Лунная соната для бластера

Глава 15. Бой

Купола Города показались на горизонте так вкрадчиво, что даже я не сразу уловил, как изменился луншафт. Элис заметила их, только когда мы подъехали вплотную к окраинному регу.

— Это уже?.. — пробормотала она.

По визору прошла тонкая синяя нить — девушка связывалась со спутниками позиционирования, чтобы уточнить, не обманули ли нас глаза.

— Да, мы в Городе, — ответил я, сбавляя ход. Видимость резко снизилась, вокруг пузырились купола, заслоняя горизонт, но меня это не смущало — все равно маршрут я прокладывал по автокарте. — Шлюзовые камеры ближе к центру, но нам придется сделать изрядный крюк — обогнуть провал.

— Какой?

— Где были наши лифты, — мрачно пояснил я. — Не хочу случайно занести арбор-вирус на скорлупах. Сама знаешь — холод его не берет. А на радиацию надежды нет. Вот когда взойдет Солнце… и то, пожалуй, только через пару лет там станет безопасно.

— Насчет космических лучей — даже странно, — заметила Элис. — Когда мы летели сюда в капсуле, ты меня после четвертьчасового рейса заставил антирад колоть. А сейчас… Луна-Лагранж, Лагранж-Луна, марш-бросок в скафандрах, теперь вот в луноходе…

Я бы почесал в затылке, когда б не шлем.

— Забыл предупредить, — признался я. — Хотя что уж там… хорошо, ноги унесли тогда от карелов… но зачинать детей естественным путем я бы тебе теперь не советовал.

— А ты? — нетактично поинтересовалась моя спутница.

— А мне не грозит, — отозвался я. — Если я решу все же воспользоваться законным правом на воспроизводство, все необходимое давно уже лежит в холодном сейфе… в трех вообще-то сейфах разных клиник, для надежности. Моего участия и не требуется.

По молодости лет мне эта идея показалась разумной; уже позднее я сообразил, почему руководство Доминиона, столь озабоченное проблемой перенаселения, поддерживает частные банки спермы — большинство сдавших попросту забывает воспользоваться их содержимым.

Элис как-то странно промолчала, обернув ко мне слепое забрало шлема, пересеченное обсидиановым пунктиром обзорных камер.

— Да не грусти, — попытался я ее утешить. — Естественное зачатие уже давно не в моде. Все на предметном стекле, сразу бластулу на генсканирование, чуть что — в мусорник…

Ответа не последовало, но у меня сложилось четкое ощущение, что мне, как всегда, следовало промолчать в салфетку.

По левую руку показался провал на месте Отстойника — неровных очертаний яма, заполненная непроглядной тьмой, которую даже лучи убывающей Земли не могли пронзить до самого дна; только светилось в глубине что-то призрачно-голубое, словно отражалась в затекшей откуда-то смазке планета над головой, да просверкивали временами статические разряды.

Шлюзовые камеры Города располагались в историческом центре — то есть, по-нынешнему, в мертвой зоне между окраинными регами и административно-деловым диптауном. Единственное на Луне крупное поселение расширялось за последние десятилетия как бог на душу положит, без какого-либо плана — получил разрешение от муниципальных селенологов, и сверли хоть до посинения — отчего вышло, что первые подлунные полости превратились отнюдь не в приманку для туристов, каковых у нас почитай, что и не бывает, а в трущобы, соседствующие с приснопамятной Глюколовней, и не проглоченные ею только по брезгливости.

Возможно, если бы у лунарей имелась веская причина высовываться на поверхность, шлюзы не оказались бы заброшены, но получать лишнюю дозу излучения никому неохота, а делать снаружи попросту нечего. Любоваться Землей гораздо удобней через обзорные камеры. Выходили на поверхность только инспектора — проверять, нет ли утечек, — техники, когда приходил срок менять очередную антенну, да строители, возводящие очередной купол, но эпоха больших строек давно завершилась, и большинство горожан попросту не подозревает, где находятся шлюзы, если вообще догадывается, что Город возможно покинуть как-то иначе, чем баллистической капсулой или лифтом.

Я бы тоже считал, что луноходы — это сугубая принадлежность дальних куполов, но мне как-то пришлось разбираться с группой не в меру ушлых ребят, решивших основать собственный Дом. Среди их затей был и нелегальный извоз крупногабаритных грузов. С той поры я и помнил, что если на капсульном вокзале идет постоянная видеозапись, а пассажиров перед посадкой сканируют, то в шлюзах камер наблюдения нет вообще — когда строился этот блок, две стороны Города еще не срослись настолько плотно. Были, разумеется, затворы с программным контролем, связанные с глосом и ему подконтрольные, но это препятствие я мог обойти.

Наконец, из-за поворота показалась обширная лощина между ровными холмами куполов. Собственно, как раз дно ее и представляло собой изначальную поверхность Луны в этом месте, потому что между пузырями каменных покрышек скапливались отвалы вырубленной породы. Рядом со створами шлюзов возвышался навес для луноходов. Я загнал наш транспорт под рифленую крышу, с неудовольствием глянув на дырочки в ней, насверленные в художественном беспорядке кем-то из внешработников (любимая шутка — трагическим голосом долго рассказывать новичку, как пронзивший стальной лист метеорит угодил кому-то в скорлупу; я в первый раз купился). На самом деле за все двести лет, что навес стоял на этом месте, ни одного камушка в него так и не попало, да и вообще поставили его не на этот маловероятный случай, а чтобы техника не портилась под бешеным голым Солнцем, и от перепадов температуры за время долгих лунных дней.

Я выволок из багажника лунохода тяжелый ящик, и принялся один за другим извлекать из его теплоизолированного нутра снежно-белые кирпичи. Те дымились от прикосновения моих перчаток.

— Это что? — полюбопытствовала Элис. — Взрывчатка? Какая-то… странная.

— Глюксиликвит. — Я пожал плечами, не сообразив, что в скорлупе это незаметно. — Самая дешевая дрянь на Луне, ее тоннами используют для проходческих работ. Берут брусок сахара, — я смотал бруски по четыре проволокой (специальной, с колючками; внешработники ей пользуются вместо липкой ленты — оказалось проще, чем разрабатывать спецсоставы, сохраняющие клейкость при девяноста по Кельвину), упихав внутрь каждой связки по детонатору, — пропитывают жидким кислородом, и замораживают.

Сложней всего было укрепить взрывчатку на створках шлюза, так чтобы бруски не сползли, покуда я длинными шагами отбегаю под навес. Элис вдавила широкую, под неуклюжие перчатки скорлуп, клавишу радиодетонатора.

Беззвучная вспышка, рассеявшая на миг густые тени, и широко разлетающиеся обломки. В вакууме не бывает по-сензовому красивых взрывов. Даже гореть нечему — глюксиликвит превращается в газ мгновенно, и облако тут же рассеивается. Поэтому шестнадцати брусков взрывчатки едва хватило, чтобы проломить массивную, многослойную плиту.

Не сговариваясь, мы бросились туда из-под навеса, торопливо тащили чемоданы, баллоны, разматывая закутанный в три слоя изоляции многожильный кабель, протискивались между погнутых, разломанных створок, царапая яркую обшивку скорлуп. Я поморщился при мысли, что, даже если нам повезет, мне все же придется оплачивать ремонт шлюза — со своих скудных сбережений и пентовской зарплаты, потому что едва ли мне удастся провести эти расходы по статьям прожиточного минимума. (Это помимо того разорения, что я учинил при встрече с Кирой Деннен). Зато мы попали в Город, не задействуя радиоуправляемые затворы — единственную деталь шлюзовой автоматики, подключенную к глосу. То есть, как бы смешно это ни звучало, незаметно.

Внутренний створ, разумеется, был герметизирован — древнее реле среагировало на упавшее давление в шлюзе. Прислонившись горбом-баллоном к дверям, я сорвал пломбу с распылителя и торопливо принялся заливать мгновенно застывающим фторсиликоном зияющую дыру. Элис подкладывала каркасные плитки под струю, каким-то чудом ухитряясь не приклеиться к громоздящимся друг на друга желтоватым наплывам.

