Лики Срединного царства. Занимательные и познавательные сюжеты средневековой истории Китая

От монашеской кельи к трону — путь Чжу Юаньчжана

21 октября 1328 года у крестьянина по фамилии Чжу и по прозвищу Пятьдесят Четвертый, из деревни Гучжуан, что примерно в пятнадцати километрах к северо-западу от современного города Фэнъян, родился третий сын. В детстве его звали Чунба, позже — Юаньчжан. Семья Чжу была небогатой. Отец арендовал участок у одного из землевладельцев, отдавая ему значительную часть урожая. Но все же удавалось сводить концы с концами. Мальчики подрастали и помогали в работе на поле. Нашлись даже средства на обучение: несколько месяцев Чунба ходил в местную частную школу, где усвоил азы грамотности, но писать по-настоящему еще не мог. Он любил играть со сверстниками, при этом явно стремясь верховодить. Шли годы, и Чунба превращался в коренастого, широкоплечего юношу с запоминающейся внешностью. Сохранилось несколько его портретов. На одних, более льстивых, он изображен почтенным монархом, на других художники запечатлели черты отнюдь не благообразные. Судя по ним и по сохранившимся описаниям, у Чжу Юаньчжана были скуластое лицо с заметно выдающейся вперед нижней челюстью, крупный нос, большие умные и в то же время злые глаза, густые брови. Незаурядная внешность по китайской традиции считалась признаком необычной судьбы, и в данном случае это вполне оправдалось.

Может быть, Юаньчжан так и прожил бы всю свою жизнь, занимаясь крестьянским трудом, если бы в 1344 году на его родные места — район реки Хуайхэ — не обрушились страшные бедствия: засуха и саранча. Начался голод, за ним — эпидемия. Народ вымирал, а оставшиеся в живых разбегались по чужим краям. Меньше чем за месяц Чунба потерял отца, мать и старшего брата. У его вдовы и двух младших братьев не нашлось даже средств достойно похоронить умерших. Чем жить дальше? По совету вдовы брата Юаньчжан отправился пытать счастья в расположенный неподалеку буддийский монастырь Хуанцзюэ. Здесь его взяли убираться, выполнять подсобную работу и обслуживать своего наставника и его близких. Монастырь был небольшой, жил за счет арендаторов, возделывавших монастырскую землю, и подаяний прихожан. Нагрянувшие несчастья отразились и на его существовании. Арендная плата не поступала, и монахи отправлялись бродить по округе в поисках хоть какого-то пропитания и пожертвований. Так Чжу Юаньчжан, спустя менее двух месяцев после прихода в монастырь, превратился в странствующего монаха, шагавшего с деревянной рыбой (в которую он стучал для привлечения внимания) и плошкой для подаяния по деревням и городам Хуайси — района среднего течения Хуайхэ. В скитаниях, обогативших его представления о родине, прошло три года. Осенью 1348 года он вернулся в монастырь и жил здесь более трех лет, постигая буддийское вероучение и, что особенно важно, книжную грамотность.

Дальнейшая судьба нашего героя тесно переплетается с судьбой страны. К середине XIV века господство основанной монгольскими ханами династии Юань неотвратимо клонилось к упадку. При дворе продолжались распри, нарастала волна народных восстаний, подталкиваемая разорительным произволом властей и национальным угнетением.

Как уже не раз бывало в истории Китая, равно как и других стран в Средние века, народный протест находил идеологическое выражение в различных сектантских воззрениях. Широкое распространение здесь получило учение секты «Белого лотоса» — цветка на священном пруду в благословенной «чистой земле». Оно предрекало скорое пришествие на землю Майтрейи (Будды грядущего) и Князя света (Минвана), воплощавших лучезарное, доброе начало и его победу над мраком и злом. В конце мая 1351 года один из вожаков секты был объявлен Князем света и потомком прежней китайской династии Сун. Он возглавил восстание, которое, несмотря на скорую гибель предводителя, быстро распространилось в центральных районах страны южнее реки Хуанхэ. Командовал повстанцами Лю Футун, также провозглашенный потомком одного из сунских военачальников. Удальцы носили на голове красные повязки и шли в бой под красными флагами, благодаря чему их стали называть «красными войсками».

Вспыхивали и другие очаги волнений. В начале 1352 года один из мятежных отрядов занял город Хаочжоу — ближайший к родным местам Чжу Юаньчжана областной центр — и закрепился здесь. Некоторые односельчане и друзья детства Чжу Юаньчжана примкнули к восставшим и звали его последовать их примеру. Тот колебался. Принять решение помог случай: во время отлучки Чжу Юаньчжана в свою деревню правительственные войска разгромили и сожгли монастырь Хуанцзюэ, подозревая, что там «свили гнездо» сектанты-повстанцы. Это подтолкнуло Чжу Юаньчжана отправиться в Хаочжоу. Он пришел туда в конце апреля — начале мая 1352 года двадцати четырех лет от роду. С монашеством было покончено, открывался новый период в его жизни.

Сперва повстанцы приняли Чжу Юаньчжана за вражеского лазутчика и намеревались с ним расправиться. Но один из предводителей — Го Цзысин заинтересовался пришельцем, поверил ему и определил в свой отряд. Чжу Юаньчжан оказался способным солдатом и хорошо зарекомендовал себя во время вылазок. Го Цзысин перевел его в свою личную охрану и назначил десятником. Грамотного Чжу Юаньчжана постепенно стали привлекать к различным административным делам. Он и тут проявил таланты. Го Цзысин все чаще и чаще советовался с ним. Расположение начальства было столь велико, что вскоре Го Цзысин отдал ему в жены свою воспитанницу — дочь погибшего товарища по фамилии Ма. После этого Чжу Юаньчжан, к которому обращались теперь «молодой господин», стал ближайшим помощником командующего.

Чжу Юаньчжан не раз водил солдат в походы на соседние городки, занимался вербовкой рекрутов. К середине 1353 года под его командой состояло уже около 20 тысяч человек. Летом того же года он взял город Чучжоу (около 100 километров к юго-востоку от Хаочжоу) и сделал его своей резиденцией. В начале 1355 года повстанцы Го Цзысина овладели Хэчжоу (ныне Хэсян, примерно в 60 километрах к юго-западу от Нанкина), и Чжу Юаньчжан был назначен туда главою. Спустя два месяца умер Го Цзысин. На какое-то время управление войсками перешло к его сыну и еще одному полководцу, делившим власть с Чжу Юаньчжаном. Но осенью того же года оба они пали в бою, и все «наследие» оказалось в руках последнего.

Вскоре войска Чжу Юаньчжана переправились через Янцзы и захватили крупный город Тайпин (в 20 километрах южнее Хэчжоу). Признавая на словах верховенство вождей «красных войск», он действовал совершенно самостоятельно. В апреле 1356 года, предварительно разбив правительственный флот на реке Янцзы, его армия взяла один из самых больших городов Юго-Восточного Китая — Цзицин (ныне Нанкин). Победитель переименовал его в Интянь и перенес туда свою ставку.

Этот город становится центром подчиненных Чжу Юань-чжану территорий, где постепенно формируется работающий на нового господина административный аппарат. Он состоял из перешедших на службу к новым властям чиновников и ученых-конфуцианцев, которые использовали традиционные, понятные и привычные народу методы управления, но без явных злоупотреблений только на первых порах. Еще раньше, в 1353–1355 годах, при Чжу Юаньчжане появляются не только военные, но и опытные гражданские советники, такие, как Ли Шаньчан, Тао Ань, Фэн Гоюн и многие другие.

Характерно в этом отношении обращение к жителям Нанкина, приписываемое его покорителю: «Я привел сюда войска, чтобы избавить вас от смуты. Все могут спокойно заниматься своим делом, не надо сомневаться и бояться. Благородных и образованных людей, которые захотят помочь мне в великом деле, я буду использовать по обычаю. Чиновникам запрещается чинить произвол и притеснять народ». С повстанческой вольницей было покончено, в голове бывшего крестьянина и монаха зрели мысли о «великом деле».

В первую очередь порядок наводился в организации войск, их снабжении и в основе основ традиционного Китая — регулировании земледелия и налогов. Для этой цели еще в 1356 году было учреждено Управление полями (Интяньсы).

Укреплению власти Чжу Юаньчжана и его сподвижников в районе Нанкина способствовало то, что с севера их прикрывали «красные войска», с востока и запада — другие очаги сопротивления правительственным силам. Нанкинский лидер непрестанно преумножал подчиненные ему территории, а его интересы постепенно приходили в противоречие с планами других повстанческих вождей. И они, и Чжу Юаньчжан видели друг в друге конкурентов в борьбе за расширение своей власти и влияния.

В результате ожесточенных боев с соперниками, которые велись в 1360–1367 годах, Чжу Юаньчжан утвердил свое верховенство во всем Центрально-Южном Китае.

К этому времени «красные войска» на севере были ослаблены и рассеяны. Лю Футун погиб. Хань Линьэр — глава провозглашенного «красными войсками» государства Сун — намеревался встретиться с Чжу Юаньчжаном, но по тайному приказанию последнего был утоплен во время переправы через реку. Юаньский двор, в свою очередь, был изнурен длительной борьбой с повстанцами, а также внутренними распрями.

Поэтому, не дожидаясь окончательного его падения, Чжу Юаньчжан решился на важнейшее дело своей жизни: 23 января 1368 года в Китае была торжественно провозглашена новая династия Мин, основателем которой он стал. Главной столицей страны был объявлен Интянь, отныне называвшийся Наньцзин (Южная столица). Весной того же года 200-тысячная армия под командованием односельчанина нового императора полководца Сюй Да выступила на север и, отвоевав провинции Хэнань и Шаньдун, 14 сентября овладела столицей империи Юань — Даду (Пекином). Последний юаньский император и его двор бежали в монгольские степи.

Немалую роль в этой победе мог сыграть призыв Чжу Юаньчжана к населению северных районов выдворить иноземцев и поддержать его войска. Отдельные районы, где закрепились прежние власти, пришлось приводить к покорности еще несколько лет (провинция Юньнань была завоевана лишь в 1382 году, а Ляодун — в 1387 году). Но судьба страны была уже решена.

Еще до изгнания юаньских властей из Пекина Чжу Юань-чжан и его советники запретили носить насильственно навязанные китайцам монгольскую одежду и прически. Были восстановлены китайские имена и фамилии (часто менявшиеся государственными служащими на монгольские), традиционные обряды. Это не могло не встретить одобрение народа.

Еще до своего воцарения Чжу Юаньчжан, ища опору в образованных слоях общества, дал понять, что намерен действовать согласно сложившимся веками конфуцианским методам управления страной. Прошлое буддийского монаха не оказало решающего влияния на его мировоззрение. Разумеется, ни буддизм, ни даосизм не запрещались, но официальной государственной идеологией осталось конфуцианство.

Перед новым императором встала уйма различных забот. Монгольские правящие круги не сразу отказались от претензий на китайский престол и пытались вернуть его силой. На севере не исчезала угроза агрессии. Страна, ослабленная войнами, восстаниями и произволом монгольских властей, если и не лежала в разрухе, то пребывала отнюдь не в лучшем экономическом положении. Господство нового владетельного дома еще не окрепло. В этой ситуации началась методичная работа по наведению новых порядков — «заложению основ» империи Мин. Естественно, Чжу Юаньчжану помогали советники и сподвижники, но многое зависело именно от его воли и намерений. Поэтому активную государственную деятельность этого императора можно в какой-то мере назвать реформаторской.

С 1376 года началось преобразование административной системы. Сперва взялись за местную власть: вместо «отделений» центральной Правительственной Палаты в провинциях, на которые делилась страна, были созданы Провинциальные правления, где важнейшие полномочия распределялись между тремя начальниками, ведавшими соответственно общегражданскими и налоговыми, контрольно-судебными и военно-полицейскими делами. Во многие крупные города император направлял своих сыновей удельными князьями (ванами) с самыми широкими, но точно не обозначенными правами. В этом проявилось его стремление укрепить господство и законность пребывания у власти всего царствующего семейства и одновременно поставить в отдаленных районах верных ему людей. Он был склонен думать, что «в стране нет никого надежнее родных сыновей и внуков». Наконец, в 1380 году было реорганизовано центральное управление: ликвидированы Правительственная палата и посты возглавлявших ее двух канцлеров. Высшими центральными органами стали Шесть ведомств (Любу), обладавших до этого лишь исполнительной властью. Но если раньше они подчинялись Правительственной Палате, то есть канцлерам, то теперь — самому императору.

Суть всех этих мероприятий сводилась к одному — укреплению самодержавного могущества, власти монарха. И начальники местных правлений, и удельные владыки, и Ведомства подчинялись непосредственно императору. Здесь он несколько не рассчитал: в отдельные дни к нему на рассмотрение поступало более тысячи государственных бумаг. Пришлось прибегнуть к помощи специальных секретарей, которые отбирались из членов столичной конфуцианской Академии и со временем (уже после Чжу Юаньчжана) сосредоточили в своих руках фактическое управление страной.

Надо сказать, что административные реформы проводились отнюдь не безболезненно. От отдельных казней тех, кто осмеливался протестовать против введения уделов, перешли к массовым репрессиям. Канцлера Ху Вэйюна обвинили в измене — сговоре с монголами, была «выявлена» его «клика», в результате чего погибли десятки тысяч человек, не считая высланных и разжалованных. Следствие продолжалось более десяти лет и в 1390-х годах переросло в новое «дело» — «изменника» полководца Лань Юя. Характерно, что в огне этих расправ сгорели почти все бывшие соратники Чжу Юаньчжана, некогда одаренные высокими титулами и богатством. Тысячами гибли и чиновники помельче — одни в результате развернутых кампаний по борьбе со взяточничеством, подлогом документов, другие просто из-за личной немилости императора.

С годами его параноидальная подозрительность и недоверие возрастали. Идя во дворец на положенные приемы, чиновники на всякий случай прощались с семьями навсегда. Говорили, что о намерениях тирана казнить или миловать судили по тому, затянут ли пояс на его халате или распущен. Для вылавливания «ненадежных» был создан специальный военизированный отряд — Парчовая охрана («Охрана в парчовых одеяниях»), занимавшаяся сыском и пытками. Людей хватали по доносам за неосторожные слова, казнили родичей «виновных».

Все это не мешало Чжу Юаньчжану активно заниматься законотворчеством. При нем появился новый кодекс законов, изданы «Высочайшие распоряжения» и «Заветы царственного предка», также имевшие силу законов. В 1382 году был реформирован издавна существовавший в Китае институт цензоров: теперь они в большей степени, чем прежде, подлежали личному контролю императора. Изменения коснулись и армейского руководства. Вместо одного Военного Совета, как было при монголах, учредили пять независимых друг от друга, но подчиненных непосредственно императору Военных Командований. Структура же военных сил во многом соответствовала прежним образцам: по всей стране располагались военные гарнизоны, делившиеся на тысячи и сотни. Особенно мощная их система — на северных и северо-западных рубежах — позволяла не только сдерживать натиск монголов, но и совершать победоносные походы во владения противника.

В целом же внешняя политика Чжу Юаньчжана была скорее оборонительной, нежели агрессивной. При нем не наблюдалось попыток восстановить былое китайское господство во Вьетнаме, а борьба с японскими пиратами сопровождалась такой пассивной мерой, как решение закрыть морские границы империи. Завоевательный поход был совершен лишь в Корею, но он не повлек полного подчинения страны. Все это можно объяснить тем, что основное внимание государь уделял внутренним проблемам, которых, как говорилось, было отнюдь не мало.

Аграрная политика основателя династии Мин не всегда отличалась последовательностью, но в ней заметна определенная тенденция. Он и его советники не стремились к глобальному переделу земли, как следовало бы ожидать от бывшего вождя крестьян-повстанцев. Но он конфисковал ее у аристократов и чиновников, сохранявших верность прежним властям. Во многом благодаря этому государственный земельный фонд несколько вырос. Из него раздавались поля новым аристократам и чиновникам, отводились участки под «военные поселения» — для самообеспечения армии, предоставлялись наделы в пользование крестьянам.

Большие усилия прилагались к упорядочению налоговой системы: по всей стране назначили «старост», ответственных за сбор налогов в своей округе и доставку их к месту хранения. Составили «желтые» реестры с перечнем податного люда и «рыбьечешуйчатые» чертежи (участки земли изображались в виде полукружий, напоминавших рыбью чешую) принадлежавших им полей. Вводились некоторые ограничения на расширение крупного частного землевладения. Но в целом аграрная политика того времени не выходила за рамки многовековых традиционных образцов.

Не отличалось особой оригинальностью и отношение к ремеслу и торговле: эти занятия по-прежнему считались второстепенными, преимущество здесь отдавалось государственному сектору, а частный явно или скрыто ущемлялся.

Безусловно, Чжу Юаньчжан стремился воплотить в своей деятельности определенный идеал. Он сводился к всемерному укреплению единодержавия, централизации и лишению какой-либо самостоятельной власти административного аппарата, а также к максимальному усилению государственного регулирования экономики при опоре на мелкокрестьянское хозяйство. Был ли достигнут этот идеал? Разумеется, нет. При столкновении с реальной жизнью он, как водится, претерпел значительные превращения. Раздача уделов обернулась сепаратизмом, централизация административного аппарата — террором, жесткое государственное регулирование — сохранением порядков, сдерживавших нормальное экономическое развитие страны. Своей железной рукой основатель династии Мин еще поддерживал насаждаемый им в империи порядок. Но сразу же после его смерти — 24 июня 1398 года — в Китае вспыхнула жесточайшая междоусобная война, что стало очевидным доказательством его просчетов.

И тем не менее считать Чжу Юаньчжана неудачником в политике никак нельзя. Заложенные им основы оказались сильнее центробежных тенденций. Уже в начале XV века обстановка в стране стабилизировалась, и династия Мин — его потомки — царствовала еще 246 лет.

Недалеко от Нанкина можно и сейчас увидеть обсаженную деревьями аллею с каменными изваяниями чиновников, лошадей, верблюдов, слонов, сказочных единорогов. Она ведет к башне с глубокими, как тоннель, воротами, выходящими к подножию холма. Под ним вечным сном спит человек, проживший столь необычную и бурную жизнь. Вокруг тишина, нарушаемая лишь пением птиц и голосами туристов. В вольере у холма мирно пасутся олени.

На престол силой оружия. Деяния императора Чжу Ди

За более чем двухтысячелетнюю историю существования китайской империи в стране много раз возникали острые внутренние ситуации, приводившие к вооруженному противоборству. Хорошо известны, например, грандиозные народные восстания, неоднократно потрясавшие государственные основы и приводившие к падению правящих династий. Вместе с тем вспыхивали подчас и междоусобицы, которые выливались в длительные и жестокие военные столкновения, также отражавшиеся на судьбах страны. Одним из ярких примеров может служить война «за преодоление трудностей». Продолжавшаяся почти три года, она завершилась дворцовым переворотом, воцарением нового императора Чжу Ди, правившего Китаем с 1402 по 1424 год.

Чжу Ди — личное имя императора. Так как по традиции личные имена императоров табуировались, при жизни его имя заменялось названием (девизом) годов его правления — Юнлэ, а после смерти — храмовым (посмертным) именем — Тай-цзун. Однако спустя век с лишним после смерти потомки дали ему новое, более почетное и приближавшее его к статусу основателя династии храмовое имя Чэн-цзу. В этом отразилось признание его успехов на поприще государственных дел. Он был одним из выдающихся китайских правителей, хотя его приход к власти и некоторые поступки после воцарения отнюдь нельзя назвать благонравными.

Чжу Ди был четвертым по старшинству сыном ниспровергателя монгольского господства в Китае и основателя Минской династии Чжу Юаньчжана. Он родился в Нанкине 2 мая 1360 года, за восемь лет до воцарения отца на престоле. Официально считалось, что он является сыном главной жены (императрицы) основателя династии. Но согласно неофициальным источникам, его матерью была одна из «жен второго разряда», наложница по имени Гун. Она была кореянкой и попала в гарем Чжу Юаньчжана из гарема одного из разгромленных им соперников в борьбе за власть. Более того, высказывались сомнения, был ли будущий основатель династии Мин настоящим отцом Чжу Ди. По некоторым сведениям, Гун появилась в его гареме, уже будучи беременна от прежнего мужа-хозяина. Китайские ученые еще с 20-х годов XX столетия спорили об этом. Но как бы то ни было, существенного значения это не имело, поскольку Чжу Юаньчжан официально признавал его своим сыном.

В 1370 году во имя укрепления правящего дома основатель династии роздал уделы своим многочисленным сыновьям (к концу царствования их было 25). Они получили резиденции в крупных городах, целый штат подчиненных им чиновников и воинские подразделения. Мудрые сановники указывали на опасные последствия подобного шага, но император не внял их предостережениям, а наиболее упорствовавших просто казнил. Чжу Ди был пожалован Пекин с близлежащими территориями. Пекин — бывшая столица свергнутых монгольских властей — оставался крупным городом и крепостью на северо-западных рубежах империи. Одновременно Чжу Ди был дарован высокий титул Янь-вана (Янь — название царства, существовавшего здесь в древности, ван — второй после императора разряд знатности). Однако Чжу Ди был еще мал, и в фактическое владение уделом он вступил лишь в 1380 году. До этого, в 1376 году, его женили на дочери Сюй Да — друга и соратника основателя империи Мин, первого полководца новой династии.

После переезда в Пекин Чжу Ди получил в свое распоряжение 5770 солдат и командиров — часть «охранного гарнизона», положенного всем удельным властителям. Пекин находился недалеко от монгольских степей, где изгнанные из Китая монгольские ханы лелеяли мечту о возвращении в свои бывшие владения. Он являлся одной из ключевых крепостей на этом опасном для китайцев направлении, где набеги извне и ответные удары не прекращались. С 1390 года, по замыслу императора, активную роль в этом противоборстве стали играть владельцы уделов, лежавших на северных и западных рубежах страны. Чжу Ди вместе с одним из старших братьев получил приказ вести китайскую армию в Монголию. Согласно официальной версии, старший брат действовал нерешительно и подставил группировку Чжу Ди под удар, но последний, проявив полководческий талант, сумел разгромить врага и захватить в плен монгольского полководца. Так это или нет, судить трудно, ибо эта версия появилась уже после восшествия Чжу Ди на престол. Но успехов в походе 1390 года он действительно добился, за что получил в награду от императора много денег.

В следующем году Чжу Ди взял в плен еще одного монгольского военачальника, после чего ему (вместе со старшим братом) было поручено организовать оборону всех северо-западных рубежей страны. В 1395 году он разбил чжурчжэньские племена в Южной Маньчжурии, а в следующем — снова повел войска в монгольские степи. Одновременно он контролировал подновление крепостных стен города Датуна близ монгольской границы. Таким образом, к 1398 году, когда в Нанкине скончался основатель династии, Чжу Ди обладал немалым военным и управленческим опытом.

Смерть Чжу Юаньчжана обострила и без того непростые отношения между удельными властителями и центральным двором. Положение усугублялось тем, что еще в 1392 году умер старший сын и наследник престола. Возник вопрос, кем его заменить: сыном умершего, то есть внуком императора, или же следующим по старшинству сыном? Император колебался, при дворе появились сторонники и противники обоих вариантов решения. Уже тогда некоторые советовали пренебречь принципом старшинства и сделать наследником престола Чжу Ди, учитывая его способности и заслуги. В конце концов Чжу Юаньчжан завещал трон своему старшему внуку — Чжу Юнь-вэню. По воцарении последнего все удельные властители, будучи его «старшими родичами» — дядьями, стали вести себя еще более независимо, чем прежде. Центральный двор вполне резонно счел это опасным для единства страны и приступил к ликвидации уделов наиболее строптивых властителей.

Удел Янь и его повелитель Чжу Ди вызывали особую тревогу двора. В 1398 году умерли оба его старших брата и он остался старшим в роде — естественным главой вызывавших недовольство двора держателей уделов. Но ликвидировать удел Янь можно было лишь силой: Чжу Ди, осознавая опасность, готовился к отпору. Он наращивал сверх положенной нормы численность своих войск, организовал в Пекине подпольное производство оружия и доспехов, заручился поддержкой местных военачальников и сановников, придворных группировок. Осуждая политику двора, он рекламировал себя как верного продолжателя «дела отца». Конфликт быстро и неотвратимо обострялся. Наконец летом 1399 года центральный двор направил в Пекин своих эмиссаров с тайным приказом об аресте ЧжуДи. Но последний заманил их хитростью в ловушку и убил, тем самым открыто выступив против императора, на словах обвиняя во всем его ближайших советников. В стране началась междоусобная война.

6 августа 1399 года Чжу Ди обратился к своим войскам с манифестом. В нем говорилось: «Я — сын императора Тай-цзу Гао-хуанди (Чжу Юаньчжана. — Авт.) и его старшей супруги императрицы Сяо-цзы, то есть ближайший родственник царствующего дома. С момента получения мною доверенного поста лишь выполняю свой долг: соблюдая законы, охраняю полученный удел. Все вы это знаете. Ныне молодой император оказывает доверие лукавым наветам, наносящим ущерб кровнородственным отношениям в императорском доме. Мой покойный отец и покойная мать наделили всех своих сыновей вассальными владениями. Эти владения должны извечно передаваться по наследству и служить защитой Поднебесной. Теперь же уничтожены и отобраны владения у пятерых властителей. Очередь дошла и до меня. Небо видит все, что происходит на земле. Разве может происходящее порадовать души умерших предков? Поэтому мой долг объявить смертельную вражду с коварными злодеями. Призываю в свидетели души умерших в Храме Предков императора в чистосердечии моих слов!»

В тот же день войска, принявшие клятву верности, были приведены в боевую готовность. Началась борьба, которая получила официальное название «за преодоление трудностей». Это название было заимствовано из речи основателя династии перед высшими сановниками на банкете 28 апреля 1370 года по поводу титулования его старших сыновей (в том числе Чжу Ди) удельными властителями. Под «преодолением великих трудностей» Чжу Юаньчжан подразумевал борьбу за свержение власти монгольских ханов в Китае. Избрание подобного девиза как бы ставило противников Чжу Ди на одну доску с неправедной властью и приоткрывало его далеко идущие планы: в случае благоприятного оборота событий не только устранить «коварных злодеев», но и сменить самого правителя. Недаром он приказал заменить девиз правления нового императора на девиз правления покойного основателя династии. Это было равносильно непризнанию власти правящего государя.

6 августа 1399 года Чжу Ди направил в столицу послание, где подробнее, чем в манифесте, мотивировал свои действия. Мотивировка в целом была та же, что и прежде, но общее звучание послания было несколько иное. В нем заметны попытки самооправдаться: подчеркивалась невиновность пекинского властителя, вынужденность его действий против провокаций высших советников двора и присланных ими эмиссаров. Выражалась уверенность в непричастности самого императора к неправедным поступкам. «Ведь это же не было Вашей волей, а поистине является деянием коварных сановников», — писал Чжу Ди, давая возможность императору избежать столкновения. В послании также содержались ссылки на волю умершего основателя династии, который завещал, чтобы в случае появления в стране «коварных» злоумышленников император отдал приказ всем удельным властителям выступить на их подавление. «Я, с почтением простираясь ниц, жду такого приказа», — заканчивал свое послание Чжу Ди.

Отправляя данное послание, восставший удельный властитель, конечно, не надеялся, что императорский двор коренным образом изменит свою политику и встанет на его сторону. Его целью было оправдать свои действия в глазах современников и потомков. Естественно, в столице никто не поверил в искренность намерений ЧжуДи. Особенно возмутила двор отмена девиза правления царствующего императора. Поэтому ответа на послание не последовало. Было приказано исключить Чжу Ди из списков императорской семьи, объявить преступником и идти на Пекин карательным походом.

Чжу Ди же, не надеясь на примирение, не терял времени зря. Он укрепил Пекин на случай возможной осады и начал наступление на правительственные войска, остававшиеся близ города и дислоцированные на севере Китая. Легенда гласит, что во время вознесения жертв в Храме Предков в связи с началом военных действий Чжу Ди было видение — человек с распущенными волосами, в доспехах и со стягом. Придворный монах и советник пекинского властителя Даоянь истолковал это как поощрение со стороны воинственного духа Севера. Оставляя этот эпизод на совести китайских летописцев, отметим, что сам Чжу Ди к описываемому моменту уже обладал немалым военным опытом. Участвуя в обороне северных рубежей страны от попыток монгольских ханов вновь утвердить свое господство в Китае, он проявил себя как способный полководец, имеющий поддержку среди военачальников. Что же касается правительственных войск, расквартированных на севере страны, то они действовали против него несогласованно и неактивно. Последнее можно объяснить неожиданностью для них событий в Пекине (акция против Чжу Ди готовилась императорским двором в тайне), а также отсутствием на первых порах четких инструкций из столицы.

Сохранявшие верность центральному двору войска отошли из Пекина в двух направлениях: отряд под командованием Юй Чжэня — на северо-запад, к горному проходу Цзюйюнгуань, а под командованием Ма Сюаня — на восток, к Сучжоу. Начальник крупного военного гарнизона в городе Сюаньхуа Сун Чжун, двигавшийся со своей 30-тысячной армией к Пекину, успел дойти лишь до Цзюйюнгуаня, где нашел отступивший отряд Юй Чжэня. Сун Чжун не решился идти дальше и отвел войска в район города Хуайлай — приблизительно на полпути между Сюаньхуа и Пекином. Воспользовавшись этим, Чжу Ди послал на восток своих полководцев, которые уже 9 августа разбили отряд Ма Сюаня под Сучжоу (сам командир был схвачен и умерщвлен) и, пройдя еще дальше, овладели городом Цзуньхуа. На сторону Чжу Ди перешел гарнизон города Юнпин близ Бохайского залива.

Второй удар был нанесен на северо-западе. 12 августа Юй Чжэнь был выбит из Цзюйюнгуаня, а 17 августа произошло первое крупное сражение у Хуайлая, где повстанцам противостояли войска Сун Чжуна. Силы мятежников насчитывали 8 тысяч человек, и командовал ими сам Чжу Ди. Защитников Хуайлая было больше. Очевидно, именно это обстоятельство позволило Сун Чжуну рассчитывать на успех боя в открытом поле. Выведя свои войска за стены города, он стал строить их в боевой порядок. Но Чжу Ди, не дав завершить построение, атаковал противника под гром барабанов. Бой был упорным. Описывавшие его историки отмечали героизм многих командиров правительственных войск, таких, как Сунь Тай. Врезавшись в ряды мятежной армии, он изрубил и захватил в плен немало врагов. Раненый, залитый кровью, он продолжал сражаться, пока вражеская стрела не сразила его. Стойко сражался и погиб другой военачальник — Пэн Цзюй. Но быстрота удара обеспечила победу Чжу Ди. Войска Сун Чжуна были сломлены и стали отступать за городские стены, атакующие ворвались в город. Потеряв несколько тысяч человек, гарнизон сдался. Сун Чжуна нашли спрятавшимся в отхожем месте и вместе с Юй Чжэнем и сотней пленных офицеров, отказавшихся перейти на сторону Чжу Ди, предали казни.

Войска, двигавшиеся с запада (из города Датун) на помощь Сун Чжуну, были остановлены и отброшены назад. Победа Чжу Ди была полной. После разгрома Сун Чжуна и падения Хуайлая на сторону мятежников перешли почти все правительственные гарнизоны, стоявшие вдоль пограничных с Монголией северо-западных рубежей страны, в том числе и кавалерийские отряды монголов-урянхайцев, находившиеся на китайской службе. В распоряжении Чжу Ди всего через две недели после начала военных действий оказалось несколько десятков тысяч профессиональных солдат и офицеров и территория от северной излучины реки Хуанхэ до Бохайского залива.

Все это заставило императорский двор в полной мере осознать опасность, грозящую с севера. 25 августа 1399 года был обнародован манифест, оповещающий страну о поднятом мятеже. В нем перечислялись все провинности Чжу Ди, начиная с прежних времен, говорилось о связи его действий с «коварными планами» других удельных властителей. «Ныне он, забыв заветы предков и наперекор Небу, начал войну, навлекая беду на страну. В своих помыслах и намерениях он идет против императора, создает угрозу государству. Небо и Земля не позволяют простить этого», — говорилось в манифесте. Вслед за тем правительство стало готовить массированный поход на Пекин.

