Крупская

МОСКВА

Переезд Советского правительства из Петрограда в Москву совершился в ночь с 10 на 11 марта 1918 года. Ульяновы поселились в двухкомнатном номере гостиницы "Националь". 12 марта Владимир Ильич и Надежда Константиновна в сопровождении Я.М. Свердлова и В.Д. Бонч-Бруевича поехали в Кремль смотреть помещения Совнаркома и свою будущую квартиру. В здании Судебных установлений, где должен был разместиться Совнарком, пусто — чиновники покинули его, в большинстве случаев даже не сдав дела. Поднялись на третий этаж, и Владимир Ильич, заметив, что высота потолков больше шести метров, то есть третий этаж соответствует шестому в обычных постройках, с беспокойством спросил Бонч-Бруевича, регулярно ли работает лифт: у многих товарищей больное сердце, им будет трудно ходить пешком.

Кабинет Председателя Совнаркома уже был оборудован, в соседних комнатах устраивались работники секретариата, канцелярии и управления делами, а в квартире, которая готовилась для Ульяновых, шел ремонт. Владимир Ильич был доволен, что квартира примыкает к Совнаркому, но Надежда Константиновна грустно покачала головой: "Удобно, ни сна, ни отдыха, никаких перерывов, сплошная работа!"

Особняк на Остоженке, который выделили внешкольному отделу, принадлежал раньше какой-то богатой купчихе. Дом был построен с размахом. Канцелярия разместилась в огромном двухсветном зале с лепным потолком. Кабинет Крупской был раньше кабинетом хозяйки дома, книжные шкафы помещались на уровне второго этажа, и вокруг шел резной балкон с изящной витой лестницей. Библиотечный отдел разместился в бывшей спальне купчихи, и сотрудники никак не могли привыкнуть к панелям из лимонного дерева и сиреневой шелковой обивке мебели.

Все пришлось начинать заново. Нужно было обживать особняк. Надо было привлекать для работы в различных отделах и комиссиях новых людей, создавать вокруг внешкольного отдела широкий общественный актив.

Надежда Константиновна настолько не привыкла к отдельному кабинету, к секретарям, к нормальным условиям, что претензии отдельных молодых работников ее первое время обескураживали. Как-то в ее рабочий кабинет ворвался молодой товарищ. "Я не могу так работать, это безобразие!" — закричал он от дверей. Крупская оторвалась от разговора с Зинаидой Павловной Кржижановской, прищурила близорукие глаза: "Что случилось?" — "Какая же это работа, когда у меня нет даже письменного стола!" Короткая пауза. "Возьмите мой, пожалуйста, а я как-нибудь устроюсь", — вдруг сказала Надежда Константиновна. Товарищ умолк и стал медленно наливаться краской. Зинаида Павловна на басовых йотах с расстановкой сказала: "Надежда! Как ты можешь, — ведь ты за-ве-ду-ю-щая!" Молодой сотрудник вылетел из кабинета, а Надежда Константиновна смущенно объяснила Кржижановской: "Ты знаешь, Зина, это я непроизвольно. Ведь нужен ему стол?"

По инициативе Надежды Константиновны образуются различные курсы для местных работников. В апреле 1918 года в "Известиях" было помещено следующее объявление:

"Подотдел народных университетов внешкольного отдела Комиссариата по народному просвещению настоящим приглашает лиц, желающих работать в области народных университетов, высших крестьянских школ, в качестве консультантов, экспертов, авторов книг, членов комиссий по разработке программ и руководств различных курсов, народных чтений, лекций, практических работ и т. п. — пожаловать для личных переговоров или сообщить письменно в подотдел народных университетов: Москва, Остоженка, 53 (угол Крымской площади), тел. 2-99-38. Прием ежедневно от 12 до 2 час".

В первый период после переезда в Москву центр тяжести работы Надежды Константиновны — школы для взрослых; в стране, свершившей революцию, огромное число рабочих и крестьян не умеют ни читать, ни писать. Но уже в эти дни она думает о рабочих клубах, о библиотеках, о политехническом обучении. Ее работоспособность поразительна. До позднего вечера она в Наркомпросе — текущие неотложные дела, дома творческая работа.

У них с Владимиром Ильичей за долгие годы эмиграции выработался свой распорядок дня, Ленин работал до глубокой ночи. Ему была нужна тишина. Часов в 11 Надежда Константиновна ложилась спать. Зато вставала она в 5–6 часов утра и до работы, в светлые утренние часы, успевала написать иногда несколько статей, ответить на ряд писем. Завтракать садились все вместе: Надежда Константиновна, Владимир Ильич и Мария Ильинична.

Быт в Кремле налаживался. Квартира была удобной и уютной: четыре небольшие комнаты. Спальня Владимира Ильича и Надежды Константиновны, рабочая комната Крупской, комната Марии Ильиничны и столовая. Часто ночами их будили телефонные звонки, приходили срочные телеграммы. Положение молодой Страны Советов все осложнялось. Шла гражданская война, надвигался голод. В Москве началась спекуляция хлебом. Владимир Ильич вел беспощадную борьбу со спекулянтами.

Редко Ульяновы бывали теперь вместе. Как-то решили поехать на Воробьевы горы. В Москве Ленина мало знали в лицо, и можно было спокойно ходить и ездить по городу, беседовать с людьми. Во время этой прогулки они разговорились с каким-то крестьянином. Надежда Константиновна подошла к нему, спросила, как дела, как с хлебом. "Что же, жить неплохо теперь, хлеба у нас много, ну и торговать хорошо", — степенно заговорил мужик. И вдруг из его слов обнаружилась такая звериная кулацкая сущность, что у Крупской дух захватило. "В Москве голодно, боятся — совсем хлеба скоро не будет. Хорошо сейчас за хлеб платят, большие деньги дают. Надо только торговать уметь. У меня вот семьи такие есть, хлеб им ношу, без хлопот деньги получаю…"

К ним подошел Владимир Ильич и стоял, молча прислушиваясь к разговору. Кулак назвал несколько адресов. "Где это?" — спросила Надежда Константиновна. Тот удивился: "Городская, а не знаешь?" — "Я не московская, из Питера". — "Бона! Это откуда Ленин приехал? Мешает он нам, крестьянам. И не поймешь его никак. Для своей жены собирает по деревням швейные машинки, у моей дочери отобрали. Говорят, весь Кремль машинками завален". Сколько было тупой ненависти в его словах, конечно, он не мог представить себе Ленина, не отбирающего чего-то в свою пользу.

И Надежде Константиновне в Наркомпросе тоже приходится не только бороться за новую школу, не только организовывать работу со взрослыми, но и прежде всего внедрять новое отношение к учащимся в сознание учителей. Медленно, очень медленно поворачивался учитель лицом к новой, марксистской педагогике. Условия на местах были трудные. Многим казалось, что Советская власть ненадолго, и они выжидали.

Лето 1918 года было невероятно тяжелым. Кулачье поднимало восстания, прятало хлеб. Начали наступление немцы, во Владивостоке высадились японцы и американцы, подняли мятеж чехословаки. Зрели многочисленные белогвардейские заговоры. Левые эсеры 6 июля подняли мятеж в Москве. Правые эсеры, разбившись на боевые группы, ступили на путь террора.

30 августа Владимир Ильич получил телеграмму, что в 10 часов утра убит председатель Петроградской ЧК Урицкий. Туда выехал Дзержинский. В этот день Владимир Ильич должен был дважды выступать по путевкам Московского комитета партии — в Басманном и Москворецком районах. У Надежды Константиновны после обеда продолжалось заседание съезда по народному образованию во 2-м МГУ (сейчас педагогический институт имени Ленина).

Заседание окончилось, Крупскую окружили учителя, и так все вместе пошли к выходу. У подъезда стоял автомобиль, и Надежда Константиновна предложила знакомой учительнице: "Садитесь, мы вас подвезем". За рулем сидел незнакомый шофер. "Товарищ, мы сначала поедем в Замоскворечье, а потом в Кремль". Тот кивнул и дал газ, машина рванула вперед.

Надежда Константиновна удивилась, увидев, что они мчатся к Кремлю, однако не успела ничего сказать. У ворот машина остановилась, шофер открыл дверцу и каким-то странным голосом сказал учительнице: "Здесь вам придется выйти". Надежда Константиновна изумилась, но что-то в лице шофера помешало ей настаивать на поездке в Замоскворечье. У подъезда здания правительства их встретил шофер Владимира Ильича Степан Казимирович Гиль. "Надежда Константиновна, на заводе Михельсона…", но она уже все поняла: "Жив Ильич, скажите только — жив?"

Крупская шла по коридору, путь казался бесконечным.

Дверь квартиры распахнута, в прихожей снуют люди, На Вешалке чьи-то пальто. Первым она увидела Свердлова, ее поразило выражение его лица. "Почему у него такое лицо? Неужели конец?" — мелькнула мысль. "Пройти надо было маленькую комнатушку, но этот путь мне показался целой вечностью. Я вошла в нашу спальню. Ильичева кровать была выдвинута на середину комнаты, и он лежал на ней бледный, без кровинки в лице. Он увидел меня и тихим голосом сказал минуту спустя: "Ты приехала, устала. Поди ляг". Слова были несуразны, глаза говорили совсем другое: "Конец". Я вышла из комнаты, чтобы его не волновать, и стала у двери так, чтобы мне его было видно, а ему меня не было видно".

Один за другим собрались врачи — первую помощь Владимиру Ильичу оказали Виноградов и Вера Михайловна Величкина (Бонч-Бруевич), теперь его осматривали профессора — Розанов, Минц. Положение было тяжелое, пули прошли очень близко от жизненно важных артерий, одна пробила легкое. Врачи опасались, что задет пищевод, и запретили раненому пить, а его из-за большой потери крови мучила жажда. Врачи уехали. Из комнаты Ленина вышла медицинская сестра: "Надежда Константиновна, больной просит вас подойти". Она вошла в комнату. Владимир Ильич чуть-чуть улыбнулся, помолчал. Тихо попросил: "Вот что, принеси-ка мне стакан чаю". Так хотелось выполнить его просьбу, но вдруг действительно прострелен пищевод и глоток воды может принести непоправимую беду?! Ласково наклонилась к постели, положила руку на лоб: "Ты знаешь, ведь врачи запретили тебе пить". Поняв, что хитрость не удалась, Владимир Ильич закрыл глаза: "Ну иди".

