Ложь

Глава 7

Вирхиния раскинулась на диване среди подушек в комнате Джонни. Слуги и горничные суетились вокруг нее, выполняя распоряжения доньи Сары.

— Где я, тетя Сара? — Вирхиния слегка приоткрыла глаза, возвращаясь к жизни.

— В комнате Джонни… ты пришла справиться о его злоровье, и сама немного приболела. Тебя кто-то расстроил, правда? Не иначе, Теодоро!

— Ах, тетечка, родненькая!.. Дядя Теодоро меня не любит, а я так его люблю…

— Доченька, милая!.. Что тебе сделал этот вспыльчивый старикашка?..

— Ничего, тетечка, ничего… Он ни в чем не виноват, это все я… Я такая неловкая!.. Теперь я знаю, что при дяде нельзя обсуждать проделки Вероники…

— Так это из-за Вероники?..

— Я поступила плохо, тетечка, я не должна была даже упоминать ее имя. Я сказала какую-то глупость, и дядя просто озверел. И все равно я виновата, я поступила очень плохо. О, господи, и когда я только научусь?

— Тебе не нужно ничему учиться, и больше не плачь из-за этого! Все будет хорошо! Я сейчас же поговорю с Теодоро о том, что творится в нашем доме.

— Не нужно, тетечка, пожалуйста!.. Не ругайся с дядей, не то он еще больше меня невзлюбит, а я ни с кем не хочу ссориться.

— Ради тебя я поссорюсь с кем угодно, если будет нужно!

— Нет, тетечка, прошу тебя!.. А где Джонни?..

— Поехал за врачом.

— Сам? Он так беспокоился за меня? Джонни такой добрый.

— Ты заслуживаешь доброты, и Джонни это понимает. Мне показалось, он был очень зол на отца. Ну-ка, закрой глаза и не двигайся, я не хочу, чтобы у тебя снова закружилась голова.

— У меня такая слабость… кажется, я вот-вот умру… сердце еле бьется… Я не переживу еще одной ссоры, тетечка. Одно грубое слово окончательно меня убьет.

— Никто не скажет ничего такого, что расстроит тебя. А сейчас, Хенаро и Эстебан отведут тебя в твою спальню.

— Только не сейчас, тетечка! Мне здесь так хорошо… Я побуду здесь до приезда Джонни.

— Хорошо, полежи пока здесь.

— Как Вирхиния? — озабоченно спросил Джонни, входя в комнату. На его погрустневшем лице читались сочувствие и жалость.

— Лучше, сынок, гораздо лучше. А где доктор Андрес?..

— Я не нашел его ни в консультации, ни дома, должно быть, он пошел куда-то еще, может, на праздник. И дома, и в консультации я оставил ему записку, его пытаются найти по телефону. Я вернулся, чтобы спросить, может нам позвать другого врача? Когда еще доктор Андрес доберется до нас.

— Джонни! — слабым голосом пролепетала Вирхиния.

— Вирхиния, малышка, тебе лучше? — участливо спросил Джонни. — Все прошло?

— Мне уже лучше, но я чувствую себя такой слабой. Мне так грустно!

— Ты все еще плачешь?

— Твой отец — одержимый, что он ей сказал? — вмешалась донья Сара.

— Мама!..

— Я отлично знаю твоего отца, Джонни, он, наверняка, ругал ее.

— Тетечка, я же сказала, что сама виновата. Я глупая, а дядя Теодоро очень добрый и хороший. Джонни, ты тоже попроси маму не ругаться с дядей. Умоляю тебя, если ты попросишь ее не ссориться с ним…

— Хорошо, доченька, если ты не хочешь, я ничего не скажу Теодоро, но зачем быть такой терпеливой и доброй, если кое-кто плохо обращается с тобой. Да что тут происходит, в конце концов?..

— Пустяки, тетечка, ничего серьезного, правда, Джонни?..

— И в самом деле… Просто папа рассердился, а… а Вирхиния увидела его и испугалась.

