Крушение

Глава 3

...Лицо улыбающегося Сезара Толедо смотрело на него с журнальной обложки. Журнал полетел на пол, а следом смачный плевок, словно пуля, врезался в улыбающееся лицо. Бешеный всплеск ненависти был утолен, но на душе оставалось все так же скверно. Помаявшись, он брезгливо, словно нечистоту, взял журнал в руки и пролистал его. Разворот, где красовался «Тропикал-тауэр шопинг», подействовал на него еще оглушительнее и нестерпимее. Человек завыл от непереносимой боли. Боль была давняя, страшная, и до сего дня неутоленная.

Гонг позвал на ужин. Он не чувствовал ни голода, ни жажды — ненависть вытравила все. Он хлебал жидкий фасолевый суп, а с экрана телевизора (его всегда включали в часы трапез) вещал довольный Сезар Толедо: «Дело моей жизни», «мои деньги», «моя семья», «успех»... Человек выхватил из-под себя табурет и с силой швырнул его в экран. Раздался оглушительный взрыв, но ему стало на секунду легче: Толедо, наконец, замолчал.

Его опять били ногами, выкручивали руки, он плевался кровью и выбитыми зубами. Его бросили на нары и, зарывшись головой в матрас, он завыл, будто смертельно раненный зверь:

— Сезар Толедо, я убью тебя!

А на него с журнальной обложки все смотрело и смотрело улыбающееся лицо заклятого врага.

Он опять завыл:

— Ты отнял у меня жизнь, ты сделал из меня отъявленного злодея. Но я ничего не забыл, и скоро ты ответишь за каждый день моей загубленной жизни!

Болела разбитая побоями спина, кровоточили губы и рассеченное надбровье. Физическая боль сливалась с душевной, и он выл и выл, посылая проклятия на голову Сезара Толедо. В какой-то момент физическая боль стала утихать, замолк и человек. Он лежал, уткнувшись ногами в серую стену, на которой было высечено имя его палача: «Толедо», и вспоминал, вспоминал свою прошлую жизнь…

...Клементину был самым счастливым человеком на свете: красотка-жена, Шерли и Сандринья — самые очаровательные дочурки на свете, денежная работа, друзья.

Все кончилось в один чудный весенний вечер, когда руководитель стройки, сеньор Сезар Толедо, решил отпраздновать укладку последний плиты на строительстве текстильных складов.

Клементину вместе с женой отправились на праздник. Они без устали танцевали, подпевая ансамблю. Изредка Клементину ловил завистливые взгляды товарищей, бросаемые на его жену. Клаудинор де Соуза со своим дружком, плечистым громилой — те просто не спускали с нее сальных глаз. Молодая женщина, чуть захмелевшая от свежего пива и внимания, очаровательно смеялась, а Клементину нисколько не ревновал, прекрасно понимая, что его жена — королева праздника.

Он пошел за пивом, а жена шепнула, что отойдет в туалет. Прошло время, она не возвращалась. Необъяснимое волнение вдруг охватило его... Он подождал возле туалета, покрутился возле курилки. Жены нигде не было. Сердце часто забилось. Повстречав инженера Эдмилсона, он неожиданно спросил его про мастера Клаудинора. Тот указал на лифт: сеньор де Соуза с приятелем недавно поднимались наверх. Клементину нажал на кнопку лифта.

Он еще поднимался, когда услышал смех жены. Животный, отвратительный смех дешевой сучки. Потом он увидел ее, она, извиваясь, расстегивала сарафан перед Клаудинором и его приятелем. Мелькнуло ее обнаженное тело... Кровь ударила в голову Клементину, он схватил первое, что попалось под руку — это была лопата, — и с размаху острым краем рубанул по горлу и плечу жены, потом еще раз по лицу, на котором уже навеки запечатлелась гадкая, порочная улыбка. Не помня себя, он бросился за развратниками, но настиг только плечистого незнакомца, которому мешали бежать спущенные джинсы. Пока он расправлялся с ним, Клаудинору удалось скрыться. Не помня себя от отчаяния и ужаса, весь забрызганный кровью, Клементину стоял над трупом жены, а из лифта выходила группа мужчин, впереди шли Сезар Толедо и Клаудинор де Соуза. Они-то и схватили его за руки и поволокли в кладовку, где заперли до приезда полиции.