И опять час за часом сидит Надежда Константиновна в коридоре, у двери в спальню.

Утром Владимиру Ильичу стало немного лучше. Врачи, собравшись на консилиум, решили, что пищевод не затронут, кровоизлияние в плевру рассосется, надо сделать повязку, чтобы не двигалась левая рука. Владимир Николаевич Розанов ободряюще сказал Надежде Константиновне: "Не беспокойтесь, у Владимира Ильича здоровое сердце, он выживет".

Еще целую неделю Владимир Ильич мужественно боролся с последствиями ранения. Теперь Надежда Константиновна каждую свободную минуту проводила у его постели. Он повеселел, да и врачи теперь уже были уверены в выздоровлении. Как только ему стало немного лучше, он начал рваться на работу, просил разрешить ему пойти в Совнарком.

Вечерами, сидя у его постели, Надежда Константиновна пересказывала ему важнейшие новости, рассказывала о своей работе в Наркомпросе. Врачи настаивали на загородном отдыхе, и сотрудники управления делами Совнаркома подыскали такое место отдыха — имение бывшего градоначальника Москвы Рейнбота в 30 километрах от города. Прекрасным осенним днем Ульяновы поехали впервые в Горки. Дорога вилась по подмосковным полям и перелескам. День был теплый, и ехали в открытой машине. Еще один поворот, и над рекой Пахрой на пригорке встал типичный помещичий дом с колоннами, со всех сторон окруженный парком. Вековые деревья сияли желто-красной листвой.

У крыльца их встретила охрана с огромным букетом цветов. Ульяновы были смущены, долго потом не могли привыкнуть к постоянному присутствию людей, охраняющих жизнь Владимира Ильича, к большому дому. "Обстановка была непривычная, — читаем в воспоминаниях Надежды Константиновны. — Мы привыкли жить в скромных квартирках, в дешевеньких комнатах и дешевых заграничных пансионах и не знали, куда сунуться в покоях Рейнбота. Выбрали самую маленькую комнату, в которой Ильич потом, спустя 6 лет, и умер; в ней и поселились. Но маленькая комната имела три больших зеркальных окна и три трюмо. Лишь постепенно привыкли мы к этому дому. Охрана тоже не сразу освоила его. Был такой случай. Шел уже конец сентября, становилось очень холодно. Рядом с комнатой, где мы поселились, в большой комнате красовались два камина. К каминам мы привыкли в Лондоне, там это в большинстве квартир — единственное отопление. "Затопите-ка камин", — попросил Ильич. Принесли дров, поискали трубы, их не было. Ну, подумала охрана, у каминов, должно быть, не полагаются трубы. Затопили. Но камины-то, оказалось, были для украшения, а не для топки. Загорелся чердак, стали заливать водой, провалился потолок. Потом Горки стали постоянным летним пристанищем Ильича и постепенно были "освоены", приспособлены к деловому отдыху. Полюбил Ильич балконы, большие окна".

А в эти сентябрьские дни они гуляли по парку, беседовали с крестьянами деревни Горки, завели друзей среди окрестных ребятишек.

Владимир Ильич окреп. Ему в этом помогали добрые вести с фронтов — части Красной Армии освободили Казань, Вольск, Хвалынск, Симбирск, Самару, Грозный, Уральск. 9 ноября 1918 года началась революция в Германии.

Работа на фронте просвещения ширилась. Надежда Константиновна руководит съездами и совещаниями учителей, дошкольных работников, политпросветчиков. Она ежедневно по утрам пишет статьи для газет и журналов. Неутомимо разъясняет политику партии, мобилизует и организует все силы для работы в массах. Но тяжелое нервное потрясение, связанное с ранением Владимира Ильича, и работа без отдыха подорвали силы Надежды Константиновны. Начался приступ базедовой болезни.

Большой друг Ленина и Крупской Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич рассказывал: "Надя плоха, все хуже и хуже…" — грустно и тихо сказал Владимир Ильич в ответ на мой вопрос, почему он так мрачно смотрит. И он, точно застыдившись этой человеческой слабости, тотчас же углубился в просмотр мной ему принесенных, уже расшифрованных и простых телеграмм, полученных с разных концов России, с фронтов и от революционных комитетов.

— Надежде Константиновне необходим длительный отдых и обязательно вне Москвы, — сказал я Владимиру Ильичу.

— "Длительный отдых"! Пойдите уговорите ее. Она и слышать не хочет…

— Уговорить ее можете только вы один… И это надо сделать…

Владимир Ильич серьезно, искоса посмотрел на меня. Я понял, что эта моя настойчивость пришлась ему по душе и, так как я знал всю серьезность положения болезни Надежды Константиновны, то с радостью стал советовать Владимиру Ильичу перевезти Надежду Константиновну в одну из лесных школ в Сокольники".

Владимир Ильич выбрал время и сам поехал в Сокольники, посмотрел школу, комнаты, поговорил с директором. Ему понравилось все.

У Надежды Константиновны завелось много друзей среди ребят. В этой детской, непосредственной компании Надежда Константиновна поздоровела, нервы начали приходить в норму. И Владимир Ильич, и Маняша часто навещали ее и тоже скоро завели друзей среди детишек.

Приближался Новый год. В один из приездов Владимир Ильич предложил ей организовать для ребятишек елку. Гостинцы они с Маняшей привезут, а игрушки пусть детишки сами сделают. Так и договорились. Теперь вечерами в комнате Надежды Константиновны работала "мастерская" — клеили цепи из разноцветной бумаги, делали игрушки.

Наступил долгожданный день. Елка стояла посреди небольшого зальца. Ждали дорогих гостей. Время шло, а они все не появлялись. Надежда Константиновна стала волноваться. Наконец кто-то крикнул: "Машина, машина!" В прихожую вошли Владимир Ильич, Мария Ильинична, шофер Гиль и товарищ из охраны, в руках последнего был большой бидон — главный подарок — молоко. Дети весело прыгали вокруг, Владимир Ильич улыбался, но Надежда Константиновна сразу поняла — что-то случилось. Отозвав его в сторону, она спросила: "Почему задержались?" Владимир Ильич замялся, но лгать ей он не умел. Пришлось рассказать, что напали бандиты, отняли машину.

Дети запомнили на всю жизнь этот веселый праздник — игры, песни, подарки и веселое, оживленное лицо Владимира Ильича. А когда ребятишки угомонились, легли спать, Владимир Ильич и Мария Ильинична подробно рассказали о происшествии.

Начало 1919 года Надежда Константиновна посвятила подготовке I Всероссийского съезда по внешкольному образованию. В условиях гражданской войны, голода, разрухи надо было собрать в Москве тех, кто трудился на ниве народного просвещения. В своей статье "Всероссийский съезд по внешкольному образованию" Крупская писала, что сейчас нет ни одного советского или партийного органа, который так или иначе не вел бы внешкольной работы, так как эта работа важна и неоглядна. Здесь и школы ликвидации неграмотности, и театры, и избы-читальни, и библиотеки, и популярные издания, лекции. При нехватке людей создается межведомственный параллелизм, который еще более распыляет силы. Крупская пишет, что съезд должен скоординировать работу, наметить перспективы деятельности всех учреждений, занимающихся внешкольной работой, дать конкретный план на будущее, подвести итоги проделанного пути.

Съезд открылся 6 мая 1919 года в Колонном зале Дома союзов. На него приехало более 700 делегатов. Приглашали" правда, гораздо больше, но многие делегаты по мобилизации ушли на фронт. Среди делегатов было много беспартийных.

Придавая этому съезду огромное значение, Владимир Ильич выступил на его открытии с приветственной речью "Об обмане народа лозунгами свободы и равенства". Он показал, что подлинная демократия — демократия большинства, демократия пролетариата может быть осуществлена лишь Советской властью.

Надежда Константиновна выступила на съезде с докладом "Текущий момент и внешкольное образование". Она говорила о значении внешкольной работы, о тесном слиянии политического и профессионально-технического образования, о том, что к знаниям тянутся самые широкие, глубинные слои населения. Но "в деле внешкольного образования мы сделали еще слишком мало. Мы еще работаем в одиночку. Не вовлекли еще в нужной мере в работу массу… Нам необходимо наладить работу как можно скорее, потому что все существование Советской республики зависит от того, сумеем ли мы вовремя сорганизоваться".

Две недели длился съезд. Делегаты рассматривали его как семинар, как школу, которая должна помочь им в их практической деятельности. Надежда Константиновна внимательно слушала выступления, делала записи, многих делегатов приглашала в Наркомпрос для личной беседы. Съезд принял важнейшие резолюции — о школах для взрослых, о пролетарском университете, о работе среди рабочей и крестьянской молодежи, об организации лекционного дела, о народных домах, клубах, библиотеках. "Одним словом, — писала Крупская, — съезд пришел к заключению, что весь громадный внешкольный аппарат должен служить целям углубленной коммунистической пропаганды, имеющей целью открыть массам глаза на все явления, происходящие в природе, и на структуру современного общества и его развитие".

Съезд выработал специальное общее положение "Об организации дела народного образования в Российской республике". Во всех документах, резолюциях, принятых съездом, немалая доля труда Надежды Константиновны Крупской.

Крупнейшим событием в мировой истории явилось создание III Коммунистического Интернационала. 2 марта 1919 года в Митрофаньевском зале здания правительства открылась международная коммунистическая конференция, которая вошла в историю как I конгресс III Коммунистического Интернационала — его создание было оформлено 4 марта.