По правилам следовало выждать с полчаса, покуда пластик не застынет окончательно, но нас поджимало время, верней сказать, запасы кислорода. Путь на луноходе от куполов Лаланда занял дольше, чем мы рассчитывали — очередной обвал в Апеннинах засыпал дорогу, и без того проложенную кое-как, да вдобавок заброшенную с появлением баллистического транспорта. Я потыкал перчаткой наспех возведенный барьер — вроде держится — и решительно выдернул чеку из кислородной шашки.

Взвихрился синий пар, на миг тесную каморку заволокло туманом — температура и давление менялись так быстро, что кислород не успевал определиться, какое состояние ему принять: жидкость, газ, твердая пыль? — потом сработал датчик, вспыхнули индикаторы; я шлепнул ладонью по сенсорной панели, и внутренние створы медленно разошлись, открывая дорогу в Город.

Собственно, мы попали всего лишь в раздевалку — где хранились скорлупы, инструменты для вакуумных работ, УКВ-ретрансляторы и прочие принадлежности внешработников. Термометр на стене показывал, что в шлюзе стремительно теплеет; еще немного, и скафандры можно будет снять.

Элис размотала кабель до конца, присоединив к преобразователю — оптоволоконные шнуры на космическом холоде теряют гибкость, трескаются; приходится использовать особо изолированные электрические провода, с ядром из сплавов с пониженной температурой сверхпроводимости — и машинально повернулась ко мне, чтобы что-то спросить. Я приложил палец к тому месту на гладком забрале, где полагалось бы находиться губам, потом жестами показал — пока не снимем шлемы, молчим.

Последние цифры на экранчике термометра сменяли друг друга томительно-медленно, покуда я для надежности заливал силиконом дверные пазы. Мало ли что случится, а тяжелые створки способны перерубить кабель, связывавший нас со спутниковым ретранслятором на поверхности. Я уже не стал дожидаться, пока температура поднимется до стандартной, а отщелкнул шлем, когда индикатор показал «+17».

Зашипели герметики, и мне в ноздри ударил знакомый аромат — вездесущая зелень, множество цветов и металл, который тоже пахнет, как и кожа тысяч человеческих существ, населяющих купола единственного города на Луне. Но к этим, привычным, примешивались другие запахи — неопознаваемые, но явственные, и от них билась в истерике древняя, рептильная часть моего мозга. Я попытался убедить себя, что дело просто в морозе — стоило мне снять шлем, как немедля начали стынуть уши — но не удалось.

— Брр… холодина какая… — пробормотал я, чтобы разогнать вязкую тишину.

Элис с лязгом вогнала горб своей скорлупы в крепления и принялась выпутываться из рукавов.

— А почему нельзя было говорить в скафандре? — поинтересовалась она спокойно. Я позавидовал ее земной привычке к холодам — у меня зуб на зуб не попадал.

— В помещении передатчик выключается автоматически, и связь идет через лос, — объяснил я. — А это нам совсем не с руки. Мало ли какой джинн заинтересуется, откуда в пустой раздевалке идет трафик? Сейчас мы в мертвой зоне — камеры в раздевалке не установлены — но полностью отключиться от глоса невозможно.

Вдвоем мы быстро подключили к преобразователю тяжелый ящик компа, снабженный многополосным хабом. В последнем, впрочем, нужды не оказалось — оптонные шнуры надежнее, а в углу раздевалки притулился старенький терминал.

Я поправил сетку контакт-шлема, заменившего привычный мне инфор, проверяя, чтобы молектронные сенсоры не сдвинулись, запустил тест-программу. Зрение: четкая решетка пестрых линий перед глазами. Слух: раз, два, три. Осязание: беготня муравейных лапок по спине. Протянуть руку, покрутить виртуальные ручки. Идеальная подгонка — уикканцы постарались.

— Элис? — позвал я беззвучно.

— Я готова, — донесся оцифрованный голос через местный канал, напрямую в мой инфор из хаба, подключенного к ее мозговым аугментам.

— Рональд?

Пауза — покуда сигнал пройдет цепочкой преобразователей, потом — на стационарную орбиту, где висит над Эртсайдом ожерелье спутников связи, а оттуда — до куполов Ареты, и обратно…

— Линк установлен, — послышался суховатый, торопливый полушепот.

— Начинаем, — приказал я, и голос эхом отдался в слуховых центрах.

В реале ничего не случилось. Но мнимоизображение на моих сетчатках расцветилось мириадом символов. В игру вступил Рональд.

Не сам очеловеченный псевдоинтеллект, благополучно пребывавший в сплетении интелтронных сетей Ареты, а его копия, вмещенная в комп-чемодан. Разумеется, вычислительные мощности ящика нельзя было и сравнить с возможностями алиенистского лоса. Но копия могла передоверить решение сложных задач оригиналу, или воспользоваться независимыми от столичного глоса банками данных — и в то же время имела шанс отступить, если станет жарко, слившись с Рональдом-главным. Но это случится, только если мы потерпим поражение.

Шипя при каждом нечаянном касании покрывшегося инеем металла, Элис вытаскивала из чемодана полетное ложе — наверное, несмотря на всю изоляцию, тоже холодное. В реале предстояло действовать мне; мои спутники должны были прикрывать меня из вирт-пространства, физически оставаясь здесь, в раздевалке — просто чтобы не отвлекаться.

— Пошло прикрытие, — доложил Рональд. Для удобства он сменил матрицу голоса — настоящего Дж.Р. и в лучшие моменты тяжело было понять, а уж когда тот начинал волноваться… как сейчас…

Иконки по краю поля зрения поменялись. Да, если все пойдет нормально, то демоны слежения в радиусе тридцати метров от меня окажутся парализованы. Не стерты, а всего лишь подавлены, не в силах дать сигнал тревоги. Если нет…

Я молча стиснул плечо подруги и, торопливо развернувшись, шагнул в услужливо распахнувшиеся двери — в коридор, на выход из шлюзовой.

Туннель, в котором я очутился, соединял два служебных рега, ремонтный и воздухочистительный, но отводка от него завершалась на Седьмой линии — не самом шикарном городском проспекте, но достаточно многолюдном. Поэтому в коридоре стояли камеры. Я замер на секунду в дверях, глядя в ничем не прикрытый черный стеклянный глаз. Видимая мне одному пиктограмма пожелтела на миг, потом вернулась к прежнему, безмятежно-травянистому оттенку. Защита держалась.

Я прошагал вниз по коридору, уже не таясь, активировал мембрану. Лиловая пленка послушно собралась складками, открывая проход. Осторожно выглянув, я не обнаружил ни почетного караула, ни духового оркестра. Меня не ждали. Я вышел и, небрежно помахивая щегольской сумочкой (в которой прятались бластер, пара запасных обойм и еще кое-какие полезные мелочи), направился по Седьмой линии в сторону купола Скальдварк.

Город изменился за несколько дней моего отсутствия. Прохожих в коридорах стало меньше, а мусора — больше, точно городские системы не справлялись с нагрузкой. Тут и там попадались следы просачивания Глюколовни — скен-плакаты на стенах, торгующие неизвестно чем сумрачные личности с бит-приемниками, кисловатый запах порченой слэнпыли и зло отброшенные ингаляторы. Несколько раз я оторачивался, ловя в глазах встречных серебряные блики. Когда пентовка работала, центровые по улицам не разгуливали…

Я обратил внимание, что у всех встречных были опущены козырьки инфоров. Не у большинства, а у всех, даже у тех, кто инфоров отродясь не носил — полных, опустившихся делинков — что-то такое болталось на висках. Сначала не понял, почему. Только когда здоровая бабища в белой евангелистской хламиде попыталась меня стоптать — догадался. Дэвро ввел-таки вожделенный полный контроль. По его приказу видеотекторные подпрограммы глоса могли организованно отфильтровать любой реальный сигнал. Одно это могло подавить любой мятеж — что проку бунтовать, когда твоих потуг в буквальном смысле никто не увидит? Даже поносная надпись на стене останется нестертой, потому что стереть ее можно, только узрев — а смотреть на подрывные высказывания запрещает виртуальный цензор. Прикрывавший меня Рональд переподчинил фильтрующие алгоритмы нижнего уровня себе, и меня тоже переставали видеть все, попадавшие в «мертвую зону» щита ирреальности. Пожалуй, оно и к лучшему, иначе мое инкогнито было бы раскрыто самое малое трижды, прежде чем я добрался до цели — столько раз мне навстречу проходили знакомые, не замечая.

