Левая политика. Предварительные итоги.

Левые на арабском Востоке: ливийский опыт

Марк Васильев

«Запад — есть Запад, Восток — есть Восток». Этот афоризм Киплинга, человека, хотя и убеждённого в «цивилизаторском бремени белого человека», но понимавшего глубокие различия европейской, азиатской и африканской культур, не стоит сдавать в архив и в начале нынешнего столетия. Втягиваясь в орбиту мирового разделения труда, страны Азии и Африки вроде бы и подчиняются общим закономерностям экономики и социологии, но демонстрируют иногда парадоксальные результаты этой интеграции, не предсказанные и даже не мыслимые мозговыми центрами той самой цивилизации «белого человека». Взять хотя бы экономический рост современного Китая или Иранскую революцию 1978–1979 годов, которая потрясла мир не меньше, чем известные десять дней 1917 года. Не менее интересным и заслуживающим внимания нам представляется и путь современной Ливии, которая совсем недавно отметила 30-летнюю годовщину установления Джамахирии — Государства масс. Российские аналитики последнее время не уделяли этому государству большого внимания. Охлаждение отношений между двумя странами в начале 90-х годов, связанное с присоединением тогдашнего российского режима к экономическим санкциям против Ливии, негативно отразилось на всех сторонах межгосударственных контактов. Закономерным результатом стало и уменьшение информации, идущей из этой арабской страны в Россию. За нынешнее десятилетие в РФ была издана, пожалуй, только одна фундаментальная монография, посвящённая Ливии[20]. В этой связи появление книги А.В. Рясова «Левые» на арабском востоке: ливийский опыт», является существенным восполнением существующего пробела[21]. Надо отметить, что эта книга — не просто историческая хроника. Ещё во введении автор указывает: «Рассмотрение официальной идеологии СНЛАД (Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии) в контексте «левой традиции» долгое время оставалось вне поля зрения исследователей. В современной арабистической литературе… вопросы эволюции политических взглядов М. Каддафи нередко изучались в отрыве от “мирового контекста”. Между тем, лозунг приверженности “левым” ценностям десятки лет оставался важнейшим составным элементом официальной идеологии СНЛАД и активно использовался ливийским руководством в процессе создания многоярусной и дифференцированной в функциональном отношении системы политических институтов Джамахирии». Автор целенаправленно анализирует историю послереволюционной Ливии в контексте левых идеологических течений XX века. Центральное место в монографии уделено «третьей мировой теории», выработанной лидером революции Муаммаром Каддафи, и сопоставлению её с другими течениями мировой левой мысли — марксизмом, анархизмом, «арабским социализмом» Г.А. Насера и другими. Для анализа привлечено большое количество известных и малоизвестных, в том числе арабоязычных источников. Как указывает в предисловии к книге профессор Г.Г. Косач: «Монография А. В. Рясова более значительная, чем всего лишь аналитика частного случая. Это вытекает в первую очередь из того, что автор этой монографии, поставив ливийского лидера в контекст левой мысли… стремится иначе, чем его предшественники, интерпретировать и феномен своего героя, и его идеи».

Действительно, даже в старые добрые времена СССР, когда отношения между двумя странами (несмотря на неоднократные критические высказывания М. Каддафи об экономических и политических реалиях Советского Союза), были дружественными, уровень осмысления идеологии и политики ливийского руководства, социальных трансформаций в Ливии оставлял, на наш взгляд, желать лучшего. Значительная часть в целом позитивных аналитических материалов о «социализме с ливийской спецификой», выходивших в СССР, была неглубокой и несла на себя «печать снисходительности большого брата». И дело здесь не только в политкорректности или в различиях менталитетов и исторических путей двух революций, а в том, что подробное критическое рассмотрение «третьей мировой теории» в СССР не могло не поставить на повестку дня вопросы об отмирании государства, о социальном и имущественном неравенстве в реальном, а не схоластическом контексте. А вот этого правящая верхушка КПСС стремилась избежать всеми силами.

Однако надо оговориться, что современная пролиберальная журналистика и политология, хотя формально лишена привычных для советского времени цензурных механизмов, но, увы, не в меньшей степени идеологизирована и тенденциозна по отношению к любым формам революции. Даже в академической среде гуманитарных наук «принцип наибольшего благоприятствования» в отношения публикации трудов предоставляется исследователям, чья «внутренняя цензура» полностью отсекает позитивный вклад революций в историю человечества, либо «героям оговорочки», допускающим благоприятные сужения о революциях, «уравновешенные» такой степенью негатива, которая фактически сводит на нет предшествующий позитив. Книга А.В. Рясова также не свободна от идеологических веяний современности. Создаётся впечатление, что историю левых взглядов на арабском Востоке и в Ливии в частности, он полностью подчиняет процессу формирования правящих элит или «контрэлит». Иными словами, левая мысль с подачи автора книги — не более чем инструмент, необходимый «элите» или «контрэлите» для консолидации общества под своей властью, который может быть с лёгкостью отброшен, когда эта цель достигнута.