Приехали представители 30 стран — было всего 52 делегата с решающим и совещательным голосами. Надежда Константиновна получила гостевой билет. Среди гостей конгресса было много товарищей, приехавших с мест. Как-то в перерыве Ульяновы встретили Серафиму Ильиничну Гопнер, она тогда работала на Украине. Она увидела, как похудела, изменилась Надежда Константиновна, и стала звать ее с собой, на Украину. "Там у нас и сытно и тепло уже сейчас. Сделаем все, чтобы она хорошо отдохнула". Реакция Ленина была мгновенной, но несколько неожиданной для Гопнер. "Нет, нет, невозможно, — не задумываясь, горячо возразил Владимир Ильич. — На Украине хоть и сытно, но неспокойно. Да и мне без Нади будет трудновато. — И опять повторил: — Нет, нет, уж лучше не надо…"

— Было ясно, — добавляет Серафима Ильинична, — что Владимир Ильич огорчился даже мыслью о разлуке с женой".

И все-таки через несколько недель Надежда Константиновна стала поговаривать о большой поездке в провинцию.

В конце апреля 1919 года начался перелом на Восточном фронте. Красная Армия отнимала у белых город за городом. Каждая победа приносила огромную радость и требовала также большой работы. Надо было проводить политическую работу с населением освобожденных районов.

Когда пришла телеграмма об освобождении Уфы, Надежде Константиновне захотелось самой поехать в эти отвоеванные у контрреволюции районы. Поэтому, как только было принято решение оборудовать специальный агитационный пароход "Красная звезда", который должен был поплыть по Волге и Каме, Надежда Константиновна сразу решила — еду! Владимир Ильич возражал, так как она плохо себя чувствовала. Но в конце концов он уступил, только взял с нее слово, что она постарается не утомляться и будет аккуратно писать ему и посылать телеграммы. А как-то вечером он принес из кабинета карту Поволжья, и они внимательно проверили весь маршрут, обсудили где будет пароход останавливаться, сколько стоять, с кем надо поговорить, куда зайти, в какие организации.

"Красная звезда" была прекрасно оснащена — кино, типография, радио, большой запас литературы. В агитколлектив входили представители различных наркоматов, люди испытанные, прошедшие хорошую школу воспитания масс. От Наркомпроса ехали Крупская и библиотечный работник Цикуленко.

27 июня члены агитколлектива на поезде отправились в Нижний Новгород. Владимир Ильич проводил Надежду Константиновну на Курский вокзал.

Утром приехали в Нижний Новгород. Пароход уже ждал их в Доскинском затоне, рядом стояла яркая, нарядная баржа. Ее выкрасили в алый цвет, к бортам прикрепили агитплакат. На барже разместились кинематограф, книжный склад и магазин.

Целый день москвичи возились с устройством, знакомились друг с другом. Вечером Надежда Константиновна долго сидела на палубе, смотрела, как медленно опускалось в волжскую воду огромное малиновое солнце. Было тихо. Изредка раздавались гудки буксиров. Ночь была теплой, не душной. Пароход чуть заметно покачивался на воде. Где-то звучала протяжная русская песня. Таким покоем, привольем веяло от окружающей природы… Как часто на чужбине они с Владимиром Ильичей мечтали поехать на Волгу!

В Нижнем пароход стоял семь дней, семь дней, заполненных митингами, совещаниями, беседами с самыми различными людьми. 29-го утром поехали в Нижегородский кремль, где во Дворце свободы происходило собрание ответственных работников. Здесь собралось около ста пятидесяти ответственных работников, среди которых было много рабочих, выдвинутых на партийную и профсоюзную работу революцией. Собрание продолжалось около часу. Затем поехали в Сормово. В Народном доме было набито битком, в зале помещалось человек 700, пришло же около тысячи.

Слушали выступления москвичей с напряженным вниманием. Надежда Константиновна говорила о задачах школ политграмоты, о внешкольной работе, о привлечении к этой работе широкого актива, о рабочем контроле за школой. После окончания митинга зал встал и все запели "Интернационал".

Когда москвичи вернулись на "Красную звезду", не смотря на поздний час, в затоне оказалось много народа — на барже показывали кинофильм. Даже здесь, в крупном промышленном городе, кинематограф был редкостью и привлек массу зрителей. Среди взрослых сновали вездесущие ребятишки. Только ночью все затихло. Надежда Константиновна долго не ложилась. Она делала записи в дневнике, который решила вести во время поездки, намечала план на следующий день. В каюту постучали: "Надежда Константиновна, давно все спят, и вам пора отдохнуть".

На другой день Надежда Константиновна занималась только наркомпросовскими делами — была в губернском Нижегородском отделе народного образования, вечером на заседании городского Совета, посвященном этому вопросу. Внимательно слушала Крупская доклад о внешкольной работе, чувствовалось, что пути здесь определены правильно — главное внимание рабочим районам, — но не хватает людей, денег, литературы…

Первого июля Надежде Константиновне, как и другим москвичам, пришлось выступать дважды — на митинге рабочих водного транспорта, а затем на общегородском митинге. Она была восхищена речами матросов, рабочих. "Как хорошо у нас в России научились говорить", — пишет Крупская в своем дневнике. На общегородском митинге собралось полторы тысячи человек. У входа москвичей встретила и приветствовала делегация молодежи со знаменем. Сидя в президиуме, Надежда Константиновна получила записку: женский совет просил ее остаться на прощальный вечер — на фронт уезжали 45 санитарок — бывших работниц, прошедших специальные курсы. Разве могла Надежда Константиновна отказаться?

Только два месяца, рассказывала Крупской женорганизатор А.И. Гулевич, ведется работа, а в дело втянуты уже сотни женщин. Агитаторы ходят по фабрикам, мастерским, проводят собрания, ведут индивидуальные беседы.

Окружив Надежду Константиновну, женщины попросили: "Расскажите нам о Ленине". И она говорила им о его жизни и борьбе. Для молодых женщин-работниц многое было открытием. Надежда Константиновна ощущала, как впитывают они каждое ее слово. В затон к пароходу ее провожала целая толпа.

Женщины, забитые и отсталые женщины, которые раньше редко задумывались о чем-либо, выходящем за порог их лачуги, теперь горячо и страстно говорили о яслях, о профсоюзах, о помощи фронту, о разгроме контрреволюции. И опять до поздней ночи готовилась Надежда Константиновна к следующему дню — предстояло общегородское собрание учителей.

Собралось около четырехсот учителей школ обеих ступеней. Крупская сделала доклад об общей постановке дела народного образования в России, особенно подробно остановилась на вопросе о трудовой школе. Начались выступления учителей, и сразу стало ясно, что основная масса учительства выжидает, стоит в стороне от общей борьбы или идет за правыми эсерами. Только двое учителей высказались за поддержку политики Советского правительства и за трудовую школу. Остальные плакались на тяжелое материальное положение, на обилие всяких новшеств в обучении, которых они не понимали и не принимали. Вот на трибуне один из членов бывшего Всероссийского учительского союза. Он откровенно заявляет, что школа не должна менять своего классового характера. Конечно, надо облегчить попадание в школу второй ступени наиболее способным ученикам из пролетариата, но думать, что сын рабочего или крестьянина проучится в школе первой ступени пять лет, — утопия. Кончил оратор требованием усиленных пайков, повышенных ставок, двойных отпусков.

В своем заключительном слове Надежда Константиновна говорила, что положение учительства будет улучшено, но пусть оно готовится, и серьезно готовится, к тому, что дети рабочих и крестьян будут не только кончать школу первой, но и школу второй ступени, все без исключения.

Долго вечером сидела Надежда Константиновна на палубе. На плечи навалилась усталость. Трудно, трудно будет повернуть всю интеллигенцию лицом к пролетарской массе, изжить пренебрежительное отношение к "сиволапому мужику". Трудно будет старому учительству врастать в новую жизнь, надо растить новые кадры.

На другой день с утра Крупская пошла в Сормовский отдел народного образования. Сормово — пролетарский район, здесь живут десятки тысяч рабочих семей, здесь можно создать огромный рабочий актив, а отдел народного образования размещается в крохотной избушке и работает в полном отрыве от масс. В районе два народных дома, но используются они только для спектаклей. Открыто всего четыре маленькие библиотеки, а 30 тысяч книг лежат без движения, так как негде их поместить.

Крупской с гордостью показали рабочий клуб, который находился в уютном старинном особняке. Здесь была чайная, небольшая читальня, имелись шашки, шахматы. Заведующий клубом вел Надежду Константиновну из комнаты в комнату и сокрушался, что она пришла днем и не может убедиться, что клуб по вечерам бывает полон.

Она посетила и отделение городского университета, и общеобразовательные курсы, и открытый внешкольным отделом "Пролеткульт", где были художественная, музыкальная и драматическая студии. Но рабочих всюду было мало. И она с укором сказала заведующему отделом народного образования, рабочему-коммунисту: "Вот от вас я этого не ожидала. Уж вы-то должны были привлечь к участию в этой работе широчайшие слои населения. А так для кого же это?" Тот смущенно ответил: "Трудно, не идут". — "Неправда, не считают своим все это, потому и не идут, — заметила Крупская. — Что же вы не умеете поговорить с теми, с кем вместе брали власть? Перестраивайтесь, перестраивайтесь скорее, время не ждет".

Как и предвидел Владимир Ильич, времени для отдыха не было ни минуты. Даже питалась Надежда Константиновна урывками, как придется.

Не успела она вернуться из Сормова, как нужно было ехать в другой рабочий район — Канавино, где ее ждали с докладом для молодежи "Роль коммунистической молодежи в строительстве новой жизни". Послушать Крупскую пришли и молодежь и взрослые. Надежда Константиновна записала в дневнике: "После беседы подходит ко мне женщина, уяже не молодая, в черном платке, с симпатичным, добрым лицом. Стала благодарить за доклад. "Очень хорошо все сказали, я уж поплакала на лекции-то". — "Чего же плакали?" — спрашиваю. "Сын у меня девятнадцати лет, ну, коммунист, ушел на фронт, убили… Знаю, за правое дело, а жалко". Она утерла глаза кончиком платка. Потом, когда я уже уезжала и молодежь провожала меня, она опять подошла ко мне: "Младший сын, тринадцать лет ему, прибежал, говорит: "Мама, я все понял". Понимает уже, тоже коммунист".