— И где он сейчас? Куда пошел?

— Заперся в кабинете.

— Один или с Вероникой?..

— Один.

— Вот и пусть выпускает там свой пар! А ты успокойся, и ничего не бойся. Сейчас твой дядя примется читать греческих философов и выйдет из кабинета тише воды, ниже травы… Джонни, позови слуг, чтобы они отвели Вирхинию в ее комнату.

— Если Вирхиния не против, я и сам могу проводить ее. Кстати, мама, ты так ничего и не решила по поводу врача. Мы можем позвать другого.

— Доктор Андрес единственный, кто смыслит в медицине. Я поговорю по телефону с его медсестрой, чтобы он непременно зашел к нам в любое время, и сразу же вернусь. — Донья Сара вышла из комнаты, оставив молодых людей наедине.

— Джонни! — тихо позвала Вирхиния и протянула к брату хрупкую, слабенькую руку.

— Тебе и вправду лучше?.. Недомогание проходит?..

— Чуточку лучше, но у меня очень сильно болит вот здесь, в груди. Я как буто задыхаюсь… Знаешь, это сердце. Тетя Сара не знает об этом, и я не хочу, чтобы она узнала.

— У тебя больное сердце?..

— Не волнуйся, доктор Андрес знает. Он лечит меня, но никому не говорит об этом…

— Но как же так?

— Я узнала случайно, и договорилась с доктором, чтобы он не говорил об этом тете Саре. И ты тоже ничего не говори ей…

— Хорошо…

— Не хочу, чтобы ты таил злобу на дядю Теодоро и Веронику, если я…

— Если — что?..

— Если я не выдержу тот ужасный допрос…

— Нет необходимости в допросах, Вирхиния. Папа был прав, сказав, что это не суд и не слушание дела. Мы оставим все, как есть…

— Но дядя Теодоро не захочет…

— Позже я поговорю с ним. В конце концов, если Вероника меня не любит и прямо заявила мне об этом, то зачем мне ворошить ее прошлую жизнь, требовать какие-то отчеты о том, что меня не касается.

— Джонни… какой ты добрый и благородный!..

— Я буду молчать, и папа тоже. Обратно ничего не воротишь, и зла не исправишь. Если этот человек когда-нибудь вернется, то…

— Не вернется!..

— Почему?..

— У меня предчувствие, что он умер.

— Предчувствие?..

— Почти уверенность… даже больше, я абсолютно уверена в этом.

— Но как ты можешь быть уверена?..

— Есть газета, в которой появляются имена тех, кто умер в других странах.

— Вероника знает, что он мертв?..

— Она сама сообщила мне об этом и показала газету, но ты не говори ей об этом, не то она рассердится на меня.

— Не беспокойся. Вероятно, я очень долго не буду разговаривать с ней ни об этом, ни о чем другом.

— Именно об этом я и собиралась просить тебя! Джонни, Джонни, ты — самый лучший человек на свете. Я так тебя люблю… так люблю! — Вирхиния вцепилась в руку Джонни, осыпая ее пылкими поцелуями, а Джонни, стиснув зубы, молча глотал свою боль и ярость.

— Для меня Вероника мертва! — глухо выдавил он, наконец. — Да, мертва!..

— Папа!..

— А-а, это ты?..

— Я пришел попросить у тебя прощения. Я не владел собой, будто с ума сошел.

— Знаю, я так и понял. — Теодоро де Кастело Бранко поднялся из-за письменного стола в стиле Возрождения и отодвинул книгу, которую читал. Это, действительно, была одна из заумных философских книг. Именно из них дон Теодоро черпал душевное спокойствие и умиротворение, чтобы хладнокровно противостоять бурям.

Теодоро де Кастело Бранко был аристократом не только по общественному положению, но и духовно, что сквозило в каждом его движении, в каждом жесте, и сейчас он передавал сыну свои жизненные критерии.