Командовать походом было поручено опытному начальнику Гэн Бинвэню. Его 300-тысячная армия двинулась из Нанкина на север несколькими колоннами по разным дорогам. Одновременно верным правительству войскам в северных и северо-восточных районах страны предписывалось атаковать Чжу Ди с флангов. В ставке последнего решили не ждать приближения противника к Пекину и самим выступить навстречу. 11 сентября 1399 года основные силы Гэн Бинвэня достигли города Чжэньдин (в 200 с лишним километрах к юго-западу от Пекина), а 9-тысячный авангард двинулся дальше. 15 сентября он был разгромлен внезапно появившейся армией Чжу Ди, которая 24 сентября была уже под Чжэньдином. Узнав, что войска Гэн Бинвэня рассредоточены и стоят отдельными лагерями, Чжу Ди начал атаку. Силам мятежников удалось рассечь строй противника, зайти ему в тыл и взять в клещи. Правительственные войска обратились в бегство. Однако Гэн Бинвэнь сумел остановить солдат и снова построить для боя. Когда же кавалеристы полководца Чжу Нэна, сражавшегося на стороне Чжу Ди, «с громкими криками» врезались во вражеские ряды, противник был окончательно сломлен. Часть отступавших, давя друг друга в крепостных воротах Чжэньдина, бросилась искать спасения за городскими стенами, многие попытались переправиться на противоположный берег протекавшей у города реки и утонули, а три тысячи, побросав оружие и доспехи, сдались на поле сражения.

Тем не менее взять город с налета Чжу Ди не удалось. Три дня победители осаждали затворившегося в крепости Гэн Бинвэня, но так и не смогли сломить осажденных. Получив сведения об активизации правительственных войск в тылу, Чжу Ди снял осаду и отвел свою армию к Пекину. Поражение правительственной армии под Чжэньдином было страшным: она потеряла около 90 тысяч человек и 20 тысяч лошадей. Вина за это была не без основания возложена на Гэн Бинвэня. Главнокомандующий был отозван, и вместо него назначен Ли Цзинлун, которому было поручено возглавить новое наступление на Пекин. Но для этого нужно было подтянуть резервы, что требовало определенного времени. Этой передышкой Чжу Ди воспользовался для ликвидации опасности, грозившей ему с северо-востока, где правительственные войска из Ляодуна перешли в наступление и осадили гарнизон верного ему города Юнпина.

В начале октября 1399 года армия Чжу Ди появилась под Юнпином и сняла осаду. Ляодунцы отступили к крепости Шаньхайгуань на границе с Маньчжурией. Мятежники не стали их преследовать, а предприняли поход на город Данин, где стоял крупный гарнизон, находившийся в подчинении Нин-вана — местного удельного властителя, младшего брата Чжу Ди. Несколько дней братья пировали, клянясь друг другу в братской любви, а тем временем войска Чжу Ди принудили к сдаче стоявшие поблизости правительственные войска. Теперь Нин-вану не на кого было опереться, и Чжу Ди, для большей гарантии, взял брата под стражу, а его войска явочным порядком присоединил к своим. Армия мятежников пополнилась 80 тысячами солдат, обильным военным снаряжением и распространила свой контроль на многие крепости на северо-востоке страны. Вслед за тем армия Чжу Ди была заново переформирована и разделена на пять подразделений, готовых отразить новое наступление с юга.

Однако некоторые высшие сановники двора (в том числе и Гэн Бинвэнь), напуганные поражением под Чжэньдином, попытались вступить с Чжу Ди в дипломатические переговоры. Чжу Ди было направлено предложение признать свою вину, попросить прощения у императора, прекратить военные действия И разоружить большую часть своей армии. Взамен ему гарантировалось прежнее положение удельного властителя и прекращение попыток его ущемления или же смещения. Естественно, это никак не устраивало мятежную сторону.

В ноябре 1399 года, узнав о походе Чжу Ди на Данин, Ли Цзинлун решил воспользоваться его отсутствием в Пекине и двинул туда свои войска. Они осадили город, но тот не сдавался. В начале декабря на помощь пекинцам подошла армия Чжу Ди и сняла осаду. Ли Цзинлун, оставив армию, уехал на юг, а его войска стали постепенно отступать, бросая снаряжение.

Потерпев неудачу, Ли Цзинлун продолжал готовить новое генеральное наступление на Пекин. Чжу Ди решил нанести отвлекающий удар. В январе 1400 года он атаковал и взял город Датун на севере Шаньси и двинулся на юг провинции, вынудив Ли Цзинлуна послать туда значительную часть его сил. При их подходе северяне стали отступать к Пекину, изматывая противника трудными переходами по гористой местности. Территория Шаньси была отвоевана южанами, но наступление на северную столицу сорвано. В военных действиях наступила передышка, длившаяся с февраля по апрель 1400 года. Предпринятая за это время правительством новая попытка переговоров также не дала результатов.

В мае 1400 года основные силы правительственной армии в третий раз двинулись на Пекин. Войска северян снова выступили навстречу. Противники сошлись у селения Байго-ухэ на одноименной речке. Здесь 18–19 мая произошло одно из крупнейших сражений: 600 тысячам правительственных войск противостояла 100-тысячная армия Чжу Ди. 18 мая, подойдя к северному берегу реки, она начала переправу. В это время ее внезапно атаковал отряд полководца Пин Аня, заставив мятежников отступить. Схватка продолжалась до вечера, после чего обе стороны разошлись на исходные позиции. Северяне понесли большие потери и не смогли перейти реку.

На рассвете 19 мая они все же преодолели водную преграду, и главные силы обеих армий сошлись в открытом поле. И снова Пин Ань и Цюй Нэн стали теснить северян. Судьба боя висела на волоске. Чжу Ди, сражавшийся на левом фланге, не уставал разить врага. Три лошади под ним были убиты, а его меч затупился от ударов.

Его отряды на левом фланге прорвали ряды противника, но тот с тыла чуть было не захватил Чжу Ди в плен. К полудню мощная атака кавалерии северян позволила выровнять положение. Но бой продолжался, стрелы сыпались как дождь. Отряды Цюй Нэна снова перешли в наступление. Но в это время сильный порыв ветра сломал стяг над ставкой Ли Цзинлуна, вызвав замешательство среди солдат и командиров, не знавших, как понять исчезновение стяга. Пользуясь этим, кавалерия северян нанесла удар с тыла, строй дрогнул и стал рассыпаться. Цюй Нэн пал на поле сражения, Пин Ань был принужден отступать, и вскоре все войско Ли Цзинлуна обратилось в бегство. Шум от бегущих, повествуют летописи, был словно гром небесный. Северяне преследовали и добивали отступавших. На расстоянии 50 километров все поле боя было усеяно трупами. Южане потеряли около 200 тысяч человек, 100 тысяч сдались и перешли на сторону северян. В руки Чжу Ди попали все обозы и снаряжение противника.

После этой победы правительственные солдаты, расквартированные в близлежащих районах, «стали разбегаться куда глаза глядят». Путь на юг для победителей был открыт. 8 июня 1400 года, почти не встречая сопротивления, они подошли к крепости Цзинань (в провинции Шаньдун) и осадили ее. Но гарнизон и жители города, возглавляемые местным сановником Те Сюанем, не сдавались. Осада затянулась.

Императорский двор после поражения при Байгоухэ снова попытался договориться с Чжу Ди дипломатическим путем, обещая «прощение его вины». Понятно, что это не имело успеха. Однако среди северян появились сторонники примирения, предлагая Чжу Ди пойти на раздел страны, ограничившись претензиями лишь на ее северную часть.

Осенью 1400 года положение северян осложнилось. Цзинань по-прежнему сковывала силы Чжу Ди, а правительство подтянуло резервы. Создавалась угроза, что осаждавшие будут отрезаны от своего тыла, от Пекина. В сентябре Чжу Ди предпочел не рисковать, снял осаду и отвел армию к северной столице. Дав армии передохнуть, в ноябре того же года он начал новый поход на юг. Наступавшие вышли к Великому каналу, и здесь, около города Дунчана (приблизительно в 120 километрах западнее Цзинани), 9 января 1401 года они столкнулись с правительственной армией во главе с новым главнокомандующим Шэн Юном. Северяне были встречены залпами из дальнобойных самострелов и пушек, что охладило порыв наступающих. Тогда Чжу Ди лично повел их в атаку. Однако, врезавшись во вражеские ряды, он оказался в окружении. Спас его вовремя подоспевший полководец Чжан Юй, который сам погиб в этой схватке. Исход боя решила пришедшая на помощь южанам армия Пин Аня, которая обратила северян в бегство. На следующий день, 10 января, правительственные войска догнали отступавших и довершили разгром. Потери северян оцениваются по-разному: от десяти до нескольких десятков тысяч человек. Однако отрезать отступавшим путь на Пекин южанам не удалось, они остановились примерно в 150 километрах от города.

Чжу Ди довольно быстро оправился от поражения и уже 18 февраля 1401 года выступил в новый поход на юг. Его расчет строился на том, чтобы разгромить поодиночке рассредоточенные и возглавляемые различными командующими армии противника. И в целом этот расчет оправдался. В бою при Сяхэ 5–6 апреля потерпела поражение армия Шэн Юна. Сражение было упорным. Южане снова применили пушки и арбалеты, а также некие «огненные повозки», но северяне уже были готовы к этому и тоже использовали техническую новинку — длинные пики с крюками. Удача склонялась то на одну, то на другую сторону. Противники расходились и снова сходились. К концу второго дня налетел сильный ветер, поднявший тучи пыли. Воспользовавшись этим, северяне бросились на врага с криками, барабанным боем. Южане отступили, потеряв около 100 тысяч бойцов.

Затем войска Чжу Ди разгромили еще одну крупную правительственную армию под командованием У Цзе. Это произошло 22–23 апреля под Гаочэном близ Чжэньдина. Придерживаясь оборонительной тактики, южане построились в форме квадрата. Войскам Чжу Ди удалось смять один из углов этого построения и обратить противника в бегство. Южане оставили на поле боя более 60 тысяч человек, но и северяне понесли большие потери. В начале мая 1401 года, дойдя до города Дамин (на юге провинции Хэбэй), Чжу Ди остановил наступление и начал дипломатические переговоры с правительством. Императорский двор сообщил об отставке прежних советников. Чжу Ди, не без основания заподозрив, что отставка эта фиктивна, потребовал отвести с севера страны все правительственные войска. Двор, в свою очередь, настаивал на приезде Чжу Ди в Нанкин для примирения. Все эти хитрости не могли обмануть ни одну из сторон, и переговоры не дали результатов.

В июне военные действия возобновились. Они вылились в столкновения отдельных отрядов, приносившие успех то одной, то другой стороне. Генеральных сражений не происходило. Кампания закончилась в ноябре 1401 года отводом мятежных войск на север. Чжу Ди сделал вывод, что для решающего успеха надо выбрать главное направление удара и не распылять силы. Этот план и был задействован.

5 января 1402 года армия северян выступила из Пекина и стала продвигаться на юг, не отвлекаясь на осаду отдельных городов и на стычки с мелкими отрядами противника. К маю она вышла к междуречью Хуанхэ и Янцзы. Потерпев поражение у города Дадянь и на реке Сяохэ, северяне быстро оправились и в битве при Линби (в провинции Аньхуэй) 28–29 мая разгромили крупную группировку правительственных войск. В этом сражении, где обе стороны применили пушки, сторонники Чжу Ди захватили в плен сразу несколько военачальников противника и среди них наиболее прославившегося в этой войне Пин Аня. Затем северяне беспрепятственно форсировали Хуанхэ и в двадцатых числах июня появились на северном берегу Янцзы, совсем недалеко от имперской столицы Нанкина.

Положение императорского двора было отчаянным. Резервы, вызванные из южных провинций страны, запаздывали. В окружении императора царило упадническое настроение. Выслав из столицы сановников, наказания которых потребовал Чжу Ди, двор тщетно пытался помириться с ним на любых условиях. Чжу Ди, предчувствуя близость окончательной победы, не поддавался никаким уговорам. Последней попыткой двора спасти положение был призыв к «чиновникам и народу» добровольно вступать в «армию верности государю». Но это было нереально и к тому же поздно.

3 июля 1402 года корабли мятежников с поднятыми флагами, под звуки флейт и бой барабанов форсировали Янцзы. Встретившая их на противоположном берегу армия Шэн Юна не устояла. Последний бой в 30 километрах от Нанкина дали северянам войска под командованием полководца Сюй Ху-эйцзу. Это несколько задержало движение Чжу Ди к столице. 9 июля к мятежному властителю прибыли посланцы двора Ли Цзинлун и начальник Военного ведомства, чтобы уговорить его поделить страну с императором. Когда же 13 июля северяне подошли к стенам Нанкина, Ли Цзинлун и один из удельных властителей открыли им крепостные ворота. Уличные бои были непродолжительны, но в ходе их загорелся императорский дворец. Император исчез. По одной версии, он сгорел во время пожара, по другой — бежал за море, по третьей — укрылся в одном из буддийских монастырей, не претендуя более на престол. Есть даже хроника его жизни в монашеской рясе, закончившейся, по мнению составителей, лишь в 1440 году — много лет спустя после смерти Чжу Ди. Так или иначе, престол оказался свободным. И хотя у исчезнувшего императора был законный малолетний наследник, Чжу Ди пренебрег этим и, «сокрушаясь» о неразумности пропавшего государя, после положенных трехдневных уговоров «согласился» занять трон.

В течение трех дней шла «зачистка двора»: казнили большую часть дворцовых служащих, не пожалев ни женщин, ни евнухов. Обвиненных во всем случившемся ближайших советников Чжу Юньвэня четвертовали вместе с родичами (с одним из них уничтожили 873 человека). Однако впоследствии Чжу Ди не был склонен к патологической жестокости. Но во время его царствования продолжала сохранять свою силу служба сыска и расправы, учрежденная еще отцом-основателем. В 1420 году она пополнилась еще одним «специальным» органом, названным Дунгуан, где трудились особо преданные евнухи. В целом же перемена на престоле не породила конфликтов в измученной трехлетней междоусобицей стране, и Чжу Ди смог приступить к решению насущных задач управления страной.

В истории страны Чжу Ди остался одним из сильных и мудрых правителей. При нем было совершено несколько походов в Монголию, окончательно лишивших монгольских ханов надежды на возвращение в Китай, присоединен к империи Вьетнам.

Годы правления Чжу Ди отмечены небывалой военно-дипломатической и торговой активностью Китая на морях. По его приказу огромный флот под командованием Чжэн Хэ с 1405 по 1422 год шесть раз отправлялся в дальние плавания в страны Южных морей и Индийского океана. Корабли Чжэн Хэ доходили до Индии, берегов Аравии, приближались к Мекке, появлялись у северо-восточного побережья Африки. Они демонстрировали в далеких краях «силу и мощь» Китая, налаживали дипломатические отношения, призванные возвеличить и укрепить положение только что вступившего на престол китайского императора, вели торговлю. Китайцы прокладывали лоции и составляли описания заморских стран и народов. В 1419 году у берегов Ляодуна было нанесено серьезное поражение так называемым японским пиратам — смешанным флотилиям японцев, корейцев и китайцев, промышлявшим у берегов Китая незаконной, с точки зрения правительства, торговлей, а также грабежами и налетами.

Главное достижение во внутренней политике Чжу Ди — это ликвидация реальной силы удельных владык, предотвратившая распад страны. Хотя в борьбе с центральным двором Чжу Ди выступал от имени держателей уделов, заняв престол, он осознал исходившую от них угрозу. Где уговорами, где угрозами, а где силой он методично урезал возможности и влияние властителей уделов, не покушаясь на удельную систему как таковую. В результате к концу его царствования их политические и военные потенции оказались радикально ослаблены.

С именем Чжу Ди связаны широкомасштабные начинания в культурной жизни. По его приказу было составлено самое грандиозное китайское энциклопедическое сочинение — «Большой свод годов правления Юнлэ». В его основу легли 7–8 тысяч более ранних трудов по философским и религиозным канонам, истории, географии, астрономии, медицине, искусству и т.д. Над его созданием работало 2169 ученых, он насчитывал 11095 томов, оглавление включало 60 глав. К сожалению, до наших дней он дошел лишь частично.

Сделав в 1420 году Пекин столицей Китая, Чжу Ди постарался придать ему подобающий облик. Город был перепланирован, дворцовый комплекс, основные храмы и крепостные стены были построены заново. Центр города был сдвинут к юго-востоку от прежнего. При перепланировке в основу всей градообразующей схемы была положена ось юг — север. На этой оси располагались основные ансамбли государственного и культового назначения: знаменитый Храм Неба с сопутствующими сооружениями на южной оконечности оси, мощные ворота Цяньмэнь в городской оборонительной стене, ансамбль правительственных учреждений на месте современной площади Тяньаньмэнь, грандиозный и величественный дворцовый комплекс, парковый ансамбль на горе Цзиншань, башни Барабана и Колокола, служившие для отсчета времени, и, наконец, Храм Земли на северной оконечности оси.

Город был обнесен высокими крепостными стенами, облицованными темно-серым кирпичом с зубцами наверху, с девятью воротами с надвратными башнями. Основные улицы имели вертикальное (параллельно оси юг — север) или же горизонтальное направление, за исключением тех случаев, когда природный ландшафт (водоем, пригорки и т. п.) заставлял вносить некоторые коррективы. За стенами лежали городские предместья. В южной части они органически сливались с собственно городом. В XVI веке эта южная часть была обнесена крепостной стеной и стала называться Внешним городом.

Сердцевиной столицы был ансамбль императорских дворцов — Пурпурный запретный город. Он также был обнесен высокими стенами с воротами и причудливыми башенками-павильонами по углам. По площади и числу строений он во много раз превосходил дворцовый комплекс в Нанкине. За всемирно известными воротами Тяньаньмэнь справа располагался Храм Предков императора, слева — окруженный парком Алтарь духам земли и плодородия. Далее к северу, за внутренним двором, высились грандиозные крепостные ворота Умэнь, ведшие в собственно дворцовый комплекс. Павильон-ворота Тайхэмэнь открывал вид на обширное пространство, обрамленное по краям ажурными галереями, посреди которого на белокаменном парапете возвышались три парадные дворцовые палаты. Высокие несущие колонны из цельного дерева держали черепичные, желтого цвета кровли с загнутыми краями и ажурным карнизом. Стены были украшены деревянной резьбой. В центре каждой палаты на возвышении стоял великолепный императорский трон. Внутреннее пространство палат разделялось колоннами.

Каждая главная палата имела свое предназначение. В первой устраивались самые торжественные церемонии и приемы. Во второй хранились государственные печати. В третьей проводились менее значительные приемы и банкеты, а также экзаменационные испытания, открывавшие доступ к самым высоким должностям. Небольшая внутренняя ограда отделяла три главные палаты от почти таких же, но предназначенных для личных (не парадных) нужд императора. Слева от них располагались покои императора и императрицы: ряд жилых павильонов, уютных двориков, помещений для обитательниц гарема, обслуги и евнухов. Справа — покои наследника престола, его челяди, а также некоторые внутридворцовые учреждения и дворцовый театр. Наконец, северную часть запретного города занимал дворцовый парк с искусственными скалами, разной формы водоемами, беседками и павильонами, мостиками и изваяниями.

К западу от дворцового комплекса был разбит обширный парковый ансамбль вокруг трех соединяющихся озер. В западной части города был возведен Алтарь Луны, в восточной — Алтарь Солнца, что вместе с Храмом Неба на юге и Храмом Земли на севере создавало четырехчастную композицию. На месте современной площади Тяньаньмэнь находились основные правительственные учреждения: здания Шести ведомств — Церемоний, Чинов, Налогов, Военное, Судебное и Общественных работ, так называемые 144 комнаты, опоясанные изящной галереей, Управления императорских родичей, Главного военного командования, сыскного и карательного органа — «Охраны в парчовых одеяниях» и др. Здесь же было возвышение для оглашения императорских указов. Все это, обнесенное особой стеной, составляло как бы продолжение императорского дворцового комплекса. К временам Чжу Ди относится также строительство ряда других известных и почитаемых в Китае храмов, возведение близ столицы обширного и величественного храмово-погребального комплекса для грядущего вечного пристанища Чжу Ди. Позже вокруг него стали сооружаться гробницы последующих минских императоров.

Превращение Пекина в великолепный столичный город явилось результатом искусного мастерства китайских зодчих и ремесленников самых различных специальностей, результатом изнурительного труда сгоняемых на строительство крестьян, горожан, солдат, а также отбывающих наказание преступников. Облик, приданный Пекину в начале XV столетия, во времена Чжу Ди, его основная планировка сравнительно мало изменялись в последующие века.

Умер Чжу Ди как воин в очередном походе в монгольские степи 12 августа 1424 года. Его с почетом доставили в Пекин и похоронили в заранее подготовленной гробнице близ города. Тридцать «дворцовых женщин» были умерщвлены для обслуживания духа усопшего в загробной жизни.

Волшебный свет на мачтах. Заморские экспедиции Чжэн Хэ

Неподалеку от города Цюаньчжоу, в провинции Фуцзянь, среди живописных зеленых холмов есть небольшое святилище — несколько могил мусульманских святых, относимых молвой к VIII—IX векам. В пояснительных надписях сообщается, что здесь бывал Чжэн Хэ — знаменитый китайский флотоводец начала XV века. Но какое отношение мог иметь человек с китайским именем к этому месту, почитаемому приверженцами ислама? Оказывается, имел, и самое непосредственное.

Мальчик, которого нарекли Хэ, родился в 1371 году в городе Куньян провинции Юньнань, в семье по фамилии Ма. И отец и дед его имели звание хаджи, которое дается тем, кто посетил священную для мусульман Мекку. Иначе говоря, род Ма исповедовал ислам, По предположениям, предки отца и деда Хэ были выходцами из Западного Края, как китайцы называли раньше Центральную Азию. О том, чем они занимались, точных сведений нет, но, похоже, это были люди, известные в местных кругах. Об этом свидетельствуют и возможность совершить путешествие в далекую Мекку, и достаточно пространная эпитафия на могиле отца Хэ. В семье родились четыре дочери и два сына, из которых Хэ был младшим. Ко времени его появления на свет власть в провинции Юньнань находилась в руках чиновников и полководцев, преданных недавно свергнутой монголо-китайской династии Юань. Воцарившаяся в Нанкине в 1368 году новая династия Мин постепенно подчиняла себе всю империю. В 1382 году дошла очередь и до Юньнани, которой с боями овладели минские войска. В том же году умер отец будущего флотоводца. Такое совпадение наводит на мысль, что он оставался верен прежним хозяевам и погиб. Если так, то становится ясным дальнейший поворот в судьбе одиннадцатилетнего Хэ. Победители взяли его в плен и распорядились «трофеем» по своему усмотрению — оскопили мальчика, собираясь отправить его на службу в один из богатых и знатных домов.

Надо сказать, что евнухи в старом Китае отнюдь не всегда оказывались на положении обычных гаремных слуг. Они нередко распоряжались домашними делами своего господина, и часто именно им он давал самые рискованные или деликатные поручения. Евнухи порой приобретали немалую власть и влияние, например, становились всесильными временщиками при императорском дворе. Вот почему многие, даже богатые семьи намеренно калечили своих детей, готовя им столь «завидный» удел.

Конечно, моральный и физический ущерб, нанесенный малолетнему Хэ, был невосполним. Но на открывшемся против воли мальчика пути ему повезло. В 1385 году войска, захватившие Хэ, были переброшены на север и увезли его с собой. Здесь он попал в услужение к одному из сыновей основателя династии Мин — Чжу Ди, человеку незаурядному, славившемуся своим полководческим талантом. Император доверил ему оборону северо-западных рубежей страны от монголов. В 90-х годах XIV века Чжу Ди стал брать с собой в походы и молодого евнуха, который также оказался способным воином.

Однако после смерти императора в 1398 году разразилась междоусобная война, которая закончилась в 1402 году воцарением Чжу Ди. Хэ участвовал в борьбе на стороне своего господина, причем участвовал успешно, ибо его имя фигурирует среди тех, кто по завершении войны получил от нового императора награды. Именно в порядке поощрения ему наряду с другими отличившимися иноверцами в феврале 1404 года была пожалована фамилия Чжэн, под которой он и вошел в историю. Кроме того, он получил звание «высшего евнуха» (тайц-зянь) в Управлении дворцовых евнухов. Судя по всему, заслуги Чжэн Хэ действительно были немалыми, ибо вскоре ему оказали особое доверие: приказали возглавить грандиозные, небывалые в истории страны экспедиции в заморские края.

Какие цели при этом преследовало китайское правительство? Вопрос отнюдь не простой, и дать на него однозначный ответ трудно. В официальной «Истории династии Мин» записано: «После того как Чэн-цзу (Чжу Ди. — Авт.) с помощью оружия утвердился в Поднебесной, он вознамерился подчинить своему авторитету десять тысяч стран (синоним множества. — Авт.) и разослал послов по всем четырем сторонам света для привлечения их ко двору». Для разъяснения этой цитаты нужен краткий экскурс в историю внешних отношений Китая.

В этой стране благодаря более раннему, чем у соседей, появлению государственности издревле сложилось представление о том, что китайские порядки единственно правильные, а китайский император — это Сын Неба, персона, волею божеств призванная повелевать всеми, кто населяет земную твердь. На деле же покорность китайскому владыке зачастую выражалась не в прямой зависимости (хотя случалось и такое), а в соблюдении необходимых ритуалов, среди которых главное место отводилось регулярному посещению китайского двора дипломатическими миссиями. Сам факт прибытия посольства считался проявлением смирения пославшего его монарха, а доставленные подарки — обычной данью. Подобная модель отношений с иноземцами отвечала и внутренним интересам, ибо служила всемерному возвышению китайского монарха у себя в стране. Поощрение притока зарубежных посланников силовыми, дипломатическими и меркантильными методами практиковалось в Китае задолго до династии Мин. Прибегнул к этому и сын ее основателя.

Чжу Ди действительно остро нуждался в упрочении своего положения, ибо пришел к власти незаконным путем, свергнув своего племянника — сына умершего наследника престола. Но сводить все только к внутриполитическим побуждениям тоже было бы неверно. Как сказано в уже упомянутой «Истории династии Мин», новый император, замышляя экспедиции, «стремился показать иноземным странам силу своих войск, богатство и мощь Китая». Подобное намерение объясняется во многом тем, что именно к 1405 году крайне обостряются противоречия между Поднебесной и державой Тимура, даже выступившего в поход на Китай. Поэтому некоторые ученые высказывали мнение, что Чжэн Хэ должен был найти за морем союзников для совместной борьбы против Тимура. Отсутствие документальных свидетельств не позволяет ни подтвердить, ни опровергнуть это предположение. Но совпадение упомянутых событий во времени весьма показательно, и потому вполне возможно, что дальнее плавание наряду с другими целями должно было и прояснить обстановку в Южной Азии.

В той же «Истории династии Мин» сказано еще об одной, несколько экстравагантной причине экспедиций: якобы Чжу Ди не был уверен в смерти низложенного им племянника, подозревая, что тот бежал за море, и намеревался его отыскать.

Наконец, надо учитывать и то, что вольно или невольно морское путешествие Чжэн Хэ должно было способствовать укреплению, развитию и расширению торговых связей Китая.

Как видим, в перечисленных, подлинных и возможных, причинах и целях морских экспедиций нет ничего особенного — они вполне отвечали традициям китайской внешней политики и вписывались в контекст отношений с заморскими странами, заметно оживившихся с первых лет воцарения Чжу Ди: только в 1403 году им было направлено четыре посольства в Сиам (Таиланд), три — на Яву, два — в государство Тямпу (южный сосед Дайвьета — Вьетнама). Скорее, необычен масштаб этих походов и то обстоятельство, что ни раньше, ни долгие годы спустя китайское правительство не предпринимало столь активных действий на море. Его интересы никогда не простирались столь далеко — до тех пределов, которых достигли корабли ЧжэнХэ. Все это делает китайские морские экспедиции начала XV века уникальным явлением. Почему выбор их руководителя пал именно на Чжэн Хэ? Это, конечно, не случайность. Дело в том, что в 1404 году он уже получил предписание возглавить посольство в Японию. Очевидно, Чжэн Хэ хорошо справился с заданием и приобрел необходимый опыт флотоводца. Кроме того, он был мусульманином и почитателем буддизма — имел даже буддийское прозвище Три Драгоценности (Саньбао), что, как справедливо полагали власти, помогло бы ему в установлении более тесных контактов с правителями и населением стран, где исповедовались названные религии. Надо также учитывать, что командовал кораблями не один ЧжэнХэ. Среди командиров называют также Ван Цзинхуна, Ли Сина, Чжу Ляна, Чжоу Маня и др.

После соответствующего указа в апреле 1405 года началась подготовка к экспедициям: формирование флота, комплектование команд и т.д. Суда «посольского типа» создавались во множестве заранее, еще с 1403 года. Но сооружались и новые — на Лунцзянской верфи под Нанкином. Китайское кораблестроение достигло тогда достаточно высокого уровня. Еще в XII–XIII веках здесь умели строить большие трехмачтовые суда с многопалубной кормой, водонепроницаемыми внутренними переборками и с пропитанным особой предохранительной смазкой корпусом. А еще — широкие грузовые корабли с мелкой осадкой, малые джонки, суда самых различных типов и назначения. Они ходили под парусами, а при безветрии — на веслах. Ориентировались при помощи лоций и «югоуказующей иглы» — компаса, ночью — по звездам. Учитывалось и направление муссонов.

Флот Чжэн Хэ, формировавшийся в нижнем течении Янцзы, составляли 62 больших, длиной до 40–50 метров, корабля, число остальных в летописях не указывается. Под началом Чжэн Хэ и других «главных послов» и их «помощников» находилось около 27 800 человек: чиновники и офицеры (более 570), переводчики, писцы, счетоводы, врачи, лоцманы, купцы, солдаты и матросы, грузчики и т.д. Суда, снабженные всем необходимым за счет казны, везли много ценностей (золота, серебра, денег) и различных товаров.

Приказ о выходе в море был дан 11 июля 1405 года, после чего эскадра прошла к устью реки Минь в провинции Фуцзянь и остановилась в бухте Тайпин, заканчивая подготовку к экспедиции и дожидаясь зимних северо-восточных муссонов. Отплытие в дальние края сопровождалось пышными ритуалами. Из Фуцзяни флот направился к берегам Тямпы, далее — к Восточной Яве, а оттуда — к Северо-Западной Суматре, через Малаккский пролив на Цейлон и затем, обогнув южную оконечность Индостана, к торговым городам Малабарского побережья Индии, до самого крупного из них — Каликута (Кожикоде).

Возвратились в Китай осенью 1407 года и почти сразу же были посланы в новый поход (1407–1409), а затем — в следующий (1409–1411). Маршруты их приблизительно совпадали с направлением первой экспедиции. Позже эскадра добралась до города Ормуз в Персидском заливе (1413–1415), а в 1417–1419 годах — даже до берегов Красного моря и Северо-Восточной Африки. Спускаясь вдоль нее на юг, корабли Чжэн Хэ достигли острова Килва несколько южнее Занзибара. Шестая экспедиция (1421–1422) вновь посетила Африку, а седьмая (1431–1433) — Ормуз, отдельные же суда побывали в Джидде, что рядом с Меккой.

Участники походов Ма Хуань, Фэй Синь и Гун Чжэнь оставили описания заморских государств (всего упомянуто 56 стран) и городов, сложившихся там политических порядков, климата, местных обычаев, легенд, всяких удивительных вещей, а также товаров, которые здесь имелись. Вот как, например, рассказано о Могадишо (в современном Сомали): «К горам прилегают обширные земли, каменистые и желтого цвета. Не растет там ни травы, ни деревьев. Земля бесплодная, и урожаи скудные. Дождей не бывает по нескольку лет. Выдалбливают колодцы… воду хранят в мешках из бараньих шкур… Мужчины и женщины стягивают волосы в пучок, вокруг талии носят небольшие повязки из ткани. Женщины… мажут голову желтым лаком. В ушах у них висят по нескольку серег. Ноги обувают в кожаные ботинки. Жители упражняются во владении оружием и стрельбе из лука. Богачи отправляются на кораблях торговать в далекие страны. Бедный люд ловит в море рыбу сетями».

Как правило, Чжэн Хэ и его спутники встречали хороший прием. Они одаривали местных властителей и знать и добивались их согласия отправить своих послов в Поднебесную. Но иногда Чжэн Хэ прибегал и к военной силе. Такие столкновения произошли в Палембанге (Восточная Суматра) в 1407 году, на Цейлоне в 1411 году и в стране Самудра (Северо-Западная Суматра) в 1415 году. Во всех случаях китайские войска побеждали. Находившиеся на борту чиновники и купцы вели торговлю, собирали образцы редкостных товаров и вещей, а очень удивившего их африканского жирафа доставили в Китай к великому удовольствию императорского двора, увидевшего в нем предзнаменование счастья.

Вскоре по возвращении из своего седьмого плавания, в 1435 году, Чжэн Хэ умер в Нанкине. Могила его не сохранилась, и этому можно найти объяснение. В 1424 году, сразу же после кончины императора Чжу Ди, в придворных кругах начались споры: нужны ли столь дорогие затеи, которые к тому же ощутимых результатов не приносили. Противникам планов почившего государя были чужды как державные устремления трона, так и коммерческие интересы китайского купечества. Угроза же со стороны Тимура давно миновала. Это-то мнение и возобладало. Попытка возродить активные связи с заморскими странами была предпринята в начале 1430-х годов, но она оказалась кратковременной и умерла вместе со знаменитым флотоводцем, чью славу не намеревались поддерживать долее.

