сумку на столик и молча выложил из нее два радиоприемника «Сони».

Мишель поднял на него удивленный взгляд, но Селим молча пододвинул один из принесенных Валидом приемников Мишелю, а другой себе. Валид так же молча протянул руку и Селим передал ему свой прежний приемник. Мишель догадался, что ему надо последовать примеру Селима, поспешно сдернул с плеча ремешок и тоже отдал свой «Сони» Валиду, который с непроницаемым лицом взял его и положил в пластиковую сумку.

Потом коротко кивнул им и тут же вышел из кафе, так и не произнеся ни слова.

Мишель проводил его взглядом и обернулся к Селиму:

— Что-нибудь случилось? Почему…

Он не договорил и указал взглядом на радиоприемники, принесенные Валидом и стоящие перед ними на столе. Селим насмешливо скривил губы:

— Сами сказал мне сегодня по телефону, что нашел ошибку в своей схеме и прежние «игрушки» никуда не годятся, и прислал Валида, чтобы заменить их такими, которые не подведут.

Мишель с удивлением смотрел на Селима:

— А ты говорил, что Сами…

— Не ошибается? — зло перебил его Селим, бывший сегодня явно не в духе. — Не ошибается… когда не захочет!

— Так что же… по-твоему, он… захотел ошибиться? — удивился Мишель. — А потом захотел исправить ошибку? Не понимаю.

— Ладно, не понимай, — мрачно отмахнулся от него Селим и встал. — Твое счастье. Недаром говорят, что дуракам везет…

— Ну вот, — обиделся Мишель, — ты не в настроении, а я виноват.

— Извини — смягчился Селим, — я сегодня действительно не в духе. Не люблю, когда вдруг что-то не ладится в последний момент! Ошибка оказалась и в схеме «игрушки» того парня, с которым я работал до тебя. А теперь он в раю наслаждается тем, чего никогда бы не имел на нашей грешной земле. Понял?

Мишель, испугавшись неожиданной догадки, приподнялся:

— Не может быть!

— А вот это мы с тобой сейчас проверим, — решительно сказал Селим и приказал Мишелю: — Поехали!

— Но в чем дело? — Мишель решился спросить, лишь когда они отъехали от кафе и свернули на набережную.

— Не хочу расплачиваться за чьи-то ошибки, — буркнул Селим, прибавив скорость, и Мишель умолк, поняв, что расспрашивать его сейчас бесполезно.

Движение по набережной было небольшое, утренний час «пик» миновал. Они проскочили ее за несколько минут и въехали в Узай, бедный шиитский район, населенный рыбаками, ремесленниками и мелкими торговцами. На бетонных фонарных столбах, разделяющих широкую пыльную улицу на две встречные полосы, висели зеленые и черные флаги. На стенах одноэтажных и двухэтажных бетонных домишек красовались портреты шиитского имама Мусы Садра, несколько лет назад исчезнувшего при таинственных обстоятельствах при поездке в одно арабское государство, и черно-красно-зеленые эмблемы созданной им в семидесятых годах организации «Амаль».

Селим проскочил Узай с ходу, благо и здесь движение было небольшое, и понесся по ровному и прямому шоссе вдоль пустынных песочных пляжей, подступающих к коричнево-зеленому от густых водорослей барьеру скальных обломков, которые окатывали пологие пенистые волны. На обочине шоссе через несколько сот метров друг от друга стояли легкие сараюшки, те, что бейрутцы в насмешку называют «кафе-тротуар». Сейчас было то, что называется «мертвое время», и хотя кафе были открыты, в них никого не было. Пустынны были и пляжи — грязные, заваленные мусором.

Селим выбрал место между двумя «кафе-тротуар», дальше всех отстоящих друг от друга, и затормозил.

— Здесь, — сказал он самому себе и вылез из «фольксвагена».

Пока Мишель вылезал из машины, Селим открыл багажник и осторожно взял оттуда приемники прямо вместе с тряпками, на которых они лежали.