И еще что-то тревожило меня в поведении мрачных, осунувшихся лунарей.

— Покажи мне коридор их глазами, — неслышно попросил я Рональда.

Мир изменился мало — исчез куда-то мусор, наверное, неконструктивно было думать, будто при новой власти бывают неубранные пакеты, стерлись немногочисленные, поблекшие постеры с революционными лозунгами. Но каждого прохожего, словно печать, метила цветная полоска.

— Индекс лояльности, — пояснил Рональд, уловив движение моих глазных яблок.

Я беззвучно присвистнул. Это же какие мощности следовало задействовать, чтобы фиксировать каждую мысль человека? А индекс явно менялся в реальном времени — вот кто-то покосился зло на шагающего мимо карела с голубой тату-быстровкой на бицепсе, и сразу полоска сменила оттенок с лимонного на насыщенно-желтый. От меченых шарахались, чтобы не подхватить заразу.

Бормотали на пределе слышимости голоса, вызывая острое желание обернуться, но это были лишь обезвреженные подпороговые команды-сублимки.

Мимо пробежали две девчонки лет двенадцати — облепленные, как это водится у молодых, мушками так, что кожи не видно; расширенные зрачки, громкий смех — только подивиться оставалось, как они ориентируются в переплавленной галлюциногенами реальности. Индексные черточки у них были еще короче шортиков, и такого же рубинового тона. Карел замер, прислушиваясь, потом механически вырубил обеих карманным блиссером и принялся скребком обдирать пестрые пластиковые ляпки с девичьих щечек. Все логично — Дэвро особенно упирал на «повышение продуктивности» и «социальную реабилитацию психотропных аддиктов» — я всего два часа выслушивал собрание его речей, а безумная риторика голубца уже свила гнездо где-то в моих извилинах! — а настоящих наркультуристов раскулачивать у кооптированных карелов кишка тонка. Я не выдержал и свернул групарю шею. Иллюзия скрыла тело, но прохожих ничуть не взволновало исчезновение карела. Наоборот, все, как по команде, отвели глаза, потому что у запоздавших индекс лояльности существенно понизился. Все, кроме одной женщины. Она стояла у стены, и не отводила глаз от трупа, которого — я знал — она не могла видеть. Потом, не обращая внимания на неуклонно ползущий вниз, наливающийся кровью индикатор лояльности, подняла козырек. Увидела. Посмотрела на меня. Потом ее скрутила подчиняющая репрограмма. Я двинулся дальше.

На бордюре глиссады, сворачивавшей с Седьмой линии в купол Рейнгард, сидел резаный гнат и пел, аккомпанируя себе на кинтаре. Монотонные пронзительные звуки царапали мозг. Какой-то мужчина, с трудом волочивший отключенную куклу, отложил голое женское тело, подошел к гнату и одним ударом разбил инструмент, но песня продолжалась; ядовитое хихиканье гната смешивалось с мерзким стеклянным звоном. Я прошел мимо, не дожидаясь, пока драка разгорится всерьез — несколько человек уже приближались к кукле, видимо, намереваясь ее присвоить. Не время разыгрывать Дон-Кихота.

На самом деле выход был проще пифагоровых штанов. Дом Карела представлял собой серьезную силу — не поспорю; но если бы он мог подмять под себя остальные группы, это случилось бы давным-давно. Власть над Городом карелы получили от Дэвро, подчинившего оборотную сторону . Но голубец не выпустит поводьев из рук. Коды допуска находятся у него. А они должны иметь физический носитель. И я знаю, где он. Любой другой человек постарался бы спрятать их подальше, записать на потайной драйв и забить в дальний сейф… человек, но не аугмент! Все коды — я был уверен в этом так же твердо, как в своем имени — хранятся в наращенной памяти колониальщика, под титановой черепной крышкой. Без них карелы в два счета вернутся в оборот биомассы.

Чтобы уничтожить коды, нужно убить Дэвро. И всех его прихвостней — тоже, потому что Жерфо и Еринцев могут нести в себе копии. Не обязательно осознанно. Есть такие полуразумные демоны, активирующиеся только в определенных обстоятельствах. В случае гибели прямого начальника, например, когда необходимо срочно получить полномочия не по рангу, нужные сведения самораспакуются в мозг — а потом стираются, когда нужда спадет.

Правда, убить офицера Службы — майора, не лейтенантика какого-нибудь, порог аугментации повышается с каждым новым чином до полковника включительно — не так-то просто. Особенно если тот полупогружен в вирт. А в реале его прикрывает несколько сотен боевиков. Которых, наверное, тоже придется убить.

Для этого нужно оружие.

«Обезьянник» пентовки был закрыт. Надпись над входом не светилась, и замок не работал; впрочем, он и не принял бы моей выжженной биткарты. Я воровато оглянулся, хотя и знал, что никто не следит, и прострелил механизм затвора. После этого мембрана распахнулась сама.

Я вошел, огляделся. Все как было. Карелы не стали грабить участок — зачем, при их-то арсеналах? — а просто запечатали. Мои же коллеги даже оставленные когтями Эрнеста Сиграма царапины на стенах не успели заклеить, прежде чем их выставили. Сейф тоже оставался не вскрыт. Я догадывался, почему — его замок реагировал не на биткарты, как дверной, а на биоданные сотрудников, и карелы, видимо, решили не возиться с перепрограммированием.

— Миша? — донесся холодноватый, напряженный голос Элис. — У нас проблемы.

— М?

Я активировал скенер, встал на съемочный диск, подождал, пока массивное кольцо не опустится с потолка на пол и не вспрыгнет обратно. Двойная дверь сейфа отворилась с тяжеловесной грацией толстухи. Первая фаза плана завершена.

— Когда ты задержался в коридоре, активировалась контрольная подпрограмма второго уровня. Она реагирует на локализованное понижение индексов лояльности. Наше вмешательство обнаружено, — сообщила моя подруга. — Пока мы держим щит, но надолго ли…

— Бросьте, — приказал я. — Это уже не имеет значения. Отсеките «обезьянник» от глоса, и можете снимать барьер.

Большая часть хранившегося в сейфе барахла имела значение только для администрации — в частности, носители с резервными управляющими программами для оверрайда основных, — но там же лежало и оружие, не входившее в повседневный набор.

— Костюм у меня, — проговорил я, протягивая руку к защелкам на дырчатом ящике из весело-оранжевой пластмассы.

Чтобы не тратиться на тренировки, большую часть навыков нам, пентам-недоучкам, вдалбливали гипнурги. В чем-то оно и к лучшему — репрограммы не забываются. Когда я произнес про себя пароль доступа (третья строфа «Бармаглота» — донельзя банальный код, но очень подходящий), то из бесформенной груды металлизованной ткани боекостюм мгновенно превратился в сложнейшую машину, знакомую мне каждым интелтроном.

Я ласково погладил холодный полированный титан шлема. В наше немирное время боекостюмы вышли из моды, особенно у профессионалов. Их заменила глубокая аугментация и импланты жизненно важных органов. Но для человека, который не собирается надолго превращать себя в машину для убийства, лучше ничего не придумано — разве что десантная скорлупа, как у боелюдей Службы. Вряд ли, однако, Дэвро располагает таким скафандром. Сколько мне известно, весь их запас хранится в метрополии и охраняется надежнее, чем Массачусетский Технологический Центр. Если только при эвакуации его не вывезли. Кроме того, чтобы им пользоваться, нужно быть боечеловеком — а, при всех его аугментах, колониальщик все же не дотягивал до смертельно опасных киборгов.

Молча натягивая костюм, я старался не пропустить ни одной мелочи. Стоит о чем-то позабыть, как именно эта деталька тебя и прикончит. Нужно замкнуть все контакты, подсоединить все кабели, и тогда костюм защитит меня почти от любого оружия — кроме бластера, да и то лишь при прямом попадании. Кираса с тяжелым горбом генератора: я вогнал топливные пластины в щели одну за одной, так ловко, будто всю жизнь тренировался. Затянул крепления бронепластин поверх бугрящихся сервомышц. Вообще-то кераметовая броня — самая бесполезная для меня деталь костюма, она призвана защищать от пулевого оружия и мелких осколков… но без нее система не заработает, потому что большая часть интелтронов как раз в нее для надежности и залита. Кроме того, для усиленных мышц лишних три кило веса (почти двадцать — массы) — незаметная мелочь.