Надежда Константиновна посетила специальную партийную школу. В саду у здания школы собрались 100 курсантов и все преподаватели. Приветствуя молодежь, Крупская вглядывалась в воодушевленные лица, горящие энтузиазмом глаза. Вот слово взял молоденький красноармеец. "Мы клянемся, — рвался ввысь молодой звонкий голос, — отдать жизнь за Советскую Республику!" Потом все дружно пели "Интернационал" и "Варшавянку".

А вечером у Крупской состоялась еще одна встреча с молодежью — со слушателями специальных курсов по дошкольному воспитанию, работающих в Нижнем. Из восьмидесяти слушателей пятнадцать процентов работниц. Долго она беседовала с ними, все вместе провожали ее на пароход.

В тот же вечер "Красная звезда" тронулась в путь. Надежда Константиновна стояла у перил. Узкая полоска воды между бортом и пристанью постепенно расширялась. Все дальше уходила пристань, и открывалась панорама Нижнего Новгорода, которую венчали стены и башни старинного кремля. Только под утро, когда на небе уже разгоралась заря, на пароходе все затихло.

Первая остановка была в большом селе Работки. Выйдя утром из каюты, Надежда Константиновна увидела, что толпы взрослых и ребят (разве они могли пропустить такое событие!) уже осаждают баржу, получают газеты, брошюры.

Познакомились москвичи с партийной ячейкой села — в ней всего шесть человек, но народ твердый, активный, каждый занимает общественную должность. Волостной отдел народного образования возглавлял совсем молодой парень, бывший актер. Работать ему было трудно — ни из губернии, ни из уезда, ни из района никто не приезжает, не поступает никаких указаний. Крупская предложила ему вместе подумать о первых шагах. "Вот у вас есть Народный дом, а почему вы используете его лишь как сцену? Организуйте лекции, консультации по политическим и хозяйственным вопросам. Может быть, для первого раза громкую читку газет".

В библиотеке Надежда Константиновна просмотрела аккуратно заполненные формуляры. "Как же у вас так получилось? — обратилась она к молоденькой библиотекарше. — Взрослым сказки, а ребятам "Дьявола" Толстого? Ведь ваше дело не просто выдавать что придется, а пропагандировать книгу, формировать читательский вкус".

В школе Крупскую порадовал учитель-естественник — ребята у него даже с микроскопом работают, тогда как микроскопа и в Москве в большинстве школ еще не видели. Учителям приходится трудно. Ребята в школе второй ступени от 14 до 19 лет. "Прямо мне сказали, — рассказывала учительница, — хотим изучать политэкономию и историю культуры". А где я литературу возьму? Вот нашла, что могла. Читаю им, Зиму все хорошо учатся, а после пасхи лишь малыши остаются, подростки на заработки уходят".

Весть о том, что приехала жена Ленина, мгновенно облетела село. На улице Надежду Константиновну остановили четыре женщины из Владимирской губернии, истощенные, измученные. В деревне голодно, и они едут за хлебом в другую губернию. Местные кулаки их знают, у одной из них муж в продотряде, поэтому им хлеба не продают. Прямо говорят: "Лучше скоту скормим".

Так открывалась перед Надеждой Константиновной жизнь послереволюционной деревни. Один из участников поездки, член партии с 1912 года Виктор Петрович Вознесенский, описывает одну из деревенских встреч. Они с Надеждой Константиновной сошли на берег, крутой и глинистый. Вверх вилась узкая тропка, теряясь за прибрежным холмом. Крупской трудно было идти, она старалась, чтобы молодежь, ее сопровождающая, этого не замечала. "Давайте передохнем", — предложила Надежда Константиновна, когда они наконец добрались до верху.

"Садимся на зеленую травку, — пишет Вознесенский. — Прямо перед нами деревня Пещеры, довольно большая, но неприглядная. До нее сажен 150. Смотрим вниз: сверху хорошо видна широкая гладь реки, а за нею леса, леса… И где-то между ними матовое серебро озер. Пароход и баржа стоят внизу, и очень хорошо, рельефно видны сверху: белый пароход и ярко-красная баржа. Надежда Константиновна задумчиво смотрит из-под руки на реку и заречные дали.

— Вы были когда-нибудь за границей? — спрашивает она меня и покусывает сухой стебелек травы.

— Нет, не был никогда и нигде.

— А я вот смотрю на эти дали, — и Надежда Константиновна кивает головой в заречную сторону, — насколько они лучше всех Швейцарии. Ну, пора идти. Пойдемте!

Мы встаем и идем в деревню. Там уже сражается с маленькой собачонкой Саша Лемберг. Он снял шлепанец и грозит ей, а та тявкает, но отступает. Саша здоровается с женщиной, которая трясет какие-то мешки:

— Посылайте ребят к нам на пароход и сами приходите. Кино будем показывать!

— Так мы вам и отпустим ребят, — говорит женщина. — Прошлый год белые тоже захватили наших ребят на пароход да и увезли. До сих пор и слуху нет.

Во второй избе у окна сидит седобородый дед…

Саша подходит к окну:

— Ты, дед, не знаешь, как просвещаются?

— А что мне ваше просвещение, — отвечает дед, — с вашим просвещением мы второй год сидим без керосина.

Завязывается разговор. Заходим в избу. Говорим о семье, о детях. Четыре сына служат в Красной Армии.

— А ты что, замужняя аль вдова? — спрашивает дед Надежду Константиновну.

— Замужняя, — отвечаю за нее. — Ее муж-то знаешь кто? Ленин!

— О! — быстро поворачивается от окна старик. — Не врешь? Самый большой большак — муж? А что же он сам-то не поехал с тобой?

— Да некогда, — спокойно отвечает Надежда Константиновна.

— Да, делов много у него, — произносит дед. — А что же, он говорит, дальше будет? А?..

— Да говорит, что побьем Колчака, а там войну кончим и будем хозяйство по-новому строить, — задумчиво отвечает Надежда Константиновна.

— Да, — подтверждает дед, — вот и Петруха из Красной Армии пишет то же самое. "Побьем, — говорит, — и будем обживаться".

Надежда Константиновна продолжает тихую беседу со стариком. Ее простота и добросердечие окончательно покоряют деда, он поднимается, надевает какие-то опорки и говорит:

— Пожалуй, пойду на ваш пароход, схожу и в кино. А сейчас похожу народ покличу с деревни. Меня-то по-слухают.

Мы прощаемся. Мимо окна бежит сам Лемберг.

— Эй ты, товарищ голы пятки! — кричит дед. — Жди в гости!

Дед не надул. И сам пришел, и народ привел. Многие пришли с ребятами. Мужики и по пароходу ходили, и выставку оглядели, и "кину смотрели".

Большое напряжение первых дней в Нижнем и первых встреч в деревнях не замедлило сказаться. Надежда Константиновна слегла. Она виновато улыбалась на выговор судового врача: "Не умею я работать вполсилы". Но пришлось подчиниться его предписаниям, глотать лекарства и отдыхать. Три дня отлеживалась она в каюте, а в Чебоксарах опять поехала в город, целый день присутствовала на заседании исполкома, была в отделе народного образования, посетила курсы для учителей по сельскому хозяйству и по внешкольному образованию. Она с гордостью записала в дневнике: "В Чебоксарах ведется работа среди женщин. Много уделяется внимания детям и делу народного образования, как это бывает почти всегда, когда во главе исполкома стоят рабочие".

Она сделала доклад учителям и рада была отметить, что большинство из них "стоят на платформе Советской власти". И, несмотря на усталость, она не удержалась и поехала вместе с другими ораторами на большой рабочий митинг в Марьинский Посад.

В Казани Надежду Константиновну ждали письма от Владимира Ильича, Марии Ильиничны, из Наркомпроса. Ото всей переписки Ленина и Крупской только и сохранились эти несколько писем и телеграмм времен ее поездки на "Красной звезде". Бережно хранила Надежда Константиновна два письма Владимира Ильича и только через несколько лет, подчиняясь решению ЦК о том, что все ленинские документы должны храниться в архиве института Ленина, передала туда два пожелтевших листка.

Ленин писал ей в Казань:

Зинаида Павловна спрашивает ее, не собирается ли она вернуться, где обещанная ко Дню советской пропаганды статья, и информирует о текущих делах. В своем ответном письме Надежда Константиновна пишет:

В день прибытия "Красной звезды" местные газеты сообщили, что вечером Крупская выступает в университете на митинге интеллигенции.

Актовый зал одного из старейших российских университетов был переполнен, люди сидели на подоконниках, стояли у стен и в проходах. Собралось семьсот человек — учителя, студенты, рабочие, партийные работники, мелькали платочки крестьянок, окладистые мужицкие бороды. Митинг затянулся надолго. Выступали горячо, страстно. Наконец, когда стали расходиться, человек сто тесным кольцом окружили Надежду Константиновну и забросали ее вопросами, просьбами передать привет Владимиру Ильичу. Уже сидя в машине, Крупская продолжала отвечать на вопросы, пожимала тянувшиеся со всех концов руки.

Второй день был полон неприятных открытий. Обнаружилось, что в огромном университетском городе действуют лишь бывшие частные библиотеки, а 300 тысяч томов реквизированных городских и губернских библиотечных книг свалены в Рабочем дворце — нет помещения, чтобы организовать библиотеку-читальню. Другая неприятность встретила Надежду Константиновну на четырехмесячных курсах по внешкольному образованию. Программа оказалась бессвязной, а лекции читали случайные люди.