Каждый шаг, каждый миг этого вечера его память воспроизводила с мельчайшими подробностями, вплоть до поворота головы, взгляда, еле заметного кивка. Двадцать лет он перебирал их в памяти, и каждый раз прислушивался к себе: не шевельнутся ли жалость и раскаяние. Но нет, и через двадцать лет он был уверен, что наказал предательство и порок, хотя суд, где главными свидетелями были «уважаемые сеньоры» Сезар Толедо и Клаудинор де Соуза, решил иначе. Из показаний главных свидетелей явствовало, что никакой интимной связи между убитыми не было, а убийца патологически жестокий человек, «чудовище», место которому только в тюрьме...

Клементину стал задыхаться, воспоминания душили его, жгли каленым железом... Он расстегнул рубаху, заткнул уши, но отовсюду гремел голос Сезара Толедо: «Он дрался, как животное, сеньор судья. Он вырывался у меня из рук, пытался скрыться с места преступления. Он совершил жестокое убийство. Он убил жену, женщину, мать! Это не человек, а дикое, страшное, злобное животное. Пока он на свободе, ни один человек не может чувствовать себя в 6езопасности...»

Двадцать лет Клементину слышал безжалостный голос Сезара Толедо, видел кривую ухмылку Клаудинора де Соуза и ждал своего часа. Этот час был близок... В дверь камеры застучали: «Клементину, на выход. К тебе дочь пришла».

Шерли была прехорошенькой двадцатидвухлетней девушкой с ангельским личиком и столь же ангельским характером. Аженор, отец Клементину и дед Шерли, глядя в ее бархатистые глаза, приговаривал:

— Ты единственное оправдание моей никчемной жизни, ты единственное, что удалось мне в жизни.

Девушка припадала к его щеке, заросшей седой щетиной, и звонким поцелуем благодарила деда. И неизменная слеза выкатывалась из глаз старого Аженора. В конце рабочего дня, а он кончался только с заходом солнца, старый мастер-пиротехник Аженор доставал бутыль с домашним вином и, пока Шерли накрывала на стол, пускался в рассуждения. Темы для разговоров определились лет двадцать назад и были хорошо известны двум терпеливым слушателям старика — любимой внучке и приемышу Жаманте, дебильному парню лет двадцати пяти, из жалости подобранному Аженором на улице и приведенному в дом. Помимо Клементину, у Аженора имелись еще два сына от второго брака — Агустиньо и Куколка (парня так прозвали в раннем детстве за смазливую внешность; прозвище прижилось, и даже Аженор, отец, с трудом вспомнил бы настоящее имя сына). Парни жили тут же, в пристройке, а на хлеб зарабатывали, собирая металлолом. Вслед за Клементину они тоже отказались заниматься огненным делом – салютами и фейерверками, — и Аженор потерял к ним всякий интерес. Посему ужинать Аженор садился, как правило, вдвоем с любимой внучкой. Иногда Шерли уговаривала позвать и Жаманту — жалела добродушного и безропотного парня, готового услужить всем. Аженор бурчал, но не возражал, хотя в последнее время все чаще ругал Жаманту за его дружбу «со шлюхой», — так и никак иначе называл старик свою другую внучку — Сандру.

— Вся в мать пошла, такая же потаскуха и мерзавка... — Аженор махнул стаканчик винца и закусил кукурузной лепешкой. — И вот скажите мне, как у этого дьявола в юбке могла родиться дочка-ангел? — Аженор снова выпил и с удовольствием крякнул, приступая к главной теме рассуждений: — А отец твой был дурак, что не послушался меня и подался в каменщики. Я ему, видите ли, голову морочил, а умная жена на путь истинный наставляла. — Аженор выругался. — Рога она ему наставляла налево и направо, так и ходил твой папаша ими увешанный... А твоя сестра еще похлеще мамаши будет, помяни мое слово.

Шерли, как всегда, защищала сестру, пусть и непутевую, но отчаянную, непокорную так не похожую на нее. Часто Шерли жалела старшую сестру, потому как понимала, что, уйдя из дома, Сандра мед ложкой не хлебает. Впрочем, Шерли если что и умела делать, так это жалеть и прощать. Она давно простила своего несчастного отца и единственная из всей семьи каждый месяц навещала его в тюрьме, не забывая приносить нехитрый гостинец – фрукты да пирожки собственного приготовления. Жалея Клементину, она выполняла и его поручения, которые не всегда были ей по душе. В последний раз отец попросил ее узнать адрес Клаудинору де Соуза. Сама не зная почему, Шерли внутренне воспротивилась приказу отца, но, тем не менее, разыскала в Барейру жену аудитора и от нее узнала, что де Соуза уже четыре года сидит в той же тюрьме что и Клементину. Шерли испугалась, увидев, каким недобрым огнем загорелись глаза отца, едва она закончила свой рассказ и стала умолять его не делать зла этому человеку.