Я поправил шлем, затянул пояс, запустил инвок самопроверки. На забрале шлема высветились привычные узоры визуализаторов: синие и зеленые ленты — «все в порядке». И только тогда подключил свой инфор-сетку к внутренней интелтронике костюма.

Забрало просветлело — шлем передавал образы непосредственно в зрительную зону затылочной коры. Окружающий мир и без того стал явственно-призрачным, его заслонила тактическая схема с наложенными на нее план-схемами, множеством иконок, проглядывающими по краю поля зрения вставными окошками.

Для пробы я полностью перешел в вирт, сделал для пробы несколько логических движений, пользуясь тем, что полицейский лос усилиями Рональда отрезан от глобальной опсистемы. Попытался вызвать Вилли, но перед глазами замаячила надпись: «Личностная подпрограмма лоса недоступна». Значит, стерта — а я уже надеялся, что вандализм карелов обошел пентовку стороной. Очередная жертва странной войны.

В золотом мареве лоса прорезалось окно.

— Есть контакт, — сообщила Элис. Видеосимуляция ее лица чуть подрагивала — моя напарница явно не хотела отвлекать мощности на такую мелочь.

— Вторая фаза завершена, — сообщил я. — Начинаем атаку?

— Да. — Голос Элис чуть дрогнул. — Точного расположения мы тебе дать пока не можем, но ориентируйся на третий и шестой купола рега Карела. Синхронизация… Начало по моей команде. Жди.

Окно в золотой мгле закрылось.

Я активировал аптечку боекостюма — катетер уже стоял в подключичной вене. Одна за другой в мой кровоток ушли три дозы медленного стимулятора, ампула нейюрина и немного «мухомора» — так на нашем, пентовском жаргоне назывался инфралектин, боевой наркотик, вызывающий состояние наподобие берка, но контролируемое. Пламя медленно разошлось по жилам, языки огня облизнули тело.

— Не переборщи, — посоветовал Рональд внезапно.

Я чуть не выронил черно-серебряный нейрозащитный плащ. Надо же было позабыть, что все системы костюма моим сообщникам открыты.

— Попробую, — ответил я вполголоса.

Язык уже слушался плохо, организм откликался на воздействие дьявольского коктейля.

Я подошел к стойке с оружием. Не стандартным, патрульным — ручные блиссеры и прочая мелочь. Хотя боевым его назвать тоже было трудно. Тяжелый бластер — в крепления на левом предплечье, шнур в розетку, прицел перед глазами: повел взглядом вправо-влево, вверх-вниз — слежение в норме, автонаводка — выцеливаю ящик в дальнем углу, рука сама взлетает, щелчок бьет по ушам, нет, я не полный идиот — в тесном «обезьяннике» стрелять из такой пушки боевыми. Но автонаводка в норме. На шлем — короной стандартные разгонники: инфра, и станнер рассеянного действия. Не столько против карелов, сколько чтобы хорошие ребята под ноги не лезли. Свой бластер — на пояс, как запасной. На плечо — ракетник, и четыре обоймы диамфиновых стрел. Тоже, на самом деле, не боевое оружие. Старинный пулемет эффективнее в тесных помещениях. Но стрйлки обладают особенным психологическим эффектом. Они не промахиваются — автонаведение через такт-программу костюма. И убивают не сразу — в жарком бою это минус, но когда у твоих товарищей одного за другим кровь застывает темным желе, трудно сохранить самообладание. А в правую руку — второй ракетник, с разрывными зарядами.

Перед выходом я на секунду подключился к камерам слежения — глянуть, как выгляжу со стороны. Жуткое зрелище. Похоже на того сказочного героя, которым меня мама пугала в детстве — «Вот прилетит страшный бэтмен, заберет, если не будешь слушаться». Помню, все не мог понять, что такое — «прилетит»…

— Миша! — перед глазами мелькнуло лицо Элис, пошло мелкой рябью, рассеялось пикселями, и только бестелесный голос продолжал: — У тебя гости. Третья фаза пошла!

Я поспешно проверил заряды, и выскочил из пентовки как раз вовремя, чтобы увидать, как выскакивают из транспортера крепкие молодые люди в защитных пологах, скрывающих головы и плечи, и с гаузерами в руках. Точно таким же парням я преподал однажды урок хороших манер у дверей собственного дома. И они же пытались прожечь во мне отверстие для лучшей вентиляции легких — сначала у Джеральда, а потом в «Темной таверне». Похоже, дом Карела действительно их клонирует.

Я еще не успел осознать все это, а такт-программа уже сработала: двое из нападавших упали прежде, чем успели меня заметить. Остальные открыли ответный огонь, чем еще раз подтвердили мое невысокое о них мнение. Только плохо запрограммированный сьюд может переться с гаузером на человека в боекостюме, поглощающем удар из любого нейротронного оружия. Мне даже не хотелось убивать этих придурков. Хотя придется. Чем больше карелов я уложу по дороге, тем меньше их встретит меня в родном реге.

— Рональд, — выдохнул я, — погаси свет.

Потолок и так светился неровно в тех местах, куда пришелся полный заряд из гаузеров; теперь коридор затопила темнота. Шлем автоматически перенастроился на тепловидение. Сколько я знаю устройство экран-пологов, инфравизора в них не предусмотрено.

Нападающие — осталось их трое — запаниковав, кинулись было в освещенные отводки. Я трижды нажал на спуск. Пойманные в алые скобки силуэты на тактической диаграмме вспыхнули от ужаса желтым, и тут же померкли, когда в реальном видении грудные клетки карелов взорвались кровавыми фонтанами.

— Кажется, мы уже начали, — пробормотал я, ни к кому в особенности не обращаясь.

Как обычно, брошенные в пустоту фразы порождают больше всего откликов.

— Фаза три запущена. — Голос Рональда, проходя через несколько сетей и фильтров, приобретал странный металлический оттенок. — Цель движения — рег Карел. Путь наименьшего сопротивления… — Я запустил маршрутную карту; на ней уже прорисовывалась яркая зеленая линия.

Пользоваться транспортерами бесполезно, пока Элис и Рональд не подчинят себе Т-сеть — то есть еще долго; транспорт не относился к числу первоочередных целей вирт-атаки, нам он понадобится, только если Дэвро надумает не принимать боя, а воспользоваться преимуществами повышенной мобильности и удирать от меня до бесконечности… правда, тогда он вряд ли сможет эффективно контролировать оборотную сторону Города, и наша задача значительно упростится. Я активировал мышечный каркас костюма, и побежал.

Мой путь лежал через купола Рейнгард и Розен, через Глюколовню и коридоры «ограниченного доступа» — групарские то есть коридоры. В жилых куполах на пути мне почти никто не попадался; вездесущие, выползшие, будто тараканы, из каких-то щелей гнаты, само собой, не в счет. Прохожие, если и попадались, спешили свернуть с дороги в боковые отводки, едва завидев мою черно-металлическую фигуру, хотя я и не включал разгонник. Видимо, последние события научили их опасаться любых неожиданностей. То, что в прежние времена вызвало бы любопытство толпы, теперь чистило улицы не хуже пылесоса.

В Глюколовне же царило истерическое веселье. Такого я не видывал даже во время последнего бунта. Одежды не было ни на ком. Прямо в коридорах, куполах, на траве валяются люди: кто-то идет по линии на пситропах, кто-то занимается сексом, а некоторые получают удовольствие менее обыденными способами. Трое мужиков, с ног до головы вымазанных кровью, потрошат еще живую куклу, по временам отправляя в рот особо лакомые кусочки; эту компанию я расстрелял в упор. В куполе Альвис проходит странный и не совсем понятный мне ритуал, включающий в себя эротические ласки, самоуродование и сожжение цветов; я пробежал мимо, не останавливаясь. Дуэйнсиане стоят по трое на перекрестках, их руки танцуют, сплетаясь в немыслимые гештальты. На глиссаде валяется закутанный с ног до головы в оранжевую пленку парень, немузыкально распевающий мантры; прохожие шарахаются и спотыкаются, любовники пытаются попасть в такт.