Тем не менее, А.В. Рясов, во-первых, актуализирует изучение всего тридцатисемилетнего опыта ливийской революции, его позитивных и негативных сторон и указывает, что несмотря ни на что Ливия за эти годы прошла путь от отсталой, бедной, слабо централизованной страны с неопределёнными государственными границами до государства с самостоятельной внешней политикой и устойчивым развитием экономики, претендующего на роль регионального лидера. Добавим, что первым политическим шагом ливийской революции (на который не решилась даже Куба) была полная ликвидация иностранных военных баз на территории страны. В экономике Ливии практически все эти годы доминировали либо национализированные, либо кооперативные формы собственности. Во-вторых, автор подробно характеризует политическую систему послереволюционной Ливии, в которой не осталось места политическим партиям западного типа. В отличие от многих, в том числе левых, идеологов, поспешно истолковавших эту «беспартийность» как результат диктаторских амбиций М. Каддафи, А.В. Рясов указывает на объективные исторические корни этой политической системы, которые не только обусловили её относительно безболезненное введение, но и придали ей значительно большую устойчивость, чем системам «государственного социализма» в СССР и странах Восточной Европы. В-третьих, автор даёт понять, что идейная трансформация самого М. Каддафи от сторонника «насеровского социализма» до «антипарламентариста», поборника идей «прямой демократии», явилась не следствием внезапно изменившейся политической конъюнктуры, как это произошло со многими «идеологами коммунизма» в СССР, в «одно прекрасное утро» ставшими поборниками плюрализма и «западной системы общечеловеческих ценностей», а стала результатом критического осмысления опыта как «арабского социализма», так и практических результатов СССР, Китая, Югославии и других стран с национализированной экономикой. Указывая на «бедуинское», племенное происхождение многих положений «третьей мировой теории» (в частности, «натурального социализма», основой основ которого должны быть традиция и обычай, а на смену наёмным работникам должны прийти «равноправные партнёры»), автор, тем не менее, говорит о практически текстуальном совпадении многих её положений с взглядами теоретиков западного анархизма — Кропоткина, Бакунина и др. Как мы увидим далее, это совпадение не случайно.

Краеугольным камнем в монографии, на наш взгляд, является сопоставление «социализма с ливийской спецификой» с опытом СССР и других стран Восточной Европы в историческом контексте. В качестве «точки отсчёта» для рассуждений А.В. Рясов выдвигает глубокий тезис относительно превращения «левых» лидеров в правящие элиты и, соответственно, трансформации революционных теорий в государственные идеологии. «Перед социалистами после обретения ими власти, — пишет автор, — вставали задачи, зачастую объективно противоположные тем лозунгам, которые они провозглашали до приобщения к властным функциям, а главными в иерархии политических целей неизбежно становилось нациестроительство и легитимация власти… Это предопределяло сугубо прагматическое отношение к “левым ценностям”, становившимся не более чем средством идеологического оправдания тех ли иных политических шагов. Это предопределяло сугубо прагматический подход к “левым ценностям”, становившимся не более чем средством идеологического оправдания тех или иных политических шагов. Отдельные сегменты идеологии начали многократно реинтерпретироваться в зависимости от конкретных обстоятельств, Однако существенный диссонанс между теоретическими разработками и практическими шагами неизбежно способствовал усугублению социальных противоречий в обществе». Данный тезис, который автор выдвигает для анализа исторических перипетий левой идеи в арабском мире, вполне применим и к истории «реального социализма» в СССР, Китае и Восточной Европе. Другой вопрос, что вышеописанная трансформация не представляется нам ни органичной, ни неизбежной, ни безболезненной. Во-первых, само «замыкание» революций XX века в национальные границы объяснимо конкретной исторической обстановкой: асинхронностью революционного процесса и (в большей степени) давлением сил контрреволюции, объединённых в мировом масштабе. Во-вторых, эта трансформация сопровождалась, выражаясь языком автора, фактической «сменой элит», а именно отстранением от власти или даже физическим уничтожением целых поколений левых лидеров, осуществивших победоносную революцию, как это произошло в СССР. В-третьих, «существенный диссонанс между теоретическими разработками и практическими шагами» во всех странах «реального социализма» вызывал не только социальные противоречия внутри этих стран, но и «реакцию отторжения» у лидеров и широких масс народов, только что освободившихся от колониальной зависимости, побуждал их к активизации поиска альтернативных моделей общества социального равенства. В авангарде такого поиска находился не только Каддафи, но также изначально более близкий к СССР Эрнесто Че Гевара.

В главе «Идейная трансформация левых взглядов на арабском востоке» А.В. Рясов уделяет пристальное внимание генезису и эволюции «арабского социализма», квинтэссенцией которого стали идеи египетского президента Г.А. Насера. Он указывает и на отличие этих идей от официально канонизированного «советского марксизма», в частности, на неприятие атеизма, апелляцию к религии и арабским традиционным ценностям (что впоследствии было усвоено М. Каддафи), и на сходство — создание «партии авангардного типа», упор на государственную модель национализированной экономики (что было Каддафи в конечном итоге отвергнуто). Автор указывает, что «теории государственного социализма» в арабском мире рано или поздно трансформировались «в идеологическую доктрину государственно-бюрократической элиты, заинтересованной прежде всего в упрочнении своей собственной власти», а сами эти элиты испытали «перерождение», в чём-то сходное с «перерождением» правящих партий СССР и стран «просоветского блока»[22]. К этому стоит добавить, что обладающий изначально неизмеримо более узкой социальной базой «арабский государственный социализм» пришёл к бюрократическому вырождению и кризису за много более короткий срок, чем советский официальный марксизм. Большая часть стран, внедрявших «этатистскую» модель арабского социализма, такие как Египет, Алжир, Йемен, Судан, прошли через драматическую полосу социальной нестабильности, экономических неурядиц, государственных переворотов. Разочарование, порождённое банкротством «государственного социализма», значительно облегчило внедрение в этих странах неолиберальных экономических моделей и «политического плюрализма», рекомендованных международными финансовыми организациями. Впрочем, 15 лет «неолиберального просперити» отнюдь не избавили арабский мир от застарелых социальных болезней, а напротив, породили новые социально-экономические проблемы.