— Жена сказала, что он лежит в тюремной больнице, папа. И ты обещал мне, что не сделаешь ему ничего плохого, — взмолилась Шерли.

Рука отца коснулась ее темных мягких волос.

— Не беспокойся, дочка, мне только надо кое-что объяснить ему... — Рука Клементину все гладила волосы дочери, а взгляд блуждал где-то очень далеко, может, в прошлом, а может, в будущем. — Ты только помалкивай об этом.

А кому Шерли могла рассказать об этом? Деду? Но он демонстративно уходил от всех разговоров о Клементину. Только изредка интересовался у Шерли, ездила ли она в тюрьму. Получив утвердительный ответ, тут же принимался ругать непутевого сына, поминая всех его родственниц. Внучка шла к плите и накладывала большую тарелку вкусной горячей фасоли и присаживалась рядом. Аженор затихал, занятый едой, а когда тарелка пустела, неизменно приговаривал:

— Никогда им не прощу твоей беды!

— Да никто же в этом не виноват. — Шерли собирала грязные тарелки и несла их мыть.

Аженор смотрел ей вслед, и очередные две слезы скатывались по его щекам. За эти долгие годы он приобрел удивительную способность: страдать и ненавидеть одновременно. Коричневые ортопедические ботинки Шерли, на которые она была пожизненно обречена, впивались в его сердце ножами и поднимали в нем бурю ненависти, обращенной к матери Шерли и ее сестре. Первую он ненавидел за то, что была дешевой шлюхой, за то, что Клементину полюбил ее, женился и променял на нее отца, доходное дело и сделала посмешищем в глазах соседей. Старик никогда не простит ей шутки соседей: «Аженор! У настоящего пиротехника и невестка должна быть с огоньком!»

Старик, сдвинув косматые седые брови, снова и снова перебирал в памяти события двадцатилетней давности. Потом тяжело поднялся и включил телевизор: шел репортаж из «Тропикал-тауэр шопинга». Стеклянная башня сияла неоновыми огнями, на площадке перед ней играл ансамбль. На экране то и дело возникали улыбающиеся лица людей, а в заключение репортажа президент компании Сезар Толедо рассказал об успехах первого месяца работы Центра.

— Какая красота! — Перед телевизором неслышно возникла Шерли. — Ужасно хочется побывать там. — Большие глаза девушки отражали неоновый свет Башни. Она собрала остатки грязной посуды и заковыляла на кухню.

Аженор с яростью выдернул штепсель из розетки.

Вилла Сезара Толедо полыхала огнями. Марта устраивала званый ужин, отмечая первый месяц работы Торгового Центра. Хозяин с удовлетворением оглядел своих гостей. Они стояли с поднятыми бокалами шампанского, респектабельные и улыбающиеся, всем видом – изысканными нарядами и дорогими украшениями — демонстрируя свой, а значит, и Сезара, успех и процветание. Деловые партнеры и друзья смотрели с одобрением и, может быть, немного с завистью на подтянутого пожилого человека в смокинге, на его моложавую жену в декольтированном платье и с длинной ниткой крупного жемчуга на шее, на дорогую антикварную мебель и старинный фарфор.

— Ты не знаешь, Гильерми дома? — негромко поинтересовалась Лейла у своей любимой подруги.

— Кажется, да, но я не стала сегодня говорить о нем с Мартой. — Рафаэла сделала глоток.

— Я не вижу и Александра.

Рафаэла улыбнулась:

— Александр — не Гильерми, за него нечего волноваться. Если с кем и повезло Марте, так это с Александром.

Сезар попросил тишины.

— Теперь предлагаю выпить за Марту, ведь устроить этот вечер предложила именно она.

Гости зааплодировали. Марта поклонилась и встала рядом с мужем.

— А как же иначе. Без вас, наших партнеров и друзей, этот замечательный вечер был бы невозможен...

Резкий звук, похожий на выстрел, оборвал речь Марты.

Она испуганно посмотрела на мужа:

— Что это, Сезар?

Но вместо мужа ей ответила, вернее, ее окликнула испуганная Клара:

— Марта, в саду... — Она не успела договорить: гостиная наполнилась вооруженными людьми в черных масках.

— Всем на пол, лицом вниз, — приказал один из бандитов.

Женщины завизжали, у Сезара потемнело в глазах, но у него хватило хладнокровия спросить:

— Что вам здесь надо? Что происходит?

Бандиты загоготали, Сезар почувствовал, как его головы коснулось оружейное дуло.

