Ложь

Глава 8

Деметрио вместе с Вероникой объездил все вдоль и поперек. Бравый наездник в сопровождении прекрасной амазонки побывал в самых важных и многолюдных местечках Рио, и повсюду вслед ему неслись шушуканье, перешептывания, пересуды, восхищенные и завистливые взгляды.

Солнце поднялось в зенит и с бирюзовой синевы небес водопадом расплавленного золота проливало на город свои жаркие лучи. Султан и Голиаф подошли к ограде фамильного особняка Кастело Бранко и, поравнявшись друг с другом, быстро зашали рядышком по широкой, усыпанной песком дорожке.

— Ну вот, мы и здесь, Деметрио.

— Разреши мне помочь тебе?

— Разумеется! — улыбнулась Вероника. — Хенаро! — позвала она слугу. — Хенаро, займись лошадьми, пожалуйста, — она передала поводья подбежавшему к ней конюху. — Сегодня они славно поскакали.

— Да, но мы проскакали галопом совсем немного. Я почувствовал, что они устали…

— Ты не захотел доехать до Копакабаны.

— Боялся, что придется поздно возвращаться.

— Еще и двенадцати не было, так что времени было с лихвой.

— А почему ты не сказала этого раньше?..

— Хотела доставить тебе удовольствие. Мне показалось, что тебе очень хотелось покататься по городу.

— Верно, по самым многолюдным местам. Тебя беспокоит, что нас видели вдвоем?

— Беспокоит? Я тебя не понимаю.

— Ты не боишься разговоров?

— А почему я должна их бояться?.. Я абсолютно свободна, и я — хозяйка своих желаний…

— Кое-кто из друзей видел тебя со мной, возможно, некоторые из них ухаживали за тобой.

— Да, Хулио Эстрада видел нас.

— Он был твоим женихом?

— У меня никогда не было жениха, Деметрио.

— Серьезно? — Сан Тельмо зашагал к дому по центральной аллее, чтобы укрыться в тени огромных платанов. Вероника прислонилась к старому стволу ближайшего дерева, и Деметрио вопрошающе посмотрел на нее твердым и властным взглядом. — Правда? Ты уверена в этом?

— Конечно! И почему я должна быть не уверена в своих словах? Ты всегда переспрашиваешь меня, словно сомневаешься во всем, что бы я ни сказала.

— Я, действительно, сомневаюсь.

— Плохо, что сомневаешься, но узнав меня лучше, ты поймешь, что я никогда не лгу.

— Твое уверение звучит слишком хорошо.

— Однако очевидно, что ты не веришь мне. Знаешь, иногда ты напускаешь на себя вид инквизитора. У тебя такой жестокий, безжалостный взгляд.

— И ты его очень боишься, правда?

— Даже не знаю, что ответить. Не то, чтобы очень, но…

— Но что?..

— Мне больше нравится, когда ты смотришь на меня с теплотой и нежностью, когда твои глаза говорят мне о любви, ведь губы твои так скупы на слова.

— Губы?

— Да, это — не упрек, но мы все утро провели вместе, а ты ни разу не сказал того, что я хотела услышать. Конечно, мы были в местах, не очень подходящих, и все же.

— И что же ты хотела услышать от меня?

— Если я тебе скажу, слова лишатся своей прелести.

— Думаю, я уже сказал тебе об этом.

— Да, в четырех словах. Ты попросил меня стать твоей женой, но не сказал, что любишь.

— Полагаю, это и так ясно.

— Конечно. К счастью, я — бесприданница и бедна, как церковная мышь, так что никто не сможет сказать, что ты женился на мне из расчета, а не по любви. Только любовь может заставить мужчину жениться на мне.

— Верно, любовь, и только любовь. Есть вещи, которые не требуют расспросов.

— Но неужели ты не понимаешь, как чудесно это слушать? Не понимаешь? Так я подам тебе пример. Деметрио, любимый мой, неужели так трудно сказать, что ты меня любишь? Мне нужно сотни раз повторять тебе, что я люблю тебя? Быть может, тогда, слушая признания, твои губы научатся говорить слова любви?

— Вероника!..

— Не трудись, я вижу, что у тебя не получается. Тебе легче своими руками пробурить тоннель или лопатой снести гору, но это неважно, я тебя понимаю и очень-очень сильно люблю. И, быть может, оттого, что ты такой, люблю еще сильнее.

— Вероника…

— Постепенно ты изменишься, я уверена в этом. Но даже, если нет, даже если ты останешься прежним, я все равно буду любить тебя. Я люблю тебя таким, какой ты есть. Думаю, я полюбила тебя с первого взгляда, когда, обернувшись, увидела тебя в дверях дядиного кабинета. Ты стоял и изумленно смотрел на меня, будто ослепленный.