— А ты возьми вот это…

Он кивнул Мишелю на небольшой деревянный ящичек желтого цвета с красным крестом на крышке, который Мишель принял за дорожную аптечку. Не оглядываясь на Мишеля и не дожидаясь, пока он закроет багажник, Селим стал спускаться по невысокой щебеночной насыпи к пляжу. Оказавшись на песке, он быстро пошел к видневшимся неподалеку бетонным развалинам то ли рыбацкого домика, то ли сторожки, и Мишель пошел туда же, удивляясь, зачем Селиму ящик-аптечка и почему он так осторожно несет «игрушки», переданные Валидом.

Вдали в море глухо громыхнуло, и из воды поднялся высокий белый столб. Это глушили рыбу местные рыбаки. Законом такое запрещалось, но теперь в Бейруте каждый, у кого было оружие, был законом сам себе, и только газеты лишь время от времени вздыхали по поводу экологического разбоя, творящегося у ливанских берегов.

Пока они дошли до развалин, в море еще дважды громыхнуло и глухое эхо отразилось от невысоких лысых гор, сползающих к морю в полутора километрах от кромки пляжей. Эти взрывы давно никого здесь не беспокоили. Две чудом уцелевшие стены домика, к которому они подошли, еще держались под углом друг к другу. Бетонный пол внутри был освобожден от обломков рухнувшей крыши, а вместо нее кто-то натянул навес из вылинявшей, когда-то красной, грубой ткани. Под навесом лежали два закопченных бетонных обломка, служивших примитивным очагом.

Селим вошел в развалины, огляделся и направился прямо в угол. Здесь он присел на корточки и осторожно опустил на бетонный пол тряпки, в которых принес приемники. Потом кивком головы показал Мишелю, чтобы тот положил рядом с ними желтый ящик-аптечку. Когда Мишель сделал это, Селим откинул крышку ящика, и Мишель с удивлением увидел там не медикаменты, а аккуратно разложенные по ячейкам-отделениям инструменты: набор отверток — от миниатюрных до среднего размера, маленькие кусачки и плоскогубцы, пинцеты и зажимы, пилочки, напильнички, приборы для измерения напряжения и силы тока, пучки разноцветных проволочек, изоляционная лента, лампочки для карманного фонаря и две полутораваттные батарейки.

Селим внимательно осмотрел содержимое ящика.

— Положи-ка эти камни друг на друга, — велел он Мишелю, указав взглядом на обломки бетона, служившего очагом.

Мишель водрузил один обломок на другой, и получилось что-то вроде невысокого столика или верстака, на который Селим и положил тряпки с приемниками. Тут же хватило места и для желтого ящика. Присев на корточки перед импровизированным столиком, Селим принялся внимательно разглядывать приемники, сначала один, затем другой, осторожно поворачивая их перед своими глазами и даже, как показалось Мишелю, принюхиваясь. Наконец он поднял взгляд на Мишеля и протянул ему один из приемников.

— Возьми пока эту «игрушку», парень, отнеси ее подальше отсюда. Положи где-нибудь между камнями, отойди и никого к ней не подпускай. И чтоб ко мне ты тоже не подходил, понял?

Мишель послушно взял приемник, с недоумением глядя, как Селим в раздумье легко касается своими длинными тонкими пальцами то одного инструмента, то другого, мурлыкая про себя модную песенку.

Глава 12

Наконец Селим остановил свой выбор на тоненькой маленькой отвертке с прозрачной пластмассовой ручкой, в которой виднелась пружинка сопротивления, взял ее и придвинул к себе «Сони», собираясь вскрывать корпус приемника.

— Ты что! — ужаснулся Мишель. — Тебе же сказал Сами…

— А ты еще здесь? — искренне удивился Селим. — Я же тебе сказал, парень… Уходи!

— Но… Сами же сказал, что… можно взорваться!

— Если один человек сумел закрыть это… — (Селим пренебрежительно кивнул на приемник), — и не взорвался, то, значит, другой может открыть и… не обязательно взорваться. Надо только понять, что здесь к чему!