А.В. Рясов аргументировано утверждает, что в первые годы после революционного переворота 1 сентября 1969 года М. Каддафи и его сторонники «отождествляли себя исключительно с арабскими националистами и насеристами. Социально-политические изменения в Ливии действительно представляли в выступлениях М. Каддафи как «прямое продолжение революции Гамаля Абдель Насера на пути к общеарабской революции». В соответствии с насеровскими идеями об «авангардной партии» в Ливии также был создан Арабский социалистический союз (АСС), призванный быть единственной политической организацией и координатором законодательной и исполнительной власти. Однако уже в 1973 году Каддафи начал отходить от насеровской модели с целью преодоления «барьера между массами и революцией». Ливийское общество 60-70-х годов очень сильно отличалось от египетского. Для него, по мнению автора, была характерна внутренняя сегментация, как социальная (уклад жизни населения прибрежной полосы значительно отличался от уклада бедуинов пустыни), так и политическая (исторически сложившиеся области — Триполитания, Киренаика и сахарский Феццан, объединённые под названием «Ливия», развивались почти независимо друг от друга). В этих условиях создания «авангардной партии» и национализации промышленности было явно недостаточно для легитимации режима. Плюс к тому бюрократизация как египетского, так и ливийского АСС послужила стимулом поиска новых общественно-политических моделей. Автор констатирует: «То, что происходило в Ливии в 1969–1973 годах, в целом вписывалось в практику “государственного социализма” и во многом напоминало процессы, имевшие место в Египте при Насере. Однако бюрократизация ливийского АСС привела к кризису республиканской формы правления, выход из которой ливийский лидер увидел не в “политике открытых дверей” А. Садата, а в учреждении системы “народовластия” — Джамахирии, которая сделала возможным дальнейшее укрепление каддафиевского режима и превращение Ливии в национальное государство». Стержнем этого поиска стала адаптация левой идеологии к традиционной политической культуре и традиционной системе ценностей ливийского общества.

Основными и наиболее интересными, на наш взгляд, разделами книги А.В Рясова являются главы, в которых 1) анализируется трансформация политической системы Ливии от республиканской формы правления к Джамахирии — «государству масс», лишённому парламентской системы западного типа, и 2) производится интерпретация «третьей мировой теории» — идейно-теоретического базиса этой трансформации. Началом формирования «государства масс» в Ливии стала постепенная передача функций законодательной и исполнительной власти от Совета революционного командования и Арабского социалистического союза «народным комитетам» и «народным конгрессам», происходившая на протяжении 1974–1977 годов. А.В. Рясов замечает: «Фактически АСС постепенно передавал свои основные функции новым политическим структурам, основная его деятельность была посвящена повышению работоспособности народных комитетов и дальнейшему расширению их функций. Это расширение увязывалось с изменением административного деления страны, в силу которого создавалась система местного самоуправления муниципального типа, полновластными и единственными исполнительными органами которой объявлялись народные комитеты. Тем самым частично претворялась в жизнь идея “прямого народовластья”, позднее заложенная в основу джамахирийской системы… Расширение исполнительной власти на местах начинало давать свои результаты: сеть народных комитетов постепенно обретала черты законченной системы органов местного самоуправления». Система «народовластия через прямую демократию», в которой, по замыслу М. Каддафи, главная роль принадлежала «первичному звену», Народным конгрессам и Народным комитетам на местах, апеллировала к «естественным нормам жизни» — традиции, обычаю и религии, На наш взгляд, существенно, что А.В. Рясов достаточно детально анализирует предысторию ливийского варианта «прямой демократии». Он акцентирует внимание на стабильности в ливийском обществе социального института родоплеменных отношений с их традициями «всенародного обсуждения» и совместного владения средствами производства. Племенные образования, как указывает автор, существовали на территории Ливии независимо от наличия государства. Их следует рассматривать как параллельную политическую структуру, более древнюю и стабильную, чем государство[23]. Традиционные общественные институты, освящённые религией (чему на определённом историческом этапе служила деятельность суфийского братства сенуситов), функционировали при полном отсутствии государственного управления. Джамахирийская система власти, по мнению автора монографии, «позволяла инфильтрацию традиционных политических институтов в структуры “народовластия” без существенной модернизации. Джамахирийская модель в целом не разрушала племенного уклада ливийского общества. Более того, власть на местах оставалась в руках племенных вождей, которые посредством родственных связей и системы покровительства, оказались способными, хотя неформально, оказывать влияние на выборы и решения в народных собраниях и комитетах в своих областях».

Иными словами, А.В. Рясов констатирует объективность политической системы Ливии, созданной в 1974–1977 годы и её достаточную политическую устойчивость по сравнению с этатистскими моделями «арабского социализма». Правда, констатируя этот позитив, автор в силу избранной им социологической парадигмы подчиняет социальные процессы в Ливии процессам «реструктуризации элиты», перед которой стояла задача построение устойчивого монолитного национального государства. Воздавая должное «прагматизму» М. Каддафи, А.В. Рясов пишет: «“Паутина” народных комитетов и конгрессов, начавшая с 1977 года обволакивать ливийские социальные структуры, стала главным инструментом в процессе строительства нации и созидания сообщества граждан, а в качестве идеологического оправдания этих политических преобразований были избраны “левые взгляды” (кавычки автора. — М.В.). Идеология М. Каддафи была продуктом вполне определённых политических устремлений, а “левые” лозунги стали лишь рамками для подлинного содержания политических шагов».

Позитивистское истолкование идеологии как «политического дышла», которое, по мнению автора, можно с лёгкостью переводить справа налево и наоборот, не вызывает ни удивления, ни желания полемизировать по этому поводу. Увы, реальность современного российского, с позволения сказать, парламентаризма воспитывает именно такой менталитет. Можно, правда, задать риторический вопрос: почему современные рациональные политики, свободные от «идеологических утопий», не только не преуспели в деле консолидации nation-state, но, напротив, за короткое время совершили огромное количество ошибок и преступлений.

Избранная А.В. Рясовым тематика, очевидно, не укладывается в «прокрустово ложе» социологии элит. Автор, претендуя на всестороннее освещение политики и социологии Ливии, вынужден постоянно вступать в противоречие с самим собой, затрагивая тему изменения форм собственности, проводимого «революционной контрэлитой» в интересах широких масс населения. Именно это, на наш взгляд, и явилось главным фактором устойчивости политической и экономической системы, у основ которой стоял М. Каддафи и его единомышленники. Что же касается адаптации современных «левых теорий» к традиционным системам ценностей, бытующим у народов, находящихся в колониальной или полуколониальной зависимости, то опыт Ливии не лишён исторических аналогов. Возможность адаптации традиционной общины народов Азии и Африки к марксистской общественной модели на основе принципов эгалитаризма была обоснована в тезисах В.И. Ленина по национальному и колониальному вопросу на II Конгрессе Коминтерна в 1920 году. В рамках обсуждения этих тезисов была выдвинута концепция возможности перехода «отсталых и колониальных стран» к социализму, минуя капиталистическую стадию.