Но дело, которому Чжэн Хэ посвятил половину своей жизни, не пропало даром. Укрепилось влияние Китая в Южных морях, росли китайские переселенческие колонии, был дан толчок дальнейшему развитию частной торговли с чужедальними государствами, расширился географический кругозор китайцев, окрепли культурные связи, совершенствовалась техника мореплавания. Остались эти путешествия и в памяти потомков. Недаром в «Истории династии Мин» есть такие слова: «В летописях говорится, что походы тайцзяня Саньбао в Западные моря были самым замечательным событием в начале династии Мин». Сами же участники так оценивали результаты походов: «Страны за горизонтом от края и до края земли стали доступны, и в их числе самые западные и самые северные, как бы далеки они ни были. Все дороги к ним пройдены, и все пути сочтены». Они верили, что им покровительствует сама небесная Супруга — морская богиня: «Случалось, что, когда мы попадали в бушующие волны, вздымаемые сокрушительным ветром, на мачтах вдруг вспыхивали огни богини. И сразу же как появлялся этот волшебный свет, умерялась опасность и не было больше причины страшиться». Это зеленое сияние, которое европейцы называли «огнями святого Эльма», дарило морякам Чжэн Хэ надежду в трудную минуту, вело к спасению, удаче и дальше через века — к бессмертию…

Пираты против Поднебесной. Политика «морского запрета»

После изгнания из Китая монгольских властителей и провозглашения империи Мин (1368 год) основным противником нового правительства оставались монгольские ханы. Отброшенные за Великую Китайскую стену, они не оставляли надежду вернуться на имперский престол. Однако и в глубоком тылу, на морских рубежах страны существовала другая опасность, угрожавшая спокойствию новой империи. Побережье от Желтого до Южно-Китайского моря все чаще стало подвергаться налетам пиратов. В официальных китайских источниках их называют «японскими». Действительно, определенную часть их, особенно в начальный период их активности, составляли выходцы из Японии. Но к моменту наибольшего обострения этой проблемы — в середине XVI века — упомянутые «японские» пираты были преимущественно китайского происхождения. Как это могло случиться? Чтобы ответить на данный вопрос, нужно вернуться к истокам этого явления. Впервые термин «японские пираты» появляется не в китайских, а в корейских хрониках в 1223 году, когда был совершен налет на берега Кореи. Затем подобным налетам стало подвергаться и китайское побережье. Пиратские нападения были связаны не только со стремлением поживиться имуществом жителей прибрежных китайских районов, хотя это, несомненно, имело место, но в значительной степени с политикой китайского центрального правительства. Дело в том, что традиционно негативное отношение китайской политэкономической мысли к торговле и торговой прибыли дополнялось опасением властей утратить контроль над теми, кто уходил за море, а также боязнью сосредоточения в заморских краях оппозиционных режиму сил. С конца XIII века жителям юго-восточных приморских провинций Китая стали запрещать выходить в море частным образом (то есть без цели, одобряемой властями, и специального разрешения). Тогда же начали жестче, чем прежде, ограничивать и торговлю иноземцев, прибывавших из заморских краев. Правда, после 1314 года действие запретов и ограничений было несколько ослаблено, но попытки заставить строго соблюдать их время от времени повторялись и позже.

Что же касается китайской морской торговли не только с Японией, но и с многочисленными островами вдоль китайского побережья, странами Южных морей и Индийского океана, то она издавна существовала и достигла особого развития в XI–XIII веках, принося немалую выгоду как заморским гостям, так и властям и населению приморских районов Китая. Ограничительные же меры со стороны китайского правительства, поддерживавшего казенную, через дипломатические миссии, торговлю, ставили частную фактически в нелегальное положение. Остановить же ее не могли никакие запреты, и она поневоле принимала контрабандистский характер. Отсюда — меры самозащиты со стороны торговцев, стычки с прибрежной охраной, подталкивавшие к сочетанию пиратства и торговли.

Политика «морского запрета» была воспринята и правителями империи Мин, преследовавшими определенные политические цели. Как известно, основатель новой династии Чжу Юаньчжан в своей борьбе за престол столкнулся не только с прежними монгольскими властями, но и рядом местных китайских повстанческих лидеров. Часть разгромленных им соперников ушла на кораблях в море, закрепилась на прибрежных островах и, как сообщают китайские летописи, стала искать поддержку у японских пиратов. Поэтому в 1371 году был издан указ, запрещавший частным торговцам и прочему люду выходить в море. Еще более строгие запретительные меры, которые существенно ограничивали не только частную, но и казенную заморскую торговлю, были предприняты в 1374–1375 годах. В 1381 году вновь встал вопрос об усилении запрета в связи с раскрытием в Китае заговора против императора и опасением создания заморской оппозиции.

После некоторого ослабления строгости «морского запрета» в середине 80-х годов XIV века он снова усиливается в 1390 году: «Ведомству налогов следует строго запретить населению сноситься с заморскими странами. Вывоз золота, серебра, медной монеты, тканей и оружия был запрещен еще со времен правления предшествующей династии. Ныне же простолюдины из Гуандуна, Гуанси, Чжэцзяна и Фуцзяни (южные и юго-восточные провинции Китая. — Авт.), не соблюдая законов, часто вступают в связь с врагами и ведут с ними торговлю. Этим и обусловлен данный запрет. Военные, простолюдины и чиновники — все без исключения будут наказываться за торговлю, ведомую частным образом».

Статья «Об уходе за границу частным образом и запрете выходить в море» появилась и в заново отредактированном в 90-х годах XIV века общеимперском своде законов. Она гласила: «Всякий, кто, взяв лошадей, волов, изделия из железа, пригодные для военных целей, медные деньги, отрезы атласа, шелка, тонкого шелка, шелковую нить и хлопок, частным образом вывезет эти товары за границу для продажи или же выйдет с ними в море, получит сто ударов палками, а те, кто станет переносить эти товары с собой или грузить их на своих лошадей, будут понижены в должности на один ранг. Товары эти вместе с кораблями и повозками подлежат конфискации в казну, три десятых от общего количества конфискованного будет выплачиваться в качестве награды тому, кто донесет об этом». Эта статья помимо прочего интересна тем, что дает представление о товарах, которыми торговали частные китайские купцы.

Впоследствии запретительные меры разного — более строгого или мягкого характера подтверждались указами 1394, 1397, 1401, 1404, 1407, 1409, 1430, 1433, 1449 и 1452 годов. Сам факт периодического повторения подобных указов говорит о том, что они по-прежнему не срабатывали. Однако они оставались сильной помехой для нормального развития морской китайской торговли и способствовали процветанию пиратства.

Среди пиратов, как отмечают японские исторические сочинения, действительно были японцы. Например, есть свидетельства начала XVI века, что «некоторые воины с островов и побережья префектуры Ийо собираются в банды, пересекают океан, достигая иноземных берегов, и пиратствуют там, становясь богатыми. Их предводителем был избран Мураками Дзусо — господин [усадьбы] Носима… Пираты действуют вдоль берегов Китая, на юго-восточных островах, а также на Филиппинах, Борнео и Бали. Они продолжают свои набеги несколько лет… Иногда ронины (независимые от господ самураи. — Авт.), рыбаки, негодяи и прочие с островов Кюсю и Сикоку собирались в пиратские банды, и постепенно их численность вырастала до 800–900 и иногда более чем тысячи человек. Вследствие этого все острова в юго-восточных морях тревожились пиратами».

Но еще больше сведений (уже в китайских исторических источниках) о том, что местные власти и население прибрежных районов Китая сами «привлекают» пиратов и, более того, под руководством местных богатых и знатных домов китайцы сами действуют как «японские» пираты, а некоторые становятся главарями японских пиратских группировок. В официальной истории династии Мин по этому поводу записано: «Известные предатели, такие, как Ван Чжи, Сюй Хай, Чэнь Дун и Ma E, подолгу живут среди них (пиратов. — Авт.). Поскольку они оказались неспособны удовлетворить свои амбиции у себя на родине, они бежали на острова и стали предводителями общин японских пиратов. Последние подчиняются их руководству, а те направляют их в рейды. С этих пор известные пираты в открытом море перенимают снаряжение и знак отличия японских пиратов и разрозненными группами совершают свои налеты на материк. Нет ни одного из них, кто бы ни срывал огромную прибыль, и поэтому беды от японских пиратов усугубляются день ото дня».

Участие китайцев в пиратстве у собственных берегов подтверждается и законодательными актами. Например, одно из дополнений к цитированной выше статье из общеимперского свода законов, относящееся к концу XV века, гласит: «Каждый, кто покинет прибрежные места и выйдет на кораблях в море, не имея пронумерованного талона или приказания свыше, разрешающего выходить в море, и если он сделает это по уговору с влиятельными и сильными лукавцами, а также… тайно войдет в связь с пиратами и заодно с ними задумает набрать шайку, станет их пособником и будет грабить мирный люд, считается изменником и будет приговорен к обезглавливанию».

В середине XVI века у морского побережья Китая действовали 14 крупных пиратских формирований, возглавляемых китайцами. Центральное правительство в меру своих возможностей и необходимости боролось с пиратством, а заодно и с контрабандной, с его точки зрения, частной морской торговлей. Именно это затрудняло борьбу, делало ее непопулярной среди связанной с торговлей местной элиты и в конце концов определяло ее бесперспективность. Однако правительству удавалось добиться временных успехов. Вдоль берегов ставились гарнизоны, совершались патрульные морские рейды, а в случае надобности вводились в бой целые флоты. В частности, одно из значительных столкновений правительственных войск и пиратов произошло в 1419 году. Последние понесли поражение у берегов Ляодунского полуострова, потеряв 742 человека убитыми и 857 захваченными в плен.

Однако снижение накала противостояния у морских берегов достигалось скорее не оружием, а ослаблением политики «морского запрета». Так было в начале XVI века, когда китайское правительство смотрело сквозь пальцы на ее нарушение, передав контроль над заморской торговлей провинциальным властям, которые, как отмечалось, были весьма заинтересованы в ее развитии. Но терпимости центральной власти хватило ненадолго. Этому способствовали следующие обстоятельства.

Во-первых, к началу 20-х годов XVI века у берегов Китая появились первые португальские купцы и конкистадоры, пытавшиеся установить здесь свои правила игры. Во-вторых, произошел скандальный инцидент с японскими послами. В 1523 году в китайский порт Нинбо, куда обычно прибывали посольские миссии из Японии, приплыли сразу два представителя от двух различных японских магнатов — домов Хосокава и Оути. Каждый претендовал на собственное право представлять Японию. Посланник Оути — Судзэцу Гендо появился в Нинбо раньше. Но пришедший позже представитель Хосокавы Со Сокио, подкупив евнуха, занимавшего руководящий пост в Управлении торговых кораблей в Нинбо, получил дипломатическое признание и связанные с этим торговые преимущества. Тогда разгневанный Судзэцу со своими людьми напал на корабли соперника, сжег их и перебил команду и сопровождающих. Со бежал в город Шаосин. Преследовавший его отряд Судзэцу, будучи не в состоянии штурмовать стены Шаосина, отошел обратно в Нинбо, где стал жечь дома и грабить население. Японцы пленили одного из местных китайских военных чинов и ушли в море на захваченных китайских кораблях.

Произошедший инцидент вызвал возмущение в Китае. На имя императора посыпались доклады с предложениями вновь вернуться к политике «морского запрета», что и было сделано. Это вызвало новую активизацию пиратов у китайских берегов. Правительство отвечало контрмерами. Но, как отмечали современники тех событий, «частный выход в море и частноторговые связи невозможно прекратить, ибо там, где дело касается крупных прибылей, людей не остановить даже угрозой смерти».

В 40-х годах XVI века борьба с пиратами перерастает в своего рода необъявленную войну. Пираты объединяются в группировки, сильнейшими из которых были хуэйчжоуская во главе с Сюй Дуном и фуцзяньская во главе с Чэнь Сыпанем. Их соперничество приводит к выдвижению на первый план ВанЧжи. Он имел свой флаг и контролировал действия всех более мелких группировок. Пираты создавали свои базы на китайском берегу и близлежащих островах, совершали далекие походы в глубь прибрежных провинций, осаждали и брали многие города. Их флотилия однажды появилась даже у Южной столицы империи — Нанкина, куда они подошли по широкой и судоходной реке Янцзы. В трех провинциях — Цзянсу, Чжэцзяне и Фуцзяни, где особенно активизировались пираты в середине XVI века, ими было создано восемь постоянных баз, взято и разграблено 26 городов и 29 подвергнуто осаде.

Апогей противостояния пиратам приходится на конец 40-х годов XVI века и связан с деятельностью чиновника Чжу Ваня. В 1547 году он был назначен военным губернатором Чжэцзяна, а также начальником морской обороны Чжэцзяна и Фуцзяни с самыми широкими полномочиями в действиях против пиратов и португальцев, которые порой были тесно связаны между собою. Например, католический монах Жуан де ла Консепсион, известный под именем Чжан Лянь, был отнюдь не последним среди пиратских лидеров. Чжу Вань стал строжайшими мерами проводить в жизнь «морской запрет». По его приказанию китайский флот многократно вступал в сражения с пиратами и португальцами. К 1549 году побережье Китая оказалось наглухо блокированным от атак с моря.

Но борьба шла не только в открытую. И в прибрежных провинциях Китая, и непосредственно при императорском дворе по-прежнему было немало противников политики «морского запрета». Как отмечено в источниках, «все фуцзяньцы и чжэцзянцы ненавидели Чжу Ваня». Это, конечно, некоторая гипербола, но недовольных действительно было много. В столицу шли постоянные жалобы с обвинениями его в превышении власти и казнях невинных людей. К тому же в 1547 году произошли перемены в раскладе сил в китайской столице. Всесильного временщика Ся Яня, сторонника жесткой линии, выдвинувшего и поддерживавшего Чжу Ваня, сменил другой временщик — Янь Сун, который не стоял за чрезмерную строгость в данном вопросе. В результате из столицы был прислан цензор, чтобы разобраться с делами Чжу Ваня на месте. Цензор признал виновность последнего, и Чжу Ваню было предписано покончить с собой (чтобы избежать позора публичной казни). Многие его сподвижники были брошены в тюрьмы.

Однако смещение Чжу Ваня и его сторонников не привело сразу же к «открытию» страны и снятию преград для морской торговли, а равно и к сворачиванию разбойных нападений пиратов, ставших для них привычными и выгодными. Их налеты продолжались в 50-х и начале 60-х годов XVI века. Лишь в 1557 году правительственному флоту и войскам удалось захватить Ван Чжи, но остальные продолжали действовать. Острота пиратской проблемы постепенно спадает лишь к середине 60-х годов, что было связано опять-таки со смягчением правил заморской торговли. По настоянию одного из военных губернаторов прибрежных провинций в 1560 году были восстановлены Управления торговых кораблей в крупных портах. Это давало возможность, хоть и под контролем властей, легализовать заморскую торговлю. А в 1567 году по предложению цензора Ду Цзэминя новый, только что взошедший на престол император согласился вообще отказаться от политики «морского запрета» в отношении всех стран, кроме Японии. Все иноземные корабли были разделены на два разряда — из Западного и Восточного океанов, и их стали допускать в Китай при условии уплаты соответствующей пошлины.

Нельзя, конечно, думать, что после этого у китайских берегов ни разу не случалось пиратских нападений. Но это были отдельные случаи, не выходившие за рамки того, что творилось тогда на морях и океанах всего земного шара. Острота же проблемы пиратства исчезла, поскольку исчезла почва, ее порождавшая.

Корсары атакуют с моря. Нашествие «кораблей Хатимана»

Они вселяли ужас в открытом море и у чужих берегов. Их смертельно боялись в Китае и в Корее. Страшились одного вида их летучих кораблей. Судов с острыми носами, двумя или тремя мачтами, с прямыми парусами и высокой кормой.

Приводили в трепет их знамена, реявшие на мачтах. На стягах было начертано: «Корабль Хатимана». Так звали японского бога войны. Именно ему они рьяно служили. Именно Хатиман вел их по морям и побережьям соседних стран. Над палубами торчали пики, алебарды, протазаны и длинные луки. С бортов грозно глядели ряды заряженных аркебуз… Эти люди не знали преград. Не боялись ни штормов, ни вражеских военных эскадр. Они сами выходили в море целыми флотилиями. И горе тем, кто попадался им на пути! Вызывали ужас их двуручные самурайские мечи — длинные и изогнутые с круглой гардой. Их доспехи и шлемы. Их боевой клич. Их умение сражаться. Их меткость — а стреляли они без промаха. Каждый в бою стоил нескольких солдат. Неумех, слабаков и трусов среди них не встречалось. Сходиться в рукопашной с ними рисковали немногие. Эти люди не ведали страха и жалости, зато кипели яростью и жестокостью. Даже после сражения, когда они грабили, жгли, насиловали и убивали. Люди моря и войны — их капитаны и лоцманы знали каждый берег как свой карман. Битвы, абордажные стычки и захват городов стали для них обыденным делом, а разбой на море и на суше — любимым занятием.

Эту грозную силу именовали «японскими пиратами», хотя были среди них и китайцы, и корейцы. В Японии этих морских разбойников звали «вако», в Китае — «вокоу», а в Корее — «вэку». Со своих стоянок и баз в Стране восходящего солнца их корабли выходили в море и, как волки в стаю, сбивались в эскадры. Одни флотилии пересекали Корейский пролив и шли к берегам Страны утренней свежести. Другие направлялись к Срединному государству, где их манили богатые китайские города. Участие в набегах китайцев и корейцев, хорошо знавших местные условия, во многом обеспечивало успех нападений. Именно они подсказывали наилучшие время, объект и способ атаки, наиболее удачный маршрут.

Эта вольница формировалась в основном из социальных отбросов: пиратов, беглых матросов с казенных, в том числе военных, кораблей, солдат-дезертиров, разоренных рыбаков и ловцов жемчуга. Были среди них и контрабандисты, преступники, бродяги, авантюристы, молодежь из обедневших семей крестьян и мелких торговцев. Те, кто бежали от справедливой или незаслуженной кары. Те, кому ничего другого не оставалось. Много было среди них ронинов — самураев, потерявших господина, а потому лишившихся своих земельных владений или жалованья (рисового пайка). Богатый военный опыт, личные качества и авторитет делали их вожаками лихих дружин и «адмиралами» пиратских эскадр. Выбирали в главари и японских крестьян. В годы феодальных распрей князья (даймё) привлекали их к военной службе, и многие становились профессиональными солдатами. Можно сказать, что именно междоусобицы питали «японское пиратство» первоклассными командирами и воинами.

На «кораблях Хатимана» находились не только боевые дружины и моряки, но и торговцы. И те и другие состояли на службе у даймё Юго-Западной Японии. Пираты Страны восходящего солнца промышляли коммерцией, в частности контрабандой, и грабежом по всему восточному побережью Китая и берегам Кореи отнюдь не самостоятельно. У них были хозяева — неофициальные, но могущественные, прежде всего князья и крупные купеческие дома. К примеру, до середины XVI века легальную торговлю с империей Мин контролировали князья Оути, а с Кореей — князья Со, владельцы островов Цусима.

Князья и купечество Юго-Западной Японии снабжали пиратов быстроходными судами и оружием, до середины XV столетия исключительно холодным, в основном мечами. Их малые суда брали на борт 30–40, а большие — 80–90 человек. С последней трети века корсары активно применяли и огнестрельное оружие — аркебузы, фитильные, заряжающиеся с дула ружья. А на их судах размещалось теперь бойцов вдвое больше. Имелся даже корабль, команда которого и десант могли составить до двух тысяч человек.

Летучие эскадры бороздили Желтое и Восточно-Китайское моря. Их часто видели в Бохайском заливе и Тайваньском проливе, в Японском море, у берегов Вьетнама и Филиппин. Выходили они на добычу и в Южно-Китайское море. Но главным объектом их «внимания» был Китай. Опустошительные набеги становились настоящим бедствием для прибрежного населения юго-восточных провинций Срединного государства. Как писал в свое время поэт Цай Янь:

В первые полтора столетия правления династии Мин (1368–1644) морские разбойники еще не представляли большой опасности для китайской империи. Однако в XVI веке положение резко изменилось: начавшаяся с 1507 года более чем полувековая война между японскими княжествами позволила корсарам в очередной раз пополнить свои ряды. На палубы «кораблей Хатимана» поднимались все новые и новые тысячи оставшихся без рисовых пайков самураев, потерявших жалованье солдат, разоренных крестьян… Наступает апогей «японского пиратства».

Между тем военный флот империи Мин прекратил всякие действия за пределами береговой полосы. Этим сразу же воспользовались князья Юго-Западной Японии. Пираты Страны восходящего солнца возобновили свои нападения на китайские города и селения. В 1523 году их корабли высадили в порту Нинбо крупный десант, во главе которого стоял один из прибывших в страну японских послов. Когда минская сторона не признала его полномочия, он счел себя оскорбленным и «покарал» китайцев обычным пиратским способом. Под ударами его дружины и морских разбойников Нинбо пал — богатый многолюдный торгово-ремесленный город был разграблен и сожжен. Японцы захватили множество кораблей и ушли в море. В результате этих событий император Хоуцун (1521–1566) «закрыл ворота» морской торговли. Начался разгул контрабанды, которую взяли под свою опеку те, кто был заинтересован в доходах от подпольного бизнеса: «сильные дома», знатные сановники и «уважаемые фамилии» юго-восточных провинций Китая. Один из сторонников «морского запрета» на связи с другими странами писал: «Пресечь разбой иностранцев (то есть японцев. — Авт.) легко. Пресечь разбой китайцев трудно. Пресечь разбой на китайском побережье легко, но пресечь разбой китайской местной знати очень трудно».

Крупные купцы и феодалы Юго-Западной Японии, которых давно не удовлетворяла официальная торговля в узких рамках «даннической системы», теперь окончательно решили ее сломать. «Тараном» послужили корсары. Целые эскадры вооруженных кораблей отплывали к берегам империи Мин, где пираты занимались контрабандой и грабежом. При этом «японские бандиты» действовали в союзе с китайскими. К середине XVI века разбой у берегов Китая достиг апогея. Вот что сообщает «История династии Мин»: «В двадцать шестом году (1547) сто кораблей японских пиратов долго стояли в Нинбо и Тайчжоу. Несколько тысяч человек высадились на берег, жгли и грабили». Многие жители этих городов были убиты корсарами. Между тем «сильные дома» и купечество Китая, гревшие руки на нелегальном промысле, добились смещения и довели до смерти сановника Чжу Ваня, пытавшегося бороться если не с самими пиратами, то хотя бы с их китайскими пособниками.

После самоубийства Чжу Ваня в 1549 году «никто и заикаться не смел о запрещении морской торговли». Береговую охрану сняли, и «японские пираты» получили возможность хозяйничать всюду, нигде не встречая сопротивления. Их набеги становились все более частыми и разрушительными. В том же, 1549 году флотилии «кораблей Хатимана» обрушились на приморские области Чжэцзяна и Фуцзяни. В «Истории династии Мин» говорится: «Услышав о нашествии японцев, все разбежались, и приморье опустело. С тех пор до конца эры правления Цзяцзин (то есть до 1566 года. — Авт.) не было спокойных дней». Все это привело к разрыву официальных отношений между Китаем и Японией. В свое время поэт Най Сянь (около 1350 года) писал:

Так в 1547–1549 годах началась «пиратская война», бушевавшая на побережье Минской империи вплоть до конца 60-х годов XVI века. Война с битвами, походами и штурмами городов. Уже в 1550 году «корабли Хатимана» вошли в реку Янцзы. Пираты разорили богатые города в ее низовьях, а затем блокировали Нанкин — Южную столицу Минской империи.

Местные правительственные войска, как огня боявшиеся корсаров, бежали с поля боя. Тогда военачальник Чжан Цзин перебросил из Гуанси и Гуандуна отряды «храбрецов» и одержал над «японскими бандитами» крупную победу в сражении у Ванцзянцзина в провинции Чжэцзян. Другой военачальник, Цао Банфу, нанес им поражение в Хушучжа (провинция Цзянсу). На помощь этим полководцам были направлены ударные части из Сычуани и Шаньдуна. Бои шли с переменным успехом.

Действиям японцев способствовал разгул китайских пиратов — местных шаек под командой прославленных атаманов Ван Чжи, Чэнь Сыпаня, Сюй Дуна и Ли Гуантоу. Свои флотилии имели У Пин, Цзин Ибэнь, Линь Даоцзянь и Линь Фэн. Самыми сильными вожаками считались Ван Чжи и Чэнь Сы-пань. Вокруг них к середине XVI века сплотились все морские разбойники Китая. В итоге возникли две группировки, которые объединились под началом Ван Чжи. Без его ведома ни один пиратский корабль не выходил в море. Лишь после многочисленных и безуспешных попыток минский флот разбил основные силы Ван Чжи, заставив его перебазироваться к берегам Японии. Китайское пиратство быстро сращивалось с «японским».

В 1533 году Ван Чжи, Чэнь Дун и Сюй Хай наняли несколько сот боевых джонок, которыми командовали «японские пираты», и с разных направлений вторглись в провинцию Чжэцзян. Их ватаги грабили районы и по обоим берегам Янцзы. Тревожные вести разнеслись по приморью на многие сотни километров. С тех пор начались невиданные по своим масштабам набеги на земли Минской империи.

Как ни охотились за Ван Чжи, он долго был неуловим. Однако минским военным посчастливилось, и в 1557 году разбойник попал к ним в руки. Тем не менее оставшиеся на свободе соратники Ван Чжи продолжали его дело. Китайские пираты и бродяги нередко переодевались в японское платье, поднимали японский флаг с надписью «Корабль Хатимана» и отправлялись на разбой под видом «японских пиратов».

Борьба приняла затяжной и маневренный характер. Опытные в ратном мастерстве, пираты наносили удары там, где их не ждали. И столь же умело уходили от правительственных войск, обнаруживших к тому же низкую боеспособность. Отдельные победы Чжан Цзина и Цао Банфу не могли создать перелома в ходе военных действий. Дело осложнялось и бездарным руководством операциями из столицы — Пекина. Правивший тогда Китаем временщик — секретарь Государственного совета Янь Сун нанес огромный ущерб обороне страны. Действуя заодно с дворцовыми евнухами, он свел в могилу Чжан Цзина и сослал Цао Банфу. Его ставленники оказались ни на что не годны. Лишившись со смертью Чжан Цзина своего командира, «храбрецы» из Гуанси и Гуандуна вышли из повиновения. Эта «хищная солдатня» безнаказанно чинила поджоги и грабила мирное население. Между сычуаньскими и шаньдунскими войсками началась грызня. Насилия со стороны этих горе-вояк обрушились на головы жителей приморья, коим и без того доставалось от «японских» и китайских пиратов.

Из столицы стали посылать специальных уполномоченных для уничтожения пиратов и отпора «японцам». Однако вскоре эти чрезвычайные эмиссары, особенно помощник министра Чжао Вэньхуа, прославились своим взяточничеством, пассивностью и продажностью.

А война разгоралась. Критическим стал 1555 год. Пираты заняли обширные территории в юго-восточных провинциях, опустошили богатейшие города и угрожали самой власти династии Мин. Дело зашло так далеко, что они напали на Нанкин. Их атака была отбита, но эта дерзкая вылазка еще больше усилила страх перед морскими разбойниками. В 1556 году корсары совершили успешный грабительский рейд по провинции Фуцзянь. Война захватила морское побережье пяти провинций — от Шаньдуна на севере до Гуандуна на юге. Японцы овладели рядом приморских городов. «Корабли Хатимана» по инициативе либо с согласия даймё перебрасывали в Китай все новые и новые подкрепления. Это были уже не столько пираты, сколько профессиональные воины-самураи и пехотинцы из крестьян. Сражения на китайской земле становились все крупнее и ожесточеннее.

Видя, что войска из других провинций бессильны против морских разбойников, шэньши (привилегированное «ученое» сословие) и помещики Чжэцзяна стали создавать собственные отряды самообороны. На их основе военачальники Ци Цзигуан, Юй Даюй и Лю Сян формировали новые ударные части. Особой дисциплинированностью и боеспособностью отличались те, что были набраны из ополченцев Чжэцзяна и обучены Ци Цзигуаном. Названные «личным войском Ци», эти соединения сумели противостоять бандитским ватагам. Однако война еще несколько лет шла с переменным успехом. Вот что китайский источник сообщает о событиях 1562 года: «Прежде японцы оставили провинцию Чжэцзян. Они покушались на Хуай, Янчжоу, У и Юэ, но безуспешно. После этого напали на провинцию Фуцзянь. Разграбили более одиннадцати городов. Захватили много богатства и детей обоего пола. Побили и изранили чиновников, солдат и жителей бесчисленное множество».

Лишь в 1560-х годах началось наступление на «японских пиратов». Минские полководцы один за другим освобождали ранее занятые бандитами города. В 1563 году Ци Цзигуану удалось нанести жестокое поражение противнику в Фуцзяни и вытеснить его из этой провинции. На суше и на море развернулись яростные бои. Пиратский флот был разбит, и только в плен было взято пять тысяч человек.

Между тем империя Мин предпринимала все новые и новые усилия для разгрома «японских варваров». Все больше потрепанных в боях ватаг добиралось до своих кораблей и отплывало в Японию. К концу 1560-х годов удалось сбросить последние пиратские отряды в море и очистить от них побережье. «Усмирение японских бандитов» зашло так далеко, что в 1570-х годах их набеги почти совсем прекратились. Так окончилась «пиратская война» в Китае.

Эта победа стала возможной по двум причинам. Во-первых, империя Мин к этому времени существенно укрепила свою морскую оборону и повела против корсаров успешную борьбу. Во-вторых, Япония стала выходить из полосы затяжных междоусобных войн. Образовалось сильное центральное правительство во главе с Тоётоми Хидэёси, который наложил строгий запрет на морской разбой. Однако то было затишье перед бурей — перед мощным вторжением в Корею армий и флота объединителя Японии Тоётоми Хидэёси.

Сын Неба в плену у ойратов

В 1449 году, спустя восемьдесят лет после изгнания из Китая монгольских ханов, китайская армия потерпела сокрушительное поражение от монгольских войск, и страна на какой-то момент вновь оказалась перед угрозой иноземного завоевания. Чтобы понять, как это могло случиться, нужно вернуться к истории китайско-монгольских отношений.

В январе 1368 года Чжу Юаньчжан, возглавивший борьбу с монгольскими завоевателями, провозгласил в стране власть новой, чисто китайской династии Мин. Своей столицей он сделал город Нанкин. Посланные им войска под командованием полководца Сюй Да 4 октября взяли Пекин — столицу империи Юань. Монгольский хан Тогон Тэмур бежал в город Инчан (около 400 километров к северу от Пекина). Однако он не отказался от попыток восстановить монгольское владычество в Китае. Под контролем монгольских властей и верных им китайских приверженцев оставались провинции Юньнань и Ляодун, а также значительная часть территории Сычуани, Шэньси, Ганьсу. Не отказался Тогон Тэмур и от названия своего государства, по-прежнему считая себя китайским императором. Правда, в отличие от прежнего оно именовалось Северная Юань. Изгнанный император даже начал строить столицу этого государства — город Барс-хото.

В 1370 году Тогон Тэмур скоропостижно умер. Власть перешла к его сыну Аюширидаре (правил под титулом Билигту-хан). Воспользовавшись перестановкой сил в правящей монгольской верхушке, китайские войска нанесли удар по ставке ханов и овладели Инчаном. Аюширидара с двором и домочадцами отошел на северо-запад, в древнюю монгольскую столицу город Хархорин (Каракорум). Окрыленные успехом, китайцы стали собирать силы для похода на монгольскую столицу. В 1372 году 150-тысячная армия под командованием Сюй Да и племянника императора Ли Вэньчжуна углубилась в монгольские степи. Но здесь она была разбита монгольской конницей под начальством полководца Кокэ Тэмура. После этого противостояние сторон хотя и сохранялось, но столкновения происходили лишь в виде мелких стычек. К этому времени империя Мин восстановила контроль над большинством районов в Шэньси, Ганьсу и Сычуани.