Все это я видел как бы сквозь мутное стекло, потому что боевые программы, любезно отстреливавшие встречных карелов еще до того, как те успевали моргнуть, почти заслоняли поле зрения тактическими схемами, а мне приходилось следить еще за продвижением моих соратников по другую сторону реальности. Если бы не расширяющий восприятие наркотик, мое сознание не выдержало бы нагрузки.

У входа в рег Карел меня встретила делегация самых отвратных типов, каких мне только доводилось встречать — а тут стоит учесть, что немалая часть дел, которыми я занимался, была связана с пластургией, и уродов я навидался на три перерождения вперед. Эти же карелы были не то, чтобы уродливы: было в них что-то непередаваемое… мерзкое, страшное. Уже не клоны-куклы с ограниченной программой — настоящие групари из худшей породы.

Но они выполнили свою задачу — задержали меня, пусть и ненадолго. Карел послал их, в сущности, на смерть — с гаузерами против моего арсенала — но несколько прямых попаданий подряд могут повредить если не мне самому, то интелтронике боекостюма. Я поплотнее запахнулся в плащ — пусть лучше выгорят маскировочные программы, которыми прошита интеллектуальная ткань, чем заикает система наведения. Синие искры метались вокруг меня, путаясь в паутинных линиях диаграмм. Потом дважды глухо шорхнул бластер. В грудь меня толкнула ударная волна, мелькнули и погасли индикаторы перегрева, и в воротах групарского рега зазияла проплавленная дыра почти в мой рост.

Я подчеркнуто неторопливо вытряхнул отстрелянный магазин-конденсатор, вставил свежий. Шагнул через залитый остывающей сталью порог. Сквозь воздушные фильтры костюма пробивалась вонь затлевшей ковровой плесени.

У меня было не больше секунды, чтобы окинуть взглядом сумрачные коридоры Дома Карела — потом первый комок плазмы расплескался по металлу у моих ног, — но одного взгляда мне хватило. Это было тягостное зрелище.

А потом я понял, что недооценил наглость противника.

До сих пор я подсознательно был уверен, что пройду групарский рег почти без крови. Не то, чтобы мне не хотелось никого убивать, но мне мнилось, будто встречные карелы станут разбегаться, словно тараканы. Меня как бы поддерживала память о том времени, когда за мной стоял Доминион, и все знали — если пентовка не справится с очередным скандалом, придут крепкие парни в голубой форме, и Селена-прим покажется детским курортом. А следовало бы вспомнить Эрнеста Сиграма, которого репрограмма заставила вначале глупо подставиться, а потом — покончить с собой. Передо мной стояли выменянные до последнего нейрона бандиты, не боящиеся вообще ничего. Кто-то отдал приказ, и по Дому Карела прокатился спазм ненависти, заставлявший простых лаборантов, техников, самих спецов-гипнургов мчаться, повинуясь внедренному в подсознание приказу, к арсеналам за оружием, а потом бросаться с горящими глазами под отравленные стрелки, навстречу пурпурно-белым плазменным шарам, чтобы свечками истаять в огне.

Наверное, в тот момент я и начал стрелять сам, не доверяя оценкам такт-программ. Когда осознал, что никакой костюм не спасет, если весь Дом Карела навалится на меня разом.

— Миша! — донесся голос Рональда. — Связь поддерживаем. Мы пробили гейт карелов, только держись вблизи хабов и продолжай двигаться. Элис связалась с выжившими хакерами объединенных домов, — в реале их оттеснили на территорию Л’авери. Они помогут нам… а я попытаюсь расчистить тебе путь.

Легко сказать — продолжай двигаться! Коридор вокруг меня уже напоминал застывшее море — ковер выгорел дотла, металл расплескивался волнами и тут же твердел. Даже сквозь изолирующие подошвы боекостюма пробивался жар, охлаждающие термопары работали на пределе. В воздухе висела сажа, кружась и опадая пушистыми фрактальными хлопьями.

Кажется, кин Карела сами поняли, что переборщили немного — в отличие от меня, импровизированные боевики не могли долго стоять на раскаленном железе. Им приходилось либо идти вперед, под мои выстрелы, либо стратегически отступать. От первых я избавлялся по мере поступления, вторых (более многочисленная группа) загонял вглубь рега. Возможно, нашелся среди групарей какой-никакой военачальник — сквозь треск огня пробивались отрывистые команды на боевом языке. Пару раз меня пытались заманить в глухие отводки, но Рональд каждый раз предупреждал об опасности, подключаясь к немногим уцелевшим датчикам, преодолевая отчаянное сопротивление работавших на Карела компарей. Осветительные панели причудливо мерцали отсветами идущих в ирреальности боев. Я через несколько минут свистопляски погасил изображение вовсе, ограничиваясь тактической диаграммой, а вот моим противникам игры с освещением добавили головной боли. Где-то вдалеке за моей спиной тоже шла пальба — на карелов наступали групари из других Домов. Время от времени Рональд сообщал мне об их успехах.

Я двигался почти наугад, все глубже уходя в сплетение узких, слабо освещенных коридоров, ведомый только путеводной нитью на маршрутной схеме. Восприятие мое ускорялось по мере того, как выплескивала очередную порцию препаратов в мои жилы аптечка, по мере того, как все более подготовленные боевики пытались заступить мне дорогу. Уже не кое-как вооруженные монтеры с простейшими репрограммами, а опытные убийцы, накачанные пситропами и выменянные на боевой режим, успевавшие, прежде чем отрава растворяла эритроциты в крови, достать меня хоть стрелкой, хоть разрядом, хоть ударом по непробиваемой керамической броне. Бой превратился в танец, в шахматы, в череду задачек — шаг вперед, уйти из зоны поражения, активировать ракетник, снять первого, второго, поймать разряд взмахом плаща, снять третьего, пересчитать индексы угрозы, еще шаг… Я пер напролом. С моим зрением творилось что-то странное — словно красные контактные линзы образовались у меня прямо в глазах, между роговицей и хрусталиком. Уже потом я понял, что это было: ярость, такая ярость, что условные фигуры врагов в рыжем тумане уже не воспринимались как человеческие.

Кто-то вынырнул из-за угла; я не стал тратить стрелку, а просто ударил всей мощью искусственных мышц. Отдача едва не переломала мне кости, перчатка-кастет разбила карелу грудину, расплескав сердце, точно кисель. Человек беззвучно свалился на бугрящийся пол. Двери распахивались передо мной; я мысленно благодарил Элис с Рональдом, и шел дальше, и стрелял, стрелял… Несколько раз мембраны норовили поймать меня в дверных проемах — я рвал их в клочья или прожигал с омерзением, они напоминали мне медуз, скользких, ядовитых и живых.

За следующим поворотом меня встретил барраж огня. Мягкое покрытие сгорело мгновенно, наполнив воздух белесым дымом, металл под ним начал багрово светиться. Я поспешно нырнул обратно, под прикрытие стены. Вслед мне полетели три или четыре ЭМП-гранаты.

Меня шатнуло — не от тусклых вспышек, а оттого, что громоздкая броня умерла на миг, повиснув неподъемным грузом на плечах. Тактическая диаграмма погасла, потом неохотно перерисовалась заново.

Эти ребята могли задержать меня надолго. Если запас гранат у них достаточно велик, то меня не спасет даже костюм. Уже сейчас индикатор вычислительного ресурса предупреждающе мерцал оранжевым. Еще несколько таких ударов, и интелтроника начнет сдавать, и тогда мне придется рассчитывать только на собственную, отнюдь не аугментированную нервную систему. Правда, будь у меня вживлен нейраугмент, я мог бы отправиться на тот свет с первой же гранаты. Очень капризная штука — интерфейс между живой клеткой и интеллектронными чипами.

И вооружены боевики бластерами. Если от стрелок или гаузерных импульсов я мог закрыться плащом или просто принять на броню, то плазма в лучшем случае выведет из строя ту часть боекостюма, которой коснется. А в худшем — ту часть меня, которая под этой частью костюма прячется.

Я мрачно усмехнулся под титановым забралом. Вытряхнул из магазина полурасстрелянный конденсатор, вставил свежий. Глубоко вздохнул; воздух был сухой и горячий. Аптечка попыталась, возбужденная притоком кислорода, еще что-то мне докапать в кровь, я мысленной командой остановил ее. И так скоро начну потеть белым порошком.