Крупская нашла время объехать ряд школ, детских общежитий и выяснила, что их помещения заняты военным комиссариатом, а казармы стоят пустые. Порадовало лишь то, что школьное дело было поставлено неплохо и учителя были опытные и в основном правильно понимавшие задачи момента.

Вечером на пароходе при подведении итогов дня и составлении плана на следующий день пришлось поспорить с руководителем агитколлектива В.М. Молотовым. Когда Надежда Константиновна сказала, что утром собирается в уезд, он ответил: "Я вас не пущу. Прошу вас, Надежда Константиновна, ведь есть предел человеческим силам. Пусть поедет кто-нибудь другой". — "Вы не можете не пустить меня, это архиважно. И не будем спорить, я все равно поеду". Он убеждал, просил, Крупская осталась непреклонной.

Вячеслав Михайлович апеллировал к Владимиру Ильичу, жалуясь на ее работу без отдыха и перерывов, и перед самым отходом парохода из Казани Надежда Константиновна получила еще одно взволнованное и обеспокоенное письмо.

Надежда Константиновна не изменила своего решения поехать в уезд, так она и сказала Молотову: "Жалобы вам не помогут. Вы должны понять — когда-то еще я доберусь до такой глубинки! Хочу все видеть сама!"

На следующее утро Надежда Константиновна отправилась в уезд, погода была ясная. Ехали в открытой машине вдоль берега Волги.

Сначала заехали на учительские курсы по школьному и внешкольному образованию, размещавшиеся в бывшем имении. В большом светлом доме жили и учились 250 учителей и учительниц. Дом содержался в образцовом по-, рядке, вечерами слушатели курсов работали в огороде и саду. Здесь все было на самообслуживании. Крупской понравились лекции, сами учащиеся.

Затем посетили курсы для татарских учителей, где училось триста человек.

Все уездные учителя летом обязательно проходили через курсы, и это положительно сказывалось на их подготовке. Об этом Крупская сделала специальную запись в своем путевом дневнике.

И опять в путь. Струится за кормой вода, медленно уплывают берега. Сидя в тени на палубе, Надежда Константиновна заполняет страницы дневника, пишет письма. От большого села Богородского на правом берегу Волги повернули к северу по Каме. Берега сдвинулись, теперь с парохода можно наблюдать деревенскую жизнь. Страдная пора — сенокос. Деревеньки словно вымерли. Только старики да малые ребята копаются в огородах.

На Каме первая остановка в Лаишеве, затем в Рыбной слободе. Затем Чистополь — уездный нарядный городок с 35 тысячами жителей. Отсюда Надежда Константиновна написала 3.П. Кржижановской: "…Вот мы сейчас стоим в Чистополе. Для школы кое-что сделано. Народным дом превращен в театр, и они гордятся этим театром; школы для взрослых — ни одной; библиотеки ниже всякой критики, а город полон безграмотными; рабочие где-то на отлете и ничего для них не делается. Все впечатления наводят на вывод: мы непростительно оторваны от провинциальной работы, нам надо посвятить главное время не переорганизациям, не разработке всяких деталей, а инструктированию провинции…

Из поездки я много выношу для себя: смотрю, как работают другие комиссариаты и как инструктируют. И многое видишь другими глазами. Все же не надейтесь на мой скорый приезд. Подумай, Зинуша, я после стольких лет эмиграции добралась, наконец, до провинции. Ведь эмиграция накладывает определенный тяжелый отпечаток на душу, и надо стереть его живыми впечатлениями жизни, иначе не перестанешь многому быть чуждым…"

И она неутомимо вглядывается в окружающую жизнь. Учится и учит. Она ничего не написала Зинаиде Павловне о том, каким тяжелым был "митинг интеллигенции" в Чистополе. Собралось около тысячи человек. Она спокойно, хоть и ощущала затаенную враждебность, сделала доклад "Интеллигенция и Советская власть". Аплодисменты были жидкими и неуверенными. После короткой заминки поднялся человек в пенсне, несвежей рубашке, с какой-то нелепой бородкой. Отрекомендовался как деятель высшей школы, представитель научной педагогики. Начав с того, что докладчица, конечно, права в вопросе о трудовой школе, он заговорил о жестокости ЧК, о несправедливых арестах, о том, что он не может свободно высказать свое мнение в печати. Его поддержало несколько учителей явно правоэсеровского толка.

"Пришлось, — читаем в дневнике, — в заключительном слове говорить о буржуазной свободе печати, о том, почему у нас нет свободы печати, почему приходится подавлять сопротивление буржуазии и белогвардейцев при помощи чрезвычаек и т. п. К. посерел, обыватель замолчал, а кое-кто из учителей стал оправдываться".

Усталая возвращалась Надежда Константиновна на пароход, на сердце легла тяжесть. Сколько еще врагов, шкурников, тех, кто затаился и выжидает, чья возьмет. Неожиданно в дверь каюты постучали: "Надежда Константиновна, сейчас на берегу будет еще один митинг. Вы пойдете?" — "А кто там собрался?" — "Красноармейцы, подошел пароход, и на нем две с половиной тысячи бойцов". Надежда Константиновна вышла на палубу. Берег был усыпан людьми — стояли строгими рядами красноармейцы, а вокруг рабочие с местных предприятий. Один за другим поднимались на высокие мостки ораторы. Красноармейцы клялись не жалеть жизни за Советскую власть. "Казалось, тихий вечер, — пишет Крупская, — вся обстановка, все создает какую-то великую, крепкую духовную связь между ораторами и толпой. Могуче грянул "Интернационал", а потом "Варшавянка". Видно, что сибиряки. Долго не забудется этот митинг".

Медленно движется "Красная звезда" от города к городу, от села к селу. Места, недавно отбитые у белых. Горе, разорение, разрушенные дома, школы, сожженные библиотеки, могилы только что похороненных жертв белого террора. Надежда Константиновна с горечью отмечает, что учителя еще часто уходят с белыми, но те, кто остается, становятся настоящими борцами за правое дело, за политику партии. Елабуга, Бондюжский завод, Николо-Березовка, Камбаровский завод, Сарапул… Встречи, митинги, беседы, совещания…

Как приятно бывает увидеть во главе масс старого партийца, человека, которого знаешь и которому веришь всей душой. В Николо-Березовке, например, сельский исполком возглавлял член партии с 1908 года, позднее делегат IX съезда РКП (б) С.В. Борисов. После митинга они долго беседовали с Надеждой Константиновной. Поседевший, с лицом, изрезанным морщинами, озабоченно вздыхая, Борисов говорил: "Беляков прогнали. Теперь хозяйство налаживаем. И очень меня заботит культурно-просветительная работа. Нет у нас еще ни клуба, ни народного дома. И библиотеки не умеем использовать, ладно хоть школ и учителей достаточно. И вот что скажу, Константиновна, очень большое значение имеет ваш приезд. Теперь вон по всей волости крестьяне приговоры составляют, чтобы почаще из центра к нам приезжали. Очень это важно…"

В Сарапуле вечером у дверей ее каюты вдруг раздался звон шпор и густой командирский голос: "Мне бы хотелось поговорить с Надеждой Константиновной". Это был легендарный комдив Азии. Крупская услышала неожиданное: "Азин, по убеждению народоволец". Он казался совсем молодым, но ему было уже 34 года, и он был человеком-легендой, любимцем всей восточной армии. Он заслужил любовь красноармейцев беззаветной храбростью и наивным "солдатским коммунизмом". Надежда Константиновна говорила с героем мягко и ласково, хотя иногда с трудом сдерживала улыбку, слушая его рассуждения о "немецкой" войне (так он называл империалистическую войну). А иногда в каких-то его словах вдруг прорывались жестокость и озлобление. И думалось ей, что такому человеку еще нужно многому учиться, чтобы стать настоящим коммунистом. Меньше чем через год герой-комдив был зверски замучен белыми.

Боткинский завод. Белые ушли отсюда в середине июня. От 40 тысяч населения осталась только половина. Город давно не получал газет, радио не существует, жители живут слухами и рассказами очевидцев. Здесь каратели зверствовали вовсю. Перестреляли подростков — членов молодежного клуба. Пороли всех подряд: мужчин, женщин, стариков, детей. Надежда Константиновна слушала эти жуткие рассказы, вглядывалась в лица людей, ждущих помощи, совета. И все чаще ее посещала мысль — остаться на Урале, поработать в самой гуще народной жизни.

И Надежда Константиновна написала письмо Владимиру Ильичу, спрашивая, как он посмотрит, если она некоторое время поживет и поработает на Урале. Колебалась, отправить ли его, все-таки опустила и стала ждать ответа.

Пароход прибыл в Пермь. Даже в этом крупном городе не получали газет, здесь ходили фантастические слухи о том, что Москва сгорела, что Питер взят белыми, и другие небылицы. Слово москвичей было необходимо. А Надежда Константиновна опять слегла. Снова подвело сердце. Сказалось сильное физическое и нервное переутомление. К ней в каюту все время приходили товарищи — поговорить, спросить совета, рассказать о чем-то интересном.

Однажды пришел незнакомый военный — высокого роста, с алым бантом на груди. "Попов, — густым басом представился он. — Агитатор 1-й батареи, хочу попросить вас выступить у нас в полку". — "Я не совсем здорова, боюсь, что для большой аудитории сил не хватит", — ответила Крупская. Но тот говорил так убедительно, что она не выдержала, согласилась.

На другое утро Попов зашел за Надеждой Константиновной. У пристани стояла извозчичья пролетка. Сохранились кинокадры — Надежда Константиновна едет с Поповым в пролетке. Она улыбается и что-то оживленно говорит. По дороге она с изумлением узнала, что большевистский агитатор до революции был попом, но попом строптивым. За то, что защищал Льва Толстого, в монастыре картошку чистил. А узнав о революции, оставил попадью с четырьмя детьми и пошел к большевикам. Перед Надеждой Константиновной открылась большая и прекрасная душа человека искреннего и ищущего.