— Любой человек в какой-то момент может потерять опору. И ты не единственный, Джонни. Я тоже потерял ее, но обязан был держать себя в руках, и я рад, что к нам обоим вернулся разум.

— Да, папа.

— Это был тяжелый удар, поскольку мы оба обожали Веронику и привязались к ней.

— Привязались?..

— Да, сынок, мы привыкли видеть в ней своего близкого и родного человека, неразрывно связанного с нашей семьей и сердцами, но она — независимая женщина, хозяйка своей судьбы. Мы не имеем права приказывать ей, и нам остается только одно — скрывать свои чувства.

— Папа, в этом деле я пострадал больше всех. Никому не было так больно, как мне, и все же, я хотел попросить тебя быть терпимее. Я…

— Нет, ее поступок не заслуживает нашей снисходительности.

— Значит, теперь ты тоже думаешь, что она действительно оступилась?..

— У меня было время не спеша все обдумать. Я много размышлял, вспоминал, сопоставлял даты и детали. Если Вирхиния оклеветала ее, то клевета очень похожа на правду. Взять хотя бы то, что она отказала тебе.

— Полагаю, отказ — единственное, за что я должен быть ей благодарен, это был последний крик ее совести.

— Это так. Понимаешь, я взглянул на вещи трезво, и вот что подумал: разве женщина сможет отказать тебе, если она не любит другого мужчину? Чтобы бедная девушка отказала богатому, молодому, красивому и доброму мужчине, должна быть очень веская причина… Например, любовь к другому мужчине, или слишком безобразное пятно в ее прошлом.

— Папа, мне хотелось бы, чтобы ты оставил в покое эту тему, не стоит докапываться до истины… Я хочу забыть об этом, и показать ей, что мне безразлично, что она меня не любит. Сегодня вечером я вел себя перед всеми, как круглый идиот. Оставь все, как было. Безразличие и презрение сохранят мое достоинство!..

— Надеюсь.

— Кроме того, есть кое-что, о чем ты не знаешь… Вирхиния больна…

— Больна?..

— Да. Сегодня у нее был не просто нервный срыв. У нее больное сердце.

— Откуда ты знаешь?..

— Похожие симптомы были у моего университетского приятеля. У него болело сердце, и он страдал от сердечных приступов. Тот приятель умер незадолго до того, как я вернулся…

— Ну и дела! — дон Теодоро серьезно посмотрел на сына. — Так вот на что намекала Сара.

— Выходит, мама знает? А Вирхиния не хотела, чтобы она узнала.

— Это не наше дело, оно касается только двоих: Вирхинии и врача. Собственно говоря, я никогда особо не вмешивался в жизнь Вирхинии и не вникал в ее дела… Как она? Ей лучше?.. Боль прошла?

— Похоже, лучше. Я сам проводил ее до спальни. Рядом с ней мама и горничная.

— А что Вероника?..

— Она закрылась в своей комнате и не выходила оттуда. Кажется, она сказала горничной, что сразу же ляжет спать, чтобы завтра встать прямо с рассветом.

— Вы едете верхом.

— Я не собираюсь ехать с ней. Она отлично может прокатиться вместе с Деметрио де Сан Тельмо!.. Наверняка, она уже поговорила с ним, вот и пусть катятся.

— Она при мне пригласила Деметрио, несмотря на его грубость. Вероника позвала его, когда он уже собрался уходить, и напомнила о завтрашней прогулке.

— Похоже, низкопробные мужчины ее любимчики.

— Никогда не поверил бы, но это очевидно!.. Ты уже ложишься спать, сынок?

— Нет, собираюсь пойти куда-нибудь, хочу отвлечься на время. Рио-де-Жанейро во всем мире прославился своим шумным весельем. Смешно сказать, я уже два месяца здесь, и ни разу никуда не выходил.

— Этот недостаток поправим.

— Да уж, худшая судьба выпала на долю того, кто своей жизнью заплатил за наслаждение любить ее.

— Жизнью?..

