Кровь в круге

6.38.37 История про суперпрабабулю, версия для министра Шена

— Я прослушал запись вашей истории про монеты. Что из этого правда?

— Все.

— Серьезно? — он смотрел на нее, она тоже повернулась и улыбнулась:

— Вам под "часами истины" всю историю повторить?

— Вы же говорили, что не аристократка?

— А вы говорили, что лучше никому об этом не знать.

Он фыркнул и рассмеялся, она пожала плечами:

— Все, что я сказала — правда. Но я сказала не всю правду, о некоторых вещах я умолчала.

— Например?

— Например о том, что та девушка, моя мега-прабабуля, не была аристократкой.

Министр коротко посмотрел на нее, Вера усмехнулась и отвела глаза.

— Она преподавала музыку. Ее отец делал музыкальные инструменты, он был евреем, приехавшим из-за границы по приглашению богатого аристократа, он и его жена играли на всем, что только может звучать, держали магазин инструментов и нот, и делали рояли под заказ, может, что-то еще, но я точно знаю только про рояли, есть фотографии. У них было девять детей, все пошли либо в музыку, либо в театр, эта дочь пошла работать в дом того человека, который их пригласил в страну, учила его младших детей петь и играть на инструментах. И закрутилась у них любовь со старшим сыном. Он ей обещал, что женится, его отец сам получил богатство недавно, он родился в обедневшей семье, но женился на богатой купеческой дочке, так часто делали, аристократы теряли деньги и поправляли свое положение через брак с неблагородными, но богатыми. Но отец ему не позволил, предложил ей деньги и подарки всякие, чтобы она типа не обижалась.

— Она взяла?

— Взяла. Но злость затаила. И папа ее сильно обиделся, кубышку выгреб, связи поднял, и выдал ее замуж за аристократа, не особо богатого, но все же. Жили они хорошо, она родила тоже десяток детей, все артисты и музыканты, и старший бизнесмен. Дальше все правда — она действительно ему нажаловалась на биологического отца, и он его обанкротил, и подарил ей его дом, и она действительно пустила туда свиней, и имена им дала в честь прошлых хозяев. А когда они свои вещи оттуда выносили, швырнула им те подарки, которые они ей дарили, когда выставляли беременную. Они взяли.

— А дальше? Как эти земли остались у вашей семьи, если была революция?

— Их раскулачили, — кивнула Вера, — они почти все потеряли, ее родители потеряли фабрику, оборудование и инструменты конфисковали, тогда рояли считались буржуазным имуществом и переходили государству, но «государство», состоящее из людей, очень далеких от искусства, умело эти фабрики только разрушать. Тяжелые были времена, я читала письма, хозяин фабрики писал дочери, что у него остался только опыт и руки, и понимание сути прекрасного, которое теперь никому не нужно, он уже старый был, грустные письма писал. Ее ответ я не читала, у нас сохранились только те письма, которые приходили ей, но я подозреваю, что она ему помогла уехать из страны. Не она, точнее, а ее очень крученый сын, его тоже раскулачили, но там… скажем так, были свои способы этот вопрос объехать. В роду пошла такая забавная традиция — все дети музыканты, а один коммерсант, такой, с гибкой совестью. Есть у меня нехорошее подозрение, что в моей семье это я.

Министр посмотрел на нее с удивлением, она рассмеялась и развела руками:

— Ну туго у меня с музыкой.

— Это — туго?

— Вы просто не слышали, как играет моя сестра.

— На чем?

— На всем. На барабанах, на гитаре, карандашом на подоконнике, ложкой на стакане, пальцами на струнах рояля. И брат уже начал гитару осваивать, с такой скоростью, как будто уже умел в прошлой жизни, но подзабыл, и сейчас вспоминает. А я сижу по полчаса одну песню подбираю, и пальцы деревянные, мне до них как до луны. И меня вся семья вечно клеймит меркантильной, потому что я меняю работу, если мне мало платят, остальные так не делают.

Он рассмеялся, осмотрелся, как будто слегка заблудился, и решает, как выбираться. Открыл ближайшую дверь и повел Веру по небольшому полутемному залу, в следующий, и дальше по анфиладе.

— Так как вы сохранили дом?

— Прадед с кем-то договорился, и этот дом записали как сарай. Там по закону имущество, которое выходит за пределы определенного метража на человека, отбирали в коллективное пользование, делали там клуб или общежитие, а хозяина либо переселяли, либо выделяли ему в этом доме те метры, которые полагались по закону. И прадед по закону выбил себе гостевой дом, рядом, он нормальный был, его тоже для документов обмерили очень хитро, а этот свинарник зарегистрировали как подсобное нежилое строение, сверху окна досками позабивали, все украшения поснимали, чтобы в глаза не бросались. Они далеко от столицы жили, в деревне, там не особо соблюдали законы, если человек хороший, он другого хорошего человека легко поймет. А прадед… что-то мне так кажется, бандитом был.

Министр посмотрел на Веру в легком шоке, она рассмеялась, развела руками:

— Это мое личное подозрение. В семье об этом не говорят. Сын его был ментом, единственным на деревню, у него было единственное в деревне разрешенное зарегистрированное оружие, и очень широкие полномочия. Я прадеда не помню, но помню, что он похоронен рядом с тремя друзьями, даты смерти у них одинаковые, и он завещал всегда всех их поминать, и на их могилах тоже убирать — друзья хорошие были. И полегли, видимо, вместе. У него был большой дом, уже после революции построенный, там было несколько отдельных строений, глубокие подвалы и много ходов между ними, очень запутанных, с люками, переходами между домами, выходом в гараж, на лестницу на крышу, в сарай, в погреб, я там в детстве в прятки играла. И после него наследники постоянно находили нычки — то пачки денег в банки закатанные, то оружие закопанное, то золотые какие-то штуки, то иконы древние — контрабанда, они были запрещены. В огороде кости человеческие выкапывали, со следами собачьих зубов. У него были собаки, которых после его смерти перестреляли, потому что с ними никто кроме него не мог справиться.