В 1378 году умер Аюширидара. В начавшейся борьбе за ханский престол китайский двор поддерживал его сына, который одно время находился в китайском плену и пользовался расположением и милостями двора. Однако победил другой претендент — Тогус Тэмур, младший брат умершего хана. Отношения сторон снова резко обострились. Монгольские войска вновь овладели Инчаном. Китайская же армия во главе с воспитанником императора My Ином, воспользовавшись концентрацией сил противника под Инчаном, в 1380 году нанесла удар по Каракоруму. Монгольская столица была взята и сожжена. Было перебито много мирных жителей, захвачена большая добыча. Несмотря на все усилия Тогус Тэмура, военная удача перешла на китайскую сторону. В 1381 году войска империи Мин под начальством Сюй Да и Фу Юдэ отвоевали Ордос — северную часть провинции Шэньси, заселенную тогда преимущественно монголами. В 1382 году My Ин сломил сопротивление монгольских отрядов, стоявших на южных рубежах страны — в провинции Юньнань. В 1387 году китайские войска отвоевали последний оплот монголов в Китае — Ляодун и вынудили обитавших здесь монголов-урянхайцев подчиниться минскому двору. Их глава Нагачу перешел на китайскую службу со своей 20-тысячной армией. Наконец, в 1388 году у местечка Бойрнора в районе Инчана китайская армия под командованием полководца Лань Юя полностью разгромила основные силы Тогус Тэмура. Сам хан, бежавший после поражения, был убит одним из своих приближенных. В плен попало около 2900 монгольских сановников, включая родичей ханского дома, а также 77 тысяч солдат и простых монголов-кочевников. Было захвачено также 150 тысяч голов скота.

Вслед за Тогус Тэмуром государством Северная Юань правили друг за другом двое его сыновей и внук, но военные неудачи 80-х годов XTV века определили его дальнейшую судьбу. Раздираемое внутренними распрями, оно уже не могло всерьез претендовать на возвращение китайского престола. Где-то после 1402 года (точная дата не известна) временно захвативший власть нойон (монгольский титул знатности) Гуйличи, не принадлежавший, как прежние ханы, к потомкам Чингисхана, отказался от названия Северная Юань, назвав свое государство Дадань.

Внутренние распри среди монгольских правящих верхов имели очень важные последствия для будущей судьбы Монголии. В 1399 году произошел раскол дотоле политически объединенных монгольских племен на западные и восточные. Их политическая история в дальнейшем потекла по различному руслу и сопровождалась взаимным противоборством. Китайские историки сообщают, что еще во время крушения династии Юань в Китае (точная дата не указана) монгольский военачальник Мункэ Тэмур объявил себя правителем западных монголов — ойратов, обитавших на территории Джунгарии (в провинции Синьцзян в современном Китае) и западных районов современной Монголии. После его смерти ойратские владения распались на три части. Окончательный же распад связывается с гибелью монгольского хана Эльбека — младшего сына Тогус Тэмура в 1399 году. Легенда утверждает, что здесь не обошлось без роковой женщины. Некий Хутхай, служивший при дворе, обратил внимание хана на красоту невестки — жены одного из сыновей Эльбека. Хан поддался искушению: убил сына, а его жену взял себе в гарем. Та решила отомстить Хутхаю и ложно обвинила его в попытке изнасилования. Хан повелел казнить «насильника». Но вскоре женщина созналась, что казненный не виноват. Тогда Эльбек-хан, чтобы загладить свою вину, приблизил к себе двоих сыновей Хутхая и передал им в управление четыре тумена (административно-военная единица, выставлявшая 10 тысяч ратников). Вскоре эти ойратские властители, очевидно мстя за отца, убили Эльбек-хана. Уведя свои тумены из ставки на запад, они полностью вышли из-под власти восточномонгольских ханов.

Китайские хроники сообщают, что еще до 1399 года ойраты стремились установить мирные отношения с Китаем в противовес ханской ставке. После же отделения ойратские послы стали часто появляться при китайском дворе, где встречали благосклонный прием. Раскол среди монголов был выгоден империи Мин, которая хотела видеть в ойратах своего союзника в борьбе с восточномонгольскими ханами. Поэтому неудивительно, что в 1409 году, когда вновь вспыхнули военные действия на монгольско-китайских рубежах, императорский двор пожаловал почетные титулы троим тогдашним ойратским правителям. Ойратам же, в свою очередь, добрые отношения с Китаем давали возможность восстановить и поддерживать жизненно важные для скотоводов-кочевников торговые связи с великим земледельческим соседом.

Конфликт же между Китаем и восточными монголами имел свое продолжение. Империя Мин, воспользовавшись расколом в монгольском стане, направила в 1408 году послов к хану с повелением признать вассалитет по отношению к императору. Монголы убили этих послов. Тогда в Монголию вступила 100-тысячная китайская армия. Но противник успел хорошо подготовиться к встрече, и в 1409 году на реке Тола китайские войска были наголову разгромлены. Потери монголов тоже были немалые. К тому же в монгольской правящей верхушке снова начались распри. Поэтому в следующем году, когда новая китайская армия во главе с самим императором Чжу Ди (1402–1424) вошла в Монголию, войска хана Бунияшири потерпели поражение на реке Онон. Хан бежал к ойратам, где вскоре умер, а возможно, и был убит.

В 1414 году армия Чжу Ди снова совершила поход в Монголию и нанесла поражение монгольской коннице под командованием одного из претендентов на ханский трон. Такие же походы предпринимал император в 1422,1423 и 1424 годах. Во время последнего Чжу Ди скончался в воинском стане в монгольских степях.

В 1423 году в летописях отмечено и столкновение китайских войск с ойратами, совершившими первый набег на китайские владения в Центральной Азии. Правда, ойраты прислали в Пекин, ставший с 1420 года китайской столицей, послов с извинениями. Есть основания полагать, что во искупление их вины китайский двор потребовал от ойратов помощи в борьбе с восточными монголами. В этот период обострилось военное противостояние между обеими ветвями монголов. В течение более двух десятилетий между ними то вспыхивали, то затихали столкновения, сопровождавшиеся многочисленными интригами, которые порой выливались в кровавую резню среди представителей правящей верхушки. К середине 30-х годов XV века фактическая власть в Монголии оказалась в руках ойратского властителя Тогона, официально занимавшего пост первого советника (тайши) при восточномонгольском Дайсун-хане. Эта власть значительно усилилась при сыне Тогона — Эсэне, в 1439 году унаследовавшем должность и положение отца. Он планомерно шел к объединению монголов, не останавливаясь перед истреблением противившейся этому знати и непокорных племен.

Поначалу Эсэн сохранял мирные дипломатические и торговые отношения с Китаем, который поддерживал ойратов в их противостоянии с восточными монголами. Но к концу 40-х годов XV века отношения обострились не столько из-за политических, сколько из-за торгово-экономических противоречий. Торговля с Китаем — обмен лошадей, скота и производимых кочевым хозяйством товаров на китайское зерно, шелк, чай и самые разнообразные предметы ремесленной промышленности — всегда была очень важна для монголов. Китайский двор тоже был заинтересован в этой торговле, но, исходя из своих потребностей, стремился удерживать ее в определенных рамках, ограничивая число прибывавших посольских миссий и доставляемого ими товара. Монголы же систематически нарушали эти ограничения. Порой монголы пригоняли в Китай старых и больных лошадей, а китайцы расплачивались некачественным шелком. Атмосфера накалилась, когда в 1448 году Эсэн направил в Китай посольство в составе 2 тысяч человек, которые потребовали положенного вознаграждения как для трех тысяч. Китайцы отказались вести с ними торговлю. Тогда Эсэн пошел походом на Китай.

В 1449 году, несмотря на протесты Дайсун-хана, объединенные ойратские и восточномонгольские войска под командованием Эсэна вступили в северо-западные пределы империи Мин, атаковав город Датун (на севере провинции Шаньси). Командир местного китайского гарнизона У Хао принял бой, но потерпел поражение и погиб. Навстречу монголам был послан 40-тысячный кавалерийский отряд под начальством Цзин Юаня, родственника императора по женской линии. Но и он был наголову разбит. Как сообщают летописи, ни один из его всадников не вернулся с поля сражения. Было решено бросить против противника все силы империи, поставив во главе армии самого императора.

В то время в Китае правил правнук победителя монголов Чжу Ди — Чжу Цичжэнь (храмовое имя Ин-цзун). Он вступил на престол в 1435 году восьмилетним ребенком. Пока он взрослел, власть в стране прибрал к рукам евнух Ван Чжэнь. Китайская историографическая традиция приписывает ему множество пороков — самоуправство, жестокость, лихоимство и др. Именно Ван Чжэнь, вопреки мнению некоторых военачальников, настаивал на том, чтобы поход возглавил сам император. Это придало бы кампании большее значение. Фактическое же руководство войсками Ван Чжэнь оставил за собой.

К Пекину подтягивали войска, чтобы в кратчайший срок сформировать огромную армию. Из казны выделяли средства на вооружение, одежду, продовольствие и награды для солдат и офицеров. Жители северных районов страны были обложены дополнительными налогами на военные нужды. 4 августа 1449 года ведомая императором и Ван Чжэнем армия выступила из Пекина на северо-запад и 18 августа подошла к стенам Датуна. Эсэн заблаговременно отвел свои войска к границе. Тем временем в императорскую ставку начали поступать сообщения о военных неудачах на других участках границы с монголами. В Ляодуне перешли в наступление урянхайцы и чжурчжэни. Под Янхэ (примерно в 60 километрах к северо-западу от Датуна) разрозненные колонны китайских войск из-за несогласованности действий военачальников потерпели полное поражение. Двое из них — Сун Ин и Чжу Мянь — пали на поле сражения, третий — Го Цзин — бежал, едва спасшись от плена. В лагере главных сил под Датуном дела также обстояли неважно: налетел циклон, многие солдаты простудились и болели. Горы трупов, оставшихся со времен захвата города монголами, угнетающе действовали на них. Планы противника были не ясны. Пассивное ожидание становилось угрожающим, и Ван Чжэнь принял решение отводить армию на северо-восток от Датуна. Но тут его осенила идея — пусть императорский поезд проследует через его родные места, где он сможет принять императора в собственных владениях и тем еще больше укрепить собственный авторитет. Он дал приказ войскам вернуться с дороги, по которой они прошли уже около 25 километров, и отходить другим путем. Некоторые полководцы стали возражать, уговаривая императора не позволять этого. Возникла неразбериха. Тем временем Эсэн, узнав об отходе противника, быстро перешел в наступление. Посланный им передовой отряд Байян Тэмура настиг отходящие китайские войска. Но его натиск был отбит.

Когда же неожиданно подошли основные силы Эсэна, император, выставив заслон из своей дворцовой гвардии, поспешил уйти от преследования. Гвардейцы отважно сражались, но силы были не равны. Монголы заняли окрестные высоты и осыпали их стрелами и камнями. Ряды гвардейцев дрогнули. Напрасно командир У Кэчжун пытался повести их вперед. Он был окружен и погиб. Получив известие о поражении, император послал 30-тысячный отряд, чтобы остановить преследователей. Но он попал в устроенную монголами засаду и был разгромлен. Оба командира отряда — Чжу Юн и Се Шоу — пали в бою.

30 августа китайские войска встали лагерем у крепостцы Туму-бао (буквально: «Укрепление из земли и дерева») в 12 километрах к северо-западу от города Хуайлай. На следующий день сюда подошла армия Эсэна и отрезала дорогу на Пекин, взяв китайский лагерь в кольцо. Император и хан вступили в переговоры о мирном решении конфликта. Воспользовавшись этой паузой, Ван Чжэнь 2 сентября отдал приказ передвинуть китайский лагерь ближе к протекавшей невдалеке реке — не хватало воды, и лошади китайской кавалерии томились от жажды. Во время передвижения воинские ряды смешались, началась неразбериха. Монголы, улучив момент, атаковали китайскую армию с четырех сторон, призывая противника бросать доспехи и оружие, чтобы сохранить жизнь. В результате минские войска обратились в беспорядочное бегство. Монгольские конники преследовали и добивали их.

Император был окружен в своей ставке. Он вскочил на лошадь и попытался вырваться из окружения, но не сумел. Тогда он слез с коня и сел на землю, скрестив ноги. В такой позе его и застали подоспевшие монгольские воины. Не зная, кто перед ними, они содрали с него доспехи и доставили в ставку Эсэна. Только там выяснилось, кого они захватили в плен.

Ван Чжэнь был обвинен в случившемся и зарублен одним из китайских военачальников. В битве погибли около 50 вельмож, сановников и полководцев, более половины китайской армии. В руки Эсэна попало 200 тысяч лошадей и мулов, большое количество оружия и снаряжения. Это была поистине катастрофа, подобной которой Китай не знал уже давно.

Отправляясь в поход, Ин-цзун оставил управление государственными делами не своему малолетнему наследнику, а брату — Чжу Циюю. Получив известие о пленении императора, он принял управление страной, а 22 сентября 1449 года объявил о своем восшествии на трон, сохранив за незадачливым братом титул «великого предыдущего императора». В первые дни после разгрома в Пекине долго думали, переносить столицу страны на юг или нет. Против этого категорически выступал полководец Юй Цянь, который замещал погибшего в походе начальника Военного ведомства. Было решено оборонять столицу, что и поручили Юй Цяню. Он действовал быстро и энергично: подтягивал войска, собирал ополчение, запасал оружие и продовольствие на случай осады. Помогла и передышка, которую Эсэн предоставил китайцам после своей оглушительной победы. Хан не пошел к Пекину, а отвел свои войска ближе к монгольским рубежам. Очевидно, он рассчитывал добиться своих целей, используя плененного императора. Однако после интронизации нового китайского государя эти расчеты не оправдались.

Так или иначе, но войска Эсэна появились под стенами Пекина лишь 27 октября 1449 года, когда Юй Цянь уже сумел подготовить город к осаде и подтянуть сюда 220 тысяч солдат. Монголы привезли с собой плененного Ин-цзуна и начали переговоры о его передаче, выдвинув ряд условий. Но новый двор не пошел на это. 29 октября был предпринят первый штурм. Монголы атаковали ворота Дэшэнмэнь и Сичжимэнь (в западной части северной и северной части западной стен города). Китайская кавалерия вышла из ворот Дэшэнмэнь, смяла авангард противника и быстро отошла обратно. Приблизившиеся же к городским стенам монголы были встречены пушечной пальбой. Одновременно в их тыл зашел другой китайский отряд. В результате противник отступил. Упорный бой с переменным успехом шел у ворот Сичжимэнь. Но и здесь осаждавшим пришлось отойти.

Назавтра штурмующие нанесли удар по воротам Чжаньимэнь. После упорного боя им удалось ворваться в город. Но тут они были встречены подоспевшими резервами, а также градом черепицы и кирпичей с крыш домов и были выбиты за стены. 31 октября Эсэн предпринял ночной штурм. Однако интенсивный пушечный огонь и удар китайских войск с тыла вынудили монголов отступить, неся большие потери. Между тем в тылу Эсэна развертывалось нечто вроде партизанской войны. В этих условиях хан предпочел снять осаду и 2 ноября увел войска на северо-запад. Захватывая, что попадалось, и сжигая города и селения, они отошли на монгольскую территорию. Судьба страны и династии Мин была спасена.

Что же можно сказать в заключение? В 1450 году Эсэн вступил в переговоры с Китаем. Обе стороны, обменявшись взаимными упреками, восстановили обычные торговые и дипломатические отношения. Эсэн в 1452 году убил Дайсун-хана и на некоторое время стал всемонгольским правителем. Но внутренние распри в монгольских правящих верхах продолжались. В 1453 году Эсэн потерпел поражение в междоусобной борьбе, потерял свою армию, имущество и семью. Скрываясь, он попросил убежища в одной из юрт своего бывшего соратника, которого он в свое время казнил. Жена казненного опознала его, и ее сын убил Эсэна, мстя за отца. (Пиратские властители после Эсэна уже не играли значительной роли в политической истории монголов.

Что же касается плененного Ин-цзуна, то в неволе ему дали в жены монголку из простолюдинок. Убедившись, что никаких выгод его содержание в плену не принесет, Эсэн в 1450 году отпустил его домой. Здесь его стали именовать «великий предыдущий император» и поселили под охраной в Южном дворце в столице. В начале 1457 года император Дай-цзун (Чжу Циюй) заболел и слег. Группировка придворной знати воспользовалась этим и произвела переворот, возведя на трон опального Ин-цзуна. Дай-цзун умер (возможно, что в этом ему помогли), и само упоминание о его правлении было вычеркнуто из официальной истории. Восстановили его много позже. Ин-цзун царствовал еще семь лет под девизом «Небесная благосклонность» и умер своей смертью. Его прах покоится среди могильно-храмовых комплексов императоров из династии Мин недалеко от Пекина.

Подвиги героев знаменитого романа «Речные заводи»

В придорожном кабачке бражничал удалец У Сун. Влив в себя восемнадцать чашек крепчайшего вина под выразительным названием «Валит с ног за порогом», он двинулся к горному перевалу. Хозяин кабачка пытался было остановить его: «Здесь недавно появился огромный тигр. Нападает на путников, идущих через перевал ночью, и пожирает их. Так погибло уже человек тридцать! Вам лучше провести ночь у меня!» Крепко подвыпивший У Сун только рассмеялся: «Никакой тигр мне не страшен!» Солнце уже село за гору, когда удалец вышел на перевал. Под сильным воздействием выпитого У Сун решил вздремнуть. Едва он прилег, как на него набросился огромный тигр. От испуга У Сун покрылся холодным потом и мгновенно протрезвел. Обеими ручищами он схватил зверя за загривок и, прижав его голову к земле, стал колотить ногами по морде. Тигр громко рычал и с такой силой скреб лапами землю, что вырыл яму. У Сун, высвободив правую руку, начал бить его кулачищем по голове. После семидесятого удара из глаз, ноздрей и ушей полосатого хлынула кровь. Тигр обмяк и повалился, испустив последний вздох.

Это отрывок из средневекового романа Ши Найаня «Речные заводи» («Шуйху чжуань»), входящего в сокровищницу китайской литературы. Его знает в Китае каждый, даже школьник. Имя Ши Найаня окружено любовью и почетом. А между тем сам он остался почти «человеком-невидимкой». Сведения о нем крайне скудны и большей частью легендарны. Более того, долгое время его роман-эпопею приписывали другому автору. Родился Ши Найань в 1296 году в большом торговом и ремесленном городе Янчжоу на берегу Великого канала. Его второе имя Цзыань. Народная молва приписывает ему участие в восстании Чжан Шичэна (1321–1367), который сначала боролся против монгольской династии Юань, затем в союзе с ней — против основателя Минской династии Чжу Юаньчжана, но потерпел поражение. Умер Ши Найань в 1370 году в Синьхуа (округ Янчжоу).

Роман «Речные заводи» родился как результат литературно-художественной обработки устных народных сказаний о повстанческой борьбе в период Сун (960–1279). В 1120 году на территории пяти провинций (Хэнань, Шаньдун, Чжили, Цзянсу и Аньхой) началось восстание, которое возглавил мелкий служащий уездной управы Сун Цзян. Поднялись крестьяне — владельцы земли и арендаторы. К ним примкнули мелкие служащие, монахи, торговцы, выходцы из младшего офицерства, разорившиеся помещики. Среди повстанцев было много бродяг, рыбаков и речных матросов. Движение против притеснителей народа приняло широкие масштабы, охватило более 80 уездов. На борьбу с повстанцами были брошены целые армии, и осенью 1122 года восстание было потоплено в крови. Однако борьба продолжалась. Тайными убежищами для повстанцев стали «речные заводи» — островки, скрытые среди озер и болот. Паролем служили слова «Все люди братья!».

Восстание Сун Цзяна стало темой многочисленных народных сказов, стихов, песен и пьес, создававшихся на протяжении XII–XIV столетий. Реальные события породили народные легенды. Те, в свою очередь, превратились в профессиональные сказы. На их основе создавались народные книги с иллюстрациями. Построенные по принципу летописи, где повествование состоит из эпизодов, они предназначались для простого читателя. За народными книгами последовали драмы. Это были полуисторические пьесы об отважных повстанцах из лагеря Ляншаньбо. Воспевая дух вольницы, удаль героев и справедливость Сун Цзяна, они побуждали храбрецов в разных концах Китая браться за оружие, чтобы противостоять чужеземной династии Юань (1271–1368). И наконец, за пьесами последовала эпопея Ши Найаня «Речные заводи», явившаяся переходной формой между фольк-лорно-эпическим повествованием и романом.

Рассказы об отдельных героях, по разным причинам оказавшихся в повстанческом лагере Ляншаньбо, об их бесстрашии и удали составили своего рода цикл отдельных эпических биографий, которые Ши Найань свел в единое письменное произведение. Тем не менее «Речные заводи» остались суммой историй, происшедших с разными героями. Таковы, например, истории их прихода в повстанческий лагерь Ляншаньбо. Каждый герой передает эстафету действия другому, подготавливая его появление. В итоге «Речные заводи» представляют собой цепь, состоящую из отдельных звеньев. Тем самым композиция, художественная манера и основные приемы автора тесно связаны с устным народным сказом. Именно к нему восходит своеобразное деление на главы, глава здесь — однодневная «порция» (буквально: «раз») многодневного выступления сказителя. Отсюда и обязательный обрыв главы на каком-либо напряженном месте. И непременная завершающая фраза типа: «Но о том, что стало с жизнью такого-то, вы узнаете в следующей главе». Это свидетельствует о механическом использовании сказового трафарета. А глагол «послушайте» заменяется на «прочитайте». От устного сказа идет и своеобразное внутреннее деление главы на два эпизода. Держа слушателей в напряжении, сказитель был вынужден посередине повествования делать паузу. Служила она для сбора денег со слушателей и для краткой передышки.

«Речные заводи» — едва ли не первое письменное произведение о народном восстании. Разбойная вольница в романе представлена главным образом героями, несправедливо пострадавшими или избавившими общество от злодея. Поэтому они и вынуждены скрываться в озерных плавнях от преследования властей. Ши Найань подчеркивает благородство разбойников, отнимающих богатства у жадных чиновников. Они сродни «благородным разбойникам» других стран — английскому Робину Гуду, словацкому Яношику, азербайджанскому Кёр-оглы. Идея братства, пренебрежение богатством и защита простого люда объединяют героев вокруг Сун Цзя-на. Вместе с тем удальцы «Речных заводей» борются против злых и продажных сановников, окружающих императора. По конфуцианским представлениям устранение таких высокопоставленных негодяев — долг всех честных подданных по отношению к своему государю. Рисуя картину лихоимства и беззакония, царящих в чиновном мире, Ши Найань подчеркивает, что «чиновники вынуждают народ бунтовать». Однако бунт в «Речных заводях» направлен не против государя и является делом справедливым. Тем более что конфуцианство оправдывает восстание против недостойных правителей и их недостойных слуг.

В романе показано, как небольшой повстанческий отряд Сун Цзяна, пользуясь народной поддержкой, одерживает одну победу за другой. Его горный лагерь Ляншаньбо постепенно превращается в грозную неприступную силу. Ряды повстанцев растут, крепнет авторитет их вождя — мудрого и справедливого Сун Цзяна. Слава об отважных повстанцах распространяется далеко за пределы провинции Шаньдун, привлекая к восстанию все новые и новые силы. Власти не в состоянии остановить этот могучий поток.

Ши Найань не скрывает своих симпатий, описывая жизнь повстанческого горного лагеря, подвиги разбойной вольницы, мужественных и благородных соратников Сун Цзяна, сражения повстанцев с правительственными войсками, поединки народных героев с предводителями вражеских отрядов и военные состязания. Автор вводит в свою героическую эпопею и «прозу жизни», народный быт. Его персонажи много пьют, едят, ссорятся, иногда прелюбодействуют. В эпопее нашла свое отражение жизнь помещичьих усадеб, сел и деревень, а также богатых торгово-ремесленных городов.

С большим художественным мастерством нарисован портрет самого Сун Цзяна. Его имя является одним из наиболее популярных и почитаемых в китайском народе. О героических подвигах Сун Цзяна существовало немало преданий. На протяжении двух столетий они передавались из уст в уста. Но только под кистью Ши Найаня этот народный герой обрел столь яркий художественный облик. Его Сун Цзян спокоен и рассудителен, мудр и справедлив, дальновиден, внимателен к соратникам, заботлив по отношению к простому люду. Не менее выразительны образы других героев лагеря Ляншаньбо, таких, как Лу Да — человек богатырской силы, ловкий и отчаянный, воплощение бесстрашия и мужества, как У Сун, имя которого стало в Китае символом мужества и непобедимости. Эпизод, рассказывающий о поединке безоружного У Суна с огромным тигром-людоедом на горном перевале, входит в учебники и хрестоматии, широко используется народными сказителями, включен в репертуар мастеров художественного чтения и самодеятельных театров, передается по радио. Столь же решительно богатырь У Сун расправляется с угнетателями народа. «Я всегда борюсь с людьми безнравственными, — говорит он. — Если встречаю на пути несправедливость, тут же выхватываю меч, чтобы оказать помощь. Я не боюсь даже смерти».

Самый неистовый из героев романа Ли Куй, наделенный всеми чертами эпического богатыря, не боится обличить императора, слушающего своих корыстолюбивых сановников, разорвать в клочки императорский приказ, избить посланцев монарха. В поздних изданиях «Речных заводей» редакторы сняли бунтарскую сцену, где император видит во сне, как Ли Куй с двумя боевыми топорами в руках бросается на него, чтобы отомстить за гибель своего старшего названого брата Сун Цзяна, отравленного по монаршей воле.

Ши Найань явно любуется удальцами из Ляншаньбо, их волей к жизни, мужеством и настойчивостью в достижении цели, смелостью перед лицом опасности, бескорыстием и преданностью в дружбе. Это был своего рода вызов со стороны Ши Найаня, ведь власти отрицали наличие у «разбойников» столь высоких человеческих качеств. Автора восхищает в героях Ляншаньбо все, даже их клички — Нефритовый единорог, Барсоголовый, Золотое копье, Черный вихрь, Живой владыка ада, Парчовый барс, Владыка демонов, Восьмирукий Будда, Вышедший Из Пещеры Дракон, Железные руки. Прославляя героев прошлого, Ши Найань стремится пробудить в читателях патриотические чувства, что было особенно злободневно во время свержения монгольского ига и династии Юань.

Власти не могли смириться со свободолюбивой бунтарской направленностью романа. При династии Мин (1368–1644) эпопея Ши Найаня считалась одиозной, герои Ляншаньбо объявлялись «бандитами», а их лидер Сун Цзян — «главарем смутьянов». Сами же «Речные заводи» провозглашались «разбойничьей книгой». Всех, кто выступал против господства евнухов и реакционеров, приравнивали к Сун Цзяну и его сподвижникам. Этого было достаточно для объявления человека «преступником» и «крамольником». Эпопею Ши Найаня неоднократно запрещали, а автора предавали анафеме. В XVII веке литератор Цзинь Шэнтань подверг обработке эту уже ставшую знаменитой героическую эпопею, стараясь сгладить многие ее вольнолюбивые мотивы и усилить конфуцианские идеи. Этот вариант стал почти каноническим. Тем не менее враждебное отношение властей к этой «бандитской» книге сохранилось и в XVIII–XIX столетиях. Дело в том, что тайное антиправительственное антиманьчжурское общество «Триада» взяло за образец Великое братство «Речных заводей». Членов тайных обществ привлекало отсутствие в лагере Ляншаньбо каких-либо социальных разграничений. Он объединял выходцев из всех слоев и сословий, из бедных и состоятельных, образуя братство равных. Атмосфера равенства и единства всемерно насаждалась в «Триаде», возрождая пароль повстанцев эпохи Сун: «Все люди братья!» Здесь все считались «нареченными братьями». За этот дух мятежной вольницы и боевого братства власти называли «Речные заводи» «разбойничьим» сочинением. Однако любовь народа к нему и его небывалый массовый успех не позволяли искоренить эту «крамолу».

Последующие поколения с восторгом читали и слушали рассказы о героях лагеря Ляншаньбо — о его лидере Сун Цзяне, о 36 его главных соратниках и о 108 повстанцах этой отважной вольницы. Необычайной популярности «Речных заводей» способствует и разговорный язык повествования с минимальной примесью письменного языка вэньянь. Текст Ши Найаня доступен людям, не знающим иероглифической письменности, слушать и понимать его мог любой неграмотный.

Роман-эпопея сначала существовал в списках и широко передавался изустно. Значительно позднее его начали печатать ксилографическим методом. Авторство «Речных заводей» долгое время приписывали Ло Гуаньчжуну (1330–1400) — создателю героической эпопеи «Троецарствие» («Саньго чжи»). Однако эта версия не нашла подтверждения, как и то, что Ло Гуаньчжун отредактировал роман. Творение Ши Найаня существует в различных вариантах. Цзинь Шэнтань, редактируя первоначальный текст, сократил его до 70 глав. Именно этот вариант впоследствии неоднократно переиздавался и переводился на восточные и европейские языки. Тем не менее ближе к подлиннику варианты, состоящие из 100 и 110 глав.

Ряд персонажей «Речных заводей» перешли в другой выдающийся китайский роман «Цветы сливы в золотой вазе» («Цзинь, Пин, Мэй»). Его автор, скрывавшийся под озорным псевдонимом Ланьлинский Насмешник, сделал завязкой своего романа один из эпизодов книги Ши Найаня. Отсюда же заимствованы главный герой Симэнь Цин, его возлюбленная Пань Цзиньлянь, богатырь У Сун и другие персонажи. Сюжеты из «Речных заводей» широко использовались в эпоху Мин и более позднее время. Так, писатель Чэнь Чэнь (1590–1670), отказавшийся служить маньчжурским завоевателям, создает произведение под названием «Позднее повествование о речных заводях» («Шуйху хоучжуань»), которое явилось «продолжением» знаменитой эпопеи. Чэнь Чэнь не может смириться с поражением восстания Сун Цзяна. Его оставшиеся в живых герои вновь поднимаются на борьбу. «В речных заводях, — пишет он, — все забурлило еще сильнее, чем в прошлый раз у горы Ляншань, поскольку затевались дела, способные потрясти небо и сдвинуть горы». В конце концов автор отправляет своих героев на морской остров. Здесь они создают свое государство, где царит справедливость. Все кончается созданием новой китайской утопии, причем чудесная земля располагается не в заброшенных горах Срединного царства, а за морем.

Победное шествие эпопеи Ши Найаня продолжалось и далее. Яркие эпизоды из «Речных заводей» становились излюбленной темой народных сказителей. Среди них особую славу в XVII веке приобретает Лю Цзинтан. Драматурги выводят его в своих пьесах. Поэты воспевают в стихах его искусство. Знаменитые литераторы составляют его жизнеописания. В XVII столетии «Речные заводи» переводятся в Корее, сюжеты романа используются в музыкальных драмах Вьетнама. Произведение Ши Найаня положило начало эпопеям XVH-XVIII веков о повстанцах и других народных героях.

«Речные заводи» относятся к лучшим творениям китайской художественной прозы и по праву занимают одно из первых мест в богатейшем культурном наследии Китая. Российский читатель может прочитать эту книгу в превосходном переводе А. П. Рогачева.

Империя Мин — царство кастратов

Многое поражало тех, кто впервые попадал в Пурпурный Запретный город — дворцовый комплекс императоров династии Мин. Восхищали и дворцы, и парки, и павильоны, и кричащая роскошь. Среди прочего поражал и вид тысяч странных, одинаково одетых людей, сновавших здесь. Раскованные в речах и манерах, они имели отталкивающую внешность. У них отсутствовали следы пола и возраста. Старые не имели бороды, а молодые выглядели как женщины, одетые по-мужски. Много встречалось толстых и рыхлых. Одни говорили девичьим голосом, другие — неприятным фальцетом, зачастую срываясь на визг. При ходьбе они слегка сгибались, наклоняясь вперед, и семенили мелкими шажками. От многих дурно пахло, как от страдающих ночным недержанием мочи. Это были дворцовые евнухи, но не «постельная стража» мусульманских гаремов, а служители с самыми различными обязанностями. В отличие от Европы дворец монарха наполняли не обычные слуги, а слуги-кастраты. В традиционном Китае император, или Сын Неба, считался почти божеством. Поэтому простолюдины не только не могли его обслуживать, но и даже видеть. Пребывание во внутренних помещениях дворца, а тем более в личных покоях Сына Неба надлежало доверить особой категории лиц. Для этого и потребовался институт евнухов — людей «третьего пола», лишенных естества и ставших как бы тенью государя. Дворцовые нужды и охрана обеспечивались приказами, сплошь состоявшими из скопцов. Последние обслуживали императорскую семью и двор, снабжая их всем необходимым. Существовал особый «табель о рангах» для евнухов. Состоял он из 10 чинов, 5 рангов и 24 должностей. Имея свою внутридворцовую должность, евнухи как бы вводились в систему имперского чиновничества.