В голосе Селима были уверенность и злость. Черты его обострились, ноздри раздувались, он подобрался и напрягся, как породистая охотничья собака, сделавшая стойку.

— Ну что стоишь? — вдруг грубо крикнул он Мишелю. — Уходи!

И, смягчившись, добавил:

— Да иди же отсюда, парень! Я сам тебя позову, когда разберусь, что нам с тобой приготовили Дед и Сами.

«Опять Дед, — подумал Мишель, — опять у него эта навязчивая идея!» Но мешкать не стал: Селим уже освободил «Сони» от кожаного чехла и опять внимательно осматривал корпус приемника, мягко ощупывал его кончиками нервных пальцев. Наконец он удовлетворенно хмыкнул, положил приемник перед собою и уверенно взял отобранную им заранее тонкую отвертку.

— Здесь, — сказал он сам себе и поднес отвертку к боковой стенке приемника.

Дольше Мишель уже оставаться не решился — этот сумасшедший знал, на что шел, но умирать вместе с ним или в лучшем случае остаться калекой Мишель не собирался. И если этот упрямец решил наплевать на предупреждение Сами, пусть пеняет на себя. Правильно все-таки сказал о нем Джеремия Смит — парень с фантазиями!

Держа на вытянутых руках приемник, Мишель поспешно выбрался из развалин и отошел метров на пятьдесят к морю, к источенным волнами обломкам скал, обнаженным отливом. Найдя между ними подходящую расщелину, Мишель положил туда приемник, затем удалился метров на двадцать и присел на полузанесенную песком лысую покрышку от тяжелого грузовика так, чтобы держать в поле зрения одновременно и развалины домика, где остался Селим, и расщелину, куда спрятал свой «Сони».

Мишель вспомнил, как Селим намекнул, что его напарник погиб из-за чьей-то ошибки… Он поспешил отогнать от себя эту неприятную мысль: кто теперь разберется, может, и это все было очередной фантазией неуравновешенного, издерганного Селима.

Мишель вытянул ноги, откинулся, оперся руками о песок и подставил лицо теплым солнечным лучам, закрыв глаза. Он было задремал, разнежившись на солнышке, как вдруг неподалеку рвануло гулко, звонко, хоть и не очень громко.

Он вскочил и успел увидеть, как там, где был спрятан в расщелину скалы его приемник, взметнулся столб песка и камней. Кисло запахло взрывчаткой. Мишель обернулся в сторону развалин, где оставался Селим, и увидел, что там что-то изменилось, но что — сразу он понять не мог и понял, лишь когда подбежал к развалинам — тряпочный навес, натянутый над ними, клочьями повис лишь на одной из бетонных стен. Здесь особенно сильно пахло взрывчаткой и горящей пластмассой, а там, где Мишель несколько минут назад оставил Селима, воздух был все еще серым от пыли и дыма.

Селим лежал на боку спиной к Мишелю, неловко подломив под себя руки, поджав колени к животу, и страшно стонал. На камнях очага тлели тряпки и то, что осталось от разнесенного взрывом «Сони» — куски пластмассы, обрывки проводков, обломки схемы и полупроводников.

— Селим! — Мишель в ужасе бросился к скорчившемуся напарнику.

Он нагнулся к Селиму и попытался было перевернуть его на спину, но Селим дико вскрикнул от боли и заскрежетал зубами.

— Не трогай меня, — не своим голосом простонал он. — Все… Халас![20]

Мишель оторопело выпрямился.

— Я же врач, Селим, — стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее, произнес, наконец, он, опускаясь на корточки рядом. — Давай я поверну тебя на спину… так будет лучше… перевяжу, а потом мы поедем с тобой в госпиталь…

Селим дернул головой и еще больше скорчился, по телу его прошла крупная дрожь…

— Халас, — повторил он слабеющим голосом. — Халас… Уходи… Уходи…

— Но я не могу! — в отчаянии крикнул Мишель и вдруг понял: если бы не Селим, «игрушки» Сами одновременно взорвались бы у них у обоих! Они были так настроены! Мишель похолодел: Сами… или кто там еще… этот мифический Дед, которого так зло поминал Селим, хотел убрать их…

— Уходи, — услышал он слабый шепот Селима. — Уезжай… из Ливана… совсем… Тебя все равно убьют… Ты много знаешь… Они убьют тебя, как убили… твою девушку и ее брата… Саусан и Марвана… Они убьют тебя, как только ты убьешь шейха…

— Что? Что ты сказал? Они убили Саусан? Убили Саусан?