Крупская так описывала последний митинг, который она провела во время этой поездки: "Выступать пришлось не перед батальоном, не перед двумя-тремястами людей, как я думала. Пришло 6 тысяч, все красноармейцы города. Вряд ли кто слышал то, что я говорила, но митинг был ужасно интересный. Недавний поп был незаурядным оратором. Хоть и употреблял он поповские сравнения вроде того, что "большевики подобно апостолам пошли в народ, чтобы понести им свет истины", но говорил в общем дельно, и ясно было, какое громадное значение имело его выступление. "А как насчет крещения?" — задал вопрос один красноармеец. "Насчет крещения? Подробно говорить надо бы часа два, а коротко сказать — один обман". Масса молча слушала: кому же и знать лучше, как бывшему попу? И ясно было, какое громадное агитационное значение имели речи этого попа-агитатора. Запомнилось еще выступление одного красного командира. "Страна наша непобедима на предмет пространственности и квадратности", — говорил он. Потом, когда я рассказывала об этом выступлении Владимиру Ильичу, он говорил о том, что, неправильная по форме, эта мысль глубоко верна. Не была бы так скоро разбита Венгерская советская республика, если бы она не была так мала, а то самое большее 60 верст от границы находится Будапешт".

Стоя на высокой импровизированной трибуне (на козлы положили сбитые вместе доски), Надежда Константиновна увидела вдруг знакомое лицо — Крестинский. Он помахал ей рукой. Закончив выступление и ответив на вопросы, Крупская подошла к нему. Крестинский, поздоровавшись, сказал: "Дорогая Надежда Константиновна, я получил в Вятке телеграмму от Владимира Ильича. Он настаивает на вашем немедленном возвращении в Москву и поручил мне привезти вас". Она рассмеялась: "Это что же, насилие?" — "Ну, надеюсь, до этого не дойдет и вы поедете добровольно". — "Что же делать, надо возвращаться, — задумчиво протянула Надежда Константиновна. — Видно, и вправду пора. Сделано много, чувствую я себя плохо".

На "Красной звезде" огорчились ее отъезду, но все понимали, что силы Надежды Константиновны на исходе. В Москву она с Крестинский отправилась на пароходе. Остановились только в Казани, где пересели на пароход "Карл Маркс", да в Нижнем провели митинг. На обратном пути Крупская обрабатывала свои записи, обдумывала прожитое, перебирала в памяти увиденное.

В Москве Владимир Ильич не скрывает своей радости: "Наконец-то, и как ты могла придумать такое? Остаться на Урале?! Прости, но я был потрясен". К нему присоединилась Маняша. "Мы ждем, дни считаем, из Наркомпроса звонят по десять раз в день, а она что придумала?!" Маленькая семья Ульяновых вновь вместе. Надежда Константиновна в дороге немного отдохнула и теперь вдохновенно, по старой гимназической привычке "в лицах" рассказывает мужу и Марии Ильиничне о своих встречах, перемежая рассказ юмористическими зарисовками. Владимир Ильич внимательно слушает, задает вопросы и уже в который раз восхищается острой наблюдательностью Надюши, ее огромным политическим чутьем. И снова окунулась Крупская в наркомпросовскую работу. Одна за другой появляются в различных журналах и газетах ее статьи.

Еще труднее, чем создать перелом в войне, было создать перелом в мировоззрении масс, воспитать новое, коммунистическое сознание. В своей статье "Социально-политическая работа в школах-клубах для подростков" Надежда Константиновна писала:

"..Но коллективистическая психология пока охватила только передовые тысячи, десятки тысяч передовых рабочих. Массы еще крепко держит в своих омертвелых лапах умирающее старое. В массах преобладают еще старые взгляды, старые понятия, и только неуклонная работа над переустройством жизни вытеснит старые понятия и чувства. А пока наряду с величайшим геройством, с величайшей самоотверженностью передовых рядов рабочего класса в более отсталых классах и слоях мы видим бешеный взрыв спекуляции, хищничества, мародерства. Как огонь костра вспыхивает ярким пламенем перед тем, как окончательно потухнуть, так и эта отчаянная спекуляция, воровство, грабительство — все это последняя вспышка умирающей психологии. Новое поколение вырастет уже при других условиях, и его психология будет насквозь проникнута коллективизмом. Общественные чувства будут заглушать проявление эгоизма".

В своей работе Крупская широко использует материал, накопленный во время поездки на "Красной звезде", приводит неотвлеченные примеры, что особенно заметно в статье "Проект школы на Бондюжском химическом заводе".

Труд, труд ежечасный был законом для Ульяновых. И оба они работали, забывая о сне, еде, отдыхе. Но была в их жизни традиция, от которой не отступали никогда, — день рождения Владимира Ильича проводить вдвоем, пусть несколько часов, но одни. В этот день Владимир Ильич утром нашел на письменном столе подарки, в семье старались соблюдать традицию — отмечать день рождения каждого скромными знаками внимания. Огромный том немецко-русского словаря — такого, какой ему давно хотелось иметь, на титуле которого прочел надпись: "Дорогому Володе от горячо любящей его Маняши. 23/1У-20 гг.", а рядом в изящной вазочке благоухает весенней свежестью букет подснежников — от Надежды Константиновны,

В открытую форточку вливается бодрящий, прозрачный воздух. Девять часов утра. Температура немного выше нуля, но кажется, что на улице гораздо теплее, так как лучи яркого солнца заливают площади и улицы Кремля. Давно решено, что утром поедут они с Надеждой Константиновной за город. Это тоже традиция.

Завтрак проходит, как всегда, в оживленной беседе, только сегодня никто не спешит, даже вечно торопящаяся Мария Ильинична позволяет себе задержаться несколько минут.

Гиль уже ждет в машине у подъезда. Стены Кремля покрыты серебрящимся на солнце инеем и кажутся особенно нарядными и величественными. Москва проснулась. Привычно вглядывается Владимир Ильич во встречных прохожих. Озабоченны, еще плохо одеты. Улицы весной всегда кажутся чище и наряднее, а зима была жестокой. Москва голодала и мерзла. Но врагов бьем. Справимся с внешней и внутренней контрреволюцией, победим и разруху и голод.

За городом весна чувствуется еще больше, снег почернел, много проталин, днем зажурчат ручьи.

Они вышли из машины и углубились в лес. Во время совместных прогулок Надежда Константиновна не прерывала молчания, чтобы не спугнуть размышлений Ильича, знала, что он непременно сам скажет обо всем, что его томило и волновало, "…на прогулке, во время разговоров на простые житейские темы, — вспоминала Крупская, — он неустанно думал о том деле, которому отдал всю жизнь, все свои силы, каждую минуту своей жизни… Весенний воздух, начинающий пушиться лес, разбухшие почки — все это создавало особое настроение, устремляло мысль вперед, в будущее хотелось заглянуть".

Возможно, именно об этом дне Крупская писала впоследствии: "Сначала он говорил о разных текущих делах, но когда мы глубже зашли в лес, он замолчал, а потом стал говорить — в связи с одним изобретением — о том, как новые изобретения в области науки и техники сделают оборону нашей страны такой мощной, что всякое нападение на нее станет невозможным. Потом разговор перешел на тему о том, что, когда власть в руках буржуазии, она направляет ее на угнетение трудящихся, что, когда власть в руках сознательного, организованного пролетариата, он направит ее на уничтожение всякой эксплуатации, положит конец всяким войнам. Ильич говорил все тише и тише, почти шепотом, как у него бывало, когда он говорил о своих мечтах, о самом заветном".

Хорошо в весеннем лесу, но пора возвращаться в Москву. Надежда Константиновна просит завезти ее в Наркомпрос.

Сколько дел может накопиться за несколько часов: и документы и письма! Войдя в приемную, она увидела: сидят несколько человек. Разве может она отправить их назад, отказать в приеме. Течет неторопливая беседа. Надежда Константиновна внимательно слушает, что-то записывает в блокноте.

К обеду в маленькой столовой собралась вся семья, все оживлены, веселы. Но когда речь зашла о торжественном вечере, организованном Московским комитетом партии, Владимир Ильич категорически заявил, что может приехать только на художественную часть. Надежда Константиновна и Мария Ильинична должны были одни поехать к открытию.

Ленин еще председательствовал на заседании, а в большом переполненном зале Московского комитета партии все было готово к открытию коммунистического вечера, посвященного 50-летию вождя революции.

Бурной радостью встретили Надежду Константиновну. Друзья поздравляли, дарили цветы. Радостно улыбаясь, Крупская смущенно отвечала: "Полно, полно, ведь это не мой юбилей". Спасла энергичная Зинаида Павловна Кржижановская: решительно раздвигая толпу, она отвела Надежду Константиновну и Марию Ильиничну на предназначенные им места.

Начались выступления. Надежда Константиновна разволновалась. Впервые вот так, открыто говорили о великом подвиге ленинской жизни, о том, чем обязана ему партия и вся страна. Выступают соратники, товарищи но борьбе.

Слово предоставляется Горькому. Надежда Константиновна видит, что Алексей Максимович смущен и взволнован. Вот он поднялся на трибуну, откашлялся, и в зале потекли неторопливые, проникновенные слова: "…И на ваше счастье, на счастье всей страны существует этот человек. Очень надо ценить его, больше надо любить, очень надо помочь ему в его великой, в его всемирной, в его планетарной работе. Да, в лице его русская история создала почти чудесное…И лучшее, чем можем почтить его огромную работу, и лучшее, чем вы поблагодарите его за все, что он сделал не только для России, но и для всего человечества, — это честный труд, это напряженный труд, это любовь к труду…"

Да, труд! Надежда Константиновна задумалась. И вдруг она услышала слова Ольминского, обращенные к ней: "…Потом, когда я немножко познакомился с Владимиром Ильичей и Надеждой Константиновной, которую, я считаю, нужно упомянуть, так как во все трудные минуты его жизни (взрыв аплодисментов потрясает своды зала), не только трудные, но и хорошие минуты жизни, она всю работу, так сказать черновую, исполняла, она оставляла ему, так сказать, самую чистую работу, а все конспиративные сношения, шифровки, транспорт, сношения с Россией, все вела сама, и поэтому, когда мы говорим, что Ленин великий организатор, то я добавлю, что Ленин с помощью Надежды Константиновны великий организатор". Ольминский говорил о том, что партия благодарна ей за ее труд, что без нее Владимир Ильич не смог бы работать так плодотворно и много. Весь зал встал и повернулся в ее сторону, разразилась буря аплодисментов.