— Ослепленный! Ты нашла точное слово. Я был ослеплен геенной огненной, в которой вскоре сгорю, пропаду. Я предчувствую свою погибель.

— Погибель? Как странно ты говоришь.

— Забудь.

— Забыть — это самое простое решение, которое ты предлагаешь всегда, когда я не понимаю твоих слов. Не проще ли объяснить?

— Не беспокойся, мне нечего объяснять. Лучше пойдем в дом. Возможно, было бы уместнее прямо сегодня поговорить с доном Теодоро.

— Нет, Деметрио, не сегодня.

— Но после того, как нас видели вместе в самых многолюдных местах Рио, с моей стороны это было бы самым правильным. Но, если ты хочешь остаться свободной, если тебя беспокоит мысль, что у тебя будет официальный жених, если ты не хочешь говорить обо мне, то…

— И как тебе в голову пришла такая мерзкая мысль? Не говорить о тебе! Разве ты не знаешь, что я счастлива? Не понимаешь, что мне хотелось бы на весь свет кричать о своей любви к тебе?

— Тогда почему ты не хочешь, чтобы я поговорил с твоим дядей?

— Это всего лишь несколько дней, может, даже часов. Дай мне время подготовить дядю и поговорить об этом с Джонни. Наша помолвка причинит ему боль, а я не хочу, чтобы наша любовь причиняла страдания тем, кто меня любил и защищал, кто был добр ко мне. Я не хочу быть неблагодарной!

Вероника легонько коснулась рукой плеча Деметрио, и ее лицо осветилось безграничной нежностью. Ей хотелось побыть с ним еще немного и, быть может, сорвать с суровых губ желанные слова любви. А может, она лелеяла надежду заглянуть поглубже в его страстную, но угрюмую душу через окошки огромных серых глаз.

— Неблагодарной?.. Тебя тревожит мысль показаться неблагодарной?

— Все не так, как кажется, Деметрио. Джонни меня любит. Ох, не делай такое лицо! Я понимаю, что тебе это не нравится, но нет причин для недовольства. Он полюбил меня еще до твоего прихода, и теперь думает, что у него украли то, что он считал своим…

— Вот, значит, как — он уже считал тебя своей. Что ж, очень мило слышать это от тебя.

— Не смотри на меня так, ревнивец мой. Он любил меня, и по наивной самоуверенности влюбленного перепутал с любовью мои сестринские чувства.

— А почему ты его не любишь?..

— Ты снова будешь спрашивать глупости? Или, хочешь услышать мой ответ, что сердцу не прикажешь? И что я, по чистой случайности, люблю другого? Не такого ласкового, не такого галантного, но самого дорогого на белом свете.

— Вероника!. — Деметрио вздрогнул, подумав о своем.

— Извини, если это не очень лестный портрет, — продолжила Вероника с улыбкой, — но зачастую ты не заслуживаешь ничего большего. Ты такой требовательный, такой недоверчивый и подозрительный, что иногда я спрашиваю себя: как ты можешь любить меня, имея обо мне столь низкое мнение?

— Прости меня, Вероника. Я — странный человек, но, если бы ты знала, как мне хочется сделать тебя своей, увезти далеко отсюда, оказаться там, где были бы только ты и я, вдвоем, добиться, чтобы ты обожала меня, боготворила.

— И чтобы ты тоже боготворил меня?

— Чтобы чувствовать, что ты моя и только моя, — Деметрио грубо стиснул ее в своих объятиях, не понимая, что с ним. Глаза мужчины бешено сверкали. Он прижался губами к губам Вероники, и поцелуй его был столь страстным, что от восторга девушка закрыла свои черные глаза, наслаждаясь мгновением упоительного счастья.

— Деметрио!.. Любимый… жизнь моя, — жарко прошептала она.

— Вероника… Ты любишь меня?..

— И ты еще спрашиваешь? Неужели ты не видишь? Не чувствуешь? Ты ничего не делал, только намекнул, а моя любовь покорно стала пред тобой. Мои жесты, взгляды говорят больше слов… Деметрио, почему мне кажется, что твои глаза постоянно спрашивают меня о чем-то?

— Возможно потому, что я не верю, что ты смогла полюбить меня. — Деметрио почтительно поцеловал руку Вероники, и ему тотчас же захотелось убежать отсюда, куда глаза глядят. — До вечера, Вероника.

— Вирхиния!.. Ты уже встала?.. Тебе лучше? — любезно поинтересовалась Вероника.