Служба при императорском дворе в Китае была престижной и выгодной. Удачная карьера дворцового евнуха давала близость к Сыну Неба, власть, почести и богатство. Стать таким «придворным» в период Мин стремились многие бедняки и люди среднего достатка. Служба евнухов была почетной. Дворцовые скопцы стояли лишь на ступеньку ниже победителей на столичных экзаменах. Для многих это был прямой путь к богатству, почету и власти. Успешная карьера кастрата могла облагодетельствовать его семью и род на ряд поколений. Многие евнухи еще до кастрации имели собственных, а после оскопления — приемных детей. Чаще всего скопцы усыновляли своих племянников, передавая им все права и привилегии наследования. Быстрый рост числа кастратов в Китае начался с середины XV столетия. Причины были разные. Бедняки, спасаясь от голода и лишений, нередко отдавали сыновей и внуков под нож хирурга еще в детском возрасте. Другие делали оскопление, дабы избежать государственной трудовой повинности. Третьи мечтали о чинах и богатстве. Четвертые не хотели работать в поте лица, но рассчитывали на спокойную и сытую жизнь. Иногда евнухами становились не только мальчики, юноши и молодые мужчины, но и люди в летах.

Запретный город в Пекине и летние загородные дворцы императора кишели евнухами. Скопцы обслуживали дворцы его сыновей и внуков в столице и ее окрестностях. Много кастратов состояло при дворцах и усыпальницах в двух других столицах империи — Нанкине и Фэнъяне. Евнухи сновали во дворцах удельных князей. Они управляли поместьями и иными владениями родни правящего дома Чжу. Рассеянные по стране по городам и рудникам, они выполняли специальные функции надзора и руководства. Кроме того, еще большее число кастратов не получили места на службе и влачили жалкое существование. К концу правления династии Мин при дворе насчитывалось более 10 тысяч евнухов, а всего по стране — около 100 тысяч.

Между тем в начале эпохи Мин наблюдалась совсем иная картина. Скопцов было мало, политического веса они не имели, и положение их было незавидным. В Китае издавна существовало довольно настороженное отношение к евнухам. С их усилением и деятельностью связывали падение династий Поздняя Хань (I–III века) и Тан (VII–X века). На это, в частности, указывал в своих поучениях потомкам и сам основатель династии Мин Чжу Юаньчжан (1368–1398), который недоброжелательно относился к евнухам и считал их только слугами. «Они могут лишь подавать вино, подметать полы, передавать приказы, но им нельзя давать никаких поручений», — писал Чжу Юаньчжан. Согласно его указу, евнухи не имели права вмешиваться в политику, не могли покидать дворец и столицу. Первый минский император, стремившийся «держать евнухов в узде», распорядился на воротах дворца укрепить медную доску с надписью: «Евнухам запрещается участвовать в государственных делах. Нарушивший это правило будет обезглавлен». Стоило скопцу заговорить о делах правления, как его выгоняли со службы при дворе. Евнухам запрещалось изучать конфуцианские каноны. Они должны были постоянно жить в Запретном городе. Для выхода из него требовалось специальное письменное разрешение. Чжу Юаньчжан советовал будущим правителям и провинциальным чиновникам не слишком доверять евнухам, ибо среди них преобладают порочные люди. Он заставил скопцов подчиниться жестким общеимперским правилам и стремился понижать ранг должностей евнухов.

После раскрытия заговора канцлера Ху Вэйюна в 1380 году Чжу Юаньчжан упразднил кабинет министров и посты канцлеров. Всю военную и политическую власть он сосредоточил в своих руках. Себе в помощь он создал Императорскую канцелярию (Нэйгэ), а ее секретарям отвел лишь роль советников. При его преемниках все важные государственные дела должны были решать сами императоры. После упразднения постов канцлеров, верховного главнокомандующего и ликвидации Центрального правительственного совета (Чжуншу) между императором и более низкими уровнями исполнительной власти возник вакуум. Последний заполнялся при преемниках Чжу Юаньчжана по-разному, в том числе путем допуска евнухов к внедворцовым делам управления.

Уже при третьем минском государе Чжу Ди (1402–1424) скопцы резко пошли в гору. Сей император совершил государственный переворот, опираясь на евнухов. Не доверяя старым сановникам своего деда, новый государь развязал скопцам руки. В его царствование евнухи добились права осуществлять дипломатическое представительство, решать вопросы войны и мира, инспектировать армию и командовать войсками на местах. Чжу Ди выдвигал евнухов в противовес штатской бюрократии и военным, рассчитывая обрести в них верную опору своего самодержавия. Именно при Чжу Ди начался быстрый количественный рост этой касты. Евнухов стали посылать военными наместниками в пограничные провинции. Им даровали одеяния князей низших степеней (гун, хоу) и ставили выше военачальников. При Чжу Ди началось широкое использование дворцовых евнухов на «вне-дворцовой» службе. Их назначали специальными уполномоченными на местах, дипломатическими представителями и инспекторами войск. Скопцы стали контролировать столичную гвардию, внешнюю морскую торговлю, заниматься политическим сыском и выполнять функции цензоров-контролеров. В итоге практическое решение многих вопросов после смерти Чжу Ди перешло к евнухам. Абсолютная власть Сына Неба стала плавно «перетекать» в их руки. Само собой разумеется, что политическим влиянием и властью пользовались главные евнухи, в том числе руководители дворцовых учреждений.

Чжу Юаньчжан строил госаппарат империи Мин так, чтобы в военной, бюрократической и дворцовой системах не мог появиться лидер. В начале XV века этот принцип был отброшен. Ведущая роль при дворе перешла к Управлению церемоний, то есть органу, находившемуся в руках евнухов. Его начальник стал главой придворных кастратов. Ему были подвластны воинские подразделения евнухов, тайная полиция и дворцовая охрана.

Если Чжу Юаньчжан запретил давать кастратам классическое конфуцианское образование, то один из его преемников открыл специально для этого Придворную школу евнухов. Более того, их допустили к государственным экзаменам на получение ученых степеней. После этого их стали назначать на руководящие административные посты наравне с представителями шэньши. Если основатель династии Мин запретил перемещение евнухов по стране, то его наследники, забыв этот наказ, распространили их власть и за пределы столицы. Так, они ведали охраной Нанкина, делами провинции Хугуан и канцеляриями военных наместников. Вскоре евнухи сами стали наместниками. Свыше ста лет (1425–1529) они занимали должности военных наместников во всех провинциях страны. Правда, позднее с этой практикой было покончено. Если Чжу Юаньчжан назначил контролеров над евнухами, то при его преемниках кастраты сами захватили функцию надзора за чиновниками. В 1420 году была создана пресловутая «Восточная ограда» (Дунгуан) — орган секретной и сыскной службы евнухов. Его начальник, один из самых влиятельных среди главных евнухов, даже получил право на личную охрану. «Восточная ограда» занималась исключительно борьбой с заговорами, изменой и «коварными речами». Здесь арестованных допрашивали, пытали и держали за решеткой.

Так уже ближайшие преемники основателя династии Мин пренебрегли его предостережениями в отношении скопцов. С начала XV века евнухи «вышли» за пределы чисто внутридворцовых дел и «вторглись» в гражданское управление, военное дело и надзор. Введение принципа единоначалия в системе внутридворцовых учреждений позволило евнухам обрести значительную самостоятельность по отношению к власти Сына Неба. А это, в свою очередь, открыло дорогу к бесконтрольному росту числа придворных кастратов. Чжу Юаньчжан считал пребывание свыше тысячи скопцов при дворе одной из возможных причин ослабления и падения династий. После его смерти этот численный предел был превзойден многократно.

В отличие от Чжу Юаньчжана его преемники возлюбили кастратов. Императоры крайне ценили личную преданность своих скопцов. Сыны Неба питали пристрастие к кастратам по ряду причин. Во-первых, скопцы не были обременены семейными заботами. Во-вторых, не являлись ставленниками знати. В-третьих, целиком зависели от монарха и не могли ему противостоять. В-четвертых, всегда находились при государе и лучше всего подходили для выполнения срочных и специфических поручений. В-пятых, императоры долгое время считали евнухов всего лишь послушными проводниками своей воли и не предполагали, что именно они фактически узурпируют власть монарха.

При дворе евнухи держали в своих руках двенадцать «управлений», четыре «отдела» и восемь «отделений». Всего же в ведении скопцов находилось пятьдесят четыре учреждения. Из них самые обширные полномочия имело Управление церемоний. Стоявшие во главе его евнухи от имени императора накладывали резолюции на доклады сановников и чиновников, объявляли указы от имени Сына Неба, практически подменяя монарха и явочным порядком узурпируя его власть. Многие резолюции и указы просто не проводились через Императорскую канцелярию. Последняя оказалась полностью безвластным органом. Без согласия евнухов ее секретари ничего не предпринимали, боясь за свою карьеру. Впрочем, и инициатива секретарей, если бы она имела место, была бы похоронена скопцами. Поэтому члены Императорской канцелярии смотрели в рот главным евнухам. А те по своему усмотрению вершили все дела, толковали законы в свою пользу и творили произвол. При последних императорах династии Мин евнухи обсуждали секретные дела, выносили приговоры, миловали приговоренных к смерти, ведали столичной тюрьмой. Все это они делали самостоятельно, без участия придворных сановников. Получив право карать и миловать, скопцы резко усилили свою реальную власть над госаппаратом. Именно они готовили проекты императорских указов, ведали государственными печатями, оглашали резолюции Сына Неба. Именно к ним поступали прошения с мест и из столичных учреждений. К ним перешел контроль за чиновными назначениями и пожалованиями, за государственными монополиями на соль и чай, за особыми судебными делами. Евнухи держали в своих руках императорскую сокровищницу и казну, ведали усыпальницами императорской семьи, казенными шелкоткацкими мануфактурами Нанкина, Сучжоу и Ханчжоу, морскими таможнями и соляными промыслами.

Кастраты командовали столичным гарнизоном, охранявшим Запретный город и самого императора. Здесь скопцы оттеснили на второй план Парчовую охрану, то есть лейб-гвардию. Сына Неба оберегали уже не «одетые в парчу», а подменившие их евнухи-телохранители. Сама лейб-гвардия попала под начало кастратов. Офицеры Парчовой охраны по приказу евнухов производили аресты, содержали под стражей подозреваемых в темных замыслах чиновников, в том числе нелояльных по отношению к евнухам. Скопцы занимались вопросами снабжения армии — производством и складированием оружия, снаряжения и боеприпасов. Евнухов назначали главами дипломатических миссий, главнокомандующими и адмиралами. Таковым, как мы помним, был знаменитый Чжэн Хэ — мореплаватель и дипломат, руководивший семью экспедициями в страны Южных морей. Кастраты командовали крупными военными соединениями, сражавшимися против маньчжуров, возглавляли войска нескольких провинций. Они выступали военными и штатскими инспекторами, закупали товары для дворцовых нужд, собирали внутренние таможенные пошлины, продовольственные и рудничные налоги. На все крупные инспекторские должности назначались евнухи. Среди них были рудничные, налоговые, соляные инспекторы и инспекторы по жемчугу.

Получая все новые и новые назначения, евнухи тем самым сужали сферы деятельности штатской бюрократии, военных, цензоров, придворной стражи и даже фрейлин. Евнухи при династии Мин стали, по сути, третьей особой категорией имперской бюрократии (наряду со штатскими чиновниками и военными). Причем это была наиболее привилегированная часть госаппарата, его элита, воспринимаемая самими монархами как особо доверенная и максимально преданная династии Мин.

Установлению господства евнухов способствовали личные качества императоров, сидевших на «драконовом троне» после Чжу Ди. Это была вереница тупых посредственностей, жестоких самодуров, безмолвных ничтожеств, самовлюбленных жуиров. Всех их объединяли лень и отвращение к государственным делам. Думая лишь о развлечениях и наслаждениях, эти, по сути, номинальные государи отдали управление страной на откуп придворным кастратам. Свое безделье Сыны Неба — преемники Чжу Юаньчжана и Чжу Ди считали высочайшей привилегией, стараясь не слушать и не говорить о делах. Так, император Цзяньшэнь (1464–1487) за 23 года своего царствования лишь один раз принял сановника, да и то с чисто ритуальным визитом. Хоучжао за шестнадцать лет правления (1505–1521) ни разу не принимал своих сановников. Хоуцун (1521–1566) и Ицзюнь (1572–1620) по двадцать с лишним лет не прикасались к государственным делам. Их августейшее время было слишком «драгоценно», а их дух — слишком «возвышенным», чтобы заниматься низменными и скучными административными вопросами. Зато на свои прихоти Сыны Неба не жалели ни времени, ни денег. Один из императоров держал в Западном парке Пекина леопарда. Ухаживать за ним он приставил 240 человек. Под загон хищника отвели свыше 60 гектаров земли. На прокорм зверя и этих служителей ежегодно тратилось почти 170 тонн продовольствия. Расточительство принимало поразительные масштабы. Так, один из монархов на свое бракосочетание истратил свыше 33 миллионов лянов, или более 1235 тонн серебра. Небывалый размах приобрела погоня за редкими драгоценностями.

Гаремные утехи, изысканные трапезы, обильные возлияния и пышные церемонии занимали их почти целиком. В остальное время один император увлекался охотой, другой — столярным делом, третий азартно играл в ножной мяч — прообраз футбола. Этим всемерно пользовались евнухи. Кастраты «освобождали» столь «занятых» Сынов Неба от «утомительных» повседневных забот правления и решали все дела за государей. По такому молчаливому и добровольному «соглашению» реальная власть «перетекла» от императоров и семейства Чжу к особой касте кастратов. Во главе империи Мин оказался «третий пол», реализовавший монархическую власть. Сложилась ситуация, когда «свита правит королем» и «хвост вертит собакой». Так из обслуживающего персонала в стенах дворца эта каста превратилась во властную структуру и руководящую силу в масштабах всего Китая. Причем господство евнухов зачастую не отделялось современниками от прерогатив Сына Неба. Тем самым кастраты как бы драпировались в одежды императорской власти. А это была власть азиатской деспотии со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Череда ничтожеств, занимавшая «драконовый трон», не отказывала себе в удовольствии карать подданных и давать волю своим капризам, самодурству и жестокости.

Отношения между государем и сановниками в Китае приравнивались к отношениям господина и рабов. На аудиенции у Сына Неба сановники и министры должны были докладывать, стоя на коленях. Император мог по своему усмотрению казнить их или подвергнуть телесным наказаниям, то есть бить палками, которые именовались «придворными батогами». По приказу монарха сановника могли арестовать. В этом случае человека передавали в руки «Парчовой охраны». Этот придворный гвардейский отряд помимо охраны Сына Неба занимался тайным сыском, арестами и следствием над подозреваемыми. Иногда расправа над сановниками приобретала массовый характер. Так, Хоучжао пришел в ярость, когда 107 придворных пытались отговорить его от увеселительной поездки на юг. Всех их он приговорил к пяти суткам стояния на коленях перед воротами дворца, а затем к 30 палочным ударам. Кто и после этого остался при своем мнении, получил еще по 40–50 палок. Всего было наказано «придворными батогами» 146 человек, 11 из них умерли. В другой раз придворные вздумали отговорить Хоуцуна от какого-то решения. Тогда император арестовал 134 сановника, а более 180 человек получили «придворные батоги»; при этом 19 «упрямцев» скончались. Такого рода репрессии вселяли в сановников страх. И этот страх использовали в своих целях евнухи. Насаждая среди придворной, столичной и провинциальной бюрократии раболепное послушание, они укрепляли свою власть над госаппаратом. Евнухи умело сковывали усилия прогрессивных политиков — сановников, чиновников и ученых, прежде всего цензоров-контролеров и членов придворной Академии Ханьлинь («Лес кистей»), и сводили на нет предлагаемые ими реформы.

Власть скопцов достигала своего апогея, когда кто-то из них становился могущественным временщиком. На протяжении полутора веков такие фавориты вместе с кликами своих сподвижников по крайней мере трижды становились полновластными правителями Китая. В конце XV века руководство империей перешло в руки евнуха Ли Гуана. Однако в 1498 году его принудили покончить с собой. Позже его место занял всесильный Лю Цзинь, который тоже плохо кончил. В 1510 году его разрубили на куски, а несметные богатства конфисковали. В 1620–1627 годах фактическим правителем империи Мин стал Вэй Чжунсянь. Но в 1628 году его заставили покончить самоубийством. Согласно китайской традиции, такая смерть считалась почетной, поэтому новый император приказал казнить его труп. Но так карали немногих слишком зарвавшихся и одиозных лидеров. В целом же мощь касты евнухов, ее позиции при дворе и в империи оставались величинами более или менее постоянными. Императоры все чаще становились марионетками в борьбе придворных группировок, действуя по указке могущественных евнухов.

Зачастую и родня императора — удельные князья были игрушкой в руках евнухов, управлявших их дворцами, поместьями и владениями. Власть евнухов была им на руку. Дело в том, что она ослабляла контроль штатской бюрократии за произволом, творимым в уделах. Терпели власть скопцов сановники и чиновники, ибо в этих условиях возрастала их бесконтрольность и прекращалась борьба цензоров с самоуправством, коррупцией и казнокрадством. И минская аристократия, и столичные сановники стремились к союзу с верхушкой евнухов. Их поддержки искали лидеры различных придворных группировок и клик. В содействии скопцов нуждались те силы, которые стремились добиться своих целей в обход официальной бюрократической системы. Специфические условия эпохи Мин делали главных евнухов прямыми и влиятельнейшими представителями интересов таких сил. Именно они становились лоббистами этих неформальных, чаще всего региональных группировок. При Хоуцуне все дела в государстве вершили Ся Янь и Янь Сун — секретари Императорской канцелярии и временщики, действовавшие в тесном союзе с евнухами. Низкопоклонство перед всемогущими кастратами становилось чуть ли не нормой. А в разрастающейся борьбе придворных и региональных группировок, в вязкой трясине интриг скопцы демонстрировали особое искусство закулисных комбинаций.

В условиях минского Китая императорские фавориты чаще всего выдвигались именно из среды придворных евнухов, наиболее приближенных к «священной особе» Сына Неба. Многие из них были столь влиятельными, что пользовались всей полнотой власти. Наиболее яркими среди них были Лю Цзинь и Вэй Чжунсянь. Первый фактически правил страной за императора Хоучжао, а второй — за Юцзяо. К императору в Китае обращались с пожеланием «Десять тысяч лет жизни!». Евнухи же приветствовали Вэй Чжунсяня словами «Девять тысяч лет жизни!». Тем самым они ставили его почти вровень с императором. А потерявшие стыд министры и сановники восклицали: «Девять тысяч девятьсот лет!» Подобострастные провинциальные чиновники соперничали друг с другом в сооружении жертвенных храмов, посвященных Вэй Чжунсяню. Сам же он пожаловал себе титул «верховный князь». Император целыми днями занимался столярным делом, а управление государством целиком передал Вэй Чжунсяню.

Пользуясь своей властью и безнаказанностью, евнухи сколачивали при дворе различные группировки и измывались над придворными. Скопцы вымогали у сановников и провинциальной бюрократии колоссальные взятки. Они захватывали казенные и частные земли, убивали простолюдинов и захватывали их имущество, накапливая огромные богатства. У Лю Цзиня в подвалах хранилось более 92 тонн золота и около 2 тысяч тонн серебра, груда драгоценных камней, 500 золотых сосудов и прочие богатства. После смерти главного евнуха Ван Чжэня в его помещениях обнаружили более 60 кладовых, набитых золотом и серебром. Евнухи присваивали значительную часть собранных налогов, из-за чего образовалась огромная задолженность в выплате жалованья воинским частям. Они захватывали казенные земли или отбирали поля у частных владельцев, становясь земельными магнатами. Так, евнух Ван Чжи присвоил более 20 тысяч цинов целины (1 цин равен 6 гектарам), Гу Даюн — 10 тысяч цинов, а Вэй Чжунсянь — около 10 тысяч цинов частных земель. Не только сами евнухи, но зачастую их родня владела огромными поместьями. Лю Цзинь, захватывая казенные земли в черте столицы, снес без малого 4 тысячи казенных и частных строений. При этом он приказал срыть около 3 тысяч могил простолюдинов, что являлось, по тогдашним понятиям, святотатством. Правитель Ляодуна евнух Лю Гун прибрал к рукам большой клин казенной земли и принудил тысячу солдат обрабатывать ее.

С властью евнухов связаны многие трагические страницы в истории империи Мин. Особенно жестоким было самовластное правление Вэй Чжунсяня. Вокруг него сложилась мощная клика евнухов. Именно она разгромила движение реформаторов Дунлинь. Свора кастратов сотнями выгоняла со службы и казнила непокорных сановников и чиновников. Ограбление и угнетение народа достигло наивысшего предела. Деспотизм Вэй Чжунсяня и его клики привел к обострению кризиса в империи и ускорил гибель династии Мин.

Когда крестьянская армия 26 апреля 1644 года вступила в Пекин, десять тысяч евнухов бежали из Запретного города. С императором Юцзянем остался лишь один кастрат. Символично, что вдвоем они и повесились на кривом стволе ясеня, сделав из своих поясов петли. Правящая клика скопцов перебралась в Нанкин — Южную столицу и создала здесь свое правительство во главе с главным евнухом Ма Шиином. Завоевывая Китай, маньчжурская армия 22 июня 1645 года подошла к Нанкину, и Ма Шиин со своим окружением бежал на юг. Так рухнула империя Мин — царство евнухов.

Империя в лапах Тигра

Тогда в Китае царили Восемь Тигров. Именно они верховодили в Пурпурном Запретном городе. Так именовался дворцовый квартал Пекина, обнесенный крепостной стеной. В начале XVI столетия Тигров страшно боялись. Особенно одного — Главного. Именно он пять лет — с года Коровы до года Лошади (1505–1510) — правил огромной страной. Великой державой Востока. Процветающим государством Средневековья, простиравшимся от маньчжурских лесов до вьетнамских гор, от океана до Тибета. В империи Мин насчитывалось два миллиона солдат, до полутора тысяч городов и около 200 миллионов жителей. Со всех ее концов в столицу стекались богатства. И Тигры хватали все что можно: серебро, золото, самоцветы и антикварные ценности. Львиную долю «по праву» забирал себе Главный Тигр. За пять лет в его «лапах» скопились несметные сокровища. Когда он наконец попался в капкан, даже видавшие виды «охотники» остолбенели. В кладовых этого человека хранилось более двух тысяч тонн серебра и золота в слитках, не считая великого множества драгоценных камней и золотых изделий.

Кто же он такой? Император? Его брат? Князь из правящего рода Чжу? Нет. Он был всего лишь евнухом — одним из дворцовых скопцов. Его звали Лю Цзинь. Начинал он во дворце Хоучжао — наследника престола. Сделался его главным евнухом, любимцем и доверенным лицом. Вскоре господин взошел на трон под девизом правления Чжэндэ (1505–1521, посмертное имя У-цзун). Вот тогда-то и начался стремительный взлет карьеры Лю Цзиня.

Новый император Хоучжао тяготился государственными делами, и «сердобольный» фаворит «освободил» своего господина от этих скучных забот. Сын Неба предавался развлечениям и удовольствиям, а за него все в стране вершил «верный раб». Причем временщик пользовался полным доверием властелина. Лю Цзинь стал как бы «теневым императором» — фактически хозяином Китая. А еще — крайне необходимым для государя человеком. Если он хотя бы день не появлялся пред очами Сына Неба, тот посылал за ним. И вскоре фаворит уже ежедневно е утра до ночи проводил время в покоях монарха. Все государственные дела проходили через руки Лю Цзиня. Более того, свое исключительное право на доступ к императору он превратил в источник баснословных доходов. За возможность быть представленным Сыну Неба он брал с чиновников, как правило, тысячу золотых ляновых слитков, с сановников — четыре-пять тысяч, а с крупных провинциальных бюрократов — даже 20 тысяч драгоценных слитков. Вокруг него сложилась мощная клика собратьев-евнухов — любителей власти и богатства. Ма Юнчэн, Гао Фэн и Гу Даюн — их да еще пятерых скопцов во главе с самим Лю Цзинем современники и окрестили Восемью Тиграми. Тигры и остальные приспешники Лю Цзиня, прежде всего его родственники, лихорадочно набивали карманы.

Главный Тигр был крайне резок, злопамятен, подозрителен и скор на расправу. С теми, кого считал своими скрытыми недоброжелателями, — очень жесток. Опасаясь мести Лю Цзиня, провинциальные чиновники предпочитали попросту откупаться от него. Практика вызова местной номенклатуры ко двору, по сути, стала механизмом перекачки части наворованных ею денег в подвалы главного императорского евнуха. «Не сосчитать взяток, полученных им отовсюду!» — сообщает источник. Между тем даже свою невероятную продажность Главный Тигр превратил в средство избавления от тех, в ком не был уверен, а заодно придания себе ореола неподкупного слуги государства. Подношения сомнительных лиц становились для них западней. С попавшимися в этот капкан Лю Цзинь был беспощаден — арестовывал, бросал в тюрьму, доводил до смерти, а ценности передавал в казначейство. Пусть все видят: Лю Цзинь бескорыстен и честен! За крупную мзду Главный Тигр присваивал аристократические титулы, отнимая их у «упрямцев», отказывавшихся приносить ему богатые дары. Никаких норм и правил для него не существовало.

Лю Цзиня окружала беспардонная лесть. Жаждущие преуспеть или удержаться на своих постах должны были его всячески восхвалять. При дворе и по службе быстро продвигались лишь те, кто пресмыкался перед фаворитом. А потому процветали подхалимы, приспособленцы, лицемеры, беспринципные карьеристы, бездари и ловкие царедворцы.

Главного Тигра боялись. Стоило кому-то его разгневать, и неосторожному — будь он даже крупным сановником — грозила опасность. Почуя ее, старались сразу же уйти в отставку и уехать на родину. Подальше от столицы! Можно было попасть в немилость из-за собственного бескорыстия. Честность подозрительна! В период господства Восьми Тигров императорские указы нередко издавались без ведома самого Сына Неба. Лю Цзинь спокойно фабриковал подложные эдикты, частенько устраняя с их помощью своих врагов, строптивых и добросовестных чиновников. Этих последних, особенно провинциалов, Лю Цзинь терпеть не мог.

Обретя власть, которая росла с каждым месяцем, Главный Тигр стал выживать со службы порядочных людей. Делал им гадости. Запугивал. Посылал анонимные письма с требованием убираться подобру-поздорову. Столь «тонкий» намек чаще всего действовал безотказно, и предупрежденный отбывал восвояси. Если упрямец не понимал проявленной о нем «заботы», события принимали иной оборот. Страшна была расправа с тем, кто резко и открыто выступал против наглого выскочки. Кто обличал грязные дела Восьми Тигров и их окружения. Для начала на таких несгибаемых низвергали потоки клеветы. За обвинением следовали разбирательство, арест и допросы. Причем непокорных не просто отправляли в отставку, но при этом еще «исключали из списков», что означало изгнание из благородного сословия в простолюдины. Мало того, таким правдолюбцам надевали на шею позорную и тяжелую деревянную колодку — кангу и с таким «украшением» заставляли целыми днями стоять у ворот их ведомств. Затем «виновных» выдворяли со службы и навсегда лишали права занимать чиновные должности. Плохо приходилось и тем «гордецам» и «недоумкам», которые, получив посты, не преподнесли временщику «положенных подарков». Тяжела была участь тех, кто не желал участвовать в махинациях Лю Цзиня и его клики. Кто не брал взяток. Кто не плясал под дудку фаворита. Как правило, их по подложным императорским указам бросали за решетку, увольняли со службы, направляли на границу — в ссылку, лишали имущества.

Первыми, кто бросил вызов Лю Цзиню, были ученые. Члены императорской Академии Ханьлинь не захотели становиться на колени перед фаворитом. Тот отплатил лютой ненавистью. Временщик то обвинял их в том, что ученые не знают жизни, то обходил с положенным повышением в чине, а то и вовсе удалял из столицы и отправлял в Нанкин. Из-за того что члены Ханьлинь с самого начала пренебрежительно отнеслись к Лю Цзиню, он одно время даже намеревался перевести академию в провинцию, то есть изгнать академиков из Пекина, удалить от императора. Борьба ученых и евнухов за власть резко обострилась в 1507–1508 годах. Против господства кастратов в правительстве выступили многие видные сановники. Большинство жителей Пекина ненавидели зарвавшихся дворцовых прислужников и поддерживали их противников. Ханьлиньцы и оппозиционные сановники в письменных докладах императору и устно клеймили засилье Восьми Тигров. Лю Цзинь решил нанести упреждающий удар и только ждал повода. Вскоре он появился. Однажды, когда Сын Неба выезжал из дворца, ему подбросили жалобу на евнухов. Этот малозначительный инцидент был раздут до уровня бунта или заговора. Собрали придворных чиновников. Заставили их пасть на колени. Доверенные временщика и прочих Тигров ходили меж ними и отбирали наиболее откровенных противников клики. Таких оказалось триста человек. Их увели в дворцовую темницу. Начались допросы и пытки. От тяжелых тюремных условий и истязаний многие из арестованных умерли. Теперь Лю Цзинь видел перед собой только склоненные головы.

В борьбе против своих тайных и явных противников Лю Цзинь не останавливался даже перед массовыми расправами. Так, в декабре года Дракона (1508) были разжалованы в простолюдины и сосланы в войска 675 чиновников. Среди них находились и главы ряда ведомств. Всего за пять лет своего правления Главный Тигр арестовал 899 сановников и чиновников. На многих из них наложил крупные штрафы. Любимец императора стал объектом всеобщей ненависти, источником бед и страха, язвой на теле государства. В конце концов всемогущий фаворит решил, что для него ничего невозможного нет. Вот тогда-то и вознамерился он стать наследником не имевшего сыновей императора, а после и совсем убрать его с дороги.

Однако самому превратиться в Сына Неба — значит основать новую династию, то есть отнять власть у старой династии Мин. А это гигантски разросшийся клан царствующего дома Чжу, где было тридцать удельных князей, до трех тысяч титулованных и около четырех тысяч нетитулованных особ. У подавляющего большинства из них имелись свои телохранители, стражи и слуги. Без боя эта орава престол узурпатору отдавать Не хотела! Значит, исход дела должны были решить мечи! А потому надо вооружаться! И Лю Цзинь начал тайно готовиться к схватке, накапливая в своих кладовых оружие и доспехи.

Главный Тигр любил оружие. Не расставался с зимним круглым веером, украшенным мехом бобра. В этом опахале имелись два скрытых ножна, а в каждом — по тонкому кинжалу. С таким снаряжением Главный Тигр ежедневно приходил в личные покои императора. Зачем? Опасался покушения на себя? Намеревался убить Хоучжао?

В годы Змеи и Лошади (1509–1510) ситуация в стране обострилась. Режим, установленный Восемью Тиграми, действовал на пределе своих возможностей. И вот тут-то и произошли три события, ослабившие и расшатавшие власть Главного Тигра. Во-первых, сорвалось устранение одного из главных евнухов — Чжан Юна, коего Лю Цзинь считал ненадежным. После этой неудачи Главный Тигр обрел в лице Чжан Юна сильного и ловкого врага. Во-вторых, в год Лошади вспыхнул вооруженный мятеж в Нинся, семена которого посеял сам фаворит.

В свое время Лю Цзинь наложил лапу на пограничные районы и расположенные там военные поселения. Приказал перемерить их земли и собрать недоимки по налогам. Желая выслужиться, его посланцы завысили данные о площади таких земель, а затем стали взимать налог с несуществующих полей.

«Жить людям стало невозможно… Люди негодовали, и начались смуты», — свидетельствует источник. Творимый произвол ослабил оборону государства от «варваров». Во главе недовольных встали князь Аньхуа (Чжу Фан) и военачальник Хэ Дин. Подняв вооруженное восстание в войсках, находившихся в Нинся, князь выпустил воззвание и распространил его по всей стране. В этом манифесте он перечислял преступления Лю Цзиня и призывал всех выступить против беззаконного и продажного временщика.

На подавление волнений Главный Тигр двинул армию. Дабы удалить своего врага из пределов императорского дворца, Лю Цзинь добился назначения Чжан Юна на должность командующего войсками в Нинся. Расчет был прост. Если борьба с мятежниками затянется или будет неудачной, карьера соперника окажется под ударом. Тогда его ждет наказание. Если же новоиспеченному военачальнику улыбнется удача и он подавит бунт, то это пойдет только на пользу Главному Тигру. Чжан Юн обезвредит врагов Лю Цзиня и тем самым вызовет на себя гнев всех недовольных фаворитом, поссорится с оппозицией. По тем же соображениям вместе с Чжан Юном в Нинся послали недавно уволенного и только что восстановленного в должности столичного инспектора, талантливого и авторитетного чиновника Ян Ицина. Собратья по несчастью вдали от осведомителей евнуха быстро нашли общий язык и решили свергнуть врага любой ценой. Заговорщикам повезло. Мятеж в Нинся захлебнулся. Часть военачальников и сановников в тех местах не примкнула к восстанию и сумела оказать сопротивление. Через восемнадцать дней после начала выступления князь Аньхуа был разбит, схвачен и казнен. В плен попали многие из его родственников, сторонников и подчиненных.

