Лига запуганных мужчин

8

В разные времена мне приходилось слышать, как Вульф высказывал несколько верных наблюдений об убийстве. Однажды он заявил, что никто не сумеет совершить столь сложное действие, как умышленное убийство, не оставив какой-либо зацепочки для следствия. Далее он утверждал, что, несмотря на самое замысловатое исполнение, когда ничто не предоставляется на волю случая, единственный способ совершить убийство и гарантировать себя от разоблачения — это совершить его экспромтом. Подстерегите нужную оказию, будьте наготове и нанесите удар в нужный момент. Он добавил еще, что роскошь убийства экспромтом могут позволить себе лишь те, кто как раз не слишком торопится его совершить.

Что касается смерти Уильяма Гаррисона, федерального судьи из Индианаполиса, то во вторник вечером я был убежден только в одном: если вообще это было преступление и если это было убийство, то это было убийство экспромтом. И еще я хотел бы без обиняков сказать вот что: я знаю, когда дело мне не по зубам. Я знаю пределы своих способностей. В понедельник Пол Чейпин не пробыл в кабинете Ниро Вульфа и трех минут, а мне уже было ясно, что он для меня китайская грамота, и если бы мне самому пришлось им заниматься, хорош бы я тогда был. Когда люди проявляют глубину и сложность натуры, я совершенно теряюсь. Но вот картинки никогда не собьют меня с толку. С головоломками из картинок, даже если они состоят из какого угодно числа кусочков, которые на первый взгляд вообще не подходят друг к другу, я справляюсь запросто. Во вторник я провел шесть часов над картиной смерти судьи Гаррисона — прочел доклады Бэскома, переговорил с шестью свидетелями, включая тридцатиминутный междугородний разговор с Филмором Коллардом, — все это вместо закуски между ленчем и обедом, и выяснил в этом деле три вещи: во-первых, если это было убийство, то око было совершено экспромтом, во-вторых, если его кто-то убил, то это был Пол Чейпин, а в-третьих, перспектива доказать это примерно такова, как доказать, что в жизни можно всего добиться честным путем.

Это случилось почти пять месяцев назад, но все, что произошло с тех пор, начиная от написанных на машинке и рассылаемых по почте стихов, не позволило участникам этого события забыть о нем. Пол Чейпин приехал в Гарвард вместе с Леопольдом Элкасом, хирургом, который отправился туда на выпускной вечер своего сына. Судья Гаррисон приехал по той же причине из Индианаполиса. Драммонд уже был там — как сообщил мне Элкас, — ибо его ежегодно охватывают сомнения в том, что он действительно окончил этот великий университет, и каждый раз в июне он возвращается туда, чтобы убедиться в этом. Элкас ужасно любит Драммонда, примерно так же, как таксист — полицейского. Кейбот и Сидней Лэнг оказались в Бостоне по своим делам, а Бауен был в гостях у Теодора Гейнса, по всей вероятности они вместе пытались сварганить какую-то финансовую операцию. Филмор Коллард каким-то образом сконтактировался со своими бывшими однокурсниками и пригласил их на уик-энд в свою резиденцию близ Марблхеда. Получилось довольно большое сборище, в сумме там было человек тридцать.

В субботу после ужина они гуляли по парку и уже в сумерках добрались до утеса, высотой этак футов сто, у подножия которого в расщелинах скал бурлил прибой. Четверо из них, в том числе Кейбот и Элкас, оставались дома и играли в бридж. Пол Чейпин поковылял на прогулку вместе с остальными. Они разделились, некоторые пошли с Коллардом в конюшню посмотреть на заболевшую лошадь, остальные вернулись домой, а двое или трое медленно брели позади. Примерно этак через час они спохватились, что нет Гаррисона, и лишь около полуночи начали по-настоящему о нем беспокоиться. И только при дневном свете, когда наступил полный отлив, показалось его побитое и порезанное тело, застрявшее между скал у подножия утеса.