Сезар видел, что лицо Марты стало мертвенно-бледным и она теряет контроль над собой, и сделал ей предупредительный знак рукой. Но Марта уже рванулась вперед и, встав рядом с мужем, отвела оружие от его лба.

— Какая смелая бабушка! — заржал бандит и приставил дуло к лицу Марты.

— Опустите оружие, — закричал Сезар, — и скажите, что вам надо?!

— Боишься, дяденька. И правильно. А чтобы не бояться, прикажи Гильерми немедленно выйти сюда.

Сезар видел переполненные ужасом глаза Марты, слышал ее напряженное дыхание.

— Так, где твой придурок, дядя?

— Я не знаю, где он.

— Послушайте, — за спиной Сезара раздался голос Энрики, — у нас есть деньги, вы можете их взять

Бандит грубо оборвал его:

— Праздник кончился, козел. Нам не деньги твои нужны, а твой брат. Если он сейчас же не появится здесь, то, думаю, вам придется пожалеть. – Он с силой прижал пистолет к шее Марты.

— Уберите пистолет! Моего сына нет дома, — закричал Сезар.

— Считаю до трех! Раз…

Сезар оттолкнул бандита, загородил собой жену.

— Ах, так! Ну что же, не хотите звать сына — больше вам его не видать. В любом случае. – И бандит нацелил автомат в грудь Сезара.

В ушах Сезара зазвенел отчаянный вопль жены, прерываемый криком Клары:

— Нет, не стреляйте. Я скажу, где Гильерми. Он наверху.

— Клара! — закричал Сезар. — Молчи!

Клара невидяще посмотрела на него и продолжала:

— Он у себя в комнате.

Бандиты оставили Марту и Сезара и, подхватив Клару под руки, потащили ее по лестнице.

— Показывай, где комната этого сукина сына!

Сезар закрыл ладонями лицо, позади него рыдала Марта. До него донесся голос Лейлы:

— Марта, успокойся!

— Не трогайте моего сына. — Рыдания жены и собственное бессилие разрывали сердце Сезара. Сверху доносилось резкое хлопанье дверей, долетали голоса людей. Прижавшись к мужу, судорожно крестилась Вилма, потом не выдержала и бросилась к лестнице:

— Пустите, там мои дети!

Оставшийся внизу бандит замахнулся на нее, но Энрики отвел автомат в сторону.

— Если что-то случится с детьми, я вас из-под земли достану. — Он обнял рыдающую Вилму и усадил ее в кресло. — Не плачь, им не нужны ни мы, ни наши дети. Они ищут Гильерми.

Ни выстрелов, ни шума борьбы не было слышно. Минуты казались Сезару веками, но вот застучали шаги по лестнице и бандиты спустились в гостиную.

Они обошли всех дам и сняли с них драгоценности. Оголенные шеи и запястья сделали унижение гостей еще более зримым. Сезар опустил глаза.

— А знаешь, почему твой сынок прибежал к папочке и мамочке? Ему надо было спрягать это. — Бандит ткнул Сезара в спину. Сезар поднял глаза. Перед ним стоял раскрытый кейс, битком набитый пакетами с белым порошком. — Свежак! И вы, мадам, — бандит указал на Марту, — тоже взглянете, какой у вас запасливый сынок вырос.

— Это было в моем доме? — запинаясь, спросил Сезар.

— И не только это. Смотри сюда. — Бандит раскрыл другой кейс, и перед глазами Сезара оказалась укладка новеньких пистолетов.

— Неправда! — закричала Марта и в отчаянии бросилась с кулаками на бандита. Тот резко отшвырнул ее в сторону.

— Скажи своему уроду, что мы еще до него доберемся! Он живой от нас не уйдет! А теперь никому не двигаться! — Бандиты попятились, оставив распахнутой дверь.

Услышав шум мотора, Энрики взял телефонную трубку. Сезар сделал жест, останавливающий Энрики, но его опередила Анжела и нажала на рычаг отбоя.

— Не горячись, прежде следует подумать.

— Именно. — Лейла глазами указала на плачущую Марту. — Если вызывать полицию, то нужно рассказывать, что в доме нашли оружие и наркотики. А это значит выдать Гильерми...

— Так ему и надо. — Энрики снял трубку и стал набирать номер.

— Энрики, положи трубку, — приказал Сезар и обратился к гостям, все еще находившимся в состоянии шока: — Пожалуйста, успокойтесь! Они ушли, самое страшное позади. Я обещаю возместить вам все убытки деньгами или драгоценностями. Но сейчас давайте успокоимся!