Характеризуя зарождение основной идеологической доктрины «джамахирийской революции», А.В. Рясов констатирует: хотя мнение о М. Каддафи как о теоретике мусульманского социализма довольно распространено, «трактовать теорию и практику “джамахирийской системы” исключительно на принципах Корана и ставить М. Каддафи в один ряд с исламскими теоретиками и консерваторами-теократами едва ли представляется правомерным, если учесть, что ливийский лидер не создал ни одного серьёзного религиозно-философского трактата, сосредоточив основное внимание на формирование собственной социально-политической концепции, которая, при совпадении в ряде пунктов с постулатами ислама, никак не подпадала под определение теократии». Действительно, в начале 70-х годов, когда теоретические концепции ливийского лидера находились в стадии формирования, брошюры и устные интервью ливийского лидера изобиловали рассуждениями о Коране. Безусловно, М. Каддафи не мог не учитывать колоссального влияния ислама на мировоззрение арабов. Однако, как указывает А.В. Рясов, в период с 1974 по 1979 год Каддафи «стал серьёзно изучать революционный опыт осуществления политической модернизации “левого типа” в других странах и знакомиться с трудами виднейших арабских и зарубежных “левых теоретиков”. В спектре интересов ливийского лидера оказались не только работы арабских социалистов, но и сочинения европейских и русских классиков “левой мысли”, труды которых были переведены на арабский язык»[24]. В этот период идеи «третьей мировой теории»[25] были изданы в виде «Зелёной книги»[26], включившей в себя:

1) политический аспект— «Решение проблемы демократии» (власть народа),

2) экономический аспект — «Решение экономической проблемы» (социализм) и

3) социальный аспект — «Взаимоотношение понятий личность, семья, племя, нация в социалистическом обществе».

А.В. Рясов подробно и критически разбирает все три аспекта «Зелёной книги», сопоставляя их как с либеральными общественными концепциями, так и с различными течениями левой идеологии: широким спектром идей «общинного социализма» — от племенной демократии бедуинов до взглядов народников (о чём мы упоминали выше), марксизмом (прежде всего русским большевизмом), анархизмом. В той или иной мере все эти три направления были учтены при создании «третьей мировой теории». Прежде всего, автор пишет о категорическом неприятии М. Каддафи либеральной доктрины «парламентаризма», выборов, референдумов, что подтверждает следующей цитатой: «Парламенты стали узаконенным барьером, отстранившим массы от участия в политике и монополизировавшим их власть», оставив обществу «право стоять в длинных очередях к урнам на избирательных участках… Люди, подобно чёткам, безропотно передвигаются в длинных очередях, чтобы бросить в избирательные урны свои бюллетени, точно так, как они бросают обрывки бумаги в урны для мусора». В отличие, например от Ленина, который отвергал парламентаризм, но высказывался за более широкую форму представительной демократии — советы, М. Каддафи выдвинул лозунг «Никакого представительства от имени народа», закономерно отрицая принцип многопартийности, результатом которой, по его мнению, может быть только межпартийная борьба и раскол общества. По существу, указывает А.В. Рясов, «в своей критике представительных форм правления М. Каддафи выступил с крайне левых позиций, последовательно отвергнув все атрибуты либеральной политической системы»[27]. Но ливийский лидер критикует не только либеральный принцип многопартийности, но и тезис «советского марксизма» о главенствующей роли партии, который для него столь же неприемлем, так как обусловливает неизбежность формирования новой партийной иерархии. Каддафиевская критика «официального марксизма» распространилась и на тезис о диктатуре пролетариата, целесообразность которой Каддафи отрицал, сближаясь тем самым с анархистскими теоретиками.

Впрочем, рассматривая каддафиевскую критику марксизма, нужно сделать существенную оговорку. Объектом этой критики стала прежде всего конкретная практика «государственного социализма» в СССР, подкреплённая 6-й статьёй конституции о руководящей роли партии в советском обществе. В теории всё обстояло намного сложнее. Тезис Ленина об отмирающем пролетарском государстве, выдвинутый в «Государстве и революции», показывал, что «диктатура пролетариата» — не абсолют, не фетиш, а конкретный политический институт, имеющий ограниченную временем цель: защиту от внешних и внутренних врагов. Взаимоотношения между авангардной партией пролетариата, самим пролетариатом и обществом в целом были детально рассмотрены Троцким, который также отстаивал положение, что и пролетариат как революционный класс, и, соответственно, его авангард должны по мере углубления революции передавать всё больше властных функций общественным структурам, конструируя самоуправляющийся социум. Рабочая демократия должна, по замыслу революционных марксистов, стать прообразом и первой ступенькой общественной демократии в социуме, только что освободившемся от эксплуатации. Исходя из этого, процесс бюрократического перерождения пролетарской диктатуры в СССР, создавший реалии, которые видел и критиковал М. Каддафи, нельзя считать ни подлинным воплощением марксизма, ни единственным возможным вариантом исторического развития русской революции 1917 года.