Земля накренилась и поплыла у него под ногами, тугая петля стиснула горло, в глазах потемнело. Он раскинул руки, хватаясь за пустоту вокруг себя и опускаясь на пыльный бетонный пол.

— Что ты сказал? — повторили его губы, но голоса не было. — Они убили Саусан? Ты врешь! — вдруг вырвался у него из самой груди нечеловеческий рев. — Ты врешь!

Он схватил Селима за плечи и рывком перевернул на спину. И тут же в ужасе отшатнулся: лицо Селима было неузнаваемо — сплошное кровавое месиво, грудь разорвана, и в страшной открытой ране торчали осколки ребер, обеих кистей рук не было…

— Ее убили… когда взяли… ее брата… В горах… Я узнал это… вчера… — услышал Мишель.

Он не помнил, как выбрался из развалин, как пересек пляж и очутился в «фольксвагене». Ключ был оставлен в замке зажигания. Взрывы на пляже были небольшими, никто не услышал их или не обратил на них внимания — к взрывам все в Ливане давно привыкли.

Мишель повернул ключ и поехал, сам еще не зная — куда. Машину он вел автоматически.

Но не о страшной смерти Селима думал он. Что бы он только не отдал сейчас, чтобы не поверить Селиму, чтобы, как всего лишь полчаса назад, быть уверенным, что Саусан жива, верить, что за ее безопасность поручились Джеремия Смит и его друзья из ЦРУ… Но люди перед смертью не лгут, да и зачем было лгать Селиму, знавшему, что для него уже все кончено?

Мишель вспомнил, в каком плохом настроении был Селим сегодня с утра, как он нервничал, когда Мишель пытался расспросить его о вчерашней поездке в восточный Бейрут. Да, со вчерашнего дня он знал, что Саусан нет в живых — и уже давно. Знал, что Фади и Джеремия Смит все эти дни цинично лгали Мишелю, знал и не мог решить, что делать: сказать ли Мишелю правду или оставить его в неведении, верящим лживым заверениям американца?.. А Джеремия Смит? Как он мог пойти на такое?

А если Джеремия Смит и в самом деле тот самый Дед, шеф бейрутской «станции» ЦРУ, о котором так зло говорил Селим? Тогда — вся его забота, все его добрые улыбки и искренние сочувствия — все это лишь ложь, лицемерие, маска! И, значит, он специально высмотрел Мишеля в университете, вызнал о нем все, выбрал исполнителя для «Молнии», глупца, бесконечно далекого от политики и живущего только своей любовью!

У Мишеля перехватило дыхание! Потом Джеремия Смит познакомил его с Фади, показал — там, на катере, — как фалангисты расправляются со своими пленниками, запугал, потряс. А затем — похищение Саусан и ее брата, чтобы заставить Мишеля согласиться на все, чтобы только спасти их. Да, для «Молнии» нужен был послушный исполнитель, надежный и ни у кого не вызывающий подозрений, срочная замена партнера Селима, который не угодил своим поведением Смиту и был отправлен на тот свет так же, как отправлен был туда и сам Селим… И лишь случайно не был отправлен Мишель.

Наверное, вчера он, Мишель, насторожил американца. Вот почему появились и новые «игрушки» Сами. И если бы не Селим, и он, Мишель, погиб бы.

Мишель горько усмехнулся: ни Смит, ни его друзья из ЦРУ, ни сумасшедший Фади и не вспомнили бы о своих обещаниях, обещаниях, которые они и не собирались выполнять. Ярость охватила Мишеля. Он стиснул кулаки, лежавшие на баранке руля. Боль разрывала его грудь. Весь мир рухнул, и не было больше жизни, были лишь страшная боль и страшная ненависть.