Много хороших, искренних слов было сказано в этот вечер. Наконец приехал Владимир Ильич. Президиум обратился к нему с просьбой сказать несколько слов его речь была отнюдь не юбилейной, он целиком посвятил ее насущным задачам партии большевиков. Затем начался концерт.

Надежда Константиновна никогда не задумывалась о том, какое место занимает она в партии. Она отдала ей жизнь и не ждала за это наград. Но не только партия в лице старых, испытанных борцов, знавших ее лично, признавала ее заслуги. Ее знали и любили миллионы людей. К ней приезжали, ей писали письма.

Имя Крупской широко известно далеко за пределами нашей страны.

Один из английских корреспондентов, приехав в Москву, на вопрос сотрудника НКИД, с кем он хотел бы встретиться, заявил, что ему очень хочется поговорить с "миссис Лениной". И вот он входит в особняк, который занимал Наркомпрос. Везде много народа. Самого различного — женщины-работницы, крестьяне, интеллигенты. Все озабочены и деловиты. Гостя представляют. секретарю Крупской, и она скрывается за дверью кабинета Надежды Константиновны. Возвращается и приглашает корреспондента войти. Он уже приготовил блокнот вечное перо. От стола ему навстречу поднимается немолодая женщина. Протянув ему руку, она по-английски говорит: "Слушаю вас, прошу садиться". Корреспондент с трудом задает вопрос, он старается запечатлеть в памяти необычно скромную внешность жены русского премьер-министра. Англичанин с трудом входит в беседу. Он должен признать, что госпожа Крупская красиво и правильно говорит по-английски. "Мы жили в Лондоне, — спокойно отвечает она на его комплимент. — Так что же вы уже увидели в России и что интересует вас в нашем наркомате?"

Перед корреспондентом была полная достоинства, умная, эрудированная представительница партии, правящей в России.

Корреспондент откланялся, и Надежда Константиновна очень скоро забыла о нем. Он сам наполнил о себе. Однажды, приехав к обеду из Наркомпроса, Надежда Константиновна получила от Владимира Ильича английскую газету. Все подробно описал англичанин: и внешний облик Крупской, и ее кабинет. Рассказал, как и о чем они говорили, и сквозь строчки невольно читалось его удивление этой не укладывающейся в рамки мещанских понятий первой леди России. Слушая статью, Надежда Константиновна смеялась: "Мещанин остается мещанином. Так он ничего и не понял. Жаль потраченного на него времени". Характерно, что самые реакционные издания и самые враждебные по отношению к Советской власти авторы писали о Крупской с уважением, отдавая дань ее заслугам и самоотверженности. В 1924 году в берлинском издательстве "Наши проблемы" вышла книга некоего журналиста Георгия Попова "Стремящимся в Россию". Автор, полурусский-полунемец, посетил Советскую Россию дважды — в 1922 году и в 1923 году — как корреспондент американского газетного синдиката "Hearst-Press" и немецкой "Frankfurter Zeitung". Рассказывая о встречах с видными деятелями партии и государства, Попов пишет о Крупской: "Мне ее характеризовали следующим образом: "Крупская прилежная работница, добрая, скромная женщина, всем существом своим ушедшая в работу, словом — "народница". "Народница" — это прозвание пристало ей как нельзя больше. Ничего в ней нет от "представительности" супруги первого министра, первого сановника Республики".

Попов добился разрешения встретиться с Надеждой Константиновной. К тому времени Наркомпрос размещался в здании на Сретенском бульваре. Подробно описывает автор и обстановку, и публику, и служащих, наполняющих здание. Он разглядывал агитационные плакаты, висящие в приемной, "как вдруг открылась дверь, и вошла пожилая женщина, вся в черном, и несколько минут говорила по телефону. Она держала себя весьма спокойно и уверенно и производила впечатление почтенной бабушки… Когда она удалилась, мне сказали, что это и есть супруга Ленина. Несколько минут спустя я уже сидел перед нею и чувствовал себя так, как если бы я с ней был знаком много лет. На близком расстоянии она казалась гораздо моложе; когда же речь касалась близких ее сердцу предметов, в глазах вспыхивал молодой огонек. Серьезная и вдумчивая, немного застенчивая, в общем симпатичная. При личном общении с ней чувствуешь действительно, что этой женщине все внешнее и "репрезентативное" не по душе. У нее другие интересы". И далее автор пишет, с какой радостью рассказывала Надежда Константиновна об успехах в деле просвещения масс, о новых школах, о том, что делает Советская власть для трудящихся.

Уэллс не понял Ленина, а проницательный Б. Шоу не смог до конца понять Надежду Константиновну. Шоу приехал в Горки летом 1931 года в сопровождении американской политиканствующей миллионерши леди Астор. Крупская и Мария Ильинична встретили их радушно. На стол поставили свежий мед, ягоды, купленные в совхозе. Стол накрыли на балконе, откуда открывался великолепный вид на зеленый тенистый парк. Леди Астор ахала и закатывала от восторга глаза. Шоу неодобрительно на нее поглядывал. Он привез в подарок Надежде Константиновне огромную коробку шоколадных конфет и последнее издание своих произведений. Разговор налаживался с трудом, как это бывает, когда встречаются люди совершенно незнакомые. Тем более если это представители двух разных мировоззрений. Переходили от одной темы к другой. То о спектаклях в Москве и Лондоне, то о воспитании. Разговор шел по-английски. И вдруг… Надежде Константиновне показалось, что она не поняла. Шоу повторил: "Как вас обеспечил Владимир Ильич?" Как-то не пришло в голову, что этот умный человек может задать столь нелепый вопрос. Поэтому она на всякий случай предложила перейти на французский язык. "Мне кажется, я неточно поняла вас, по-французски я говорю лучше". Но и на французском языке она услышала тот же вопрос: "Как вас обеспечил ваш муж?" Надежда Константиновне улыбнулась: "Никак не обеспечил". ("Слово-то какое — обеспечил, уж к Володе совершенно не подходит", — мелькнуло в голове.) "Никак?! — на лицах Шоу и Астор откровенное недоверие и изумление. — Но вы уже не так молоды". — "Я не считаю себя старухой". Писатель смутился: "Нет, нет, Я хотел…", но, не закончив своей мысли, обратился к Астор и совершенно в своем саркастическом тоне прибавил: "Запиши — в Стране Советов тоже нельзя говорить с женщиной о ее возрасте". И, обратившись к Крупской, погасив улыбку, продолжал: "Я хотел только сказать, что в жизни человека неизбежно наступает такой момент, когда надо думать об обеспечении себя в старости". Надежда Константиновна посмотрела на Маняшу, которая низко склонилась над чашкой чаю. Все равно было заметно, как вздрагивают от смеха ее плечи. Не хотелось спорить, оборвать разговор — невежливо. "В Европе — да. Но у нас эту заботу берет на себя государство. Зачем же мне думать об этом?" — "Социальное обеспечение? — скептически протянул Шоу. — Я изучал этот вопрос у нас в Англии, и у вас об этом тоже много говорят". Леди Астор не теряла надежды выяснить вопрос до конца и бесцеремонно перебила Шоу: "Но у вас в Союзе не отменено авторское право. Труды Ленина печатаются на многих языках мира. Авторские права завещаны вам?" Лицо Надежды Константиновны стало непроницаемым. "Труды Ленина принадлежат народу, Советскому государству", — прозвучал ответ. Желая прекратить разговор, писатель быстро повернулся к Астор и сказал: "Ты понимаешь? Это умный ответ на глупый вопрос!" Но американка не сдавалась, она не понимала, не хотела и не могла понять: "У вас после смерти мужа жене дают пенсию. Вы ее получаете?" — "Нет, я работаю и обеспечиваю (Надежда Константиновна невольно подчеркнула это слово) себя сама, зачем же мне эта пенсия?" — "Как зачем?" — Астор всплеснула руками и таким многозначительным взглядом окинула платье, туфли Надежды Константиновны, скромную сервировку и сверхскромное угощение, что продолжения разговора не потребовалось. "Отказаться от пенсии и так жить!" — этого понять было невозможно.

Терпение Надежды Константиновны стало иссякать, и, чтобы прервать наступившее неловкое молчание и как-то закончить беседу, она взяла со столика том своих "Воспоминаний о В.И. Ленине" и протянула его Шоу. Тот приложил руку к сердцу и галантно поблагодарил: "Я очень рад, я тронут, я благодарен. Воспоминания о Ленине, написанные Вами, должны быть увлекательными". Если бы он остановился и не произнес этой салонной фразы: "Но из воспоминаний жены о муже нельзя узнать правду". Та пропасть, которая разделяла два мира, зазияла во всю ширь. Эта фраза была уместна в лондонских гостиных, возможно, там она воспринималась как острота, но здесь, в Горках, где жил и умер Ленин, в его семье… Только необыкновенное самообладание Крупской не позволило ей показать, как это ее покоробило. Голос ее был все так же мягок и ровен, когда она ответила: "Ленин и я — мы члены партии, в первую очередь члены партии. Этим определяется все. И в книге я рассказываю о нашей общей борьбе". Шоу и Астор раскланялись. Машина отъехала от дома. Надежда Константиновна и Мария Ильинична взглянули друг на друга и расхохотались. "Знала я, что ничего из этой встречи не выйдет, хоть и очень он умный человек", — сказал Крупская.