Трагический несчастный случай и испорченный уик-энд, никто не приписывал этому большого значения. Однако в следующую среду каждый из них получил отпечатанные на машинке стихи. О личности и характере Пола Чейпина прекрасно свидетельствует тот факт, что ни один из них ни на минуту не усомнился в том, на что намекают эти стихи. Кейбот признался мне, что они не допускали никакого иного толкования, особенно из-за сходства между гибелью Гаррисона и тем несчастным случаем, который много лет назад произошел с Чейпином. Падение с высоты. Они собрались вместе, порассуждали, попытались вспомнить, как все это было. Из-за четырехдневной задержки возникли многочисленные споры. Некто Мейер из Бостона утверждал, что когда в субботу вечером он уходил от Гаррисона, который остался сидеть на краю утеса, то в шутку предупредил его, чтобы он не забыл дернуть за кольцо своего парашюта, и что там в это время больше никого не было. Потом они попытались вспомнить, что делал Чейпин. Двое были абсолютно уверены, что видели его, когда он ковылял за группой, медленно бредущей к дому, что на веранде он их догнал и вошел в дом одновременно с ними. Бауен показал, что видел его в конюшне. Сидней Лзнг, вскоре после возвращения всей группы, видел его читающим книгу и придерживался мнения, что примерно час, а то и больше, Пол вообще не вставал со своего кресла.

Теперь это уже касалось всей Лиги, потому что письма с угрозами получили все. Однако они так ничего и не добились. Двое или трое из них готовы были посмеяться над всей этой историей. Леопольд Элкас, считая, что Чейпин невиновен и что даже угрожающие письма писал не он, рекомендовал поискать убийцу в другом месте. Некоторые (вначале их было не так уж много) намеревались обратиться в полицию, но их отговорили, в особенности Хиббард, Бертон и Элкас. Коллард и Гейнс приехали из Бостона и весь вечер пытались восстановить и точно проследить передвижения Чейпина, однако перессорились и потерпели крах. В конце концов они поручили Бертону, Кейботу и Лэнгу зайти к Чейпину. Но Чейпин только посмеивался над ними. По их настоянию он описал, что делал в субботу вечером, изложив все четко и подробно. Он догнал их недалеко от утеса и посидел на лавочке, а затем ушел оттуда вместе с группой, возвращавшейся домой. Он не заметил, сидел ли Гаррисон на краю утеса. Поскольку в карты он не играет, то, придя в дом, он устроился в кресле с книгой и не двигался оттуда вплоть до того момента, когда незадолго до полуночи поднялась тревога по поводу отсутствия Гаррисона. Все это он рассказывал им с улыбкой. Он не возмущается, нет, его лишь несколько задело, что лучшие друзья могли подумать, будто бы он способен причинить зло одному из них, ведь им известно, что в его сердце постоянно борются лишь любовь и благодарность к ним. Он улыбался, но он был обижен. А что касается угрожающих писем, которые они получили, то тут дело обстоит иначе. Поскольку его подозревают не только в насилии, но и в угрозе совершения следующего насилия, его печаль становится совсем не такой острой, коль скоро ему решили приписать авторство убогих стишат. Он тут же не оставил от этих стихов камня на камне. Возможно, это и похоже на угрозу, ему не хотелось бы высказываться по этому поводу, но как поэзия они никуда не годятся, и он никогда бы не поверил, что его друзья могут подозревать, что это он написал подобную халтуру. В заключение он признал, что ему все равно придется их простить, что он и делает безо всяких условий, ведь ясно, что они пережили колоссальный испуг и их нельзя обвинять.