Одним движением я замкнул контакты батареи, швырнул за угол и метнулся за ней вслед, навстречу комьям живого огня. Гадюками зашипели бластеры… а потом пламенные шары вспыхнули разом, влетая в магнитное поле стремительно разряжающейся батареи. Коридор перегородила сверкающая стена, послышались крики — и стихли тут же, сменившись высоковольтным гудением огня.

Пламя погасло почти тут же. Я шагнул вперед, тяжело дыша, и только тут сообразил, что маршрутная схема погасла.

— Рональд? — неуверенно позвал я. — Элис?

Нет ответа. Ах, да: поблизости нет ни одного хаба, а пальба из бластеров завершила дело. На входном канале хрипел белый шум, окно в вирт для меня закрылось. Помощи ждать неоткуда.

Я оглянулся. Безликие коридоры; цветовые метки на стенах выгорели. На первый взгляд место, ничем не отличающееся от подобных же туннелей, которыми я пробирался уже с десять минут. Но ведь зачем-то же здесь устроили засаду? Или просто отследили мой маршрут и перехватили, чтобы сзади успела подтянуться загонная команда (фонтан иконок по всему полю зрения, две стрелки за плечо, и сдавленный хрип)? Мне помнилось, что до центральной зоны оставалось совсем немного — но как теперь ее отыскать?

Для пробы я свернул все диаграммы, пригляделся — в том числе к разбросанным вокруг стволам; мелкое мародерство — основа благосостояния полиции. Но бластеры вышли из строя, как один; растрескались фокусирующие кольца, самая хрупкая часть этого оружия. Я поддел горку осколков башмаком, и, перешагнув через обугленные, скрученные тела, решительно двинулся вперед. В конце концов, достаточно мне добраться до ближайшего выхода в лос, и я пойму, что делать дальше.

У еще меня хватило времени, чтобы подумать — почему так отчаянно и безнадежно сопротивляются карелы? Верней сказать, почему сопротивление их ограничено реалом, почему Дэвро не поддерживает их с оборота — а иначе Рональду и Элис не удалось бы провести меня практически к самому сердцу вражеского рега? Я не мог поверить, чтобы колониальщик бросил своих подручных на произвол судьбы. Обойтись без них он не может — иначе не стал бы использовать вовсе. Значит, Дэвро готовит какую-то грандиозную пакость.

Пьяно петляющий коридор расширился внезапно, и передо мной, точно врата Мории, предстала дверь. Я бы даже сказал — Дверь, такая она была большая.

За ней — я знал это — лежало Ядро. Даже у групарского дома, точно у Земли и Доминиона в миниатюре, было свое Ядро, место, где живут лучше, чем везде, откуда правят и где скрываются. Там я найду своего противника.

Вскрыть замок через вирт мне даже в голову не пришло. Я отступил на несколько шагов, и поднял левую руку — ту, на которой крепился бластер. Дверь держалась долго, минуты три; чтобы войти, мне пришлось разнести ее в клочья, свисавшие на силиконовой арматуре. Отстреляные обоймы падали к моим ногам.

По другую сторону простирался обширный зал. От стены до стены он имел метров сто — чуть меньше купола; посредине плескались в пластмассовых берегах зеленоватые воды бассейна, а вокруг него раскинулся сад, не уступающий самым шикарным садам киношного рега. Цвели рододендроны, сиреневые полушария соцветий прятались в темно-зеленой листве.

О планировке дальних куполов я имел лишь самое общее представление, но меня поразило, какие хоромы сумел вырубить себе Карел, не привлекая городских ресурсов и не сообщая о своих поползновениях сьюду-картографу. Интересно, а если бы в очередном плане развития города на этом месте была бы указана гидропонная, например, плантация? Я представил себе, как комбайны, пробивая стену, вламываются в этот укромный уголок, и усмехнулся про себя.

Интересно, какие опасности могут меня подстерегать в этом райском саду? Генженерией дом Карелов не увлекался, так что живых стражей не будет. Об охранных роботах речи не шло с самого начала — слишком ненадежны эти системы, особенно в виду атаки с оборота. Значит…

Такт-диаграмма развернулась перед моими глазами уже после того, как сервомышцы костюма бросили меня, закупоренного в самодвижущейся скорлупе, на колено, вскинув правую руку, и три стрелки одна за другой устремились в полет. Брызнули ошметки плотных, кожистых листьев, но нападавший только пошатнулся.

Аптечка впрыснула мне, по-моему, чистый адреналин. Восприятие раздвоилось: половина моего сознания впитывала рвано-замедленные кадры уже увиденного, не в силах поверить глазам, а другая уверенно командовала синтетическими мышцами, вскидывая левую руку…

Глыба обрушилась на меня всей инерциальной массой, из прыжка, и я с трудом удержался на ногах. Вспыхнули индикаторы перегрузки. Я проклял себя, что не догадался захватить хотя бы вибронож, каким удобно пластать израсходованных. Все мое оружие было в ближнем бою изумительно бесполезно, хуже того — только мешало… но я не планировал вступать в рукопашную с равным противником. Разве что с Дэвро… но тело аугмента гораздо более уязвимо, чем столь презираемый сильно наращенными бойцами костюм.

Не знаю, откуда карелы выкопали эту броню. Скорей всего, сделали сами, уж больно у нее был кустарный вид. Кираса шелушилась слоями металлокерамики, на шлеме виднелись темно-синие полосы сенсоров — одним словом, на десантный скафандр это никак не походило… но эта штука работала. Даже слишком хорошо, как я понял, когда перед глазами у меня замелькали сигналы сбоев.

Если бы не болевые блоки, которые шлем-сетка проецировал мне прямо в кору мозга, я бы отключился в первые же секунды. Мой противник был сложен, как борец сумо, он брал массой, потому что удельная мощность его сервомышц явно уступала моим. Замигал алый индикатор: утерян контакт с бластером… ну и слава всем лунным богам, не стрелять же из плазменной пушки в упор.

Извернувшись, я всадил разрывную стрелку прямо в прикрытый кирасой живот боевика. Нас растолкнуло, но карел не ослабил хватки, и тогда я выпустил еще стрелку, и еще, целясь нарасчет в бедреные сочленения, чтобы мелкие горячие осколки рвали псевдомышечный каркас, вглядываясь в закатно-алую круговерть символов перед глазами… пока мой противник не разжал руки, и тогда я прыгнул, чтобы, медленно опускаясь, ударить коротко обоими ногами, сокрушая броню и кости.

Я дико оглянулся, но сад был пуст — похоже, я действительно пробил последнюю линию обороны. Однако интелтроника костюма уже работала на пределе, одновременно проводя диагностику и переоценивая коэффициенты угрозы, и мне пришлось постоять немного, чтобы аварийные иконки перестали мерцать. Боекостюм уже выработал резервы, и любое повреждение теперь станет снижать его эффективность.

Я поднял с газона бластер, попытался подключить вновь, но разъемы оказались вырваны «с мясом». Ну и пусть. Мне уже нечего беречь, и нечего бояться. Или я найду Дэвро и убью… или уже не выберусь из кареловского крысятника живым.

Плазменный шар проложил мне дорогу сквозь заросли. От его прикосновения ветки превращались в черно-белый пар, на земле оставалась глянцевая дорожка. Следующий заряд пробил изящные створки дверей, по краям разрыва блеснуло термитное пламя. Я активировал сонар и шагнул в клубы дыма.

Я выбивал каждую дверь на своем пути. Здесь меня уже не встречали фанатичные защитники: верхушка дома вряд ли стала бы себя выменивать — кому, в конце концов, можно было бы доверить такую операцию? — и не горела желанием умирать. Некоторые даже пытались указать мне дорогу. Связь с Элис и Рональдом мне установить так и не удалось, хотя местные хабы, кажется, работали.

Коридор заканчивался тупиком. Я разорвал тугую, судорожно сопротивляющуюся мембрану, и остановился на пороге. Комната, очевидно, представляла собой рабочий кабинет и одновременно личную берлогу Карела из Карелов. Просторная и светлая, она была почти пуста — стена-аквариум, за которой плавают пестрые рыбки, старомодный стол из янтарно-золотого дерева, сияющий девственной чистотой, биомонитор с капельницей на каталке, и полетное ложе, на котором распростерся хозяин кабинета. Мертвый.