— Интересный дедушка, — усмехнулся министр, Вера кивнула:

— Очень интересный. Всю жизнь на охоту ходил, ни единого охотничьего трофея в доме. Есть у меня подозрение, что только благодаря ему и не осталась семья совсем нищей, он выкрутился. Детей у него тоже было много, двенадцать, одиннадцать музыкантов, один мент. Жадный был до одури, после него тоже деньги спрятанные находили, бабушка так ругалась.

— Почему ругалась?

— Валюта сменилась, эти деньги обесценились. Очень досадно держать в руках гору денег, и знать, что это фантики, а когда-то за них можно было машину купить. А он жал каждую копейку, на спичках экономил, а в закромах прятал бешеные тыщи. Страшно боюсь стать на него похожей.

Министр посмотрел на нее с большим сомнением, она рассмеялась:

— Честно. Я в детстве все, что мне дарили, прятала на потом. Детей много вокруг, все жрут, а я сижу и наслаждаюсь мыслью, что у них уже закончится, а у меня еще будет. Меня вся семья дразнила сравнением с этим дедом. Я потом выросла и избавилась от этого, но все равно себя периодически проверяю на это дело, и если вдруг кажется, что вот сегодня я как-то так поступила, как будто для меня деньги важнее людей, то сразу делаю какую-нибудь воспитательную дикую штуку с деньгами — жертвую на благотворительность, кидаю в шапку уличным музыкантам жменю купюр, не считая, или покупаю что-нибудь ненужное, но приятное, типа билетов в театр. Очень помогает.

Министр тихо смеялся, открывая очередную маленькую дверь, повел Веру по ступенькам вниз, потом по темному коридору без окон, внезапно остановился, и с детской дерзостью объявил:

— Я тоже хочу!

— Что?

— Дикую штуку. Сделать. Сегодня и займусь.

— Что вы уже придумали? — она стояла в темноте, держа его руку и ничего не видя, за спиной была стена, в волосах ощущалось дыхание министра Шена, где-то возле гребня императрицы. Он усмехнулся и накрыл ее руку второй рукой, стал медленно вести кончиками пальцев по рукаву вверх.

— Я хочу по-настоящему досадить Йори. И матушке, за компанию. Я раньше никогда такого не делал, не вкладывал деньги в месть, это же не приносит прибыли, все равно что выкинуть. Просто взять гору денег — и вложить в месть, представляете? Не инвестировать, не построить на них что-то, а просто потратить и забыть о них. Никогда не пробовал, аж жутко. Жутко интересно.

Вера улыбнулась:

— Ну извлеките из этого выгоду как из факта. Как будто это не вы спровоцировали, а вы просто владеете информацией, что это случится. Об этом же еще никто не знает. Но всегда найдутся те, кому это интересно. Чтобы меньше времени на это тратить, можете вообще поручить это Ричи, пусть возьмет свой процент и найдет покупателя на информацию.

— Какое коварство, — довольно рассмеялся министр, нащупал тонкую прядь волос на ее плече и стал наматывать на палец, — вы определенно что-то унаследовали от своего предка, что-то очень полезное.

— Меня это не радует.

«Дзынь.»

«Да, вранье. Сейчас — радует. Когда он стоит напротив и восхищается, и не видит ничего плохого. Как быстро меняются взгляды.»

— Пойдемте. Научу вас радоваться собственному коварству.

Он открыл дверь, и вывел ее в подозрительно знакомый коридор, она осмотрелась — напротив был вход в зал, в котором все играли в карты.

— Вы привели меня обратно, серьезно?

— Вера, — он держал ее руку одной рукой, а второй обводил вышитый узор на перчатке, внимательно глядя на этот процесс. Вздохнул и сказал: — Мне бы очень не хотелось, чтобы вы тусили с молодыми вдовами. Там ничего веселого, уверяю вас, они просто напиваются до скотского состояния, играют в карты и сплетничают, вам будет скучно. В вине вы очень привередливы, в карты играть не умеете, знаменитостей местных не знаете. Давайте я лучше научу вас в карты играть? Займем столик на двоих, и будем пить то, что я сам сюда принес. Хорошо?

Господин министр, который пытается договориться — это было больше, чем она могла выдержать.

«Он все-таки умеет быть милым. Это выходит немного…»

Фантазия предложила ей в качестве образа медленно едущий на нее танк весом тонн в сто, очень тихо и медленно, культурный такой танк, скромный, вежливый.

— Хорошо.

Он просиял улыбкой короля Георга, театральным жестом откинул с лица волосы, и усмехнулся:

— Да я сегодня прямо дипломат, о, как я хорош.

Она сладко улыбнулась:

— Нож верните. Мой.

Он скис и отвернулся, помолчал и повернулся обратно, с хитренькой улыбочкой:

— А давайте я его у вас в карты выиграю?

Вера смерила его взглядом так, чтобы он вспомнил, откуда растут ноги у его удачи, и кивнула:

— Ну попробуйте.

Он широко улыбнулся и пнул дверь в игральный зал.