Так кто же разослал эти предупреждения, если не он? Об этом он не имеет ни малейшего понятия. Несомненно, это мог бы сделать любой, кто знал о том давнем несчастном случае и узнал о нынешнем. И до тех пор, пока они не обнаружат чего-то такого, что направило бы их подозрения в конкретном направлении, любое предположение одинаково приемлемо, и одно и другое. Правда, кое-что можно было бы узнать по штемпелю, или же конверту, или бумаге, или типу шрифта пишущей машинки. Возможно, лучше всего было бы заняться поисками именно пишущей машинки. Делегация в составе трех членов, посетившая Пола в его квартире на Перри-стрит, сидела с ним в маленькой комнате, служившей ему кабинетом. Давая им свои полезные советы, он встал, доковылял к своей пишущей машинке, похлопал по ней рукой и улыбнулся им: «Уверен, что эта позорная халтура написана совсем не на этой машинке, разве что один из вас, коллеги, пробрался сюда и воспользовался ею, пока я отвернулся». Николас Кейбот хладнокровно подошел, вставил в машинку лист бумаги, отстукал пару строчек, сунул бумагу в карман и забрал ее с собой. Однако последующий анализ показал, что Чейпин был прав. После того как делегация представила остальным свой отчет, состоялась оживленная дискуссия, но затем прошло несколько недель, и дело постепенно начало забываться. Большинству из них стало даже стыдно, постепенно они поверили, что кто-то сыграл с ними дурацкую шутку, и тем более полагали своей обязанностью поддерживать с Чейпином дружеские контакты. Насколько было известно тем шестерым, с которыми я побеседовал, никто из них даже не упомянул при нем об этом случае.

Все это я в основных чертах изложил Вульфу во вторник вечером. Он заметил:

— Таким образом, смерть судьи Гаррисона, человека, который в своем высокомерии был убежден, что в состоянии победить хаос, была экспромтом, то ли по воле судьбы, то ли по вине Пола Чейпина. Оставим ее, она может нас только запутать, мы и без нее ничего не упустим. Если бы мистер Чейпин удовольствовался смертью этого человека и не пытался продолжать свое дело, он вполне мог бы считать, что ему удалось отомстить, не подвергая себя при этом какой-либо опасности — пока. Однако его подвело излишнее самомнение. Он состряпал угрожающее письмо и разослал его всем и вся. А это оказалось небезопасно.

— Вы в этом убеждены?

— Убежден в чем?

— Что эти письма разослал именно он.

— А разве я сказал недостаточно ясно?

— Да нет, ясно. Вы уж меня простите, что я такой уродился.

— Ни в коем случае, такой ответственности я на себя не возьму. Мне хватает забот прощать это самому себе. Итак, что касается судьи Гаррисона — это все. А теперь я хотел бы поговорить с тобой о мистере Хиббарде. То есть нет, ничего я тебе не скажу, потому что нечего говорить. Сегодня утром меня посетила его племянница, мисс Эвелин Хиббард.

— Правда, она к вам приходила? Я думал, что она зайдет в среду.

— Она пришла раньше, потому что узнала о вчерашней вечерней встрече.

— У нее появилось что-то новенькое?

— К тому, что она рассказала тебе в субботу вечером, ей нечего было добавить. С помощью сестры она еще раз детально осмотрела квартиру и не смогла обнаружить никакой пропажи. Либо мистер Хиббард не предполагал, что уйдет, либо это был невероятно умный человек с сильной волей. Он был очень привязан к своим двум трубкам, которые курил поочередно. Одна из них лежит на своем обычном месте. Он не снимал со своего банковского счета какой-либо крупной суммы, однако у него всегда было при себе много денег.

— А разве я вам не говорит об этой трубке?

— Возможно, что и говорил. Саул Пензер за целый день сумел раздобыть для меня только один небольшой факт. Продавец газет на углу Сто шестнадцатой улицы и Бродвея, который уже немало лет знает мистера Хиббарда в лицо, видел его в субботу между девятью и десятью вечера, когда тот спускался в подземку.

— И это единственное, что раздобыл Саул?

Вульф кивнул и потянулся к кнопке звонка на своем столе.