Победитель Чжан Юн приближался к столице. Ему готовилась торжественная встреча. Триумфатор становился крайне опасным соперником. И вот тут-то очень некстати умер старший брат временщика. Это был третий удар для Главного Тигра. Назначенные на пятнадцатый день восьмого месяца года Лошади похороны с их жестким, неукоснительно соблюдаемым ритуалом по рукам и ногам связали Лю Цзиня. Понимая, что в день погребения он будет предельно уязвим, фаворит просил императора отложить появление победителя в Пекине на два дня. К этому сроку он надеялся либо захватить власть в столице, либо успеть парализовать силы, находящиеся в распоряжении ЧжанЮна. Траурная церемония проходила в крайне напряженной обстановке. Накануне Лю Цзинь выставил мощную охрану и стянул в Пекин все верные ему воинские части.

Однако, разгадав план противника, Чжан Юн вступил в город именно пятнадцатого числа и потому смог опередить своего врага. Император встретил процессию у ворот Дунхоумэнь и дал в честь триумфатора парадный обед, который продолжался допоздна. В эту ночь Лю Цзинь ушел к себе раньше обычного. Главный Тигр был спокоен и уверен в себе. Ему и в голову не приходило, что на него будет поставлен смертельный капкан. В полночь Чжан Юн достал обличительный доклад и стал говорить о том, что именно Лю Цзинь — виновник драматических событий в Нинся. Подвыпивший и не в меру развеселившийся Сын Неба поначалу пытался уйти от острой темы, но вскоре понял, в чем дело. Речь шла о его свержении или о превращении в марионетку фаворита. Посерьезнев и поразмыслив, повелитель согласился с Чжан Юном. Новые союзники решили действовать быстро.

Дворцовой страже было приказано арестовать Лю Цзиня. Водяные часы показывали третью стражу — наступил «час тигра», или время с трех до пяти часов ночи. Главный Тигр крепко спал. Солдаты, выломав двери, ворвались в резиденцию евнуха. Испуганный Лю Цзинь поспешно выбежал во двор, но был схвачен. Его отвели во дворцовую тюрьму. Словно об этом писал великий поэт Средневековья Ду Фу (712–770):

Вначале Сын Неба не намеревался казнить Лю Цзиня. Однако монарх переменил свое решение, как только узнал, что именно нашли в его подвалах. А нашли там несметные богатства! Одни только драгоценные камни едва умещались в емкостях, равных двадцати литрам! Сверх того было конфисковано пятьсот золотых сосудов для супа, два комплекта золотых лат, три тысячи золотых крючков-застежек для халатов, свыше четырех тысяч яшмовых поясов! Здесь же обнаружили вещи сугубо императорского достоинства. Четыре золотых дракона — эмблемы власти Сына Неба и восемь императорских парадных одеяний! Временщик основательно готовился к своему восшествию на престол! А тут еще оказалось, что кладовые набиты оружием и боевым снаряжением. Хранились здесь и пятьсот специальных пластинок — пропусков во дворец и особые дощечки для нанесения на них императорских указов. Такого рода запасы подтвердили самые худшие подозрения о замыслах их хозяина.

Император впал в ярость. В страшном гневе он завопил: «Лю Цзинь действительно изменник!» Хоучжао приказал бросить в темницу не только своего бывшего любимца, но и остальных семерых Тигров.

Лю Цзиня обвинили более чем в тридцати преступлениях. После допроса император повелел больше не докладывать о бывшем наперснике. В том же августе года Лошади Лю Цзинь взошел на плаху. Его четвертовали на городском рынке. «Тигриную» голову выставили на всеобщее обозрение — в клети на столбе. По окончании следствия обвинения выдвинули против шести евнухов. Их, а также пятнадцать родственников фаворита приговорили к отсечению головы. Семь крупных сановников «исключили из списков» и разжаловали в простолюдины. Остальные члены клики Лю Цзиня вышли сухими из воды.

Теплая и ясная осень оказалась богатой на расправы. Вслед за Лю Цзинем шесть Тигров один за другим понуро взошли на эшафот. Седьмой Тигр — правая рука временщика Чжан Цай умер в тюрьме и был четвертован посмертно. Двадцать три раза собирались пекинцы на рыночной площади. Тридцать один раз поднимал здоровенный палач тяжелый двуручный меч на потеху толпе…

После казни Лю Цзиня любители поэзии декламировали стихи Ду Фу:

Подвиги разбойной вольницы. Атаманы Лю Шестой и Лю Седьмой

Бешеный топот копыт возник будто внезапно. Стремительно нарастая, он заложил уши. Шедшие в город люди в страхе бросились кто куда, роняя то, что несли из окрестных деревень на рынок. А по дороге, пригнувшись к гривам, молча нахлестывая лошадей плетьми, неслись к городским воротам всадники. У подножия надвратнои башни уже заметалась в испуге стража, пытаясь опустить тяжелую деревянную решетку. Не успели! Быстрые стрелы пронзили четырех солдат в спину и двух в грудь — остальные бросились бежать. Взяв яростным рывком ворота и сбивая зазевавшихся горожан, грозный отряд вихрем ворвался на рыночную площадь и, опрокидывая лотки, корзины, навесы, ринулся к входу в ямэнь — уездную управу. Когда последний всадник исчез за ее стенами, с колен поднялся старый крестьянин и, позабыв о своих рассыпавшихся по земле овощах и зелени, поднял вверх руки. Лицо его, худое, загорелое, морщинистое, осветилось злорадством и безграничным торжеством, а из ощерившегося, почти беззубого рта вырвался истошный крик восторга: «Братья Лю! Братья Лю! Молодцы! Удальцы Лю! Храбрые ребята!»

Да, те два вожака, что неслись впереди ватаги, оба крупные, с непокрытыми головами, в чешуйчатых железных нагрудниках и с луками в руках, были знаменитые братья Лю Шестой и Лю Седьмой. Кто же не слышал об этих страшных разбойниках?! Кто не дивился их лихим делам и дерзким набегам?! Кто же не знал: за головы атаманов обещана груда серебра, а за пособничество им — тюрьма и каторга?! Тогда о них судачили все. Да и как иначе, ведь братья действовали почти в окрестностях Пекина — столицы Минской империи! О братьях Лю говорили по-разному. Одни — со злобой и ужасом, другие — с одобрением и даже восторгом, третьи качали в сомнении головой: чем все это кончится?

В ту пору в Китае властвовал тупой и жестокий император Хоучжао (1505–1521), а все дела в государстве вершил временщик — главный дворцовый евнух Лю Цзинь. Нарастал произвол чиновников. Сбор налогов превращался в открытый грабеж. У крестьян отбирали все «лишнее», так что «нигде не оставалось ни петуха, ни собаки». Деревню терзали и стихийные бедствия, особенно засухи. Население глухо волновалось. Крайне напряженным было положение в столичной провинции. Здесь, к югу от Пекина, император и его фаворит надумали превратить частные земли в казенные, обрекая тем самым свободных владельцев на полукрепостную зависимость.

Крестьянские земли отбирались под императорские поместья. Но раз здесь замешан сам Сын Неба, то жаловаться некому. Значит, надо браться за оружие! Как всегда в таких случаях, первой поднялась деревенская молодежь. А куда ей идти? Конечно, к «разбойникам»! Так власти именовали тех, кто сеял «смуту», — и шайки воров, и отряды повстанцев, и разбойную вольницу, и крестьянское войско с его вождями. Таких осенью года Змеи (1509) на юге столичной области появилось особенно много. Именно здесь, по свидетельству источника, «жители стали крайне дерзкими. Они любили скакать на конях и стрелять из лука, часто грабили на дорогах. Их называли конными разбойниками. К этому времени они собрали очень много сообщников».

Среди атаманов особенно выделялись братья Лю. Старшего, Шестого, звали Лю Чун, а младшего, Седьмого, Лю Чжэнь. Были они уроженцами уезда Вэньань близ Пекина.

Отчаянные храбрецы, они к тому же превосходно стреляли из лука, виртуозно владели мечом и слыли отличными наездниками. Их удаль и слава притягивали в отряд все новых и новых повстанцев. К ним шли местные удальцы и беднота, даже многие солдаты правительственных войск переходили на их сторону. В год Змеи братья Лю объединились с известным атаманом Ци Яньмином и начали в окрестностях Пекина настоящую войну против чиновников и богачей. У них были самые крупные конные ватаги, прочие возглавляли Син по прозвищу Старый Тигр, Ян Тигр и Лю Третий. Особым авторитетом пользовался атаман Чжан Мао, к которому примкнули такие вожаки разбойной вольницы, как Ли Лун и Ян Ху.

Всесильный Лю Цзинь в гневе потребовал немедленно уничтожить «бандитов». Однако облеченные высочайшим доверием три инспектора отнеслись к поручению с прохладцей. Один взял с собой в поход семью. Другой на пару с начальником местного гарнизона ударился в разгул; в окружении певичек и танцовщиц оба «героя» под музыку и пение неутомимо вливали в себя вино. Злой завистник донес об этих невинных забавах в столицу. Временщик пришел в ярость. Веселого инспектора разжаловали, послав простым стрелком из лука в один из гарнизонов.

После кары, постигшей собрата, два уцелевших чиновника взялись за ум и стали спешно арестовывать «разбойников». Причем не столько самих удальцов, сколько их сторонников, сочувствующих, а то и вовсе ни в чем не повинных людей. Не было дня, чтобы не хватали таких «преступников» и под конвоем, в шейных колодках не приводили в управы. Солдаты, шедшие впереди, трубили в рог и били в барабаны. Трубный рев и бой барабанов не прекращались часами. За такое рвение оба инспектора получили повышение по службе.

Казалось, вольница поутихла. Многие атаманы со своими ватагами возвестили о своей покорности, однако с повинной не явились, а оружие и коней не сдали. Лю Цзинь и послушный ему император требовали от чиновников и военачальников искоренить «разбойников». А они тем временем нашли общий язык с теми из дворцовых евнухов, кто были уроженцами уезда Вэньань, откуда происходили, как уже упоминалось, братья Лю и некоторые другие лихие атаманы. Как издавна повелось в Китае, земляки очень дружили и старались помогать друг другу в трудную минуту. Вскоре между «разбойничьими» главарями и дворцовыми кастратами установились тесные связи. А добытое атаманами серебро, перетекавшее в карманы евнухов, надежно скрепило это «родство душ». Неким подобием штаба «смутьянов» служило жилище почитаемого ими Чжан Мао — большой двухэтажный дом с прочными двойными стенами и глубоким погребом. Здесь вожаки собирались, обсуждали дальнейшие планы и пировали. Чжан Мао приходился соседом семье одного из главных евнухов по прозвищу Северная Могила. Эти два достойных человека побратались. Затем Чжан Мао с помощью Северной Могилы сумел подкупить еще нескольких евнухов. Один из них — Гу Даюн — был близок с самим императором.

Такого рода взаимоотношения резко расширили возможности Чжан Мао. С помощью евнухов и их слуг этот удалец частенько проникал в императорский дворец в Пекине, куда простой смертный и не надеялся попасть. Однажды атаман даже вошел в зал Баофан и видел, как Сын Неба играет в мяч.

После этого случая Чжан Мао стал еще более дерзким. Ватаги его собратьев тогда терпели поражения от солдат одного из военачальников, и Чжан Мао обратился за помощью к Северной Могиле. Тот устроил в своем доме пир, пригласил военачальника и Чжан Мао, посадил их друг против друга и, подняв чашу, ласково сказал отважному воеводе: «Он действительно мой брат, с ним нужно ладить, и не нужно его преследовать». После чего, наполнив чашу еще раз, Северная Могила повернулся к Чжан Мао и строго произнес: «Главнокомандующий (хозяин дома щедро повысил своего гостя сразу на два-три звания. — Авт.) с тобой в хороших отношениях, и ты отныне не приноси ему беспокойства!» Полководец боялся Северную Могилу и не осмелился возразить ему. Остальные военные, видя, как осторожен их сослуживец, также избегали активных действий. Так на время евнухи и атаманы парализовали усилия правительственных войск.

Инспектор Нин Гао узнал о причинах странного затишья и решил покончить с «разбойничьим гнездом». По его приказу один смельчак из чиновников полицейско-сыскного ведомства проник в дом Чжан Мао под видом музыканта, играющего на лютне. Ублажая слух пирующих, лазутчик подробно изучил расположение комнат, входы и выходы. Скоро «лютнист» стал вхож в «логово разбойников». Именно он и открыл дверь подобравшимся к дому солдатам. Ворвались они внезапно, но встретили яростное сопротивление. В завязавшейся стычке ударом боевой секиры солдаты сломали ногу Чжан Мао. Раненый был схвачен и доставлен в Пекин — на допрос, суд и расправу. Его друзья-атаманы решили любой ценой вызволить своего собрата. Тайно пробравшись в столицу, они связались с Северной Могилой, который вместе еще с одним евнухом якобы просил за Чжан Мао императора, что весьма сомнительно. Скорее всего, скопцы пали в ноги своему патрону — всемогущему Лю Цзиню. Тогда «сверху» последовал «милостивый» ответ: «Пусть поднесут в подарок двадцать тысяч лянов серебра, и тогда возможно помилование». А тайный посредник предполагаемой сделки — слуга временщика сверх того потребовал себе десять тысяч лянов.

Дабы раздобыть нужную сумму, Лю Шестой, Лю Седьмой и Ян Тигр решили ограбить, причем тайно и тихо, одно из областных казначейств. Однако то ли случайно, то ли вынужденно Ян Тигр поджег одно из казенных зданий. В ямэне подняли тревогу. Поняв, что дело сорвалось, Лю Шестой и Лю Седьмой благоразумно бежали. Чжан Мао был казнен, а братья оказались в тяжелом положении. Зная это, местные чиновники предложили им действовать сообща против других «разбойников». Делать нечего — лихая парочка перешла в лагерь недавних преследователей и весьма успешно противостояла своим вчерашним товарищам, получая за это разного рода награды.

Вскоре в правительственном лагере сочли, что «разбойники» в столичной области стоят на краю гибели, а наиболее ретивые служаки даже советовали начальству уничтожить «корень зла», то есть Лю Шестого и Лю Седьмого. Прознав об этом, оба удальца скрылись. Тогда их объявили в розыск. Нарисовали и разослали портреты братьев, арестовали их жен и сыновей, заодно совершенно разорив их дома. Храбрецы не сдались и вступили в войну с властями, попутно грабя богачей и купцов.

В конце года Лошади (1510) был казнен всемогущий Лю Цзинь и императорским указом обещана амнистия «разбойникам», явившимся с повинной. Оба Лю решили рискнуть и вскоре вместе с 34 соратниками пришли в областной центр. Об их капитуляции доложили самому государю. Братьев помиловали, но приказали им схватить других «разбойников», дабы тем самым искупить свою вину. Лю искушать судьбу не захотели. Тайно уйдя из правительственного лагеря, они примкнули к лихому атаману Бай Юню, а вскоре стали действовать самостоятельно.

Новая ватага быстро росла и вскоре превратилась в мощный боевой отряд, который в январе года Овцы (1511) ринулся на уездный центр, где в темнице томился вожак Ци Янь-мин. Налет удался — еще один атаман обрел свободу. В итоге под командованием воинственной троицы через десять дней собрались несколько тысяч человек. «Шалости» разудалой вольницы перерастали в народное восстание, участников которого власти именовали теперь не только разбойниками, но и мятежниками. Весной того же года к ним присоединился будущий знаменитый атаман Чжао Суй. Этот студент-книжник обладал необыкновенной силой и отвагой и часто заступался за обиженных. Когда отряд Лю Шестого и Лю Седьмого взял его родной город, он, защищаясь, вошел в воду вместе с женой и детьми. Разбойники схватили его жену и собирались обесчестить ее. Тогда Чжао Суй в гневе бросился на них и ранил двух человек. Однако братьям Лю удалось скрутить смельчака. Оценив его мощь и смелость, они стали уговаривать Чжао Суя примкнуть к их отряду. В конце концов тот согласился, был отпущен домой, а вслед за тем вместе с двумя своими братьями собрал отряд в пятьсот человек и присоединился к повстанцам. Их силы окрепли, а зона налетов значительно расширилась — вплоть до границ Шаньдуна. И вот тогда во дворце забили тревогу.

Против повстанцев, помимо местных частей, бросили тысячу отборных солдат из столицы. Поскольку у правительственных войск конница была слабой, император разрешил забирать лошадей у населения. Но это только подлило масла в огонь, и борьба разгорелась еще сильнее. В марте года Овцы мятежники, численность которых превысила сто тысяч человек, уже хозяйничали более чем в пяти округах и пяти уездах, захватив десять городов. Так возникло самое крупное вооруженное крестьянское восстание в средний период правления династии Мин. Храбрецы обычно нападали внезапно, врасплох, в тех местах, где правительственных войск было мало, а потому достойного сопротивления не встречали. Главнокомандующий неприятельскими частями Чжан Вэй был избалован, труслив и воевать не умел, а посему ему требовался умный, смелый и деятельный помощник. Таковым стал Ма Чжунси — штатский чиновник и ученый. После чего все эти воеводы «отправились походом на разбойников».

А между тем восстание разрасталось. Как только чиновники слышали о приближении «разбойников», они впадали в панику. Жители сами открывали ворота городов и впускали мятежников. По этой причине, сообщает современник, «между Севером и Югом прервалась всякая связь. Народ волновался и шумел». Из Пекина на места послали приказ — восстановить городские стены, очистить рвы и пополнить войска, причем надлежало набрать «смельчаков из народа», дабы «разбойникам» не удалось привлечь их к себе. В городах и деревнях спешно формировали отряды самообороны и возводили укрепления. Власти расположили войска вдоль Желтой реки — Хуанхэ, чтобы предупредить прорыв «бандитов» в горы Тайхан, где, как опасались, они могли создать свою опорную базу. Весной того же года усилились народные волнения на юге провинции Цзянси, а летом отряды Чжао Суя, Си-на Старого Тигра, Лю Третьего и Яна Тигра ушли в Хэнань, а также действовали в Шаньси. Затем они вернулись в столичную провинцию и через Шаньдун отправились на юго-запад — вверх по реке Янцзы. Повстанческое войско, ведомое Лю Шестым, Лю Седьмым и Ци Яньмином, вторглось в Шаньдун и Хэнань, а затем, пройдя не одну тысячу километров, вступило в богатые рисом и пшеницей провинции Хубэй и Хунань.

Здесь с 1507 года бушевало крупное восстание крестьян, которым удалось занять обширную территорию и овладеть рядом городов. Испуганные власти собрали значительные силы на границах этих провинций, стараясь не пропустить мятежников в соседние области. Войско братьев Лю вплотную приблизилось к Учану, однако на штурм этого крупного города не решилось и двинулось вниз по реке Янцзы — в Цзянси. После стремительного рейда на север отряды Лю Шестого, Лю Седьмого и Ци Яньмина достигли Чжэньцзяна. Казалось, они перережут Великий канал и прервут сообщение между Севером и Югом. Повстанцы угрожали Нанкину — Южной столице Минской империи. Всего за один год Овцы они победоносно прошли по семи провинциям, трижды подступая на севере к Пекину. Так начиналась обычная для средневекового Китая маневренная крестьянская война против прогнившей бюрократии.

Видя, что подавить мятежников не удается, за дело взялся помощник главнокомандующего Ма Чжунси. Честный, умный и смелый человек, он решил переманить повстанцев на свою сторону, умиротворить их и отпустить по домам. При этом Ма Чжунси делал ставку на свою незапятнанную репутацию и усталость атаманов от кочевой жизни и опасностей. Ма широко распространял объявления. В них говорилось, что если Лю Шестой и другие повстанцы появятся в родных местах, то разрешается не задерживать их и давать им продовольствие. А ежели кто из «разбойников» надумает сложить оружие, то таковых не предавать смерти. Услышав об этом, атаманы прекратили набеги и стали выжидать. Никто не знал, верить написанному или нет. Тогда Ма Чжунси, взяв с собой нескольких солдат, поехал в стан противника и стал уговаривать храбрецов бросить свое опасное занятие и сдаться на милость императора. Лю Шестой и другие атаманы, в свою очередь, посетили этого уважаемого человека в его военном лагере. То, что он, окруженный своими офицерами и солдатами, мог легко арестовать вожаков и не сделал этого, укрепило их доверие к нему. Вот тут среди атаманов и начался разброд. Лю Шестой имел намерение покориться, а Лю Седьмой, напротив, считал заманчивое предложение ловушкой. Как можно верить?! Государственные дела находятся в руках евнухов, и Ма Чжунси не сможет выполнить своего обещания! Тогда их ждет плаха!

Желая разузнать обо всем подробнее, атаманы послали в столицу надежного человека, но ответ он принес неопределенный. Тогда захваченные в Шаньдуне серебро и золото доставили в Пекин и раздарили влиятельным евнухам и сановникам, прося взамен подтвердить сведения о помиловании. Золото и серебро охотно взяли, а вот ни помилования, ни гарантий не предоставили. Убедившись, что деньги и время потрачены впустую, братья Лю и их товарищи с особой силой и яростью возобновили набеги. Это послужило сигналом к резкому подъему повстанческой борьбы, собравшей под свои знамена десятки тысяч бойцов. Правительственные войска ничего не могли поделать с летучими кавалерийскими отрядами «бандитов». Как всегда в таких случаях, стали искать козла отпущения. Им, естественно, оказался Ма Чжунси. Против него использовали слухи, клевету и доносы. Не вел с разбойниками борьбы! Держал вверенные ему войска только для собственной охраны! Был в сговоре с атаманами! Ведь запретили же они своим людям разграбить и сжечь дом Ма Чжунси! Это ли не доказательство?! Заодно приплели к делу сибарита и труса Чжан Вэя. Обоих арестовали, бросили за решетку и приговорили к казни. Ма Чжунси умер в тюрьме, а его начальник вышел на волю, потеряв лишь титул и должность.

В августе 1511 года Лю Шестой, Лю Седьмой, Ци Яньмин и Ян Тигр объединили свои отряды в мощное кавалерийское соединение численностью в две тысячи всадников. Эта конная лавина наводила ужас на богачей и власть имущих. Повстанцы убивали всех чиновников. Страх, особенно на местах, еще более усилился после расправы с одним из уездных начальников. Во главе карательных войск срочно поставили первого евнуха Гу Даюна. На подавление «разбойников» мобилизовали лучших военных и штатских чиновников, перебросили отборные войска с северной границы. Было объявлено: сдавшие свой город власти отныне карались отсечением головы.

Меж тем боевые действия приближались к самому Пекину и Тяньцзиню. В столице ввели военное положение. Повстанцы наступали. Ситуация стала критической. Испуганный император Хоучжао вызвал к себе влиятельнейших сановников и устроил им разнос. «Разбойники на востоке, а войска отправились на запад! — кричал он. — Из-за своей медлительности они не смогут выполнить задачи!» Был дан приказ о новой переброске войск, и правительственная армия получила явный перевес. В двух последующих сражениях повстанцы понесли потери и отступили на юг. Угроза Пекину была снята.

Наступил год Обезьяны (1512) — время крайнего ожесточения борьбы. Время решительной схватки. Против «бандитов» были посланы новые карательные войска. Император грозил казнями, однако ни запугать, ни расколоть мятежников не удалось. Подавить же движение силой долго не представлялось возможным. Стремительные отряды «бандитов» всякий раз уходили от лобового удара.

Только ценой огромного напряжения власти смогли переломить ситуацию в свою пользу. Не выдержав мощного напора, после ряда поражений повстанческие армии рассыпались на отдельные отряды.

Когда кольцо вражеских войск стало сжиматься, братья Лю повели свою колонну на запад. Они рассчитывали пробиться в горы Тайхан и уйти в провинцию Шаньси. Однако под Синтаем им пришлось принять бой. Последний бой. В самом его начале пал отважный Ци Яньмин. Крестьянская пехота не выстояла под ударом превосходящих сил противника и обратилась в бегство. И тогда наперерез ей во главе трехсот всадников ринулся Лю Шестой. Поднявшись в стременах, он бешено кричал: «Стойте! Заячьи души! Назад! Трусы!» Но вражеская стрела пронзила ему горло. Лавина бегущих смяла, а затем вражеская конница опрокинула его отряд. Как погиб Лю Седьмой, никто не знает. Видели только, как он в окружении верных друзей ринулся в гущу сражающихся. Из этой сечи вырвался только его буланый конь под алым седлом поверх леопардовой шкуры. Так ушли в мир теней легендарные атаманы, не ведавшие страха. Но еще многие годы люди вспоминали дерзкие набеги лихих всадников и не верили в их гибель.

Как укрепить слабеющую империю? Чжан Цзюйчжэн и его реформы

Чжан Цзюйчжэн (1525–1582) — один из видных китайских сановников, пытавшихся провести реформы в административно-управленческой и социально-экономической сфере страны. Уже с конца XV века и особенно с начала XVI века в могучей с виду китайской империи Мин наблюдается подспудное развитие кризисных явлений. Постепенно нарастает характерная для традиционного Китая дифференциация земельной собственности. С одной стороны, все больше земельных площадей правдами и неправдами попадает во владение самого императора, многочисленных его родичей, высших сановников и царедворцев, широкого учено-служилого слоя (чиновников и претендентов на чин и звание), богатых купцов и землевладельцев, юридически не имевших сословных привилегий, но эксплуатировавших наемный труд. С другой — все больше обедневших крестьян вынуждены брать землю в аренду у хозяев, попадая в зависимость от них. Растут налоги. Наметившееся к середине XVI века развитие ремесленной промышленности, торговли, особенно внешней, и городской жизни всячески тормозится традиционной идеологической доктриной, считавшей торговлю и ремесло «второстепенными», не достойными уважения занятиями. Падает боеспособность армии, построенной на принудительной службе людей, приписанных к военному сословию, и на обращении в солдат преступников. Разлагается правящая верхушка. Императоры все чаще отстраняются от государственных дел, передоверяя их временщикам, использующим свое положение для безудержного обогащения. Мздоимство закрепляется как определенная норма жизни, поразив сверху донизу громоздкий чиновно-бюрократический аппарат империи. Двор ведет роскошный образ жизни — празднества, банкеты, увеселительные поездки, охота, развлечения, а в казне не хватает средств на выплату жалованья войскам.

Растет социальная напряженность. Все чаще вспыхивают народные восстания. Они особенно интенсивны в 1508–1518 годах и в 50-х годах XVI века. Правда, они еще не приняли слишком широкого размаха, и властям удается справляться с ними. Однако наиболее дальновидные представители правящей элиты понимали, что империя движется к явному кризису. В докладах на имя императора они ратовали за наведение порядка в государственном администрировании, устранение от власти наиболее одиозных фигур, высказывали свои соображения и предложения по поводу упорядочения налогов, укрепления армии и т.д. Таким образом, появление на исторической арене такого деятеля, как Чжан Цзюйчжэн, отнюдь не было случайностью.

Он родился в 1525 году в уезде Цзянлин провинции Хубэй. Как отмечают его биографы, Чжан Цзюйчжэн был высок ростом, строен и красив, да к тому же был умен и талантлив. В 15 лет поступил на учебу, открывавшую путь к чиновной карьере. Был замечен местным военным губернатором, увидевшим в нем «человека с государственными способностями». Вскоре он прошел экзаменационный отбор на волостном уровне, а в 1547 году, выдержав экзаменационные испытания при императорском дворе, получил высшее ученое звание «выдающийся муж». Однако путь наверх ему проложили не только личные совершенства, но и покровительство высших сановников, оценивших его таланты, а также благоприятное стечение обстоятельств.

В 1566 году умер император Ши-цзун. Прежние фавориты лишились опоры, выдвигались новые. При покровительстве новой императрицы Чжан Цзюйчжэну посчастливилось попасть в их число: в 1567 году он занял высокую должность в Ведомстве чинов (то есть в центральном правительственном аппарате) и одновременно стал членом Дворцового секретариата, фактически являвшегося высшим правительственным органом. В 1572 году Чжан Цзюйчжэн возглавил этот секретариат, получив почти неограниченные властные полномочия. Положение «главного помощника» императора и реальную власть он сохранял в течение десяти лет вплоть до своей смерти в 1582 году.

Всецело оставаясь царедворцем, привыкшим к соответствующему образу жизни, Чжан Цзюйчжэн, в отличие от многих дворцовых фаворитов и временщиков, заботился не только о своем благополучии, но и об укреплении страны. Здраво оценивая сложившееся положение, он писал: «Когда дела в Поднебесной доходят до крайности, то требуются перемены». Тех, кто не понимал этого, называл «педантами, не постигшими своевременности перемен». Методы же, которыми он собирался оздоровить обстановку в империи, не выходили за рамки традиционных, а его цели вполне совпадали с формулой предшествующих реформаторов: «Обогатить государство, усилить армию». Чжан Цзюйчжэн не стремился коренным образом перестроить существующие порядки, а намеревался лишь усовершенствовать, исправить, упорядочить их, придав им большую, чем прежде, эффективность. Его кредо хорошо отражено в его словах: «Каждое дело должно осуществляться, а не заменяться пустыми разглагольствованиями… Ведь при всяком деле в Поднебесной не трудно установить законы, а трудно их претворить, не трудно говорить о чем-либо, а трудно добиться результативности этих слов».

В политико-административной области Чжан Цзюйчжэн попытался усовершенствовать систему отбора и выдвижения управленческих кадров — чиновников, составлявших основу государственной машины в традиционном Китае. Сложная система экзаменационных испытаний претендентов на государственную службу, выработанная еще в начале VII века, стала давать сбой. Ее разъедали протежирование, клановые и семейные связи, привилегии, подкуп, различный обман и т.п. Чтобы покончить с этим, Чжан Цзюйчжэн в 1573 году ввел «Порядок аттестации чиновников». Этот документ предусматривал введение более строгих критериев для экзаменующихся, приближение знаний к практическим нуждам управления, проверку полезности экзаменационных сочинений и проектов на самом высоком уровне. В 1575 году была упорядочена система местных школ в областях, округах и уездах, где начинали готовить чиновные кадры. Чтобы освободиться от «балласта», в этих школах было велено ежегодно проводить экзаменационные испытания.

В социально-экономической области самым значительным мероприятием Чжан Цзюйчжэна было введение в 1581 году «единого налога» и распространение этой системы на всю страну. Суть нового порядка сводилась к следующему: 1) все трудовые повинности (принудительный труд по предписанию властей) заменялись суммой выплат, исчислявшихся в серебре, эта сумма определялась количеством работников в доме и размером имеющейся в хозяйстве земли (соотношение доли выплат с работников и с земли в разных районах страны могло быть различным); 2) поземельный налог также исчислялся в серебре, это давало возможность определить единую сумму налога и повинностей; 3) устанавливалась общая сумма налогов и повинностей для каждой отдельной области и каждого уезда, и эти выплаты нельзя было занижать; 4) налоговые платежи надлежало вносить непосредственно местному чиновному начальству, а не различным старостам, учетчикам, перевозчикам и т.п., что упрощало механизм поступления налогов в казну.

Перед тем как ввести «единый налог», Чжан Цзюйчжэн организовал всеобщий обмер и регистрацию пахотных земель в стране. Это не было чем-то новым для Китая. Подобные реестры составлялись начиная с древних времен. В результате этого обмера, успешно проведенного в 1578–1581 годах, были выявлены утаиваемые от обложения земли, закреплены границы частных земельных владений, замедлен процесс «поглощения» богатыми и знатными земель простых крестьян и бедняков, а количество учтенной и облагаемой земли возросло примерно на ¾ по сравнению с данными начала XVI века.

Чжан Цзюйчжэн стремился ограничить расходы императорского двора и высоких сановников. Поощрял местные власти к увеличению государственных доходов и созданию необходимых запасов на экстренные случаи (неурожай, стихийные бедствия, война и т.д.). Все это не выходило за рамки традиционного китайского представления о добродетельном управлении и вряд ли может быть названо реформами.

То же самое можно сказать и о его подходе к внешнеполитическим и военным проблемам. Он не проводил реформ в армии, но уделял пристальное внимание поддержанию эффективной обороны границ, как на сухопутных северо-западных и северных рубежах империи, так и на ее морском побережье.

В целом усилиями Чжан Цзюйчжэна и его помощников надвигавшийся кризис был на какое-то время отодвинут. Всестороннее упорядочение, особенно в экономической сфере, не могло не сказаться положительно на положении в стране. Однако, как отмечалось, коренных перемен в жизни китайского общества его деятельность не принесла. Основы отбора чиновных кадров, дававшие неписаные преимущества выходцам из привилегированных сословий, остались прежними, распространение «единого налога» шло не так быстро, и его нормативы оставались разными в различных районах страны, перевод налогов на денежную основу подчас создавал новые трудности для крестьян, которые производили лишь натуральный продукт. Неудивительно, что довольно скоро после смерти реформатора положительные результаты его деятельности практически сошли на нет.