— Да, этот соблазнитель погиб.

— Погиб?.. Ты говоришь, погиб?.. Откуда ты это знаешь?..

— Вирхиния знает это от Вероники, она сама сказала ей об этом.

— Ты хочешь сказать, что Вероника продолжала переписываться с ним?..

— Вроде бы, она прочитала об этом в одной из провинциальных газет, в которых иногда печатают сведения о тех, кто отправляется в лесные дебри. Она сохранила вырезку и показала ее Вирхинии. Поэтому она и боялась.

— Чего?

— Вирхиния не сказала точно, но я предполагаю того, что, считая себя абсолютно свободной, Вероника сделала меня своей добычей, нимало не колеблясь. И вот что я скажу, папа, именно это горше всего разочаровало меня в ней: она ни секунды не грустила, не пролила ни единой слезинки из-за человека, который погиб, стараясь разбогатеть, чтобы добиться ее.

— Сынок!..

— Я мог бы простить ей то, что она низко пала ради любви, что боялась бедности, но то, что у нее нет сердца…

— Я понимаю тебя, сынок. Никто не поймет тебя лучше меня. Крепись, сынок, возьми себя в руки! И очень хорошо, что ты собираешься сегодня ночью повеселиться. Ступай, сынок, веселись… Иди и думай, что мир велик, что в нем предостачно женщин, что ложь это еще не вся жизнь, и что человек рождается, чтобы властвовать над своими чувствами, а не для того, чтобы сделаться их рабом. До встречи, сынок… Я вижу, что ты ведешь себя, как настоящий, сильный мужчина, и рад этому. — Дон Теодоро просто, как другу, пожал руку сыну, стирая дистанцию, установленную между ними сыновним уважением и отцовской нежностью. — Наша прекрасная мечта разбита, но мы не можем позволить себе опуститься. Мне очень хотелось, чтобы мои внуки были дважды Кастело Бранко, ну да как бы там ни было, а я хочу познакомиться с ними.

Первые яркие лучи жаркого солнца Рио едва успели золотистой каплей меда разлиться по земле, а на боковой аллее парка Кастело Бранко, обсаженной деревьями, уже выделялась на фоне густой листвы стройная фигура Деметрио де Сан Тельмо. Не зря с какой-то болезненной и отчаянной злостью заботился накануне Деметрио о своем костюме, предусмотрев все до мельчайших деталей. Безупречно сидящий на нем пиджак делает его еще стройнее, на тщательно выбритом лице почти незаметны следы неистовой душевной бури, но жесткие губы кривятся в подобии горькой улыбки, придавая лицу отпечаток суровости, а глаза кажутся темней и холодней стали.

— Вероника!.. Какой сюрприз!..

— Отчего же сюрприз?.. Разве не Вы написали это письмо? — Вероника показала Деметрио длинный конверт со штампом отеля. Она прислонилась к прохладной, сверкающей от утренней весенней росы решетке и улыбнулась.

Похоже, Вероника тоже не теряла времени зря, подбирая себе наряд с особым тщанием. Сверкающий черный ореол шелковистых волос, еще влажных от недавнего душа, подчеркивал овал ее бледно-янтарного лица, делая его еще красивее, губы казались необычайно цветущими и соблазнительными, а полупрозрачная кожа еще сильнее воспламеняла страсть. Сердце девушки колотилось все быстрее, разгоняя кровь.

Белый костюм для верховой езды забыт. Сегодня Вероника надела черные облегающие бриджи и алую, как вспыхнувшее пламя, блузку с широкими рукавами, заменявшую жакет, в руках она вертела тонкий, как тростинка, хлыст. К волосам девушка кокетливо прикрепила большой цветок белой гардении, чей аромат смешался с запахом ее волос.

— Я не ждал Вас так рано. Идемте, я хотел поговорить с Вами. Я решился просить Вас спуститься чуть раньше остальных, но даже не смел надеяться, что Вы согласитесь.