А.В. Рясов справедливо указывает, что «М. Каддафи, создавая свою теорию, не мог не учитывать ливийского контекста, в котором многопартийная система, как правило, оказывалась синонимом трайбализма. Сегментарная структура традиционных политических институтов способствовала превращению парламента в плацдарм межплеменной борьбы, представавшей в форме политической конкуренции различных социальных сил, а однопартийная система в глазах широких масс означала монополизацию власти каким-либо кланом». С 1954 по 1969 год в результате борьбы различных кланов в Ливии сменилось 10 премьер-министров. Монархический режим так и не сумел создать эффективной системы, способной консолидировать ливийское общество. Можно продолжить: современная политическая история большинства африканских стран подтверждает правильность высказанного. Попытки внедрения парламентаризма западного типа- в бывших колониальных владениях Англии или Франции на африканском континенте, таких как Чад, Сьерра-Леоне, Руанда, Либерия, Мавритания и др., не смогли преобразовать племенное общество и вылились либо в бесконечную череду государственных переворотов, либо в жёсткую, нередко кровавую диктатуру кланово-племенной олигархии. Использование африканскими диктаторами «демократического» антуража для придания легитимности своей власти, разумеется, никого не вводит в заблуждение. Не в меньшей степени партийно-парламентская система прикрывала режим личной власти и в арабских странах Азии. Достаточно привести пример Саддама Хусейна.

В этой связи часть аналитиков, в том числе и левых, склонна бросать Каддафи упрёки в авторитаризме и даже «тоталитаризме», упирая на отсутствие политических партий (включая «левые», «рабочие») в политической жизни Ливии. Рассуждения же о «прямой демократии» в ливийском обществе такие эксперты с ходу отвергают, занося в разряд демагогии. А.В. Рясов, хотя не вступает в прямую полемику по этому вопросу, однако пишет, что политические партии в Ливии были запрещены ещё при монархическом режиме. Каддафи просто не стал возвращаться к системе парламентского представительства. Рясов не идеализирует территориальные и отраслевые «народные комитеты», которые заменяют собой государственную администрацию, или «народные конгрессы» как органы законодательной власти, но не даёт основания и усомниться в жизнеспособности политической системы Ливии и поддержке этой системы населением страны. «Тезисы о “всенародном обсуждении” политики страны и “передаче власти народу”, — пишет он, — судя по всему, показались ливийскому населению предпочтительнее монархических и республиканских моделей, что, несомненно, способствовало эффективности политической стратегии, проводимой М. Каддафи, и создало видимость коллегиальности… Модель “прямой демократии” имела несомненные аналогии с племенными политическими нормами: “всенародным” обсуждением, соседствовавшим с фактической властью племенных шейхов и вождя»[28].

Рясов также не отрицает роли М. Каддафи как стоящего «над системой народных конгрессов» верховного арбитра, за которым в большинстве остаётся последнее слово в принятии государственных решений, но указывает, что ливийский лидер, в конце концов, ушёл со всех государственных постов, включая пост главнокомандующего вооружёнными силами[29]. Ни Сталин, ни Мао Цзэдун, ни Ким Ир Сен не мыслили своего политического существования вне партийно-государственной машины, главные рычаги которой они прочно держали в руках.

Идеи «общинного социализма» и анархизма в «третьей мировой теории» видны, что называется, невооружённым глазом. Однако, по мнению А.В. Рясова, «каддафиевская модель переходного периода к народовластию, практические политические шаги революционного руководства, несмотря на декларативное отрицание ливийским лидером основных положений марксизма, оказались в большей степени сопоставимы не с анархо-синдикализмом, а с теорией и практикой большевизма, несмотря на федералистскую риторику». Автор имеет в виду создание «Совета революционного командования» на начальном этапе революции, затем — Арабского социалистического союза, которым отводилась роль «моста» к джамахирийскому обществу. В этом теория и практика ливийской революция вполне сопоставима с марксистскими представлениями об «отмирающем государстве», которое есть лишь исходный пункт развития, ведущего к «социалистической ассоциации». Более того, отрицая партийность как таковую, Каддафи в своей концепции отводил особую роль структуре «революционных комитетов», которая появилась на ливийской политической арене в разгар «джамахиризации». А.В. Рясов замечает, что принципы организации «контролёров революции» — революционных комитетов «во многом напоминали большевистские, так как согласно «третьей мировой теории», членами «революционных комитетов» становятся люди, «которые благодаря “Зелёной книге” прозрели фальшь современных демократий, истину об эксплуататорских обществах и стали революционерами». Этот организационный принцип заставляет вспомнить как ленинский тезис о «профессиональных революционерах», так и «Катехизис революционера» С.Г. Нечаева. Действительно, по мнению А.В. Рясова, движение революционных комитетов в конечном итоге «стало главным орудием “джамахиризации” Ливии и основным строителем нового социалистического общества», в чём можно усмотреть определённые аналогии с партией большевиков, особенно на раннем этапе русской революции. Но нельзя не видеть и отличия. Партия большевиков после Октября 1917 года была официальной правящей партией, осуществлявшей свои властные функции напрямую через фракции во ВЦИК и региональных советах. Движение «революционных комитетов» в Ливии официально не претендует на властные функции, а существует как бы параллельно системе народных конгрессов, исполняя роль «идейного стимула» мобилизации масс.

Эта часть, входящая во второй «экономический аспект» «Зелёной книги», заслуживает особого рассмотрения в контексте левой мысли, так как затрагивает проблему экономического базиса социализма и представляется на самом деле первой по важности. А.В. Рясов пишет: «Как и большинство “левых” концепций, “третья мировая теория", связывая политическое господство с экономической эксплуатацией, объединяла политическую независимость индивида с его экономическом освобождением». Каддафи не проходит мимо таких исторических перемен в судьбе рабочих и других наёмных работников индустриально развитых стран, как ограничение продолжительности рабочего дня, установление минимума заработной платы, социальное обеспечение, запрещение произвольных увольнений, право на забастовки, Однако, признавая всё это как факт, Каддафи трактует эти меры скорее как «лицемерную реформистскую попытку оказать благодеяние, чем действительное признание права трудящихся».