— Полиция также ничего не обнаружила, хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как исчез мистер Хиббард. Я звонил инспектору Кремеру и мистеру Морли в канцелярию окружного прокурора. Как ты знаешь, они дают информацию в долг лишь под ростовщический процент, но мне кажется, что у них уже и версии исчерпались.

— Морли готов вам в любое время предложить особое меню.

— Возможно, но только не тогда, когда ему не́чего предложить. Саул Пензер работает сейчас над одним заданием, которое я ему поручил, но многого я от этого не жду. Нет смысла вести подобную охоту собственными силами. Если мистер Чейпин отправился с мистером Хиббардом на прогулку и столкнул его с моста в Ист Ривер, не можем же мы требовать от Саула, чтобы он нырял в реку за трупом. Проверка подобных вероятностей — это обычно задача полицейского расследования и детективов Бэскома. Что касается мистера Чейпина, было бы, видимо, излишне о чем-либо расспрашивать его самого. И тем, и другим — то есть Бэскому и полиции — он заявил, что в прошлый вторник провел вечер дома, а его жена это подтвердила. Никто из соседей не видел, чтобы он выходил.

— Вы дали Саулу какие-нибудь указания?

— Только то, чтобы он им занимался. — Вульф налил себе стакан пива. — Но вот на самом важном на данный момент фронте мы добились успеха. Мистер Фаррел сумел организовать дело так, что к меморандуму присоединилось двадцать человек — в городе все, за исключением доктора Элкаса, а по телефону — все, кроме одного. В этот список не включен мистер Питни Скотт, таксист. Разыскивать его не было смысла, но ты можешь при случае попытаться, он меня интересует в несколько ином плане. Копии меморандума уже разосланы всем, чтобы они подписали их и вернули. Мистер Фаррел собирает угрожающие письма, все копии, кроме тех, которые находятся в руках полиции. Хорошо, что у нас будет…

Зазвонил телефон. Потянувшись за трубкой, я чуть было не перевернул стакан молока. Со мной всегда так бывает, когда у нас что-нибудь горит, и думаю, что я уже не изменюсь, даже если бы я сумел поймать десяток знаменитых убийц и сделал бы все, чтобы их осудили, а потом решил отловить парня, бросившего пуговицу в телефонный автомат; достаточно мне услышать, как Фриц проходит через холл, когда кто-то позвонил в дверь, и я уже весь дрожу.

Я выслушал несколько слов и кивнул Вульфу:

— Как раз Фаррет и звонит.

Вульф подтянул телефон поближе, а я оставил свою трубку возле уха.

Когда мы повесили трубки, я спросил:

— Что я слышу? Мистер Фаррел с кем-то обедает в Гарвард-клубе? Вы швыряетесь деньгами, как пьяный матрос.

Вульф почесал нос:

— Это не я трачу, а мистер Фаррел. Однако приличия требуют добавить ему денег. Я попросил мистера Фаррела организовать беседу с мистером Оглторпом, но при этом я не имел в виду, что буду его кормить. Теперь уже ничего не исправишь. Мистер Оглторп — это совладелец фирмы, которая издает книги Чейпина, а мистер Фаррел с ним немного знаком.

Я засмеялся.

— То есть вы залезли в это дело по уши. Похоже, что вы пытаетесь издать у него ваше эссе «Тирания колеса». Как продвигается работа над текстом?

Вульф даже не заметил моего юмора.