— Вероника, твоя приветливость бросается в глаза. Должно быть, ты весело провела сегодняшнее утро.

— Да, прогулка была великолепной.

— Ты ездила одна?

— С Деметрио, и ты отлично это знаешь, поскольку подсматривала за нами из окна.

— Какая проницательность!.. Как ты смогла меня увидеть, если шторы были задернуты?..

— Плотно задернутые шторы — твоя особенность, Вирхиния, мы не первый день друг друга знаем.

Вероника столкнулась с Вирхинией на повороте в просторный холл с тремя большими боковыми окнами, выходящими в парк. Распустив свои длинные светлые волосы, Вирхиния в шелковом пеньюаре, наброшенном поверх пижамы и домашних тапочках, вышла навстречу кузине. Она, поистине, была бы подобна ангелочку, если бы не насмешливое выражение лица и не злобная усмешка, появляющаяся на ее губах почти всякий раз, когда она оказывалась наедине с Вероникой.

— Должна предупредить, что не я одна слышала, как ты любезничала с инженером под деревьями. Хенаро с горничной тоже видели тебя, так что не думай, что это я разношу сплетни, если ваш разговор долетит до ушей всех остальных. Ну что, Сан Тельмо уже объяснился тебе в любви?

— Да, объяснился, и очень скоро поговорит об этом с дядей Теодоро, так что можешь не удерживаться от соблазна донести обо всем тете Саре. Если хочешь, можешь пойти и рассказать ей.

— Ты же знаешь, что до этого ей и дела нет. Тетя хочет, чтобы ты вышла замуж за кого угодно, лишь бы убралась отсюда подальше. Не знаю, почему, но она, бедняжка, терпеть тебя не может.

— Я могла бы многое тебе ответить, но сегодня не хочу спорить ни с тобой, и ни с кем другим. Я слишком счастлива, чтобы обращать внимание на тебя. Твои злобные намеки меня не волнуют. Счастье — очень крепкая и прочная броня!

— Ты, действительно, счастлива?

— Да, Вирхиния, счастлива, и если бы ты только знала, какой хорошей хочется мне быть от счастья!

— Правда?

— Все сразу кажется другим! Как легко прощаются все мелкие обиды, отравлявшие жизнь в пасмурные, тусклые дни! С какой щедростью и великодушием хочется поделиться своим счастьем. Мне хочется раздавать его полными пригоршнями, чтобы все радовались и были счастливы, чтобы все видели, какое чудесное утро! В моей груди уместилось целое солнце!..

— Неужели это все из-за Деметрио де Сан Тельмо?..

— Ты не веришь? Думаешь, я лгу?

— Полагаю, ты ополчила на бедного инженеришку всю свою любовь, лишь бы покорить его.

— Речь не об этом, вернее, это я покорена. Меня заворожила, опутала его любовь! Она охватила меня до мозга костей и как кровь струится в моих жилах, заставляя сердце биться чаще.

— Надо же — любовное безумие! По-моему, это зовется именно так.

— Смеешься, шутишь? Тебя это удивляет, Вирхиния? Ты ведь никогда никого не любила, правда?

— Ты о чем?

— Да, ты никогда и никого не любила. А мне сейчас впервые хочется поговорить с тобой по душам. Полюбив, я вдруг подумала, что, может быть, от твоего недуга есть средство.

— От какого недуга? Что ты имеешь в виду?

— Ты — эгоистка. У тебя каменное сердце и пустая душа… Ты живешь только для себя, притворяешься, обманываешь, ловчишь. Твоя алчность беспредельна. Ты бедна и жаждешь богатства… Ты надменна и высокомерна, но притворяешься скромной и смиренной, чтобы все терпели твое тщеславие и высокомерие… Ты не умеешь радоваться жизни, потому что благо, которым наслаждается другой, — единственное, что ты хочешь.

— Вероника, ты меня обижаешь!..

— Я впервые сказала тебе правду. Я по-сестрински и по-дружески открыла тебе, как стать человеком! Бог знает зачем, но ты много раз просила меня об этом, и вот я сказала тебе, что ты хотела. Вирхиния, ты — подлая дрянь, но то зло, что ты совершаешь, никоим образом не приносит тебе счастья, а потому ты упрямо продолжаешь пакостить, врать, притворяться, плести мелкие интриги. Но что это даст тебе, в конечном счете? Новую одежду? Мебель подороже? Драгоценности и подарки? Еще одну улыбку тети Сары?.. Ты думаешь, стоит мучиться, пресмыкаться, как червяк, ради таких ничтожных мелочей?

— Что ты несешь? Как ты можешь?