Этому способствовали и его высокопоставленные противники. Еще недавно они возносили молитвы о здравии заболевшего Чжан Цзюйчжэна, а через девять месяцев после его смерти (в 1582 году) уговорили императора обвинить его в злоупотреблении властью, отобрать посмертно титулы, описать и конфисковать имущество его семьи. Освободившийся от сдерживающего влияния реформатора молодой император Шэнь-цзун, по-прежнему не занимавшийся государственными делами, окунулся в роскошную жизнь, без счета транжиря средства на развлечения. Империя снова покатилась к кризису, приведшему ее через шестьдесят лет к гибели.

Ланьлинский Насмешник о пьянстве, стяжательстве и блуде. «Цветы сливы в золотой вазе»

В самом конце XVI века и в первые годы XVII столетия образованная публика Великой Империи Мин, а именно так официально именовался тогда Китай, зачитывалась новым и необычным романом. Расходился он в списках и за большие деньги. Называлось это произведение «Цзинь, Пин, Мэй» — «Цветы сливы в золотой вазе». Однако данные иероглифы имеют и другие значения — «богатство», «бутылка», «сифилис». Культурный китаец, воспитанный на символике иероглифов, понимал «закодированное» наименование книги как «Стяжательство. Пьянство. Блуд». Роман читался взахлеб и весело. К веселью побуждал и псевдоним автора — Насмешник из Ланьлина. Это — уезд в восточной провинции Шандун, славившийся своим вином, как Бургундия или Шампань во Франции. Для любого китайца ланьлинец — прежде всего веселый пьянчужка, острослов, дерзкий во хмелю насмешник. Подвыпивший ланьлинец мог безнаказанно произносить крамольные речи, клеймить пороки власть имущих, высмеивать корыстолюбие и жадность чиновников.

А что взять с веселого балагура, завсегдатая сборищ хмельной братии?! Только посмеяться да махнуть рукой! В старом Китае вольнодумцы часто маскировались под бражников, так было легче уйти от неусыпной цензуры. Подвыпивший мог безопасно для себя порицать власти, нравы и злоупотребления. Захмелевшему могли простить и обличения социальных язв, и вольнолюбивые мысли.

Появление романа стало для современников сенсацией. «Цзинь, Пин, Мэй» и его анонимный создатель сразу обросли разного рода слухами и легендами. Все стремились докопаться до правды — кто же скрылся под озорным, явно вымышленным прозвищем? Имя автора романа нам до сих пор не известно. Есть лишь псевдоним, но и его окутывают легенды. Вот одна из них. Некто принес превосходную рукопись издателю. Тот потребовал указать фамилию и имя автора. Однако писатель в ответ только молчал и улыбался. «Вы лишь смеетесь и ничего не отвечаете!» — начал сердиться издатель. Тогда незнакомец взял кисть и написал на титульном листе «Насмешник». Его собеседник не унимался: «Припишите хотя бы — откуда вы родом!» Автор глянул в окно, увидел вывеску гадальщика из Ланьлина и, не долго думая, поставил название этого уезда перед псевдонимом. Так родился великий и таинственный Ланьлинский Насмешник. Одно из предисловий к ксилографическому изданию романа 1617 года подписано сходным псевдонимом «Весельчак». Скорее всего, «Весельчак» и «Ланьлинский Насмешник» — одно и то же лицо.

Некоторые современники считали, что книга написана неким удалившимся от мира ученым мужем. В своем романе, высмеивая могущественных царедворцев XVI века Янь Суна и его сына Янь Шифаня, он показал разложение императорского двора, глубину морального падения правящего класса. Согласно другой легенде, ученый муж, живший на положении гостя-приживала в доме богача «из Стольного града», описал нравы этой городской усадьбы. Отсюда и обличительная направленность этой «энциклопедии быта». Сейчас уже ясно, что автора романа надо искать среди наиболее передовых литераторов конца XVI века. Современники утверждали, что роман написан «известным мастером пера», точнее, кисти (в тогдашнем Китае писали специальной кистью).

Само название книги таинственно и трактуется по-разному. Одни видят в нем своеобразный натюрморт: в золотой (цзинь) вазе (пин) красуется веточка сливы (мэй). Цветущая ветка зимней сливы служит в Китае традиционным украшением дома в Новый год по лунному календарю. Это обычный символ праздника, как у нас верба — вестница весны. Другие находят в названии аббревиатуру имен трех героинь — Цзинь-лянь, Пин-эр, Чунь-мэй. Третьи усматривают анаграмму с эротическими намеками — соединение мужского и женского начал. Четвертые видят обозначение трех главных искушений человека — богатства (цзинь), вина (пин) и сладострастия (мэй). У каждой из этих версий — весьма прочное основание.

Рождение романа также овеяно легендами. Вот одна из них. Крупный минский сановник загубил честного, ни в чем не повинного военачальника. Сын погибшего, желая отомстить за отца, решил отравить вельможу. Зная о его пристрастии к чтению, он обещал сановнику принести увлекательнейший роман в рукописи. Когда тот поинтересовался его названием, мститель, глядя на стоящую рядом золотую вазу с цветущей веткой дикой сливы, ответил: «Цзинь, Пин, Мэй». Придя домой, безутешный сын срочно сел за сочинение романа. Закончив рукопись, автор пропитал ее страницы ядом: его заклятый враг имел привычку слюнить пальцы, листая книгу. Получив роман, сановник не мог от него оторваться. Забыв обо всем на свете, он читал день и ночь. С каждой перевернутой страницей увлеченный читатель отправлял в рот крохотную дозу мышьяка. К утру роман был дочитан до конца. И вот тут вельможа почувствовал странное — его язык одеревенел! Схватив зеркало, он увидел, что язык почернел! Несчастный все понял, но было уже поздно! Когда сановник умер, проститься с покойным пришел одетый во все белое (цвет траура в Китае) незнакомец. Упав на труп, пришелец долго и безутешно рыдал. После его ухода обнаружилось, что у покойника исчезла одна рука. Это означало, что на том свете сановник будет презренным калекой! Тут все поняли, что приходил автор отравленного романа, решивший ко всему прочему надругаться над трупом своего врага. Поистине страшная месть! Такова одна из легенд о рождении этого шедевра мировой литературы. По другой версии, мститель подкупил цирюльника, холившего ногти вельможи. Увлеченный чтением романа, сановник не заметил, как мастер втер ему в маленькую царапину зелье. С тех пор вельможа стал болеть, и на этом кончилась его блистательная придворная карьера. Хотя ученые-исследователи отметают эти версии, тем не менее легенды следуют за романом, как светящийся хвост за кометой.

«Цзинь, Пин, Мэй» — один из самых знаменитых и скандальных романов средневекового Китая. Посвящен он любовным похождениям молодого богача распутника Симэнь Цина. Книга овеяна не только самой скандальной славой, но и множеством загадок. До сих пор не установлено, кто же был автором этой «энциклопедии нравов» минского Китая. До сих пор не найдена сколько-нибудь близкая к автографу рукопись романа. Произведение это создавалось в течение нескольких лет и было завершено к 1596 году. Ряд лет роман ходил по рукам в рукописи. Им зачитывались. Обменивали одну часть на другую. Его переписывали. Долгое время роман распространялся в списках. Впервые он отпечатан с деревянных досок около 1610 года. Второе издание появилось после 1617 года. Именно оно донесло до нас наиболее раннюю версию романа. В Китае не одно столетие задаются вопросом, почему от первого издания сохранились всего два или три экземпляра? Легенда объясняет это так. В своем произведении автор показал в неприглядном виде своего друга, разбогатевшего чиновника, якобы бросившего на произвол судьбы семью уехавшего из дома писателя. Вернувшись на родину, романист узнал, что чиновник в его отсутствие регулярно посылал семье автора немалые деньги. Сгорая со стыда за свою ошибку и неблагодарность, писатель кинулся спешно скупать оставшиеся в книжных лавках экземпляры и сжигать их. Затем стал за двойную цену выкупать уже проданные книги у их владельцев и все скупленное бросал в огонь. Вот почему от первого издания «Цзинь, Пин, Мэй» остались считанные экземпляры. К досаде властей произведение Ланьлинского Насмешника оказалось не просто выдающимся бытовым романом, но и произведением социально-обличительным. Именно сей «опасный» жанр и определил отношение верхов Китая XVII–XIX веков к этому шедевру мировой литературы.

Властей бесило, что анонимный автор остается мистификатором во всем. Так, действие своего романа он относит к началу XII века, то есть к эпохе династии Сун, а описывает жизнь и ее реалии времен империи Мин XVII века. Ланьлинский Насмешник как бы говорит: «Помилуйте, какая сатира на современное общество?! Речь идет о прошлом!» И за каждой главой слышен язвительный голос Ланьлинского Насмешника — то озорной, то осуждающий. Этот эзоповский язык дает автору возможность клеймить современных сановников, но писать в прошедшем времени: «Да, читатель, — у власти стояли лицемерные сановники. Двор кишел клеветниками и льстецами. Преступная клика торговала постами и творила расправу. Процветало лихоимство. Назначение на должность определялось весом полученного серебра. В зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Преуспевали ловкачи и проныры, а способные и честные томились, годами ожидая назначения. Все это привело к падению нравов». Как же притянуть к ответу этого обличителя, если он пишет о делах давно минувших дней?!

Автор не скрывает своего язвительного отношения и к служителям культов. За деньги буддийские и даосские монахи и монахини готовы на любую подлость. Все эти «благочестивые» люди — либо похотливые бабники, либо пьяницы, либо явные стяжатели, либо жуликоватые хитрецы. Как бы шутя, Ланьлинский Насмешник создает едкую сатиру на общество Китая конца династии Мин, на падение нравов и разложение правящей верхушки. «Цзинь, Пин, Мэй» — зеркало целой эпохи, отражение начавшегося кризиса. В Поднебесной падают моральные устои. Зато растет могущество денег, процветает ростовщичество. На этой волне и поднимается Симэнь Цин — новый герой тогдашнего общества, непривычный персонаж литературы. Именно обесценение морали, особенно в быту, — любимый конек Ланьлинского Насмешника.

Растленный мир китайского и маньчжурского чиновничества не мог простить Ланьлинскому Насмешнику его обличительного настроя и едкой иронии. Сразу же по выходе книги в свет власти объявили ей войну. Роман оказался под строжайшим запретом, а его тиражи уничтожались. Однако книгу тайно печатали вновь и вновь. Но издатели, решив сделать роман более приемлемым для верхов, пошли на сильное сокращение текста. Приглушили демократическую струю. Сняли обличительные характеристики отрицательных персонажей — в том числе местных чиновников, придворных сановников и самого императора. Неизвестный редактор тем самым смягчил социально-обличительную направленность романа, сделав его по преимуществу любовно-бытовым. Зато, пытаясь обхитрить власти, заботливо сохранил обилие альковных сцен и пассажей, эротических иллюстраций. Однако и «кастрированный» вариант власти сочли чересчур «развращающим нравы» и «крамольным». Издание 1636 года приказано было уничтожить. Дабы уберечь «крамольные» оригиналы, то есть первые издания, от уничтожения, китайцы увозили их в Японию. Хранить роман в его первозданном виде было небезопасно. Так «опасный» роман еще в конце правления династии Мин попал в поле зрения «литературной инквизиции», или «письменных судилищ». Однако самые многочисленные запреты на роман посыпались со второй половины XVII века, то есть с установлением в Китае маньчжурской династии Цин, когда эту «крамольную» книгу распространяли с оглядкой, а читали с опаской. Отсюда и стойкое сокрытие автора под озорным псевдонимом.

Эта «энциклопедия нравов» сразу же встала в ряд повествовательной демократической прозы. Роман написан на разговорном, то есть почти простонародном, языке. Ретрограды, строгие моралисты и хранители политических устоев отнесли роман к «образцам крайне непристойной прозы», «низкой» и «грязной» литературы. Конфуцианские ортодоксы, люди ученой и литературной элиты третировали такую литературу как «вульгарную», «вздорную», «научающую разбою и разврату». В итоге роман, с одной стороны, черпал общественную поддержку, а с другой — вызывал волну недоброжелательности. Долгое время верхи общества культивировали подозрительное и пренебрежительное отношение к роману. А сам литературный шедевр находился на полулегальном положении, вызывая острую неприязнь литературных ретроградов. Роман пытались опорочить любыми средствами, умалить его художественные достоинства. Говорили, что роман-де страшно брать в руки! Над ним висит проклятье!

В XVII веке книга была выхолощена еще раз. В новом варианте она вышла под названием «Первая удивительная книга» («Дии цишу»). «Развратный» текст романа перебивался многочисленными междустрочными комментариями, толкованиями, ссылками и сносками, дабы «обезвредить» книгу. Ту же цель выполняла целая дюжина «благонамеренных» предисловий, вступительных статей и «спасительных» трактатов. Именно в этих усеченных вариантах началось широкое хождение «Цзинь, Пин, Мэй» среди читающей публики. Казалось бы, роман введен в рамки приличия. Ан нет! Начиная с 1687 и по 1736 год «Цзинь, Пин, Мэй» особыми указами запрещался семь раз! Его нельзя было печатать, продавать и держать дома. Нарушителям грозило суровое наказание. При всем том он не раз издавался в виде «Первой удивительной книги». Тем самым как бы убивали двух зайцев. Во-первых, сбивали повышенный и «нездоровый» интерес к роману. Во-вторых, отводили читателя как можно дальше от первоначального, то есть «крамольного» и обличительного, варианта. Тем не менее власти сохраняли позу блюстителей нравственности, причисляя роман к числу «аморальных», «грязных» и «сеющих разврат» книг. Как «подрывное» произведение «Цзинь, Пин, Мэй» способствовал расшатыванию идейных устоев режима, ибо он обнажал и бичевал пороки правящего слоя. Властей страшил именно обличительный настрой Ланьлинского Насмешника, а не красочный ряд многочисленных альковных сцен.

Между тем победное шествие романа продолжалось. Книга завоевала необычайную популярность у китайской читающей публики. В XVIII столетии роман перевели на маньчжурский язык. С этого издания осуществили перевод на монгольский. В XIX веке появилась особая переработка текста для японского читателя. Позднее «Цзинь, Пин, Мэй» неоднократно переводился в Японии и Вьетнаме. Успеху романа способствовала превосходная литературная форма повествования, и в том числе его поэтический пласт. Каждая глава начинается со стихотворения, которое как бы задает тон всему дальнейшему повествованию. Да и прозаический текст изобилует поэтическими вставками. Большая часть стихов принадлежит самому Ланьлинскому Насмешнику. Иногда он переносит в свое произведение чужие стихи. Казалось бы, настала пора примириться с этой книгой. Тем не менее литературные гонения на этот «крамольный» роман прекратились лишь в XX столетии. Публикация полного текста этого китайского «Декамерона» на его родине до сих пор запрещена. Есть лишь подпольные издания, хотя роман давно объявлен классическим произведением. Переведен на все основные языки мира. Стал гордостью мировой литературы.

Своим главным «героем» Ланьлинский Насмешник сделал Симэнь Цина. Это богатый выскочка, бездельник, мот, гуляка, завсегдатай публичных домов, бражник и домашний деспот. Полуграмотный Симэнь Цин не умеет самостоятельно написать ни одного документа. Тем не менее за солидную взятку он получает должность судейского пристава. Затем он обретает почетное звание чиновника пятого ранга. Торгаш и ростовщик становится помощником тысяцкого императорской гвардии! Он устраивает пышные приемы для приезжих важных сановников. Слитки серебра и дорогие подарки открывают ничтожному прожигателю жизни дорогу к власти, к почестям, к славе. Как сановник, он и сам берет взятки, окупая эти затраты. Симэнь Цин ссужает деньгами под высокие проценты разного рода торгашей и подрядчиков, наживая ростовщичеством огромные богатства. Прорвавшийся в высшее общество выскочка ведет себя как мольеровский «мещанин во дворянстве». Купив себе право носить знак высшей страты — чиновный пояс, он стремится перещеголять столичных сановников и заказывает себе восемь поясов. Для него чин очень важен! Он — источник почестей, взяток и гарантия сохранения нечестно добытого богатства.

Почти все действие романа разворачивается в доме Симэнь Цина. Это целая городская усадьба, своего рода «квартал» со множеством одноэтажных построек и внутренних двориков. Отсюда главный герой отправляется либо в храм, либо в публичный дом, либо к сводне, либо к очередной любовнице, либо просто на поиски очередного «весеннего» приключения. Симэнь Цин — бражник. Но главное для него не вино, а женщины. Погоня за плотскими наслаждениями — цель его жизни. Ему недостаточно шестерых жен и целого «букета» молоденьких служанок. Его второе прибежище — публичный дом.

Здесь он предается утехам с «цветочными девушками», певичками и прислужницами. Но и этого мало! «Герой» забавляется с чужими женами, молодыми вдовами и похотливыми искательницами приключений, берет к себе в дом «прелестниц» из заведений «веселого квартала». «Симэнь Цин… знал лишь наслаждения, соблазнял жен порядочных людей. Брал их к себе в дом, а как только они ему надоедали, просил сваху продать. Чуть не каждый день наведывался он к свахам, и никто не решался ему перечить». У Симэнь Цина безграничная власть над женами. Будучи не в духе, он издевается над ними. Овладевает ими в самой грубой и бесчеловечной форме. Жена для него — просто вещь, он волен поступать с ней как угодно. Своих жен Симэнь Цин избивает нещадно, как и служанок. Доведенные до отчаяния, женщины кончают с собой. Ни одна из жен Симэнь Цина не чувствует себя счастливой в его богатой городской усадьбе.

Многие страницы романа посвящены жизни китайской женщины. И это не случайно. Женщина беззащитна — ее можно купить и продать, наказать плеткой и всячески унизить. Бедные семьи продавали дочерей в публичные дома, а мужья в целях наживы толкали жен на связь с богачами. В голодные годы бедствующая семья старалась продать дочь, но сохранить сына как продолжателя рода. Женщина служила «товаром». В романе мать продает свою дочь, а главный «герой» покупает себе наложниц.

Подробно и красочно Ланьлинский Насмешник рассказывает о любовных похождениях своего «героя». Он настолько смакует интимные подробности, что читатель не сразу понимает истинную позицию автора. А тем не менее она состоит в обличении половой разнузданности, в призыве умерить чувственные наслаждения. Описание неуемной половой страсти дано в назидание и в предостережение людям, не знающим предела в плотской одержимости. Ланьлинский Насмешник осуждает Симэнь Цина за его безудержную страсть к женщинам, напоминая, что расплата за блуд неотвратима!

«Дни того, кто в распутстве погряз, сочтены. Выгорит масло — светильник угаснет, плоть истощится — умрет человек», — предупреждает автор романа людей, не знающих меры в чувственных наслаждениях. Возмездие неотвратимо!

И вот распутник и кутила умирает от полового истощения в тридцать три года. Самоубийством кончает его дочь. Насильственная смерть настигает ее мужа — блудодея. Отравившая своего первого мужа пятая жена главного героя гибнет от карающего меча. В двадцать девять лет погибает одна из ведущих героинь романа — красавица Чунмэй. После смерти Симэнь Цина его жены разбредаются кто куда. За единственным исключением все персонажи романа умирают от любовных излишеств.

Возмездие неотвратимо за все преступления, творящиеся в доме Симэнь Цина. Одна из его жен — кроткая и нежная Пинъэр родит ему сына. Это его единственный законный наследник. К несчастью, ребенок оказался нервным и слабым. Другая жена, красивая, жестокая и коварная Цзиньлянь, пылая ненавистью к своей сопернице, решает извести и ребенка, и его мать. Для этого она использует своего огромного белого кота. Цзиньлянь кормит его только сырым мясом и специально дрессирует пушистого любимца, дабы тот насмерть напугал так некстати родившегося малыша. Дьявольский замысел удается. После сильнейшего нервного шока годовалый ребенок умирает. Убитая горем мать чахнет и в конце концов тоже сходит в могилу.

В романе проводится чисто религиозная — буддийская — идея воздаяния человеку за его грехи, торжествует буддийская мысль о мирской суете. Ибо все исчезает как утренняя роса. Все на свете — и разгул плоти, и чистая любовь, и ненависть, и счастье, и горе — все это мираж, химера! А воздаяние за грехи неотвратимо! Его не избежать! Неуемная страсть доводит Симэнь Цина до преждевременной смерти. Его единственный сын становится монахом, дабы искупить грехи отца. Тем самым прекращается род Симэнь. По тогдашним понятиям, это страшная расплата, самая ужасная кара для китайца-мужчины. Здесь Ланьлинский Насмешник уже не смеется, он предупреждает тех, кто чрезмерно предавался распутству и пьянству, кто творил зло, о грядущем возмездии! А как же авторское озорное подшучивание над плотскими подвигами и половыми излишествами Симэнь Цина? В самом романе заложена некая двусмысленность. С одной стороны, сладострастное смакование сексуальных наслаждений, а с другой — обличение плотской разнузданности с позиций конфуцианской морали. Читатель сам должен решить, в чем же пафос романа. В этой двойственности также проявляется веселое озорство автора, его тяга к розыгрышам. Разве можно проникнуть в душу таинственного Весельчака? Где же он настоящий — в ехидном лукавстве или в праведном гневе? До сих пор однозначного ответа не знает никто. Такова еще одна загадка романа.

На первый план Ланьлинский Насмешник выдвигает не мораль, а человеческие чувства и страсти. Ратуя за признание чувственного начала в человеке, он идет в ногу с веком. Именно в эпоху Мин в литературу вдруг прорвалось запретное прежде изображение страстей во всей их откровенности. В отличие от Европы, где для эпохи Возрождения было характерно прославление жизнеутверждающего начала и реабилитация плоти, в Китае гипертрофированное изображение страстей было связано с назиданием потомкам, чтобы помнили о неотвратимости сурового наказания за непомерное распутство.

«Цзинь, Пин, Мэй» — яркое свидетельство рождения в Китае особого типа романа, произведения о частной жизни человека, о нравах и быте. Ученые считают, что это «новая традиция правописания», «зеркало эпохи», «открытие жанра бытового, сатирического романа», хотя некоторых китайских литературных критиков шокирует обилие сексуальных сцен и «непристойных» описаний.

В романе представлены различные социальные типы тогдашнего общества, более тысячи персонажей. Это целый мир — яркий, шумный, многоликий. Анонимный автор предисловия к маньчжурскому переводу романа писал: «В книге можно видеть самых обычных мужчин и женщин, монахов и монахинь, лекарей и ведунов, звездочетов и физиономистов. Здесь также гадатели и музыканты, актеры и певички-гетеры — словом, самая разношерстная публика. Кто-то покупает, кто-то продает. Тут разные продукты суши и моря, там разная утварь, которой по надобности пользуются люди. Тут вы замечаете издевку, там вы слышите громкий смех. В книге не упущена ни единая мелочь, пусть самая наипустяшная, которую вы можете встретить в уголках самых захолустных. И все это описано обстоятельно и с редкою подробностью — так, будто видишь ты все своими глазами или сам участвуешь в этом действе…»

Уже современники Ланьлинского Насмешника считали его роман «неофициальной классикой». Позднейшие исследователи называли его «эпохальным» и «великим». А сам автор по праву занял почетное место в ряду таких мастеров слова, как Дж. Боккаччо, Ф. Рабле и Дж. Чосер.

«Честные» против «вероломных». Как погибли реформаторы Минской империи

Прохладное и ясное утро занялось над Пекином. Хотя уже шел сентябрь, стояла сухая и ласковая осень — благословенная осень года Обезьяны (1620). Недавно взошедший на престол император Чанло начал реформы. Стал устранять злоупотребления. Призвал ко двору ранее гонимых честных сановников. Вот и сейчас двое из них подошли к воротам Умэнь. Ворота эти служили южным входом в Пурпурный Запретный город — дворцовый комплекс, обнесенный крепостной стеной. Стража — вооруженные до зубов императорские гвардейцы — без звука пропустила их. Знали, что это новый глава Ведомства чинов Чжао Наньсин и его помощник Чжоу Шуньчан. Оба из группировки Дунлинь. Вот уже больше месяца, как их назначил новый Сын Неба!

Сановники явно спешили! Шли молча, на лицах тревога. Еще бы! Пятый день, как государь болен! И здоровье его все хуже и хуже. А ведь все началось с пустяков — с расстройства желудка. Дальше — больше! Куда смотрят врачи?! Второй день какая-то подозрительная возня в личных покоях императора. Это все евнухи! Шныряют — почуяли крысы беду! Надо быть настороже! А то ведь эти евнухи отравят господина! Еще вчера перед сном монарху дали какую-то «красную пилюлю бессмертия». А если это яд?! Что тогда?! Позабыв о степенности придворного этикета, эти двое прибавили шаг. Скорее! Скорее!! Вот и дворец Ганьцин. Что такое? Ворота нараспашку. Дежурных евнухов и охраны нет. Что-то случилось. Войдя во двор, оба остановились как вкопанные. Человек тридцать евнухов и придворных в молчании стояли на коленях. Лицом к жилым покоям императора — спиной к воротам. И беспрестанно кланялись до земли. Встречать вошедших кинулся молоденький евнух из тех, что на посылках. В глазах ужас, руки трясутся. Звенящим шепотом выпалил: «Сын Неба вознесся на драконе! Государь стал гостем Неба! Надо умилостивить дух Высокого господина! Соблаговолите пасть на колени!» Вошедшие окаменели. И вдруг тишину разорвал хриплый и яростный крик: «Красная пилюля! Отравили! Мерзавцы! Беда государству! Всему конец!» Это кричал Чжао Наньсин. Кричал, зная, что рядом с телом ушедшего в «мир теней» Сыном Неба это — явное святотатство. Кричал, потеряв над собой контроль. Потом плашмя упал на каменные плиты двора, поняв, что в это утро рухнули все планы группировки Дунлинь. Столько лет борьбы — впустую! Зло и беды теперь неминуемо восторжествуют в Поднебесной! Всеми делами в стране вновь будет вершить гаремная свора — наложницы, евнухи, кормилицы и прочие! Люди во дворе старались не оборачиваться на Чжао Наньсина. Только Чжоу Шуньчан смотрел на него…

Что же случилось в то ясное октябрьское утро года Обезьяны? Что это за группировка Дунлинь? Как она возникла? Какова ее дальнейшая судьба?

Век XVI был на исходе. Внешне Великая Империя Мин, как тогда официально именовался Китай, казалась грозной и процветающей. Между тем за помпезным фасадом стремительно нарастали слабость и гниль. В империи царствовал четырнадцатый государь из рода Чжу, то есть Минской династии. Это был Ицзюнь, правивший под девизом Ваньли (1572–1620, посмертное имя Шэнь-цзун). Чиновный мир тогдашнего Китая состоял из евнухов, дворцовых чинов, чиновников-ученых, то есть «книжников» (шушэн), военных, обычной китайской номенклатуры, удельной бюрократии. Евнухи и придворные терпеть не могли «книжников». Те платили им той же монетой. Штатские свысока взирали на военных. Провинциальные группировки боролись за власть со столичными кругами. Коррумпированная бюрократия вытесняла честных служак — приверженцев конфуцианской морали.

Всем заправляли дворцовые евнухи. Именно они толковали законы и творили произвол. Без их согласия сановники, чиновники и военные боялись что-либо предпринимать. Придворные кастраты открыто творили мерзкие дела и беззакония. Сколачивали группировки. Измывались над придворными и сановниками. Выносили смертные приговоры. Грабили имущество осужденных. Захватывали частные земли. Вымогали взятки. Накапливали несметные богатства. Расправлялись с честными чиновниками и учеными. Войны 90-х годов — с японцами в Корее и с монголами в Нинся — опустошали казну. В поисках средств казна отменила запрет на частную разработку руд, но на каждый рудник посадила сборщика налога, как правило, евнуха. Эти жадные чиновники-кастраты стали давить непомерными налогами все — торговлю, транспорт, промыслы, недвижимость. Окружили себя подручными и шпионами из числа подонков. Те шныряли повсюду, заглядывали даже в корзины и горшки. Пошли доносы, разорение хозяев и предпринимателей. «Народ не видел спокойных дней», а страна стала подобна «кипящему котлу». Собранные суммы в значительной степени разворовывались самими же евнухами.

От скопцов старалась не отставать и чиновная бюрократия. Добивалась больше денег, земель и дальнейшей карьеры. «Торговала» влиянием и протекцией. Брала взятки. Расхищала казенные суммы. Всячески обхаживала евнухов. Ради сохранения своих постов пускалась на всякие подлости и низости. Между тем государственная машина напоминала полупустой дом. В столице и на местах много чиновных мест подолгу оставались вакантными. Высшие сановники по своему усмотрению оставляли должность и уезжали домой. Во многих провинциях не были заняты посты наместников, губернаторов и иных лиц. Во многих ведомствах отсутствовали ответственные лица. Из-за этого тысячи человек ожидали назначения на штатские и военные должности. Они не могли получить направления и отправиться к месту службы. Подолгу мыкались в Пекине. Останавливая паланкин секретаря Государственного совета, обращались к нему со слезными и бесполезными просьбами. По-своему «развлекались» удельные князья — отпрыски правящего рода Чжу. Эти аристократы были хозяевами в своих уделах. Притесняли простолюдинов. Отбирали у них землю и имущество. Силой уводили их дочерей, а пресытившись, принуждали родителей выкупать этих обесчещенных женщин. Строгая конфуцианская этика размывалась. Моральные устои и традиции служили словесным прикрытием явного разложения верхушки общества. Элементарная честность и порядочность стали обременительными путами. Строгая нравственность отживала свой век. Процветали подхалимство и лицемерие, раболепство и лесть. Особенно омерзительным выглядело низкопоклонство чиновников перед высшими евнухами. Взяточничество считалось признаком хорошего тона и процветало открыто. Коррупция достигла своего апогея. Ввиду чрезмерно большого числа дававших взятки Ведомство чинов прибегало к аттестации на должность по жребию. Одно время этот способ называли «самым справедливым».

Стихийные бедствия, внешние войны, земельная теснота, высокие налоги и произвол казны разоряли низы общества. Минская империя погружалась в острейший кризис. А верхи, словно в ослеплении, справляли «пир во время чумы». Роскошная жизнь. Безудержное расточительство. Погоня за редкими драгоценностями, за богатством и наслаждениями. Захват крестьянских земель. Накопление сокровищ. Кутежи и разврат. Ощущение вседозволенности. Упоение властью и богатством. Насилие над слабыми. Унижение честных. Ограбление тружеников. Культ собственного превосходства и своей исключительности. Разложение верхов на фоне ужасающей нищеты низов.

Придворные погрязли в интригах. Различные дворцовые группировки ожесточенно боролись между собой. За власть. За контроль над императором. За возможность грабить казну. За гарантию сохранности уже награбленного. Главное — приблизиться к Сыну Неба. Завладеть его благосклонностью. Превратить ее в свою монополию. Отбросить соперников и расправиться с ними. В 90-х годах XVI века, когда возник спор о престолонаследии, одни сановники считали: наследником «драконового трона» может быть только один из сыновей монарха. Его следует утвердить заранее. Им должен стать царевич Чанло. Другие вельможи возражали: титулом наследника следует пожаловать трех царевичей. А там видно будет! Эта группировка надеялась возвести на трон царевича Чансюня — третьего сына императора. Сам же Ицзюнь желал передать власть своему младшему, то есть седьмому, сыну Чаньину.

Старший сын императора — Чанло перенял у своих преподавателей и наставников прогрессивные взгляды. Сторонники реформ возлагали на Чанло все свои надежды. Именно его они выдвигали в качестве наследника престола, рассчитывая с его воцарением осуществить свои планы преобразований.

В 1595–1598 годах несколько видных сановников и чиновников попали в опалу за свои «крамольные» взгляды. Когда их выслали из столицы, они собрались в городе Уси (провинция Цзянсу). Здесь они занялись преподаванием, распространяя тем самым свои реформаторские идеи. Опальные чиновники, изгнанные из столицы за вольнодумство, обладали высоким авторитетом и моральным престижем на периферии. Именно они и создали политическое течение реформаторов. Здесь, в Уси, в центре экономически развитого района, обличительные речи находили благожелательный отклик. «Те, кто подвергались изгнанию, уходили со службы, а слава их еще более возрастала. Так начинается история группировки Дунлинь», — писал их историограф. Это течение возглавлял выдающийся ученый, бывший сановник Гу Сяньчэн. В Пекине он потерпел неудачу. Был отстранен от должности. Возвратился к себе на родину — в город Уси и стал преподавать в академии Дунлинь (что означает «Восточный лес кистей»). После приезда Гу Сяньчэна в Уси в академии собралась яркая плеяда ученых и преподавателей. Авторитет Дунлинь резко возрос. Сюда на учебу приезжали люди со всего Китая. Деятельность Гу Сяньчэна в стенах Дунлинь приобрела всекитайское признание. По словам одного из авторов, «Гу Сяньчэн читал лекции, а Поднебесная тянулась к нему», а согласно доносам, читая лекции, он «управляет империей и приковывает всеобщее внимание». Даже находясь в отставке, Гу Сяньчэн продолжал оказывать влияние на дела в государстве и критиковать правительство.