Радикальное решение экономической проблемы ливийский лидер видит в уничтожении системы наёмного труда, поскольку «наёмные работники, как бы ни был высок их заработок — это те же рабы». Наёмные работники не потребляют произведённый продукт, а вынуждены уступать его в обмен на заработную плату, тогда как «производимый продукт возрастает и сосредоточивается в руках кучки собственников». «Наёмный работник становится собственностью работодателя, который продаёт его на рынке». Все эти положения, включённые М. Каддафи в «Зелёную книгу», в той или иной мере перекликаются с воззрениями теоретиков левой мысли — от Прудона и Маркса до Кропоткина и Ленина. Согласно «третьей мировой теории», «возможность совершения социалистической революции начинается с того, что производители овладевают своей долей произведённого продукта». В этой связи М. Каддафи выдвигает лозунг «Партнёры, а не наёмные работники!». А.В. Рясов сопоставляет его с аналогичным лозунгом Розы Люксембург «Вместо работодателей и наёмных рабов — товарищи по труду!» (Люксембург Р. «Чего хочет Союз Спартака»).

Вместе с тем, критикуя либеральные социал-демократические модели, ливийский лидер отвергает и укоренившийся в СССР подход к решению проблем наёмного труда, при котором «коммунистическая экономика заставила гражданина отказаться от своей свободы и превратиться в раба государства». Так же, как и в отношении реалий политической системы СССР 70-80-х годов, Каддафи переносит критику экономических реалий «огосударствленного социализма» на весь марксизм, что опять-таки сближает его позицию с теоретиками анархизма. «Третья мировая теория» отрицает и централизованное планирование, «при котором план принимается центральным органом, монополизировавшим власть в области планирования и направляющим её в соответствии с политикой, проводимой Центральным Комитетом партии». Решение проблемы ликвидации наёмного труда как такового должно произойти в такой системе производственных отношений, «при которой производители непосредственно займутся управлением хозяйственным предприятием, где они трудятся, без какого-либо представительства от их лица». Систему «партнёрства» и «самоуправления трудящихся», в чём-то сближающуюся с принципом «рабочего контроля», М. Каддафи видит в производственных народных конгрессах, цель которых состоит в «обсуждении производственной политики предприятия с целью количественного и качественного усовершенствования и развития его производства в рамках программ, определяемых первичными народными конгрессами». Ответственность же за исполнение принятых решений в соответствии с ливийской концепцией народовластия должен нести выдвинутый данным производственным конгрессом специализированный «народный комитет».

Всё это, по мнению А.В. Рясова, даёт основание говорить, «что М. Каддафи, используя левую риторику, “кооперировал” рабочее самоуправление в систему джамахирийской власти; участие рабочих в управлении предприятием носило декларативный характер и оказывалось возможным исключительно посредством институтов “ливийского народовластия”». В связи с этим надо оговориться, что декларативный характер носит, прежде всего, вышеприведённый тезис. Да, можно согласиться, что рабочие и ИТР в Ливии в рамках «производственных конгрессов» не обладают абсолютной свободой принятия решений, Но вопрос в том, какой степенью относительной свободы они обладают по сравнению с другими социальными системами, например, с системой «рыночных отношений», отчуждающей индивида от произведённого им продукта. Буквально двумя абзацами ниже А.В. Рясов констатирует, что поскольку в ряде сфер жизни ливийского общества рыночные механизмы отсутствовали или функционировали крайне неэффективно, принцип наёмного труда в середине XX века не обрёл легитимности в глазах ливийцев, тогда как «кооперация» и «социальное равновесие» вполне соотносились с их традиционным сознанием. Отсюда следует, что коллективное управление предприятием в рамках джамахирийской системы было не просто декларацией, а попыткой преодоления отчуждения, хотя бы и основанной на традиционных ценностях. Тем самым автор опять опровергает самого себя.

Окончательное решение экономической проблемы в рамках социализма заключается, по мнению Каддафи, в освобождении человека от «оков заработной платы» и уничтожении имущественного расслоения. В связи с этим он выделяет понятие «общественное богатство», которое принадлежит всем без исключения членам общества. Характеризуя эти взгляды Каддафи «как эгалитаристские», А.В. Рясов усматривает противоречие в том, что Каддафи практически одновременно выдвигает также тезис о распределении общественных благ в соответствии с вкладом каждого индивида[30]. Противоречия здесь на самом деле нет. Ливийские комментаторы «Зелёной книги» в связи с этим указывают на три формы собственности:

1) собственность общества, включающая в себя землю и все средства производства. Эта собственность зависит от богатства общества;

2) социалистическая собственность, включающая в себя те средства производства, которые общество предоставляет своим членам из числа производителей для совместного распоряжения в целях удовлетворения их потребностей. Этот вид собственности воплощается в различных социалистических производственных предприятиях, представляющих собой производственные единицы, для работы которых необходим совместный труд многих людей;

3) частная собственность, включающая в себя землю средства производства, которые общество предоставляет своим членам для индивидуального использования в качестве частной собственности той или иной семьи для удовлетворения их потребностей[31], при условии, что она не станет использовать труд других людей, будь то за плату или без неё. К числу этих средств относятся собственное жильё, собственные средства передвижения, жалование, которые человек получает в соответствии со своей долей в производстве либо в качестве средств, предоставляемых ему обществом для удовлетворения его потребностей за его службу на благо общества либо в виде социальных гарантий в случае его недееспособности[32].