— Быть искренней? Говорить с тобой открыто, от чистого сердца? Да, Вирхиния, могу, потому что счастье делает меня такой доброй, такой храброй, такой сильной, что я могу любить даже тебя! Я дам тебе самый лучший совет, Вирхиния: полюби! Полюби кого-нибудь, открой свое сердце чистой любви, и люби искренне, всей душой не только для того, чтобы быть счастливой, но и для того, чтобы постараться сделать счастливым любимого, и тогда наградой тебе станет твое собственное счастье!

— Хватит! Довольно! Что ты возомнила?

— Я думаю, что, быть может, ты полюбишь Джонни по-настоящему, ведь он так заслуживает, чтобы его любили.

— Замолчи!..

— Дорога к его сердцу свободна для тебя. Я тебе не помеха. Иди к нему, и будь счастлива. Возможно, ты станешь хорошей!

— Хватит, слышишь? Хватит! Ты, приживалка, нахлебница, нищая попрошайка… Чья-то там дочь, которая не должна находиться в этом доме, где живу я, и у меня есть все права на это!..

— Вирхиния!..

— Подлая злодейка! Будь ты проклята, дрянь! Я всегда ненавидела тебя. И теперь ты бросаешь мне Джонни, словно объедки, которые швыряют собаке!

— Вирхиния! Ты помешалась и не понимаешь, что говоришь?

— Ненавижу тебя, ненавижу! Я с детства ненавидела тебя, и скоро увижу то, что хотела: тебя изгонят отовсюду, и все будут презирать тебя, как последнюю шлюху.

— Что?!

— Как продажных девок, рядом с которыми ты выросла, живя с отцом.

— Замолчи!

— Твой отец был подзаборной пьянью, нищим оборванцем, вором!

Больше Вероника терпеть не могла — ее рука взметнулась раз и другой, яростно раздавая пощечины.

— Тетя Сара! — пронзительно завизжала Вирхиния, будто ее убивали.

— Что такое? Что случилось? — подбежала всполошенная и испуганная донья Сара.

— Тетечка, родненькая! — по-детски рыдая, бросилась в объятия тети Вирхиния.

— Девочка, солнышко мое, что она тебе сделала? — донья Сара метнула разъяренный взгляд на Веронику.

— Надавала пощечин за то, что оскорбила память моего отца, — Вероника выдержала разгневанный взгляд.

— Что?

— Ах, тетечка, миленькая, я хочу умереть! И умру!

— Да как ты осмелилась на такое, дрянь? Ах ты, негодная! Как ты могла поднять руку на Вирхинию, ведь она такая слабенькая, болезненная! Клянусь, это тебе даром с рук не сойдет! Я сейчас на все способна!

— Успокойся, Сара, не стоит идти по этой позорной, жалкой дорожке! — дон Теодоро крепко схватил жену за руку и устремил взгляд на Веронику. Между тем подошел и белый, как мел, Джонни.

— Дядя Теодоро! Вы же не знаете, что она мне сказала! Не знаете, — Вероника, побледнев, в замешательстве обернулась к дяде. Ее всю трясло.

— Тебе следовало подумать о том, что Вирхиния больна! И следовало помнить, что под этой крышей заведено одно незыблемое правило — порядочность, достоинство и взаимное уважение.

— Но, дядя!

— Я не знаю, и знать не хочу, что сказала тебе Вирхиния. Я вижу только, что твое поведение отвратительно и достойно сожаления, и пока ты живешь в этом доме, подобное не должно повториться. Это — всеми уважаемый дом, и я не смогу простить тебя, если ты совершишь еще одну ошибку, живя в нем.

— Дядя, я…

— Сделай милость, ступай в свою комнату и избавь нас от удовольствия видеть тебя за столом!..

Вероника машинально, ничего не понимая толком, вошла в свою спальню. У нее подкашивались ноги, в горле застрял комок и нестерпимо давило в груди. Ей казалось, что она задыхается. Девушка медленно добрела до окна, чтобы глотнуть свежего воздуха. Она искала причину такого поведения дяди, и не находила ее.

— Все против меня. И дядя Теодоро тоже! Он, как будто, презирает и ненавидит меня. Да что же это такое? Почему? За что? — спрашивала себя Вероника, но ее опечаленная душа не находила ответа на этот мучивший ее вопрос, а мысли разлетались, как птицы, выпущенные из клетки на свободу.

— Деметрио, любимый мой! Ну почему я не рядом с тобой? Почему ты не здесь, чтобы вернуть мне прежнее, такое чистое счастье? Ты подарил мне его, но оно почему-то так быстро испарилось. Почему?