Марта посмотрела на мужа так, будто не понимала сказанных слов. Она с трудом выговорила:

— Где Гильерми? — Она обвела взглядом присутствующих и остановилась на бледном, взволнованном лице Клары. Она подошла к ней и, пристально глядя ей в глаза, повторила свой вопрос: — Где Гильерми? — Лицо ее исказила страшная гримаса. Она замахнулась на Клару кулаком и громко сказала: — Вон из моего дома!

Сезар и Марта сидели против друг друга. Гости уже покинули их дом, Энрики и Вилма поднялись к детям. У них отлегло от сердца, когда они застали Жуниора и Тиффани мирно спящими в своих постельках. Казалось, ураган, бушевавший в доме, каким-то чудом облетел детскую стороной. Или добрый ангел-хранитель избавил их от ужасов ночи как от страшных снов. Но Вилма долго еще не могла успокоиться, и Энрики пришлось поить ее снотворным — только после таблеток она забылась в тяжелом сне. Энрики тоже долго ворочался с боку на бок, вспоминая прошедший вечер, но потом перестроился на более приятные мысли и вскоре уснул, уткнувшись в плечо жены.

Горел свет только в комнате Клары да в гостиной, где согбенными стариками сидели супруги. Декольтированное платье Марты плохо вязалось с заплаканным лицом, лишенная ожерелья и браслетов, она постарела еще больше – теперь ничто не скрашивало ее возраст. Пережитое опустошило, обессилило их. Страх, отпустивший было после ухода бандитов, снова вернулся. Марта вдруг вспомнила, что Александра нет дома. Жизнь рушилась, и она чувствовала себя бессильной против неведомой стихии, ломающей их дом.

В ночной тишине было слышно некое движение наверху, тихонько скрипнуло отворившееся окно, послышались шаги.

Марта вздрогнула, как от удара.

— Я не слишком грубо обошлась с Кларой?

Сезар пожал плечами и постарался уйти от прямого ответа:

— Она же твоя сестра. Ты всегда ее любила и считала настоящей сестрой. Клара и мне родной человек. Сестра, дочь, какое это имеет значение?

— Ты защищаешь ее! — В голосе Марты звучало раздражение. — Но она предала Гильерми... Он исчез! Боже мой, что она наделала!

— Он бы выстрелил в тебя! Я не могла этого допустить.

Сезар обернулся — на лестнице стояла Клара с чемоданом в руках. Он торопливо встал и взял чемодан.

— Не глупи! Куда ты пойдешь посреди ночи?

Широко распахнутые, удивленные глаза странно смотрелись на скукожившемся от переживаний лице Клары, она казалась «старенькой девочкой», беззащитной и ранимой.

— Клара, ты не имела права выдавать Гильерми, — сквозь слезы заговорила Марта — Я никогда не вспоминала, как ты пришла к нам в дом беременная, одинокая. Мы защитили тебя, а потом, когда у ребенка нашли эту странную болезнь, мы опять...

Клара резко перебила сестру:

— Не продолжай, Марта. Я знаю, что кругом вам обязана...

— Тихо, Клара. Ты видишь. Марта перенервничала.

Сезар обнял Клару за плечи и старался говорить как можно спокойнее: — Иди к себе. Утро вечера мудренее.

— Дона Клара! — Все разом обернулись на взволнованный голос горничной Луизы. — Там, на кухне, Гильерми. Он зовет вас.

Опережая друг друга, все бросились на кухню. Дрожа от озноба, за столом сидел Гильерми. Родители кинулись к нему с объятиями. Между слезами и поцелуями он рассказал, как услышал шум внизу и догадался о происходящем; затем Клара подсказала ему выбраться через чердак на крышу, а сама привела бандитов в его пустую спальню.

Распахнутое в сад окно уверило бандитов, что Гильерми в доме нет. Глядя на заплаканную Марту, на дрожащего сына, Сезар неожиданно для самого себя задал Гильерми вопрос, мучивший его весь вечер;

— Как ты мог принести в дом наркотики и оружие? Ты подверг не только себя, но и нас смертельной опасности.

Гильерми пожал плечами и виновато посмотрел на отца:

— Я знаю, что должен изменить свою жизнь, я попытаюсь это сделать. Только не говорите мне про клинику!

Все доводы родителей про серьезность заболевания, про необходимость помощи врачей звучали впустую. Гильерми снова превращался в дикое, необузданное животное, на которое не было управы.

— Вы надоели мне с вашей клиникой. Я справлюсь сам. И точка. – Гильерми оттолкнул отца и выбежал из кухни.

Они бросились за ним. На пороге дома их оглушил рев мчащегося мотоцикла, заглушившего их мольбы.