Так сложилась группировка Дунлинь, оппозиционная столичным силам — евнухам и реакционерам, а также особое течение в неоконфуцианстве — «Дунлиньская школа». Кроме отставных и опальных чиновников в нее вошли ученые, преподаватели и учащиеся академии Дунлинь, члены академии Ханьлинь, академии в Гуаньчжуне и многих учебных заведений в других городах. Группировка Дунлинь состояла из «честных чиновников» (Ли Сань-Цай, Ян Лянь) и передовых «ученых мужей» (Гу Сяньчэн и Чжао Наньсин). Как писал позднее один из авторов, «Дунлинь являлась средоточием талантов Поднебесной. Те, которых они поддерживали, в основном были люди честные и прямые. Возможно, они предъявляли к другим слишком строгие требования. Все они ставили перед собой высокие цели. Возможно, мнение их трудно было понять. Их можно было бы считать необычными людьми. Однако нельзя называть их нечестными». Дунлиньцы так и получили название «партии честных» (чжэн пай), а их противники — евнухи, придворные, реакционеры именовались «партией вероломных» (се пай).

У движения не было своей организации. Не было устава, членства, руководства и дисциплины. Просто политическая солидарность единомышленников. И ничего больше. Группировка Дунлинь всячески старалась влиять на политику двора. Добивалась назначения на высокие посты прогрессивных, честных и деятельных кандидатов. Дунлиньцы писали политические трактаты и доклады императору. «Честные» сочиняли вольнодумные памфлеты и высказывали «крамольные» мысли. В академии открыто критиковали либо, наоборот, поддерживали тех или иных государственных деятелей.

Эта группа, упорно боровшаяся за назначение наследником престола Чанло, именовала себя «группой ультимативных требований» (чжэн гобэнь). На протяжении многих лет дунлиньцы поднимали этот вопрос вновь и вновь. Подавали доклад за докладом, просили, настаивали. Им сочувствовали, их поддерживали честные чиновники по всему Китаю. Это была настоящая политическая кампания. И в конце концов Ицзюнь сдался. В год Коровы (1601) Чанло был провозглашен наследником «драконового трона». С этим энергичным, справедливым и добродетельным государем дунлиньцы связывали свои надежды. Вот он-то с их помощью «упорядочит» Поднебесную. Искоренит накопившиеся злоупотребления. Возродит мораль и порядок седой древности. Именно в этом спасение Минской империи!

Основные политические требования движения Дунлинь сводились к следующему. Император должен сам заниматься делами государства. Внимательно относиться к докладам и петициям. Вернуть на службу чиновников, уволенных за передовые взгляды. Не допускать своевластия временщиков. Бороться против семейственности и коррупции в госаппарате. Против протекции. Против своеволия императорской родни в уделах. Отстранить евнухов от власти, лишить их чиновных должностей. Изменить систему замещения служебных вакансий. Отменить публичное наказание сановников «придворными батогами». Дунлиньцы выступали против групповщины и образования клик. По их мнению, борьба клик гибельна для государства. Поэтому «честные» иногда себя называли «противниками группировок», отдавая себе отчет в том, что сила «вероломных» именно в создании клик. Образование группировок всегда осуждалось конфуцианской традицией. Историк, спустя столетие писавший о Дунлинь, так объяснял вред, приносимый кликами: «Образование группировок начинается от честолюбия, а завершается ненавистью к инакомыслящим. Когда человек достигает большой славы, у него много сторонников. Если сторонников много, то необязательно, что все они мудры. А приближает он к себе тех, которым нравится то же, что и ему. Когда слава велика, врагов тоже немало. И не обязательно, что враги глупы. Но их осуждают и изгоняют, ибо не нравится, что они придерживаются другого мнения. Вследствие расхождения взглядов между единомышленниками и инакомыслящими, между сторонниками и противниками идет бесконечная борьба. Поэтому чем больше увеличиваются группировки, тем больше это приводит к усилению бедствий». Сторонники группы Дунлинь в своих докладах извещали императора, что чиновники, обладающие властью, незаконно используют ее, а их прихвостни выслуживаются перед ними. Инспекторский и судебный надзор ухудшился, крупные тяжбы разрастаются. Государственные дела находятся в беспорядке. Порядок и неразбериха в стране зависят от того, исходят ли чиновники из личных или общественных интересов.

Дунлиньцы имели своего рода экономическую программу. Вот их основные требования. Ликвидация монополии казны на разработку недр. Отмена налогов с рудников. Отзыв всех евнухов — сборщиков рудничного налога. Упразднение таможенных пошлин внутри страны. Передача казенных фарфоровых и ткацких мануфактур в частные руки. Ликвидация государственного контроля над ремеслом и торговлей. Стимулирование частного предпринимательства. Выход из кризиса «честные» видели в свободном развитии неземледельческой сферы экономики. Реформаторы ратовали за поощрение частных шахт, рудников, мануфактур и мастерских. За свободное развитие ремесла, торговли и транспорта. По сути, они выступали в защиту рыночной экономики. В расширении рынка «честные» искали источник оздоровления Минской империи, способ укрепления государства. При всем том дунлиньцы меньше всего думали о ростках капитализма в Китае. Просто они искали выход из кризиса. Стремились возродить традиционную систему. Вернуть силу ослабевшему государству. С той же целью «честные» предлагали ограничить землевладение крупных магнатов. Прекратить захват ими крестьянских земель. Ввести справедливое налогообложение. Снизить налоги. Поощрять земледелие. Дунлиньцы резко выступали против реакционного средневекового учения школы Чжу Си (неоконфуцианство), критикуя его с позиций древнего конфуцианства. Были противниками догматизма и схоластики. Предлагали различные изменения в сфере просвещения.

Обострение кризисной ситуации в стране вынуждало всех мыслящих — ученых, интеллигентов и чиновников — все более и более прислушиваться к требованиям «честных». К концу правления старого императора Ицзюня влияние группы Дунлинь на умы и сердца образованных людей значительно возросло. Все больше становилось сторонников реформ. Многие высшие сановники перешли на позиции «честных». В русло этого общественного движения втянулось большинство кандидатов на замещение вакантных должностей. Одни из них являлись сторонниками Дунлинь, другие отдавали дань моде того времени. Третьи исходили из практических соображений. Думали они так: «Старый император скоро умрет. А новый — явный сторонник реформ. Значит, для быстрой карьеры надо стать дунлиньцем!» И становились. Приток этих сил в ряды «честных» не на шутку всполошил «вероломных». Евнухи забили тревогу. Пришли в движение консервативные придворные клики. Эти силы ударили в набат. Опасность! Дунлинь наступает! Ее надо остановить! Иначе ее сторонники заполонят собой весь госаппарат! Надо срочно положить конец притоку новых кадров в чиновную среду. Прекратить назначения на должности! Не заполнять вакансии! На императора Ицзюня было оказано давление, и новые назначения прекратились. Между тем в Пекине собралось несколько тысяч кандидатов на замещение вакансий. Они потратили массу времени, сил и средств на учебу, на сдачу экзаменов и на получение ученых званий и степеней. Теперь эти соискатели чиновной карьеры оказались на мели. Жизнь в столице отличалась дороговизной. Несостоявшиеся чиновники, не успев добраться до жалованья, до казенных сумм и взяток, познали бедность и голод. Евнухи радовались: «Поделом вам! Не будете поддерживать Дунлинь!» — и пытались обратить недовольство этих обиженных против «честных».

Как только движение «честных» стало реальной силой, «вероломные» также объединились. Возникли различные клики. Наиболее сильными из них стали Сюаньгуньская, Циская (Шаньдунская), Чуская (Хугуанская) и Чжэцзянская. При дворе они пользовались большим влиянием. Почти все управление Минской империей находилось в их руках. Назначение и увольнение чиновников зависели от лидеров «вероломных». Обострилась и ситуация в самом Запретном городе — дворцовом комплексе Пекина. Все ждали скорой смерти старого императора Ицзюня. В конце его правления особую активность в борьбе за власть проявила его фаворитка наложница Чжэн. Она стремилась сделать наследником престола своего сына Чансюня (князя Фу-вана). Когда же наследником престола стал принц Чанло, сочувствовавший идеям реформаторов, наложница Чжэн подослала «людей с палками», чтобы убить счастливого соперника. Однако покушение сорвалось, а сам инцидент получил название «избиение палками».

В июне года Обезьяны (1620) на сорок седьмом году правления умер пятидесятивосьмилетний император Ицзюнь (Шэнь-цзун). Ему наследовал его старший сын Чанло, или Гуан-цзун (девиз правления Тайчан). С его воцарением со многих дунлиньцев сняли опалу. Вновь призвали их ко двору. Назначили на видные должности. Самым высокопоставленным и наиболее влиятельным дунлиньцем при дворе был императорский секретарь (дасюэши) Е Сянгао. Главой ключевого тогда Ведомства чинов стал Чжао Наньсин, а его заместителем Чжоу Шуньчан. По сути, ведомство перешло в руки реформаторов. Они получили возможность влиять на назначения и увольнения чиновников. Многие реформаторы получили места цензоров (инспекторов). Среди них Ян Лянь, генеральный цензор Цзоу Юань-бао и его заместитель Фэн Цуньу, Хуан Цзунсу — отец выдающегося ученого и идеолога Хуан Цзунси. Видными сановниками стали дунлиньцы Цзо Гуандоу и Вэй Дачжун. Как отмечает источник, «честные были повсюду». Чанло правил всего два месяца — с июля по сентябрь года Обезьяны. Тем не менее за это время изменилось многое. К власти пришли реформаторы. На ранее пустовавшие должности и высокие посты назначались их сторонники. Из тюрем вышли опальные чиновники. Отменялись особые налоги на добычу руд. Со всех рудников, мануфактур и промыслов отзывались все евнухи-смотрители. Значительные средства выделялись на укрепление обороны границ. Реформаторские указы публиковались один за другим. Дунлиньцы были полны решимости реализовать все свои замыслы. В эти два месяца «вероломные» вынуждены были отойти в тень. Главари этих клик уступили «честным» свои посты и свое влияние при дворе. Одних уволили, другие сами подали в отставку. Группировки евнухов присмирели. Затаились и ждали своего часа. Знали, что он придет. Так оно и случилось. Торжество реформаторов оказалось кратковременным. Ранее разрозненные придворные клики в новом монархе и дунлиньцах увидели смертельную угрозу для себя. Перед лицом этой общей опасности все клики «вероломных» объединились для решительной борьбы с «крамольниками».

Год Обезьяны выдался бурным. Деятельность Чанло в роли императора, усиление дунлиньцев и сами реформы вызвали панику в стане реакционеров. Было решено устранить слишком опасного и ретивого Сына Неба. Одно за другим последовало несколько покушений. «Внезапно» монарх заболел дизентерией. Евнухи кинулись «лечить» господина. И вот тут кто-то подсунул ему отравленную «красную пилюлю». Болезнь обострилась, и император умер. Потому эти события получили название «отравление красной пилюлей». Тем самым «вероломные» доказали, что именно они правят бал. На смену умершему на престол возвели под девизом Тянь-ци его сына Юцзяо (Си-цзун). Это был тихий, боязливый человек. Целыми днями он забавлялся столярными работами. От управления страной сразу же устранился. В государственные дела вмешиваться не смел. За ним сохранилось лишь право подписывать бумаги, которые ему подсовывали. Когда наложница покойного государя Ли Сюаньши захотела прибрать к рукам нового императора, евнухи и придворные заставили прыткую интриганку переселиться в другое место. Этот эпизод известен как «выселение из дворца». Безвольный Юцзяо сразу же попал в руки своего гаремного окружения. Евнухи, кормилицы, проныры-придворные — вот кто вертел Сыном Неба. Во главе этой шайки случайных людей встал начальник императорской секретной службы главный евнух Вэй Чжун-сянь и быстро превратился в сильного временщика. Все враги «честных» объединились вокруг него, создав мощную «клику евнухов» (яньдан). В нее вошли большинство сторонников других группировок — Шаньдунской, Хугуанской и Чжэцзянской. Эту мощную силу иногда именовали «партией кастратов» (цзяньдан). Среди ее лидеров помимо Вэй Чжунсяня выделялся императорский наставник и глава Чжэцзянской группировки Шэнь Игуан — лютый враг «честных».

Укрепив свои позиции, Вэй Чжунсянь повел методичное наступление на позиции реформаторов. Начались их перемещения. Затем увольнения. В ответ на это реформаторы в 1622 году основали в Пекине академию Шоушань. Это учебное заведение дунлиньского толка должно было стать «кузницей» реформаторских кадров. Его создание послужило поводом к первому открытому столкновению «честных» с «вероломными». Над дунлиньцами нависла угроза ликвидации. Дабы ни один из «честных» и их единомышленников не ушел от «справедливой расплаты», евнухи Вэй Чжунсяня составили «Список выдающихся личностей Дунлинь», который должен был помочь «выловить» всех «честных» сразу — «за один заброс сети». В качестве предлога для атаки на реформаторов клика евнухов использовала пресловутые три события: «избиение палками», «отравление красной пилюлей» и «выселение из дворца». Она поспешила обвинить группировку Дунлинь в этих и всех прочих мыслимых и немыслимых грехах. За громкими обвинениями последовала полоса отставок. Как «добровольных», так и вынужденных. Со службы ушли или были изгнаны сразу же около 30 неугодных сановников и чиновников. «Вероломные» действовали решительно и сплоченно. «Кто был заодно с ними, остались на службе. Те же, кто выступал против, изгонялись», — сообщает источник.

Наступил год Свиньи (1623). Умирает предводитель «честных» Ли Саньцай, после чего лидерство среди них перешло к столичному инспектору Ян Ляню. Летом года Мыши (1624) Ян Лянь подал императору доклад, где обвинил Вэй Чжунсяня в 24 тяжелых преступлениях. Как показали дальнейшие события, это был запоздалый, неверный шаг, развязавший руки врагам дунлиньцев. Доклад послужил сигналом и предлогом для открытой травли реформаторов. Началось с лавины доносов, обвинений, требований расправы. Дело в том, что движение Дунлинь с самого начала было крайне уязвимо. Согласно конфуцианской традиции, всякое объединение единомышленников само по себе считалось антигосударственным деянием. Не просто предосудительным, а «преступным»! Обвинить его участников в зловредных замыслах не стоило труда. Раз есть объединение, то его члены — «заговорщики», «смутьяны», «разбойники»! Клика евнухов объявила Дунлинь незаконной, еретической и преступной организацией. В том же году Мыши начался судебный процесс над 108 «честными». Каждый из них приравнивался к Сунь Цзяну — герою романа «Речные заводи», вождю повстанческого движения XII столетия. Все реформаторы и те, кто им сочувствовал, были признаны «разбойниками». Все эти «преступники» сначала изведали аресты и жестокие пытки. Затем их казнили, их родню отправляли в ссылку, а имущество отбирали в казну.

Началась массовая чистка госаппарата. Списки дунлиньцев были разосланы по провинциям. В них попали и те отставные чиновники, коих ранее выслали на родину. Теперь их свозили в Пекин для суда и наказания. Тех, кто укрывался в подполье, объявляли в розыск. Не желая попасть в лапы палачей, многие талантливые и озабоченные судьбой своей родины кончали жизнь самоубийством, топились в озерах и реках. «Вероломные» уничтожали лучших из лучших, ослабляя интеллектуальную элиту Китая. Репрессии затронули и военных. В числе прочих был взят под стражу и казнен командующий войсками в Ляодуне талантливый полководец Юань Чунхуань.

В начале 1625 года было выдвинуто ложное обвинение против шестерых лидеров движения Дунлинь. В том числе против Ян Ляня, Цзо Гуандоу и Вэй Дачжуна. Всех их бросили в дворцовую тюрьму и жестоко пытали. С особым сладострастием Вэй Чжунсянь расправился с ненавистным ему Ян Лянем, который якобы получал невиданные по размерам «подношения». Не выдержав мучений, Ян Лянь умер в застенке.

Остальных продолжали зверски пытать. Никто из шести дун-линьцев живым из тюрьмы не вышел. На следующий год (1626) настала очередь еще семерых лидеров дунлиньцев, в том числе и Хуан Цзуньсу. Семеро благородных мужей погибли в застенке от зверских пыток.

Годы Мыши, Коровы, Тигра (1624–1626) — страшное время для империи. Доносы и аресты. Тюрьмы и разбирательства. Пытки и оговоры под пыткой. Смерти в застенках и самоубийства в камерах. Казни, ссылки, увольнения со службы, травля. По всей стране «вероломные» арестовывали и карали «крамольников». Ученых и учащихся оппозиционных академий и школ преследовали особенно жестоко. «Вероломные» громили главные очаги «вольнодумства». Закрыли большинство учебных академий. Провели тотальную чистку Палаты инспекторов и академии Ханьлинь. В год Коровы покончили с академией Дунлинь. Ее запретили, а здания разрушили. Затем «вероломные» разогнали академии в Гуаньчжуне, Цзянъю и Хуэйчжоу. Руководителей академий и их помощников лишили ученых степеней и званий. Перевели из привилегированного сословия в простолюдины. Преследовали и преподавателей. Одних уволили и сослали в деревню. Другие бежали, чтобы избежать ареста. Пострадали и учащиеся.

Гнев обрушился на тех, кто просто противился власти Вэй Чжунсяня. Кто порицал власть клики евнухов. Их сразу же привлекали по «делу Дунлинь». Многим выдающимся людям того времени: ученым, литераторам и сановникам — пришлось расплачиваться за знакомства, дружбу и деловые контакты с «разбойниками» из «шайки Дунлинь». К концу года Тигра движение «честных» было полностью разгромлено. Реформаторы же и не думали обороняться. Прибегнуть к оружию или призвать народ на свою защиту не позволяли им верноподданнические чувства правоверных конфуцианцев. Даже в условиях жесточайшего террора дунлиньцы не рискнули обратиться к простому народу. Они были ярыми противниками всякой «смуты». Боялись крестьянских и городских движений, а тем более восстаний. Да и сам народ не выступил на защиту гибнувших реформаторов. Только арест весной 1626 года одного из уважаемых дунлиньцев — Чжоу Шуньчана вызвал волнения простого люда в городе Сучжоу. Взбунтовавшиеся горожане рассеяли прибывший сюда из Пекина отряд императорских гвардейцев.

Дунлиньцы исчезли с политической арены Китая. Одних истребили. Другие бежали в сельскую местность. Третьи прятались в горах. Наступило время «большого страха». Люди боялись говорить о дунлиньцах. Боялись откровенно высказывать свои мысли. Интеллектуальная элита Китая понесла тяжелые потери. Невосполнимый урон.

Осенью 1627 года умер император Юцзяо и на трон взошел новый монарх Юцзянь (правил с 1627 по 1644 год). А на следующий год был свергнут и принужден к самоубийству кровавый Вэй Чжунсянь. Правящая клика была разгромлена. Большинство приспешников Вэй Чжунсяня разжаловали и сослали, а некоторых казнили. Всех пострадавших от репрессий реформаторов реабилитировали. Погибшим лидерам движения Дунлинь новый Сын Неба возвратил их ученые звания и даровал посмертные почетные титулы. Но возродить «партию» реформаторов было уже нельзя. Активные дунлиньцы были истреблены, а их пассивные сторонники держались подальше от Пекина. В живых их осталось так мало и они были так запуганы, что уже не могли оказать поддержку новому императору. Реальная власть попала в руки его родни и реакционных сановников, а за ними в гору снова пошли евнухи. В итоге кризис империи Мин вступил в свою очередную фазу.

Судьба таланта. Почему сломалась карьера Ли Саньцая

В то промозглое мартовское утро года Мыши (1612) город Фэнъян проснулся раньше обычного. Люди спешили к резиденции губернатора. Сегодня он уезжает. Строгий, справедливый и заботливый. Оплот порядка, защитник слабых, настоящий честный чиновник. А это большая редкость! Вот уже тринадцать лет он правил краем Хуайфу по обоим берегам Хуайхэ. За это время сделал многое. В голодный год помог бедствующим. Снизил подати. Расправился со сборщиками налогов — грабителями. Одних выгнал, других наказал, третьих согнул в бараний рог. Очистил край от разбойников. Предотвратил смуту. Дал людям возможность спокойно трудиться и торговать, а значит, и жить получше. Выдворил лихоимцев и взяточников. Вместо них подобрал чиновников по своему образу и подобию. Но вот он уезжает! Император вызывает его в Пекин. Там, в столице, его ждет большое повышение по службе. Сын Неба даст ему новое назначение.

Растворились ворота, раздались громкие удары медного гонга. Впереди шли четверо служителей с хлыстами и цепями — прокладывать путь. Двое несли гонг и били в него. За ними показался огромный зонт с написанным на нем титулом губернатора. Проплыли красные лопатообразные знаки власти с черными иероглифами. Прошествовали телохранители с кривыми мечами на плече. Четверо солдат пронесли на коромыслах большой красный сундук, затем ряд за рядом прошел военный эскорт. И наконец показался обтянутый зеленой материей паланкин губернатора.

Он сидел неподвижно. Гордо поднятая голова. На лице — маска бесстрастности. Взгляд строгий. Руки вцепились в подлокотники. Таким и должен сановник предстать перед простонародьем! А что в душе? Волнение, смятение, печаль. Ведь он в последний раз видит этих людей! Много знакомых лиц. Тринадцать лет — это не шутка! Склонили головы. Молчат. Застыли в почтительной позе. В глазах — грусть и тревога. Он любил их по-своему. Как взыскательный и заботливый начальник любит послушных подчиненных. Кортеж продвигается к пристани. Там его ждут речные паромы. За рекой — дорога в столицу. Что ждет его там?

Необыкновенный человек покидал Фэнъян. В лицо или понаслышке его знал весь Китай — чиновники, ученые и интеллигенты. Его уважали. И те, кто любил. И те, кто ненавидел. Он был прирожденным лидером. Как никто умел влиять на умы и чувства. Одних привлекал личным обаянием. Других подчинял силой убеждения. Временами был слишком напорист и несколько деспотичен. Обожал ученые споры, интеллектуальные дискуссии. Это была его страсть! Безумно любил друзей и единомышленников. Общение с ними становилось для него праздником. Радовался дружескому застолью с утонченной беседой. Денег на угощение не жалел! Да серебро и не задерживалось у него. За это враги прозвали его «расточителем». Образец честного чиновника, строгий ревнитель конфуцианской морали, он был порядочен до щепетильности. Горд до крайности. Не боялся за свою карьеру. Всю жизнь говорил только правду — и начальству, и подчиненным. Не изменял своим идеалам. Имел дар предвидения. По сути, предсказал Крестьянскую войну 1628–1646 годов, маньчжурское завоевание Китая и гибель империи Мин. Пытался все это предотвратить. Был поэтом и создал несколько стихотворных сборников. Жил и умер как «благородный муж» (цзюньцзы) — человек духовной элиты. Читатель скажет: «Полноте! Такие герои встречаются только в романах. Слишком уж идеален. Да и кто это? Как его звали?»

Его фамилия Ли. Имя — Саньцай. Родом он был из столичной провинции. Сын военного. Отлично сдал экзамены и получил высшую ученую степень — цзиньши. Пострадал по службе, защищая друга. Вместе с единодумцами искал выход из поразившего империю Мин кризиса. Приобрел популярность среди честных чиновников и ученых мужей. Прекрасно справлялся со всеми данными ему правительственными поручениями. Сделал блестящую карьеру. Тринадцать лет (1599–1612) был губернатором края Хуайфу, то есть ряда областей провинции Цзяннань. Говорил государю правду, постоянно рискуя своим сановным положением. Вызывал к себе лютую злобу придворных клик, особенно дворцовых евнухов. Их ненависть сделала его фигурой всекитайского масштаба. Обрел множество сподвижников, стал лидером одного из политических течений — «группировки Хуайфу». Сблизился с дунлиньцами и их лидером Гу Сяньчэном.

Имена обоих были на устах всех порядочных чиновников и истинных ученых. Гу Сяньчэн — преподаватель академии Дунлинь, «мудрец из Уси» — воплощение совести Поднебесной. Ли Саньцай, неуемный губернатор из Фэньяна, — олицетворение смелости. Дунлиньцы и наперебой просят императора о переводе Ли Саньцая в столицу. К ним присоединяются влиятельные цензоры-инспекторы. Дела в стране идут все хуже и хуже. Нужен способный и волевой человек, чтобы их поправить! И наконец император Ицзюнь сдается. Дерзкого правдолюбца и ретивого служаку вызывают ко двору.

Ли Саньцая назначают главой Ведомства налогов. Этот пост по европейским меркам близок к положению главы правительства. Но вскоре Сын Неба уже жалеет, что подписал перевод Ли Саньцая в столицу. Ведь его сюда прислали для штопанья дыр и латания заплат, а он желает перекроить платье! Все стремится изменить. И подталкивает к этому самого Ицзюня. Понимая, что близится война с маньчжурами из-за Ляодуна, Ли Саньцай усиленно обращает внимание государя на предстоящие трудности. Считает, что левый берег реки Ляохэ в опасности и удержать его будет трудно. Как в воду глядел. Между тем Сын Неба даже не прислушался к предостережению.

В это время освобождаются места в Императорском секретариате. Евнухи и дворцовые чины считают, что назначать на них следует только придворных. Однако первым называют Ли Саньцая. Именно его прочат на вакантную должность столичного инспектора-цензора. Но как только его имя официально произносится в числе кандидатов, среди придворных поднимается страшный шум, ведь у Ли Саньцая уже много врагов — завистников и недоброжелателей. Обильно льется клевета. Он-де «крупный преступник, хотя и кажется подданным императора». Он-де «большой обманщик, хотя и похож на честного». Его обвиняют в корыстолюбии, лицемерии, коварстве и самоуправстве. Ли Саньцай решительно отвергает все наветы и просит об отставке. Ряд пекинских и нанкинских чиновников выступают в его защиту. Развертывается острая борьба. На самом деле спор идет не столько о личности, сколько о выборе курса страны. Ли Саньцай просит у императора расследовать доносы с обвинением его во взяточничестве. Однако Сын Неба и не помышлял об установлении истины. Оскорбленный сановник вновь просит отставки. Вопрос стоит так: либо вводить Ли Саньцая в Императорский секретариат, либо согласиться на его уход на покой. Монарх не хочет ни того, ни другого. В итоге спор затягивается на долгие месяцы.

Дабы окончательно выбить правдолюбца из седла, ему наносят страшный удар. Обвиняют по трем пунктам. В краже императорского леса. В сооружении из этих бревен и досок дома у себя на родине в Тунчжоу — к востоку от столицы. В присвоении 220 тысяч лянов казенного серебра и использовании их на постройку. Императора, по сути, принуждают к отставке Ли Саньцая. Обстановка в Пекине обостряется. На сторонников реформ сыплются доносы. Дунлиньцы их опровергают. За Ли Саньцая вступается Гу Сяньчэн. Предлагает во Всем объективно разобраться. Это только подливает масла в огонь.

В тот же год Мыши умирает Гу Сяньчэн, и Ли Саньцай фактически становится лидером «честных». Все дунлиньцы теперь смотрят на него как на своего вождя, но это лишь усиливает ненависть придворной клики к главе Ведомства налогов. Его обвиняют в «десяти пороках и пяти видах вероломства». Ли Саньцай опять и еще настойчивее просит отставки. Но высочайшего разрешения все нет и нет. Противостояние затягивается.

Наступает год Дракона (1616). Ли Саньцая поливают грязью. Клевещут на него. Требуют расправы. Император же делает вид, что ничего не происходит. Тогда Ли Саньцай самовольно покидает службу. Ицзюнь отставку принимает. Точнее, заявляет, что «не посчитал это (то есть самовольный уход. — Авт.) за преступление». Ли Саньцай сдает дела и уезжает к себе на родину. Для всех честных чиновников, для сторонников реформ, для прогрессивной интеллигенции это тяжелый удар.

Казалось бы, Ли Саньцай перестал быть опасен. Но враги боятся, что рано или поздно он вновь вернется на службу. Дабы предотвратить возвращение, ему наносится очередной удар. Ли Саньцаю ставят в вину его огромный авторитет. У себя на родине он, мол, управляет всеми и всем! Подобно начальнику уезда! Его обвиняют в захвате казенных мастерских — на их месте он якобы разбил свой парк. Доклады императору сыплются один за другим. Ли Саньцай опровергает глупые вымыслы. Он просит прислать одного из дворцовых евнухов для проверки нелепых обвинений. Просит конфисковать его дом. Хочет приехать в Пекин, пусть император лично допросит его. Все напрасно. Очернение, а не восстановление истины — вот цель его врагов.

Время в отставке тянется медленно. Идут годы. Целых четыре года. Наступает год Обезьяны (1620). В дом Ли Саньцая приходит весть — старый император Ицзюнь отошел в «мир теней». На «драконовый трон» вступил его старший сын Чанло — надежда реформаторов и всех честных чиновников. На ответственные посты один за другим назначаются люди «группировки Дунлинь». Ли Саньцай с нетерпением ждет вызова в Пекин.

Минует месяц, настает второй. Как гром среди ясного неба раздается страшная новость — государь умер! Отравлен! Все надежды рухнули. Очередного императора — безвольного Юцзяо (1620–1627) полностью прибирает к рукам придворная клика под руководством главного евнуха Вэй Чжунсяня. Они постепенно вытесняют с ответственных постов дунлиньцев. Ли Саньцай пытается защитить реформаторов и пишет доклад императору, заключая его словами: «Судьба государства зависит от того, будут ли чиновники честными или нечестными. Ваше Величество, обратите на это внимание».

Но все тщетно. Начинается разгром движения Дунлинь. Правящая группировка во главе с «наставником императора» Шэнь Игуаном и Вэй Чжунсянем спешит расправиться с побежденными реформаторами и изгоняет их со службы. После доклада императору ненависть придворных к Ли Саньцаю резко возрастает. Они грудью встают на защиту «императорского наставника». Их доверенные лица бросаются в Тунчжоу — «проверять факты», указанные в доносах на Ли Саньцая, и, естественно, не находят им никаких подтверждений. Тем не менее после отчета о поездке, полного очернительства, император переводит неугодного ему строптивца в простолюдины. Изгоняет из благородного сословия. Отныне, казалось бы, чиновная карьера для него закрыта.

Но положение в стране резко ухудшается. Столичные цензоры-инспекторы просят Юцзяо вернуть Ли Саньцая в Пекин. И в год Свиньи, то есть в 1623 году, его спешно восстанавливают в «ученом сословии» и в должности главы Ведомства налогов. Но не в Пекине, а в Нанкине! Правящая клика его видеть не может. И не хочет. Пусть сидит себе там, в Южной столице! Подальше от Сына Неба. Что делать опальному сановнику в таком случае? Честный чиновник должен откликнуться на призыв государя! Ли Саньцай рассчитывает хоть что-то исправить. А еще приостановить разгром «группировки Дунлинь». Уберечь от избиения своих последователей в Хуайфу.

Весной он выезжает к новому месту службы. Путь неблизкий. В дороге его подстерегает болезнь, и в марте он умирает, так и не добравшись до Нанкина. Преданная и безумно любившая Ли Саньцая наложница Ма, не желая расставаться с ним, добровольно обрекает себя на голодную смерть и через одиннадцать дней отправляется в «мир теней» вслед за своим господином. Все честные чиновники, ученые и интеллектуалы Китая — в трауре.

Зато радость его врагов безмерна. Но даже мертвый он им страшен. Придворная клика настойчиво требует указа о посмертной дискредитации покойного и добивается исключения Ли Саньцая из списка чиновников. Однако и на этом борьба вокруг его имени не прекращается. Наступает год Дракона (1627). На трон восходит новый Сын Неба — император Юцзянь. Власть Вэй Чжунсяня и его клики рушится. Ли Саньцая опять восстанавливают во всех его чинах, должностях и заслугах и пытаются следовать его заветам. Но уже поздно, время упущено. Китай стоит на пороге крестьянской войны и вторжения маньчжуров. Все, чего боялся Ли Саньцай, все, что хотел предотвратить, становится неодолимым. Вскоре эти два потока сметут Минскую империю. А мирный покой его могилы на семейном кладбище будет нарушен. Сначала топотом маньчжурской конницы хана Абахая и его князей. А затем песнями повстанцев из армии крестьянского императора Ли Цзычэна.