В подтверждение сказанного выше можно привести также многочисленные высказывания М. Каддафи, о том, что окончательным решением проблемы социального неравенства будет «не уничтожение частной собственности, а уничтожение прибыли». Комментируя это, А.В. Рясов указывает, что «М. Каддафи предложил решить эту проблему, не возвращаясь к капитализму, но и не доходя до коммунизма, не отторгая принцип частной собственности, но и не относясь к ней как к универсальному спасительному средству». Автор монографии усматривает значительную близость между взглядами М. Каддафи и взглядами домарксистских теоретиков «социалистического утопизма» Прудона и Сен-Симона, выступавших не за уничтожение частной собственности, а за имущественное равновесие в социуме, основанное на «уничтожении эксплуатации человека человеком». В более широком аспекте эти взгляды в целом свойственны различным теориям «общинного социализма» — от воззрений Г.А. Насера до русских народников конца XIX века. Все они в той ли иной мере основаны на 1) коллективной собственности на землю, 2) имущественном равновесии в обществе, противодействующем концентрации капитала в руках элиты. Конечно, любой человек, мало-мальски знакомый с историей левой мысли XX века, читал о «реакционности» идей «общинного социализма» и той критике, которой подвергались народники и эсеры со стороны марксистов. Всё это, конечно так, но при этом не следует забывать, что марксисты критиковали народников, прудонистов и эсеров не в силу своего дурного характера, а в силу того, что в конкретную историческую эпоху видели их теоретическую ущербность. Сельские общины, равно как и сообщества мелких производителей в городах Европы и России, были настолько подорваны и маргинализированы стремительно развивающимся капитализмом, что их апологетика в конце XIX начале XX века не могла не относиться к разряду социальных утопий. Но то, что безвозвратно ушло в прошлое на европейском континенте более ста лет назад, сохранило свою жизнеспособность до настоящего времени в других местах планеты, в частности в Африке. Синтез традиционных эгалитаристских представлений бедуинского общества и левых идеологий Запада на ливийской почве неожиданно оказался продуктивным и жизнеспособным во второй половине XX века, что неоднократно констатирует А.В.Рясов[33]. Но важно, что автор не ограничивается теоретическими сопоставлениями, а отводит главную роль социальным трансформациям. Он, в частности, пишет: «Создание систем бесплатного образования и здравоохранения, уделение внимания сфере социального обеспечения, существенное сглаживание материального неравенства, частичное решение жилищной проблемы — все эти реальные изменения в социально-экономической области не могли не способствовать легитимации джамахирийского режима».

Значительный интерес представляют последние главы книги, посвящённые социально-экономическим процессам в Ливии, развивающимся с начала 90-х годов. Если говорить кратко, то автор характеризует их как «либерализацию народовластия» и «замену народного социализма народным капитализмом». Действительно, А.В. Рясов указывает на постепенную отмену монополии внешней торговли, на допуск иностранных монополий в добывающую отрасль страны, на активизировавшиеся контакты Ливии с ведущими странами Западной Европы и, соответственно, свёртывание военно-экономической помощи таким её традиционным левым реципиентам, как фронт ПОЛИСАРИО в Западной Сахаре или компартия Филиппин. В то же время автор не находит оснований говорить, что происходящие изменения затронули «основу основ» ливийского общества — систему «прямой демократии», состоящую из «народных конгрессов» и «народных комитетов», Они, по словам автора книги, «отнюдь не превращаются в социальные артефакты».

На наш взгляд, в этой связи важно акцентировать внимание на следующем. В отличие от СССР и стран Восточной Европы, вставших на путь «рыночных отношений» в начале 90-х годов (а Китай — на 12 лет раньше), в Ливии на протяжении последнего десятилетия XX века левые установки, по мнению А.В. Рясова, не исчезли из внутренней политики, а «социальная справедливость по-прежнему оставалась действенным элементом идеологии». Известно, что в 1993 году М. Каддафи, в частности, объявил о распределении среди граждан Ливии половины доходов, получаемых от нефти, оставив вторую половину в бюджете. Этот закон впоследствии корректировался, но часть нефтяных доходов по-прежнему распределяется среди многодетных семей. Серьёзный шаг ливийского руководства в сторону «открытости» (объявленный А.В. Рясовым «окончательным отходом Каддафи от левых установок») произошёл только в 2003 году, когда было объявлено о возможности приватизации в области нефтяной промышленности и привлечения иностранных экспертов к её управлению. Позже, в 2005 году последовало законодательное разрешение индивидуального предпринимательства (ранее предпринимательство было возможно в рамках кооперативного или семейного бизнеса).

Конечно, все вышеперечисленные социально экономические трансформации в Ливии — реальность, не вызывающая удивления. Давление мирового рынка на национальные экономики даже развитых стран сейчас сильно как никогда. Удивление вызывает другое: каким образом Ливия, имея пятимиллионное население и ограниченные ресурсы, смогла в условиях экономической блокады в течение 10 лет не капитулировать перед «глобальными игроками», прежде всего США[34]. Интерес лидеров стран Евросоюза к Ливии понятен. Рост цен на энергоносители, контроль США над Ираком и зоной Персидского залива являются мощными двигателями межгосударственных отношений. А в силу географических причин ливийская нефть чрезвычайно близка, а следовательно, дешева для Европы. С другой стороны, США, теряя контроль над нефтяными ресурсами Венесуэлы, видимо, не против переориентировать часть нефтедобывающих ТНК на средиземноморский театр. По оценкам ЦРУ, доказанные запасы нефти в Ливии по состоянию на 1 января 2006 года превышали 41 млрд баррелей, а природного газа — 1,4 трлн кубометров. Так или иначе, но отказ Триполи от разработки ОМП стимулировал чрезвычайную дипломатическую активность вокруг Ливии. Сами ливийцы на вопрос о сближении Ливии с Евросоюзом отвечают с некоторой долей наивности: «Так ведь не Каддафи ездит к европейским лидерам, а они к нему»[35]. Впрочем, сам Каддафи за последнее время также успел побывать в Бельгии, Франции и Испании.

В начале своей книги А.В. Рясов довольно внятно характеризует современный глобальный капитализм как систему «унилатеральной финансовой ретерриториализации, сосредоточенной вокруг глобальных мегаполисов», при которой «национальные финансовые системы утрачивали последние черты самостоятельности… Новая экономическая ситуация предполагала… создание вертикально структурируемого социума с жёсткой иерархией стран и народов». В этой жёсткой иерархии арабскому миру уготована отнюдь не высокая ступень. Если это верно, то резонно спросить, насколько серьёзны рассуждения автора о ливийском «народном капитализме», который теперь «вместо народного социализма» скрепляет «наполненные новым содержанием» «джамахирийские институты»? Насколько в условиях неолиберальной глобализации правомерна и научна сама постановка вопроса о «народном капитализме» в «одной отдельно взятой стране»? Опыт стран бывшего «советского блока» и многих государств «третьего мира» демонстрирует как раз обратное: принятие неолиберальных рецептов ведёт к немедленной трансформации общественных отношений и vice versa. Возникший после продвижения неолиберального проекта капитализм (как это было в Индонезии, Алжире, бывшем СССР), как правило, ничего не скрепляет, а как раз наоборот, служит фактором дезинтеграции общества. Определённым исключением из правил является опыт Китая, Вьетнама и Кубы. Но опять-таки причиной относительной стабильности этих стран можно признать «дозированное» восприятие современного капитализма, которое правительства пытаются уравновесить как государственным контролем, так и расширением социальных программ.