— Сегодня утром я провел наверху двадцать минут, раздумывая над тем, куда мог бы скрыться Пол Чейпин, чтобы написать что-нибудь на машинке, если он не хотел, чтобы это навело кого-то на его след. В одном из рапортов Бэскома утверждается, что у Чейпина на пишущей машинке есть два комплекта литер… Но смена комплекта литер, как мне представляется — это не просто сложное, трудоемкое и утомительное дело. Нужно учитывать и тот факт, что второй набор должен быть спрятан где-то под рукой, а это было бы рискованно. Нет-нет, только не это. Следующее, что приходит в голову, — это старый трюк с магазином канцелярских товаров: зайти туда и воспользоваться одной из пишущих машинок, выставленных на продажу. Однако Пола Чейпина с его физическим недостатком там наверняка бы запомнили, к тому же такой вариант исключается, поскольку все угрожающие письма были написаны на одной и той же машинке. Я проанализировал и другие возможности, включая некоторые версии, которые уже исследовал Бэском, причем одна из них представлялась многообещающей. Мистер Чейпин мог посетить канцелярию своего издателя и заявить, что желает кое-что изменить в рукописи или же просто написать какое-то письмо, и попросить разрешения воспользоваться на минутку пишущей машинкой. Думаю, что мистер Фаррел сможет это установить. Если бы выяснилось, что так и было, то можно было бы попросить у мистера Оглторпа разрешения взять образец шрифта той машинки, которой воспользовался Чейпин. А если неизвестно, какой машинкой он воспользовался, то он может взять образцы шрифта всех машинок в редакции.

Я кивнул:

— Это не так уж глупо. Но странно, что Фаррел все еще в состоянии платить взносы в Гарвард-клуб.

— Когда человек определенного типа вынужден категорически сокращать свои расходы, он в первую очередь покинет семью, затем начнет ходить голым и только в самом конце откажется от своего клуба. Кстати о клубе: сегодня утром я дал мистеру Фаррелу двадцать долларов. Пожалуй, запиши их. Можешь также внести в свой перечень всех, кто подписал меморандум, и сделать все копии. Отметь также, что у нас есть еще один клиент — мисс Эвелин Хиббард. Сегодня утром я с ней об этом договорился. Ее сумма составляет три тысячи долларов. — Он вздохнул. — Ввиду изменившихся обстоятельств я предоставил ей значительную скидку с десяти тысяч долларов, которые она хотела заплатить мне.

Как раз что-то в этом роде от него и можно было ожидать. Я внес в кассовую книгу выплату Фаррелу, но список вынимать не стал. Мне страшно хотелось хмыкнуть, но я знал, что это ничего бы не дало, поэтому воздержался. Я положил кассовую книгу на место и обратился к Вульфу.

— Поймите меня правильно, сэр, я вовсе не хочу обвинять вас в том, что вы пытаетесь кого-то надуть, я знаю, что вы просто забыли об этом.

Он широко открыл глаза:

— Арчи, ты опять пытаешься говорить загадками. Что ты имеешь в виду?

— Нет, я говорю вполне нормально. Вы просто забыли, что мисс Хиббард — это моя клиентка. Я пошел к ней в субботу по вашей инициативе, вы не могли ею заняться, потому что у вас были и другие планы. Помните, сэр? Естественно поэтому мисс Эвелин может принимать какие-либо решения по данному вопросу только с моего ведома и согласия.

Вульф уставился на меня.

— Чушь! Мальчишество! — проворчал он. — Не будешь же ты всерьез настаивать ка чем-то подобном?

Я вздохнул, изо всех сил стараясь, чтобы вздох получился точно таким же, как у него.

— Мне очень жаль, сэр, мне действительно жаль. Но единственное, что я умею делать честно — это отстаивать интересы своего клиента. Вы без сомнения понимаете этическую сторону этой проблемы, мне незачем вам это разъяснять…

Он перебил меня.

— Вот именно, я предлагаю тебе прекратить эти разъяснения. Так сколько ты рекомендовал бы своей клиентке заплатить?

— Одну штуку.

— Абсурд. Учитывая ее первоначальное предложение…

— Хорошо. Я не хочу торговаться. Давайте встретимся с вами на полпути. Две тысячи, и уж на этом я буду стоять твердо и не уступлю ни цента.

Вульф закрыл глаза.

— Договорились. Стыдись, Арчи. Запиши это. А теперь возьми свой блокнот. Завтра утром…