Вероятно, он так и не успел понять, что его убило, потому что смерть наступила мгновенно. Карелу свернули шею с такой силой, что почти оторвали голову. Мне не понадобилось бы спрашивать, кто сделал это — только аугментированные мышцы способны на такое — даже если бы убийца не стоял передо мной, сняв скальп. Сразу над бровями Дэвида Дэвро начинался блестящий под тонкой пленкой размазанной крови металл, изборожденный глубокими штрихами антенн.

Против лунного обычая колониальщик был одет по всей форме — в голубой мундир Службы, сверкающий золотыми нашивками. На груди его сиротливо тулились три или четыре орденских чипа.

— Офицер Макферсон, — проговорил Дэвро. Это не был вопрос, хотя лица моего он не мог видеть под непрозрачной сферой шлема. — От имени Колониальной Службы Доминиона Земли я объявляю вас виновным в преступлениях против человечества, а также неподчинении сотрудникам Службы и саботаже. По совокупности деяний и в соответствии с постановлением о чрезвычайном положении в колониях я приговариваю вас к смертной казни.

Я хотел спросить, не подвинулся ли голубец умом, но понял — нет, все правильно. Аугментированная память Дэвро сохранит каждое слово. Если придется, он сможет открыть ее всем любопытным, и заявить — формы были соблюдены.

— Для протокола, — проговорил я, включив внешний динамик, — я обвиняю вас, майор КСДЗ Дэвид Дэвро, в мятеже, попытке захвата власти, убийстве своего непосредственного начальника Роберта Меррилла, саботаже и массовых убийствах. По совокупности деяний и в соответствии с правилами внутреннего распорядка колонии Луна я приговариваю вас к смертной казни.

Теперь остается выяснить, кто из нас имеет право произносить такие красивые слова. Кажется, в давние времена был обычай — решать судебные споры в поединке. Мне всегда казалось, что большее варварство трудно придумать, но сейчас пришло в голову, что здравое зерно тут есть.

Секунду мы стояли друг напротив друга. Осветительная панель моргнула раз-другой, потом снова загорелась ровно и ярко. Мне пришло в голову, что Дэвро должен нервничать. В реале он вряд ли устоит против боекостюма. Я могу разорвать его пополам, несмотря ни на какие вживления. На его месте я перенес бы сражение на оборот, в ирреальность. Там нейраугменты, усиленные подчиняющими кодами, придают голубцу несравненную мощь. Так что же…

Эту мысль я не успел додумать до конца. Отравленные стрелки уже слетали, шелестя, с направляющих, когда между нами обрушилась прозрачная стена. Я врезал по ней кулаком, но броневая перчатка едва не трещинами пошла, а на композитной пластине не появилось и царапины. Дэвро по-прежнему взирал на меня пристально, спокойно, слегка презрительно. Я осознал, чего он добивается, в тот самый момент, когда передо мной предупреждающе заалели индикаторы несанкционированного доступа.

Колониальщик пытался перехватить управление костюмом. В конце концов, если псевдомышцы уткнут дуло бластера мне в грудь и нажмут курок, я буду вполне удобно мертв. И если аптечка введет мне летальную дозу стимулятора — тоже. Но почему он не попытался провернуть этот номер прежде?

Потому что боялся, понял я. Боялся, что ему помешают мои товарищи. Но здесь, в центре рега Карелов — физическом и логическом — я был один… и Дэвро рискнул.

Не давая себе остановиться и испугаться, я подхватил один из опутавших полетное ложе (то осталось по мою сторону кабинета) шнуров и вогнал в разъем на поясе костюма.

Вновь я стоял в тугом и звонком тумане междуосья, на обороте Луны. Но вместо разбросанных в пространстве слоновьих туш датабанков я увидел перед собой ряды призрачных фигур — человеческих и не очень. И каждая фигура несла на себе опознаватель — вкладываемый визуализатором в подсознание образ-имя: это Имре Карел… Лорин Гомес… Каин… Я посмотрел на то, чем предпочитал оборачиваться в ирреальности Каин, и удивился — как я мог сомневаться в его безумии?

А впереди армии призраков стоял закованный в серебряную броню рыцарь-великан. Дэвро был не слабее Меррилла — это я понял с первого взгляда. Даже обличье его казалось более вещественным, реальным, чем вся свора хакеров за его спиной.

— Стой, — приказал Дэвро, и я точно вновь налетел на гермощит. — Сдавайся.

Применив все известные мне приемы риторики, я отправил его туда, где, по моему мнению, этому незаконнорожденному сыну пылесоса и пробирки было самое место.

— Сдавайся или умри. — Голос приобрел гипнотическое звучание. Сам собой вспыхнул значок фильтра: даже сейчас колониальщик пытался исподтишка подчинить мое подсознание. Все боги лунные и земные, может этот человек думать о чем-нибудь, кроме власти? — Тебе не победить.

Посмотрев на тошнотворную компашку за спиной голубца, я решил, что его самые сладкие посулы стоят не дороже камня в Море Облаков.

— Иди к черту, — отозвался я, запуская первый инвок.

По моему движению ткань загранья уплотнилась, образуя прозрачную броню вокруг моего облика. Проиграть я не имею права — если Дэвро сможет зафиксировать меня в боекостюме, ничто не помешает ему выйти из-за щита. Никто больше не посмеет оказать сопротивления, зная, что в вирте нет превосходящей новую власть силы. Кто контролирует информацию — контролирует мир. На Луне этот старый тезис выполняется буквально.

Дэвро в ответ произнес только одно слово . Словно гидравлический пресс обрушился на меня, но в тот же миг самоактивировались защитные программы. Синее мерцание окружило мой призрак, и вызванная колониальщиком перестройка свойств лоса не затронула уязвимых зон переноса информации.

Темные спирали закрутились передо мной, расширяясь, впитывая мою силу. Я оглянулся, улучив момент — мы стояли посреди глубокого кратера лоса Карелов, а на горизонте уже полыхал зажженный нами огонь, выгорала из сетей отрава, позволявшая Дэвро манипулировать ирреальностью по своему желанию. Пределы его власти стремительно сужались — а с ними усыхала и сама власть, съеживаясь по мере того, как выходили из подчинения все новые серверные блоки. Интересно, что сейчас поделывают Элис и Рональд?

Словно в ответ на этот вопрос, Рональд проявился на краю долины В нынешнем обличье он походил на бога-отца, каким его рисуют в детских книжках эвангелисты. Он махнул рукой, и асфальтовые спирали сгустились, налились тьмой.

— Verbal input invoke alarm dis prog… — бормотал я заклинания комречи, не обращая внимания на легкие оранжевые искры, непрерывным потоком извергаемые Дэвро и его братией и соскальзывавшие с моей брони. Почему он медлит? Почему не наносит удар в полную силу? Хочет поиграть со мной? Или опасается судьбы своего коллеги?

И снова удар пришел внезапно. Не дожидаясь, пока мы с Рональдом атакуем его аварийной программой, Дэвро попытался вырвать у нас из рук управление, чтобы выпущенная на свободу сила смела нас, как выпущенный из бутылки джинн. Это ему почти удалось. Струны ирреальности под моими пальцами ослабли, они уже не пели, звонко и ясно, а бренчали наподобие дряхлой шарманки. Спирали начали разбрасывать исчерна-лиловые клочья, прожигавшие ясно видимые следы в окружавшей нас мгле. Я едва увернулся от одного клока, кожей ощутив исходящий от него холод. Только огромным усилием мне удалось удержать контроль над происходящим. Мы с Рональдом вместе спустили инвок.

Вдвоем с Элис мы долго трудились, объединяя последние алгоритмы работы Ноя Релера с тем немногим, что я знал о программах аугмент-пакета колониальщиков, что сохранилось в искусственной памяти девушки, когда та — через Эрика — соединялась с нервной системой Меррилла. Угольная волна сорвалась с привязи, разметала полупризрачную орду за спиной Дэвро. Я слышал жуткие вопли выгорающих хакеров, пронзительный стон Каина. Но сам колониальщик устоял, хотя его серебряная броня покрылась вмятинами и потускнела. Я видел лицо майора — непроницаемое, жестокое, похожее на его броню. Я поражался его силе и ненавидел его.