— Вам не кажется, что Вы излишне скромны для для такого напористого фехтовальщика, господин инженер?

— Вы все еще вспоминаете ту злосчастную вчерашнюю стычку?

— У меня кисть до сих пор опухшая.

— Вероника…

— О, не беспокойтесь!.. И не делайте такое озабоченное лицо. Это не помешает мне заставить Голиафа пуститься вскачь. Я отлично… послушайте, я просто пошутила, чтобы посмотреть, каким станет Ваше лицо… Вы так расстроились… так что Вы прощены…

— Я хотел сказать Вам, что Вы очень добры и обходительны. Вы выполнили мою просьбу и пришли сюда, это так любезно с вашей стороны. Я послал письмо наудачу, не строя излишних иллюзий относительно вашей доброты… Я доставил Вам такое беспокойство…

— А если я скажу, что Вы доставили мне удовольствие?..

— Вы были бы слишком любезны…

— Там видно будет, слишком, или нет. Если бы Вы попросили посыльного подождать, то узнали бы ответ еще вчера.

— Вы не шутите?..

— Я послала за ним горничную, но он уже ушел, и ей не оставалось ничего другого, как вернуться. Впрочем, даже видя, как Вы удивлены моему приходу, мне подумалось, Вы были уверены в том, что я выполню Вашу просьбу.

— И тем не менее, я почти не смел даже надеяться на это. Хотя теперь, когда я стою перед Вами, мне почти кажется ложью…

— Ложью? Что?

— Всё. Ваш вид, взгляд, голос, интонации… Любой сказал бы, что Вы искренни, откровенны…

— Я вас не понимаю.

— О, простите меня!.. Я не умею правильно выразить мысли. Я хотел сказать, что не заслужил подобного внимания с Вашей стороны, поскольку вел себя вчера как хам. Именно поэтому я умолял Вас поговорить со мной с глазу на глаз. Я хотел извиниться перед Вами и поблагодарить за то, что спасли меня от презрения Вашего дяди и пренебрежения Ваших друзей, имеющих на то все основания.

— Быть может, оставим, наконец, в покое тот поединок? Вы напоминаете мне о самом скверном мгновении в моей спортивной карьере. Это был разгром по всем статьям.

— Нет, Вероника.

— Несомненно. Вы разнесли меня в пух и прах. А Вы знаете, что кончик Вашей рапиры почти полностью отодрал украшение с моего жилета? Я до сих пор не понимаю, как смогла уберечь от ран свое лицо? Вы удивительно сильны и безалаберно неудержимы… Знаете, в какую-то минуту я даже испугалась…

— Ради Бога!..

— Я призналась в этом только Вам… Меня испугали Ваши глаза, Деметрио. У Вас был такой странный взгляд, точно Вы люто ненавидите меня.

— Какая чушь!..

— Какое облегчение — слышать Ваш смех и эти слова «какая чушь»! Да, было глупо бояться Вас, Вы не смогли бы причинить мне зло. Странно, но с самой первой секунды у меня сложилось впечатление, что рядом с Вами женщина всегда в безопасности.

— Вы мне льстите.

— Скорее, говорю правду.

— Вам доставляет удовольствие хвастаться откровенностью и прямотой…

— Рядом с настоящими друзьями мне нравится быть такой, какая я есть. Вы не благодарите меня? Я считаю Вас первым из них… Или я ошибаюсь?..

— Вероника, ради Бога! — Деметрио смутился, стараясь держать себя в руках. Как легко и просто было там, в гостиничном номере, вдали от нее, представлять, как вести себя и что делать. А сейчас, под лучистым взглядом этих сияющих глаз, вблизи от сочных, прохладных губ как тяжела душевная борьба с самим собой! Как трудно невыносимую тоску и тревогу выдавать за непреодолимую робость!

— Ну, хорошо, как я поняла, мне лучше не задавать Вам трудных вопросов… Судя по Вашему письму, Вам нужно было поговорить со мной… Вот тут, позади кустов, есть скамейка. Давайте присядем, и Вы сможете сказать мне все, что хотели.