Представляется, что «устойчивость джамахирийских институтов» в Ливии, вопреки мнению автора, также основана на «дозированном восприятии» неолиберального проекта. Подтверждением этому может служить исследование И.М. Моховой «Западное Средиземноморье: проблемы интеграции» (М., 2005). Эта книга посвящена так называемому евросредиземноморскому партнёрству, то есть созданию в Магрибе и, возможно, в Западной Африке ассоциации государств на правах «младшего партнёра» Евросоюза. Неолиберальные лекала, лежащие в основе этого проекта, исследовательница не только не отрицает, но преподносит как достоинство. В книге достаточно внимания уделено и Ливии. И.М. Мохова бросает немало упрёков М. Каддафи, который, по её мнению, в отличие от руководителей Алжира, Туниса, Марокко и Мавритании, не спешит «из-за собственных политических амбиций» вписываться «в общий интеграционный процесс».

С учётом этого мы можем высказать мнение, что и А.В. Рясов забегает много вперёд в своём признании окончательной и бесповоротной девальвации левых идей в современной Ливии. Совершенно справедливо констатируя уступки мировому капитализму, сделанные ливийским руководством в последние годы[36], автор не находит оснований констатировать трансформацию социально-политической структуры Ливии, созданной в годы революции. Как показывают пример стран бывшего СССР и Восточной Европы, именно эти социальные трансформации и позволяют судить о «полной и окончательной» реставрации капитализма. Странно, что из авторского анализа выпал такой крупный социально-политический феномен последних лет, как боливарианская революция в Венесуэле, о которой А.В. Рясов не говорит ни слова. Вместе с тем эта проблема крайне интересна в двух аспектах — межгосударственных отношениях Ливии и Венесуэлы и в сходстве многих идеологических положений «третьей мировой теории» с «боливарианской доктриной» президента Венесуэлы Уго Чавеса, предусматривающей «народные комитеты» как первичное звено власти народа. Немало общего можно увидеть, сравнивая персоналии Чавеса и Каддафи.

Анализируя тенденции глобализации капитализма в целом и применительно к арабскому Востоку, А.В. Рясов, к сожалению, упускает из виду противоположные процессы, которые не играют пока доминирующей роли на мировой арене, но в то же время не столь незначительны, чтобы остаться без внимания. Так, полевение в Латинской Америке, где пример Венесуэлы становится заразительным для целого ряда стран, уже трудно причислить к социальным артефактам. А ведь исторический прогноз ценен постольку, поскольку имеет многовариантный характер.

Когда интернет-версия этой статьи была уже послана для публикации, ведущие мировые СМИ вновь привлекли внимание к Ливии, сообщив, что 2 марта 2008 года, в день национального праздника годовщины провозглашения народовластия, Муаммар Каддафи призвал упразднить большинство народных комитетов (министерств) Ливии, кроме ключевых, ответственных за международные отношения, правопорядок, безопасность и оборону страны. Такой нестандартный шаг был мотивирован тем, что, по мнению Каддафи, аппарат народных комитетов не справился с распределением доходов от продажи нефти, поглотив львиную долю госбюджета. Обращаясь к сессии Верховного Народного Конгресса, Каддафи заявил, что «многие годы ливийцы были несчастливы из-за работы главных народных комитетов, которые превратились в бюрократические лабиринты, где царила коррупция и халатное отношение к делу»[37]. Некоторые агентства привели и более жёсткие высказывания ливийского руководителя: «Государственный аппарат — это спрут, который поглощает народные богатства, не выполняя возложенные на него функции»[38]. Каддафи также заявил, что «победит бедность, распределив поровну между гражданами Ливии доходы от продажи нефти». По его словам, каждая семья будет получать ежемесячно по 5 тысяч ливийских динаров (4166 долларов). Эти деньги могут использоваться как для удовлетворения потребностей граждан, так и для создания предприятий малого бизнеса. Со временем в управление граждан перейдут и такие объекты инфраструктуры, как больницы и образовательные учреждения, таким образом, профильные министерства больше не будут востребованы. Новые органы управления, по мнению Каддафи, сформируются народом «стихийно» на местах гражданами страны и будут более эффективными[39]. Российские СМИ, в очередной раз подчеркнув «эксцентричность» ливийского лидера, достаточно быстро переключились на другие события. Мировые информационные агентства задержались на этой теме значительно дольше: делались осторожные прогнозы относительно перспектив дальнейшей либерализации Ливии «в условиях борьбы с государственным бюрократизмом». Анализ этих перспектив заслуживает особого изучения без ненужной поспешности (судя по ливийским источникам, процесс «реструктуризации» народных комитетов может растянуться до осени). Тем не менее, уже сейчас нельзя обойти вниманием факт годовой давности, когда премьер-министр нынешнего увольняемого правительства Аль-Багдади Али Махмуди на сессии ливийского парламента предложил план увольнения 400 тысяч работников государственного сектора страны, что составляет более одной трети всех госслужащих Ливии[40]. Данная мера, по мнению правительства, должна была повысить рентабельность и стимулировать частную инициативу. Но, судя по недавним событиям, Каддафи остался верен нестандартным подходам, которые уже не однажды использовал в прошлом: а именно предложил решить проблему нерентабельности ливийского госсектора путём избавления от неэффективной, по его мнению, исполнительной власти.