И вдруг голова стала ясной. Теперь Мишелем владела одна только мысль: Джеремия Смит! Он должен ответить за все!

…Мишель без труда нашел гараж, где для них с Селимом были приготовлены «мерседесы», и уверенно подъехал вплотную к цепи, перегораживающей спуск по пандусу. Уже знакомый ему парень приветственно махнул рукой и поспешил отомкнуть цепь, пропуская «фольксваген» на пандус. Спустившись вниз, Мишель направил «фольксваген» направо, туда, где была стоянка. Сонный Самир был там и возился с потрепанным БМВ, распахнув все четыре его дверцы, подняв капот и открыв багажник. Вокруг валялись обрывки проволоки, куски изоляции, какие-то приборы, инструменты.

Увидев выходящего из «фольксвагена» Мишеля, Самир не удивился, ничего не сказал, даже не поздоровался, хоть было видно, что он узнал Мишеля.

— Я пришел за машиной, — твердо сказал Мишель и решительно направился туда, где стояли «мерседесы».

Он уверенно подошел к серому и распахнул дверцу. Он хотел было сесть за руль, но вдруг спохватился: приемника «Сони» у него больше не было! Отступать было поздно, да он ни за что не отступил бы.

— Самир! — голос его звучал повелительно. — Поди сюда!

Самир вылез из кабины БМВ, куда уже успел залезть с отверткой и плоскогубцами, и послушно подошел к Мишелю.

— Отключи электронику и поставь взрыватель на удар! — тоном, не терпящим возражения, приказал Мишель и напрягся, ожидая, что сделает Самир.

Тот равнодушно пожал плечами, кивнул и показал сложенные в щепотку пальцы, что означало просьбу подождать, затем неторопливым шагом удалился в фанерную конторку, видневшуюся в углу гаража. Он пробыл там несколько минут, показавшихся Мишелю целой вечностью. Но тревоги, как боялся Мишель, он поднимать не собирался, да и какие у него были на то причины? Сколько таких вот, как Мишель, парней уже приходили сюда за приготовленными им машинами, сегодня — одни, завтра — другие! Он не хотел запоминать их и никогда ни о чем с ними не разговаривал, просто делал то, за что ему платили, да еще как хорошо платили по нынешним тяжелым временам! Все остальное его не касалось.

Самир поднял капот серого «мерседеса», достал из нагрудного кармана комбинезона небольшой металлический предмет, от которого отходили короткие провода — красный, синий и черный… Из другого кармана достал отвертку и плоскогубцы и принялся за привычную работу…

Во второй половине дня страшный взрыв потряс весь западный Бейрут. Через несколько минут десятки пожарных, полицейских и машин «скорой помощи» уже неслись на набережную, туда, где находилось многоэтажное здание американского посольства. Целое крыло его было разрушено полностью и в нем, между рухнувших этажных перекрытий, бушевал пожар. Солдаты и полиция окружили место взрыва плотным кольцом, пожарные и спасатели вытаскивали из-под обломков тела раненых и убитых. А бейрутские радиостанции уже передавали сообщение. Взрыв этот бейрутские средства информации окрестили «операцией камикадзе». Как сходились в своих показаниях большинство свидетелей, какой-то человек на сером «мерседесе» врезался со всего хода в здание посольства, как раз туда, где был вход в кантину…

А дня через три стало известно, что от взрыва «мерседеса» детонировали запасы взрывчатки, хранившиеся в подвалах здания… И лишь две-три недели спустя в одной из газет промелькнуло коротенькое сообщение, что в момент взрыва в посольстве проходило совещание шефов «станций» ЦРУ, прибывших в Бейрут со всего Ближнего Востока на встречу с прилетевшим из Вашингтона важным чиновником.

Все участники этого совещания погибли, в том числе и шеф бейрутской «станции» ЦРУ Джеремия Смит. Имени того, кто был в сером «мерседесе», узнать не удалось.

Бейрут

декабрь 1984 г. — февраль 1985 г.