— Так много всего…

— Ну так начинайте… Идите сюда… Вам не кажется, что здесь лучше?..

— Поразительно… Вы знаете парк, как свои пять пальцев, каждый его уголок.

— В этом нет ничего странного. Можно сказать, я жила в нем.

— Да-да, конечно.

— Знаете, я обожаю цветы. Часто, сидя здесь, я представляла, что нахожусь на поляне посреди густого леса. Я говорила Вам, что во мне немало первобытного… Я ужасно счастлива от единения с природой.

— С природой парка… С песчаными дорожками, ухоженными и аккуратно подстриженными садовником кустами. Согласен, такая природа весьма приятна и мила, но многим отличается от сельвы Матто Гроссо, например…

— А если я скажу, что хотела бы уехать в сельву?

— Должно быть, Вы смеетесь надо мной.

— Судя по всему, Вы думаете, что я не вынесу ни малейшей трудности, однако, Вы глубоко заблуждаетесь. Если речь пойдет о сердечных делах, я выдержу все.

— Вы так считаете?

— В подобном случае, чащи тропического леса меня не испугают… Я поехала бы туда вместе с мужем, если бы он был, к примеру, строителем дорог и мостов…

— В самом деле?..

— А Вы сомневаетесь в моих словах?

— Ничуть. Я необычайно рад слышать это, поскольку верю, что достаточно любить только самому, чтобы вынести все.

— Любить самому, и только? Я не поехала бы в сельву ради собственной любви, только ради любви взаимной.

— Вероника!..

— Что Вы хотите мне сказать? — Вероника придвинулась к Деметрио вплотную, чтобы заглянуть в серые глаза любимого. Воля Сан Тельмо ослабела, и глаза вмиг затуманились. Они много раз молчаливо говорили Веронике о любви, но сейчас избегают ее взгляда: в них слишком много боли, смятения, муки.

— Остальные вот-вот спустятся в парк, — Деметрио с трудом поднялся со скамьи. — Пожалуй, нам лучше выйти из кустов.

— Ах, да!.. Я совсем забыла сказать Вам, они не придут.

— Почему?..

— Вы же знаете, Джонни вчера немного приболел, а Вирхинии нездоровится с завидным постоянством. Впрочем, полагаю, ничего серьезного, раз доктор не приходил, ведь тетя Сара разыскивает его по малейшему поводу.

— О Вас так не заботятся, верно?..

— К счастью, у меня отличное здоровье. Так я позову конюха?..

— Нет-нет, подождите минутку, не стоит торопиться. Возможно, я сумею сказать Вам кое-что, что хотел сказать.

— Я была готова выслушать Вас и раньше…

— Да, я знаю… Простите меня… Я — осел, и не умею владеть собой, как это может показаться… но мне нужно сказать… нужно объясниться… Вероника, я не знаю, какого Вы обо мне мнения, но…

— В самом деле не знаете?..

— Вероника…

— Деметрио, сейчас Вы кажетесь мне ребенком, и это так необычно… Мне кажется, что Вы хотите сказать и боитесь, сомневаетесь и дрожите от страха… Но разве я не подала Вам пример откровенности?.. Не открыла Вам свое сердце и душу?.. Это — безумие, Деметрио, святое и возвышенное безумие, которым я больна также, как и Вы… Вы продолжаете молчать?.. Быть может, мне самой тогда сказать Вам, что…

— Нет, Вероника. Я скажу… Я мечтал… Я хочу… очень хочу…

— Чего?.. Чего же?..

— Будьте моей женой…

— Деметрио! — Вероника обвила его шею руками и наклонила к себе его голову, приблизив сладкие, обжигающие губы к его губам. Сан Тельмо понял, что он ослеплен и снова сошел с ума. Деметрио поцеловал Веронику в губы, испив сполна горькую желчь собственного сердца вместо медовой сладости поцелуя…