До конца жизни Крупской ее имя, ее жизнь и деятельность будут привлекать внимание мировой общественности. И одна за другой будут появляться в печати разных стран статьи, посвященные Надежде Константиновне. И сейчас в ее комнате лежит среди документов и различных материалов пожелтевшая от времени газета из Америки "Питтсбург Пресс" за 30 декабря 1934 года. Газету переслали через Советское бюро Международного комитета горняков. На четвертой странице Крупской посвящена большая статья Ричарда Халибертона. Вот что он пишет для американских читателей: "Москва. СССР. За столом в маленьком, но очень удобном кабинете сидит первая леди России. Это гражданка Крупская, вдова Ленина. Ее имя — одно из тех имен, которые знает каждый русский. Нет женщины, которая столько бы сделала, сколько она. Когда я вошел в кабинет (она одна из комиссаров — заместитель министра образования), она сидела, облокотившись на стол, так, как будто она была невероятно усталой, черный платок накинут на плечи, белоснежные волосы вокруг сильного, но доброго лица собраны в небрежный пучок. Ее утомленные веки были полуопущены. Я увидел женщину, на долю которой выпало много переживаний, которая боролась, боролась всю свою жизнь, за самое лучшее, за мечту… Когда она улыбалась, усталое лицо ее оживлялось, а когда она заговорила, можно было сбросить ей 40 лет. Она говорила быстро и энергично. Ясность ее мысли, сила характера сразу же захватили меня, как они захватывают каждого, кто сталкивается с этой чудесной пожилой леди. Теперь я понимаю, почему как оратор и как руководитель она представляла собой одну из самых мощных сил революции. И даже теперь она часто выступает на собраниях и по радио, и все ее выступления слушает вся Россия. Мне разрешили поговорить с миссис Лениной около часа (к счастью, она говорит по-английски). Теперь она занимается образованием и эмансипацией женщин. В этом уважаемая гражданка Крупская и ее министерство совершили переворот".

Встречи, интервью, статьи… Многое из этого впереди. А сейчас, в двадцатом, они сидят в столовой и смеются, читая рассуждения англичанина, который так много смотрел, но так мало увидел в России, в стране, постоянно удивляющей мир своей титанической борьбой с прошлым во имя будущего.

В ноябре 1920 года открывалось Всероссийское совещание политпросветов губернских и уездных отделов народного образования. Задолго началась подготовка к этому большому событию. В отделе, руководимом Крупской, "толчея непротолоченная" еще усилилась, так как за инструкциями стали приезжать представители с мест. И в разгар подготовки Надежда Константиновна заболела. Врачи требовали, чтобы она соблюдала строжайший постельный режим. Она волновалась и тайком от родных и врачей звонила по телефону или вызывала к себе в Кремль того или иного работника. Д.Ю. Элькина рассказывает:

"Однажды она вызвала меня к себе и таинственно сказала, что Ильич запрещает ей вести деловые разговоры, а сейчас его нет и до его прихода мы успеем о многом переговорить. Я начала записывать все, что поручала нам сделать Надежда Константиновна до своего выздоровления, и была поражена, какую она провела работу, как тщательно обдумала каждую деталь не только своего выступления, но и других докладчиков, которые должны были выступать на съезде.

— Вот с этим товарищем, — говорила она, называя фамилию, имя, отчество и наркомат, где тот работал, — надо поговорить так, чтобы он понял особенность нашей аудитории. Он любит статистику, как бы за цифрами не забыл живого дела. А этот, — снова фамилия и т. д., - очень увлечен картиной жизни Советской страны, какой она будет через десять-двадцать лет. Попросите его осветить явления настоящего, и не только положительные, но и отрицательные, и навести на мысль наших политпросветчиков о том, как им бороться с такими явлениями. Нельзя бороться со злом, закрывая на него глаза.

Хотя Надежда Константиновна торопилась, а я усердно записывала ее поручения, время быстро промелькнуло, и мы так увлеклись, что не заметили, как вошел Владимир Ильич. Когда Надежда Константиновна его увидела, она, как провинившаяся школьница, смутилась и стала уверять его, что делами мы не занимались и она совсем-совсем не устала. Владимир Ильич засмеялся и погрозил ей пальцем…"

Совещание открылось 1 ноября в Большой аудитории Дома съездов Наркомпроса. Зал, вмещавший несколько сот человек, был заполнен до отказа. 3 ноября на совещании выступил Ленин, на другой день Надежда Константиновна сделала доклад "Очередной план работы Главполитпросвета". В аудитории установилась такая тишина, что каждое слово, произнесенное тихим голосом Крупской, было слышно делегатам. Один из избачей-делегатов сказал о ее докладе: "Тише всех говорила Надежда Константиновна, но ее голос был самым громким: она точно подслушала те вопросы, с которыми я приехал сюда, и ответила на них".

А через несколько дней после совещания политпросветчиков Владимир Ильич пришел домой оживленный; он пригласил жену поехать в село Кашино на открытие сельской электростанции. В Волоколамском районе только за 1919 год крестьяне построили несколько маленьких станций.

Четырнадцатого ноября, во второй половине дня, поехали в Кашино. "В селе настроение было праздничное. На улице было много народу, чисто, тепло одетого, множество ребят. Нас провели в избу, где струнный оркестр играл "Интернационал". Ильича посадили в красный угол, стали угощать. Потом снимались мы с ребятами. Открытие было торжественное. Уже смеркалось, на улице около большого электрического фонаря было устроено возвышение. Выступал Ильич. Выступал крестьянин Родионов. "Загорелся свет неестественный", — говорил он. Потом из Кашино поехали в село Ярополец. Помню, как дорогой рассказывали севшие с нами в машину агроном и какие-то рабочие о планах дальнейшей стройки. Волновались говорившие, волновался Ильич. В Яропольце нас провели в клуб… Крестьяне говорили об электрификации, но больше всего о культуре. "Школа у нас плоха, — говорил один крестьянин. — Мои ребята вон третий год в школу бегают, а чтобы умнее стали — не видать что-то".

Уже поздно ночью Ульяновы вернулись в Москву.

1920 год был очень напряженным для Надежды Константиновны. Документы послереволюционных лет говорят о тесном сотрудничестве Владимира Ильича и Надежды Константиновны в разработке ряда декретов и постановлений — о централизации библиотечного дела, о производственной пропаганде, о создании Главполитпросвета, о Пролеткульте, о реорганизации Наркомпроса, о политехницизме.

Вскоре после IX съезда партии Крупская пишет брошюру "Об общеобразовательных и профессионально-технических задачах внешкольного дела". Как один из редакторов журнала "Коммунистка", она постоянно выступает на его страницах со статьями по женскому вопросу "Война и деторождение", "Брачное и семейное право в Советской республике", "Работницы в Советском строительстве" и др. Крупская публикует статьи и в других изданиях. В журнале "Коммунистический интернационал" идет ее статья "Об итогах политпросветработы за три года Советской власти". В еженедельнике "Правда" печатается ее подробная рецензия на первое американское издание книги Джона Рида "10 дней, которые потрясли мир". Позже, в 1923 году, эта книга выйдет в русском издании с ее предисловием.

Конец 20-го — начало 21-го года были труднейшим периодом в истории партии и Советского государства. В обстановке заканчивающейся гражданской войны, голода, разрухи, деклассирования части рабочего класса, экономического кризиса начался серьезный политический кризис. Недовольное продразверсткой крестьянство в ряде губерний было поднято контрреволюционерами на восстания. В начале марта вспыхнул мятеж в Кронштадте с лозунгом: "Советы без партий, без коммунистов". Политический кризис отразился и на партии. В конце того года Троцкий навязал партии новую дискуссию о профсоюзах. Он вел дело на раскол.

Одна за другой возникали антипартийные группировки: "рабочая оппозиция", "буферная бухаринская группа" и т. д. И все они в конечном итоге добивались одного — умаления руководящей роли партии в Советском государстве.

Если Троцкий говорил о том, что профсоюзы должны "огосударствливаться", то есть взять на себя функции управления производством, то "рабочая оппозиция" предлагала свести государство на нет и функции разных отделов ВСНХ передать профсоюзам, а управление народным хозяйством — всероссийскому съезду производителей.

Партия бурлила, во всех организациях шли собрания.

Большинство коммунистов поддержали Ленина против Троцкого.

X съезд партии открылся в Кремле 8 марта 1921 года. На съезде Владимир Ильич поставил вопрос о новой экономической политике, о новой форме взаимоотношений с крестьянством.

Ленину и его последователям трудно было отстаивать единство партии, новый политический курс против тех, кто, сознательно или не сознавая ошибочности своих теорий, пытался свернуть партию с коммунистического пути. Но позиция Ленина победила. Съезд принял решение о переходе к продналогу, то есть принял новую экономическую политику.

Крупская говорила на съезде о политпросветработе. В своем выступлении она подчеркивала сугубую партийность такой организации, как Главполитпросвет, и всех ее мероприятий. Она говорила: "…партия не может не рассматривать органы Главполитпросвета, как свои органы. Это в былое время буржуазия скрывала, лицемерила и говорила, что она проводит просвещение беспартийное. Пролетариату не к чему лицемерить, он может открыто говорить, что его органы просвещения должны стать органами коммунистическими. Работой политпросвета мы можем оказать большую услугу партии".

Она говорила также и о том, что не могут профсоюзы и Союз молодежи вести отдельно просвещенческую и политическую пропаганду, отрывать ее от партийной пропаганды. Выступление Надежды Константиновны на X съезде партии — прекрасный образец ленинской партийности и принципиальности.

Съезд закончился полной победой Ленина и ленинцев. Он наметил пути перехода от капитализма к социализму, методы строительства социализма. Съезд подчеркнул необходимость тесного союза пролетариата и крестьянства, решающую роль партии в руководстве государственной, хозяйственной и культурной жизнью страны. Осудив троцкизм, "рабочую оппозицию", бухаринскую группу, съезд призывал хранить единство партии и вести всемерную борьбу с фракционностью.