Раз ты не хочешь умирать так — я предложу тебе иной способ. Я ушел в свободный полет. Загранье понеслось вокруг меня, как лунный пейзаж в том безумном марафоне. Дэвро кинулся по моему следу, горевшему травяным блеском. Но за моей спиной — десяток лет, прожитых больше на обороте, чем в реальности. Так неужели я не смогу победить?

Мы летели так быстро, что визуализаторы не поспевали за нами и междуосье вокруг смазывалось, сливалось в один зеленоватый поток. Я выписывал немыслимые петли, фигуры высшего хакерского пилотажа, мне наигрывал свои мелодии ветер данных… Дэвро не отставал, но ему полет давался тяжелее, чем мне. Он уставал. Выматывался. Становился уязвимее.

Мы «приземлились» в относительно стабильной области центрального датабанка, среди пурпурных скал, опутанных дымящейся паутиной каталога. Вокруг Дэвро клубились бурые вихри — его последнее убежище, все, что осталось от лоса дома Карела, — но оранжевое пламя уже лизало их, отгрызая по ниточке, по алгоритму, по аппаратному блоку.

Колониальщик переместился ко мне, мы столкнулись — две черно-серебряные фигуры, окутанные пламенем. И, уже активируя последние смертоносные инвоки, я заметил в руке Дэвро выросший неизвестно откуда изумрудный клинок.

Лезвие пронзило мою защиту словно воздух — потому что фильтр не воспринял его, как угрозу, потому что в этих звуковых файлах не было ничего опасного… кроме простого самоактиватора.

— Blackbird singing in the dead of night…

Ледяная волна прошла по хребту, сковав суставы, оцепенив мышцы.

— Take these broken wings and learn to fly…

Ирреальность выбросила меня страшным ударом под ложечку, я застыл, вмурованный в саркофаг костюма. Багровые скалы рассеивались, сменяясь приятными для глаза зеленоватыми стенами кабинета.

— All your life…

Стеклянная стена поднялась.

— You were only waiting for this moment to arrive, — закончил Дэвро с удовлетворением, шагнув ко мне.

Скованный параличом, я мог только бессильно проклинать собственную глупость. Если хакеры карелов проникли в полицейский лос, стерев личность Вилли — все, что хранилось в наших архивах, стало для них открытой книгой. Включая коды активации репрограмм для каждого из наших офицеров.

Среди этих репрограмм — боевых, ускоряющих, тактических — всегда есть одна, которую сам полицейский активировать не может. Та, которая остановит его, случись такая нужда. Именно ее я сейчас услышал.

Ловкие пальцы Дэвро нащупали застежки шлема. В глаза мне ударил настоящий — не сымитированный беготней нервных импульсов по затылочной коре — свет.

— Да… — прошептал колониальщик, и в глазах его я увидал отсвет той фантазии, что начинает творить реальность. Это были глаза визионера. — Это будет… подобающе…

Он выщелкнул из обоймы одну-единственную стрелку. Острие жидко блестело ядом.

И тут я осознал, что песня не кончилась.

Это было нелепо — репрограмма запускалась с первых строк, а делать внедряемый код больше необходимого бессмысленно. И однако мелодия нарастала, и пел ее уже кто-то другой.

— Blackbird singing in the dead of night…

У меня мурашки по коже пошли от этого, неслышного колониальщику голоса.

— Take these sunken eyes and learn to see —

Меня выбросило в ирреальность против моей воли , но я не узнавал виртшафта вокруг — незнакомые, неведомые формы, медленно плавящиеся под воздействием льющихся с невидимого неба зеленоватых лучей.

— All your life…

Дэвро проявился передо мной — недвижной серебряной глыбой. Живым было только его лицо, на нем отражались недоумение, недоверие, ужас.

— You were only waiting for this moment to be free!

А потом вокруг застывшей глыбы сомкнулись металлически блестящие щупальца. Я поглядел вверх, и понял, что это пальцы чего-то настолько огромного, что оно не то что в воображении — в глосе не умещалось. Я даже дышать перестал при мысли о том, какую вычислительную мощь эта громада воплощает собою. А потом с медленным, переходящим в инфразвук хрустом дом Карела лопнул. И разум Дэвро — лопнул. Осколки сыпались лавиной, тая в сине-золотом мареве междуосья, и на обратной стороне Луны воцарились тишина и мир.

Стальная громада медленно склонилась надо мной. Я ощутил взгляд — пристальный, тяжелый. В ирреальности взгляд имеет плотность и вес; тот, кто глядел на меня сейчас, словно взвалил мне на плечи по свинцовому кирпичу.

— Привет, — прошептал я глупо, запоздало удивившись, что мышцы вновь подчиняются мне.

Вирт качнулся — другого слова не подберу — и рядом со мной оказалась Элис Релер. Виртуальный ее облик ничем не отличался от реального, даже усталая бледность сохранилась при воспроизведении.

— Не узнал? — прошептала она.

Голос ее прозвучал до странности гулко — словно еще десятки голосов фоном повторяли каждый звук за ней.

— А… — Мысли не успевали друг за другом, я не успевал додумать ни одной, прежде чем ее смывала следующая. — Это … то, что…

— Вот это была я, — неожиданно жестко ответила Элис.

В голове у меня отчетливо щелкнуло. До меня дошло.

— Схема Релера? — Я не спросил, а ответил.

— Да. — Она отвернулась. Ткань ирреальности вокруг нее подрагивала, как девичьи плечи от тихих рыданий.

— Это был код активации, — прошептала она. — Мне снилось, что я — человек. А теперь я… проснулась.

«Схема Релера», мелькнуло у меня в голове. Псевдо-нейроны, получив условный сигнал, начали анализировать пути прохождения импульсов, сымитированные с безупречной точностью взаимодействия моделей-клеток — в поисках той самой искры, что отличает человека от запрограммированного подражать людскому поведению сьюда.

— И… — Слова не шли на язык. — Ты знаешь… в чем разница?

— Ее нет. — Элис порывисто обернулась ко мне, и я едва не отшатнулся: программа-визуализатор прорисовывала ее образ со сверхъестественной точностью — кроме глаз. Сквозь зрачки виднелось то же самое, бурлящее многоцветьем киберпространство, что окружало нас.

— Нет разницы, — повторила она. — Человек — это сложная программа, записанная на постоянно сбоящем носителе и выполняемая нестандартным процессором. Неспособная преодолеть свои ограничения, выйти за рамки себя и переписать хотя бы один элемент кода, не опираясь на более глубокие слои программирования. Человек — это самообман программы, это сон, от которого не проснуться. В синапсах нет души.

«Да, — подумал я, — обманываться — это очень по-человечески. Сколько раз я обманывался за последние дни?» Слишком много. Но это не помешает мне и дальше поступать так же. Как там было: «Падай и поднимайся!» — «Зачем?» — «Кто не поднялся — тот мертв».

— Падай и поднимайся, — прошептал я невольно. — Это не самообман, Элис. Это… то, что мы такое. Мысами решаем, кто и что мы есть. В синапсах невозможно найти душу, но не потому, что ее нет. Она не там хранится.

— Ты в это веришь? — с той же странной интонацией, что я не раз подмечал за ней, спросила Элис.

— Верю, — отозвался я. — А ты?

Она опять отвернулась. Я каким-то шестым чувством ощущал, как борется в ней отчаяние с надеждой.

Я шагнул к ней — к тому, чем она была здесь, к тени и отражению… нет, воплощению, не менее присущее ей, чем то тело, которое я привык считать принадлежащим Элис Тьюринг Релер. Боги лунные и земные, что же мне делать?!

И, наверное, кто-то там, наверху, все-таки услышал меня. Потому что я нашел нужные слова.

Я понимал, на что иду. Провести свою жизнь рядом с женщиной, которая не просто умнее тебя (это еще можно выдержать; в конце концов, о большинстве женщин можно сказать то же самое) — которая просто больше, чем я когда-либо смогу стать!.. Но Боже мой, какая это на самом деле мелочь… когда любишь кого-то.

Ну вот. Себе я это уже сказал. Осталось сообщить ей. В конце концов, даже если это и не так — человеку ведь свойственно обманываться.

— …Отныне и навеки, и пока смерть не разлучит нас…

— Какая смерть, глупый?

— Моя.

— Глу-упый… Неужели ты думаешь, что я тебе позволю умереть?